Кавказская пленница

Автор: Зануда Рейтинг: PG Жанр: Драма/мелодрама, альтернатива БН Герои: Все основные Время: После разрыва с Анной, Владимир уехал на Кавказ, случайно разминувшись с Андреем, так что тот остался жив. Анну никто не похищал. Прошло два года. Предупреждение: Произведение скорее грустное. Не короткое. Коллаж Мимозы ________________________________________________________________________ 1842 год Глава 1. Возвращение. “Как прекрасен Петербург весной! Как вообще чудесно вернуться на Родину...” Эти мысли крутились в очаровательной головке княжны Натальи Репниной, возвращавшейся из почти двухлетнего путешествия. Она никак не могла решить, в какое окно кареты ей смотреть, чем любоваться, что радостно узнавать. Все, буквально все казалось ей родным и милым. И крики торговцев, и шумные толпы на улицах, и величаво–изысканная архитектура, и даже ухабы на дорогах, вызвавшие не однократно ее болезненное “ой!”. Город приветствовал свою любимицу. С восторгом и предвкушением ожидала она еще более приятных встреч – родные, друзья... Для каждого княжна везла подарки – словно кусочки веселой, ласково согретой солнцем Италии. Карету тряхнуло, очередной поворот и вот уже ее экипаж остановился у милого особняка. Наташа чувствовала себя Золушкой, приехавшей на бал в тыкве. То самое трепетное ожидание чуда, ах, да все мы знаем, как это бывает... Родительский особняк выглядел жилым и обновленным. В былое время она и Миша запустили дом, но стоило брату жениться, как все изменилось. Фасад аккуратно окрашен, стекла окон сверкают, подъездная дорожка освежена, вокруг клумбы. Княжна задержалась у кареты, любуясь на окружающий вид. “Этому дому так нужна была Лиза, чтобы ожить”, - внезапно пришла в голову радостная мысль, - “А уж Мише и подавно.” Письма брата, такие светлые, такие милые, не давали ей прервать связь с прошлым, при этом врачуя нанесенные этим прошлым раны. Они грели ее обретенным молодыми Репниными счастьем. Входная дверь распахнулась и по ступеням едва не вприпрыжку сбежала Лиза. - Наташа, я так беспокоилась... Мы ждали тебя еще вчера. - Прости, Лиза, это все дорога. Пропустим объятия, расспросы о здоровье. Тем более, что у обеих дам есть важные дела. Княжне Репниной нужно отдохнуть, а княгине... Вечером князь и княгиня Репнины ждали гостей. Они наконец решились устроить праздник в честь своей дочери. Малышке было уже почти полгода, но родители только сейчас отважились официально представить ее друзьям. Дело в том, что Оленька родилась слабой. Первое время врачи опасались за нее, Лиза не отходила от дочери ни на шаг. Неусыпное внимание, вечные тревоги, беспокойные ночи. Но вот все позади. Улыбчивая крошка, счастливо сочетающая в себе внешность отца и матери, вызвала умиление всех гостей. Не меньший фурор произвела своим появлением и Наташа. “Княжны Репнины сегодня царицы бала”, - прокомментировал сияющий Михаил, расцеловывая сестру. Из-за дворцовых дел он немного опоздал на собственный прием и теперь старался сгладить упущение. Вихрь знакомых лиц, расспросов, восклицаний и приветствий закружил Наташу. Она словно рыба, пробывшая какое-то время на воздухе, вновь попала в родную стихию и наслаждалась теперь каждым мигом. Немного позже, княжна огляделась в толпе улыбающихся друзей и увидела, что Лиза украдкой удаляется из гостиной с “первой царицей”. Наташа присоединилась к ним по дороге в детскую, решив окунуться в атмосферу чисто семейного уютного блаженства, которое всегда окружает любимого маленького ребенка. Девочка моргала усталыми глазками, лежа в кроватке. Мать сидела рядом и напевала. Наташа залюбовалась невесткой. Лицо Лизы обрело тот покой и мягкость, которые делали его таким очаровательным и в то же время загадочным. В матери-княгине Репниной появилась та глубина, что Наташа и не подозревала в барышне–княжне Долгорукой. Когда Оленька наконец заснула, дамы вернулись к гостям. Уже входя в зал, оглядев собравшихся, Наташа вдруг поняла, что ей кое-кого не хватает, и спросила: - Лиза, а что, Корфы не смогли приехать? Я так соскучилась по ним обоим. Как они? Княгиня словно натолкнулась на стену, лицо ее побледнело, глаза испуганно расширились. - Ты разве не знаешь? Глава 2. Два года Наташи Репниной. Наташа действительно не знала. Не то чтобы все оберегали ее от грустных новостей, но просто так вышло. Миша старался сообщать о литературных новинках, премьерах, о проказах младших Великих Князей (пересказывая жалобы цесаревича), передавал пожелания и приветы от Государыни и Принцессы Марии. Друзья, если и писали, то о своих романах, похождениях, балах и прочей суете, равно занимательной, как и пустой. Женитьба Михаила принесла княжне искреннюю радость. Лиза ей всегда нравилась. А мысль о том, что ее разрыв с Андреем послужил на пользу брату и его любимой, окончательно примирила Наташу с правильностью принятого недавно решения. Тогда, в день неудавшейся свадьбы, подавленная и смятенная, из уверенной всегда и во всем светской львицы она превратилась в усталого и испуганного ребенка, плачущего в объятиях матери. Безропотно согласилась на предложение родителей поехать к ним в Италию. Там, на вилле на берегу моря, под ласковым солнцем, княжна Репнина вновь вернулась в безоблачное детство, полное любви и заботы. Часами могла она любоваться морем, постоянным в своей изменчивости, кидать в воду камушки, радуясь смешным плюхающим звукам, а по вечерам слушать песни рыбаков. Простота окружающей ее жизни постепенно подарила покой и равновесие. А как легко оказалось исповедоваться матери, доверять ей тревоги и сомнения. Мама... Ах, мама. Никто, даже мудрая Александра Федоровна, никогда так не понимал ее. Терпение, сочувствие, ласковые увещевания... И страхи отступили, беспокойство рассеялось, а вкус к жизни вернулся, добавив новой искрящейся энергии. Наташа ожила. Через три месяца после приезда ею было получено письмо. Глянув на конверт, княжна побледнела – послание от Андрея. Но кем бы ни была в своей жизни мадемуазель Репнина, трусихой ее было не назвать точно. Долгий вздох, конверт вскрыт решительной рукой. Это было покаяние. Андрей писал, что несмотря на обиженность вначале, теперь понимает, как она была права. Благодарил ее за честность. В конце письма просил прощения за тревоги и за то разочарование, что пережила Наташа по его вине. Робко ссылаясь на их нынешнее родство через Мишу и Лизу, просил позволения снова стать ей другом. Девушка была растрогана. Не сразу, но она ответила. Завязалась по-настоящему дружеская переписка. Оба научились доверять один другому не жизненные трудности, но отношение к ним и извлекать для себя уроки. Княжна искренне интересовалась состоянием Татьяны, радовалась решению Андрея признать ребенка. Хоть он и не сообщал подробностей, но Наташа вполне могла представить, чего стоило такое заявление на семейном совете. Он снова становился для нее тем умным, добрым и честным князем Долгоруким, верным другом, интересным собеседником, которого она знала так давно и которого, казалось, потеряла силами ударов житейских бурь. Конечно же, для фрейлины Российской Императрицы невозможно было долго прятать себя от людей. Едва оправившись от нервного потрясения, Натали появилась в свете и мгновенно оказалась окружена поклонниками. Балы, маскарады, прогулки. Жизнь была похожа на яркое конфетти... И все же она скучала по России. Как большинство русских по духу людей, пусть мрачная, пусть хмуро-пасмурная, но такая необходимая Родина влекла ее назад. Просто физически необходимо было ей слышать родную речь отовсюду – на улице, в салонах, от прислуги. Отец признавался, что сам переживал подобное первый год после приезда, но позже привык. Дочери же его пришлось труднее. Чем дальше, тем сильнее она слышала зов “родных берез”. Как много уже произошло без нее. Миша женился, у него родилась дочь. Александр Николаевич тоже счастлив в браке, а Наташи не было в свите его невесты и теперь жены. Александра Федоровна передавала, что скучает без любимицы и что двор без нее совсем не тот. Однажды утром, сидя на террасе с родителями, княжна получила два послания – приглашение на бал во дворец Боргезе и письмо от Лизы о ее домашних делах. Как Фемида взвешивала девушка, что важнее для нее, в какой руке. Перетянула Лиза. В тот же день начались сборы в обратный путь. Так прошли два года княжны Натальи Репниной. Глава 3. Два года Михаила и Елизаветы Репниных. Вопрос Наташи вновь всколыхнул в Лизе недавно успокоившуюся боль. Корфы. Именно себя она винила в том, что такой четы, как Корфы, вообще не существует. Стремительный отъезд Владимира два года назад привел все семейство Долгоруких в замешательство, он словно бы говорил “я в ваши игры не играю”. Князь Петр обвинял барона во всех грехах, открыто говорил о Лизе, как о брошенной перед Алтарем и едва не отрекся от нее. Отчасти его гнев утолил Андрей, которому Владимир оставил прощальное письмо, уведомляя о возвращении на воинскую службу и отъезде в действующую армию. Война же списывает все. Старик вновь устроил отвратительную сцену, в адрес старшей дочери полетели обвинения. К сожалению, в тот день Михаил не мог ее защитить, так как уже несколько дней утешал сестру, помогал со сборами в дорогу ей и родителям. Но последующие события он застал, в который раз получив наглядный урок, до чего может довести человеческая слепота и лицемерие. Вернувшись в Двугорское, Репнин нашел Лизу обессиленной и сломленной. Она напоминала запертую в клетке птицу, охраняемую злобной сворой. Появление Михаила стало для нее глотком живой воды. Князь даже не подозревал, что эта энергичная, безрассудно смелая девушка может так рыдать от облегчения. Впервые видел ее слабой, нуждающейся в его помощи. И тем дороже она ему стала. Затишья в семье Долгоруких не сложилось. Чтобы продемонстрировать, кто же в доме хозяин, Петр Михайлович объявил о намерении признать Полину. Уговоры детей пощадить семью и ее честь не действовали. Старый князь был глух ко всему, кроме льстивых благодарностей новообретенной дочери. Не в силах терпеть больше этот мерзкий спектакль, Лиза прямо объявила, что самозванку не признает. Отец вполне предсказуемо принялся за уговоры и обвинения. Ссора быстро набрала обороты. В тот день Михаил более всего корил себя, что ожидая подходящего момента не успел еще формально попросить руки Лизы. В разгар же разыгравшегося скандала сделать это стало совсем невозможно. Несколько дней затем прошли тихо, но это лишь было затишье перед новой бурей. Лиза с Соней прятались в комнатах, Андрей пребывал в меланхолии, а старый князь со своей любимицей отбыл в Петербург. В эти же дни Михаил наконец получил письмо цесаревича. Александр подтвердил его подозрения, что Корф забрал себе смертельный жребий Михаила, оставив другу возможность обрести счастье. Первым побуждением князя было броситься к Императору с просьбой отменить приказ, но он вспомнил, как вообще несговорчив Николай, а имя барона для него теперь стало тем же, что и красная тряпка для быка. Поразмыслив над увещеваниями того же Александра, он решил принять его предложение вернуться на старую должность, полагая на этом посту иметь возможность повлиять на судьбу Корфа. Забегая вперед отмечу, Миша неоднократно добивался приказа о переводе сначала поручика, а потом и штабс-ротмистра Корфа на службу в другое место, но сразу же за этим немедленно следовало прошение на Высочайшее имя от самого Владимира оставить его в прежней части. Итак, Полину признали, отметили в завещании “папеньки”. Михаил с огромным трудом уговорил Лизу не показывать норов, чтобы иметь наконец возможность поговорить с ее отцом. Та, скрепя сердце, согласилась, но ничто не могло смирить гневный блеск ее глаз. Прием по случаю признания княжны Аполинарии, вихрь сплетен и пересудов.... и новый оглушительный скандал, окончательно превративший Петра Михайловича в посмешище. Репнин, понимая, что дальнейшее промедление для Лизы смерти подобно, презрел привила приличий и потребовал от Долгоруких ее руки и сердца. Ни он сам, ни Лиза не ожидали ответных слов ее отца: - Вы все еще желаете жениться на моей неблагополучной дочери? Право, странно, - старик едва не изливал презрение. - Нет, Петр Михайлович, я хочу жениться вовсе не на ней, а на Елизавете Петровне. И ничего не вижу странного в том, чтобы искать счастья с восхищающей меня женщиной, - не остался в долгу Михаил и обратился теперь уже к Андрею, - И потом, подумайте сами. Вокруг вашей семьи столько толков самого неприглядного характера. Я предлагаю внести в них некоторую благодатную ноту. А в случае вашего отказа, напоминаю, что мы с Лизой вместе расследовали дело Забалуева. Стоит мне сболтнуть всего пару слов, местные языки раздуют такое.... Одним словом, я не прошу вашего согласия, а требую! Он был отвратителен сам себе в тот момент, но другого выхода не видел. Старик, услышав его предложение, очевидно готов был отказать. Князь Долгорукий был из тех людей, кто считает, что семья обязана быть с ним и в горе и в радости. Теперь он требовал поделить его позор. И Лизе отводил бОльшую часть этого пирога. Репнин же хотел освободить ее от горького лакомства. В комнате повисло тягостное молчание. Бледная до синевы невеста молчала, закрыв глаза, ожидая решения своей судьбы. Соня испуганно переводила взгляд с одного лица на другое. Андрей разрывался между желанием счастья сестре и возмущением, вызванным формой предложения обычно более чем деликатного Михаила. Князь же Петр с неудовольствием признавал правоту наглого мальчишки. Не то чтобы репутация Лизы теперь его всерьез заботила (у него были тревоги и поважнее), но мысль одним милостивым, как ему казалось, жестом избавиться от строптивой и неблагодарной дочери, все-таки породнясь с Репниными, его успокоила. Сам Репнин собирался с силами, готовый напомнить о своем статусе Адъютанта Великого Князя и возможностях этого положения. Да все что угодно, как угодно, но сегодня он победит. В конце концов, его друг рискует жизнью ради самой возможности этого союза. Он уже собрался вновь броситься в битву, когда неожиданно прозвучал голос Андрея. Совершенно не похожий на самого себя молодой Долгорукий давал благословение сестре на брак от имени всей семьи. Отец оторопело попытался было вмешаться, но сын остановил “Пора, наконец, подумать и о Лизе. У вас ведь есть не только потерянные дочери”. Старик вздрогнул, нахмурился, досадливо огляделся и согласился. Помолвка состоялась немедленно, Михаил на этом особенно настаивал, ссылаясь на занятость при дворе. Уже позже, выйдя с нареченной в сад, молодой князь целовал ее руки, умоляя простить и забыть все сказанное им в гостиной, оставить в памяти лишь то что он ее любит и стремится оберегать. Лиза судорожно плакала и смеялась, отвечала, что если бы отец отказал, она готова была бы заявить и гораздо большее. Признания, обещания, клятвы... Свадьба состоялась через неделю. По настоянию того же Репнина, присутствовавшего на одном венчании княжны Долгорукой, приглашенных почти не было. Только родня и самые близкие. Михаил уже не удивился, увидев, что подвенечное платье невесты (по требованию отца) не было белым. Нет, она была восхитительна и в нежно-голубом, ее глаза сияли надеждой и любовью, но жених отметил последний укол со стороны дорогого тестя. Супружеская жизнь в Петербурге началась тревожно. Вырвавшись из тягостной атмосферы давления своей семьи, Лиза начала терзаться виной. Перед Мишей, так много простившем ей. Перед Андреем, которому ее замужество окончательно закрыло дорогу к счастью с Наташей. И уж конечно перед Владимиром и Анной, для которых она стала первым камнем лавины, разрушившей их любовь. Лиза терзалась, но молчала, пытаясь оградить мужа от своих мыслей. Михаил был неизменно терпелив и заботлив, справедливо полагая, что время излечит раны жены, а ровный покой новой семьи подарит счастье. Он слишком хорошо понимал, что столь резкая смена окружения и отношения стала для супруги хоть и благотворным, но все же потрясением. Князь очень тревожился за нее, старался вывозить почаще из дома, посещать балы, знакомил со всеми знакомыми, старался собрать вокруг нее самое приятное общество. Но к сожалению, это не особо помогало. Лиза лишь научилась скрывать переживания за маской счастливой безмятежности. Долгое время Репнин не мог решиться заговорить с женой, боялся еще сильнее растревожить ее, но однажды, услышав ночью сдавленные рыдания, не выдержал. Крепко обняв дрожащую женщину и, нежно гладя ее по волосам, потребовал рассказать все. Тяжелый это был разговор. Но именно он разрушил последние преграды между ними. Ноша, поделенная на двоих, становится легче. Не сразу, но Михаил смог отчасти успокоить жену. Лиза начала оживать, а вскоре последовала радостная новость о ее беременности. Князь готов был носить жену на руках. В счастливом его взгляде растворились ее страхи и тревоги. Два месяца предвкушения, надежд, взаимной нежности, покоя. Но и это кончилось однажды утром. Репнин оградил жену от всего, что могло огорчить ее, от всего, что был в состоянии предугадать. От всего, кроме писем. Послание отца, прочтенное княгиней, словно разрушило ее защитный кокон и вернуло в мрачное отчаяние. Мечущейся Лизе стало дурно и она упала на лестнице. Потеря первого ребенка показалась ей Знаком Свыше. Наказанием. Княгиня снова замкнулась. Михаил, не зная что делать, по совету Анны решил просить помощи у отца Георгия, знавшего Лизу с рождения и бывшего ее исповедником многие годы. Тот приехал по первому зову и неделю, день за днем, лечил женщину от самой себя. Что и как было сказано, осталось неизвестным, но результатом стало желание Лизы к покаянию. Сначала она писала бесконечные письма Анне, Владимиру, Наташе, Андрею. Потом около месяца провела в монастыре. Репнин не знал, правильно ли поступает, позволяя жене уехать из дома, но решил довериться голосу ее сердца. И не прогадал. Из обители в особняк вернулась не мучимая прошлым княгиня Репнина, а барышня Лиза. Легкая, как облако, веселая, благодарная и ... влюбленная. Безоглядно влюбленная в собственного мужа. Последовало почти полгода сладостного единения, когда они снова знакомились, учились понимать и чувствовать друг друга без слов. Небольшие тучки на безоблачном небе их семейного блаженства быстро исчезали. И, наконец, вновь утреннее недомогание и счастливая новость. На этот раз князь предусмотрел буквально все! Экономка и горничные получили строжайшие инструкции не огорчать госпожу даже мелочами. Лиза, конечно, беспокоилась, но это лишь делало ее осторожнее. Подготовка детской, поиск няни (с этим помогла Анна), прочая хозяйственно-радостная суета и вот, наконец, сердитые толчки и резкая боль разбудили княгиню однажды утром... Как передать чувства людей, держащих в руках своего только что родившегося и такого выстраданного ребенка... Что ощущает мать, слыша первый крик своего дитя... И что светится в глазах мужчины, когда он, пусть и с трудом, но все же узнает в крошечном сморщенном личике свои черты... Невозможно описать это, да и надо ли... Полгода родители выхаживали малютку. Оленька оказалась слабой. Видимо, сказались пережитые ее матерью потрясения, да и потеря первого ребенка не изгладилась из памяти. Лиза не выпускала дочь из рук, Михаил замучил доктора Мандта просьбами вновь и вновь осмотреть крошку. Придворный врач терпел почти полгода, но потом не выдержал и прописал успокоительное самим родителям, авторитетно заявив, что все угрозы здоровью ребенка остались в прошлом, нужен лишь обычный уход. Тревоги за девочку вытеснили последние капли горести из головы и сердца княгини Репниной. Однажды, любуясь женой и дочкой на ее руках, Михаил заметил: “Общий враг заставляет сплотиться. Мы теперь действительно единое целое.” Лиза задумчиво склонила голову к плечу и вдруг, встрепенувшись, предложила устроить прием в честь Оленьки. “Давно пора” – ответил муж. Так прошли два года для четы Репниных. Глава 4. Два года семьи Долгоруких. Для семьи Долгоруких два года прошли не менее драматично. Андрей, брошенный у Алтаря... Первое время он был глубоко оскорблен. Признавая в глубине души за Наташей право на обиду, он тем не менее не мог простить ей публичного скандала. Но время... Новые беды, свалившиеся на семью, понемногу вытеснили личное отношение к случившемуся. Тем более, что у него оставалась Татьяна и малыш, ворочавшийся у нее под сердцем. Однажды утром, обходя по привычке еще спящий дом, Андрей вдруг понял правоту бывшей невесты. И исполнился благодарности к ней. Наташе хватило мужества и разума понять то, на что закрывал глаза он сам – князю невыносимо было сделать выбор между двумя любимыми женщинами. Они были невероятно различны, но именно этим, каждая со своей стороны, создавали для него образ идеальной жены. А отказаться от частей идеала сам Андрей не мог. Семейная жизнь началась и продолжилась бы в душной атмосфере подозрительности и недоверия. И уж точно невозможно было бы отвернуться от ребенка, первого своего ребенка. Наташа сделала выбор за него, единственно правильный и в самый последний момент. И князь решился. Он написал ей письмо, покаянное, искреннее, благодарное. Вскоре пришедший ответ удивил его и умиротворил. Они вновь становились друзьями, даже более чем друзьями – опорой. Особенно радовался Андрей тому, что Наташа оказалась свободна от необходимости делить позор ситуации, в которой оказалась его семья. Для гордой и принципиальной Репниной все это было бы невыносимо. Рождение дитя, крепенького и голосистого, поставило точку в его терзаниях. Поцеловав новорожденного сына, он собрал семейный совет, где объявил о решении признать ребенка и отказался вступать в брак. Взрыв возмущения со стороны родителей пришлось выдержать. Сестры молчали, хотя в глазах их он читал одобрение и даже гордость. Мрачно, но уверенно Андрей извинился перед матерью за то что его решение огорчает ее, но оно неизменно, так как правильно. Мать в замешательстве замерла, а вот отец... Петр Михайлович начал угрожать, требовать. Сын ко многому был готов, но не к обвинениям в “глупой сентиментальности”. Молодой князь молча выслушал его и ответил, что не хочет повторять отцовских ошибок, через много лет искать потерянных некогда детей и терзаться виной перед ними. Его мальчик вырастет открыто, в доме отца и с его именем. Старик Долгорукий, не желающий признавать правоту сына, схватился за сердце, но тут взорвалась Мария Алексеевна. Видимо, чаша ее терпения совсем переполнилась. Вновь прозвучало имя Марфы, понеслись проклятия в адрес старого сводника Корфа и Полины. Остановить, тем более увещевать ее не удавалось, княгиня впала в буйство. Она метала громы, молнии и вдруг проговорилась, что готовила мужу “несчастный случай”. На мгновение женщина замолкла, оценивая действие на всех своего признания, но потом дико захохотала и закричала вновь. Слово за слово – признание в покушении на убийство Сычихи, отравленная подушка для Полины и клятва покончить с мужем-изменником. Она, словно бутылка шампанского, выстрелила пробкой и изливала теперь годами зревшее под давлением зло. Выдохшись и тяжело дыша, Мария Алексеевна ослабла, безумными глазами обвела семью и заплакала. Часом позже доктор Штерн констатировал умственное помешательство. На этот раз – непритворное. Избавившись от жены, князь Петр был даже доволен. Предоставив Андрею делать глупости по его усмотрению, старик со всей возможной помпой удочерил Полину. Две недели он совершал визиты, представляя всем знакомым обретенную так романтически пропажу, выполнял все ее капризы, одевая в шелка и драгоценности. Князь напрочь закрывал глаза на молчаливый протест детей, считающих его поведение попросту непристойным в такой трудный момент, тем более осложненный болезнью жены. Но вскоре рухнуло и это. Невесть откуда вернулась Сычиха. С порога обвинила Полину в своем похищении руками цыган и объявила имя подлинной дочери Долгорукого, подкрепив доказательствами – родимыми пятнышками, виденными на теле младенца. Не Полина. Анна. Последовала немая сцена. Потерянный старик, лишь минуту назад гордо ставивший Полину в пример остальным детям, теперь глядел на нее едва не с брезгливостью. Присутствовавшего при этой сцене Михаила Репнина затошнило (Он вспомнил самого себя, неожиданно узнавшего об истинном положении Анны. Он тогда тоже думал лишь о своих чувствах. Которые тоже тогда были надуманными.) Лиза, безумно уставшая от творящегося в доме балагана, теперь едва не смеялась. Не от истерики, нет, просто папенька в своих “отцовских чувствах” к кому попало оказался настолько же слеп, насколько и жесток. И теперь все это обратилось против него самого. А внезапное прозрение и вовсе сделало его посмешищем. Андрей тогда оказался единственным, кто сохранил ясность рассудка, размышляя можно ли дать ход назад признанию наглой девицы, но сам понял, что это невозможно и судорожно думал, что с ней теперь делать. Соня, и без того перепуганная за все эти дни, давилась слезами. И только Полина, видя что прежнее положение любимицы и главной наследницы ею потеряно, сбросила наконец маску. Громко напомнила, что она теперь княжна Долгорукая и потребовала содержания, как равный член семьи. Иначе она найдет способ сделать всех хуже. “Подумайте, господа хорошие, но не долго. Я ведь добрая до поры - до времени”. И вышла, покачивая бедрами. “Змея на груди” – пробормотал Андрей. Отец, резко повернувшись хотел что-то сказать, но слова замерли на его губах. Молодой князь слишком хорошо знал батюшку и все понял. Первым порывом старика было стремление удочерить теперь и Анну, облагодетельствовать ее, но следом за тем пришло воспоминание, что совсем недавно он сломал ее жизнь. Князь Петр схватился за голову и принялся молча шагать по комнате. Потом все же остановился перед сыном и тихо попросил: “Съезди к ней, поговори.” Таким раздавленным Петра Михайловича не видели даже в день его возвращения после годичной “смерти”. Как тяжело было отказывать ему, но что поделать. Собрав всю волю, молодой Долгорукий напомнил о признанной Полине. Что хватит уже вываливать на семью потрясения. Он сам искренне уважает и восхищается Анной и рад бы видеть ее в качестве сестры, но с этим лучше повременить. Хотя бы ради самой Анны. И потом, семья и так уже стала посмешищем, не стоит усугублять. Но отец был теперь глух, как ранее слеп. “Да черт с ней, с семьей. Анна моя дочь!” Тут уже не выдержала Лиза. Спросила, а кто и ради чего разрушил счастье Анны? Разве не ради чести семьи Долгоруких? Что же изменилось теперь? Ссора набирала обороты, старик побледнел, пошатнулся, но все равно твердил о долге перед Анной. Чтобы прекратить это, Андрей резко повысил голос, требуя тишины. Он обещал поговорить с Анной, сообщить ей новости, но ничего не требовать от нее. Молодой князь внезапно осознал то, что именно он, а не отец, теперь является главой семьи. И словно ощутил в себе новые силы. Это немедленно подтвердил присутствующий при разговоре Репнин. В наступившей после слов Андрея тишине Михаил потребовал выдать за него замуж Лизу. Обращался же он не к отцу, а к сыну. Обиженный откровенным пренебрежением старик устроил неловкую сцену, но силы его уже были неравны. В доме появился первый росток счастья. Между молодыми князьями позже состоялся откровенный разговор, когда Михаил приносил извинения за форму сделанного предложения, а Андрей сожалел, что долгожданная помолвка сестры состоялась среди такой бури. Разговор Андрея с Анной был тяжелым. Она приняла его радушно, как и положено общаться с другом детства. Поздравляла с рождением сына и восхищенно замолчала, услышав намерение признать ребенка. Однако, едва услышав о самой возможности родства с Долгорукими, Анна окаменела. Андрей мучительно ждал ее ответа. Собрав все силы, девушка твердо попросила забыть об этом. Она всегда хорошо относилась и к нему, и к Соне с Лизой, благодарит их за согласие видеть в ней родственницу, но НЕТ! Тем более, что родство подтверждено лишь словами Сычихи, а ошибиться во второй раз будет глупо. Две побочные дочери одного возраста – не стоит подвергать репутацию Петра Михайловича такому удару. Словом, Анна привела все доводы, чтобы тактично отклонить предложение. Андрей понимал все и сам. Поцеловав ее руку, он лично от себя попросил считать его другом и просил обращаться за любой помощью. С тем и уехал. Отец, выслушав сына, пришел в неистовство, велел запрячь коляску и сам поехал к Анне. Вышедшая к нему девушка, бледная и гордо поднявшая голову, внезапно до боли напомнила свою мать. Он бросился к ней со словами: - Анечка, доченька! – но был остановлен холодным голосом и отвергающим жестом. - Нет, Петр Михайлович! Даже если это и так, я не была нужна вам двадцать лет. Оставим теперь все, как оно есть. - Но, девочка, ты моя дочь! – попытался докричаться старик до этой ледяной статуи. - То же самое совсем недавно вы говорили о Полине. Я не желаю стать для вас таким же разочарованием. Я уже имею право решать за себя. И я решила. - Но подумай сама. Я дам тебе имя, титул, наследство в конце концов. Ты станешь выгодной невестой из хорошей семьи, тебя будут оберегать. Твоя жизнь изменится. Ты обретешь счастье. – он не мог не понимать, как лживо звучит все сказанное, но остановиться было выше его сил. - Позвольте спросить, счастлива ли ваша дочь Лиза? Или вы все еще прочите ее за нелюбимого? – с неожиданно Корфовской усмешкой поинтересовалась Анна. - Лиза помолвлена в князем Репниным. Сегодня он сделал ей предложение. - А ваша признанная любимая дочь Полина? Что будет с нею? – это была последняя попытка дозваться до совести князя. Долгорукий поморщился, но ответил. - Она останется в семье. Я не могу отозвать ее удочерение. Но, девочка моя, сейчас разговор о тебе. - Мне ничего не нужно. Я жду возвращения человека, который любил меня без титула и наследства. Только с ним возможно мое счастье. - Имеешь ли ты право отвернуться от родного отца? От больного сердцем человека? – не зная, как подействовать на нее, князь пустил в игру козырей. Анну всегда отличало добросердечие, но сейчас он просчитался. - Я не хотела этого говорить. Но у вас больно не сердце, а душа и совесть. Вы без всякого зазрения совести рушили два любящих союза. У вас не болела душа за родную дочь, уже один раз преданную вашей семьей и в последние недели плачущую ночами в подушку. А ваше сердце... Я лично выхаживала дядюшку после сердечных приступов. И помню как слаб он бывал тогда, несмотря на его волю к жизни. Вы же... И вы еще хотите моей жалости? Нет, Петр Михайлович, во мне больше нет жалости к вам. Я прошу вас оставить меня в покое. Вы уже достаточно вмешались. Я выбрала свою жизнь и судьбу. Оставьте же мне хотя бы это! - Но Владимир не вернется! – отчаянный, едва не жалобный зов Долгорукого стал для нее кинжальным ударом. Анна яростно посмотрела на князя, слезы выступили на ее глазах. - А это не вам решать, а Создателю. Я же буду верить и ждать. И больше никогда, слышите, никогда его не предам! Прощайте! Долгорукому оставалось только уйти. Как ни странно, но именно этот разговор с Анной стал последней каплей в чаше горечи, что должна была испить княжеская семья. С этого момента жизнь понемногу стала налаживаться. Свадьба Лизы, вызвавшая столько толков в уезде. Признание Андреем сына Василия. Татьяна, разумеется, осталась в доме, по-прежнему кроткая и услужливая, только в глазах ее теперь светилось тихое счастье. Андрей, правильно поняв подсказку Наташи из письма, задумал даже тайно обвенчаться со своей милой за границей, но пока с этим пришлось повременить. Став главой семьи, молодой князь не мог надолго покидать поместье. Полину удалось соблазнить поездкой на воды, куда она отправилась, чтобы немедленно выйти замуж за довольно потасканного жизнью обедневшего дворянина, заинтересованного, в основном, ее приданым. Соню, дабы излечить от потрясений, увезли к теткам за границу, откуда она присылала альбомы с милыми рисунками. А по возвращении повзрослевшая расцветшая княжна была представлена ко Двору в Петербурге. Отец, конечно, иногда старался восстановить главенство в семье, хотя бы перед детьми. Одна из подобных попыток стоила жизни Лизиному ребенку. Но силы старика были уже не те, а повзрослевший от пережитого Андрей научился осаживать батюшку. В конце концов, Петр Михайлович смирился, тем более что шустрый внук прочно занял место в его сердце. Княгиня так и не вернулась к здравости рассудка, оставалась безучастной и апатичной, словно выгорев изнутри. Состояние матери было самым трудным для Андрея и сестер. Само имя ее наводило на грустные мысли о неизбежности возмездия за грехи. А встречи – приносили боль. Но и это отчасти сгладилось, смягчилось известием о рождении и успехах Оленьки Репниной. Так прошли два года в семье Долгоруких. Глава 5. Два года Анны Платоновой. После разрыва с Владимиром, Анна была принята на службу во дворец. Красивая и талантливая, тем более открыто поддерживаемая цесаревичем, девушка вызвала всплеск любопытства придворных и серьезную тревогу Государыни. Александра Федоровна боялась повторения истории с Репниной - забота сына часто превращалась в роман. Но первый же откровенный разговор с Анной полностью успокоил Императрицу. Девушка влюблена. Серьезно и мучительно. Такое чувство не позволяет размениваться на случайные увлечения. Это Александра знала и по себе самой, и по принцессе Марии. Глубоко тронутая рассказом и стойкостью собеседницы, хоть и считая ее поведение в общем ошибочным, Государыня взяла новенькую под крылышко. Тоска по Владимиру стала для Анны защитным доспехом, ограждавшим от повышенного внимания, флирта и сплетен. В свете глубокая верная любовь вызывала скорее шутки или жалость, чем интерес. Досужие глаза и языки быстро от нее отступились. Анна знала дело, за которое взялась. Учительницей она оказалась прекрасной – тактичной, милой и в то же время настойчивой. Проказливым Великим Князьям вновь и вновь объясняла, сколь рады будут их успехам родители и просила сделать приятное. Вскоре ее старания были вознаграждены – маленький семейный концерт разве что не до слез растрогал даже Николая, не говоря уж о его супруге. Положение Анны при дворе после этого упрочилось, но именно в этот момент правда о ее происхождении самым скандальным образом выплыла на свет стараниями Бенкендорфа. Нет, дело было вовсе не в мадемуазель Платоновой, граф ловил рыбку покрупнее. Он всеми силами стремился отомстить цесаревичу за свой конфуз в деле Калиновской. Протеже Александра оказалась удобной кнопкой, что он подложил на кресло Наследника. Как и ожидалось, гнев Императора был сокрушительным. Анна немедленно была изгнана, защищавший ее цесаревич вновь оказался в конфронтации с отцом. Отголоски этой бури долго еще слышались во дворце. Заботами того же Бенкендорфа перед Анной закрылись и двери в театр. Князь Оболенский с сожалением отказал ей, хотя позже тайно отправил письмо с объяснениями и извинениями. В конверт также он вложил рекомендательные письма для директоров театров в Вене, Париже и Милане. Родина отказалась от таланта Анны, зато перед ней открылся мир. Отдавшись во власть течения, девушка принялась собираться в путь, но тут была сражена ужасной новостью. Приехавший поверенный Корфов, безуспешно разыскивающий ее уже вторую неделю, сообщил, что барон Корф уехал, не имея желания возвращаться, а она – Анна Платонова – его наследница. Цесаревич, к которому она в отчаянии обратилась за разъяснениями, мрачно подтвердил, что барон был восстановлен в звании и по личному прошению направлен на Кавказ в действующую армию. Обиды, протесты, боязнь себя и его – все мигом сгорело, уступив место исступленному желанию быть снова с ним. Кинуться в ноги, молить о прощении, принять все, что он ни решит, исполнить все, что скажет. В отчаянной надежде застать Владимира в поместье, Анна бросилась в Двугорское. Увы, дом осиротел. Барон отбыл всего на неделю раньше. Потерянная Варвара, оставленная вместо управляющего, несколько слуг, не знающих кому служить. Хозяин уехал и все словно лишилось смысла. Появление Анны стало для всех лучом света. Девушка надеялась найти хотя бы записку для себя, но тщетно. Владимир поставил точку в их отношениях. Она уже хотела ехать за ним, но была остановлена Мишей. Тот говорил о трудности дороги, об опасности путешествия для одинокой женщины, тем более с ее внешностью. Все это уже не имело для Анны значения, но тут князь напомнил об упрямстве барона. Действительно, ему необходимо остыть, успокоиться. Пока же ей надо только написать письмо. Хоть девушка и сомневалась в верности такого поступка, но много позже она оценила совет Михаила. Владимир в тот момент не готов был к примирению, ее появление привело бы к новым мучениям и даже, возможно, ссоре. Вспомнились слова дядюшки “Женщинам не место на войне. Их сердца должны оставаться чистыми для тех, кто воюет. Удел женщин – ждать.” И она стала ждать. Варя и староста из деревни в ногах валялись, умоляя взять на себя управление поместьем. Анна осознала, что тут, в родном для нее доме, она может быть нужнее и полезнее, чем на заграничных подмостках. И осталась. Осталась домоправительницей. Поначалу ей пришлось тяжело. Хозяйственные дела она знала все же не слишком хорошо, но все приходит с опытом. Дом не развалился, дела в деревне шли благополучно. Кабинет и спальню барона убирали каждый день, словно с минуты на минуту ожидая приезда хозяина. Прочие же комнаты были закрыта, мебель стояла в чехлах. Лишь в гостиной изредка слышались человеческие голоса и шаги. Жизнь же ощущалась только на кухне. Дом стоял, как замок спящей красавицы, в ожидании принца. Анна всячески подчеркивала свое положение наемного (хотя и самостоятельно) работника. Указала себе скромное жалование в расходных книгах, большую его часть тратила на благотворительность. Хотя она и жила в прежней комнате, все прочее изменилось. Прелестные наряды юной барышни перекочевали в сундуки на чердак, драгоценности спрятались в сейфе барона. Анна теперь носила темные строгие, чуть не монашеские, платья под стать положению, волосы стягивала в узел. Девушка почти перестала улыбаться, выглядела старше своих лет. Ее глаза, прежде лучистые и живые, теперь напоминали замерзшие озера. Чудо нужно было чтобы пробудить в них жизнь. Анна не принимала никого, кроме самых близких ей людей да поверенного. Попытки завести с собой знакомство (а их было не мало) отклоняла уверенно и холодно. Смысл существования девушки быстро свелся к хлопотам о сохранении состояния барону, бесконечным письмам на Кавказ без ответа и молитвам за него. Не сразу, совсем не сразу, она поняла, что никто, кроме нее, не верит в возвращение Владимира. И едва не возненавидела весь этот свет. Новости о Корфе приходили крайне редко. Миша мог сообщить лишь официальную информацию – о благодарностях, наградах и повышении в чине. Барон стал легендой, о его безрассудной храбрости говорили едва не со страхом. Только однажды от приехавшего в отпуск однополчанина Репнин услышал, что Корф вообще не читает писем. Денщик уничтожает все, кроме приказов. Князь опасался, что это известие совсем расстроит Анну, но та неожиданно обрадовалась, решив, что Владимир просто не знает о ее посланиях. Она уже совсем решилась было ехать к нему, даже обратилась к Репниным с просьбой найти управляющего на время своего отсутствия, но тут все осложнилось вмешательством Долгоруких. Родство с княжеской семьей стало для нее ударом. Девушка искренне любила и Соню, и Лизу, к Андрею отношение было именно сестринским, но уверенность, что примесь Долгоруковской крови станет для нее приговором в глазах Корфа, приводила ее в отчаяние. Барон однажды заявил, что не намерен становиться зятем Петра Михайловича. И вообще, эта семья их так замучила... Анна долго потом не могла понять, как она смогла вынести разговор со старым князем. Ее слова, интонация, непреклонность – словно за нее говорил Владимир. Словно не позволил ей покидать дом. Его дом, лишь по ее глупости не ставший их общим. Увещевания, даже попытка подкупа князя – все это еще раз открыло глаза Анны, насколько же он лжив и эгоистичен. Даже в своих отцовских порывах. Точнее – особенно в них. Ей почти страшно было смотреть на человека, который стал причиной крушения ее счастья. Да, виновата во всем она сама, но почему же раньше не видела КОГО защищала? А последний выпад о невозвращении барона... Знал бы князь, насколько ранил ее. “Вы уже достаточно вмешались... Оставьте мне хотя бы это.” Как ни странно, но в его отцовство Анна поверила сразу. Оно объясняло даже стремление дядюшки сблизить воспитанницу с семьей Долгоруких. Но вот принять Петра Михайловича отцом девушка не могла - это место прочно занимал в ее душе покойный барон. И простить она тоже не могла. И даже дело было не в той роли, что он сыграл в ее жизни. Скорее сочувствие несчастной судьбе матери и страданиям всей семьи князя причиняло ей боль и вызывало отвержение. И уж совсем она не хотела родительской власти. Не хотела покидать усадьбу. В ней уже жила безумная, почти мистическая уверенность в том, что Владимира хранит Судьба до тех пор, пока есть маяк, пока в родном доме его любят и ждут. И она, Анна, является хранительницей этого маяка. Она должна верить и ждать, положившись на него, на их любовь, что наконец одно из ее писем будет вскрыто и прочитано, понято, услышано. И сила ее веры должна побороть все, все зло этого мира, существующего без надежды и будущего. Отказавшись наотрез от отца, Анна тем не менее на следующий день поехала к матери. Марфа узнала дочь с первого взгляда. Встреча была трудной. Женщины просто рыдали, обнявшись. Не раз, не два еще приезжала девушка потом в крепость, прежде чем они смогли хотя бы начать общаться. Расспросив дочь, Марфа призвала кары небесные в адрес старого князя, но что это меняло... Анна принялась хлопотать об освобождении матери, обращалась ко всем знакомым. К сожалению, помимо сочувствия, она ничего не добилась. Лишь прошение Марфы уйти в монастырь сдвинуло дело с мертвой точки. Анна лично отвезла мать в обитель и умолила настоятельницу разрешить свидания. Так она и жила. Заботы по дому, редкие визиты друзей, поездки в монастырь, письма на Кавказ и молитвы, молитвы, молитвы... Так прошли два года Анны Платоновой. Глава 6. Два года Владимира Корфа. Если бы Владимира Корфа спросили как провел это время, он ответил бы что воевал и пил. Приняв решение вернуться на службу и убедив Императора с ним согласиться, барон немедленно отбыл в Петербург. Пара дней на оформление документов, сборы и вновь старый мундир воина надежно скрыл под собой страдания человека. Война – это и есть война. Там нет места для слабости и сомнений. Только долг, только приказ. И он воевал. Забыв про осторожность, даже наоборот, стараясь встретить пулю грудью. Но смерть боялась отчаянного безумца, уже и без того безнадежно раненного любовью. Он был неуязвим, словно находясь под охраной защитного покрова чьих-то молитв, но все равно не унимался. Добровольцем шел в самые рискованные разведки, очертя голову лез в опаснейшие операции. И всегда возвращался победителем. Сослуживцы смотрели на него с уважением, командир гордился, но самому Корфу все было безразлично. Сперва донесения о его подвигах не получали отклика из царской канцелярии, но вскоре Император смягчился. Воинская доблесть для Николая всегда была на вершине личного табеля о рангах. Последовали награды, потом повышение в чине. Не однократно на имя барона приходил приказ о переводе в столицу, но Владимир неизменно отказывал. Он не хотел возвращаться живым. Даже здесь, в горах Кавказа, равно прекрасных, как и коварных, даже в этой атмосфере мужского фронтового братства и постоянной опасности, даже тут он не мог забыть о НЕЙ. Анна стала наваждением. Он смотрел на звезды над головой и ловил себя на мысли, что хочет показать их ей, горные цветы манили собрать букет, облака насмешливо напоминали ее локоны, а яркое солнце... Ее улыбка столь же ослепительна... Сколько раз на привале Владимир, зачарованный каким-то видом, начинал зарисовывать его в блокнот, но потом ловил себя, что на рисунке начинает проступать знакомый облик. Он искал ее везде и во всем, против воли, против разума. Барон не верил, что еще увидит Анну, да и зачем? Чтобы узнать об успехах? Услышать о замужестве? Девушка, ставшая учительницей во дворце, обязательно сможет устроить свою судьбу. И уж точно не станет ждать того, кому не доверяет. А раз так – он ничего не желает знать. Хочет покончить разом со всем, раз не удается изжить любовь. Он ведь ушел из жизни в тот день, когда покинул поместье. Он-то ушел, но вот жизнь еще пыталась заполучить Корфа обратно. Не прошло и двух недель с его приезда, как было получено письмо от Репнина. Владимир слишком хорошо знал, что так может быть написано, и бросил в печь, не читая. Денщику немедленно был дан строгий приказ – всю личную корреспонденцию уничтожать, не распечатывая. Официальные же приказы и предписания он получал от командира. Владимир словно отказался от ипостаси барона Корфа вместе с его друзьями и прошлым, остался только стремящийся к смерти поручик Корф. Эта оболочка не знала покоя, то участвуя в сражениях, то ночи просиживая за карточным столом. Верно говорят, “не везет в любви – повезет в картах”. И Корф выигрывал. Впрочем, все тут же пропивалось в офицерском клубе, вместе с проигравшими, так что обид на него не держали. Сослуживцы вообще души в нем не чаяли, хотя и жалели, что Владимир очень замкнут. Он почти не разговаривал, сторонился людей, даже в компании больше отмалчивался, и уж совсем не посещал собраний в городе. Фигура Корфа мигом обросла романтически-несчастным ореолом. Дамы при редких встречах с ним, томно вздыхали вслед, недоумевая, возможно ли оказаться настолько глупой, чтобы отвергнуть такого мужчину.. Одиночество и отстраненность Владимира вовсе не тяготила его, даже наоборот. Считая себя живым (лишь по недоразумению) мертвецом, он не хотел ни с кем сближаться. Но судьба решила за него. В горах Корф вытащил из под сходящей лавины человека. Спасенный оказался горцем из маленького, но очень гордого племени, нейтрального ко всем возможным воюющим сторонам, а точнее не терпящим, так как пострадало от них в равной степени. Бешено сверкнув грозными глазами, едва пришедший в себя человек заявил: ”Ты меня спас, моя жизнь тэпер твоя.” “О, нет!” – простонал Владимир. Этого ему только не хватало. Попытка освободиться от свалившегося на голову “имущества” успеха не имела. Горец был упрям: “Таков Закон моих прэдков. Но если я тибэ не нужен, зачем спасал?” Корф и сам не знал зачем. Просто делал то, что должен был. Только гораздо позже он понял, что Бог сжалился над ним, подарив друга, похожего и непохожего на него самого. Но тогда, в ущелье, отхлебывая по очереди со спасенным коньяк из фляжки и недоумевая, что же с ним делать, но так и ничего не придумав, он махнул на все рукой. Горец представился Казбеком. По счастью, он не был ни чеченцем, ни черкесом (иначе его появление в отряде в качестве “раба” было бы принято очень странно). Сам себя он называл словом, которое ухо Владимира, привычное к русскому, французскому и немецкому, попросту не воспринимало. Традиции в его роду казались иногда странными. Каждый раз сталкиваясь с новыми сюрпризами, Корф ловил себя на том, что к нему возвращается интерес к жизни. А философские высказывания в кавказском стиле не раз вызывали улыбку. Казбек, например, открыто и гордо обращался к нему “ХАЗАИН”. Потом объяснил, что служить спасителю – служить по воле Бога. А вот плена бы он не потерпел. Слугой горец оказался ловким и ревностным. Корфу даже пришлось отказаться от своего денщика, чтобы не слушать их вечных перепалок. Казбек, продолжительное время присматриваясь к барону, всерьез его зауважал и ни капли не тяготился положением, в отличие от своего спасителя. Не раз, не два тот пытался уговорить горца вернуться домой, простив ему долг. Но – вот незадача – невыплаченный долг для упрямца был неприемлем. Владимир уже было смирился, но однажды Казбек предложил съездить к нему в селение, поклявшись страшной клятвой, что не готовит “Хазаину” зла. Корф, давно ничего не боящийся, согласился. Ехали долго, иногда по едва заметным козьим тропам, иногда переходя вброд ледяные речушки. Родной поселок Казбека располагался в уютной долине, вдалеке от сцены военных действий. На русского офицера сперва смотрели настороженно, но несколько слов его проводника на странном гортанном наречии заставили лица людей смягчиться. Потом... Долгое время спустя Владимир морщился при воспоминаниях о происшедшем. Собрав всех жителей, Казбек торжественно предложил Корфу взамен себя сестру. Он де знает, что “Хазаин” не женат, а сестра у него красивая. Старейшина нахмурился, но кивнул. Из толпы вывели девушку. Господи Боже! Маленького роста, хрупкая, дрожащая, с умытым слезами лицом... Нет, она была совсем не похожа на Анну. И в тоже время напоминала ее невероятно. Черноволосая и темноглазая, отмеченная той самой чуть хищной кавказской красотой. Почти ребенок. Но выражение лица, глаз... Барон едва не перекрестился. Судьба словно издевалась над ним, возвращая во времени. Вместо слов “Моя жизнь за жизнь брата” он отчетливо услышал “С тобой. Пока не прогонишь...” Лишь чудом, разогнав не вовремя накатившие воспоминания он умудрился тогда не ошибиться. Даже шага не сделать в сторону девушки. Люди вокруг молчали, ожидая его решения. Со стороны послышался шум – сквозь толку пробирался молодой горец, яростно сверкая глазами. “А вот и Репнин” – как сквозь сон подумал барон, напряженно думая, как бы так отказать, чтобы не было дурных последствий для семьи Казбека. Повернувшись к девушке он громко спросил через переводящего старейшину: - Ты была просватана, дитя? Наверняка, слово было неверным, но по сути он попал в точку. Она кивнула, не поднимая головы. - И любишь того, кому обещана? На этот раз она гордо посмотрела в его глаза и неожиданно ответила по-русски: - Да! Из толпы родственников вновь донесся голос удерживаемого на расстоянии парня, но Корф еще не закончил: - И все равно ты готова оплатить долг брата? Она вздрогнула, чуть поежилась, но ответила: - Таков Закон. Новый вопль со стороны, но одобрительный гул собравшихся. Казбек откровенно гордился. Владимир повернулся к нему: - Казбек, твои достойные родители воспитали хорошую дочь, чтящую традиции рода. Я был бы горд принять ее дар, но не могу. У вас свой Закон, у меня – свой. Я уже дал клятву хранить верность женщине и не изменю ей. Но если ты хочешь уплатить свой долг – отдай сестру тому, кто ей дорог. Счастливые глаза помилованной девочки вызвали у него грустную улыбку и новые, рвущие душу воспоминания. Владимир хотел было уйти, но куда там... Кавказское гостеприимство коварнее их знаменитой чачи. Засиделись до темноты. Напоследок, “двойник Мишеля” подошел к барону, подарил изумительной работы уздечку и благодарно объявил, что хотя по их законам не сможет назвать своего сына именем русского офицера, но зато клянется дать дочери имя той, что для него дороже всех женщин. И спросил. Пытка была едва переносимой. В горле пересохло, язык прилип к гортани. И все же, собрав все душевные силы, Корф хрипло выдохнул запретное для себя, непроизносимое уже полтора года “Анна”. Жених сверкнул зубами в улыбке и кивнул. Дорогу назад Владимир не запомнил. Сказанное вслух имя открыло некий шлюз, поток и без того тревожащих его воспоминаний налетел лавиной. Мольба в глазах смуглой девочки напомнила не только ту ночь перед дуэлью, но и последний взгляд Анны при прощании. “Не отпускай меня” – вдруг понял от смысл того отчаянного послания. “Не отпускай”. А он тогда не понял, гордый дурак. Сделал худшее из возможного, сдался. Позволил обиде взять верх. Он мог остановить ее, наорать, заставляя опомниться, да даже силой сгрести в охапку, пусть вырывается, пусть плачет. Но плакала бы у него на груди, а борьба прекратилась бы, заглушенная пониманием, что им друг без друга жить просто невозможно. Да и что он пытался доказать, споря с ней о старом князе? Разве так важен был уже наказанный жизнью лицемер? Почему он, Корф, позволил себе встать с Анной по разные стороны баррикад? Что за наваждение нашло на него? Или это лишь было проклятие оброненного обручального кольца? Владимир неожиданно подумал, что два мужчины очень любили ее. Настолько, что бросали вызов обществу и лучшему другу. И каждый в свое время отступился от нее. Сможет ли она найти в себе силы попытаться вновь? Поверить в любовь, так обжегшись? Возможно, она боялась любить. Но теперь получается, боялась не напрасно. Что остается ей теперь? Плыть по течению, стать обычной пустой светской кокеткой? Или засушить сердце, ожидая несбыточного? Осознание совершенной ошибки навалилось на Владимира оглушающей головной болью. Почему? Почему он тогда оставил последнее слово за ней? Почему ее порыв, протест, обида, да что угодно в одночасье разбили все пережитое и обретенное? Господи, да ведь она попросту не умеет принимать решений. Всю жизнь ею руководил отец, а потом и он сам. Анна умеет лишь подчиняться или яростно протестовать, но кому как не Владимиру знать, до чего ее это доводило? Ну, ладно Анна, но он то почему примирился с очевидной глупостью? Или – вот уж кошмарная мысль – тоже боялся любить? И почему прозрения приходят так запоздало... Ведь сейчас, прожитые вдали от нее, в разлуке, полтора года встали перед Владимиром неодолимой стеной. Той самой, что называется безнадежным словом “поздно”. Что сделал он за это время? Что потерял – он знал точно, но вот что сделал? Воевал? Поубивал невесть сколько врагов? То же самое мог сделать и другой. Но разве в этом смысл существования? Единственное, что хоть немного утешало Корфа – Репнин остался в Петербурге. Долг ему оплачен. И Лизе тоже. Но Анна, его Анна... От погружения в пучину отчаяния его спасло только прибытие в лагерь. Добравшись до своих, Владимир напился. До бесчувствия, до потери памяти. Неделю Корф не выходил из запоя. Командир ругался последними словами, но отступил - временами всем нужна разрядка. Приятели не могли понять, что стало причиной срыва обычно чуть не каменного штабс-ротмистра. Добиться от него чего-то было невозможно. Едва приходя в себя, Владимир вновь и вновь требовал водки, словно стремясь утопить себя в ней изнутри. От полного стремительного падения его спас все тот же Казбек. Горец появился через неделю, привычно гордый и деловой. Поморщился, увидев “Хазаина” в таком состоянии и рявкнул, не обращая ни на кого внимания: “Ты мужчина или нэт? Хочишь умереть – умри воином!” Барон пытался отделаться от него, но Ангел Хранитель в папахе был неумолим. Как котенка доволок он “Хазаина” до ближайшей речушки и полоскал в ледяной воде, пока тот не смог, наконец, встать на ноги. Позже оказалось, в роду Казбека решили, что так как Владимир не принял замены, то долг ему не оплачен и горец вернулся на службу. Спорить было бесполезно. Потом было еще полгода новых попыток геройски пасть на поле брани, попоек, чтобы убежать от мыслей и тревожащих душу снов, в которых ему снилось, что Анна ждет его дома. Так прошли два года Владимира Корфа и на их исходе ему, наконец, повезло. Глава 7. Новости На следующее утро после приема Наташа смогла наконец расспросить брата. После завтрака они заперлись в его кабинете и Михаилу пришлось дать сестре объяснения. - Миша, я кажется, вчера расстроила Лизу. Я спросила про Корфов, но она не ответила. Что с ними не так? Брат огорченно вздохнул: - Не так то, что они не Корфы. Они расстались, Наташа. Владимир на Кавказе. А Анна ждет его, но, честно говоря, не думаю, что он вернется... Репнин вынужден был все рассказать. Глаза сестры наполнились слезами. - Господи, я даже не знаю, что сказать... Они были так счастливы вместе. Я даже не могу понять, кого из них мне более жалко... Но если Владимир решил остаться там, я не понимаю Анну. Неужели она на что-то еще надеется... Княжна металась по комнате, размахивая руками, судорожно рассуждая вслух. Голос брата, глухой и мрачный, остановил ее на середине фразы. - Ей недолго осталось. Вчера я видел приказ. За проявленную доблесть штабс-ротмистр Владимир Корф пожалован орденом, - он замолчал, но через силу выдохнул, - посмертно. - Наташа вскрикнула, прижала ладонь к губам. - Он... - Неделю назад он был ранен в бою, очень серьезно. Доктор госпиталя прислал заключение. Для консультации даже вызывали доктора Мандта. Результат я тебе сообщил. - Боже мой, Миша, да что же это!? - К сожалению, это жизнь. Но я очень многое отдал бы, чтобы случилось чудо и все вновь стало хорошо... Глава 8. “Твое место там” Действительно, прогнозы врачей были неутешительны. А виноват во всем был сам Владимир. Что может поделать доктор, когда и без того серьезно раненный пациент борется не за жизнь, а с жизнью. Пока он был без сознания после операции, все шло даже неплохо, но стоило барону прийти в себя, как началось... То лихорадка, то кровотечение... Раны, словно подчиняясь командам хозяина, никак не хотели заживать. Опытный врач, не раз наблюдавший подобное, назначил снотворное и это помогло, но долго так продолжать было невозможно. Срочно нужно было придумать способ вернуть больному тягу к жизни. Сам же Владимир теперь заблудился в грезах. Призраки прошлого вновь пришли к нему. Сначала зачастил отец, размахивающий тростью и ругающий сына отборными словами, требуя прекратить позорить род малодушием. Потом объявился майор Дубс, обучавший Корфа стрельбе в Кадетском корпусе. Осмотрел скептически больного и констатировал, что тому пора переходить с пистолетов на ружье. Охотничье, с дробью. И стрелять не иначе, как по пустым бутылкам. Следом пришел Седой, цыган из табора, убитый два года назад. Побренчав немелодично гитарой, он подмигнул и начал травить какие-то байки. Владимир едва дождался его ухода. А последней... Последней явилась женщина, чьи черты уже почти стерлись из памяти Корфа, но перекликались с его собственными: - Мама... – он первый раз заговорил с видением. - Да, сынок, - ее нежный голос звучал грустно, - Что же ты с собой сотворил, малыш? Так нельзя. Хватит. Он кивнул. Слово “малыш” что-то повернуло в нем, что-то вправило. - Возвращайся домой, Володенька. Твое место там. И мать ушла. Он остался один в упоительной тишине. И вдруг сам позвал: “Анна!”. Она пришла сразу, хоть и не приблизилась – маячила на пределе возможностей его ослабшего зрения. “Анна, не уходи! Вернись!” Он крикнул это отчаянно и громко. Так, что в груди все взорвалось болью и сны отступили. Владимир открыл глаза. Страшная слабость, тошнота, боль – все это было по прежнему при нем, равно как и отвращение к жизни. И раздражение на тех, кто к этой жизни его принуждает – у врачам, медсестрам. Особенно к последним. Он не раз уже сквозь полуслепоту сна или лихорадки принимал их за Анну, о чем-то спрашивал, но неизменно отвечали чужие голоса. Корф обозлился. Пришедший врач, с торжественностью епископа на поминальной службе объявил, что если Владимир не перестанет убивать себя (дальше следовало красивое незнакомое слово), то он бессилен. Барон мысленно поморщился, но вдруг вспомнил обрывок сна – слова матери. И потребовал отправить его на родину. Доктор сделал круглые глаза, но Корф от споров уклонился, сделав вид, что устал. В самом деле, если он безнадежен, какая разница, где умирать – в госпитале или в дороге. Вдруг повезет – он дотянет до дома и будет похоронен на фамильном кладбище. А если шанс все-таки есть... Так далеко Владимир в будущее заглядывать не хотел, просто доверившись материнскому завету: “Возвращайся домой. Там твое место.” Его “караван” отправился через неделю. Чуть подлечившегося барона везли в крытой повозке, отчасти смягчив тряску его ложа мешками с сеном (Сам Владимир называл перевозочное средство катафалком). Сопровождал его верный Казбек и молодой врач, давно просившийся в отпуск. В задачу последнего входило совершить чудо, довезя раненого безумца живым. Путешествие было трудным. Вновь лихорадка, жар, воспалившаяся рана, бред. Если бы не азарт доктора, неизвестно, на какой версте пути встал бы новый могильный камень. Но все имеет обыкновение заканчиваться. Теплым майским вечером измученный отряд остановился перед желтым особняком с белыми колоннами. Глава 9. Первая встреча В тот вечер Анна по обыкновению находилась в часовне поместья. Только тут она чувствовала себя легко, обнадежено. Только здесь позволяла дать волю тревоге, тоске. И все это доверяла лишь одному собеседнику. Строго говоря, ее обращения нельзя было назвать молитвой. Это скорее был стон сердца. Слова срывались с губ, едва слышно, но исступленно. Ее воля, ее энергия, ее любовь – все превращалось в мольбу о Владимире. Давно прошло то время, когда она просила о воссоединении с ним. Теперь ей было довольно и того, чтобы он был жив. Пусть даже не один, пусть с другой, но жив и счастлив. Пусть невредим вернется домой... Последнее время ей приходилось очень тяжело. По уезду кто-то распустил слух о ранении Корфа. На Анну откровенно смотрели с сочувствием, едва сдерживая соболезнования на языке. Она спокойно опровергала эти сплетни, внутренне замирая от страха. На всякий случай написала письмо Репнину, спрашивая, поступили ли какие-либо новости. Но она была уверена – Миша не стал бы от нее скрывать правду. Ответ князя меж тем задерживался, что само по себе увеличивало напряжение. Сегодня Анна вновь стояла на коленях перед иконой. Тревога была особенно сильной. Весь день ее не отпускало предчувствие чего-то. Она ждала. Ждала терпеливо, как уже научилась, и испуганно, как приговоренная к казни. “Господи, Отец Наш Небесный...... спаси его, обереги, сохрани...” Ее прервали. Громкие шаги раздались за дверью часовни и виноватый голос Григория пробасил: ”Барышня, там люди какие-то приехали. Управляющего зовут”. Казалось бы, ничего особенного. Но сердце Анны внезапно замерло. “Владимир” – пролепетала она, оглядываясь на икону. Огонек свечи дрогнул, словно кивнул. Ноги, внезапно ставшие ватными, не желали подчиняться, дыхание перехватило, но она рвалась туда, навстречу неизвестно чему, но наверняка эту неопределенность уменьшающему. Григорий растерянно объяснял: “Приехали какие-то, управляющего зовут, ну, вас то есть. Говорят – барина привезли. Тока какой же это барин. Я глянул – нет, не Владимир Иванович. Не похож ни капли.” “...привезли...” – выхватило внимание Анны из всего услышанного, но на новое потрясение просто не было времени – они добежали. В дверях дома, прижав руки ко рту, замерла Варвара, из-за ее спины выглядывала Маняша, молоденькая служанка, взятая на место Полины. Конюх и двое мужиков из деревни, невесть как оказавшиеся в усадьбе в этот час, топтались рядом. У крыльца стояла цыгановатого вида колымага, вся в пыли и грязи, сам облик которой навевал печальные мысли. Вокруг нее суетился взволнованный молодой человек в пенсне, досадливо поглядывая на своего спутника. Последний, невысокий смуглый бородач в папахе, явно иноверец, невозмутимо замер у задней стенки повозки, как часовой на посту. Увидев подоспевшего Григория, первый путник бросился к нему: - Так где ваш управляющий? - Вот, – ответил мужик и указал на Анну. Человек в пенсне растерялся. Он ожидал увидеть мужчину в годах, но никак не молодую сильфиду. Вспомнив о манерах, одернул одежду и представился: - Серегин, Максим Борисович. Я врач, - последнее было добавлено для солидности, - Сударыня, надеюсь, мы находимся во владениях барона Корфа? - Да, - на большее сил у нее не было. - Слава Богу, я уже не верил, что доберемся. Мы привезли барона домой. - Барона!!! – голос девушки сорвался и она метнулась к повозке. Бородатый страж заступил ей путь. - Пустите! –простонала Анна, - Я должна его видеть! Тот равнодушно пожал плечами и сделал шаг назад. Дрожащими руками она откинула полог. В наступивших сумерках мало что можно было разглядеть, только силуэт лежащего человека. Но Анне и не нужно было смотреть на него. Сердце сказало все и без того. Хриплое дыхание доносилось вполне отчетливо. “Жив. Слава Богу, жив!”. Усилием воли сделав вдох, она тихо позвала “Владимир...”. Подошедший сбоку врач сочувственно проговорил: - Он вас не слышит. Я давал ему лекарства, чтобы облегчить хоть часть пути. Однако, сударыня, распорядитесь приготовить комнату барону. Последняя фраза уколола Анну и заставила взять себя в руки. Она резко повернулась и четко выговорила: - В этом доме комнаты хозяина ВСЕГДА готовы к его приезду! – но по недоуменному виду врача поняв, что ее резкость неуместна, смягчилась, - Комнаты для вас и... – она вопросительно посмотрела на второго человека. - Его зовут Казбек. Он денщик вашего хозяина. - Для вас и Казбека все будет сделано. Думаю, от бани с дороги вы также не откажетесь. - Мадам, вы волшебница! – растрогался молодой доктор, но Анна уже отвернулась и принялась четко отдавать приказания. Все забегали, засуетились. Первым делом, конечно, в дом внесли барона. Рассмотрев при свете бесчувственного Корфа, Варвара заплакала. У Анны сжалось сердце. Теперь стало понятно, почему Григорий его не узнал. Изможденное лицо, круги вокруг глаз, щеки ввалились, на лбу глубоко залегла морщинка. Черная борода и ранняя седина на висках. На груди бинты со следами крови. Запах болезни и немытого тела. Но хоть не смерти – Анна уже умела ее различать. Принесли воду, полотенца. Варвара, все еще шмыгая носом, но уже спокойно выставила всех за дверь и принялась за дело. Суетливый доктор хотел было ей помочь, но отступил, услышав: “Я его с колыбели выхаживала. Хоть и безграмотная, а что к чему знаю! Ты вона, твое благородие, попарься пока.” Через некоторое время суматоха в доме улеглась. От крыльца отогнали повозку. Приехал и, после беседы с Серегиным, уехал доктор Штерн. Приезжих разместили по комнатам. Правда, вышел спор с Казбеком. Горец настаивал на том, чтобы ночевать в спальне Владимира, но его удалось убедить занять соседнюю, поклявшись, что в родном доме барону ничто не угрожает. Все разошлись спать, утомленные тревогами дня. Тишина заполнила коридоры особняка. Анна осторожно открыла дверь своей комнаты. Разве могла она сейчас оставаться там? За весь вечер ей так и не удалось оказаться рядом с Владимиром. Сначала Варя, потом врачебный консилиум, а под конец – этот приезжий, Казбек. Все они словно сговорились держать ее подальше... Но сейчас уже никто не помешает. Она скользнула по коридору, ведомая рвущейся вперед душой. Шагнула в комнату. Корф спал, по счастью, спокойно, укрытый одеялом. Варвара со спицами расположилась рядом в кресле, подслеповато разглядывая рукоделие при свете свечи. - Аннушка! Ты чего так поздно? - Варя... Дай мне побыть с ним... Пожалуйста... - Девонька, да спит же он. Вот поправится, так и намилуетесь еще. Иди отдохни, вон бледная какая. А завтра день долгий будет, чует мое сердце. - Варенька, пожалуйста... Старуха внимательно поглядела, покачала головой и встала: - Ну ладно, сиди. Не разбуди только. А ежели что – сразу меня зови, а не этого доктора-молокососа. Одно и знает, что слова умные повторять... А я тебе и без них скажу – поднимется барин наш! У меня глаз верный, поднимется. Вот увидишь. - Ох, скорее бы. Кухарка обняла любимицу и, пообещав сменить через несколько часов, вышла. Дверь закрылась. Тишина, только дрова потрескивают в камине. Решимость Анны куда-то испарилась. Она так ждала этого дня, этого момента, что сейчас, когда все сбылось, попросту не знала, что же делать дальше. Так и стояла у порога, лишившись сил сделать и шаг. В ушах стоял звон, перед глазами все мягко плыло, даже спокойное пламя свечи сейчас, казалось, отплясывает гопака. Робко, словно боясь проснуться, она все же двинулась вперед. Остановилась у изголовья, жадно всматриваясь в столь любимое лицо. Спит. Не проснулся от ее взгляда... Может, решиться и прикоснуться к нему? Просто чтобы знать, что все это не мерещится, что все это не сон? Рука теплая. Обветренная, шершавая на ощупь, но теплая... Вот эти пальцы, что ласкали ее так бережно и нежно. Как неподвижны, безвольны они сейчас. Ногти длинные, некоторые обломаны. А этого шрама на кисти раньше не было... Фамильный перстень теперь едва не болтается – рука будто высохла... “Но Варя это быстро исправит” – сквозь боль сострадания пронеслось в голове, - “Мы выходим тебя, все вместе выходим, не отдадим смерти. Ты нам так нужен... Ты мне так нужен...” Она опустилась на колени и приложилась щекой к его руке, насильно воруя его ласку, стремясь взамен отдать свои силы. Ее саму согрело изнутри теплой волной уверенности, что полоса невзгод закончилась. Хозяин вернулся и все обретет смысл и цель. В тот числе и для нее. “Вернулся. Ты вернулся.” Наконец, осмелев, привыкнув к крепкому сну Владимира, она опустилась локтями на кровать рядом с ним, отвела отросшие его волосы с глаз, едва касаясь, провела по щеке до спутанной бороды. Как часто она мечтала об этом. Увидеть его, ощутить его тепло... И вот оно, свершилось... Конечно, Владимир сильно изменился. Но это все равно он. И какая разница, как он выглядит, если сердце заходится сейчас от восторга, как все эти бесконечные месяцы от тревоги и тоски... Выдержать бы это... Оказывается переживать порывы счастья так трудно. Гораздо труднее, чем боль. Девушка не могла видеть себя сейчас со стороны. Если видела, не поверила бы, что можно так преобразиться. Румянец волнения вернул жизнь ее лицу, а наполненные радостью вперемешку с состраданием глаза сияли звездами. “Он жив, он вернулся!” Больше ничего не имело сейчас значения. Скоро все, все кто не верил, кто за спиной жалел ее, уговаривал одуматься – все они скоро узнают... И тоже будут счастливы ошибиться. В камине шумно обрушилось сгоревшее полено. Анна опомнилась и, заметив, что в комнате больного не слишком тепло, принялась раздувать тлеющие угли. Потом переставила свечу поближе, желая рассмотреть каждую черточку, каждую морщинку. Села рядом с ним на кровати, осторожно потянулась поправить Владимиру подушку, но именно в этот момент он открыл глаза. Девушка замерла, задержав дыхание и пронзительно вглядываясь в его лицо. Барон скользнул глазами по потолку над собой, по ней, узнал, напрягся, как будто пытаясь что-то сказать, но потом досадливо скривился и отвернулся. Анна с трудом выдохнула. Осторожно отстранилась, пересела в кресло и спрятала лицо в ладонях. Не то чтобы подобный исход не приходил ей в голову, но мысль о том, что Владимир испытывает к ней отвращение, убивала. К равнодушию она вполне была готова, но не к этому... Чтож, она победила всех, чтобы проиграть главное. Осталось только достойно проститься. И первый раз за эти два года Анной овладело отчаяние. Корф проснулся и удивился отсутствию толчков и царящему вокруг безмолвию. Даже ночью или во время привалов, всегда было довольно шумно. Звуки постоялых дворов, лошадиное ржание, голоса людей... А сейчас – это даже не тишина, это покой. “Может быть, я уже умер?” – подумал он. Но нет – голова у покойников от снотворного не гудит. И тишина тоже прервалась – кто-то осторожно возился слева от него. Владимир не открывал глаз, постепенно включая органы чувств. Запах... нет, это не тот уже привычный спертый воздух болезни и пути, нет... свежий просторный аромат с ноткой живого огня, но без дыма. Такое бывает только от камина... И еще, странно, едва уловимый запах лаванды и мелисы... Так пахли подушки у него дома... Дома? Неужели все-таки доехали? С трудом превозмогая сонливость, он открыл слипающиеся глаза. И немедленно понял, что спит. Анна. Прямо перед ним. Такая, какой он помнил ее, золотоволосая, напряженно впившаяся в него взглядом, взволнованная, вопрошающая. Совсем как в тот день, когда он делал ей предложение. Губы дрожат.. Не веря самому себе, он смотрел в ее личико, растеряв слова, чувства... Несколько мгновений застыли медовой каплей, растянулись до бесконечности... Он потянулся было к ней, но слабость в членах вдруг остановила, убедила в том, что он снова бредит. Далеко не один раз он видел Анну в других женщинах. Стремясь избежать нового разочарования, Владимир скривился, отвернулся и вскоре снова заснул. Глава 10. “Хочишь- живи, хочишь – умирай”. Прошло два дня. Вопреки ожиданиям доктора Серегина, его пациент не умер. Молодой врач диву давался – не смотря на перенесенную дорогу, Корф стремительно пошел на поправку. “Воистину, в родном доме и стены помогают” – заключил он и, передав подопечного в опытные руки Доктора Штерна, отбыл восвояси. Разумеется, стены родного дома помогали барону. Но все же главной панацеей были не они. Уже самым первым утром очнувшемуся Владимиру сообщили, кто ночью дежурил у его постели. Вообще, то утро было богатым событиями. Корф проснулся засветло. Открыл глаза и не сразу себе поверил. Эта комната, родная и старательно забытая... Все на своих местах, словно не было этих лет. Шторы отодвинуты, окно приоткрыто, впуская свежий, уже по-летнему теплый воздух и восторженное птичье пение. Он глубоко вздохнул. Боль в груди ревниво напомнила о себе, но сама уже поняла, что придется отступить. Владимир попытался вспомнить события предыдущих дней, но мало что получилось. В который раз он грязно помянул всех докторов скопом и их ведьмины зелья. Воспоминания были отрывочны и подернуты туманом. Он отчетливо помнил тот бой, в котором был ранен. Как сильный толчок в грудь сбил его с шага и отбросил назад. Помнил странный чвакающий звук, донесшийся до ушей даже в шума сражения. Как земля вдруг совершила прыжок и подло ударила в спину. Как после этого его догнала оглушающая и ослепляющая боль, свою мысль “Наконец-то!” Удалось вспомнить госпиталь и старого хирурга, спор с ним о возможности путешествия домой. Небольшими эпизодами выплыла и сама дорога. И последней вспышкой – вчерашнее ночное пробуждение. Впрочем, это как раз был сон. Разве могло быть так на самом деле? Это ведь то же, что мечтать о ней, все это время ждущей его дома... Невероятно... Хотя так желанно... Его раздумья были прерваны шумом спора за дверью. - Пусти, окаянный! - Нэт, хазаин спит. – Владимир слабо улыбнулся. Казбек успешно совмещал в себе роли няньки, стражника и воспитателя. - Говорю, пусти! Я его тетка! - Нэт. Никого нэ пущу. Он спит. - Ах так, я тогда на тебя порчу наведу! Будешь знать, как на моей дороге становиться! – Тетушка перешла на зловещее шипение. Ее ведьмовские штучки были всегда безотказны во уезде, но не тут-то было. Казбек стоял насмерть. - Уйди, вэдма. Неизвестно, чем бы это все закончилось. От упрямого горца можно было ожидать многого, даже угроз саблей. Корф решил вмешаться. Собрав силы, он дотянулся до колокольчика. Позвонить, конечно, не удалось, ослабшие пальцы просто не удержали, зато получилось сбросить на пол. Этого оказалось достаточно. Ссора прекратилась, в чуть приоткрытую дверь заглянул Казбек. - Хазаин? - Впусти. Верный страж нахмурился и строго сообщил “она вэдма.” - Я знаю. Впусти. Казбек посторонился. Сычиха влетела в комнату, впилась глазами в что-то над макушкой Владимира, на несколько мгновений замерла, а потом облегченно улыбнулась племяннику. - Здравствуй, Володя! - Ну, здравствуй, тетушка. Она не стала задавать вопросов, словно знала все и без него. - Я уж боялась, совсем тебя потеряли, но нет... Теперь вижу – ты еще здесь не закончил. - Землю коптить? – теткина уверенность умиротворяла, - или народ баламутить? Но Сычиха не ответила. Что-то рассмотрев на этот раз в глазах Корфа, она тихо спросила: - К тебе приходила Вера? Владимир посерьезнел. Он толком никогда не верил в ее видения или предчувствия, но сегодня... - Да. Велела ехать домой. - Тебя ждали здесь. Все ждали. Хотя и не верили, что вернешься... Только ОНА верила. Он напрягся, но тетка уже переключилась на насущное. - Володя, чем тебя лечат? - Не знаю, дают что-то. Меня никто не спрашивает. - Бездари, - авторитетно заявила ведьма, - Против природы идут. Я тебе травок принесу. Мигом на ноги встанешь. Она внезапно осеклась, впилась глазами в лицо племянника. - Ты ведь мне веришь, Володя? Он вспомнил многолетнюю злобу, стремление видеть виновной во всем, свою ярость... Но все это осталось за порогом, в той, прошлой жизни, ушло водой в песок. Владимир тепло улыбнулся. - Верю. После ухода Сычихи к нему вновь заглянул Казбек. Не иначе как проверить, выжил ли барон после встречи с колдуньей. - Ну вот мы и прибыли. - Прибыли, Хазаин. Я тебя привез. Хочишь - живи, хочишь – умирай. - Я подумаю, Казбек. - Хазаин, ты зачем вэдму пустил? - Она не страшная, не бойся. - Я нэ боюс! – возмутился горец, - Но я тебе служу! А тут столько людей... Кого к тебе пускать можно? Корф устало отмахнулся. - Да всех, какая разница. - И домоправителныцу тоже? Длинное слово далось с трудом и звучало недовольно. Барон дернул уголком рта. С чего бы это о Варваре говорят так торжественно? - Кого? – Корф хотел немного помучить своего цербера русским языком, но ответ Казбека сковал дыхание у него самого. - Анну. Домоправителныцу твою. Быстрый расспрос и все сомнения исчезли. Это была именно ОНА. Его Анна. Его! - Она ночью у тебя тут сидела, вздыхала. Я боялся – разбудит. Так ее пускать? - Пускать, еще как пускать, - рассеянно ответил Владимир, во всех подробностях вызывая из памяти взгляд Анны этой ночью. Выходит, чудеса случаются. Она и впрямь ждала его дома! Казбек неодобрительно посмотрел на блаженно улыбающегося в потолок хозяина и вышел. Он и не понял, что только что своими словами вернул Корфу не только желание, но и азарт к жизни. Первым порывом Анны после того ночного происшествия было немедленно уехать. Но она достаточно уже повзрослела, чтобы ему не поддаваться. Хватит сбегать от трудностей. В конце концов, надо еще помириться. Да и не годится бросать поместье, когда хозяин прикован к постели. Она должна вести себя достойно. Не навязывать Владимиру ни себя, ни своих чувств, просто оказаться рядом в трудный час. Как член семьи... Как... сестра. А когда он поправится, расстаться друзьями. Анна невероятно боялась новой встречи с Корфом, так как не знала, что ее ждет – любезное равнодушие или открытое недовольство. И чтобы не затягивать свое пребывание, решила появиться перед ним одновременно с кем-то еще. Ей повезло. Этим кем-то стал приехавший к больному доктор Штерн. Она вошла к Владимиру первой, сообщить о визите. Уже порядком заждавшийся ее Корф полулежал в подушках и пребывал в отличном настроении. - Добрый день, Владимир Иванович, - девушка сделала реверанс и опустила глаза, боясь выдать себя. Голос чуть дрогнул. Владимир, взволнованный не меньше ее, радостно улыбнулся. - Анна, какой сюрприз! Она исполнилась благодарности за его слова, застенчиво посмотрела и лукаво заметила: - Надеюсь, не слишком неприятный? - Ну что вы, лучшего и быть не может! Ах, если бы она не помнила минувшую ночь... Его негромкий голос звучал так искренне, так открыто... - Я так рада, что вам уже лучше. Мы все рады. Очень-очень. Варя с ног сбилась, порывается приготовить вам сразу все любимые блюда. - Все? Я же лопну. - Тогда лучше скорее сказать ей, чего бы вам хотелось. - М-м-м, надо подумать. Оба они говорили не то, что хотели. Лишь глаза были правдивы сейчас. Владимир любовался волнением девушки, трепетом, лихорадочным румянцем, с каждым ее словом, жестом впитывая уверенность – она у нему небезразлична, она ждала именно его. Но сейчас – смущается, боится сделать первый шаг. И Корф даже был этому рад. У него еще не было достаточно сил, да и готовности к объяснениям. А разговор им предстоит трудный. Поэтому он подыгрывал ей теперь, давал возможность привыкнуть к себе, успокаивал дружелюбием, сам же... сам же постепенно обретал убеждение, что больше не одинок. Анна едва сдерживалась. Улыбка, тем более ласковый голос Владимира кружили ей голову. “Он рад вернуться... рад настолько, что добр даже со мной” – мелькало в мыслях и не хотелось эту радость ему омрачать. Ничем, даже своим присутствием. - Надеюсь, Илья Петрович не прервет ваши размышления надолго. Он очень хочет видеть вас... - А вы? – Корф серьезно посмотрел на девушку в упор. Ее сердечко сделало прыжок и сладко замерло. Но она нашла силы ответить. - Я? Конечно же, я тоже всегда рада видеть вас. Но не будем задерживать доктора, - она выскользнула за дверь, провожаемая довольной улыбкой. Выйдя в коридор, Анна едва не бегом устремилась в свою комнату и бросилась на кровать, зарылась лицом в подушку. Она вся горела, дыхание сбивалось, эмоции захлестывали, мысли путались. Одно лишь было ясно – видеть Корфа и говорить с ним было для нее невероятным счастьем. “Люблю” – неслышно шепнули губы. Она не могла и не хотела сдерживать больше то, что так рвалась быть сказанным в комнате Владимира, быть сказанным открыто, глаза в глаза, - “Люблю тебя”. Глава 11. Она – моя жизнь. Прошло еще несколько дней. Теперь уже в уезде не оставалось ни одного человека, сомневающегося в выздоровлении барона – вчера доктор Штерн объявил, что опасности жизни Корфа не видит, хотя и просил его пока не форсировать события. Причины к последнему были – Владимиру до смерти надоело валяться. Врачебные предписания разрешали ему сидеть, но Корфу этого было мало. Силы постепенно возвращались, деятельная натура просто требовала активности. Тайком от всех он начал разминаться, гоняя кровь по ослабшим мышцам. Раз решил жить – надо жить со вкусом, в полную силу. Отношения с Анной оставались пока прежними. Они оба соблюдали бережную дистанцию, разыгрывая ровное дружелюбие и это шло на пользу. Владимир за эти дни осознал, что попросту разучился общаться, как подобает воспитанному человеку и, поддаваясь волнению, ловил себя на солдафонской прямоте или откровенной грубости. Так что сдерживая себя, он берег любимую женщину от вполне возможной обиды. И готовился к решительному объяснению. Анна же светилась тихим светом. Она даже начала подозревать, что ошиблась в неприязни к ней Корфа. Каждая их встреча, даже краткая, разубеждала в этом. И хотя она все еще старалась появляться перед ним с кем-то другим или по делу, но общаться становилось все легче. А как сладко замерло в ней все, когда она первый раз увидела его выбритым... Улыбка, та самая, чуть насмешливая, только он умеет так улыбаться. “Не узнаете, Анна?” Она даже слов сразу не нашла, кивнула, вспыхнула и скорее сбежала. День первых откровений еще не настал, но он приближался. В то утро девушка зашла забрать поднос после завтрака. Дежурные приветствия, расспросы о самочувствии, попытка нейтрально щебетать о чудесной погоде, но... - Не уходи. Поговори со мной! – он первый раз сказал ей “ты”. Уверенно, спокойно, заявляя на нее свои права. И Анна не могла с ним спорить. Опустила глаза, скрывая волнение, шагнула к креслу, но Корф так же ровно и мягко остановил: - Не туда. Сядь поближе, - он немного подвинулся, освободив место рядом с собой. Она присела на краешек, вся напряженная, внутренне обливаясь то жаром, то холодом. Говорить сейчас она вообще не могла. Владимир все понимал и сам. Просто сидел в подушках, разглядывая ее... Так близко. Его мечта, его счастье было так близко, руку протяни, не спугни только. Бледная, усталые тени залегли под глазами, прежнее юное сияние красоты сменилась робким светом, что больше не ослепляет с первого взгляда. Он очень надеялся что сможет вновь зажечь ее, вернув любовь. - Ты давно здесь? – ответ он знал, но хотел услышать ее голос, то КАК она это скажет. - Почти с самого вашего отъезда, – даже выдохнуть это получилось с трудом. - Расскажи, что случилось. Она повиновалась, все так же не поднимая глаз. Дворец, изгнание, неудача в театре. Сначала речь не давалась, но потом полилась, как вода из родника. Говорить о том, отжитом прошлом оказалось просто, как о персонаже прочитанной книги. - Значит, Бенкендорф не смог забыть провала... И отыгрался на тебе... Мелко для него. Граф редко поддается мстительности. Мне жаль... Анна пожала плечами. Ей было все равно. Вздохнув, она продолжила: - Я приехала сюда, хотела помириться с вами, просить прощения. Я не имела права требовать от вас... Хотя в тот момент я и не осознавала, насколько была ранее слепа... Но я опоздала. Варя уговорила остаться, помочь по хозяйству – она ведь неграмотная. И вот я здесь – у нее на подхвате... Владимир молчал, ожидая продолжения или хотя бы ее взгляда. Так, чтобы глаза в глаза. Чтобы сказать ей наконец... “У Варвары на подхвате”. Говори что угодно. Язык, как известно, без костей. Но он, Корф, так близко подойдя к самому краю и повзрослев, можно сказать сыграв с безносой в орлянку, он слышал теперь совсем не слова. К сожалению, его задумчивость была неверно истолкована Анной. Она вдруг подумала, что ее рассказ может быть понят, как если бы она решила приехать в поместье и ждать наследства от уехавшего на гибель хозяина. Эта мысль ужаснула и, наконец, поймав его взгляд, она в попытке оправдаться затараторила: - Поверьте, я понимаю, как выглядит мое поведение. Но, клянусь вам, я ничего не прошу от вас. И мне ничего не нужно. Я не стану мешать вам, стеснять своим присутствием. Я уже просила Мишу найти управляющего и он обещал помочь. Как только в моих услугах здесь не станет необходимости, сразу уеду... - Не раньше чем родишь мне наследника! – вдруг выйдя из себя рявкнул Корф, перебивая ее на середине фразы. Он действительно хотел поговорить с ней, но не выслушивать же всю эту чушь! Уедет она, как же! Так он ее и отпустит. Двух раз за глаза хватило. Внезапная ярость Владимира и его гневный голос заставили Анну вздрогнуть и отскочить. - Не надо, прошу вас... Она не успела успокоить, заверить, что не сделает ничего против его воли. Барон и слушать не стал, крикнув в сторону двери: - Казбек! В спальню вошел суровый горец. Хозяин бесцеремонно ткнул пальцем в сторону Анны. - Казбек! Стереги ее. Днем и ночью. Чтобы не сбежала. - Запэреть? – без тени удивления уточнил охранник. Девушка испуганно ахнула. Корф чуть расслабился. Невозмутимая готовность горца к чему угодно несколько его успокоила. - Нет. Просто удержи в поместье. Справишься – мы в расчете, - и, поманив Казбека поближе, пояснил только ему одному, - Она – моя жизнь. Тот широко улыбнулся. - Понял, хазаин. Все сделаю, - и вышел. Немного выпустив пар и обезопасив их обоих, Владимир повернулся к Анне. Та стояла рядом, распахнув глаза, и ловила ртом воздух. - Вам все понятно, сударыня? - Что... я... вы не имеете права, я больше не ваша собственность! - Как раз это досадное упущение я и собираюсь исправить! - Но... так нельзя, вы меня отпустили... Мы расстались. Он вновь взорвался. - И сама видишь, что из этого получилось. Довольна? Или хочешь довести все до конца? - Вы опять все за меня решаете. - Да, потому что ТВОИ решения гибельны для нас обоих. Я отказываюсь более их принимать! Это все! Оба они опять говорили не то, что хотели... Он позже не мог понять, почему сорвался вместо того чтобы просто сказать “ты мне нужна”. Наорал, как на солдат в окопе... Хотя о решении своем не жалел. В самом деле, с нее станется еще уехать из соображений приличий или еще какой-нибудь чепухи. Ищи ее потом. Да, именно там, на краю Земли. Хватит! Побудет под присмотром, пока он не поправится. Казбеку вполне можно доверить надзор – человек опытный и несентиментальный, вроде того же Никиты. Мысль о том, что Анна может обидеться несколько огорчала, но Владимир понимал, что лучше ссора, которую можно забыть, чем едва ли поправимая катастрофа. Он был уверен, что любящая женщина сможет простить грубость и бесцеремонность. Главное – чтобы не пришлось раскаиваться в новом предательстве любви. Конечно, жаль что он на нее так накричал. Жаль, что не схватил в охапку, не заставил поцелуем забыть страх, сомнение, неуверенность в себе и в нем. Он оказался попросту не готов к этому. Не готов успокаивать, убеждать. Все, что приходило в голову из более или менее любезного звучало как “Любимая, закрой рот!”. Совсем одичал в горах... Нет, так не пойдет. К следующему разговору он будет во всеоружии! И уж точно встанет с постели. В конце концов, падать к ногам любимой нужно достойно. Анна же... Сначала она испугалась его крика, бьющего ее тяжелым бичом, заставляя сжиматься в комочек. За два года память о впечатлении, которое производил Корфовский гнев, почти стерлась и тем сильнее был сейчас его эффект. Она хотела объяснить, успокоить его, пообещать не огорчать впредь ничем. Но Владимир не выслушал. Более того, ясно дал понять, что не доверяет. Приставил к ней этого жуткого Казбека. Того самого, что еще в день приезда смерил ее взглядом и спросил: - Ты Анна? - Я. - И что хазаин в тибе нашел? На девушку часто смотрели разные мужчины. Многое уже было – и восторг ценителей красоты, и сладострастие, и равнодушие, и даже презрение. Но такого скепсиса она еще не удостаивалась. И вот теперь этот (заранее недоброжелательный) человек будет за ней следить! Возмущение этим и самим фактом, что Владимир даже не захотел выслушать ее, заслонили в тот момент главное. То главное, что позже, вечером, в одиночестве перебирая разговор, согрело и вернуло счастье – он не только не хотел ее отпускать, но и видел матерью своего ребенка. Но в пылу ссоры, пытаясь заставить хотя бы услышать себя, девушка опять отвечала не на чувства, а на слова... “Это все!” Так и не найдя, что сказать, Анна вылетела за дверь. Бородатая “тень” ждала ее снаружи. Глава 12. Взаперти. Прошел всего один день, а барон уже пожалел о своем срыве. Анна стала его избегать. Напрасно он ждал, что она зайдет к нему по какому-то делу, спросит о самочувствии. Став пленницей, девушка обиделась. Не получив привычной порции радости и воодушевления, что он черпал в любимых глазах и жестах, Корф помрачнел. Звать же Анну к себе он не хотел. Глупо просить оскорбленную женщину прийти чтобы иметь возможность принести ей извинения за грубость. Даже если обидчик болен. Да и охрану снимать он не намеревался. Надо вставать. И Владимир упрямо начал бороться со слабостью. Первые попытки подняться на ноги вызывали головокружение и тошноту. Он стискивал зубы, грязно ругал самого себя, но не сдавался. Наконец, упорство было вознаграждено – он обошел комнату. Ухмыльнувшись своему зеркальному отражению и пообещав ему скорый поход в баню, барон принялся строить дальнейшие планы. Он решил пока не открывать всем, что уже поднялся. А то сразу набьется в дом толпа гостей или дела навалятся. Надо сначала разобраться в отношениях с Анной. Может, она не уверена в своих чувствах? Так ведь уже было... А он, болван крикливый, еще больше ее отпугнул. В том, что женщины любят волевых мужчин, Корф не сомневался. Но грубость переносят не многие. А Анну он грубостью в прошлом накормил вдоволь. И теперь, сам того не желая, принялся за старое. Пора с этим заканчивать. Найти ее и поговорить начистоту. Решить их судьбы, раз и навсегда. Чтобы вместе, чтобы без ошибок. О происходящем в доме Корф узнавал от вездесущего Казбека. Горец, если бы захотел, мог бы стать идеальным лазутчиком. Внешне дикий и неотесанный, на самом деле этот человек был просто хитрым. Еще там, на Кавказе, Владимир имел возможность убедиться – его “имущество” было далеко не глупо, а уж наблюдательности и бдительности могли позавидовать многие. Другое дело, что уклад жизни и родовые традиции наложили на него отпечаток. Зато преданность хозяину у него была воистину собачья. И приказы он выполнял буквально, что, впрочем, не всегда было к добру. Перестав подпирать дверь хозяйской спальни, Казбек начал следовать везде за Анной и так, наконец, попал в святая святых дома. Ну а где же, кроме как здесь, сходятся все пути, сведения и слухи? Конечно, на кухне, под крылышком заботливой Варвары. Кроме Анны, остальные домочадцы поместья, по исконно русскому обычаю, считали, что если человек говорит с акцентом (а Казбек иногда нарочно его усиливал), то и языка он почти не понимает. Так что прислуга нисколько не смущалась приезжего. Горец, усмехался про себя, слушал разговоры и новости, а потом передавал их хозяину. Хотя мало чем мог последнего удивить – все дружно радовались возвращению Корфа, с замиранием ждали развития отношений с Анной и хором сочувствовали девушке (в последние дни она выглядела несчастной). Казбек даже не задумывался, что причиной ее грусти во многом является он сам. Сразу после ссоры Анна убежала к себе и не выходила до утра. Ее трясло. Противоречивость мыслей и обуревающих чувств не давала покоя. С одной стороны – Владимир не хочет ее отпускать. С другой – приставил сторожа, от которого неизвестно чего можно ожидать. Но Бог с ним, со сторожем. Ведь ее раньше охранял Никита. А разве может недовольный человек быть ретивее влюбленного? Тут хуже другое – Корф даже не захотел поговорить с ней – просто изложил свою волю и едва не выгнал. “Как в старые времена. Барин.” - промелькнуло в голове. И все в ней возмутилось. Неужели все это придется пережить заново? Нет, так нельзя. Она твердо решилась утром переговорить с бароном, объясниться с ним наконец. Странное дело, его гнев словно освободил ее от страха быть отверженной. Другое дело, теперь обрести понимание. Но утром, едва выйдя из комнаты, она наткнулась на грозный неумолимый взгляд. - Ты куда? Анна опешила от его бесцеремонности. - Я не обязана перед вами отчитываться. Пустите! – она попыталась его обойти, но Казбек загородил дорогу. - Куда идешь? Хазаин велел стеречь. Обида на Владимира, вынуждающего ее теперь отчитываться перед кем попало, налетела внезапным шквалом и оттолкнула от попытки примирения. Не идти же к нему под таким конвоем. Позже, немного остыв, Анна несколько раз порывалась поговорить с Корфом... Но ее бдительный страж оказался еще и надежной преградой. Последовало несколько дней постоянной слежки. Девушка совсем извелась. Более всего огорчало, что Владимир ни разу не позвал ее к себе. Наконец, терпение лопнуло. Как-то утром она помогала Варе на кухне, резала яблоки на пирог. Вдруг вспомнив о каком-то деле, поднялась и пошла наружу, но ей вновь заступили путь: - Ты куда? - Я домоправительница в этом доме. У меня есть много обязанностей здесь, много хлопот, - она в который раз пыталась быть сдержанной, но от усталости перешла на угрозы, - Вы сейчас мне мешаете. Если так будет продолжаться и впредь, я пожалуюсь Владимиру Ивановичу. - Я дэлаю, что приказано. Куда идешь? И вот тут она сорвалась. От твердокаменной уверенности этого истукана в своей правоте и справедливости такого отношения к ней. Сорвалась от обиды на Корфа, что заставил ее выносить все это. И еще от того, что безумно соскучилась по своему тюремщику, а он про нее забыл. Все это всколыхнулось в ней в один безумный порыв и обрушилось на Казбека. Изо всех сил Анна оттолкнула его и прошипела: - Подите прочь. Чтобы глаза мои вас не видели! Можете тоже самое передать и вашему хозяину! И гибкой молнией метнулась в свою комнату, с грохотом захлопнув за собой дверь. Казбек нахмурился, но пошел следом. Точнее, пошел было, но едва не за шиворот был перехвачен Варварой. Старуха уже несколько дней наблюдала за нервно вздрагивающей Анной и ее унылым видом. Теперь же она решила навести порядок. - Ты чего же, ирод, творишь, а? Зачем барышню замучил? - Мне Хазаин велел стеречь! – терпеливо объяснил Казбек. Если в доме и был человек (кроме Корфа), которого он одобрял, то это была Варя. - Так он тебе что же, велел и в душу, и под подол к ней нос совать? Нет, только в усадьбе держать. А ты что делаешь? Проходу нет от тебя. Аннушка уже из комнаты выйти боится – все на тебя натыкается. И с барином мириться теперь не хочет. А все из-за тебя, окаянного! Ты что не понимаешь – нельзя им мешать, и без того столько вынесли. Только дело на лад пошло – ты объявился! - Мне Хазаин велел! – нахмурился Казбек. Откровенно говоря, то, что Анна перестала заходить к Владимиру, беспокоило и его самого. Барон теперь снова был мрачен, - Велел из помэстья не пускать. - Так и не пускай, кто тебе мешает, но поместье-то большое. В доме хоть под ногами болтаться перестань! А то я, грешная, не ровен час, сама огрею чем! Сиди вона во дворе и карауль себе! Казбек уже подумывал было об этом, но было одно осложнение. - В доме тры выхода, а я один. - Так спроси у барина, да закрой два боковых. Лучше уж мы дом лишний раз обойдем, чем ты Аннушку с Владимиром Иванычем вконец рассоришь. - Э-э-э, жэнщины... – неизвестно кому пожаловался Казбек, но к Корфу все же пошел. Варя решила укрепить успех и вечером тоже пожаловалась барону. На следующий день суровый горец вольготно расположился в холле особняка, орлиным оком окидывая входящих и выходящих, но передвижению по дому больше не препятствовал. Робкая Маняша, до судорог боявшаяся “демона злобного”, с облегчением вздохнула. Григорий, перестав натыкаться на него в коридорах, тоже немного расслабился. Анна же, освобожденная от назойливого контроля, едва не летала. Отстранение Казбека было ею принято как шаг Владимира к примирению и она с радостью собралась сделать шаг ответный. Поправив складки платья, пригладив волосы, она направилась к лестнице, но тут ее окликнула озабоченная Варвара... В то утро к Владимиру приехал доктор Штерн. Поспорив с неугомонным пациентом, он, скрепя сердце, позволил вставать, но посоветовал на первых порах ходить с тростью. Корф изобразил покорность и велел Григорию поискать отцовскую, хотя, по большому счету необходимости в ней уже не было. Впрочем, может пригодится для дальних прогулок. К его удивлению, высота трости подошла идеально. Он даже подумал было, а не уменьшился ли за время болезни рост, но потом выкинул это из головы. Опираться на отцовскую палку было непривычно, но неожиданно удобно, словно на его плечо. В который раз барон светло вспомнил отца, особенно те несколько минут перед его кончиной, когда они смеялись над воспоминаниями. Как сейчас его не хватает... Но довольно поддаваться унынию. Пора выходить из своей конуры. Он, не торопясь, словно заново знакомясь, смакуя впечатленная, ощущения, обошел второй этаж. Даже странно, обычно по дому все время кто-то шастает, но сегодня – ни души. Маленькая гостиная... библиотека... Столько воспоминаний... Все как прежде. Запах воска от мебели, кожи переплетов... только аромат табака исчез. Но это дело поправимое. Интересно, а любимый кисет все еще на прежнем месте? Хотя табак в нем наверняка выдохся... Он огляделся, с любопытством проверил свой, еще с детских времен, тайник – книжку на верхней полке. Нет, действительно, время здесь не властно... все на местах... В коридоре раздались шаги и ни с кем не сравнимый голос Казбека “Иди!”. Неужели что-то случилось? Владимир нахмурился и устроился в кресле. Его нашли через пару минут. Горец, как всегда, без стука, заглянул в комнату и, увидев хозяина, втолкнул вперед Анну. Девушка гордо дернула плечом, стряхивая его руки и яростно сверкнула глазами. Впрочем, увидев перед собой Владимира, на ее лице блеснула радость, но Казбек не проникся деликатностью момента. - Вот, хазаин. Убежать хотэла. Анна резко повернулась к мучителю - Я вам уже говорила, это не правда! - Молчи, жэнщина. – “пес” барона повернулся к хозяину, - я ее в лесу поймал. Бежала... Корф помрачнел. Он так мечтал о встрече с Анной, но именно в этот день... Такая выходка, как глупо. Самое обидное – сомневаться в словах Казбека не было повода – воображения он был лишен напрочь. Если говорит – бежала в лес, значит, так и было... Опять... - Казбек, ты можешь идти, - слова прозвучали медленно и ровно. Горец вышел. Корф задумчиво смотрел на свои ладони. Анна шагнула вперед. Объясняться с Владимиром в присутствии постороннего она считала невозможным, но теперь они одни. - Владимир, этот невыносимо! Умоляю, уберите от меня этого человека! - Теперь об этом не может быть и речи! - Но выслушайте же меня! Это чудовищное недоразумение, я все могу объяснить! Но она осеклась – заледенела под его яростным взглядом. Корф рывком поднялся с кресла. - Сударыня, я буду вам чрезвычайно обязан, если столь бодрящие развлечения по розыску и спасению вас, вы начнете предоставлять мне ПОСЛЕ моего полного выздоровления. Что же до ваших объяснений... - Но Владимир, я в самом деле... – она шагнула вперед, хотела подойти ближе, взять его упрямую голову в ладони, убедить, успокоить, растопить этот лед... Но их прервали. Дверь библиотеки снова распахнулась и в нее ворвался сияющий Репнин. - Владимир, дружище! Глава 13. Прозрения Корф, конечно, был рад видеть друга, но его в который раз кольнуло ощущение, что он переживает некие события заново. Вновь они ссорятся с Анной, не успевают разобраться что к чему, и их прерывает Мишель. Ну да это, наверное, даже лучше. Он опять готов был наговорить ей невесть чего. Ее попытка побега вывела его из себя. Это было если не предательство, то точно трусость. Хорошо, Казбек вовремя заметил... Анна же подавляла в себе желание зарычать. Она твердо намерена была заставить себя выслушать. Холодность Корфа сильно ее обидела, но больше выносить такого обхождения она не хотела. Или они прояснят все сегодня, сейчас, или пусть отпустит ее на все четыре стороны! Новое недоразумение может встать между ними, еще более укрепив разделяющую стену. И вот только она собралась вцепиться в него, набрала воздуха в грудь, как... вошел Миша. Владимир тут же повернулся к другу, приветствия, рукопожатия... Девушка выдохнула, теряя вместе с воздухом свой запал, и понемногу впадая в уныние. Да будет наконец день, когда им перестанут мешать?! Радостные интонации Корфа ранили ее сейчас – он мгновенно про нее забыл, стоило появиться Мише. Может, все безнадежно... Она собрала волю в кулак и, дождавшись паузы, обратилась к мужчинам с вопросом, принести ли чаю. Роль домоправительницы помогла скрыть слезы. Князь душевно приветствовал ее, поцеловал руку. Барон сдержанно одобрил предложение о чае. Анна сделала реверанс и вышла. Репнин же тем временем просто разрывался от восторга. - Вольдемар! Чертяка везучий, ты уже на ногах! - Вряд ли это можно так назвать. Скорее на ходулях. - Да перестань ты великомученика изображать, сделай милость. У меня, знаешь ли, кулаки чешутся на тебя за все выходки. - Это какие же? – Корф вновь удобно развалился в кресле. Князь фыркнул. - Он еще спрашивает. Уехал не попрощавшись, знать о себе не давал, на нашей свадьбе не был. А уж того, что ты не стал крестным моей дочери я тебе никогда не прощу! - Да ладно, Мишель, сам понимаешь - служба. И какой из меня крестный... Такой чести я не достоин. - Володя, хоть передо мной не лукавь! – серьезно ответил Репнин, - Я знаю, чем тебе обязан... - Нет, Миша, как раз теперь ты мне ничем и не обязан. Я лишь заплатил свой долг, именно свой. За тот расстрел. Так что мы квиты, долги списаны. Начнем жить сначала. Князь помолчал, внимательно глядя на друга, пытаясь понять, серьезен он или шутит. Но Корф сейчас был искренен. - Ты изменился, повзрослел... - Давай не будем об этом. Лучше расскажи, как твои дела, как Лиза? - Все хорошо. А Лиза мечтает задать тебе трепку. Они с Наташей даже поссорились, кто первая за тебя возьмется. Так что, не торопись выздоравливать окончательно. Они не бьют только павших. - Аминь! - Нет, серьезно, я ведь посол! Проще перечислить тех, кто не посылал тебе приветов и пожеланий. Во-первых, это Бенкендорф, а во-вторых, моя дочь. Она пока не говорит. Остальные, начиная с Александра, готовы растерзать вопросами по возвращении. Мои домочадцы, разумеется, первые по списку. - Чего же они тогда не приехали на экзекуцию? - Так Анна никого не пускает. Кордонов понаставила. Поместье неприступно, куда там границам Империи... - А ты как прорвался? – хозяин дома иронично приподнял бровь. - У меня здесь особое положение... – Репнин загадочно ухмыльнулся. - Кордоны, значит, - нахмурился Корф. Намеки друга на особое положение вызвали новый приступ déjà vu, всколыхнув спавшую ревность. Память едва не подсказывала теперь устроить ссору с вызовом. Глупо... - Володя, ты что? – похолодел князь и вдруг догадался, - Разве вы с ней не помирились? - Миша, это не твое дело, оставь! Корф говорил негромко, но уверенно. Продолжать упорствовать было бестактностью, но Репнин не считал себя с стороне от горестей Анны. Хоть и не признанная, сестра Лизы стала сестрой и для него. - А когда приходилось утешать ее, было и моим. Владимир хмуро кивнул, но ответил: - Знаю, но сейчас не вмешивайся. Нам нужно разобраться самим. - Хорошо. Но прошу не угощать ее своим дурным настроением. Она этого не заслуживает. Или... уже поздно? - Репнин, довольно нравоучений! Как в старые времена. Можно подумать, ты снова хочешь меня вызвать! – фыркнул барон, скрывая раздражение. - Нет, не хочу. Данное развлечение больше не по мне. Да и не стану огорчать Анну. В тебе и без того дырок провертели достаточно. – Михаил наконец понял, что происходит с другом, и развеселился. Надо же, опять! Но лучше пусть ревнует, чем смотрит на нее волчьим взглядом, - Послушай, а может твой полковник просто решил замять скандал? И ты ранен был вовсе не в бою? Признавайся, какая черноокая красотка стоила нам твоего некролога? Корф только досадливо отмахнулся. Не хватало только, чтобы Анна услышала Репнинские шуточки. Разговор наконец стал спокойным. Мужчины обменялись новостями. “Вспомнив”, ухмыляющийся князь достал подарок – бутылку отменного французского коньяка. Владимир, за два года забывший вкус божественного напитка, расплылся в улыбке. Раздался стук в дверь. Вошла Анна и горничная с чаем. Михаил, стремясь быть приятным хозяйке, отдал ей письмо жены и рассыпался в комплиментах. - Анна, я уже говорил, что вы кудесница. Стоило нашему барону попасть домой, как он уже на ногах. Второй Лазарь! Или симулянт? - Не приписывайте мне заслуг доктора и этого дома, Миша. Благодарю за письмо. Надеюсь ваша семья в добром здравии? - Да, все хорошо. Лиза просила вас поцеловать, но в присутствии Владимира я робею. Корф невозмутимо вертел в руках бутылку коньяка, скрыто наблюдая за происходящим. Игривость друга все больше его тревожила. Два года... Она была одна, а Михаил утешал ее ... И наверняка, желающих скрасить ее печаль было немало... Два года ее жизни выпали из под его контроля... Он опять прислушался. Князь источал благодарности. Пересказал, как все семейство было шокировано известием о ранении барона. Как вздрагивали они, получая почту и боясь страшной вести. Как из полка пришло сообщение от отправке раненого домой. В какой тревоге жили, боясь новостей. Но вопреки ожиданиям в особняк весенней ласточкой влетело письмо Анны. Корф жив и поправляется. - Вы даже не представляете, какой камень сняли с моей души, - князь тепло посмотрел на девушку, не замечая сперва выражения ее глаз. - Вы... знали... – прошептала она убито, - Вы знали о ранении, ... но скрыли от меня. Репнин замер. На радостях он проговорился. - Анна, я... - Вы знали и молчали... Я просила, а вы... Вы, Андрей, вы все... Корф прищурился, пытаясь понять о чем речь. Михаил мрачно кивнул. - Да, я скрыл. Я боялся, что вы... Но Анна не стала слушать. Привычно надела маску. Повернулась к Корфу с извиняющейся улыбкой: - Владимир Иванович, с вашего позволения, я удалюсь... Надо распорядиться насчет обеда. Раз вы поднялись, Варя непременно приготовит праздничный. Барон, столь же искренне растянул губы и кивнул. Удерживать Анну, которая вот-вот расплачется, он не хотел. Точнее, не хотел при Репнине. Когда дверь за ней закрылась, в воздухе повис вопрос: - Так почему ты ей все-таки не сказал? - А вот почему, - раздраженный Михаил протянул ему стопку бумаг, - Там много интересного. Например, приказ о твоем награждении и официальный некролог. Ждали только подтверждения из госпиталя, чтобы его обнародовать. Никто не знал жив ты или нет. А она бросила бы все и поехала к тебе. - Она? – фыркнул Корф. Как-то это не сочетается с ее попыткой побега и обещанием убраться из его жизни. - Именно. Она несколько раз порывалась, особенно когда узнала, что ты ее писем не читаешь. Мы с Андреем тогда едва отговорили ее. - Письма? - Боже, Корф! Почему я должен рассказывать тебе о ТВОЕЙ жизни? - Значит, она мне писала... задумчиво протянул Владимир. - И не она одна. Ты вообще там одичал. Она сразу хотела за тобой ехать, но я не пустил. Боялся, что хуже станет. С твоим упрямством... Ты бы на нее опять напустился... - Ох, Репнин, Репнин, умеешь ты из меня должника делать. - Сочтемся. Этот разговор еще более убедил Владимира, что он слишком мало знает о жизни Анны в поместье. И вообще, так много вопросов.. Распрощавшись с Михаилом, Корф неожиданно для себя подошел к окну, выходящему на крыльцо дома. Рама была приоткрыта и он услышал, как Репнин, возившийся возле коня, спросил про Анну. Девушка вскоре пришла, жестом отпустила конюха. Держалась она холодно. Передала князю записку для Лизы и стала прощаться. Репнин остановил ее. - Анна, пожалуйста... простите, но я не мог иначе... Его прервала резкая пощечина. Владимир вздрогнул и даже приложил руку к своей щеке, хотя в этот раз пострадала лишь княжеская. Девушка была в ярости. Извинения Миши лишили ее сил сдерживать себя и она зашипела рассерженной кошкой. - Вы... Я вам доверяла! Вы знали, ЧТО он для меня, и как мне важно знать о нем. Вы знали и молчали. Для своего успокоения! А если бы этого чуда не случилось? Что тогда? Ведь вы лишили бы меня возможности посмотреть на него, прощения попросить... всего лишили... Вы... решали за меня. Все считают, что могут за меня решать! Но я не давала вам этого права! Оно есть только у одного человека и вы не он! - А что же решил он, Аня? Что он решил, если вы несчастны сейчас не меньше, чем ранее? - Это вас не касается... - Анна, прошу, помните. Если вам нужна будет помощь – и Лиза, и Наташа, и я готовы ее оказать. Она закрыла глаза и устало прошептала. - Я больше вам не верю. Прощайте, Михаил Александрович. – и ушла. Понурый Репнин проводил ее взглядом, покачал головой и уехал. Увиденная сцена словно открыла Владимиру глаза. До этого момента он думал, что Анна не уверена в своих чувствах, боится их по прежнему. Но подслушанный разговор, особенно полученная Мишелем пощечина, ясно показывал, что сомневается девушка в нем, а никак не в себе. И его грубость только усиливает ее тревоги. “Право решать за меня есть только у одного человека!” Она готова, а что же он сам? Корф улыбнулся. Пора ставить точки. И черт с ним с побегом, сам ее напугал. Он представил, как подойдет к ней, что скажет. Как устроит вечером ужин для двоих. Как прижмет наконец к груди и будет шептать что скучал, искал, грезил… В коридоре послышались шаги. Он выглянул. Варвара, тихо увещевая, едва не на руках влекла беззвучно рыдающую Анну в ее комнату. Щелчок замка двери показался ему похоронным набатом. Как ножом по сердцу – любимая страдает. Пошел следом, постучал. Вышла расстроенная Варя, шепотом уговорила не беспокоить девушку. “Барин, худо ей. Уморили вы ее вместе с чертом этим бородатым. Я с ней побуду пока, утешу, авось поспит немного.” Боясь растревожить ее еще сильнее, Корф ретировался. Обедать пришлось в одиночестве, что никак не добавляло настроения. Пустой стул рядом навевал тоску и чувство вины. Не зная, что предпринять, он вызвал Григория и потребовал затопить баню. Ах, баня, баня... Воистину, благословен был человек, придумавший ее. Жар, прогревающий до кости, ароматы трав и можжевеловых веточек, и то самое обещание избавления от всех хворей, душевных и телесных... Растянуться на полке, расслабиться, прогреться, а потом... как в Чистилище, по кругам ада – горячим распаренным веником. Сначала тихонько, играя, как бы заманивая мнимой лаской, а потом изо всех сил, чтобы прутья едва не ломались, чтобы кожа почти лопалась от порки, изгоняя из тела остатки слабости. Облиться почти крутым кипятком, смыть листики и уже отошедшую старую кожу и все по новой. Чтобы шкура сошла, как со змеи. Вместе с всем грузом пережитых болезней и разочарований. Чтобы встать на ноги чистым, родившимся заново. А едва поднявшись, оказаться под ледяным водопадом, стиснуть зубы до хруста, задержать дыхание и рвущиеся эпитеты в адрес благодетелей, но выстоять! А когда все закончится – выйти наружу обновленным, легким до воздушности, лишившимся сил, да и желания впредь совершать ошибки. Владимир разве что не выполз из баньки, уселся на крыльце, залпом выпил огромную кружку ледяного кваса и уставился на хмурящееся небо. Надо же, непогода. Дождь собирается, ветер стих, птицы тревожно примолкли. А он – напротив, спокоен и светел. “Ты припоздал, дружище” – подмигнул он надвигающемуся ливню и пошел в дом. Глава 14. Гроза Ночью была гроза. Первая в этом году. Молнии кокетливо расцвечивали небо, гром, сперва рокочуще далекий, а потом оглушающе близкий, разбивал ночную тишину. Один из особенно громких раскатов разбудил Владимира. Сперва ему даже показалось, что бабахнуло прямо в доме, из пушки, но стук капель о стекло все разъяснил. Корф поднялся, отодвинул шторы и посмотрел в окно. Как приветствуя его, над лесом полыхнуло. Он стоял и смотрел, удивляясь, каким разным может быть одно и то же явление. Грозы в горах, по убеждениям горцев (молчаливо разделяемым и многими русские солдатами), несли в себе гнев местных богов. Они вызывали обвалы, сели, лавины. Люди боялись, не доверяя их ослепительной красоте, как не верят красоте пантеры. Здесь же, дома, гроза, казалось, деловито охотится на все пустое, грязное, мешающее в человеческих жизнях. Чистит воздух, сжигая в себе боль. Как в подтверждение, прямо над домом вновь ярко расцветило, а следом гром ударил так, что уши заложило. Владимир улыбнулся. “Чтож, все верно. В этом доме есть над чем поработать.” Мысли неизбежно привели его к Анне и встревожили – она всегда боялась гроз. Может, тоже проснулась и сидит теперь, сжавшись в комочек... Он надел халат и пошел к ней. Дверь в комнату не заперта. Огонек свечи на столике едва трепещет. В кресле рядом с кроватью сопит носом Варвара. На душе барона совсем потеплело – у девушки есть не только страж, но и Ангел-Хранитель. Кем же теперь будет он сам? Шагнув ближе, Корф сумел разглядеть спящую красавицу. Она действительно уютно сжалась в комочек, крепко обняв подушку. Владимир как раз завидовал этой подушке, когда сопение сбоку прекратилось и сонный шепот Вари прервал его мечты: - Барин? Случилось чего? - Красивая она, правда Варя? – невпопад ответил Корф. - Красивая... Только разве в красоте счастье? - А в чем оно? – он словно спрашивал себя самого. Тихий голос кухарки доносился до него, как собственные мысли. - Да в счастье оно... Уж кому какое на роду написано... Барон усмехнулся. За окном полыхнуло. - Гроза... Я думал – проснется, испугается... - Она больше не боится. Говорит, гроза ей вас напоминает – так же гремит да глазами зыркает. А зла кому редко приносит. - Да уж. И пользы тоже... Спасибо, Варя, я пойду. Он пошел в библиотеку и остановился у окна. Ливень понемногу стихал. Далеко, за лесом появилось нежное розовое сияние. Заря. Говорят, встретишь рассвет – день проведешь удачливо. Ему нужна удача. Значит, он похож на грозу... Улыбнулся сравнению. Пожалуй, хватит громыхать в самом деле. Умиротворенный, счастливый, он стоял и смотрел. Небо расчищалось, розоватое марево стало золотым, широко разлившись по линии горизонта. Лес всколыхнулся сиянием, а потом над ним мелькнул край ослепительного диска. Луч света шаловливо стрельнул по глазам, заставляя зажмуриться. “На удачу!” – подумал Корф. Он вдруг всем существом ощутил себя живым. Таким живым, каким давно уже не был. Вчерашняя баня полностью лишила его сил, но сегодня они вернулись вдвое, впятеро против прежних. Не было больше той болезненной ватности в ногах, намеков на головокружение. Он снова стал упругим и легким. И уж точно знал, что должен сделать. Внезапно ему вспомнились “подарки” Репнина и захотелось ознакомиться с собственным некрологом. ... Да, все стандартно, помпезно, вполне достойно… Что там еще? Приказ о награждении… Интересно, раз уж он в ящик не сыграл, орден теперь не дадут? Ну и мысли у вас, барон… Владимир проглядывал бумаги, едва не хихикая. Донесения из госпиталя, резолюция доктора Мандта. Письмо командира – надо же, их старик пишет таким красивым слогом. А на передовой его высказывания заставляли краснеть даже бывалых офицеров… Еще письмо из госпиталя – ага, хирург умыл руки. “Согласно категорическим настояниям штабс-ротмистра Корфа...”. Правильно, сам решил ехать, сам и выжил! Вспомнились слова Сычихи “никто не верил, что вернешься”. Не верили, но все просчитались. В деревне мужики в таких случаях смачно показывают кукиш. Владимир расплылся в улыбке, при мысли, что ему удалось сунуть кукиш в нос самому Императору. “Я жив! Жив, вопреки всему, и буду счастлив.” Копаясь в копиях старых приказов, донесений, он наткнулся на невероятно грязный и мятый нераспечатанный конверт. Думал – ошибка, хотел брезгливо отложить, но глаза сами выхватили строчку в адресе. Этого оказалось достаточно. Письмо было от Анны. Оно основательно поблуждало за адресатом. Пальцы ослабли, руки задрожали. Сжав кулаки изо всех сил, он выдохнул, заставил себя сосчитать до десяти. Затем еще раз, по-французски. Помогло. Открыл конверт. Два листка ровным почерком... Строчки расплывались перед глазами. Он почти слышал ее голос, полный тоски и боли... Сколько же их было, этих писем, десяток, сотня? Сколько часов она потратила на них, сколько слез пролила в часовне за молитвой... Винит во все себя, просит прощения за несправедливые упреки, умоляет вернуться... “Вы так нужны здесь”... Клянется принять любое его решение, ждет в поместье. Коротко о Репниных, Долгоруких, поклоны, пожелания. Немного о делах в деревне. Но самое горькое – приписка. В ней страстная надежда на чудо и уверенность в безответности своей любви... Эти последние слова каленым железом врезались в его память. А что если бы он, хотя бы случайно, увидел ее письмо, прочел... Ведь это развеяло бы мрак, в котором он прятался все два года. Но он, болван, гордец, отгородился ото всех. Воистину, один из страшнейших грехов – грех безверия. Нет, все, хватит! Сегодня или никогда! Она клялась принять любое его решение – решение принято. Анна проснулась по обыкновению рано. Несмотря на тревожные воспоминания вчерашнего дня, ей почему-то было хорошо. Какое-то радостное предвкушение бурлило в крови, разрумянивая щеки. Она села, огляделась и с удивлением увидела спящую в кресле кухарку. - Варенька! А ты почему здесь? - Ой, Аня, разве тебя одну можно оставить? Да и гроза ночью была, - привычно заворчала старуха. Она не решилась сказать любимице о приходе барина, кто их знает, вдруг опять запечалится, - Вставай давай скорее, голодная небось. Девушка вскочила, потянулась и вдруг повернулась к кухарке: - Варя! А пойдем-ка купаться! - Господь с тобой, Аннушка! Кто же после дождя в речку лезет? Да и черт этот нерусский наверняка за тобой пойдет. А если барин узнает – невесть что подумает, осерчает. Но утренняя бодрость придала Анне бесшабашности. - Да какая разница! Владимир и без того узнает, и в любом случае подумает плохо. Так хоть удовольствие получу. А Казбек... пусть идет, подглядывать не посмеет! Она, судорожно блестя глазами, принялась собираться. Варя пыталась было отговорить, но что тут поделаешь. Если ее Аннушка чему у барина и научилась – так это упрямству. - Ох, не дело ты, девонька, затеяла. - Да что затеяла-то? Варя, милая, я последний раз на речку ходила еще при жизни дядюшки. А когда теперь пойду? Если вообще доведется... Может, меня сегодня же под замок просадят. Последний раз, разочек. Пожалуйста! Варвара только покачала головой. Но пойти – пошла. Как и ожидалось, Казбек сурово сдвинул брови, когда Анна решительно объявила, что идет на берег, а он может ее сопровождать до купальни. Границ поместья она нарушать не будет, так что все в пределах указаний барона. “И надеюсь, вы не собираетесь смотреть на меня во время купания.” Горец насупился. Убедить его помогла все та же Варя, обещав, что и сама постережет барышню. - Мне-то ты веришь, нехристь упрямый? - Тибе? Тибе - верю. А ей – нэт! - Ну вот и ладно. Посидишь со мной в тенечке недалече. Анечка окунется и назад. Процессия двинулась к реке. Анна наслаждалась утренней после дождевой прохладой, легкой туманной дымкой над лугом, а ее охрана беззлобно переругивалась. Все были так заняты, что не заметили бредущего на некотором отдалении ухмыляющегося до ушей хозяина. Глава 15. Жаворонки Корф медленно шел за компанией. Воркотня Вари и горца, вполне отчетливо доносящаяся в утренней тиши, изрядно его забавляла. - Харашо. Сматреть нэ буду. Но пусть нэ молчит... и платье отдаст. - Креста на тебе нету. Платье-то тебе зачем, коли слышать ее будешь? - Хазаин велел стеречь! - Ох ты, Господи! Аннушка, девонька, ты уж поскорее там, ладно? А я деспота этого покараулю. Чтобы на тебя и глаз поднять не смел. И это, не молчи особо... - Ладно, Варенька! Я быстро. – и грациозная фигурка исчезла в густо разросшемся ивняке. Кухарка сходила следом, принесла платье и плюхнулась на поваленное дерево невдалеке. Из-за кустов раздался плеск и радостные повизгивания. Казбек немного расслабился и, оглядевшись наконец, увидел неспешно приближающегося Корфа. Владимир сделал знак не поднимать шума. Отправил охранника домой и повернулся к взволнованной кухарке. - Барин, не серчайте на Аннушку. Ну что дурного – искупнулась девка по утру. Не одна ведь пошла... и я, и слуга ваш в обиду бы не дали. Не ругайте ее, барин. Ведь и без того все слезы об вас проплакала... Сил нет смотреть. - Тише, Варечка. Я не сержусь. Ты иди в дом, завтракать уже скоро будем, - барон мягкой улыбкой развеял ее тревогу. - А Аннушка как же? - Пригляжу. Успокойся. - А не испугаете? – кухарка подозрительно сощурилась. Глаза Владимира стали плутовскими. - Нет. А знаешь, у меня к тебе еще дело есть, - и наклонившись в уху, что-то прошептал. Варвара насупилась, - Справишься? - Да дело-то нехитрое, найдем, приготовим. Только вот как бы Анечка не осердилась... - А ей скажешь – я приказал. Мне сейчас все можно. С хворого что за спрос. - Как же, хворый вы, - забурчала старуха, - Эвон как далеко за нами зашли, да еще и проказничаете. Барин, Христом Богом молю, не обижайте барышню! - Иди, Варя, иди... Мне-то ее можешь доверить. Женщина пошла прочь, даже не скрывая сомнений. Барин в таком настроении... Кто его знает, шалопутного... Засмущает девочку, али еще чего... Может рядом побыть? Отойдя еще немного, Варвара оглянулась. Что угодно ожидала она увидеть теперь, но не колени в щегольских сапогах, закинутые нога на ногу, торчащие прямо из мокрой после дождя травы. “Ишь ты, даже подглядывать не пошел” – ласково подумала она и перекрестила ожидающего мужчину. Над лугом тем временем раздалась звонкая трель – ожившая в воде Анна запела что-то народное... Речка сперва показалась Анне обжигающе холодной. Сунув ногу в воду, она поежилась и чуть было не отказалась от купания, но нежелание осрамиться перед “эскортом” остановило. Сбросив рубашку, она сладко потянулась всем телом, задержала дыхание и прыгнула с невысоких мостков. У-ух! Холод волной прошел по коже, опалил, но тут же сменился невероятной свежестью. Она вынырнула и засмеялась. Река словно омыла ее живой водой... Вернулась радость юности, наслаждение настоящим, предвкушение каждой новой минуты и уверенность, что впереди ее ждет чудо! Она и думать забыла об охране, плескалась и повизгивала уже просто от души. Как давно она не плавала. А что если на тот берег? Нет, не стоит, там противный ил. А вот с коряги нырнуть рыбкой – это в самый раз! У-у-ух!... И правильно сделала, что разделась – рубашка бы сейчас только мешала. Ах, как хорошо... Интересно, а русалки так же кружатся в воде? Варя как-то говорила... ой, Ва-а-ря... Сидит там хмурая, Казбека стережет. С нее станется даже хворостиной обзавестись... Ее охрана бдит за ее же сторожем... Анна счастливо улыбнулась. А не было бы их сейчас рядом... А еще лучше... был бы ОН... и будь что будет, хоть день, хоть раз... Она глубоко вздохнула и отогнала мечты. Вышла из воды, завернулась в простыню, подставила лицо ласковому солнцу и вдруг захотела запеть, легко, открыто... Голос сперва подводил, срывался, но простая мелодия и тем более слова все делали за нее. Воистину – поет сердце. Между небом и землёй песня раздаётся, Неисходною струей громче, громче льётся. Не видать певца полей, где поёт так громко Над подруженькой своей жаворонок звонкий. Над подруженькой своей жаворонок звонкий. Закрыв глаза, согретая теплыми лучами... Как дивно, как легко... Словно ей опять пятнадцать и в настоящем лишь покой любимого дитя, а в будущем – радужные грезы. Ветер песенку несёт, а кому - не знает, Та, кому она - поймёт, от кого - узнает. Лейся, песенка моя, песнь надежды сладкой, Кто-то вспомнит про меня и вздохнёт украдкой. Кто-то вспомнит про меня и вздохнёт украдкой. “Кто-то вспомнит про меня”... Эх, кто-то... Даже не хочется идти в дом. Опять он будет хмуриться, сердиться или еще что... Вчера она едва сдержалась, но как будет сегодня... Но несмотря на все обстоятельства в ней еще жила уверенность, что все будет прекрасно. Так же, как это утро. Анна выжала воду из волос, надела рубашку, накинула сверху простыню и пошла к своей свите. - Ах, Варенька, как же хорошо, вода – чуд... Она осеклась. Ни Вари, ни Казбека. Только мужские ноги виднеются из травы. Неужели? Она с опаской приблизилась. Ну так и есть, Владимир. Лежит, закрыв глаза, покусывает травинку. Приглядевшись, она поняла, что вместо подушки барон использовал ее платье. Что делать? Она разом оробела. Наедине с ним, в таком виде... Радость встречи разбивалась тревогой от возможности его гнева. Он так непредсказуем... Хотя... сейчас он улыбается... О чем он думает и достанется ли ей хоть доля этой улыбки? Тень девушки упала на лицо мужчины. Корф приоткрыл один глаз и “удивился”. - Анна! Какая встреча! - Владимир... А что вы тут делаете? Он прищурился, поднимаясь на локте. - Отдыхаю после прогулки, греюсь на солнышке, грызу травку. Знаете, она такая вкусная... Вас угостить? - Спасибо, не стоит. – Стало легче, она немного расслабилась. - Что же еще? Ах да, соловьев слушаю. Только что один так волшебно пел... Про жаворонков. - Но соловьи не поют утром. - Правда? Но я точно кого-то слышал. Или это были вы? Он обласкал ее взглядом, согрел улыбкой. Даже в зимнюю стужу босиком по снегу она пошла бы за этой его улыбкой. Анна замерла, боясь спугнуть этот момент. - Я... - Вы дивно пели, Анна. Я заслушался. Подчиняясь зову его глаз, она шагнула ближе, присела на корточки. - Не стоит вам лежать в траве, Владимир. Сейчас так мокро... - Ничего, мне даже нравится. Его взгляд изменился, потемнел, выдавая голод. Анна чуть поежилась и опустила ресницы. Корф ухмыльнулся. - Владимир... А где все? Варя... - Я ее отправил домой. Пора завтракать, правда? Ну, и Казбека тоже, чтобы не мешал... наслаждаться видами. Она стрельнула глазами на довольного мужчину и вскочила: - Вы что, подсматривали? – вспомнив о прыжках с коряги и танце в воде, Анна зарделась. Барон расплылся еще шире. - Вынужден вас разочаровать, мадемуазель. Почему-то я до этого не додумался. Может, в следующий раз? Она вспыхнула уже багрянцем. Девушка сама не могла решить, что ее смущает больше – то, что он на нее не смотрел, то, что понял, как ее это огорчило, или надежды на будущее. Судя по пляшущим смешинкам в глазах Владимира, ее сомнения были для него открытой книгой. Он скроил виноватую физиономию и пропел: - Я исправлюсь, Анечка! Слово офицера! Почему-то это звучало еще более подозрительно и многообещающе. Она сделала строгий вид. - Очень на это надеюсь. А сейчас верните мне платье. - Платье? Надо же, а я все думал, почему мне так удобно. Но должен отметить, вы чрезвычайно хороши и в этом туалете. Корф попытался встать, но скривился. - Что-то не выходит. Помогите мне немного. И протянул ей руку. Анна немного отступила, приготовилась тянуть, как вдруг коварный рывок и она полетела вперед. Она даже не успела испугаться, что причинит ему боль своим падением, как за ее спиной сомкнулись руки, тело оказалось крепко прижатым к телу Владимира и его жаркое дыхание опалило ее лицо. - Анечка моя... Ну здравствуй, милая. – эти слова отвлекли от мягкого переворота. Теперь она лежала на земле, придавленная тяжестью мужчины. Девушка замерла, боясь поверить в происходящее. Боясь, что это лишь сон, навеянный ночной грозой и ее мечтами. Но все было реально. И холод росы с травы, что теперь щекотала ее спину и тепло сильного тела, своей близостью заставляющего ее дрожать. Она ощущала в себе мощные волны, то горячие, то холодные... Кожа покрылась пупырышками, что было сразу замечено ласкавшим ее мужчиной. - Боишься, Анечка? – он улыбался мягко, успокаивая. - Нет, - она действительно не боялась его. Страх за него напрочь вытеснил страх перед ним. - Тебе хорошо? – отвел волосы с лица, провел по щеке. - Да... – шепнула она одними губами. Голоса не было. Сглотнула, - Да! В следующий момент ее не стало... Поцелуй, такой долгожданный, такой вымечтанный, растворил не только волнение, он унес ее всю. Больше не было Анны Платоновой, прячущейся от всего в четырех стенах, домоправительницы особняка барона Корфа. Лишь только прикоснувшись к страсти и нежности Владимира, ее ледяной панцирь растаял. А кто же хранился в нем до времени? Поцелуй, нежный, страстный, зовущий... Они не могли оторваться друг от друга, захлебывались наслаждением... Обоим уже мучительно не хватало воздуха, но не было сил прервать это... Да и что такое дыхание, чего оно стоит, когда они наконец рядом, душою и телом. Совсем выдохшись, Владимир поднял голову и улыбнулся. Его ненаглядная была едва не в беспамятстве, тяжело дыша, все еще томно прикрыв глаза. Он дождался наконец ее взгляда и утонул а нем... Губы девушки открылись, попытались что-то выговорить, но не вышло. Впрочем, Корф все понял и сам. Но ему мало было понимания, он хотел услышать от нее... - Скажи это, Анечка... Ресницы дрогнули, нежные губки приоткрылись, но она еще молчала. А ему словно не хватало одной маленькой капельки для полного счастья. Чтобы ликующим потоком смыло все плотины их непонимания, обид, ошибок. - Ну скажи... Ты ведь любишь меня... Скажи, счастье мое... Только это имеет значение.. Одно это. Любишь? Она нашла в себе силы перевести дыхание, кивнула и сначала тихо, но затем все увереннее ответила: - Люблю. Конечно, люблю... Господи, как же я тебя люблю! Новый поцелуй был уже неистовым. Корф словно с цепи сорвался. Подмял девушку под себя, исступленно терзал ее губы, дразнил языком. Анна отвечала, столь же неловко, сколь и пылко, все сильнее и сильнее горя в охватившем ее безумии. Рука Владимира скользнула по ее спине, добралась до плеча, потом обратно, сжала ягодицы требовательно и властно. Анна застонала, напряглась. Но он уже гладил ее бедро, добрался до талии. Отстранился, тяжело дыша и глядя в ее глаза со столь откровенным голодом и желанием, что по телу девушки прошла волна дрожи. Но взгляда она не отвела, лишь улыбнулась, позволяя все. Корф понял ответ. Медленно, смакуя, отвел с ее плеч и груди все еще скрадывающую их простыню. Немного влажная ткань рубашки почти ничего не скрывала. Ни трепещущей груди с призывно отвердевшими сосками, ни манящих изгибов талии и бедер, ни чуть темного треугольника, скрывающего ее лоно. Владимир и без того сходил с ума от вожделения, но теперь... Он задержал дыхание, стараясь заставить себя быть бережным. Словно проверяя, что эта дивная фигурка настоящая, из плоти и крови, накрыл ее грудь ладонью, мягко сжав между пальцев дразнящий воображение бугорок. Девушка застонала, приподнялась вперед, безмолвно моля о продолжении. Он не мог ее разочаровать. Приник пересохшими губами к другому соску. Тонкие пальчики вцепились в его волосы, поглаживая и благословляя на любую дерзость. Корф теперь сдерживал себя из последних сил. Потянулся к ее шее, прижимаясь восставшей плотью к бедру, давая понять, чего хочет. Анна прерывисто вздохнула, подалась навстречу, но вдруг ахнула и болезненно дернулась. Владимир вскинул голову, ожидая увидеть ее лице страх, но встретил лишь виноватую улыбку на горящем от возбуждения личике. Тяжело дыша, девушка пояснила: - Там острое, укололась... Пошарив рукой под ее лопатками, он вытащил небольшой, но твердый сучок. Как вовремя! Еще несколько мгновений и он еже не смог бы остановиться... Не здесь же в самом деле... Выбросил в поле так вовремя подвернувшуюся помеху, попытался усмирить свое тело. Пришлось трудно, тем более, что Анна вновь потянулась к нему, пылкая, открытая, ждущая. Нежными, короткими, успокаивающими поцелуями он обласкал ее личико, огладил руками плечи, щекоча подул в ушко и зашептал: - Тише, Анечка, тише. Не сейчас, ангел мой, - и в ответ на испуганный его переменой взгляд синих глаз, пояснил, - Не здесь. У нас все с тобой будет. Но не здесь... - Какая разница! – вырвалось у его сокровища, прежде чем нежная, уже припухшая губка была стыдливо прикушена, а личико залил багровый румянец. Корф счастливо засмеялся, помог ей сесть, расцеловал ладошки. - Огромная, радость моя. Я не хочу, чтобы нам мешали. Никто и ничто. Прости, что раздразнил тебя, но я сошел с ума, едва ты оказалась рядом. Анна прятала глаза, кутаясь обратно в простыню. Ощущения происшедшего еще не оставили ее, отдавались в теле горячими волнами и почти мучительным томлением. Опять им что-то мешает... Кто знает, что ждет впереди, какие беды нависли над головой. А она... если бы он не остановился, она никогда бы об этом не пожалела. Все нескончаемые два года разлуки и почти безнадежного ожидания Анна жалела, что во время помолвки так и не осмелилась прийти к нему. И он сам не позвал. Ведь тогда она познала бы его силу и страсть. И возможно, у нее сейчас уже был бы ребенок... А сейчас... Но он решил иначе. - Вы... отдадите мне платье? - За поцелуй – отдам. Все так же пряча лицо, девушка улыбнулась. - Вы вымогатель, барин. - Еще какой! Владимир поднялся, потянул ее встать, положил руки пунцовой красавицы себе на плечи, мягко обнял. Поднял личико за подбородок и очень уверенно сказал: - Ты будешь счастлива со мной, Анна. - Я знаю, - она наконец ответила на его взгляд, проговорила серьезно и мучительно, - Но вы... сможете ли быть счастливы вы? Сможете ли простить, снова поверить? Я столько натворила... - Натворила не ты, а мы оба. Не спорю – ты взбрыкнула, но понесся-то я. А что до счастья, не знаю... Но пробовать его искать я согласен только с тобой. Рискнем, Анечка? Залюбовавшись светом его глаз, она кивнула. - Знаешь, я два года боролся с жизнью, не справившись с любовью. А надо было просто драться за нее с тобой. Тебя ждет неравный бой, Аня. И вести его буду без всяких правил. Могу лишь пообещать быть милостивым к своему трофею. Девушка выдохнула с едва слышным стоном, прижалась к широкой груди своего тирана, постепенно привыкая к новым оковам. Оковам нежной, но уверенной власти над собой, из которых не то что невозможно вырваться, из них и хотеть-то рваться немыслимо... Разве что пококетничать... когда нибудь... потом. Домой шли молча, держась за руки, бросая друг на друга несколько вороватые взгляды. Говорить о пустяках не хотелось, а портить настроение трудными темами было жаль. Уже около дома Владимир вновь привлек к себе счастливую девушку и потянулся к ее губам. Анна быстро ответила, но поспешила отстраниться. - Владимир, нас могут увидеть. - И что с того? Счастье мой, зачем мне все это, - он махнул рукой в сторону имения, - если я не могу открыто поцеловать невесту? - Невесту? – она лукаво приподняла одну бровь. - Конечно! – уверенности в голосе Корфа было хоть отбавляй, - Отказа не приму! Я уже говорил, что хочу тебя в собственность. А у мужчины ни на кого не может быть больших прав, чем на жену. - Даже больше чем на крепостную? - Не дразни меня... я хочу не только твое тело. Мне нужны и мысли, и чувства. Ну и все прочее, включая детей. И хватит спорить, пора завтракать, – крепко зажав ее ладошку в руке, Владимир ринулся в дом. Последняя фраза отдалась в памяти Анны с застарелой болью. Она ее слышала часто, пока не исполнилось десять лет. Именно этими словами барчук вытаскивал ее из-за рояля. “Опять раскомандовался”, - улыбнулась она. Какой дивное сегодня утро... Глава 16. Твой выбор. Мельком глянув на себя в зеркало в прихожей, Анна пришла в ужас – мятое платье, растрепанная, травинки в волосах. Но более всего ее возмутило выражение глаз ухмыляющегося рядом Корфа – именно такое она видела на лицах художников, демонстрирующих публике свой шедевр. - Владимир, почему вы мне не сказали? Я выгляжу пугалом! - А что мне было говорить? И потом я, признаться, ничего особенного не заметил. Она метнула на него сердито-смущенный взгляд, но барону все нынче было нипочем. Он ткнул пальцем на часы и объявил: - Сударыня, даю вам десять минут на переодевание и жду за завтраком. Не советую опаздывать... Останетесь без десерта. Анна упорхнула. Владимир последовал ее примеру (после игр в траве он сам нуждался в смене одежды). Как и ожидалось, десяти минут не хватило. Зато спустившаяся по лестнице барышня едва не заставила его протереть глаза. Одетая в нежно-розовое домашнее платье, совсем простое, но милое, причесанная, как подобает ее возрасту, Анна снова стала прежней. Его мечтой и тайной болью. Отличались только ее глаза. Сейчас они сияли открытой радостью и ожиданием. Владимир встретил ее у нижней ступени, поцеловал руку. - Как же вы хороши... Девушка лукаво посмотрела, но напустила строгости. - Как я понимаю, этим, - она развела руками, - я обязана вам! А где же все мои платья? - В печке! Там им самое место. - Вы сожгли мою одежду? Вместе с пуговицами?!! - Если для вас это так важно, я отрежу пуговиц со своего мундира. Она всплеснула руками и легко засмеялась. - Пожалуй, не стоит... Но мне и в самом деле в таком виде трудно будет торговаться с приказчиками... Домоправительница должна выглядеть строже. - Если только за этим дело стало – я вас увольняю! И хватит уже спорить, - Корф привычно сдвинул брови, - Вы и без того задержались, а я голоден. За столом барон наслаждался зрелищем нежного румянца, которым покрывалась его соседка, встречаясь с ним глазами. Наконец, Анна собралась с мыслями: - Могу я узнать о ваших планах на день? - Конечно. Пора выслушать отчет о состоянии дел. Буду ждать вас в кабинете. Собрав расходные книги и мимоходом глянув на себя в зеркало, Анна подошла к двери кабинета и почти была сбита с ног встревоженным Григорием. - Барышня, вы это, осторожнее. Лютует нынче - страсть! Не зная что думать, она постучала и вошла. Хозяин что-то писал за столом, перечеркивая и раздраженно встряхивая пером. Увидев ее, Владимир поднялся и грозно зарычал. - Вы непозволительно распустили прислугу, сударыня. Если в доме творится такой кавардак, я даже представить боюсь, что делается в деревне. Закройте дверь, разговор будет долгим! Говоря все это, он обогнул стол, выдернул из ее рук и бросил в строну книги, мягко привлек к себе напряженную фигурку. Зашептал в ушко: - Прости, что не предупредил. Но теперь я для всех в страшном гневе. Так что к нам не сунутся... Она улыбнулась ему в сюртук, обняла за талию. Корф немного отстранил ее и заглянул в лицо. - Но у нас и в самом деле есть важные дела. - Книги в порядке, я... - Да забудь ты о них, - он подхватил ее на руки и покружил по комнате. Анна заливисто засмеялась, но сама себя оборвала, прижала ладошку к губам и задорно блестя глазами прошептала: - Ой, ты же сердишься... - Угу... Некоторое время они наслаждались взаимной сердитостью, но вскоре Анна каким-то шестым чувством уловила, что любимый не безмятежен. Она с тревогой посмотрела в его лицо, провела ладонью по щеке. - Что-то не так? Мужчина стал серьезным, поставил ее на пол, крепко держа за плечи. - Аня, ты ничего не хочешь мне сказать? Она тяжко вздохнула, но глаз не отвела. - Не хочу. Но надо. И слишком многое. Я только не знаю с чего начать. - Начни с этого, - Владимир протянул ей записку, - Это от Андрея. Принесли после завтрака. Признаться, я ни черта не понял. Долгорукий витийствует, как в переписке с любовницей. Понурая девушка развернула листок: “Владимир, Рад был узнать, что ты вполне поправился и надеюсь скоро лично приветствовать. Не скрою, у меня есть к тебе серьезный разговор, дело касается репутации моей сестры. Прошу принять меня в удобное время, чтобы иметь возможность обсудить все обстоятельства и решить до конца судьбу Анны. Андрей” Анна вернула листок Корфу, вырвалась из его рук и принялась возмущенно метаться по комнате. - Я, конечно, подозревала, что они не оставят меня в покое, но чтобы ТАК!!! ”Решать судьбу”. Каково! - Она резко остановилась, посмотрела на барона и топнула в гневе ногой! - Погоди, объясни все толком. При чем тут Соня? Речь ведь идет не о Лизе – иначе за меня еще вчера взялся бы Репнин. Соне-то я в чем не угодил? - Дело не в Соне. - А в ком?. А-а-а, кажется, понял, - недобро усмехнулся Владимир, - Конечно же, есть еще Ее Сиятельство княжна Апполинария... Которая не умеет держать язык за зубами... Долгорукие все еще намереваются заполучить меня в зятья? - Нет, - досадливо сморщившаяся Анна пыталась объяснить, но тут по комнате начал размашисто шагать сам хозяин, теребя себя за волосы на макушке. - Вот уж никак не ожидал, что милейший Андрей станет настолько похожим на отца. Неужели для новообретенного сокровища за два года не нашли лучшей партии, чем кандидат в покойники? А ты, стало быть, мешаешь их планам... Ничего не выйдет! - Все совсем не так! Ты не верно понял. Но послушай же! – она схватила его за руки, - Полина уже замужем, но ты прав, они хотят породниться. Андрей собирается предложить тебе жениться на княжне. - Вот еще! У меня уже есть невеста. Хотя постой, - глаза Корфа опасно блеснули, он схватил девушку за плечи, зашипел, - Андрюша ведь всегда тобой восхищался... И Репнин что-то говорил... У него есть на тебя виды? Анна, я не потерплю. Даже если для этого придется стреляться... - Андрей считает сестрой МЕНЯ! – закричала она, отчаявшись быть выслушанной иначе. Владимир осекся. - В каком смысле? Наконец ей удалось все рассказать. И о признании Полины, и о триумфальном появлении Сычихи с заявлением и доказательствами (Корф скрипнул зубами при мысли о том, что стараниями тетушки физические приметы на теле ЕГО женщины стали известны всем в уезде). - Подожди, но если ты дочь Долгорукого, как он позволил тебе оставаться в этом доме? Зная старика-князя, я не верю, что он не пытался тебя сразу осыпать золотом и повыгоднее пристроить. - Он и пытался... Я отказалась. В этот момент Анна смотрела в сторону. Иначе поразилась бы, насколько красит человека искреннее восхищение. Но красавица было поглощена внезапной мыслью, что ее отказ от титула может стоить Владимиру в случае женитьбы положения в обществе. Сама она о свете уже забыла, но отлучать от него любимого человека... А ведь Корф чувствовал себя там, как рыба в воде. - А Андрей? - После того как я отвергла признание родства, мы решились сохранять прежние добрососедские отношения. С ним, и с Соней. Но последний год он неоднократно просил обдумать все заново. Мне казалось, что все потеряли последнюю надежду на твое возвращение. И можешь не ревновать к нему – Андрей остался со своей Татьяной, признал сына, думаю, скоро у них будет еще ребенок. - Понятно, значит, он будет предлагать спасти положение в обществе, женившись на княжне. Для этого я должен буду уломать тебя, так? - Да, - она вновь опустила глаза, - Решать тебе. Полюбовавшись на напряженно ожидающей его приговора красавицей и дождавшись ее испытующего взгляда из под бровей, барон сверкнул победной улыбкой. - Тогда я выбираю свою крепостную. Без титула, состояния, без толпы сумасшедшей родни, зато принадлежащую мне, включая глупости в голове! До завтрака Анне казалось, что счастливее она быть уже не может. На берегу отлетели все сомнения – Владимир любит ее! Но сейчас... Она кинулась к нему на шею, осыпая благодарными поцелуями - он все понял, не стал заставлять притворяться, не потребовал наступить на горло совести. Полновластный хозяин сжал ее в объятиях, крепко поцеловал, отметая тревоги и вообще все постороннее. - Я так боялась, что ты не одобришь, - выпалила она наконец. - Ты все сделала правильно. Не говоря о прочем, мне и в страшном сне не привидится стать братом нашей Полине. Я не настолько свободен от предрассудков. И старому болвану я тебя не отдам. Перепутал навоз с золотом, пусть довольствуется! Хватит с него. Потом, он вполне заслужил такую “дочку”. Анна хихикнула, но потом вздохнула: - Но совсем без родни не выйдет. У меня есть мать, я не могу бросить ее. Она теперь в монастыре. Она несчастна, Владимир. И очень любит меня... - Завтра поедем к ней. Надеюсь, она даст благословение? - Думаю, да. Она знает что мне нет жизни без тебя. Я так тебя люблю. Он вновь забрал ее в свой нежный плен, покачал в руках, погладил по спине, волосам, потерся носом о золотистую макушку. - Успокойся. Все будет хорошо. И уже очень скоро. Оба не замечали времени, задумавшись, запутавшись в мечтах, предвкушении и покое. - Анечка, это все? Больше я ничего не должен знать? Она смешалась, не в силах вспомнить что-то определенное. Ну не о ремонте же мельницы сейчас рассказывать… - Даже не знаю… есть наверное, но… это все мелочи… Оставшийся день прошел приятно, хотя и хлопотно. Вместе съездили к отцу Павлу, где Владимир намекнул на возможность возвращения в полк и уговорил назначить день венчания всего через пять дней. Перепуганную Анну он позже утешил тем, что уже отослал прошение об отставке (после тяжелого ранения препятствий с этим быть не должно). К ужину по приглашению барона приехал молодой князь Долгорукий. На сердитый взгляд сестры он ответил своим извиняющимся, но от разговора с хозяином дома не отказался. А Корф, едва покончив с приветствиями, огорошил друга сообщением о помолвке и приглашением на свадьбу. Вид князя изрядно скрасил Анне испорченное его вмешательством настроение. Встав из-за стола и поцеловав руки невесты, Владимир заперся вместе с гостем в кабинете. Андрей, сбитый с курса в самом начале, несколько растеряно изложил свои соображения и доводы. Нового он не добавил, так что барон просто согласился с резонностью всего перечисленного, но объявил, что в данном деле он целиком полагается на мнение Анны. А оно неизменно. Долгорукий уважительно пожал ему руку и еще раз поздравил, не скрывая облегчения. На самом деле, посылая записку, Андрей хотел предложить увезти сестру в их дом. Из вчерашнего рассказа Репнина он понял, что влюбленные не помирились, а Анна несчастна и находится на грани срыва. Даже если бы Владимир и не отпустил ее теперь, князь надеялся, что его отношение к княжне станет более уважительным, чем к бывшей крепостной. И теперь очень радовался, что ошибся. Одно то, как Корф целовал руку невесты говорило о столь многом... Владимир тоже расслабился. За прошедшее время, а особенно, от пережитых невзгод и свалившейся на него ответственности, Андрей возмужал, стал серьезнее и строже. Они спокойно уселись у камина с коньяком и благодушно погрузились в разговоры. Утомленная событиями дня Анна рано ушла к себе и легла в постель. Перебирала в памяти все происшедшее, она не могла сдержать улыбки. Как изменилось все за один лишь день. Стоило им обоим просто шагнуть друг к другу, перестать бояться и все стены рухнули, тучи рассеялись. Как легко оказалось признаваться любимому человеку в переживаниях, как радостно принимать его ласку. Единственное, о чем она сейчас жалела – что не успела подарить ему еще одного поцелуя, последнего сегодня, самого сладкого... Часы пробили одиннадцать, когда увлекшиеся беседой мужчины обратили внимание на поздний час. Оторопело переглянувшись, они принялись торопливо прощаться. - Знаешь, Володя, я понимаю отца. Он все вспоминает, как вот так же засиживался с Иваном Ивановичем. - Да уж, твоему отцу есть что вспомнить, - сухо ответил Корф, но Андрея проводил вполне мирно. Заперев дверь, он поднялся по лестнице. Заветная комната в конце коридора притягивала его как ульи медведя. С трудом смирив порывы, удалось пройти к себе. Умылся, снял сюртук, галстук, остановился у окна. Ночь была тихой, ясной и волшебно звездной. Вот бы сейчас упала звезда, чтобы загадать... а чего собственно он хочет еще загадать? Все желанное уже сбылось. Его журавушка сама прилетела к нему в руки. Утро промелькнуло перед глазами. Жаркое дыхание, потрясенные и шальные глаза Анны в траве... “Какая разница”. Она ведь уже отдалась ему сегодня, отбросила сомнения, прыгнула в любовь не раздумывая. Его избранница больше не боится любить. Пять дней. Всего или целых? Для подготовки свадьбы – всего, а для ожидания... Как трудно сдерживать себя все время, тем более что какой-то подленький голосок нашептывает – а надо ли? И в самом деле – зачем? Но нет, Владимир решил не давать Анне поводов для сожалений. Любовницей она ему станет только после того, как станет женой. Все же жаль, что они с Андреем задержались... Только сейчас Корф вспомнил, что так и не подарил Анне кольца, и даже застонал от досады. Накинув халат, он спустился в кабинет к сейфу. Немного поколебавшись, достал одно из колец матери – тоненькое, как ниточка, с изящно оплетенным золотом изумрудом. Ждать утра не хотелось и он задумал положиться на невесту. Если Анна закрылась – кольцо подождет, если же нет... Ему повезло. Дверь оказалась не запертой. Сегодня в комнате не было охраны. Анна опять спала, сжавшись в комочек под одеялом. Владимир хотел только надеть кольцо на ее пальчик и уйти, но, подойдя ближе, услышал, как девушка едва слышно всхлипывает во сне. Что ей снится? Хотя какая разница – нужно вырвать ее из лап кошмара. Схватил за плечи, бережно встряхнул, осторожно потеребил за щеки. “Аня, Анечка, проснись! Проснись, это лишь сон!” Она вскрикнула, открывая глаза, судорожно хватая ртом воздух сквозь прорвавшиеся рыдания. - Аня, это я. - Ты жив! – она вцепилась в его плечи, прижалась к груди, дрожа и всхлипывая. - Жив, жив. Аня, это был просто плохой сон. Он уже кончился, слышишь? Я здесь, рядом. Успокойся, счастье мое, любимая моя, - Взволнованный болью в ее голосе мужчина покрывал поцелуями залитое слезами лицо и растрепанные волосы. Глубокий бархатный голос наполнял темноту комнаты, вытесняя душную атмосферу страха. - Это было так страшно... Я искала тебя, а там могила... среди гор. И цветы, цветы, везде цветы. Ненавижу цветы! – выкрикнула она. - Тише, тише... все хорошо. Все кончилось, ты проснулась. Хочешь, ущипну тебя? - Лучше просто останься. Я... боюсь без тебя... – Анна понемногу стихала у него в руках. - Останусь. Конечно останусь. И буду караулить твой сон. Но только пообещай, что сама мне приснишься. Девушка облегченно улыбнулась и выдохнула. - Ну все, ложись скорее. Замерзла? - Не знаю... Прости, все это так глупо. - Я сейчас, - он запер дверь, сбросил халат. Лег рядом, нежно поцеловал чуть успокоившуюся девушку, устроил ее головку на своем плече, крепко прижал к себе стройный стан, - Надеюсь, ты явишься мне в дивном сне... В темноте сначала раздавалось лишь ее прерывистое дыхание, но вскоре и оно выровнялось. Анна немного повозилась в непривычных для нее объятиях, повернулась удобнее и уже проваливаясь в сон, пробормотала: - Владимир, а правда, что они там все красивые? - Кто и где? – улыбнулся в темноту хранитель ее грез. - Девушки на Кавказе... – ответ был не нужен. Самая красивая девушка спала. А ее правая ручка как нарочно лежала на груди Корфа. Обручальное кольцо обрело свое место, как и подаривший его мужчина. Глава 17. Пленница. Наутро Корфу едва удалось ограничиться одними поцелуями. Сонная Анна, теплая, мягкая со сна, она была настолько желанна, настолько близка... Ее губки сладко встречали его напор, гибкое тело таяло в руках... Удержаться было так трудно. Но он справился, решив до свадьбы ночевать все же у себя. После завтрака отправились в монастырь. Анна, хоть и не ждала со стороны матери препятствий, была немного напряжена. Владимир решал, как лучше держаться с будущей тещей. Но все оказалось напрасным. Марфа, несколько недель не видевшая дочь и очень встревоженная возвращением непредсказуемого барона, более всего боялась повторения девушкой своей судьбы. Но тревоги разом оставили, когда она увидела приехавшую к ней молодую пару. Без слов поняла – Анна счастлива. А Корф – Марфа помнила его разным – мрачным, грубым, язвительным, всегда решительным, но первый раз она видела его умиротворенно спокойным. Ни говоря ни слова, замерла каменным изваянием на пороге комнаты, прикрыв рот ладонью, любуясь на них, стоящих рядом, окутанных неким неизвестным ей светом... Молча подняла руку, перекрестила, словно боясь невольно передать тень своей проклятой доли. - Даю вам слово, Анна будет счастлива, - очень серьезно и тепло сказал барон. Что еще нужно знать матери... Домой возвращались задумчивые, полные светлой грусти. Устав от молчания, Владимир повернулся к невесте: - Ты устала? - Немного. Странно, все беды закончились, больше нечего преодолевать, а я устала... - Доедем до дома и отдыхай. - Не могу. Столько дел... - Опять споришь, - вздохнул Корф, - Твое главное дело сейчас – хорошо выглядеть. На свадьбе невеста обязана ослеплять! - О том я и говорю – нужно о наряде позаботиться. - Аня, я уже все продумал. Забудь обо всем, кроме меня. Попытка изгнать из ее головки посторонние мысли поцелуем провалилась. Анна решительно уперлась руками в грудь жениха и скосила глаза на следующий за их коляской почетный караул в лице Казбека. Девушка вообще смущалась проявлять свои чувства на людях, а в присутствии горца напрягалась особенно. Правда, за эти два дня отношение невозмутимого охранника изменилось до неузнаваемости. Еще вчера он заставил ее изумленно распахнуть глаза, чуть заметно поклонившись и сказав “госпожа”. Больше не заступал ей путь и не требовал отчета. А сегодня просто молча сопровождал, цепко оглядывая окружающий пейзаж. Но Анна все равно ощущала тревожащее ее присутствие. - Владимир, а он долго будет при нас? Корф давно ждал этого вопроса. Даже удивлялся, что она его так долго не задает. - Аня, после нашей свадьбы Казбек будет свободен и уедет. А до тех пор, он твой охранник. Почтительный и ненавязчивый – распоряжения я уже отдал. Девушка тяжело вздохнула. Надзиратель остается... Покосившись на преследующего их всадника, тихо пожаловалась: - Он меня не одобряет... Не знаю за что... - Не обращай внимания, я и сам тебя не всегда одобряю. - О чем ты? – встревожилась красавица. - О пощечине Репнину. - Ты знаешь? - Сам видел. Аня, я понимаю твой гнев, но он был прав. - Но... – она сверкнула глазами, полными возмущения. Эти мужчины! Вечно заодно и вечно решают за женщин! - Он поступил правильно! И я настаиваю, чтобы ты приняла его извинения. Анна опустила голову. Молчание протеста повисло между ними стеной. Корф решительно поднял лицо невесты за подбородок. - Посмотри на меня! Аня, я прошу принять его извинения. Сделав усилие, она выдавила: - Я... не могу ему больше верить. - Об этом речи нет. Я прошу лишь простить его. Ты злишься на Мишу, но в сущности, вина тут моя. Ну же, милая! Я жду. - Хорошо. Как скажешь, - девушка села прямо и отвернулась. Отказывать Владимиру было выше ее сил, но радость улетучилась. Барон не собирался оставлять ее в таком настроении. - Не порть хороший день надутым видом, - Владимир добавил игривости в голос, - Любимая, ну сама посуди. Не может же мой шафер быть ненавидим и избиваем моей же невестой. Никого другого я просить не буду – свадьба тогда точно окончится дуэлью. А с ним мы из-за тебя и стрелялись, и дрались. Второй раз повторять все это – дурной тон, - Услышав это, Анна хихикнула и Корф принялся развивать успех, - Опять же он женат и отец семейства. Окружен цветником из красавиц, как фонарь среди клумбы. За разговорами незаметно приблизились к дому. Но спокойно побыть вдвоем не удалось – дела набросились на выздоровевшего хозяина толпой просителей. Разобраться на месте не удалось и Корфу пришлось уехать. Оставшаяся одна, Анна захотела сходить на могилу опекуна. Написала записку Владимиру, сообщила о своих планах почтительно ожидавшему ее Казбеку и первый раз заметила в его лице одобрение. Видимо, уважение к праху предков было очень значимо для его народа. Прогулка по лесу... Полевые цветы, столь любимые старым бароном, собирались в простой и такой трогательный букет. На кладбище она стерла налетевшую пыль с надгробия, произнесла молитву, молча постояла, жалея, что Иван Иванович не сможет увидеть столь желанной ему свадьбы сына. Домой она возвращалась по другой тропинке, вновь собирая цветы. На этот раз – для кабинета Владимира. Стремительно разобравшись с делами, Корф вернулся в усадьбу, но к удивлению своему, не нашел ни Анны, ни Казбека. Куда они подевались никто не знал. Почему-то его охватила тревога. Сначала мысль о сопровождении охранника успокаивала его, но потом вдруг кольнуло упоминание о неодобрении горца. То же самое Анна когда-то говорила о нем самом. Мучимый ревностью к счастливому сопернику, он был тогда невыносим. Господи! Его Анна сейчас наедине с ревнивцем! Конечно, связанный законом предков, Казбек не станет причинить ей вред, но... страсть иногда сильнее нас. Однако где они? Лошади все в конюшне – значит, ушли пешком. Куда? К тетке? Скорее туда. Но Сычиха лишь удивленно вскинула глаза не прискакавшего на взмыленном жеребце племянника. “Не было у меня никого. Ты, Володя, лучше домой поезжай. Найдется твоя пропажа.” Так и случилось. Еще из далека он заметил мелькнувшую во дворе папаху. Спрыгнув с коня и швырнув поводья подскочившему слуге, Владимир бросился в дом. Анна обнаружилась в кабинете. Мечтательность на ее лице еще сильнее всколыхнула подозрения. - Где ты была? – потребовал он, не дав себе труда закрыть дверь. Девушка вздрогнула. Попятилась, не представляя, чем вызван гнев мужчины. - Я спрашиваю, где ты была? Она лишь недоуменно пожала плечами. - Владимир, что с тобой? Что-то случилось? - Я спросил, где ты была вместе с Казбеком? – Уже рычал Корф, подходя вплотную. Испуганная его яростью Анна сначала не поняла, о чем он говорит, но в следующее мгновение возмущенно выпрямилась. Опять! Опять он ей не доверяет. После всего... И к кому умудрился приревновать! Сдержав желание влепить пощечину, гордо подняла голову и с холодным презрением бросила: - Мне кажется, ВЫ приставили его ко мне. И у МЕНЯ нет возможности решать, будет ли он следовать за мной. - Где ты была? – сорвался Корф, теряя голову. Холодность девушки ударила его сильнее всего. - Ходила на кладбище! – в звонком голосе Анны уже слышались близкие слезы, - И нечего на меня кричать! Я оставила тебе записку. - Интересно, где? Я ничего не получал! – отмахнулся Владимир. Но вдруг вспомнил, как по приезду из деревни принял от вечно перепуганной Маняши какую-то бумажку и рассеянно сунул в карман. Все мысли его тогда стремились к невесте. Разумеется, это и было ее записка. Но пережитая тревога, переросшая в раздражение, нашла новую жертву. - Вот черт! Все эта серая мышь. Толком ничего сказать не может. Только молчит и вздрагивает! Можно подумать, я людоед. Анна не позволила свалить все на ни в чем не повинную прислугу. - Половина деревни вашим именем пугает детей. А после такого крика неудивительно, что бедняжка боится. Мне и самой страшно. Барон уже чувствовал себя полным дураком, хотя признавать себя таковым не собирался. И потом – девушка сейчас спорила с ним, гневно спорила на равных, как в старые времена. Не замалчивала, не щадила, не соглашалась. Его Анна вернулась! Вернулась до конца! Так пусть теперь не уходит. Он ехидно фыркнул: - Стоило ли нанимать таких пугливых людей в дом? Впрочем, о чем я удивляюсь – ведь управление поместьем было в ВАШИХ руках. - Думаю, это все же лучше, чем совсем без управления! – она сверкнула глазами. Незаслуженный упрек неожиданно сильно ее обидел. - Хм, сегодня я имел счастье убедиться, чего оно стоило. Каждый должен заниматься своим делом! Она просто задохнулась этими словами... Что же он тогда считает делом для нее? Вышивать на пяльцах? Сидеть куклой в гостиной, не обращая внимание, как рушится родной с детства дом или голодают дети крестьян в деревне... Но Владимир безжалостно продолжал: - То же мне - Карл Модестович в юбках. На кого похожа стала – луковка весенняя, без слез не глянешь! Возмущение лишило Анну ее самообладания и придало сил. Последний укор вызвал из совсем потаенных глубин еще детские обиды, боль и горечь, тщательно подавляемые за время разлуки, неуверенность в себе. Она, казалось, похоронила все это, утопила в море взаимной любви корабль своих пережитых горестей. Но они сейчас прорвались наружу, как остатки воздуха, что разрывают трюмы тонущих судов, устремляясь на поверхность. Запальчиво подскочив, она сжала ладошки: - На себя посмотри – весь седой и в морщинах! - ...К роялю не подходишь. Отец на обучение состояние спустил, а все зря! Наверное, и нот уже не помнишь! – ссора становилась все более детской. - А ты... ты... дикарь, грубиян.... грамоту забыл... Читать совсем разучился. Ни одного моего письма и в глаза видеть не захотел, - Девушка бросилась на мужчину с кулаками. Корф позволил ей немного выпустить пар, потом сгреб в объятия, прижал к себе изо всех сил, давая возможность лишь дышать, и нежно прошептал: - Анечка моя вернулась. Моя любимая, строптивая Анечка. А я уже боялся, что так и будешь во всем со мной соглашаться. Гневная тирада вырывающейся девушки была внимательно выслушана, но не произвела впечатления. - Согласен, грубиян, дикарь, ревнивец, деспот. А что до писем. “...Я по прежнему надеюсь, что вы прочтете мое послание, но сохранять веру все труднее. Поддерживает только мысль, что моя любовь хоть немного согреет вас, сгорая в печи вместе с этим листком...” Я все не мог понять, что хранило меня там так долго, отводило беду, а это была ты... Сколько их было, этих писем, Аня? Узнав цитату, она замерла, подняла на него глаза: - Так ты знал... И все равно не вернулся... - Я не знал, Аня. Ничего не хотел знать. Я приехал только потому, что хотел лечь в землю рядом с родителями, - испуганный ах вызвал его грустную улыбку, - Но узнав, что ты здесь, ждала меня, отложил похороны лет на сорок. А твое письмо мне привез Репнин. Если бы я знал... Владимир опустился на колени, умоляя заглядывая в ее лицо. - Аня, я не верил в тебя. Не мог... Прости меня. - Ты мне по-прежнему не веришь... – убитым голосом прошелестела девушка, - я понимаю, у тебя есть основания... Думала перетерпеть, дать время нам обоим, научиться... Простила тебе все, и надзирателя, и его грубость, но становится только хуже. Что будет дальше? Какое из принятых ТОБОЙ решений в следующий раз вызовет гнев? - Прости, - он поцеловал ее ладошки и прижал их к глазам, - прости меня. Я... с ума схожу, когда появляется лишь тень мысли снова потерять тебя. - Но ты сам меня отталкиваешь. Пойми, между нами есть только твои сомнения и ревность. Ничего и никого больше. А насчет твоего цепного пса – убери его от меня, всем станет только легче. Я никуда не убегу. И прошлый раз не бежала – Варя меня послала тетушку твою догнать, разминулись в доме. Ты не представляешь, как я напугалась, когда он меня догнал и вез домой, как... как.... как мешок. Даже руки связал за спиной…. Убери же его! - Не могу, Аня! Он должен спасти мне жизнь. Только так он может оплатить долг. А когда я отдавал приказ, то сказал, что моя жизнь - это ты. - Вот опять... – с мукой прозвучал мелодичный голос, - Сказал ЕМУ то, что важно было лишь мне... - Любимая, ну стукни меня еще раз... Клянусь, сразу после свадьбы он будет свободен и уедет. Знала бы ты, как я сам этого хочу! Чтобы остались только ты и я, и никого больше... - Мне кажется, это не он тебе служит, а мы у него в плену, - грустно пошутила Анна. - Так и есть... Но это уже ненадолго... Я болван, Аня. Ревнивый болван, которого срочно нужно перевоспитывать, - Покаянный мужчина ткнулся лбом в живот невесты. Тонкие пальчики зарылись в его волосах. - Поздно, Владимир. Я люблю тебя таким, какой есть. И другой мне не нужен. Даже боль, что причиняешь, я не променяю на разлуку. Он встал, потянулся к ней за поцелуем, но девушка отвернулась, пряча лицо. Упрек в потере красоты, сгоряча высказанный Корфом, внезапно кольнул ее, вызвал слезы. А показываться Владимиру еще и заплаканной она не хотела. - Прости, я должна умыться... Пусти меня. Барон растерянно опустил руки, но едва за ней захлопнулась дверь, опомнился и пошел следом. Анна по детской привычке бросилась на кухню. Там и вода есть, и Варя утешит. Встревоженная кухарка приняла ее в объятия. - Аннушка! Чтож это деется? Дом ходуном ходит. Ты что же, опять с барином поссорилась? - Нет, мы помирились, - несдерживаемые более слезы полились потоком, она зарыдала. Варя гладила любимицу по плечам и причитала: - Да кто же так мирится? Все у вас не по-людски. Господи, когда же это кончится? - Не зна-а-аю... - Анечка, так раз помирились, ругаться больше не будете? - Будем, Варя, будем, - шагнул в кухню Корф. Решительно, но осторожно вынул Анну из рук кухарки и прижал к себе, - У нас с ней еще столько поводов будет – кого на свадьбу звать, с кем детей крестить. Правда, милая? Девушка пригрелась в его плену, но обида все еще не забылась. Шмыгнув носом, пожаловалась: - Он говорит – я не красивая. - Не в том счастье, - Уверенно заявила старуха. Услышав подтверждение нелестного отзыва, Анна совсем сникла, но Варя еще не закончила, - Вона на барина посмотри, а он не печалится. Теперь вытянулось лицо Владимира. Кухарка от греха подальше поклонилась хозяину и ушла. Корф бережно поднял личико невесты. Анна уворачивалась, стесняясь опухшего от слез вида, но ей он был настойчив. - Вчера ты спросила, красивы ли девушки на Кавказе. Длинные мокрые ресницы над заплаканными глазами взлетели в тревожном ожидании, а барон мягко продолжил, обволакивая ее бархатом голоса и теплом взгляда. - Так вот, они очень красивы. Такие же прекрасные, как и горы, и цветы... Прекрасные и далекие. Многие ими просто заболевают. Но у меня было лекарство, дорогая. И хоть я даже мечтать запрещал о тебе, но всегда чувствовал присутствие. И никто другой мне не нужен, ... только бы ты была рядом. А красота... Краше тебя быть невозможно. Он осушил губами ее глаза и, прежде чем раствориться во взаимной нежности поцелуя, шепнул три заветных слова. Глава 18. Конец истории. Оставшиеся до свадьбы дни прошли мирно. Бурная сцена словно исчерпала на себя запасы горестей этой пары. Впоследствии, даже их нередкие перепалки и споры проходили полушутя и не оставляли за собой обид. Оба наслаждались достигнутым наконец взаимопониманием и старались обходить острые темы. Однако Владимир все же не стал скрывать историю своей чуть не случившейся кавказской женитьбы, выдав ее в стиле ненавязчивого анекдота. Анна сначала напряглась, но нежные заверения жениха успокоили. Последняя же тревога стерлась из ее глаз после выяснения, что Корф даже не знает имени своей несостоявшейся жены. - Надеюсь, бедная девушка не была в тебя влюблена, - улыбнулась Анна. - Нет, у нее там уже был жених. Эдакий Репнин, без страха и упрека. С кинжалом наперевес. Если бы я не сообразил, как выкрутиться, меня бы немедленно ждал поединок. Девушка посерьезнела. - Владимир, я... ты больше на службу не вернешься? Он не стал отвечать, пылкими поцелуями освободив ее головку от тревожных мыслей. Рассказав о Кавказском курьезе, барон тем не менее скрыл от невесты свою встречу с Петром Михайловичем. Старый князь, едва узнав о помолвке, послал Корфу записку с почти гневным требованием явиться в свое поместье. Владимир сперва хотел отказаться, но, поразмыслив, решил поставить все точки над i. Он явился к Долгоруким в мундире, опираясь на отцовскую трость, холодный и сосредоточенный. Петр Михайлович, готовый вывалить на гостя ворох жалоб и настояний, осекся. Перед ним стоял не сорвиголова, сын друга-соседа, а взрослый офицер, многое переживший и глядящий на него строгим взглядом. Трость Ивана и седина в висках Владимира подействовали на него отрезвляюще, молчаливо напомнив о нанесенном зле. И вместо требования о своем присутствии на венчании дочери и участии в ее судьбе, старик едва смог выдавить просьбу о позволении прийти в церковь. Барон молча выслушал и обещал подумать. Уже вернувшись домой к заинтригованной его отсутствием красавице, он все же решил послать приглашение, но подчеркнуть в нем, что князь Петр будет гостем, как старый друг отца жениха. Чтобы не провоцировать лишний раз Владимира, Анна постаралась не выходить без него за пределы усадьбы, тем более что забот с приготовлениями к свадьбе было предостаточно. Сшить новый наряд, разумеется, она не успевала, но в сундуках было найдено роскошное бальное платье. Оставалось лишь приготовить покров. Однако за день до венчания в поместье нагрянули Лиза и Наташа Репнины с некой довольно вертлявой особой. Оказалось, жених тайком обратился к ним с просьбой прислать модистку с готовым платьем. Но дамы решили взять все в свои руки, заказав полное приданое от белья до носовых платков. Лиза таким образом утверждала свое родственное отношение к Анне, а солидарная с ней Наташа просто радовалась возможности поучаствовать в счастливой суматохе. В доме стало невероятно шумно. Корф, уже привыкший к положению грозного повелителя, вынужден был временно сдать позиции. Его же невеста очень устала от бесконечных примерок и щебетания, но атмосфера праздничного предвкушения, воцарившаяся в доме, придавала ей сил. Владимир несколько раз пытался прорваться к нареченной, но натыкался на неумолимость “Репнинского цветника” – до свадьбы невесту видеть не положено. Скрипнув зубами и пробурчав что-то нелестное в адрес задержавшегося у Долгоруких Михаила, он пошел на кухню за коньяком. “Ничего, завтра всех их уже тут не будет. НИ-КО-ГО!” Подойдя к двери кухни, Корф услышал голос Казбека и почему-то остановился. Спор, по всей вероятности, начался давно. - Кагда нэт огня, нэт и жизни. А жэнщина без огня – это река без воды. Камни сухие и все! - Да с чего ты решил, что Аннушка без огня?! – Варя всерьез кипятилась. Казбек сильно рисковал, сердя ее, - Что ты в ней понимаешь?! - Жэнщина должна быть как порох. В умелых руках – послушная, но и гореть уметь!... И сопротивляться. А эта... - Я чей-то не поняла. Сопротивляться-то зачем? Ежели по любви замуж идет, чтож противиться? - Э-э-э. А гордость?! Варя от души засмеялась. - Ох, уморишь ты меня. Ничего об них не знаешь, а бурчишь. Барину с Аннушкой друг без дружки никак нельзя – пропадут оба. Сам видел – Владимира Иваныча едва не бездыханным домой привезли. А она выходила. Воркуют теперь, как голуби. И вообще, тебе-то что за дело? Казбек что-то проворчал на родном наречии, но потом выдавил: - Хазаину виднее... - От и правильно. Ухмыляющийся Владимир пошел к себе. Значит, верный горец считает Анну холодной и не способной к сопротивлению. Да, не видел он танца Саломеи, противостояния барина и крепостной. И того утра у реки... И хорошо, что не видел... пусть весь мир считает ее какой угодно, ему, Владимиру Корфу все равно. Завтра. Уже завтра. Прервется череда бессмысленных дней... И он услышит заветное “Да”. И начнется новая жизнь. Счастливая и яркая. Свадьба была скромной. В церкви присутствовали лишь самые близкие друзья, и это придавало происходящему особую искренность. Хотя у Корфа не было сомнений в решимости Анны связать с ним судьбу, он все же с облегчением выдохнул, услышав ее уверенное согласие на вопрос отца Павла. Невеста же просто сияла. Все тревоги ее, все горести растаяли, как снег на солнцепеке. Чтобы ни преподнесла теперь судьба, они пройдут это вместе. И больше не расстанутся. По дороге из церкви Владимир с удовольствием стращал жену стать самым страшным тираном и деспотом в уезде, а лично ей устроить Домострой на Кавказский манер. Баронесса лукаво улыбалась и предвкушала обещанное. Пусть строжится, пусть рычит, она-то знает, как смягчить его игрушечный гнев. Праздничный банкет прошел шумно и весело. Варвара расстаралась со вкусностями, а гости не скупились на здравницы и пожелания. Казбек, сидевший за столом теперь, как равный, с интересом косился на княжну Репнину, но Наташа лишь любовалась на молодоженов, передавала приветы от знакомых и последние сплетни. Михаил, от души прощенный счастливой новобрачной, принес ей поздравления от дяди Оболенского и обещания последнего предоставить главную роль в новом спектакле. Сдвинутые брови Владимира показали, что шутка совсем не была оценена по достоинству. Андрей с Лизой хвастались успехами наследников, надеясь в скором времени разделить с молодой четой радости родительского счастья. Соня деловито приглядывалась к Корфам, явно собираясь написать портрет. ...Каким бы насыщенным он ни был, но долгожданный день подошел к концу. Барон с женой проводили гостей до крыльца. Дом опустел. Владимир уверенно обнял Анну и повернул к себе. - Ты не устала, дорогая? Жена уютно прижалась к его груди и нежно шепнула: - Лишь чуть-чуть. - Значит и отдыхать будешь тоже чуть-чуть, - довольно ухмыльнулся барон и подхватил красавицу на руки. Громко хлопнувшая дверь спальни целомудренно скрыла за собой происходящее. Нежные признания, страстные объятия, все более смелые и пылкие ласки, стоны и срывающееся дыхание, постепенно оседающая на пол одежда, сплетение тел, дарующее и боль и наслаждение, стоны и всхлипы... И, как благодарность, как искупление – одно “люблю” на два голоса. Все это было лишь для них... Достигнутое и выстраданное... Наутро Владимир спустился в гостиную один. Дожидавшийся его прихода Казбек приветственно встал, но на этот раз обошелся без традиционного “Хазаина”. Все верно, служба закончена, долг оплачен. Пора была возвращаться. Корф предложил взять в подарок любую лошадь из конюшни и снабдил деньгами в дорогу. Верный охранник внимательно оглядел своего спасителя, кивнул головой в сторону хозяйской спальни и серьезно спросил, на этот раз почти без акцента: - Скажи, она действительно стоила всего этого? Владимир только улыбнулся. - Стоила, дружище. Да и ты сам знаешь – Судьбу не выбирают. Казбек по-братски хлопнул барона по плечу и пошел на двор. Прощание было коротким и строгим, достойным воинов. Корф проводил глазами удаляющуюся к лесу горделивую фигуру в папахе и пошел наверх к жене. Эпилог. Пролетело лето. Женитьба Корфа на НеПоймиКом вызвала бурю слухов. Первое время преобладала версия, что едва оправившегося от тяжелого ранения героя окрутила ловкая красотка, потом вспомнилась служба Анны при дворе и ее позорное изгнание. Сплетники вовсю чесали языками, но неожиданно для всех вмешалась Лиза. Княгиня Репнина решительно объявила, что ныне здравствующая баронесса Корф приходится ей сводной сестрой. А на попытки дознаться до подноготной, грустно вздыхала и отделывалась туманным “Ах, право, это такая печальная история”. Михаил с Наташей подтверждали происхождение Анны, также не вдаваясь в подробности. Когда же их слова повторил приехавший в столицу по делам князь Андрей, последние сомнения отпали. Салоны Петербурга гудели. Наконец, даже самые ярые консерваторы решили вновь допустить подозрительную чету в свой круг, если та вернется в город. Главной причиной тут было даже не любопытство в отношении баронессы, а скорее интерес, сколько продержится известный ветреник барон в качестве верного супруга. На его легкомыслие даже заключались пари. Сами же Корфы об этом ничего не знали, да и не желали знать. Всецело поглощенные друг другом, они не заметили, как промелькнул упоительный медовый месяц, продолжившийся следующим. Лето радовало погодой и изобилием. Барон окончательно оправился от ранения. Баронесса, освобожденная от хлопот по хозяйству нанятым управляющим, вновь начала играть на рояле. Ее единственный слушатель иногда порывался составить ей пару, но уже через несколько минут с изрядным мастерством принимался играть на более приятном ему инструменте. Ко взаимному, впрочем, удовольствию. Супруги первое время совсем никуда не выезжали и очень редко принимали у себя гостей. Тем неожиданнее стало для них приглашение на августовский бал, посланное самим Александром, по форме скорее напоминавшее приказ. Как ни стремились отказаться от этого Корфы (Владимир не хотел терять даже капли внимания жены, а Анна, помня позор изгнания, сильно волновалась, что у мужа могут возникнуть из-за нее неприятности.), но ехать пришлось. Вопреки их ожиданиям, все вышло совсем неплохо. Уже в конце первого дня в столице супруги были озадачены количеством карточек и записок с приглашениями. И это было только начало... Прошел еще месяц. Наташа Репнина провела его в Гатчине, вместе с утомленной двором Цесаревной. Отдохнув от суеты и интриг, она радостно окунулась в прежний блестящий омут, украшенный помимо всего еще и новым головокружительным романом. После одного из приемов, утром, Натали по обыкновению приехала в родительский особняк. Лизу и Мишу она застала за чаем. Обмен поцелуями, новостями и впечатлениями вновь закончился когда-то поднятым вопросом: - Миша, вчера на приеме я не видела Корфов. С ними все в порядке? Князь улыбнулся. Лиза сморщила носик. - И да, и нет, дорогая. Княжна охнула. Неужели опять? - Но ведь все было хорошо. Надеюсь, они не поссорились? Их и при дворе уже приняли... Миша вмешался. - Приняли, обласкали, восхитились. Именно в этом и трудность. Помнишь, Анна пела на балу? - Конечно помню. Это я предложила Государыне попросить ее. Но, Миша, Анна пела волшебно. Дядя даже расплакался от умиления, ты сам видел. - Лучше бы она сфальшивила, - вздохнула Лиза, - После того, как ее осыпали комплиментами и приглашениями на танец, Владимир едва не взорвался. Не знал кого первого вызвать. - У него просто перчаток на всех не хватило, - сострил князь, вспоминая ярость друга и ехидную улыбку по привычке наблюдавшего за ним Бенкендорфа. - Но она ведь ни с кем не танцевала, - Наташа была растеряна. Своей подсказкой Императрице она, кажется, осложнила жизнь друзьям. - Да, у нее хватило сообразительности сослаться на волнение и увести свой вулкан ревности в сад подышать воздухом. - И что же? - Мы вместе следующим утром гуляли в Петергофе, а потом приехали в их особняк на обед. Представляешь, что было с Владимиром, когда он в холле насчитал семнадцать корзин с цветами и это не считая карточек и писем поклонников! – Михаил открыто смеялся, - Он тут же взревел, чтобы собирали вещи и закладывали карету. Вечером они отбыли в Двугорское. - Ах, какая жалость! Но ведь это просто бесчеловечно – прятать такой талант, как у Анны, такую красоту в деревне! - Вот и я тоже вне себя, - воскликнула Лиза, обрадованная соратнице. В этом вопросе Михаил с ней не соглашался, - Мы были у них на прошлой неделе. Я пыталась переубедить Владимира вернуться в город, но он словно сошел с ума! - А что же Анна? – княжна была сильно озадачена появившейся на лице брата улыбке. Лиза вновь всплеснула руками. - Анна?! Анна спускает ему буквально все! Не удивлюсь, если по приказу мужа она начнет носить паранджу, как эти несчастные кавказские женщины. - Лиза, паранджей покрываются на Востоке. Оставь Кавказ в покое! – Михаил любовался разрумянившейся от возмущения женой. Такая порывистая, такая искренняя, не умеющая быть равнодушной. Чаще всего их мнения на события жизни совпадали, но только не в этом случае. Хотя и не рассказывал никому, но он помнил тяжесть нежной ручки баронессы и о ее готовности принять волю любимого человека. Последний визит к друзьям очевидно показал князю – все чудачества мужа Анне только в радость, тем более, что они говорят совсем не о его равнодушии. Сам же Владимир... При всем его громком рыке и мавританских выходках, взгляд Корфа менялся при одном виде жены. А сколько раз, прогуливаясь вечером от Долгоруких, Миша видел в освещенном окне библиотеки силуэт слившейся в поцелуе пары... - Наташа, Анна вполне довольна жизнью, кажется, она даже забавляется. Я уверен, когда ей надоест, она легко сможет утихомирить мужа. А пока лучше оставить их в покое. - Оставить в покое! - фыркнула княгиня, - Да Корф и так всех разогнал. К ним ездить перестали, - она повернулась к золовке, - Представь себе, шагу ей ступить не позволяет одной. Управляющего нанял – и того выбрал старика. А от себя не отпускает ни на минуту. Князь ухмыльнулся еще шире, вспомнив лукавую улыбку баронессы во время одного из собственнических приступов Владимира, и промолчал. Но Наташе было довольно и этого. - Ах, Лиза. Даже если ты преувеличиваешь, я никак не могу сочувствовать Анне. Она столько прошла, пережила и теперь счастлива. Сказать по правде – я ей завидую! Конец