Верность

„Верность” Автор: Скорпион Иллюстрации от Syaoran@ Рейтинг: R Жанр: фентези (может, немного мистики) Герои: Владимир, Анна и другие (в характерной для меня манере) Примечание: маленькая псевдоисторическая фикция, отсюда – Просьба: не бить за исторические несоответствия и за саму задумку (столько об этом писали, но вот и мне жутко захотелось…) Комментарий: пытаюсь воплотить старую идею, недавно вспомнившуюся и немного переработанную Куда ты катишь свои вечные волны, о, великая река, горящая в лучах заката? Какие старинные сказанья бережет твоя память, о чем можешь поведать нам сегодня, когда люди уже перестали верить в высокую и безбрежную любовь, в настоящую верность, которой чужды обман и предательство, которая самоотверженно бросится на защиту своей любви и сгинет, безжизненно падая на ее кровавый жертвенник? В рокоте волн, ударяющихся о каменные берега, в белой пене, укутавшей песок, в песне ветра над древними утесами звучит эта легенда – и есть ли ей продолженье? Да и была ли история, воспоминание о которой таится в кромке днепровских волн?.. «А что это за легенда? Нянечка, расскажи, ну, пожалуйста!» «Интересно? Что же, тогда слушай, егоза! Это было давно-давно. В то время, когда мир был моложе, а значит – лучше. На этих берегах еще не было каменной набережной, на улицах не грохотали экипажи, а перезвон с Лаврской колокольни не возвещал начала нового дня. Тогда старые князья правили на престоле славного града, те, что приехали издалека – и кто-то из них нес добро и мудрость Божью, а кто-то – вековечную тьму. Это были времена, когда бесстрашный воин на черном коне ввергал в ужас врагов веры, а в княжеских палатах выросла прекрасная голубоглазая девушка, и по красоте не было ей равной. Именно о них легенда, которую ты так хочешь услышать, пока в гости к другу отправился наш барин…» ****** ...Величественная варяжская ладья причалила к берегам у стольного града. Слуги немедля поскакали к князю возвестить о прибытии высоких гостей. Осколд нахмурился: во времена смуты от повелителя Трувора не ждать хороших вестей. По темному залу пронесся настороженный шепот; внимая ему, Осколд приказал седлать коня. Совсем недавно, вернувшись из покоренного Царьграда, он поклялся, что кровавые войны обойдут стороной цветущий на речных кручах град. И вот приближалась новая беда – воины Ольгерда уже дышали в спину христианскому Киеву, воины-псы, которые до сих пор приносят жертвы языческим богам. Когда-то он и сам был таким – пока на просторах Византии не воззрел чудо, а потом, овеянный славою Отца Небесного, не принес новую веру в Полянский край, не стал ее защитником и оплотом. Едва ли теперь должно вспоминать те дни оны, разве что с легкой грустью – как молодость, что не вернется назад, под сень дома его. Но кто же сможет противостоять враждебным ратникам? Он, с горсткой верной дружины? Жена его брата, коварно убитого Ольгердом в Угорском урочище, с дочерью, чья солнечная красота – и та не сможет сразить нехристей? Князь пришпорил коня и поскакал туда, где глянцевым блеском переливалась в лучах заката великая река. Он во всем был прав: уже несколько десятков лет славный Киев слыл христианским – даже князь Трувор снисходительно дал добро на новую веру. Но его упрямый брат до самой смерти не признавал Христа за Единого Бога, и вот теперь Ольгерд снова едет в Киев, с малолетним сыном Рюрика и мечом, припрятанным за пазухой для всех, кто вере новой поклоняется. Уронив главу, Осколд вернулся в княжеские палаты и устало сел у окна. - О чем задумался, княже? – Он поднял взор. Маленькая девушка с волосами цвета пшеничных колосьев, чуть склонясь, смотрела на него, из-под опущенных ресниц сияли небесной лазурью синие глаза. А в этой синеве, переливаясь и струясь, отражались воды Днепра. Хрупкая фигурка в простой славянской одежде была охвачена сиянием заходящего солнца, и юная девушка походила на ангела. Или на белокурую богиню – из тех, кого в далекой юности Осколд просил о милостях и дарах для его измученного одиночеством сердца. Но мстительные девы не вняли его мольбам – и никогда не встретил он своей любви. Куда счастливее, как ему казалось, был его брат Дир. Пренебрегая прелестями гордых варяжек, он ввел в свой дом славянку Любаву, и она преподнесла ему бесценный дар – дочь, краше которой не знали ни эти зеленые холмы, ни эти синие воды, ни сами небеса, распростертые над щедрой Полянской землей. Князь вздохнул тяжело и глубоко, отвернулся от девушки и тихо произнес: - Беда грядет, Анна, великая беда… Едва ли сможет с нею справиться люд в нашем славном граде. - Думаешь, на веру посягнет Ольгерд-воевода? - С этого начнет, народ завоевывая. - И что же – некому остановить варваров? Некому встать на защиту Христа и в страхе держать врага и его приспешников? Князь задумался. Из всех ему известных воинов лишь одному было под силу нагонять ужас на людей. Его звали демоном, да и, правда, немного осталось в нем от человека. Один образ, тающий, как дымка, в лучах заката. Вот только он давно сгинул, сраженный вражеской стрелой. По крайней мере, так говорили среди руссов. Не многие знали, что на самом деле произошло в хмурых деревлянских лесах, где его видели в последний раз. Их темная сень поглотила следы бесстрашного воина, похоронила воспоминания о его славных подвигах. Хотя он уже давно перестал признавать весь род людской. С тех самых пор, как… Впрочем, ОН мог остаться жив – даже раненный, измученный, забытый – он по сей день может бросать вызов и солнечному диску, и туманному лунному лику. И князю Трувору наверняка доподлинно известна его судьба. Ведь не зря Трувор был так дружен с отцом того, кого окрестили именем ночи и тьмы. Хотя при рождении мать дала ему совсем другое имя… - Я пошлю гонца с письмом к Трувору, и попрошу рассказать мне о нем… - Анне показалось, будто это мысли князя случайно слетели с его уст. - О ком ты говоришь? – девушка едва ли могла предположить это. - О том, в ком наша единственная надежда. - Он воин? - Храбрейший из них. - Он христианин? - Он был крещен. Но теперь уже наверняка забыл об этом. - Не убоится ли он смерти в славном граде, от рук тех, кто не приемлет нашу веру? - Скорее смерть убоится его…- решительно промолвил князь Осколд. А потом добавил – немного тише и не так уверенно – Это если смерть УЖЕ не успела завладеть им… Анна ничего не поняла: о ком говорил князь, почему и смерть может бояться этого человека? Тихо вздохнув, она поклонилась владыке киевскому и вышла. Пробравшись мимо беседовавших слуг, мимо ратников, скучающих в тени высоких кованых ворот, она проскользнула к конюшням. Завидев свою хрупкую хозяйку, золотогривая Лада ударила копытом, с нетерпением ожидая вольной скачки. Анна легко забралась в седло, пришпорила лошадь и выехала из двора в широкие поля. Вольный ветер растрепал длинные косы, высокие травы склонились к ногам спешившейся у ручья девушки. Присев на берегу, княжна обхватила колени руками и задумалась о своей жизни. Сейчас снова будущее казалось неопределенным и пугающим. Смогут ли приверженцы Христовой веры дать достойный отпор язычникам-варягам, удержит ли ее дядя Осколд княжеский престол и сумеет ли защитить свой народ? Поможет ли ему тот таинственный воин, о котором полушепотом поведал племяннице владыка? Она и сама была готова помогать князю, вот только едва ли ее хрупкие плечи вынесут бремя уготованных киевским землям невзгод… Хотя, она ведь уже держала в руках острый меч, защищая честь и славу своего древнего рода. Несмотря на юный возраст, девушка забыла те времена, когда беспечной горлицей порхала под сенью княжеского терема, на ее долю припало немало бед и слез: гибель отца, сраженного предательской рукой и схороненного там же, зарытого, как пес бездомный, у пыльной дороги, приезд в Киев его убийцы - Ольгерда, варяга и язычника, пожелавшего взять в наложницы и жену Дира, и его пятнадцатилетнюю дочь. Тогда Осколд был в Царьграде, и лишь его своевременно возвращение с непобедимой дружиной не позволило врагу осуществить свой замысел. Неужели всё снова повторится? Неужто на сей раз воевода князя Рюрика добьется своего – ведь нынешняя мощь варягов сильна, их корабли легки и быстры, а мечи остры. А народ киевский слишком миролюбив, и не сможет отразить даже первую атаку врага! Мучимая подобными думами, княжна опустила белую руку в ледяную воду ручья. Зимний холод врезался в кожу, стрелой пролетел по венам до самого сердца и страхом сковал юную душу: если Ольгерд действительно войдет в город, и не найдется никого, кто бы смог ему достойно противостоять, в тот же миг Анна покончит с жизнью, бросится с Днепровой кручи в пучину волн, и вечные воды примут ее тело. А душа… Да, она будет гореть в аду, но зато не познает мук рабства, которые во сто крат хуже самого пекла! Решительно сжав маленькие кулачки, Анна встала. На воде прозрачного источника появилась едва заметная рябь: вечер нес в себе угрозу летней бури, и первые вестники неуправляемой стихии уже вторглись в тишину приднепровских лесов и рощ. Дорога домой показалась слишком короткой, чтобы можно было привести в порядок собственные тяжелые думы. Да и суматоха, поднявшаяся в палатах с приездом гонца от Трувора, не позволила предаться размышлениям в уединенной гриднице. Анна исполняла роль хозяйки в роскошных княжеских палатах – ведь Бог не даровал Осколду ни жены, ни детей, которые унаследовали бы богатый киевский престол. Только тоска да одиночество – верные спутники славного воина - стояли по правую руку от него в огромном тронном зале. А по левую – она, хрупкая золотоволосая девушка, поклявшаяся до смерти помогать своему дядюшке и поддерживать его. И хоть сердце тяготило предчувствие смуты, неясное и туманное, мрачное, необъяснимое, Анна верила, что Господь защитит ни в чем не повинных жителей града на берегу Славуты… Те несколько дней принесли душевные терзания не только юной княжне. Князь Осколд напряженно всматривался в покрытые легкой дымкой очертания утренней реки. Он должен был принять решение, от которого, возможно, будет зависеть не только его судьба, но и будущее всего народа, всех Полянских земель. Пред мысленным взором восставали картины давно ушедших дней, воспоминания о старых битвах бередили некогда зажившие раны, а сердце рвалось из груди и летело с вольным днепровским ветром в молодые годы, овеянные славой побед, горечью поражений и смертями верных братьев по оружию… - Зигфрид! Быстрее сюда! – крикнул темноволосый ратник своему боевому товарищу, задумчиво вглядывающемуся в морскую даль. Украшенная головой дракона ладья мерно рассекала волны, унося храбрых руссов все дальше и дальше от родных берегов. - Да оставь его, Осколд! Ты же знаешь: ничто грусть-кручину с души бесстрашного Зигфрида не отведет! – смеясь, ответил невысокий голубоглазый лучник. Из трех друзей, направляющихся в загадочную славянскую землю, он был самым веселым и беспечным, а меж тем – самым надежным и добрым. В отличие от них, он был княжеской крови - младший из трех братьев, он не жаждал признания и славы, его целью была мирная жизнь в окружении семьи и единомышленников, а его уделом сейчас – странствия в кругу друзей, помочь которым он считал своим священным долгом. - Ты прав, Трувор! Глаза Зигфрида грустны, даже когда смеются уста его! – Осколд, весело хохотнув, подошел к борту корабля и оперся на щит, прибитый у кормы. Немного поразмыслив, он мечтательно добавил: - Лишь голубые глаза Фриды смогут растопить вечный лед его сердца… - в дружном смехе утонул обиженный возглас того, кого именовали Зигфридом. Когда веселье несколько улеглось, он развернулся к спутникам, небрежным жестом отбросил со лба пшеничную прядь и уверенно заявил: - Даже не сомневайтесь! Отслужив своё в землях славянских, я вернусь домой и возьму ее в жены. - Ну, да, так оно и будет! – глаза Осколда по-прежнему смеялись, радостные искорки вспыхивали в них, и солнце своими благодатными лучами освещало лицо молодого воина. Трувор тоже улыбался, так до конца и не веря ветреному товарищу, для которого каждая новая женщина становилась очередной блестящей победой. Едва ли тогда они могли представить, как жестоко посмеется над ними судьба… Прошло время, и трое неразлучных друзей выбрали свои пути-дороги. Трувор, отказавшись поддержать своего властного и жесткого брата – князя Рюрика, - нашел покой под сенью лесов у деревлянского Искоростеня, так и не обретя многочисленных приверженцев своим мирным идеалам. Гордая варяжка, ставшая его женой, подарила Трувору двух дочерей, но ни одна из них не почитала за благо смиренной жизни в лесной глуши. Осколд верой и правдой служил в дружине Рюрика и как ставленник его сел на Киевском троне после успешного похода в христианскую Византию. Но так и не получил главного в жизни – любви и семейного счастья, способного скрасить его седое одиночество. Отдалившись от Трувора, он правил трудолюбивыми полянами, исповедовал новую веру, привезенную из Царьграда, и как родную воспитывал дочь убитого брата Дира. Ну а храбрый Зигфрид… Вести о нем редко доходили до бывших товарищей. Пока однажды в терем Трувора не вбежал испуганный слуга, а вслед за ним – не вошел и сам светловолосый воин. Его красивое лицо резко, словно молния в ночном небе, перечеркивал свежий шрам, а на руках замерла прекрасная девушка. Тонкие черты лица, высокий лоб и темные вьющиеся волосы выдавали в ней славянку. Ее звали Святодара – Дарящая Святость, а Зигфрид звал ее своей Святыней – и относился к ней так же трепетно и нежно. Они разделили с Трувором мирную сень его дома. Едва ли мог раньше подумать брат Рюрика, что бранный товарищ, некогда непостоянный, способен на такую любовь к одной-единственной женщине. Не раз и не два он говорил об этом, но Зигфрид лишь грустно улыбался в ответ: - Все женщины мира не смогли бы заменить Святодару. Разве мне, простому смертному, противиться высшей воле богов, предназначивших в жены ту, краше которой не знали ни солнце, ни вечная луна? Неторопливо и спокойно бежала река дней в доме Трувора, пока в одну грозовую ночь в стенах терема не раздался громкий детский плач. То Святодара подарила любимому мужу сына. Древняя, как мир, ворожея, принимавшая роды, гордо подняла мальчика и проговорила счастливым родителям: - Великая судьба ждет его. Только выбор не ему делать - за НЕГО выберут. От того, как поведет себя ваш сын, грядущее его зависит: либо в крови и свою и чужие жизни загубит, либо владеть ему миром, покорным взмаху сильной десницы… Почти не слушая слов старухи, отец твердо заявил: - Он будет владеть миром, и города падут пред мечом его! Повинуясь отцовской воле, так ребенка и назвали: монах-грек, тайно путешествующий по землям славянским, окрестил мальчика под именем Владимир… Как и говорила колдунья, его судьба нелегкою оказалась… … Словно очнувшись от длительного, мучительного сна, Осколд тряхнул головой, прогнал воспоминания. Именно Владимир, храбрый воин, выбравший путь защитника христианской веры, мог бы сейчас помочь Киеву и его жителям выстоять в борьбе против Ольгерда. Но о его нынешней доле, увы, князь не ведал. Уж слишком необычно сложилась жизнь Зигфридова сына. В восемнадцать лет покинув отчий дом, юноша пустился в странствия – и не успела весна дважды сменить седые зимние снега, как он снискал славу великую на ратном поприще. Тогда и произошло то, о чем даже сегодня тихо шепчутся в доме Трувора…Но после этого Владимир по-прежнему рьяно защищал Христову веру – и при свете дня, и в лунные ночи он разил своих врагов, и демоном был прозван ими за безрассудную смелость, над смертью хохочущую, да, увы, за жестокий нрав, малейшей жалости к врагам не ведающий…. Давно не было вестей от молодого воина, и многие считали, что сгинул он в темной ночи, и многие хотели убить его, и некоторые утверждали, что им удалось сделать это. Только Осколд до конца не верил пустым похвальбам, поэтому и решил расспросить обо всем старого друга князя Трувора, чей дом был для Владимира родным. Теперь должен был ответ прибыть из земли деревлянской. Ждала ответа и Анна. Ей уже известно было: великий князь за оказанную помощь наградит воина ее рукою, отдаст в жены тому, кого именовали злым духом. Почему? Упорно молчал дядя, и что-то зловещее застывало в том молчании, когда упрямая складка прорезала высокий лоб Осколда, глаза вспыхивали недобрым светом, предостерегая и пугая девушку. С кем велит ей долг связать свою судьбу? Вновь и вновь снедаемая мрачными мыслями, она убегала из каменных палат на широкие полевые просторы. Ветер звенел в ушах, в быстрой скачке летела вышколенная конюхами Лада, золотые колосья, полные обещанием хлеба и жизни, осыпались под копытами. Изо дня в день сбегала от неясного будущего красавица-Анна. Вот и сегодня мрачные мысли заставляли гнать лошадь в темноту липовой ночи. Как всегда, спешившись у столь любимого источника, она отпила ключевой, студеной воды и присела на мураву. В эту лунную полночь целебный сон не шел в ее спальню, и только высокое небо над головой могло подарить долгожданное успокоение. Немного отдохнув, девушкам встала, взяла лошадь под уздцы и уже думала возвращаться, как Лада тревожно заржала. Тихо и осторожно девушка вынула ногу из стремени и вместе с лошадью спряталась за огромными ветвями старого дуба. В кустах послышался легкий шорох, ухнул пугач в недалекой роще, сердечко Анны застучало часто-часто, а дыхание притаилось, словно птица в гнезде. На поляну у ручья, горделиво ступая, вышел величественный зверь и спокойно направился к источнику. Серая шерсть казалась серебристой в лунном сиянии, высокие сильные лапы уверенно становились на смятую траву, волчьи глаза горели и сверкали в темноте. Он наклонился к ручью и стал жадно пить живительную влагу. Девушка боялась пошевелиться. Чуткое ухо зверя, казалось, вот-вот уловит посторонний шорох, а безошибочное чутье – запах, людской дух или лошадиный. И тогда Анне не сдобровать! Как же корила она себя в этот миг за непростительную ошибку: зачем приехала сюда, одна, посреди ночи? Ведь лес полон скрытых опасностей, и волки – лишь одна из них! Уже простившись с жизнью, княжна обреченно ожидала, когда дикий зверь утолит свою жажду и почует ее присутствие. Но вдруг громкое ржание потрясло ночную тишину. Конский топот раздался под лесной сенью. Бросив быстрый взгляд в ту сторону, волк отошел от воды и прислушался. Звон подков, ударяющихся о камень, все приближался. Резко развернувшись, хищник бросился прочь от залитой лунным светом поляны, а едва ли пришедшая в себя Анна так и не успела разглядеть за деревьями вороного жеребца, который, мотнув пышной черной гривой, упрямо склонил голову и еще раз громко заржал, а потом скрылся в лесной чаще. Не веря до конца в счастливое спасение, девушка вскочила на Ладу и галопом понеслась домой…. В зыбком туманном мареве над великой рекою рождался новый день. Крики стражей и топот конских копыт разбудили Анну, уставшую и до сих пор немного напуганную ночным приключением. Быстро одевшись, она отослала прислужниц и в волнении спустилась вниз. Сердце подсказывало: приехал тот, о ком говорил князь Осколд. Девушка замерла у высокого трона рядом с величественным князем. Воины у входа склонили головы, и все присутствующие направили взор в сторону двери. Словно из лучей утренней летней зари, появился тот, о ком шептала народная молва, тот, от кого в страхе бежали враги, не смея вслух произнести гордое имя. Высокий и статный, молодой воин был облачен в черный плащ, и такие же черные, как смоль, волосы развевал влетевший в открытые окна ветер. На лице его не было злобы, что обычно темной тенью ложится на образ негодяев, палачей и хладнокровных убийц, но всё же… Анна не могла объяснить, отчего так тоскливо заныло сердце, забилось в испуге пойманной птицею. Наверное, страшили и отталкивали его невыносимо яркие серые глаза. Холодные, как воды северных морей, такие же бездонные, они вселяли страх – уж слишком острой болью, сильной злобой, неприкрытым отчаяньем они сверкали… Устало взглянув на бояр и стражников, воин слегка поклонился князю, скользнул взглядом по девушке, стоящей у трона, и голос, уверенный и жесткий, немного охрипший нарушил тишину: - Приветствую славного Осколда в стольном Киеве. Князь встал и ступил навстречу: - И тебя приветствую, Владимир, сын Зигфрида. Нелегкий путь проделал ты, спеша на помощь мирным жителям моего града. Отбросив непослушную прядь, Владимир подошел ближе, и резко отбросив полу плаща, присел на лаву. - Мой путь… Тягости его тебе, княже, ведомы… Но я не мог оставить тебя, отцовского друга, в минуты невзгод. - И я тебе безмерно благодарен за это… - Осколд по-отечески похлопал гостя по плечу, но, словно вспомнив что-то, тут же отпрянул. В сером взгляде полыхнуло пламя боли, или ему то показалось? Тихий вздох слетел с крепко сжатых губ: - Княже, какой помощи ждешь ты? - Подсоби в борьбе с воинами Ольгерда. Не чета им мои ремесленники. Даже воинам киевским с ними не справиться… - Но ты же водил войско на Царьград, и с победой великою вернулся! - То было давно, и слава киевская уж в землю полегла. Немного поразмыслив, Владимир кивнул: - Сделаю, что смогу. Далеко пока варяжские псы. И есть время укрепить оборону Киева. Днями буду твоих людей ратному делу обучать, а ночью… Тебе известно, что мне понадобится. - Да, конечно… - владыка киевский немного смущенно отвел глаза. Ведь предстояло главное сказать, а как, он не знал. В гнетущей тиши раздался чистый голос: - Ни в чем нуждаться здесь ты не будешь. Достойно отблагодарит спасителя щедрый Киев. – Решительность, отвага и немного грусти были слышны в девичьем голосе. Солнечные лучи, словно ленты, вплетало утро в золотистые косы. Не скрывая любопытства, Владимир еще раз глянул на девушку: хороша… Красавица, каких не часто встретишь, и не только в земле руссов. Будто бы издалека, донеслись слова князя: - Это Анна, дочь Дира, моего брата, убиенного Ольгердом. В благодарность за помощь ее рука тебе обещана… - Княжна… - задумчиво протянул Владимир. Ему несомненно льстило, что сын безродного варяга и славянки получит в жены княжескую дочь. Но только зачем, подумалось, ЕМУ, проклятому темным ночным обликом, такая жена? Мимолетно отметил молодой воин и то, как побледнело лицо девушки при последнем слове княжем, и то, как прекрасны небесно-голубые очи. Зачем-то представились они, ярко полыхающие пламенем страсти, когда он… Нет, подобные мысли не к месту, да и не вовремя. Нынче главное – отбить вражеский натиск, а для того – упорно трудиться, мирный люд ремеслу войны обучая. Княжна и радости супружеской жизни – все потом!.. Хмуро глянув на Осколда, Владимир предложил: - Киевский княже, покажи мне град свой, уж давно я в Киеве не был, а для того, чтоб врага победить, мне надо знать каждый холм, каждую улицу, каждый омут у берегов реки. - Да, конечно… - спохватился князь и велел подать лошадей. Даже не глянув в сторону предложенного жеребца, гость присвистнул, и из-за угла показался вороной конь. Он склонил голову, с тихим ржанием приветствуя хозяина, тряхнул черной гривой и подошел величественным шагом к резному крыльцу княжеского терема. Подкованные копыта мерно ударяли по каменным плитам, отбивая едва уловимый ритм, в котором билось сердце этого гордого животного, преисполненное любовью и верностью к человеку, который смог покорить его своей силой, а потом и добротой. На миг вышедшей из палат Анне показалось, что она уже где-то слышала и это тихое ржание, и звон подков. Вот только где? Вдруг будто сверкнули солнечные яркие лучи, оживив в памяти страшные картины сегодняшней ночи - хищный волчий оскал, ужас, охвативший всё её существо, и мерный топот копыт, прогнавший свирепого зверя. А что если… Нет, возможность этого была слишком мала, но все же… Вдруг ее нареченный скакал по ночному лесу и словно мимоходом спас Анну от страшной смерти? Сердечко тревожно забилось: тогда не только дядя, но и она должна быть безмерно благодарна Владимиру, а значит – не может никогда отказаться от свадьбы, которая непосильною ношей, крестом дубовым вот уже столько дней тяготила душу. Когда Осколд вернулся в свой высокий терем, а гость отправился отдохнуть после дальней дороги, Анна набралась храбрости и тихо рассказала дяде обо все, что в ночи произошло. - Великий княже, а не мог ли то быть храбрый Владимир. Утром он в стольный Киев прибыл. А значит – как раз тогда мог по лесу проезжать… Князь увидел, какой надеждою загорелись синие глаза. Приняв желаемое за действительное, Анна с радостью пойдет за своего избавителя. Или же хоть перестанет его бояться. Да вот каково будет девочке узнать правду проклятую? А ведь скрыть ее невозможно… - Нет, милая… - тихо проговорил он. – Не Владимир то был. Другой всадник спугнул твоего обидчика. - Но почему? – возразила девушка, не понимая княжей уверенности. – Разве то тебе ведомо? Может, стоит у гостя нашего спросить, не проезжал ли он по лесной дороге? - Да пойми же, Анна, не мог ОН в полночь лунную на коне скакать!.. – немного осекшись, Осколд перевел дух. Он решил все поведать племяннице. Уж лучше пусть от него узнает, с кем сводит ее судьба. - Видишь ли, девочка… - голос князя дрожал, выдавая волнение… - Владимира не зря демоном кличут. Несколько лет назад в далекой земле, куда заехал он, странствуя, проклят был храбрый сын моего друга Зигфрида. Проклят светом далекой звезды на ночные скитания… С расширившимися от ужаса глазами слушала Анна сие страшное сказание - словно легенду, сказку о могущественных героях и ужасных чудищах. Только не сказка это была, а жизнь – отныне неразрывно связанная с ее собственной. - И с той поры, - продолжал Осколд, - лишь последний луч закатного солнца падет на землю, и мгла вечерняя покроет холмы и долины, Владимир становится диким зверем в серой шкуре. И уже волком рыщет он по лесам и полям, как и при свете дня, сражаясь с врагами, не зная страха и не ведая усталости. Поэтому от него и смерть бежит – боится… - задумчиво протянул князь. - Но разве нельзя снять проклятье? – тихо спросила пораженная девушка. Ее дядюшка лишь пожал плечами… - Можно… – раздался спокойный голос, и в комнату вошел тот, о ком столько сегодня узнала Анна. Серые очи светились глубоко затаенной болью – такой сильной и так тщательно скрываемой много лет. - Мое проклятье можно снять, Анна… И я даже знаю, как это сделать. Вот только… Это не возможно… Уже не возможно… - молодой воин вздохнул, почти неслышно, выдыхая из груди ту самую боль, припрятанную в серых глазах. – А по сему – быть мне волком ночным до конца дней моих! О таком муже ТЫ мечтала? - Моя жизнь принадлежит Киеву-граду, не вольна я судьбу выбирать! – решительно молвила девушка. Вздернув подбородок, она будто бросала вызов своей нелегкой доле. Надо же… Гордячка… Когда-то Владимир считал, что княжим детям все дозволено, и в тайне завидовал дочерям Трувора, с которыми вырос в доме его. Да только, видать, незавидна судьба девицы, чью руку кому угодно могут отдать – ради выгодного союза, о пощаде умоляя или в благодарность. Вот как ему отдают Анну… Он подошел поближе, и вдохнул запах золотистых волос. Пять лет в волчьей шкуре, пусть даже и по ночам, многому его научили. Этот запах, едва уловимый, нежный и чистый… Он уже чувствовал его сегодня ночью, когда в тиши подошел напиться из лесного ручья. Тогда он знал, что рядом человек притаился, и не враг то, и не таит в себе опасности. Поэтому Владимир не тронул дрожащего от страха путника…. Путницы… Услышав ржание своего верного Бурана, напомнившего хозяину о цели его путешествия, он поспешил добраться до городских врат прежде чем утреннее солнце озарит воды Славутича, услышав вдалеке поспешный конский топот. Молодой человек чуть тряхнул головой, спасаясь от нахлынувших воспоминаний, а потом приблизился к девушке и тихо, так, чтоб лишь она услыхала, прошептал: - Зачем в ночь выезжала?.. Вспыхнувший на щеках Анны румянец вмиг сменился смертельной бледностью. Предчувствие не обмануло ее и на сей раз – с женихом, ей суженым, свела княжну ночная дорога. Да только не всадником-избавителем, а зверем диким, свирепым он ей впервые явился. Воин устало улыбнулся, понимая ее страх: - Не бойся. Ты думаешь, проклят я волчьей шкурою? Не в том ужас моих скитаний. Страшнее всего – себя чувствовать каждый миг каждой ночи, мыслить как человек, но смотреть на мир волчьим оком. И жаждать чужой смерти! И сдерживать себя каждое мгновение, чтобы ненароком не сгубить невинную душу! И разить врагов, не зная пощады, слушая в свой адрес только крики ужаса и очередные проклятия! Девушка отшатнулась от Владимира и быстро покинула тронный зал. А он лишь смотрел ей вслед, и горькая усмешка искривила красивые губы. Не один день, летним зноем палящий, готовил воин-оборотень новую дружину для киевского князя, пока шли приготовления к свадьбе. Ночью же рыскал он по окрестностям, безошибочным волчьим чутьем ощущая приближение врага. Вот уже и звезды тревожно застыли на небосклоне, и мрачную воду Днепра, околдованную полночью, всколыхнули варяжские весла! Еще несколько раз взойдет над рекою солнце – и приплывут они, окружив Киев-град, и смертельным дождем обрушатся потоки острых стрел, а псы Ольгерда с боевым победным кличем кинутся на люд славянский, круша, насилуя и убивая… Этого нельзя, никак нельзя допустить… О том, что случится, если киевская дружина отступит и сдаст город варварам, если проиграет князь, если ОН проиграет, Владимир предпочитал не думать. Главным было другое… Жизнь волка тем тяжелее, если не один он на белом свете. А он отныне не один… И поэтому прежде всего надо было вывезти из стольного града красавицу-Анну. Отчего так пекся о ней, молодой человек не знал. Но мысль о том, какая опасность угрожает невесте, наполняла его сердце праведным гневом – тем самым, которого боялись лютые враги Христовой веры не только на землях руссов, но и в далекой Палестине, где доводилось бывать сыну ясноокого Зигфрида. Пышная княжеская свадьба состоялась тогда, когда уже зловещим заревом горело небо на востоке, а воды Днепра приносили по утрам отблеск пожарищ на кроваво-мутных пенных гребнях волн. Священник из Греческой земли вручил раба Божия Владимира рабе Божьей Анне – навечно, пока смерть не разлучит два сердца. Но оба – и воин, облаченный в свои черные латы, и его молодая жена – с грустью слушали слова венчальной службы, думая каждый о своём. Когда, наконец, веселье праздника перекинулось в княжеский терем, Анна смогла отойти. Уставшая девушка хотела побыстрее скинуть с себя тяжелые одежды и украшения, стальным обручем сковывающие главу и сердечко киевской княжны. Когда на пол упали золотые серьги и браслеты, дверь тихо отворилась, и Владимир проскользнул в опочивальню, будто зверь, быстрый и ловкий. Солнце за окном уже склонялось к западу, начиная дышать вечерней прохладой, но времени до последнего луча погасающей зари еще было немало. Он порывисто обнял девушку и притянул к себе. Уверенная рука легла на грудь, ощущая, как стремительно бьется сердечко, словно в пропасть падая со скал Днепровых… - Не бойся, Анна… - выдохнул он, приникая губами к бледной коже, - я успею… уйти… до того, как догорит закат… Целуя молодую жену, Владимир загорался неистовым пламенем страсти. Такого он еще не испытывал ни с одной из своих женщин. Чувствуя, что забывает обо всем на свете, он заглянул в глубину синих глаз… - и ужаснулся! Страх – невероятный, непреодолимый – блестел непролитыми слезами в очах княжны. Ее тонкие губы с печатью презрения были плотно сжаты, но все же короткий стон слетел с них, когда молодой человек разжал объятья. Анна боится… Его? Того, что жестоким может быть с нею воин-волк? Она презирает… Но разве ОН виноват в своем проклятье? Известно ли киевской гордячке, КАК ему было больно и страшно, когда впервые лунный лик низверг его в бездну страдания и выбросил оттуда уже в звериной шкуре? А ведь он просто защищал веру своего отца и своего князя! Так за что же Бог наказал его, возложив на плечи ношу, которую не вынести простому человеку?.. Владимир отошел от Анны и чуть изогнул черную бровь: - Не бойся меня, княжна… Не хочешь? Не надо! Я силовать не стану! – развернулся и покинул ее покои, унося в летний закат свою боль и свое одиночество. Пораженная девушка наконец-то выдохнула с облегчением: сжалился тот, кого демоном кличут. Только надолго ли? Утешало одно: совсем скоро скроется в Днепровых водах лучистое солнце, вечерняя тьма укутает славный град, а ее муж, уже в шкуре волчьей, убежит в ночь в поисках вражеского духа. Однако девушка так и не сомкнула глаз... А на утро, лишь только растаял первый несмелый луч зари, во врата городские влетел черный конь – и всадник торопливо вбежал под сень княжеского терема: - Осколд, враги близко – их дух уже в полях слышен, и смрад смерти тянется за ними! – на лице Владимира не дрогну ни один мускул, только холодом светились серые очи, когда рек он страшную правду. Испуганный князь, тот час велевший созывать дружину и готовить городские валы к обороне, даже представить не мог, насколько взволнован молодой воин, какая неведомая буря чувств – от негодования до страха, кипит смолою жаркою в его таинственной душе. Повинуясь лишь ему ведомым порывам, Владимир покинул княжий чертог и поспешил туда, где, бурля и терзая песчаные берега, грохотал Славутич. Именно здесь ладьи вражеские причалят, а значит – именно здесь должен быть первый рубеж обороны. Первый и самый надежный: падет он – едва ли Киеву устоять. Начались последние приготовления, и только опыт, приобретенный в бесчисленных кровавых битвах, сейчас помогал молодому человеку. ….Когда не знающий милосердия враг все же бросил свои силы на стольный град полян, даже солнце, всегда высоко сияющее в чистом небе над благодатными щедрыми полями, спрятало свой лик в пелену черных туч. И грохот летней грозы вторил шуму битвы. Едва лишь сошли на сушу Ольгердовы псы, сила славянская стала им поперек дороги – и непобедим был ее гордый дух! Разили мужи киевские супостата, нещадно, жестоко, не видя пред собою ни будущности, ни даже завтрашнего дня – лишь врага, которого уничтожить надо. В ужасе бежали варяги от черного демона на вороном коне, не ведающего ни страха, ни устали, а только смерть на лезвие меча с резной рукоятью. И то был сын Зигфрида, муж красавицы Анны, ночной волк Владимир. Не он стоял во главе киевской рати, но смелости его и уму были обязаны победою русичи. Не он ли, вспоминая былое время и битвы в землях далеких, за столь краткий срок сделал из мирных ремесленников полянских храброе войско, достойно варягам ответившее? Не его ли рука, не зная пощады, била направо и налево вражеские лавы, так что и кованая броня трещала, а реки крови окрашивали пенные волны Днепра в багряный цвет? Да, Владимир принес победу славному граду, и Осколд, князь Киевский, был благодарен судьбе за склонность к нему и бесценный дар – помощь такого великого воина, коим сын его друга стал! Седовласый князь поднял высоко наполненную медом чашу: - За землю русскую пью, и за ее храбрых защитников, что отстояли свободу свою и веру Христианскую! Громкие здравицы грянули над праздничным столом. Ликующие мужи киевские восхваляли и славного князя, некогда победу из Царьграда привезшего, и молодого воина, равного которому по храбрости и умению, даже старики не видали, и юную княжну, что краше всех на свете. И только двое не веселились на том пиру. Владимир угрюмо сидел за столом и смотрел на темную жидкость в своем кубке: ни одна женщина ему прежде не отказывала… Но не это было главным. Он ведь мог особо не любезничать с молодой женой! Но принуждать ЕЕ, Анну… Даже само это имя несло в себе невыносимо слепящую небесную чистоту. Разве мог он над этой чистотой надругаться?.. Ну почему она так холодна? Почему в синих глазах, полных слез, застыл страх? Неужели это из-за волчьего ночного обличья? Да разве он может ей вред днем причинить! И почему, силы небесные, почему ему так тяжело теперь? И сердце замирает в груди? И впервые за столько лет скитаний, когда, сцепив зубы, сдирая в кровь кожу, он шел вперед, ничего не страшась, сейчас ему хочется выть от тяжести и безысходности? Наверное, он слишком близко подошел к дому - к тому, где родился и вырос, куда совсем не стремился, став грозным воином-оборотнем. Да, наверняка, это так. А Анна… Она только часть того, что так дорого усталому сердцу. И поэтому смотреть на нее невыносимо тяжело – смотреть и видеть только страх и отвращение в прекрасных глазах… Анна не поднимала очей, страшась встретиться взглядом с мужем. Прогнав его из своей опочивальни накануне, она предала свою клятву, она предала свой народ, который так храбро защищал сегодня ее супруг. Разве не знала она, что ждет ее, когда соглашалась на этот брак? Хотя… разве спрашивал князь Киевский ее согласия? Проданная мужу, как товар на рынке, она едва ли могла надеяться обрести счастье. И что же ей осталось нынче? По своей воле прийти к тому, кого она смертельно боялась, и предложить себя в благодарность за спасенный город ? Анна вздохнула и осмелилась взглянуть на сидящего напротив мужчину: его серые глаза отстраненно смотрели вдаль, лицо, немного побледневшее от усталости, не выражало никаких чувств, и только стиснутая в кулак десница выдавала душевные терзания…. Следующие несколько дней над киевскими холмами кружила черным вороном зловещая тишина. Отброшенный защитниками города супостат затаился, и это молчание беду предвещало великую. Вот уже и серые тучи пеленою легли над рекой, и днепровские чайки тревожно кричали, и неспокойно было на сердце молодого воина. Владимир ночами пытался далеко не отходить от городских врат, каждый миг опасности ожидая. Пока не понимало его упрямое сердце, почему так тоскует и рвется туда, в княжий терем, где, раскинувшись на мягких подушках, безмятежно спала Анна. Бледная луна, скрытая туманами, бросила свои лучи на серебристую волчью шерсть. Мягкие травы, шелковистые и мокрые от летних рос, приятно холодили лапы. Владимир ступал по ему одному ведомым тропам и вспоминал сегодняшнее утро. В который раз встретившись с Анной во дворе, он осмелился заговорить с ней. Много не рек – лишь попросил покинуть Киев и уехать с прислужницами и охраной в древлянскую землю, где, некогда брошенный, ждал Владимира его отчий дом. Вскинув голову, гордая княжна окатила его взглядом, полным упрека и непонимания: «Никогда родной град не брошу! Слишком высокую цену заплатила, чтоб спасти его от врага, и здесь умру, коли на то воля Божья!» А потом она резко развернулась – и золотые косы, убранные под плотную накидку, как и у всех христианских жен, волшебным блеском сверкнули в лучах солнечных. Презирая желание обнять девушку и провести рукою по ее волосам, похожим на дорогие шелка, Владимир покинул княжий двор, велел оседлать Бурана и в дикой скачке утопил свои страдания и тоску. Но сейчас, когда солнечный диск сменила в небе луна, когда ночные птицы запели в рощах свои сказочные трели, а он снова увидел мир жадным звериным взором, та тоска вновь вернулась, и принялась терзать его с новой силой. Чтоб хоть немного отвлечься, Владимир прилег под орешником и смежил веки. Потихоньку, но сон сморил его – слишком много дней и ночей, оберегая покой княжеского престола, рыскал он без сна и отдыха по кручам у Днепра… Вдруг чуткое ухо даже сквозь дрему ухватило слабый и полный отчаянья девичий крик. Он узнал этот голос – волком или человеком, во сне иль наяву, даже с того света узнал бы его Владимир. То кричала Анна…. … Жаркая душная ночь пробиралась в покои, словно кошка, неслышно крадучись по подоконникам, скользя по стеклам цветных витражей, и ей не было дела до того, что юная княжна не могла заснуть. Перед мысленным взором теснились воспоминания – ушедшее без возврата детство, радостный смех счастливых родителей, улыбка матери в ответ на влюбленный взгляд отца. Увы, никогда Анне не пережить таких же пленительно-сладостных минут! Даже если и согласится она раз и навсегда принадлежать мужу, разве смогут эти холодные глаза улыбнуться ей так, чтобы замирало сердце, разве способны эти всегда плотно сжатые губы сказать ласковое слово? Лишь боль, усталость и тоска в тех глазах, а на губах для нее припасена только презрительная усмешка! Почему так? Снова и снова мучаясь подобными вопросами, княжна не услышала, как под окном раздался легкий шорох. И тихий вскрик. И свист – едва ощутимый – заносимого в воздухе клинка. Слишком поздно поняла она, что у двери происходит неладное, выбежав из покоев, увидела, как истекает кровью ее стража, а потом – грубые руки схватили сзади, окровавленная ладонь зажала рот и, проваливаясь в беспамятство, девушка медленно опустилась к ногам вражеским. Последним, что услышала она из обступившей сознанье тьмы, были слова: «Княжна это! Ольгерд щедро отблагодарит нас!...» А потом наступила тишина… Она очнулась от студеной воды, которая сотнями иголок вонзилась в кожу и прояснила затопленное тьмой сознание. Масляные светильники горели ярко, и темный дым от них клубами поднимался к небу. Земная твердь под ногами слегка покачивалась, поэтому девушка вскоре поняла, что находится на лодке… Вернее, на варяжской ладье… Волны Славутича плескались за бортами, мерно ударяя о дубовые доски. На покрытой мехами лаве сидел человек и смотрел ей прямо в глаза. Вернее, хищный взор заглядывал в саму душу!... Смутно и неясно, но Анна помнила этого свирепого воина. То был Ольгерд, убийца ее отца… - Проснулась, Анна… - тихо протянул он, и недобрая усмешка скользнула по лицу. - Чего тебе нужно, Ольгерд-воевода? Проиграли битву твои слабые псы, оплотом Христовой веры остался славный Киев! - Твоя вера – ничто, супротив моих всесильных богов! – Ольгерд встал и подошел к лежащей на палубе девушке. – Не они ли помогли мне ТЕБЯ заполучить?.. - Ты никогда меня не получишь! – выпалила Анна.- Лучше смерть!.. – и сразу осеклась, с болью понимая, что находится в полной власти вражеской. Совсем уж зловеще захохотал воевода: - Смерть, говоришь, предпочитает гордая княжна? Ну что ж… Ты будешь молить о смерти! Да только я подумаю, когда тебя ею помиловать… Она ваша! – кивнул он столпившимся вокруг варягам, и когда они толпой кинулись к обретенной добыче, брезгливо сморщился: - Не здесь! На берег сойдите! – и ушел, наслаждаясь криком ужаса, вырвавшимся из уст золотоволосой княжны… Уже на песке у берега Анна поняла, что всё кончено. Даже если ее пощадят, сохранив жизнь, она уже не сможет дальше радоваться каждому дню, и только смерть смоет позор бесчестья! Какой-то варяжский пес отбросил ее на берег под хохот собравшихся вокруг друзей. Когда до слуха донесся треск разорванной одежды, она слабо вскрикнула. Но что от того???? Ждать помощи было неоткуда. Обезображенное похотью лицо врага все ниже склонялось над ней, когда неожиданно неведомая сила отбросила негодяя от испуганной жертвы. Свирепый зверь, оскалив клыкастую пасть, появился на берегу так неожиданно, словно вынырнул из самой преисподней! Серая шерсть при свете месяца отливала серебром, тяжелый взгляд ввергал в пучину ужаса… словно парализованные, варяги, замерев, глядели на волка, не в состоянии ступить ни шагу. Потихоньку придя в себя, они начали медленно отступать к лодке, понимая, что златовласая красавица теперь не им достанется. Уже воды Днепра мягкой прохладной пеной прикоснулись к ногам, когда один из варягов, тот самый, что разорвал на княжне одежды, немного успокоившись, достал из-за пояса длинный нож. О, напрасно! Сталь тускло блеснула в лунном свете, разбудив в сердце Владимира такую ярость, какой не видывали даже вечные звезды, его ночные спутницы. Молнией быстрой, громовицей, он бросился на обидчика, и белые клыки вонзились в мягкую плоть, а потом он бросился на второго человека, и на третьего… Круша кости и терзая плоть, снова и снова яростно бросался на врагов, не ведая пощады, не чувствуя ничего, кроме желания удовлетворить эту дикую жажду мщенья, заполонившую волчье сердце. А, может, человеческое, под серою шкурой спрятанное? Немного успокоив кипящую от ненависти кровь, Владимир осмотрелся: вокруг кровавыми грудами лежали людские останки. В лодке, так и не отчалившей, скованный страхом, притаился еще один человек, но его уже нечего бояться - ни нынче, ни потом не вернется он с мечом в землю руссов! А совсем рядом, кутаясь в ночную тьму, сидела на траве Анна. Припухшая от удара щека посинела, кровь запеклась на закушенных губах, разорванная одежда едва ли прикрывала тело. Но даже такой она была… прекрасна. И смертельно напугана… О Господи! Ведь это ОН ее так напугал! Своей дикой яростью, клокотавшей в венах, животной жестокостью, с коей убивал он только что своих врагов. Отойдя на несколько шагов назад, волк быстро развернулся, готовясь к прыжку, пытаясь как можно быстрее скрыться в темноте и не пугать больше свою маленькую княжну, пока Анна, с трудом пытаясь подняться, не смотрела на него. В это самое мгновение девушка тихо позвала: - Владимир!... – и, поднявшись, наконец, с мокрой от росы и крови травы, подбежала к зверю, обхватила его руками за шею и выдохнула в серую жесткую шерсть: - Владимир… спасибо тебе… Она узнала его, поняла все, что нужно было понять… Она его не боится – разве могло быть для проклятого воина большее счастье в тот незабываемый миг?.. Лишь только тонкий лучик, первый вестник рассвета, скользнул по прибережным травам, Владимир открыл глаза, снова увидев цветной мир вокруг. Тело стонало и ныло – видать, не только врагам досталось в смертельной схватке у кромки Днепровых вод: его рука была располосана почти до кости, пара ребер сломана, спину ломило. Ольгердовы ратники отбивали его от схваченного товарища веслами – не иначе! Тряхнув непокорной челкой, молодой человек медленно направился в княжий терем. Он не видел Анну с той самой минуты, когда верный Буран въехал с ней в городские врата. Что произошло дальше, Владимиру было неведомо. Но он знал главное: жена жива, здорова и, хоть напугана, слишком не пострадала. Что бы произошло, появись он на несколько мгновений позже, не хотелось даже представлять! В доме Осколда было неспокойно: испуганные прислужницы и гридни сновали туда-сюда, воины несли караул, князь, срываясь на крик, отдавал приказы. Владимир схватил первого же стражника, что попался на глаза, и, забыв о ранах и боли, тряхнул его со всей силой: - Кто охранял покои моей жены? Испуганный человек молчал, и только страхом веяло от его лица. - КТО??? – прокричал Владимир еще раз. До него не сразу долетели слова князя: - Успокойся, некого винить уж за то, что стало с Анной - ее стражи мертвы… Махнув рукой и на незадачливых стражников, и на взволнованного Осколда, молодой человек бросился в опочивальню Анны. Она лежала, завернувшись в меховое покрывало, в прекрасных синих глазах застыли слезинки, и, словно звездочки в предрассветный час, сияли на длинных ресницах. Со страхом повернувшись на звук захлопнувшейся двери, она увидела мужа и заметно расслабилась. - Владимир…- даже сейчас ей было немного трудно произносить его имя. Гораздо легче было, подумалось княжне, обнимать за шею серого зверя… - Тихо, молчи… - молодой воин подошел к постели и присел на краю. – Отдохнуть тебе надо, поспать и не бояться. Никто более не посмеет к тебе прийти! Никто руки не поднимет! А завтра с восходом солнца ты поедешь в мой дом, что в лесах древлянских. Там ты будешь в безопасности, Анна… - он встал, чтобы уйти, но тонкая рука схватила за полу плаща. - Не уходи, останься… Ничем тебя не упрекну, и твоей буду, всегда, пока не прогонишь… Не сейчас хотел Владимир сие слово услышать. А хотел ведь – не было смысла пред собою лукавить: чем-то затронула жестокое сердце юная княжна. Но суровый час войны требовал отдать себя полностью пламени битв, и родной земле, и вере, которую присягнул до конца дней своих защищать. Резко встав с богато убраной постели, он направился к двери, услышав за спиной полустон Анны: - Но почему? Я ведь сама так решила! Чего ж еще? Что ты хочешь услышать от меня? Он не обернулся. - Завтра на рассвете ты поедешь в край древлянский. Здесь слишком опасно. Не хочу я, чтоб собаки подлые впредь мою жену выкрасть пытались! Его слова прозвучали как приговор, холодной сталью булатного меча отсекая все те тонкие нити, что судьба натянула между ними сегодня ночью. На том и порешили… Утром следующего дня в окружении всадников-стражей княжна Анна тайно покинула Киев и направилась на северо-запад, туда, где в дремучих лесах затерялся славный Искоростень, столица княжества древлянского, а неподалеку был и дом Зигфрида, что отныне станет ее домом, до конца дней, навсегда. Немного успокоившись после отъезда жены, Владимир с новым рвением занялся укреплением киевских валов. Не подарит Ольгерд-воевода ему первого поражения. Хорошо хоть в смерти Анны от клыков волчьих не засомневается, да искать ее не начнет! А всё остальное Владимир преодолеет с легкостью. Так всегда было. А потом… Душа слабо, почти неслышно шептала ему ответ на вопрос, чего бы потом хотелось великому, храброму воину. Само того не желая, но соглашалось сердце с неожиданной правдой. Ему нужна была только Анна…С тех самых пор, как узрел ее, стоящую у княжего престола, в золото и бархат облаченную, ни о ком больше думать не мог он. Потому-то такой резкой болью отозвался внутри ее испуганный затравленный взгляд, когда молодой муж пришел в спальню взять принадлежащее ему по праву… Потому и не отходил от городских врат даже в суровом облике волчьем. Потому, забыв о боли, разрывал в клочья врагов и топил предсмертные стоны в их крови – ведь посягнули на самое святое, что у него было, на его Анну… За ее теплый взгляд, за улыбку, сорванную случайно со сладких губ, готов был он еще сотни раз сражаться против варяжского войска. Боже всемогущий, как же он любит ее! Эта истина открылась внезапно, но вмиг объяснила каждый вздох, каждый шаг, каждую боль, терзавшую сердце ржавым мечом. Владимир тут же велел седлать коня и ехать, не медля, ехать домой, к ней, сказать о своих чувствах и лишь надеяться на взаимность. Разве не сможет он, в конце-то концов, завоевать неприступную душу гордой княжны? Но вдруг тревожно затрубил рог на вражеских ладьях. Ольгерд был снова готов к битве – теперь уже, не у заводей прячась, а открыто предлагали варяжские воины сразиться. И, долю Киева в честном бою решая, славу обрести или в бесславии главу сложить, уходя в вечность. И принял бой седовласый Осколд, и тучи стрел вражеских тенью легли на узкие киевские улицы, и в полях у Днепра началась сеча великая… А в это время среди диких густых лесов в тереме, скрытом от постороннего глаза, сидела у окна его маленькая хозяйка. Грустно взирая на величественные деревья, уже не одну сотню лет повидавшие, она думала о дяде, которого оставила в земле Полянской, о славном городе, который пришлось бросить навсегда, но все эти мысли и воспоминания меркли, стоило лишь воскресить в памяти грустный взгляд серых очей. И омуты Днепровые не были такими бездонными, и не холодное море краев варяжских, а родное небо, подернутое поволокою дождя, отражалось в них, и хотелось с головой броситься в этот омут, птицею сизокрылой взлететь в небо и остаться там навечно! «Владимир…» - прошептали губы. Каким он был тогда, когда защищал ее от Ольгердовых воинов: свирепым и яростным, безжалостным и кровожадным… Но именно в ту ночь она перестала его бояться. Ведь ради нее рисковал он самой жизнью, бросаясь на врага окаянного! Когда утром остаться его просила, не сказала Анна главного: не ради долга, ни в благодарность хотела она быть с ним. Но странное чувство, неясным пламенем томившее душу, тогда еще не разгорелось так сильно и стремительно, как в разлуке с мужем. Сейчас ей стали дороги и его серьезный взор, и безрассудная храбрость, и даже волчье обличье, страх на люд нагоняющее. Хотелось прижаться к нему щекою, но ощущая уже не грубую звериную шерсть, а мягкие волосы, черные как вороново крыло, и погрузив в них пальцы, притягивать лицо мужа все ближе и ближе, шепча, как он ей дорог, как она скучала по нему и жалела о глупых своих выходках и резких речах. Он поймет ее страхи, всё простит, и они обязательно будут счастливы – иначе не может распорядиться судьба, так сказочно сведшая их посреди людской суеты. Вот только нынче смута великая над Киевом – присланный князем гонец сообщил о надвигающейся битве. Сердце тревожно стучало и рвалось к НЕМУ! Зачем же уступила она слову мужа и согласилась покинуть стольный град? Могла бы с ним быть, обнимая после кровавой сечи, омывая его раны и шепча: «Люблю, люблю, люблю….» Господи всемогущий! Так вот что происходило с ней все это время?! Смертельно боясь воина-волка, ненавидя его за то, что не по ее собственному желанию своей женою назвал, она все равно его успела полюбить. Если и пугал ее серый взгляд, то только холодностью! Анна встала – за деревьями догорали последние отсветы заката… Сейчас он превратится в волка, и снова будет разить врагов. А может, битва уже закончена, и он убежит в зеленые дубравы, под сенью которых упоительно и сладко поют соловьи, и подойдет к тому ручью, где впервые встретились они лунной ночью, и глоток за глотком утоляя жажду, вспомнит о той, что ждет его дома, и захочет, может статься, приехать к ней…. Девушка прикрыла глаза и снова увидела одновременно чарующий и леденящий душу стальной взгляд… …Увы, Анна не ведала, что его обладатель уже спешил к ней – и темная безлунная ночь окутала его своим покровом. Где-то неподалеку, едва поспевая за нетерпеливым хозяином, постукивал подковами его верный Буран. Неясные очертания лесных деревьев и кущей проносились с бешеной скоростью, а его глаза видели только милое лицо, обрамленное, словно сиянием, золотыми волосами. Что скажет жена, когда он так неожиданно переступит порог родного дома? Совершенно не хотелось думать об этом волку, другие мысли и мечты полонили душу. Анна, нежная, страстная, невероятно красивая, грустно улыбаясь ему, звала по имени и шептала «Люблю…» Вдруг сказочные мечты разбила вспышка боли – резкая и острая, она пронзила лапу и застыла на кончике стрелы. Метко и точно попал невидимый охотник. Владимир почувствовал, как слабость начинает медленно растекаться по телу. Не в силах больше идти, он остановился и огляделся по сторонам. Звериное чутье подсказывало: враг рядом, слишком близко, чтоб можно было скрыться в темноте и подождать, пока боль не утихнет. А значит, надо было сражаться! В конце концов, ему же не впервые бросать вызов затаившейся в лесах смерти! Волчьи зрачки немного расширились, уловив движение впереди: человек десять - не меньше, с луками и рогатинами. Облава на волков… Ну что ж… Пора бы вспомнить, что не только волчье сердце бьется сейчас в груди, короткими толчками перегоняя кровь. Он прежде всего человек – и сможет обхитрить незадачливых ловчих. Согнув лапы, Владимир тенью скользнул по примятой траве, уходя от погони. В этот миг слух пронзило жалобное ржание. Буран! Добрались до него! Но зачем охотникам конь? Разве только… они знают, кого поймать намерены в ночном лесу… Буран заржал еще раз – тихо и слабо, будто прощаясь, Владимир метнулся в ту сторону, позабыв о боли и опасности. Но было слишком поздно: верный конь уже мертвый лежал на земле, и десять стрел пронзили его доброе сердце. На волка набросились охотники-варяги – несомненно люди Ольгерда, мерзкие презренные псы, кованная сталь пронзила тело, и кровь мутным потоком полилась из раны. Вдруг что-то изменилось… Владимир и сам не понял сперва, отчего такими далекими показались звезды… Просто, он слишком давно не видел их глазами человека! Едва успев выхватить меч, хранящийся в ножнах у стремени, он набросился на врагов, превознемогая боль и слабость. Он обязан выжить, приехать к Анне и, если такова судьба, умереть на ее руках… Юной княжне не спалось той ночью. Смутная тревога, вот уже несколько дней терзающая душу, сегодня была особенно сильна. Грустной тенью блуждая по терему, она молила Бога о возможности поскорее увидеть мужа: - Господи, верни его мне. Не о чем более не порошу тебя, и все испытания приму, только позволь мне снова его увидеть! Но отвечала ей лишь тишина с печатью молчания на сомкнутых устах. Войдя в просторную опочивальню, Анна без сил опустилась на ложе и прикрыла глаза. Незаметно подкрался сон, и, окутав ее своим невидимым покрывалом, унес в страну мечтаний… Вдруг двери резко открылись. Девушка вскинулась на кровати, боясь даже предположить, кто ворвался в ее покои. Но тревога сменилась слепящей радостью, когда она увидела молодого воина, навсегда пленившего ее гордое сердце. - Владимир, ты вернулся! Ты приехал ко мне!!! – Анна радостно бросилась на шею возлюбленному, и долгожданный поцелуй, нежный и пьянящий, словно мед, был наградой за это бесконечно долгое ожидание. Он целовал ее страстно и неистово, расплетая шелковую косу, и пшеничные волосы целебной прохладой прикасались к его горячим рукам. - Анна, Анна, Анна… - только и мог шептать он дорогое имя. Девушка немного отстранилась, взглянув в серые глаза, потянула промокший черный плащ и с ужасом обнаружила запекшуюся у левого плеча кровь. - Ты ранен… - прошептала она. Но голос, глубокий и уверенный, ласково прошептал: - Не опасна рана. Главное, что ты со мной - теперь мне уже ничто не страшно!... Я люблю тебя, княжна Анна, с самой первой встречи и навсегда! И буду с тобой… Пока не прогонишь… Она лишь улыбнулась, услышав почти слово в слово повторенное ее собственное обещание. - Ну что ты… Милый мой, хороший, я тоже люблю тебя, мой лунный воин, мой храбрый защитник, мой дикий волк… Он снова сжал ее в объятьях и, легко подняв, уложил на мягкие подушки. - Горлица моя, звездочка моя ясная, самая красивая, самая нежная моя девочка… - горячие губы заскользили по белой коже, заставляя забыть обо всем на свете. Сильные руки, настойчиво лаская, избавляли от одежды. Мир кружился все быстрее и быстрее, и горящие глаза мужа уносили Анну туда, где не было ничего, кроме звездного неба да его сладких поцелуев. В двери настойчиво постучали, и взволнованный слуга позвал: - Открой, госпожа!!! - Прочь!.. – охрипшим голосом крикнул Владимир, не сводя глаз с прекрасного лица лежащей в его объятьях девушки. Ее глаза, как бездонные омуты у Днепровых круч, озаряли его божественным светом. Его губы, сладкие и терпкие одновременно, шептали ей о любви. - Да, Владимир! – тихо простонала Анна, и выгнулась в его руках навстречу испепеляющей лавине страсти… В опочивальню снова настойчиво постучали, эти гулкие звуки отзывались в сердце. Им не хотелось внимать, их не хотелось слышать, но не скрыться и не сбежать было от наступающей со всех сторон тревоги. Владимир по-прежнему крепко обнимал жену, и горячие руки скользили по обнаженным плечам девушки, а губы целовали прикрытые глаза и золотые шелковистые волосы… - Госпожа, открыть ты должна… Горе великое!... - заголосила за дверью старая служанка. А голос мужа, вкрадчивый и мягкий, начинал стихать, словно его обладатель все больше и больше отдалялся, уходил, исчезал во мгле. Анна медленно просыпалась, выныривая из пленительного сна, возвращаясь в жизнь, где даже самые светлые мечты, увы, не всегда сбываются. - Горе великое нависло над нами черною тучею…. – девушка только краем сознания понимала смысл услышанных слов. Она все еще чувствовала руки Владимира на своем теле, и искала мужа рядом в постели, и, не находя, никак не могла отличить сладкий сон от темной яви, в которой она была совершенно одна. Когда последние грезы растаяли в сумраке комнаты, она нехотя поднялась и открыла дверь - притихшие слуги потупили взор, и сердце остановилось в груди. Какая сила подсказала юной княжне о беде случившейся? То ли ангел светлый, хранитель, то ли демон, из ночи пришедший, – да только правду подсказали, не обманули на сей раз хрупким обещанием счастья. - Что с ним? Тишина повисла в тереме. В ней черным туманом клубилась скорбь, заполонившая не только коридор и гридницы, но и человеческие души. - Он ранен? И снова лишь бешеный стук сердца нарушал молчание вокруг. - ОН умер... – сказала и осеклась, ведь не вопросом прозвучало сие, а твердой уверенностью в свершившемся. Седовласый слуга, помнивший еще славные походы князя Трувора, вздохнул и молвил: - В лесу неподалеку нашли мы господина нашего. И конь его, Буран, рядом лежал, стрелами пронзенный… Не уберегли мы Владимира, сына храброго Зигфрида… - Как же так получилось? Неужто облаву устроили враги окаянные? Ведь ночь вокруг, а ночью он… Голос отказывался повиноваться, и слова, вылетая из уст, замертво падали к ногам княжны. А в ушах до сих пор звучало: «Милая моя, горлица моя, люблю….» Из синих очей лились горячие слезы – только не замечала их гордая Анна, дщерь Дирова. За нее продолжил слуга так и не сказанное: - Зверем диким он ночь покорил. Да только перед лицом смерти отступило проклятье… Смерть… Короткое слово, но как же непоправимо оно и сколько горя черного таит в себе. Перечеркивая надежду, убивает и жжет душу… Смерть… Анна словно очнулась от тяжелого морока, в котором потеряла все, но стала сильнее и старше. - Видеть хочу… его … - так и не смогла произнести: «тело бездыханное». Во дворе у крыльца на черных ношах лежал ее муж – кровь застыла на холодной бледной коже, безжалостный ангел с темными крыльями навечно закрыл грустные серые глаза, сомкнул насмешливые губы. В руке зажат меч – последние минуты жизни он провел достойно, и погиб, как великому воину должно, – сражаясь за веру. - Владимир… - слез уже не осталось. Да и откуда слезы у мертвых? А ведь она уже не жива – юная влюбленная княжна умерла в тот самый миг, когда узнала страшную весть… Вот только глаза еще видят небо, прохладный ночной воздух еще превращает в пар легкое дыхание, а руки… Руки тянутся откинуть со лба непослушную черную прядь, слипшуюся от крови. Не его – врагов… Это Анне точно ведомо… Лишь у плеча его кровь запеклась, совсем как во сне… «Почему?...» - устало вопрошает сердце. - ПОЧЕМУ???? – испуганные слуги встрепенулись, услышав, какой сталью звучит всегда мягкий голос госпожи. - Почему Владимир умер – ведь нет на нем ран глубоких!!! Он воин, и в сражениях хуже бывало, и кровь рекой лилась, и кость ломалась, не выдержав вражеского натиска! Да только ЖИВЫМ выходил он из каждой битвы!!! - Не встречал раньше наш воин супостата коварнее… Не от ран умер он. Отравленной стрелою оборвало молодую жизнь…. - … Госпожа, схоронить его надобно… Не ровен час – прознают о смерти демона враги лютые, и в пламени падет наземь ваш высокий терем…. - Нет… - тихо-тихо, словно журчит ручей, а потом громче и уверенней: - НЕТ! Он жив! ЖИВ!!!! – и упала раненной птицею к ногам убиенного мужа, повторяя словно молитву: - Владимир, Владимир, очнись, очнись, мой милый, хороший, любимый, вернись ко мне… вернись! ВЕРНИСЬ!!!!! – А потом наступила тишина. Она вдруг поняла: не вернется никогда. И всё потеряло смысл…. Целую ночь сияла над лесами зловещая полная луна, подернутая сизой поволокой облаков. Буйные ветры высоко в небе превращали туманные полотна то в причудливые воздушные крепости, через неприступные валы которых не пробраться нашим мечтаниям смертным, то в мертвые руки, жадно тянущиеся к живой душе и стискивающие ее в последнем объятье. А когда на утро взошло багряно-красное солнце, заливая землю жидкой кровью рассвета, над кронами старых дремучих дубов – ввысь, доставая до самых звезд – взметнулось пламя погребального костра. Яркие огненные языки сжигали тело молодого воина и душу его юной жены. Три дня Анна блуждала духом неприкаянным, до конца не веря в происшедшее. Три бесконечно долгих и ужасных дня, покрытые мраком и слезами, которые уже устали литься – так велико и необъятно было горе. В первый день она просто стояла у того места, где лесные ветры разнесли над землею прах ее мужа, и обеспокоенные слуги видели в синем взоре мутный туман безумия. Ее пытались отвести в покои, но с плотно сжатых губ слетало лишь тихое «Идите прочь…» Как же они все не понимали? Пока еще носится над землею поземкой сизый пепел, пока еще терпкий запах гари витает над широким дворищем, а птицы в чаще тревожно перекликаются, чуя смерть, - ее Владимир здесь, он рядом с ней, и так же ласково перебирает локоны, и так же нежно прикасается к бледным щекам… «Горлица моя….» Миг за мигом встают в памяти картины их ночи – лишь сном нечаянным оказались самые счастливые мгновенья ее маленькой и никому не нужной жизни! И его серые глаза серебристыми всполохами горят в темноте спальни… Зачем она увидела его – так близко? Зачем обнимал он ее во сне – так сладко? Зачем шептал о своей любви, которая умерла вместе с ним, – так страстно? И навек поселившаяся в сердце тоска ответила: «Зачем? Но ты ведь сама просила – увидеть его хоть раз, сказать, как любишь и скучаешь! Увидела – и не вини других. Это ты отказалась от Владимира в лучах летнего заката. И его больше нет». Девушка вздохнула: «И меня больше нет…» Решение было принято… Лишь только новый день родился в золотистых лучах, в осиротевший терем воина-волка прибыл гонец от князя Осколда. Недобрые вести слал племяннице Киевский владыка. С гордо поднятой головой выслушала Анна рассказ о том, что варяжский воин, в лодке притаившийся, рассказал Ольгерду о сером волке по имени Владимир. Не трудно было догадаться воеводе, кем был тот зверь лютый. Однако же, в чудеса не веря, призвал он верных ему негодяев, живущих в Киеве славном, тех самых, что помогли княжну похитить, подлых предателей, коих породила земля Полянская. Разведав, кого Владимиром кличут, догадался Ольгерд, что то и есть враг его главный, и темной ночью устроил травлю на храброго волка – суровую и беспощадную. Слишком поздно об измене донесли Осколду лазутчики – уже успел направится в древлянские леса воин, коему Киев был свободой обязан. - Прощения просит великий князь у тебя, прекрасная Анна, что мужа не сберег... – склонил главу посланник. - Чего уж там… - тихий грустный голос княжны уже не звенел струною в летних сумерках. – Поздно нынче винить кого-то в том, что случилось. Ибо НЕТ его. Вздохнул полянин: - Со мною князь велел тебе ехать. Спокойней и безопасней в Киеве-граде, нежели в высоких и дремучих лесах земли древлянской. - Некуда мне ехать. Здесь до конца дней останусь, в вотчине мужа моего, бесстрашного Владимира! Резко развернувшись, Анна скрылась под сенью терема, рукою дав знак посланнику Осколда домой возвращаться. А как только смолк за вратами топот конских копыт, она приказала собрать небольшую дружину, седлать лошадей и в путь собираться. - Решила все-таки в стольный град вернуться, госпожа? – не упрекал ее старик-слуга, только спрашивал. - В Искоростень мой путь лежит. Неподалеку от него терем князя Трувора. – Немного помолчав, Анна вскинула голову, и золотые косы, подернутые пеплом седины, блеснули в солнечных лучах, словно саван на лице умершего пред погребальным костром. – Поговорить мне с братом Рюрика надобно… Она и сама еще не знала до конца, что такой невиданной силою тянуло ее к дому Трувора, надеялась, что станет легче ей с тем, кто с детства знал и Владимира, и о проклятье его жестоком. Целый день ехала княжна киевская, пока вдалеке среди деревьев не разглядела крепостные валы и острия частокола. Князь Трувор с почестями принял жену сына Зигфридова, да только горестную весть принесла синеглазая красавица. Когда новость о смерти молодого воина наполнила сердце тягостной болью, Трувор поднялся с богато убранной лавы и подошел к окну. В сиянии заката разноцветные витражи бросали причудливые тени на седую бороду русса, а выцветшие с годами очи полыхали ярким огнем, как когда-то, во времена былые ушедшей молодости. И суровые уста рассказали историю о храбрости и предательстве, от которой кровь может застыть в жилах. - В далеких землях бывать твоему супругу доводилось – и за веру христианскую немало крови он пролил. И смерть сама страшилась его силы и смелости, его ума и твердой руки боялись враги. Только ему страх был неведом, и потому гордецом безрассудным назвали его. Смеясь в лицо опасности, Владимир поражал свом резным мечом вражеские полчища. А самого нелегкая доля поджидала почти дома, в земле русской. Старики волхвы, воина-христианина опасаясь и веры новой не желая, решили избавиться от него. И способ самый ужасный был избран – душу отобрать светлую, вместо нее дать тьму адскую, дух ночного демона, в звериную шкуру облаченного. Меж тех волхвов один был – жестокий и мстительный. Он и наложил проклятье на Владимира, за него самого избрав судьбу его – ведь неволен выбирать ночной волк. Не зря старался окаянный: по условию проклятия, лишь убив своей собственной рукой своего обидчика, мог стать муж твой обычным человеком, как прежде. Разведав о том, супруг твой решил сразить противника в честном бою – да не судьба была… Зигфрид, отец его и друг мой с юных лет, раньше сына на место поединка прибыл, желал он наказать волхва проклятого, сам сразил его и от полученных в бою ран скончался… Владимир же навсегда был лишен возможности вновь обычным человеком стать. - Зачем же Зигфрид так поступил? По что сыну лишь хуже сделал? Иль ненавидел его, или стыдился, не доверял ли?... - Все вовсе не так, девочка. – Князь вздохнул устало, словно переживая заново события пятилетней давности. – Когда о проклятье отцу рассказывал, не знал еще Владимир, как можно снять его. А потом сообщить не успел. - Так как же узнал о поединке Зигфрид? - Волхвы рассказали… Анна совсем уж ничего не понимала: - Да зачем же им?... - Видя, что близко смерть подошла, жестокий чародей, нашего мальчика проклявший, понял, что не уйти нынче от наказания. По его приказу известили о бое Зигфрида, сказали, что погибнуть сын его может и что только смерть колдуна от проклятия избавит. Сломя голову, друг мой помчался на выручку. Когда занес он меч карающий над презренной главою волхва, хитрец смеялся ему в лицо. Знал ведь, что, оставшись волком, сгубит свою бессмертную душу молодой Владимир, жестокостью и кровью низвергнет ее в адово пламя. Не просчитал он лишь одного: смог воин-волк сберечь и доброе сердце свое, и душу чистую. Хоть и разил врагов без счету – так за веру свою сражался. А значит, прощен будет и в раю витать духу его. - Слава Богу… - вырвалось у княжны. Уже к утру велела она собираться своей дружине в обратный путь. На вопрос, к чему спешка такая, отвечала неохотно – что дома легче будет горе пережить, что тянет ее к родному пепелищу, и здесь не усидеть в чужих стенах. Трувор взял юную княжну за руку: - Вы очень любили друг друга? - Да, князь! – и не было в ее голосе ни тени сомнения. Хоть ни разу о чувствах не сказал молодой муж, она видела все в его глазах, в их бесконечной глубине стенала от любви его таинственная и гордая душа. Она же, Анна, была слишком неопытна и глупа, чтобы разглядеть любовь – и в его, и в своем сердце. А когда смогла наконец, когда себе призналась, - поздно было, слишком поздно… И каждый удар в груди, и каждый вздох напоминали ей о том, чего не исправить, и о том, кого не вернуть. Дорога домой показалась слишком быстрой. И короткой. Отстукивая минуты до вечерней зари, сердечко княжны билось гулко и часто: «пора, пора, пора!» Вот уже и первые всполохи заката загорелись вдалеке за лесом. Небо, прежде ясное и прозрачное, покрыли тучи, предвестники тьмы. Анна прошлась по терему – слуги, доделывая свою работу, собирались ко сну. Вышла во двор: на месте погребального костра уже не осталось ни единого напоминания о черноволосом красавце, ради которого она была готова теперь на все. Оставив позади убранные траурными лентами и стягами врата, Анна углубилась в лес, шла долго, пока не добрела до маленького источника, спрятанного от любопытных очей в густой чащобе. Еще в первый свой день пребывания в доме мужа обнаружила она этот ручей, почти такой же, как и тот, где ночного волка впервые встретила. Потом иногда приходила сюда в блеске утра или в полуденный зной, пытаясь разобраться с обуревающими душу чувствами, - особенно, когда понимать начала, насколько молодой муж ей мил и дорог. И вот снова пришла она к ледяному лесному ручью, прикоснулась рукою к прозрачным водам, но не почувствовала холода. Зато неуловимо ощутила, как последний солнечный луч скрылся за небосклоном. «Ты сейчас волком бы обратился…Владимир… Любимый… На свадьбу нашу, как на крест, шла, а нынче без тебя нет мне жизни. Умер ты – и меня тоже не стало, вместе сожгли нас на высоком погребальном кострище – так и стоило мне умереть! Только так! Но и сейчас еще не поздно: пусть рая мне не видать, но без тебя и на земле ад кромешный». Девушка отошла от кромки воды и меч, припасенный из дому, сверкнул холодным блеском. Гулким эхом полетело над лесом последнее «Прощай!!!» - и острая сталь разорвала нить, связывающую Анну с уже не нужной ей жизнью. Воды источника окрасила багрянцем горячая кровь и, застывая на ветру, уносила хрупкую белокурую девушку в легенду… ***** Догорает восковая свечка, и темные тени ложатся в углах комнаты. Непрестанно кажется, что в них прячется домовой, потому слугами приказано не гасить светильники на ночь. Добрая нянечка заканчивает свой грустный рассказ, и слезы наворачиваются на глаза. «Но как же так, няня? Разве они не заслужили счастья?» «Заслужили, лапушка, да только не удержали. Выскользнуло из рук счастье-то – и было таково!» «И совсем-совсем нельзя ничего поделать было?» - всхлипывает малышка. Жаль ей героев старинного сказания – да еще и зовут их так же, как ее саму и ее названного брата, молодого барона Корфа. «Поделать?» - добрые глаза старушки лукаво прищуриваются: «Чего уж – раз померли оба? Хотя… сказывали тогда в Киеве-граде, что души их так и не простились с землею. Храбрый воин за веру нашу жизнь отдал, и в раю светлым ангелом должен был витать. Но жестоким, гордым будучи, милости не ведая, прогневил Господа, и врата рая закрылись пред ним. А Анна-то руки на себя наложила, и в аду гореть ей следовало – да только любовь великая вознесла ее из мрачной преисподней. А еще поговаривали, что минёт тысяча лет - и они вернутся: золотоволосая красавица и молодой воин – волк полуночный. Вернутся и смогут изменить горькую свою судьбу…» «А как?» «То мне неведомо… Может, путь их новый любовь указать должна, может, гордыню побороть надо или страх… Кто знает?...» - няня охает, взглянув за окно: «Уж ночь на дворе, и спать тебе час, Аннушка! А я все побасенки рассказываю!» Она поправляет кружевное покрывало и зажигает новую свечу – чтобы юной барышне не было страшно. «А теперь спи! И не забивай свою хорошенькую головку старушечьими россказнями». Девочка согласно кивает и закрывает синие глаза. Губки шепчут слова вечерней молитвы, и, проваливаясь в сон, малышка просит Бога хоть одним глазком посмотреть на храброго оборотня и прекрасную киевскую княжну… «Темные струйки крови медленно окрашивают воду в багровый цвет. Капля за каплей жизнь покидает хрупкое тело. Темнота обступает со всех сторон, и нет ничего, кроме всепоглощающей боли…» Анна проснулась в холодном поту. Не в силах отличить кошмарный сон от яви, она рывком села в кровати и обхватила голову руками. Восковые огарочки свеч тусклыми огоньками тлели на столе. За плотными шторами не возможно было разглядеть неба, но вероятно, уже скоро придет утро. Девушка быстро встала с постели, оделась, набросила на плечи шаль и выскользнула за дверь. Дом был погружен в полумрак, и в темных углах залегли причудливые тени. Широкий двор усадьбы, покрытый уже начавшим исчезать туманом, был пуст: даже дворовые еще не проснулись и не приступи к выполнению своих обязанностей. За речкой, мерцающей серебром предрассветного неба, раскинулся старинный парк, где так любила гулять Анна всю свою жизнь. Вот и сейчас деревья приветливо склонили к ней покрытые холодной росой ветви. Полуразрушенная беседка вдалеке манила своей увядающей красотой. Поплотнее завернувшись в теплую шаль, девушка медленно пошла по туманной аллее. Откуда они взялись – эти страшные сны, преследующие одиночество ее ночей? Кто присылает их – как наказание, как проклятье, как боль, лекарства от которой еще не смог придумать ни один, даже самый ученый врач? «Никак не понять…» - прошептала она, и словно поддакивая, мохнатые еловые лапы уронили несколько прозрачных капелек росы на белую руку. Поежившись от холода, Анна пошла дальше. Нет, она, конечно же, помнила старинную грустную легенду, когда-то давно рассказанную ее покойной нянечкой – о бесстрашном волке и прекрасной княжне. Неужели всплыли в памяти детские воспоминания? Да так живо, что и по ночам не дают покоя? С каждым новым сном она все явственней, все четче видит жестокие картины из того предания. То холодные глаза воина, с затаенной в глубине тоской, то его губы, шепчущие слова любви грезившей княжне… Только вот самой княжны в тех снах нет… Вернее, она есть, но Анна так ни разу и не смогла рассмотреть ее! - Что же это, Господи!? – в отчаянье девушка заломила руки и подняла чистый взор синих очей к небесам. Сегодняшний сон был особенно страшным. Убитая горем, киевская княжна добровольно ушла из жизни, пронзив сердце острым лезвием меча. И впору Анне пожалеть несчастную… Вот только чувство было такое, словно… словно, это ЕЕ существование оборвалось в один ужасающий миг, ЕЕ не стало, и ЕЕ жизнь капля за каплей вытекала из тела в воды лесного ручья. Присев на покрытую мхом мраморную лавку, юная воспитанница барона Корфа смахнула рукой слезу. Ко всем горестям еще и эти сны… И так сердцу впору разорваться от презрения, которое открыто плещется в глазах ее названного брата. Лишь несколько недель назад Владимир вернулся с Кавказа. Страшная война, в коей довелось ему поучаствовать, так сильно изменила веселого задиристого мальчишку, с которым вместе росла Аня, который постоянно присматривал за нею и защищал от навязчивого внимания Андре Долгорукого, который потихоньку воровал сливки с кухни для ее котенка, а во время летних гроз – а их девочка смертельно боялась – тайком пробирался в ее спальню и развлекал малышку смешными историями, пока она не засыпала, уткнувшись носиком в рукав его рубашки!.. Когда обрадованная известием о его возвращении Анна молнией сбежала по ступенькам и, нарушая все возможные правила приличия, без стука зашла в хозяйский кабинет, Иван Иванович сидел у камина, задумчиво глядя, как пламя обнимает поленья, а высокий офицер в запыленном мундире стоял у окна спиной к двери. Аня застыла, боясь поверить, что это правда, и добрая Заступница вернула ей названного брата. - Здравствуйте, Владимир Иванович! – радостно произнесла она, и хотела, было, присесть в вежливом реверансе, когда молодой человек повернулся. Его серый взгляд сначала озарился непонятным светом, а потом… Трудно сказать, что потом промелькнуло в нем: боль, разочарование или злоба. А может, все это вместе? И сей поток чувств испугал девушку, заставив сердечко тревожно застучать в груди. Робко кивнув, она поспешила удалиться, так и не расслышав скупых слов приветствия от друга детства. И с тех пор будто каменная стена – высокая, непреодолимая – встала между ними… Высоко в небе запел жаворонок – первый предвестник утра. Прозрачные облачка мирно плыли по небу, розовеющему на востоке. Анна грустно вздохнула. Владимир впервые отбыл на Кавказ в девятнадцать, на три года. Когда вернулся – был уже героем, бравым боевым офицером. Тогда говорили, что молодой барон возмужал и стал более суров и требователен. Едва ли Аня верила этим россказням – Володя, которого она помнила, был добрым и отзывчивым. Он не мог безжалостно унижать или насмехаться, не умел быть грубым и жестоким. Увы, повидаться с названным братом ей тогда не удалось – невесть откуда взявшаяся простуда обернулась серьезными осложнениями, и доктор Штерн строго-настрого приказал не разрешать барышне вставать с постели. Исполняя рекомендации врача, Анна лежала и ждала, когда же, наконец, откроется дверь, и ласковая улыбка сверкнет в сером взгляде. Но ни дядюшка, ни Владимир не торопились возвращаться в поместье. А потом это ужасное известие… Как гром среди ясного неба – дуэль! И не просто, а с самим наследником престола. Только храбрый и гордый барон Корф мог решиться на подобное безрассудство. Исход поединка, предрешенный на небесах, был благополучен. Но только не для Володи! С ужасом узнала Анна от поникшего опекуна, что молодого человека сначала приговорили к расстрелу, а потом, сменив гнев на милость, к еще трем годам пребывания на Кавказе – в самом пекле той ненужной и кровавой войны… И вот время прошло. Вернее, оно тянулось медленно, мучительно долго! Но все-таки ОН вернулся! И что встретила Анна? Враждебный, полный отвращения взгляд! С ужасом вспомнила недавнее утро. Тогда, так же мучимая ночными кошмарами, девушка проснулась рано на заре и поспешила из дома под сень старых дубов. Сначала Аня долго гуляла по лесу, потом задержалась у пруда с лилиями, вверяя теплым водам свои заветные девичьи мечты. Возвращаясь к завтраку, она проходила мимо конюшен, когда услышала выстрелы. Испуганно затрепетало сердце, предполагая худшее. А на самом деле просто молодой барин упражнялся в стрельбе. Хмурый и усталый, он палил из любимого пистолета по пустым бутылкам. На лице отражалась такая неистовая боль, что девушке стало не по себе, и она поторопилась отойти в тень сиреневого куста. Но, словно шестым чувством уловив ее присутствие, Владимир резко повернулся: - А-а-а-а… - протянул задумчиво и как-то зловеще. – Это ты… - и, склонив голову, начал бесцеремонно разглядывать обнаженное плечико, с которого сползла небрежно наброшенная шаль. Анна покраснела и отвела взгляд. Он подошел, плавно ступая по чуть примятой траве, и спросил уже резче: - Чего тебе? - Я… просто… гуляла… – собственный голос не слушался и звучал в прохладном утреннем воздухе дрожащей надорванной струной. Его бровь насмешливо изогнулась. - Гуляла? Никак к милому в деревню бегала? – жестоко, словно плетью стеганул. - Владимир Иванович, да что Вы такое говорите? Как можно?... – и снова она осеклась под его пристальным циничным взглядом. - А чего еще ждать от крепостной девки? – казалось, что он давно продумал каждую фразу, каждое слово этих нелепых обвинений. - Но Вы же знаете, что я… как я… воспитана… - залепетала Анна. – Владимир… - НЕ СМЕЙ! – в глазах потемнело от отчаянья и горя – так грубо он ее оборвал. Отступил на шаг и прорычал: - Не смей называть меня так… Ты никто! Выскочка, околдовавшая моего отца да и всех вокруг! Ненавижу! НЕНАВИЖУ!!! - и он направил черное дуло пистолета прямо на нее. Девушка побледнела, но он уже не замечал этого, беспощадно взводя курок: - Ты, вечно путавшаяся под ногами, со своим пением, французским, вежливыми манерами светской дамы, ты ничего этого… не заслужила! НИЧЕГО! А твои волосы… они золотые, и сверкают на солнце, и мягкие, как шелк, твоя кожа белее снега на кавказских хребтах, а твои глаза… Они… Господи… ГОСПОДИ! АННА!!!! – яростный крик взлетел над двором, пистолет, отброшенный в сторону, упал на траву. И на глазах ничего не понимающей девушки молодой барон на своем гнедом жеребце буквально вылетел из конюшни и растворился в туманной утренней дымке. Полы мундира развевались на ветру, черная челка растрепалась от бешеной скачки. Когда всадник скрылся из виду, дрожащая, словно осиновый лист, Анна убежала в дом и проплакала да самого вечера. Она не пришла даже на ужин, сославшись на головную боль, чем вызвала беспокойство заботливого Ивана Ивановича. Но спуститься было бы выше ее сил: невыносимо видеть, как лицо прежде дорогого человека перечеркивает гримаса дикой ненависти. А стоило лишь солнцу склониться к западу – Владимир снова ускакал и просил не ждать его раньше утра… Анна тихонько всхлипнула, по-детски шмыгнула носиком и встала с прохладной скамьи. С тех пор она ужасно боялась Владимира, хотя он больше никогда не угрожал ей, не грубил и не пытался унизить. В серых глазах, таких родных и знакомых, застыло немое презрение. Каждый раз, когда они встречались ненароком за общим столом или в библиотеке, оно ледяной волной окатывало Анну с головы до ног, а сам барон резко разворачивался и уходил. Казалось, он не может ее видеть, вот только девушка едва ли могла понять, чем вызвано такое отношение. Она называла его не иначе как барином, при дядюшке – Владимиром Ивановичем, чтобы еще больше не расстраивать любимого опекуна. Когда в доме бывали гости, предпочитала не попадаться на глаза. Вечером же встретить барона было невозможно: Бог весть, где коротал он ночи, да только не в родном поместье! А завтра… Что же будет? Завтра ей исполнится двадцать… И дядюшка, Иван Иванович решил устроить званый обед, а после танцы, незамысловатые развлечения для соседей-помещиков. Ане вовсе не хотелось пышного и шумного праздника. И было очень страшно, как поведет себя молодой хозяин – это раньше он снисходительно улыбался, когда речь заходила о воспитаннице отца! А теперь не преминет возможности поведать всей честной компании, что за личиной благородной барышни скрывается обычная крепостная! «Помоги мне, Господи…» - устало прошептала девушка и направилась в сторону усадьбы. Скоро будут подавать завтрак... Весь день прошел, будто в тумане. Неясное, мутноватое марево скрыло от людей летнее солнце, а в душах поселилась липкая, неприятная тоска. Иван Иванович с самого утра жаловался на подагру, Владимир снова упражнялся в стрельбе, потом в верховой езде, потом ушел к себе в комнату и потребовал не беспокоить. Анна испуганной тенью неслышно бродила по дому, с тревогой ожидая завтрашнего дня. Она еще не подозревала, какие необычайные открытия принесет ей двадцатый день рождения… Как только погасли последние лучи заката и усадьба погрузилась в сумеречный полумрак, девушка зашла в спальню, быстро переоделась и прилегла на краешек кровати. Как же не хотелось возвращаться к своим страшным снам! Но вскоре хитрец-Морфей заключил ее в свои пленительные объятья. И перед взором юной красавицы пронеслись вихрем события, о которых она уже слышала, да вот только не легенда то была! Словно страницы уже давно прочитанной книги – перелистывала судьба далекое прошлое: смерть отца, а вскоре матери, воспитание в княжеском тереме на берегу великого Днепра, весть о возвращении Ольгерда, приезд воина-волка с серым взором и их грустная свадьба, потом битвы лютые и кровь врагов, застывшая на волчьих клыках, и его глаза, молящие о любви, и отъезд в древлянские леса, и чувство, негаданно отыскавшееся в девичьем сердце, и страшное известие о смерти мужа, а потом – и ее смерть! «Владимир!!!!» - закричала Анна и проснулась. За окнами брезжил рассвет, она так и не закрыла вечером шторы. Новый день, день ее появления на свет, рождался в лучистом солнечном сиянии. Проведя рукой по вспотевшему лбу, девушка прошептала: «Это не легенда… Это же… моя жизнь…» Страшное открытие поглотило душу, словно черная бездна. С каждой минутой все новые и новые детали ТЕХ дней всплывали в памяти, словно поднимаясь со дна мутной и угрюмой реки. Седовласый Осколд по-отечески улыбался ей с высокого киевского трона. Язычник Ольгерд злобно ухмылялся, отдавая ее на потеху своим воинам-псам. А вот… ласковый взгляд мужа из сна, что предвещал его смерть, и тихий бархатный голос шепчет ей: «Горлица моя…» Его глаза сияют, и темная челка падает на упрямый лоб, губы целуют сладко и бережно… Его лицо… Столько видев во сне таинственное предание, Анна никогда не могла запомнить лица храброго волка Владимира. И только сейчас, впервые вспомнив всё, она увидела его пред собою. Увидела и узнала. Прижав к груди дрожащие руки, пытаясь унять неистово бьющееся сердечко, она прикрыла глаза и почти неслышно проговорила: «Это же ты…» Гости начали собираться где-то к полудню. Вскоре лужайка перед домом запестрела яркими нарядами дам, наполнилась дружескими разговорами и тем неповторимым ощущением праздника, что обычно радует наш глаз и слух. Только один человек не веселился в этот жаркий солнечный полдень. Опершись на ствол растущего здесь с незапамятных времен вяза и медленно попивая красное вино, Владимир мрачно рассматривал гостей. Бойкая Лиза о чем-то весело рассказывала офицеру в парадном мундире – Мишелю Репнину, его лучшему другу. Марья Алексеевна по своей давней привычке одновременно обсуждала с бароном Корфом какие-то проблемы и ругала через плечо Петра Михалыча, своего незадачливого супруга. Князь Михайловский, стареющий, но никогда не сдающийся капитан, боевой товарищ Ивана Ивановича, вел содержательнейшую беседу с юной Сонечкой Долгорукой, то и дело пытавшейся под благовидным предлогом избежать компании навязчивого старика. В этой толпе знакомых и не очень людей пару раз Владимир видел и Анну. Легкой птичкой она порхала среди гостей, на правах хозяйки и именинницы получая комплименты, одобрительные кивки и расточая лучистый свет своей улыбки. Поручик вздохнул. Эта девушка появилась в их доме много лет назад – тогда его отец, всегда славившийся добрым нравом, взял на воспитание крепостную сиротку. Так или иначе, но малышка стала частью семьи Корфов, и Владимир не имел ровным счетом ничего против ее присутствия. Даже напротив: в детстве они были дружны, и, будучи единственным ребенком, юный барон с радостью называл синеглазую девчушку Анечкой и младшей сестренкой. А потом он попал на Кавказ, и первый год службы перечеркнул все его представления о мере человеческой низости и жестокости. Но даже тогда окунувшийся в мир войны молодой человек не мог представить, что значит по-настоящему страдать… Пока однажды… В тот день ему исполнилось двадцать… Приняв поздравления от друзей-офицеров, подпоручик Корф решил прогуляться. Вечерний воздух был удивительно чист, и только отзвуки разговоров и смеха, долетавшие под сень маленькой рощи, нарушали величественную тишину. Горы начинали погружаться в сон, а заходящее солнце давно скрылось из виду за каменными глыбами хребтов. Насвистывая песенку, которую в детстве любила петь ему Аня, молодой человек шел по лесной тропинке, покрытой мхом, как вдруг, откуда не возьмись, душу прорезала невыносимая тоска. Накатив, подобно штормовому валу, она накрыла с головой, и сердце заныло тупой болью. Из глубин времени восстали перед ним картины, ужасающие и прекрасные одновременно, и он был в них храбрым воином, жившим в древности, и сражался за свою веру и свою любовь к прекрасной ясноокой княжне. В тот самый миг последний солнечный луч скрылся в зыбком тумане горизонта – и неведомая сила подняла Владимира высоко над землей, а потом безжалостно бросила вниз. Когда он пришел в себя, тело болело, перед глазами плыли яркие радужные пятна, голова кружилась и немного мутило. Странно, но голоса друзей, раньше звучавшие приглушенно и отдаленно, нынче слышались рядом, словно доносились из-за ближайших кустов магнолии. Барон попытался встать на ноги – и тут же понял, что никак не может этого сделать. А через некоторое время, придя в себя, с ужасом осознал, что и ног-то нет! Серые когтистые лапы примяли влажную от росы траву!.. С тех пор и началось это сплошное безумие… Уже утром, проснувшись человеком, Владимир понял, что мутные картины прошлого – это всего лишь воспоминания; пережитые дни и пройденные дороги отчетливо и ясно раскрыли перед ним свои страшные тайны. Изо дня в день, храбро сражаясь, Корф все больше и больше становился похожим на себя прежнего – на одинокого воина-волка, своим мужеством нагонявшего страх на врагов. В ночи он делал успешные вылазки в стан противника, и спрятанная под серой шерстью душа чувствовала чужое зло, ясный разум офицера просчитывал возможности и ходы, память услужливо фиксировала каждую, даже незначительную деталь, чтобы помочь справиться с врагом в бою. Когда на линии царило затишье, волк-Владимир неслышно бродил по лесу, вспоминая отчий дом, родовое поместье Корфов, в котором вырос, и старинный, давно забытый терем варяга Зигфрида, которого доселе почитал своим отцом… А еще… он вспоминал золотые волосы киевской княжны, любовь к которой даже сейчас была главной в его жизни. Анна… Имя, которое звучало в сердце – как песня, как музыка, как молитва. Она была единственной и самой лучшей, память о ней была священна. Что стало с его юной женой после того, как предательски пущенная стрела отобрала его жизнь? Наверняка, обрадовавшись свободе, девушка вернулась в стольный Киев и осталась при дворе Осколда. Потом, верно, нашла себе подходящего супруга, милого сердцу, и вышла за него. По любви… И родила ему детей. И забыла о ночном волке, который умирал с ее именем на устах. Зачем ОН вернулся? Кому снова захотелось наказать воина-оборотня? Да и за что? Разве не искупил он уже грехов своих прежних?! Не раскрылись пред ним двери рая, ад не принял в свои недра – так ведь теперь ему еще горше! Ведь никогда не взглянут на Владимира с благодарностью родные аквамариновые глаза!... И эта жизнь, дарованная вторым шансом, превратится в годы мук без ее улыбки… Анне ненужно возвращаться, она, чистый ангел, давно растворилась в небесной лазури… Его жена… Единственная любовь… Сделав еще один глоток вина, молодой барон вспомнил своё первое возвращение с войны… Надеясь в глубине души, что не останется волком в городе, что отступит проклятье, Владимир еще раз горько разочаровался. Но, невзирая на это, он был рад снова увидеть старика-отца, хотел повидать и сестренку – да Аннушка заболела, не приехала с опекуном в столицу. Планировал поехать к ней с гостинцами, но суровая судьба снова испытала его волю: по прихоти рока, из-за нелепой случайности барон Корф вызвал на дуэль наследника престола… Сейчас, взвешивая те события в сотый раз, Владимир понимал, что его безрассудный вызов был продиктован лишь желанием прервать тяготившее существование. Волчье обличье, столько ночей поглощающее его, претило, было ненавистно. Бросая вызов Александру, поручик Корф осознавал со всею ясностью, что исход дуэли в любом случае трагичен. И был готов с честью принять смерть. Да только старуха с косой снова сбежала… И вот… Кавказ встретил его с распростертыми объятьями – уже во второй раз, нынче как простого солдата, лишенного всех чинов и боевых наград. Тогда-то и взбунтовалась его природа звериная: он вырывал победу у врага, хоть волком под ночным кавказским небом, хоть человеком при свете дня. И вернулся в своем же чине – поручиком. И радостно вошел в кабинет отца, отметив сразу, как тот постарел и помрачнел за время его отсутствия. А потом за спиной раздался серебристый голос Ани, он обернулся – и обомлел: ЕГО Анна улыбалась, стоя у двери – она и не она, такая же прекрасная, но совершенно иная! Владимир застыл на пару мгновений, не зная, как сдержаться, чтобы не броситься к ней, не сжать в объятьях, не перехватить неистовым поцелуем легкое дыхание. Пряча за строгостью свою боль и надежду, он приготовился ответить на ее приветствие, но девушка развернулась и убежала. С горечью барон подумал: «Это не моя Анна…» И то действительно не могла быть она – такой чужой и далекой стала подросшая названная сестренка. С каждым днем он все отчетливей понимал, что белокурая юная красавица, выросшая в его доме – не ОНА… И потому изо всех сил пытался спрятать глубоко в сердце воспоминания о нежной улыбке давно ушедшей киевской княжны. И оттого ненавидел эту девушку – за то, что душа рвалась и металась в ее присутствии, за то, что никогда не смотрела на него благосклонно и была слишком робкой, не чета ЕГО Анне, а более всего за то, что ее волосы, глаза, руки, губы, пленительное тело – всё напоминало Владимиру об утраченной жене. Вот и сегодня Анна так хороша, и гости восхищаются юной прелестницей, и отец гордится – не им, своим сыном, героем Кавказа, несущим уже не первую жизнь тяжкий крест проклятья, - а этой… этой… Сплюнув в сторону, молодой барон залпом допил темно-красную жидкость и, выбросив пустой бокал, направился к толпе гостей. Растолкав не в меру ретивых соседей, грубо пнув проходившего с подносом лакея, он подошел к Анне и, схватив ее за локоть, повел вглубь парка… Когда он посмотрел ей в глаза, девушка задрожала. Да, она до ужаса боялась молодого барина, не знающего меры ни в чем, в том числе и в жестокости. О нем ходили странные слухи, и насколько они были правдивыми или беспочвенными, Анне приходилось лишь догадываться. Корф слыл человеком чести, но все же для него отцовская воспитанница была обычной крепостной. Он каждый день, каждый час и миг напоминал ей об этом, а, следовательно, едва ли барона могли остановить ее мольбы о пощаде. Еще вчера Анна бы с ужасом взирала на своего барина, затащившего ее в самую глушь старого парка, но сегодня… Она смотрела на передернутое злобой лицо, на яростные глаза, сверкавшие холодом лютых крещенских морозов, а видела… Теперь она помнила, чей взор тревожил сердце по ночам, чей голос, дрожа натянутой тетивою, шептал о любви… И в своем жестоком хозяине она видела потерянную любовь своей жизни – ночного волка по имени Владимир. Даже сейчас ей хотелось забыть обо всем и откинуть со лба непослушную темную прядь. - Владимир… - прошептала девушка побелевшими губами и потянулась к нему, забывая обо всем на свете, забывая, КТО перед ней!.. Он с яростью отбросил ее руку: - Как ты смеешь? Скажи, чего ты хочешь от меня? Ты никто! Я привел тебя сюда, чтобы доказать тебе это! – губы произносили жестокие слова, а сердце истекало кровью – болью утраты. «Почему ты так на нее похожа? Кто испытывает меня так жестоко? Если бы я только мог разлюбить ТУ Анну – я смог бы думать о тебе… Но в моем сердце нет места другим женщинам…» Он смерил замолчавшую девушку тяжелым взглядом: - Знаешь, ты ведь ничего ЭТОГО не заслужила!... Маленькая приживалка! («И зачем я только это говорю – мы ведь были друзьями, она была мне как сестра») Пустышка, ряженая кукла!... («Господи, просто мне так больно, так нестерпимо больно видеть эти глаза, и губы, и плечи – у другой…») Все это не твое!!! - А кто меня спрашивал? – на прекрасные глаза Анны навернулись слезы. – Разве я просила, чтобы меня так воспитывали? Дать мне образование было желанием вашего батюшки, Ивана Ивановича, и не нам с вами… Грубый смех был ей ответом: - Ты полагаешь… - Владимир немного запнулся, - ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО думаешь, что я говорю о твоем воспитании? Да всё ЭТО не твоё!!! – Его рука плавно скользнула по золотым волосам, по линии скул, по подбородку, спустилась ниже к шее – и резко отпрянула. - Анна… - невозможно было разобраться, с каким чувством он протянул ее имя. Но прикосновение горячих пальцев отозвалось в теле легкой дрожью. Ей показалось, или на дне безразличных глаз вспыхнули теплые огоньки? Но, в любом случае, они тут же погасли. - Я видеть тебя не могу… - его усталый безразличный голос не мог принадлежать тому, кого Анна боготворила и любила,– безумно любила тогда, тысячу лет назад, а сейчас еще во сто крат сильнее. Тот Владимир был добрым и ласковым, даже когда злился, он старался говорить мягко, звуки лились и накрывали сознание бархатной поволокой. Он был совершенно другим – не чета этому жестокому упрямцу. И все же Анна не смогла удержать мучившего ее вопроса: - Владимир… Иванович… Барин… За что вы меня так ненавидите?.. - ЗА ЧТО? – он снова не выдержал, снова сорвался. – Это МНЕ за что такое наказание – каждый день видеть тебя??? Его слова ударили сильнее, чем хлесткая пощечина.... Ее затравленный испуганный взгляд обернулся тупой болью раскаянья… Две души, навеки сплетенные в вихре судьбы, два сердца, наполненные взаимной любовью, - они снова ничего не поняли, они, заблудившись в житейском тумане, снова могли потерять друг друга… Молодой барон, мрачно сверкнув серыми глазами, ушел, а испуганная Анна в слезах упала на траву: «Ну почему, Господи? Почему именно этот человек смотрит на меня глазами моего Владимира?!» Сквозь причудливое хитросплетение ветвей светило летнее солнце, и только тишина была ей ответом… А в это самое время чей-то темный взгляд следил за Владимиром издалека. Сощуренные глаза недобро сверкнули из-под взъерошенных бровей: «Стало быть, вернулся, воин Христов! Ну что ж… Наш поединок еще не окончен. Я слишком долго ждал твоего возвращения, чтобы снова уступить твою бесстрашную душу – и нынче я не собираюсь платить своей жизнью за твое падение! Ты умрешь волком проклятым, и будешь гореть в пламени твоего ада, и твой Сатана будет смеяться над вечными муками твоими!» Зловещий взгляд наполнился мольбой: «О, Великая Морана! Храни своего верного слугу. Даруй мне силы и мощи – победить супостата! И да отведи от меня меч карающий – ибо тебе одной служу, для тебя, Божественная, мои помыслы и поступки! Ради тебя смерть принял – и вновь в бой бросаюсь!...» На небе заклубились темные грозовые тучи. А может, то древняя могущественная богиня дала знак своему рабу?... До самого вечера молодой Корф старался не встречаться с отцовской воспитанницей. А лишь только умер с протяжным стоном ветра летний закат, он обернулся волком – серым лесным хищником – и устремился в ночь, подальше от этого дома, где, как ему казалось, был всем безразличен, подальше от старика, который в этой, новой и такой же враждебной, жизни стал чужим ему человеком, а главное – подальше от белокурой малышки, лишающей его остатков разума. Да как же иначе – ведь она отражение его Анны, она посмела повторять ее плавные движения, ее губы, улыбаясь утреннему солнцу, расцветали такой же лучистой улыбкой, а большие синие глаза отражали небо – высокое и чистое небо над этими северными землями, которые прошел когда-то, сжимая рукоять меча, его настоящий отец – варяг Зигфрид. Владимир помнил бесконечные истории о тех походах, которые отец рассказывал в его далеком и теперь, казалось, таком нереальном детстве. Как же восхищенно слушал их тогда мальчик!.. И как давно это было… Он неспешно прилег на краю у обрыва. Внизу тихим плеском отзывалась спокойная речушка, что всегда была любимым местом для игр дворовых ребятишек из поместья Корфов. Когда-то и он прибегал сюда, таща за руку маленькую названную сестренку. Будто из вязкого туманного марева, он услышал звонкий голосок: «Володя, перестань! Я вовсе не хочу купаться!!!» Ему вторил строгий, даже немного сердитый: «Аня, не перечь мне! Старшим братьям надо подчиняться безоговорочно…» А потом оба прыскали от смеха и прямо в одежде прыгали в реку на мелководье – ведь Аня не умел плавать. Когда выбирались, подолгу разговаривали на берегу, и намокшая одежда успевала высохнуть в лучах летнего солнца. Правда, за подобные купания отец часто наказывал. Его, не Анну… Зато потом, сидя вечером у камина в ее спальне, они с восторгом обсуждали всё, что произошло накануне и так же задорно смеялись… Владимир устало положил голову на лапы: отчего же сейчас, по-прежнему с радостью вспоминая те дни, он никак не может принять ЭТУ Анну? Да, пусть она как две капли похожа на гордячку-княжну, но все-таки… А вдруг?... Мысли лихорадочно закружились в голове, волк даже привстал, судорожно вдохнув густой ночной воздух. Вдруг эта девушка – не просто копия Анны Киевской, вдруг они – родня… Ведь после нее наверняка остались дети, внуки, потом правнуки… Древний род затерялся в глубине веков, но не пропал, не погиб до конца. И теперь возродился в сиянии голубых глаз воспитанницы барона Корфа!... «Нет, это невозможно… - Владимир отогнал ненужные размышления. - Зачем лишний раз тешить себя несбыточной надеждой? Это лишь совпадение, горькое досадное совпадение – и не боле!..» Ветер, пролетающий над речными просторами, подхватил и унес вдаль отчаянный волчий вой, полный невысказанного горя и вселенской скорби. На востоке небо начинало немного проясняться, и быстрокрылые кони утра уже несли на своих пушистых гривах облаков рассвет. Сбивая с прибрежных трав росу, волк понуро побрел по направлению к барской усадьбе и уже человеком, мрачным грустным всадником на черном, как ночь, жеребце влетел в открытые ворота. Впереди его ждала череда однообразных дней и наполненных одиночеством ночей – все, как всегда. Главное – не встречаться с Анной! Ивану Ивановичу с самого утра не здоровилось. Вот уже неделю, а то и больше его одолевала какая-то непонятная хворь, объяснения которой не мог найти ни местный эскулап Илья Петрович, ни привезенный из столицы опытный и сведущий врач. Владимир попивал в кабинете отцовский бренди, исподлобья поглядывая в окно. Небо, покрытое темно-серыми тучами, не предвещало ничего хорошего. На душе тоже лежала камнем непонятная тревога. Слуга, предварительно постучавшись и с опаской поглядывая на вечно недовольного молодого барина, доложил о приезде гостя. - Если снова Петр Михалыч пожаловал, сыграть партию в шахматы с отцом или, чего доброго, со мной – гони взашей! – сердито буркнул Корф и, прищурившись, отвернулся. Впрочем, он оказался неправ. На пороге кабинета появился молодой офицер и сразу же бросился к барону с распростертыми объятьями. Ограничившись сдержанным рукопожатием, Владимир изобразил подобие улыбки: - Какими судьбами, Мишель? Ты же говорил, что придворная служба не оставляет много времени для личных дел. - Ну… - протянул гость, - не то чтобы должность адъютанта престолонаследника так тяготила… Но я действительно не мог приехать раньше. – И тут же торопливо добавил: - Не по своей воле… - Миш, не оправдывайся! Не так уж давно я имел счастье лицезреть тебя у нас в гостях. - Я помню… - офицер мечтательно прикрыл глаза, - это было на день рождения Анны… - Репнин, перестань!!! - барон и сам не поверил, когда сорвался на крик, но, тем не менее, любое напоминание об Анне, так сильно и глубоко ранившей душу, приводило в ярость. - Владимир, не пора ли смирить свое необоснованное бешенство и взглянуть правде в глаза? - О чем ты? – Корф пристально всматривался в лицо друга. Серый взгляд входил, врезался в душу, словно лезвие булатного клинка, бередил страхи и переживания, залегшие где-то на самом дне, а иногда ввергал в ужас. Вдруг Михаил отчетливо вспомнил, как однажды во время службы на Кавказе он вышел проверить посты в зыбкий предрассветный час. И чуть не запаниковал, когда среди зарослей буйной растительности, у куста акаций заметил светящийся в темноте звериный взгляд. Они долго смотрели друг другу в глаза – человек и лютый хищник, - пытаясь проникнуть в самые сокровенный тайны соперника, стараясь найти те тонкие призрачные нити, которые лишат остатков воли и самообладания, чтобы потом нанести последний, сокрушающий удар. Вдруг волк попятился назад, Репнин выхватил пистолет и готов был прострелить навылет холодное волчье сердце… Но в этот миг первый рассветный луч окрасил золотом горные вершины. И серый волк превратился… «Как в сказке!» - восторженно говорил тогда Михаил своему товарищу. «Как в сказке стал из серого волка добрый молодец! Ну, ты даешь, Корф! Мне до сих пор кажется, что всё привиделось, что это просто греза!» Владимир же мрачно вздыхал: «Это не греза, Миш, это страшный сон, кошмар, в котором я живу уже много лет… » Со временем Репнину пришлось узнать всю историю, леденящую душу, о проклятье старого волхва и смерти Зигфрида, о битвах и скитаниях воина-волка, о его женитьбе на киевской княжне и последнем вздохе в древлянских лесах – с ее именем на холодеющих от смерти губах. И с тех пор они не прерывали этой странной и таинственной дружбы – хоть и были ужасно, немыслимо разными. - О чем задумался, дружище? – резковатый голос барона вырвал его Репнина из мира воспоминаний. - Да так… - снизал плечами князь.- Припомнил обстоятельства, при которых я узнал твою тайну. Оба замолчали – и в тишине, враждебной и тягостной для обоих, повисла какая-то неловкость, недосказанность. Нарушить молчание решился настойчивый Репнин: - Владимир, по делам службы мне довелось побывать в Малороссии… - Да? – Корф заметно оживился. Сам он не бывал там после возвращения с Кавказа, то есть после того, как вспомнил все былое… - И как там, Миш? В полях рожь колосится, и черноволосые красавицы подмигивают, стоя под вербой? Князь немного смущенно кивнул: человек или волк-оборотень – его друг всегда оставался тем самым Корфом, язвительным и насмешливым, но умеющим разрядить доброй шуткой даже самую безвыходную и сложную ситуацию. - Малороссийские барышни действительно прекрасны! – со знанием дела констатировал он. – Но речь пойдет не о них. Вернее, не совсем … Мне довелось ознакомиться со старинными рукописями, хранимыми в библиотеке Киева… Немного помолчав, Михаил быстрым шагом подошел к столу и налил себе бренди в стоящий пустой бокал. Залпом выпил, не обращая внимания на удивленный взгляд Владимира, редко когда наблюдавшего у друга столь яркие проявления любви к крепким напиткам. - Ты так и будешь лакать мой бенди, не переходя к сути дела? - спросил молодой барон, и насмешливо поползла вверх его темная бровь. - Да, да, конечно… Слушай… Приосанившись, Репнин сделал таинственное выражение лица и тихим голосом начал: - Помнишь, Володя, ты рассказывал мне о своей жизни в Киеве и о том, как помог князю Осколду отбить нападение варягов?... Владимир, утвердительно кивнув, не сдержал короткого смешка: - Тебе, Мишель, только басни детишкам на сон грядущий рассказывать! Пропустив язвительное замечание мимо ушей, гость продолжил: - И была у того князя племянница, золотоволосая девушка красоты невиданной… Воспоминания нахлынули с новой силой, сотрясая болью утраты душу, целую вечность метавшуюся на грани добра и зла. - Да… Это так… Ты же знаешь, с ней меня обвенчали в стольном Киеве. - Я помню, помню… А потом она отказала тебе… - встретив горящий серый взгляд, Михаил непроизвольно вздрогнул, - прости… Прости, Володя… Так вот. После битвы у Днепра, когда ты отправил на тот свет с десяток варяжских псов, вырывая княжну из их грязных лап, она отбыла в твой замок… - Терем… - поправил усталый голос, но увлеченный рассказом Михаил лишь отмахнулся: - Ну, правильно, терем. А ты поехал вслед за ней и был предательски убит. Я ничего не путаю? Корф кивнул, переживая в памяти последние мгновения перед тем, как его поглотила темнота смерти. Из этого состояния его вытащил настойчивый вопрос: - Корф, а что было с ней дальше? Глянув на друга, как на дитя неразумное, Владимир вздохнул: -Откуда мне знать? Я же умер! А она… наверняка вышла замуж и прожила долгую счастливую жизнь. Отчего-то в это безумно хотелось верить – вопреки смутным временам, когда княжеские дети подвергались зачастую наибольшей опасности, когда юные княгини не в праве были распоряжаться своей судьбой и становились женами первого, кто угоден был трону, невзирая ни на что, ему очень хотелось надеяться на счастье его Анны. Тем неожиданней прозвучали слова: - Ты ошибаешься, Владимир. Все было совсем по-другому! Не поверил. Встряхнув разгоряченной от воспоминаний головой, взглянул на друга. - О чем ты говоришь? Что произошло? Приосанившись, князь поучительно изрек: - Ты явно недооценил свою юную супругу. – И, выждав драматическую паузу, пояснил: - Она ушла вслед за тобой! - К-к-как? – впервые в жизни Репнин услышал предательскую дрожь во всегда уверенном ровном голосе. Услышал и почувствовал, что перегнул палку, что сейчас его товарищу так немыслимо тяжело, и не стоит мучить его театральными приемами, привычными и уместными, пожалуй, в гостиной Сергея Степановича, но не здесь, не сейчас. - Видишь ли, княжна Анна… - голос отказался повиноваться, - она… лишь только твое тело сожгли на погребальном костре, отправилась в лес… В самую глушь… В сердце начало закрадываться тревога. Смутное и непонятное ощущение вызывало легкую дрожь во всем теле. Стиснув кулаки и затаив дыхание, бесстрашный воин-волк ждал продолжения. - … И там Анна… - Господи, Миша! Что она сделала?! – полукрик-полустон вырвался из всегда искривленных ухмылкой губ. Но душа уже знала ответ. И Репнин его только подтвердил: - Она бросилась на меч, лишая себя жизни, и умерла со словами любви на устах. И вдруг, рассекая времена и пространства, до барона долетел слабый шепот умирающей княжны: «Владимир, любимый….» И мир вокруг померк… Испуганный Михаил едва не выронил из рук недопитое спиртное, когда гордый и своенравный Корф упал на колени, склонив голову на грудь, и заплакал. Последние искры надежды тлели с измученном скитаниями сердце и тихо гасли от осознания происшедшего: «Что же ты наделала, любимая, что же ты наделала?...» На тенистых аллеях было прохладно и спокойно. Лучи палящего летнего солнца не проникали сюда, и казалось, что во всем мире не сыщешь местечка, прекраснее и приятнее, чем это. Под сенью ветвей царил полумрак, птицы, перекликаясь, воспевали приход нового дня, в воздухе витали мысли и чувства, переполняющие душу. Анна всегда с восторгом прибегала сюда в знойный полдень. Вот и сейчас ноги сами принесли юную воспитанницу барона Корфа к старой заброшенной беседке. Владимир… Мысли о нем не давали покоя. И об этом, холодном и жестоком, а все больше о том далеком – особенно о трепетных ласках, что привиделись ей во сне в страшную ночь его гибели. В последнее время она уже не могла думать больше ни о чем – только о дивном сходстве между ночным волком и бравым офицером. Вздохнув, девушка присела в беседке в тени высокого старого дуба. А что если… ее Владимир так же, как и она, вернулся вновь через тысячу лет? Как же иначе объяснить тогда все, что происходит!? Его ненависть… она понятна – ведь гордая княжна отвергла своего супруга, не дала ему ни одного шанса показать свою любовь. Его злоба… как же не злиться, если каждую ночь вынужден… Анна осеклась: но тогда выходит, что и сейчас последний луч заката превращает Владимира…в волка? Нет, нет, никак не возможно… Она же помнит, как в детстве они могли разговаривать ночь напролет, и он был обычным человеком. Хотя… И тогда, давным-давно, он же не родился оборотнем! Вот если бы узнать, услышать, понять, ОН ли это. Суметь сделать один маленький, совсем крошечный намек и выяснить всю правду. Потому как пока она не видит в серых глазах отблеска того жаркого пламени, в котором когда-то сгорела ее душа. А он… слишком высокомерен, слишком горд, чтобы открыться своей крепостной… Да и он ли это? Девушка встрепенулась, услышав чьи-то шаги на тропинке. - Кто здесь? – голос прозвучал неуверенно и, должно быть, слишком испуганно, потому как раздалось неловкое покашливание и, робко выглянув из-за высокого вяза, на нее посмотрел князь Репнин. - Простите, если напугал Вас, Анна… Она смущенно улыбнулась: - Ну что Вы, Михаил Александрович, в этом доме Вы всегда желанный гость, и не мне Вам пенять за несвоевременное появление. Вежливо поклонившись, поручик подошел поближе. Его задумчивая улыбка была очень мила, но за ее открытостью чувствовалась тайна, недосказанность, немного пугающая неизвестность. - Разрешите?...- Михаил кивнул на лавку рядом с девушкой и, не дожидаясь ответа, присел на край. - У вас тут замечательный парк, не находите? - Да, он очень красив… - Анна не понимала, отчего этот молодой человек, с которым она едва знакома, решил завести с нею разговор. - А Вам не кажется, что Владимир последнее время ведет себя несколько странно? Анна подскочила с места, словно на нее вылили ушат ледяной воды. Да, Михаил лучший друг молодого барона, но почему он решил именно ЕЕ спросить об этом? - Разве мне известно, отчего Владимир Иванович последнее время сам не свой… – немного успокоившись, ответила она. Михаил усмехнулся: - Сам не свой? Едва ли… По-моему, Корф в своем репертуаре. Странность же проявляется в его отношении к Вам, Анна… - Ко мне?.. – чистый голос дрогнул, предательские слезы комом подступили к горлу: «Ах, если бы я знала…» А вслух: - Не думаю, что господин барон должен относиться ко мне как-то особенно. Я же никто ему. («А тот, кому я была женой – не погиб ли он в древлянских лесах?») - Я помню совсем другое, сударыня… – задумчиво протянул Мишель. – Когда мы вместе начинали службу, Вольдемар нахвалиться не мог младшей сестренкой. - Увы, князь, то было давно… Война очень изменила его. Особенно вторая поездка на Кавказ. Полагаю, вы не знаете всех подробностей. Вы же не были отправлены туда вновь, когда истек срок службы… Ему почудилось, или в словах Анны промелькнули нотки осуждения? - Ну почему же? Я тоже там воевал. Правда, не был лишен чина, но и пекло самых грозных боев прошел вместе с Владимиром. - Это… правда? – князя позабавило нескрываемое удивление во взгляде голубых глаз. Он кивнул, соглашаясь. - А как вы туда попали? Ведь барон был сослан за дуэль… - А как я мог его оставить? – пожал плечами Михаил. – Кто бы еще, кроме меня, помогал ему справиться с… некоторыми трудностями, которые Корф так мастерски находит на свою голову? - Какого рода трудности? – девушка откровенно недоумевала. - Всякие… - отмахнулся молодой человек, припоминая, как не раз и не два приходилось прикрывать друга во время ночных поверок и дежурств, идти самому, выдумывать различные истории для начальства, пока серый волк бесшумно бродил по кавказским темным тропам. - Михаил Александрович, а что он… - Анна помялась, но решила все же узнать ответ. – Что он говорил обо мне? - Он рассказывал о вашем чудесном голосе и актерском таланте, о том, что на память читаете Шекспира и Пушкина, о том, что…. – повинуясь какому-то необъяснимому порыву, молодой поручик взял маленькую ручку девушки, наклонился и прижался к ней губами. – Вы прекрасны, Анна… Вспыхнувшая стыдливым румянцем девушка потупила взор, а когда снова набралась смелости посмотреть вперед – на дорожке у беседки стоял Владимир Корф, и ненависть, полыхающая в его глазах, заставила ее задрожать от страха и боли. - Вот ты где, дружище Мишель… А я тебя всюду ищу... Переживаю… Князь мгновенно встал – уж слишком хорошо был знаком ему этот тон, насмешливый тон скрытой угрозы. - Володя, мы с Анной встретились в саду и немного разговорились… - Я заметил. – Корф сначала приподнял бровь, а потом лукаво подмигнул товарищу. – И, конечно же, вы беседовали о… - О вас, Владимир Иванович! – резко встав, с вызовом проговорила Анна. – О том, как вы грубы и невнимательны, как не цените ни давнюю дружбу, ни новую, как не помните того… (на глаза навернулись слезы, а на душу – неуместные воспоминания, но она должна выдержать, найти в себе силы противостоять ему сейчас!) - Не помню чего? – он по-прежнему смотрел ей в глаза, прямо в самые зрачки, расширившиеся и потемневшие от волнения, словно с нетерпением ожидая ответа. - Всего, что было между нами…- туманно ответила она, и, кивнув Мишелю, покинула беседку, уходя с гордо поднятой головой. - Дурак же ты, Корф! – в сердцах бросил князь и последовал за ней. Владимир присел на краешек мраморной плиты, некогда служившей ступенькой. «Гордячка…» - подумал и испугался: именно такой он впервые увидел свою княжну. Будто вторя его мыслям, сзади раздался голос: - Вот видишь, Володя, ты все начинаешь понимать… - Только не это…- устало протянул барон, закрывая глаза, в надежде, что когда откроет их – незваная гостья исчезнет. - И не жди, что уйду прочь! – немолодая женщина в черном платье, с коротко стриженными рыжеватыми волосами смотрела на него, слегка склонив голову, и ее взгляд полнился добротой и любовью. - Тетя, только не сегодня. Ты же видишь, как мне плохо… - Я ЗНАЮ, как тебе нынче, Володя, потому и пришла. Впервые за столь долгий срок Владимиру захотелось, чтобы поскорее настала ночь и избавила его от необходимости общаться с родственницей. Но солнце стояло в зените и жгло землю полуденным зноем. Женщина усмехнулась: - Не знаешь, куда от меня сбежать? Но согласись, дорогой племянник: не так уж много тех, кто способен принять тебя в твоем ночном обличье. - Тетушка, ты прекрасно знаешь, что я не нуждаюсь ни в чьей поддержке. Да и тебя ни о чем не прошу! - Меня просить не надобно. Давно твою судьбу увидела – вот и помогаю по мере сил… – она вздохнула. – Да не ценят мои старания. Корф засмеялся: - Насколько давно? Когда увидела в своей избушке, как раненный волк в человека превращается? - Гораздо раньше, поверь. Оттого и в лес ушла – чтоб было кому тебе подсобить в трудный час. Чай с отцом-то не откровенничал и о ночном своем виде не рассказывал. Напоминание об отце, Иване Корфе, больно резануло по сердцу. - Ты права, никому я не нужен… И он только посмеется – вздумай я открыться… - Никому не нужен, говоришь? Ты мне как сын, твой лучший друг готов за тебя и в огонь, и в воду, наконец, ты нужен Анне! Анна… Иногда Владимиру казалось, что она, а не волчья шерсть, - его настоящее проклятье. А сейчас старая ведьма заявляет, что Анна нуждается в нем. Зачем? Он и сам не понял, произнес ли вслух последний вопрос, или подумал, но Сычиха ответила, и ее слова поразили молодого человека: - А ты разве не веришь в ее любовь? После того, что она совершила, как ушла из жизни, вслед за тобой, прокляв рай без тебя? - Что ты говоришь? ТО сделала другая Анна, ДРУГАЯ! - Так ли ты был уверен в этом, когда говорил с ней нынче? - Моя не могла вернуться. - Но ты же вернулся! - Меня убили в лесах коварно и подло, и дух мой, не зная покоя, витал над землей, пока не получил возможность возродиться. А она…добровольно себя жизни лишила, Бог проклял ее и в аду горит ее прекрасная душа! - Не тебе ведать божьими помыслами! – сурово оборвала его тетя. – Откуда так уверен, что ей не вернуться снова? Он не нашелся с ответом и, сердито буркнув что-то на прощанье, пошел прочь от полуразрушенной беседки. А женщина стояла и смотрела вслед. Ее тонкие губы улыбались: «Вот и настал час решить все, Володенька! Хоть сейчас, хоть здесь вы заслужили счастья – так не позволяйте ему зыбким песком выскользнуть сквозь пальцы…» Двери дома гостеприимно распахнулись, впуская разъяренного хозяина. Владимиру как никогда раньше хотелось побыть одному, не думать о том, что говорила ему Сычиха, не видеть ясные глаза, которые просто не могли принадлежать его Анна, а главное – не помнить, ничего не помнить о том времени, где она, такая чистая и светлая, такая прекрасная, погубила свою бессмертную душу, так и не смирившись с его кончиной. Сердце истекало кровью, и мутные капли смешивались в душе с солоноватым привкусом слез. Он слишком долго и безнадежно любил свою княжну… Теперь, когда узнал всё, его чувства стали еще сильнее. Что же делать? Закрывшись в кабинете, молодой барон налил себе бренди. Полупрозрачный, мутноватый напиток заиграл янтарным блеском в солнечных лучах. Залпом выпил, подумав, что зря не спросил о самочувствии отца - теперь выходить отсюда уже не хотелось. Невеселые мысли налетели хмурым назойливым роем: что-то было не так в семье Корфов, раз лишь только вспомнил свое прошлое – Владимир и думать забыл о человеке, которого считал своим отцом. Так, словно они и вовсе чужие… Наверняка, это из-за Анны. Смятенно ноющая душа рвалась к ней, вернее к той, чьи глаза смотрели на него с чистого лица, чей голос произносил слова приветствия и называл его барином. Налил себе еще… Присел за стол и уронил голову на руки. Солнце жгло яркими летними лучами, сквозь стекло оно дышало жарой и негой. Постепенно его сморил сон – не так ж и легко заснуть в обличье дикого зверя. А ночь впереди, и ее снова предстоит коротать в лесу… Барон проснулся уже под вечер, и, раздраженно встряхнув головой, быстро встал. Он не планировал проспать так долго - уж скоро небо озарит багряный закат, уже воздух дышит прохладой! В гостиной никого не было, и то к лучшему – не хотелось с кем-либо встречаться и объясняться. Репнин уехал еще днем – не стал требовать извинений, а просто напомнил о том, что произошло с княжной. И сейчас в голове Владимира звучали слова: «Не думай, что такая любовь могла кануть в Лету, друг мой! Более того, древняя легенда гласит….» Тогда он грубо прервал Мишеля, не желая слушать, о чем говорит предание. Нынче казалось, что напрасно. Молодой человек уже почти вышел за порог, когда услышал сзади легкий шорох шелковой юбки. Резко оглянулся и увидел Анну. Она, замерев, стояла у двери, и на бледных щеках виднелись дорожки от недавних слез. Такая маленькая и несчастная – кто обидел ее на сей раз? Не он, точно! Тогда… Владимир сделал шаг ей навстречу: - Что произошло? – грубый тон болью отозвался в девичьем сердце. - Владимир Иванович, простите… Я не хотела Вам мешать, но… - она помедлила, будто набираясь смелости, потом быстро выпалила: - Вашему батюшке снова плохо. - Лекаря вызывали? – он почувствовал вину за то, что здоровье отца так мало интересовало его в последнее время. - Приезжал Илья Петрович, привозил настойку, но от нее только хуже. - Я завтра съезжу в Петербург за толковым доктором. Анна застыла, пораженная. Даже не вспомнив о том, что перед ней грозный хозяин, почти прокричала: - Почему же завтра? А если Иван Иванович до завтра не доживет? Вам бы все развлекаться по ночам, а об отце родном и не думаете! Ее ответ заставил сердце биться чаще: уж больно отличалась эта девушка, стоящая перед ним, от робкой отцовской воспитанницы. - Не тебе судить о моих ночных развлечениях!... – ей почудилось, или в усталом голосе действительно промелькнула горечь? Как бы там ни было, Анна гордо вскинула подбородок: - Конечно! Я ведь никто! Пустышка, подделка, обычная крепостная, живущая в непозволительной роскоши! - Да, всё так и есть! – теперь Владимир, упрямо сжав губы, с вызовом смотрел на нее. – Знаешь, Анна, как только я стану хозяином в поместье – ничего ЭТОГО у тебя не будет… Слышишь? Н и ч е г о… - он произнес последнее слово раздельно и четко, словно отрубив сплеча. Она отступила. Больше всего хотелось уйти и не вернуться, раствориться в вечерней мгле, попасть в туманный мир, где жив ее Владимир, где он по-прежнему любит ее и никогда не даст в обиду. Никому. Сквозь марево мечтаний до девушки донесся холодный голос барина: - Ты знаешь, Анна, мне тебя даже немного жаль… Не поверив собственным ушам, прислушалась. О чем он говорит? Жалеет? Её? А, снова пытается уколоть больнее… Что ж, нельзя остаться в долгу: - Это мне Вас жаль, Владимир Иванович! - Любопытно… - Жаль, потому что Вы несчастны…Ваша ненависть не оставляет места ни счастью, ни радости. Вы не умеете любить, Вы бы никогда не смогли… - она осеклась, чуть не вспомнив вслух, как трепетно и бережно обнимал свою молодую жену ночной волк из далекого прошлого. В мыслях устало пронеслось: «Ты бы никогда так не смог… » Пытаясь удержать горькие слезы, она отвернулась, услышала, как барон открыл дверь. Уже хотела покинуть гостиную, когда тихий голос произнес ей вслед: «Что же ты меня не отпустишь, гордая киевская княжна?...» Владимир и сам не понял, как так вышло. Он ссорился с воспитанницей отца и видел, сколько боли причиняют девушке его слова. Только никак не мог заставить себя остановиться, словно мстил этой Анне за ее кроткий нрав и доброту, за то, что не хочет понять его сейчас, за то, что так похожа на его любимую. Она развернулась, чтобы уйти, и молодой человек подумал: «Никак не отпускает меня моя княжна…»Как же так вышло, что слова слетели с уст в воздух, звенящий напряжением между их скрещенными, словно в поединке, взглядами? Она остановилась, резко повернулась к нему, вглядываясь в глаза, пристально, настойчиво… Что пыталась разглядеть там? О чем хотел сказать ее собственный взгляд? Это длилось, как ему показалось, целую вечность. А потом Анна бросилась к нему, обвила шею руками и прошептала: - Владимир, любимый мой, ты вернулся ко мне… Он долго не мог поверить тому, что произошло. Это казалось искусной игрой, разыгранной по нотам пьесой, музыкальным этюдом, исполненным на струнах его сердца. И это не могло быть правдой. Никогда! Но руки мимо воли сжимали хрупкие плечи прильнувшей к нему девушки, губы уже тянулись к ее лицу, душа, забывая обо всем на свете, ликовала от счастья. Анна отодвинулась от него и заглянула в серые глаза: - Владимир, ты ведь узнал меня? Ты же не мог меня не узнать! – ее голос предательски задрожал, уж слишком горько было видеть недоверчивый взгляд любимого, читать недоумение в его глазах. Но она должна всё объяснить – именно сейчас, поскорее, пока не скрылось за горизонтом пылающее алым заревом солнце. Набравшись смелости, девушка проговорила: - Когда ты отправил меня в древлянский лес, я еще не знала, как ты мне дорог… Потом ты погиб, а мне привиделось, что вернулся. И я все-все тебе сказала! А когда слуги весть о смерти принесли, я… Он поднес палец к ее губам: - Тихо… Анна, не говори… Я всё знаю, - а потом произнес уже строже: - И знаю, что ты не должна была так делать… - А как? Лучше умереть, чем без тебя… - она слабо вздохнула и отвела взгляд, а потом добавила уже смелее, - Я люблю тебя, Владимир… Когда девушка снова посмотрела на него, серые глаза смеялись – и в них сверкала такая теплота и радость, что даже вечерний сумрак отходил, прятался, давая дорогу ясному дню. - Я люблю тебя, Анна, я должен был давно сказать тебе это… Мы оба должны были! Она согласно кивнула: - Да!.. Тысячу лет назад. – И от ее волшебной улыбки сладко заныло суровое сердце воина. Притянув любимую к себе, он склонился к ее губам и, ощутив на своем лице легкое дыхание, прошептал еле слышно: «Люблю, люблю тебя, Анна…», а потом мир вспыхнул разноцветной радугой, когда их губы соприкоснулись. Долгожданный поцелуй, выстраданный, немыслимый, волшебный, был наградой за одинокие дни и ночи, за годы и века скитаний над миром живых с мыслями и мечтами только друг о друге. Он целовал ее сначала бережно и трепетно, так, как мечтал, когда пришел к юной супруге вечером после венчания. А потом все жарче и жарче – так, как умел только Владимир Корф, заставляя забыть обо всем, перехватывая дыхание, испепеляя своей бешеной неистовой страстью. Через несколько мгновений, наполненных безумным счастьем, оторвался от ее губ и обнял девушку, крепко прижимая к себе: - Теперь я никому тебя не отдам. Слышишь, Аня? Конечно же, она слышала. Но сил ответить не было. Никакие сладкие сны не могли сравниться с реальностью, в которой она только что впервые целовала своего единственного любимого мужчину. Разве выразить простыми человеческими словами всю глубину и силу охвативших ее чувств? Впрочем, он, казалось, все понял. Обнял ее еще крепче, и вдруг разжал объятья. Испугавшись, что он не верит в ее любовь, Анна жалобно посмотрела ему в глаза: - Владимир, что случилось? Он быстро наклонился к милому личику и снял губами слезинки с ресниц. - Все хорошо, любимая… Просто… Солнце садится… - О Господи! – она же совсем забыла, кем ее муж становится по ночам. – Ты будь осторожен, обещаешь? Барон хитро улыбнулся, и темная челка упала на упрямый лоб: - А ты обещай, что утром будешь ждать меня у ворот! Ладно? – он подмигнул девушке, еще раз быстро поцеловал ее и вышел из дома, в яркие лучи заходящего солнца. Вышел, впервые с твердой уверенностью, что завтра утром у ворот усадьбы его встретит ласковой улыбкой его синеглазая красавица. Летние рассветы приходят по-особенному неожиданно. Лишь только небо окрасится легкой туманной дымкой, лишь только предрассветный сумрак сменится белесым покрывалом утра, и первые звезды упадут в бездну, давая дорогу божественному свету, - сразу начинает всходить солнце. Сияющее и прекрасное, оно вмиг меняет картину за окном, деревья и дома приобретают новые, родные очертания, птицы сразу же начинают петь громче. А потом настает мгновение, когда солнечный свет волной накатывает на мир, затопляет его, слепит глаза, заставляет сердце стучать чаще – так рождается новый день. Анна с нетерпением всматривалась в предрассветную мглу за окном. Ивану Ивановичу только к полуночи немного полегчало, а заснул он и вовсе недавно – до сих пор еще дышал прерывисто и тяжело. Хотя и не так, как накануне. Пока в спальню старого барона темными глазами смотрела непроглядная ночная чернота, девушка сидела у кровати и следила за самочувствием опекуна. Но ее мысли были далеко: они блуждали по невидимым тропам вместе с проклятым волком. Лишь бы ничего не произошло, лишь бы он вернулся утром домой – целый и невредимый. А сидеть и ждать, и бояться неведомой опасности, возможно, грозившей ему там, в ночи, - это так… больно. Сквозь сумрак, под сиянием вечных звезд, Анна молила Бога помогать ему. Но как только светлая полоса пролегла на востоке, она уже не могла усидеть в душной комнате. Краем глаза взглянув на уснувшего барона, тенью выскользнула из спальни. Царившая в доме тишина казалась зловещей, но в этот миг не пугала даже темнота, которая обступала, лишь только задрожит пугливый огонек свечи. Во дворе пахло свежескошенным сеном и утренней росой. Никем не замеченная, Анна вышла за ворота. Воздух становился все прозрачней и прозрачней, казалось, еще несколько мгновений – и первые лучи позолотят небосклон. Но время тянулось непозволительно медленно. Прислонившись щекой к прохладной коре старого вяза, девушка прикрыла глаза и прошептала: «Владимир…» Тихий вздох слетел с губ, подхваченный ветром. В деревне запели первые петухи – радостно и громко, на весь мир провозглашая утро. Встрепенувшись, Анна прислушалась. Так и есть – звенящую прохладную тишину прерывал отдаленный топот копыт. Всё ближе и ближе… С каждым ударом – всё громче и громче… И сердечко застучало восторженно и тревожно – «Это может быть только ОН…» Не успело июльское солнце окрасить мягким сиянием верхушки сосен в лесу – как на дорогу выехал всадник. И черный конь под ним рвался вперед, чувствуя нетерпение своего седока. Владимир даже не сразу поверил своим глазам, когда увидел у ворот маленькую фигурку. Но сверкающие голубые глаза смотрели только не него, белокурые локоны растрепал ветер, на устах, которые он так жарко целовал вчера, играла счастливая улыбка. Это была она – его любимая, его Анна… Резко натянув поводья, Владимир спешился, едва ли не на ходу соскакивая с лошади, и застыл перед прекрасной девушкой, ради которой жил, ради которой шел на смерть, умер и готов был умереть еще тысячу раз. Они стояли, глядя друг другу в глаза, и ничего вокруг не существовало, ничего не имело значения, кроме той огромной, верной, вечной любви, что соединила их сердца и души. Молодой человек сделал шаг навстречу любимой. - Анечка… Вот я и вернулся… - голос звучал немного хрипловато и ему казалось, что непослушные губы говорят совсем не те слова, что нужны, что желает прокричать враз оттаявшее за несколько минут вчерашнего вечера сердце. Она несмело шагнула навстречу, и летнее утреннее солнце, что все увереннее поднималось в слепящей небесной синеве, засияло переливами на застывших на ресницах слезинках. Заметив их, Владимир прошептал: - Ну, что случилось? Почему ты плачешь? - Я… так боялась… - вот и все, что смогла выговорить – выбрать из вороха чувств, теснящих грудь всю ночь напролет. - Боялась? Чего, маленькая моя? - Что ты не приедешь, что с тобой что-то случится – там, в лесу… - она немного помедлила, словно набираясь смелости, но все же решилась: - А еще очень боялась, что мне снова приснилось – всё это… Соленая слезинка скатилась по щеке, но девушка не заметила ее – только серые глаза мужчины, что когда-то стал ее мужем, горели перед ней. И больше ничего не хотелось, кроме как смотреть в них и видеть любовь, счастье, и растворяться в их теплом сияющем блеске. Барон решил больше не медлить: и так слишком долго они жили врозь, не помня своего прошлого, а в настоящем не желая открыть сердце своей любви. Вмиг он оказался возле девушки, крепко обнял ее, горячим дыханием согрел прохладную щечку: - Аня…Родная… Не плачь… Я всегда буду рядом, и никому не позволю больше разлучить нас, клянусь! – заглянул в глаза, уже полные слез. – Ну не плачь, не плачь! Анечка… - быстро поцеловал, прижимая ее к себе, согревая своим телом, жаром своей страсти, силой своей любви. Только оторвавшись от сладких губ, заметил, что на ней легкое платье, и тут же завернул в свой плащ. - Разве можно так выходить утром? Ведь рассветной порою здесь очень свежо, и легко простудиться, Анна…. Его назидательно-строгий тон позабавил девушку. Прильнув к широкой груди любимого, она пожаловалась: - Увы… За мной некому приглядывать по утрам… Могу и простудиться, выйдя во двор без шали, а могу… - и хитрая улыбка скользнула по соблазнительным губкам, - могу и вовсе уехать в Петербург! Его бровь удивленно приподнялась: - И что же вы, мадемуазель, намерены там делать? - Стану актрисой – как того хочет Иван Иванович – и буду получать от поклонников огромные букеты ароматных роз. Владимир засмеялся: - Мне их жалко! - Кого? Цветов? – Анна сделала вид, что обиделась. - Нет… Поклонников! – решительно заявил барон и снова склонился к ее лицу. Почти не касаясь, скользнул губами по бархатистой коже, вдохнул дурманящий запах волос и тихо произнес в маленькое ушко: - Я их всех загрызу… Тут же замолчал, ругая себя болваном и страшась расстроить или напугать девушку. Но Аня прыснула со смеху, растрепала его темные волосы, немного влажные от утренней росы и, поцеловав в щеку, прошептала: - Ты мой самый любимый ночной волк!... Счастье захлестнуло всё его сознание. Вмиг память услужливо воскресила бой у реки, когда свирепый зверь разорвал всех обидчиков своей княжны, а она, обняв серого волка за шею, дрожа, проговаривала слова благодарности. Тогда ему хватило тихого «спасибо», а нынче – стало мало этого скромного поцелуя. Теряя голову, он прильнул к желанным устам, и почувствовал, будто во сне, с каким жаром отвечает на его поцелуй Анна. В дом он внёс ее на руках – чтобы ни у кого не возникло сомнений в главном: отныне они вместе. Правда, на глаза так никто и не попался. Владимир нахмурился: - Не пора ли проснуться нашим трудолюбивым слугам? Совсем отец их распустил… Анна взволновано охнула: -Боже мой, Володя, поставь меня немедленно! Надо посмотреть, как там Иван Иванович! Ему было очень плохо вечером! Воспоминание о болезни отца укололо запоздалым чувством вины. - Это действительно настолько серьезно, Аня? Девушка вздохнула, пожав плечами: - Я не знаю… Никто не может ответить – каких только докторов не вызывали. Правда, ночью дядюшке полегчало, а под утро он и вовсе заснул. Потом я… - она смущенно опустила глаза, - …пошла тебя встречать… Только сейчас Владимир понял, что крепостная воспитанница не только заменила отцу его самого, непутевого и временами резкого сына, живущего в своем мире – сперва развлечений и светской суеты, потом войны и вспомнившегося древнего проклятья. Для Анны тоже этот человек стал отцом – и она любила его за них обоих – и за себя, и за Владимира. - Я обещаю, - его голос прозвучал твердо и немного торжественно, – что сегодня же съезжу в столицу за лучшим доктором. Он установит, что это за коварная болезнь, сделает всё, что надо, и отец обязательно поправится. Ты мне веришь, Анечка? Она кивнула, даже улыбнулась – но слишком уж вымученно и грустно. В ответ на его вопросительный взгляд тихо, почти неслышно, словно опасаясь собственных слов, проговорила: - Уже сегодня? Но ты же… не успеешь вернуться до заката… - Что я слышу, Анна? Не вы ли пеняли, что не пекусь о здоровье отца, когда я сказал, что обо всем позабочусь завтра? - Я… - девушка смутилась еще сильнее – ведь ее мысли и чувства действительно были непозволительны в данной ситуации. Но отпустить его снова – едва обретя – было выше ее сил! Владимир всё понял. И сердце, измученное одиночеством, ликовало и пело от счастья. Он обнял любимую за плечи и поспешил успокоить: - Прости меня, родная. Иногда я совершенно не думаю, что говорю. Едва ли судьба отца волнует кого-то больше, чем тебя. И я очень за это благодарен… - Володя… - Анна вздохнула и спрятала лицо у него на груди, - Тебе следует чаще видеться с дядюшкой. Он страдает… Может, и заболел оттого, что постоянно переживает из-за ваших размолвок… - Этого больше не повторится. Даю слово офицера и дворянина, Аня, клянусь самым дорогим, что у меня есть, - тобой. Я помирюсь с папой и больше никогда не буду ссориться. Мы поговорим по душам – и он поймет, что война меняет людей, что я не всегда поступал правильно и очень сожалею об этом. - Спасибо… А о проклятье… тоже расскажешь? - А надо? – молодой человек снова осекся, уж слишком резко прозвучали эти слова. Но Анна все поняла правильно. - Лучше не стоит… Ему вредно волноваться… Да и… не поверит. Сочтет глупой шуткой, сказанной, чтобы снова его вывести из себя. - Увы, это не шутка, а наша жизнь. - Наша с тобой жизнь, Владимир, и мы привыкнем к ней, научимся мириться со всеми трудностями, побеждать все невзгоды. Правда? - Конечно... – как же хотелось вечно стоять вот так, сжимая ее в объятьях, и ни о чем не думать. Но солнце поднималось все выше, новый день вступил в свои права, жизнь закипала, загораясь все новыми и новыми красками. Аня осторожно высвободилась из его рук: - Я поднимусь к Ивану Ивановичу. Ты со мной? - Я чуть позже, ладно? Зайду к себе переоденусь. – Чмокнув девушку в маленький носик, молодой барон быстро поднялся по лестнице. Анна закрыла ладошками пылающее лицо: она за малым не предложила ему свою помощь. Как можно? Разве воспитанные барышни… Но сомнения растворились прежде, чем успели возникнуть. Владимир – ее муж. Давным-давно в высоком тереме на берегу Днепра их вручили друг другу пред Богом и людьми, а значит – нечего стыдиться. В этой жизни, новой и неожиданной, она лишь крепостная, он – ее барин, но их брак уже освящен на небесах. И она будет с ним – кем угодно для других, а для Владимира – верной и любящей женой, единственной, на целую вечность. Как же ей хотелось сейчас прийти к нему, скользнуть руками по сильным плечам, млея под горящим серым взглядом… Интересно, тот шрам, что остался от смертельной раны, есть до сих пор? И не исчезнет ли он, когда она прижмется губами к горячей коже? Судорожно вдохнув, Анна бросила быстрый взгляд на зеркало: покраснела, словно вареный рак! Смешно – ей ли смущаться, после того, как муж видел ее тело, избитое врагами и почти не прикрытое?… «Глупая, он же был зверем…» - попенял внутренний голос. Но на самом деле она точно знала: Владимир смотрел на нее глазами волка, но с человеческой душой. Ее муж… Единственный мужчина, которого она мечтала увидеть рядом с собой… За окном послышались разговоры конюхов. Усадьба пробуждалась, стряхивая с себя остатки сна, досматривая последние ночные грезы. Отбросив нескромные мысли, девушка заторопилась в спальню опекуна… Иван Иванович счастливо заулыбался, увидев рядом свою любимую воспитанницу: - Наверное, еще не пришел мой час, Аннушка! Чувствую ведь, что отступает хворь проклятая! Девушка только перекрестилась. В этот момент, предупредительно постучав в дверь, зашел Владимир. В мундире поручика он казался Анне еще красивее, чем обычно, и на дне ее прекрасных синих глаз вспыхнули искорки восхищения. - Володя… - прокряхтел старый барон, - как же хорошо, что ты решил зайти. Опустив глаза, Владимир подошел поближе: - Папа, прости…Я последнее время…вел себя ….несколько неподобающе. – Он перевел дух и осмелился посмотреть отцу в глаза. – Обещаю, что этого не повторится. - Ну что ты, сынок… - всегда строгий и несговорчивый отец сегодня показался молодому человеку необычно трогательным. – Я никогда не был на тебя в обиде – так что не надо оправдываться. Иван Иванович неожиданно закашлялся, испуганная Анна бросилась за чашкой с приготовленной настойкой, но приступ прошел сам по себе. Барон продолжил: - Вот видите, дети, болезнь проходит… А то я ведь уже хотел просить тебя, Володя, позаботиться о судьбе Анечки…. – отвернувшись в сторону старик пустился в размышления о том, сколь молода и неопытна его воспитанница, какие беды могут повстречаться на ее пути и что юной девушке понадобилась бы помощь в этом неспокойном жизненном море. За раздумьями вслух он не заметил, как лукаво подмигнул девушке его сын, без слов подтверждая, что стал бы отменным опекуном для красавицы, как стыдливый румянец покрыл нежные девичьи щечки, а густые ресницы кокетливо прикрыли сияющий восторгом взгляд. Когда Иван Иванович развернулся к застывшим у постели молодым людям, они уже не смотрели друг на друга, но комната полнилась необыкновенным светом, словно ангел небесный сошел сюда и подарил всем присутствующим свое благословение… Поручив идущего на поправку отца заботам добросердечной Варвары и старого преданного камердинера, Владимир предложил Анне прогуляться по саду. Летний полдень дышал зноем и ароматами роз, медовым духом цветущей липы, а на тенистых аллеях было невероятно свежо. От маленького пруда веяло прохладой, и роскошные белые лилии росли у самого берега, похожие на короны сказочных принцесс-русалок. Ловко наклонившись, Владимир потянул за тонкий стебель, и огромный белый цветок, нехотя расставшись с родными водами, оказался в его руках. - Жаль, что в мире нет ничего такого же прекрасного и совершенного, как ты, Анечка… - прошептал барон, протягивая лилию своей любимой. - И почему я никогда не могла понять, шутишь ты или говоришь правду? - Знаешь… - молодой человек немного помедлил, - с тобой я всегда был слишком серьезен. Нет, в детстве всё было по-другому, но и мы ведь отличались от нас нынешних. А когда я вернулся с Кавказа и увидел тебя – я ведь уже всё помнил, я не мог понять, почему вы так похожи с княжной Анной… Девушка улыбнулась: - А мне в детстве рассказывали нашу с тобой легенду. Представляешь? Сколько же недоразумений можно было избежать, если бы мы просто поговорили… Он не ответил. Только крепко прижал к себе хрупкую красавицу, столько веков назад пленившую его сердце, бережно поцеловал в висок и поднял глаза к небу. Анна, застывшая в родных объятьях, так и не поняла, что ее бесстрашный волк плакал от счастья. К вечеру Владимир торопливо засобирался в город. Несмотря на то, что отцу полегчало, он непременно решил привезти самого лучшего доктора и убедиться, что болезнь проходит. Мысль о том, что на несколько дней придется оставить Анну, жгла, словно раскаленное железо. К тому же было видно, как нелегко дается эта разлука его девочке: тихонько всхлипывая, пряча слезы, она старалась улыбаться, когда смотрела на него. Вот и сейчас синие глаза были грустны. Барон подошел к возлюбленной. В ее взгляде отражалось слепящей голубизной чистое небо, и сверкали лучи солнца, клонившегося к закату. - Анечка, не стоит плакать. Я очень скоро вернусь… - Ты уедешь завтра утром? – она старалась не поднимать глаза, иначе сердечко истекало кровью. Слишком больно нынче расставаться с ним, слишком яркими были воспоминания о страшной ночи его смерти – и века не уменьшили боль утраты. Поэтому хотелось быть с ним рядом постоянно – не только днем, но и в тусклом сиянии луны, сидеть на влажной, покрытой росою траве возле грозного волка, гладить его серую шерстку и шептать, как сильно она его любит. Вдруг неясное беспокойство затопило душу, девушка встрепенулась: - Володенька, ты же поедешь завтра утром, верно? Он ждал этого вопроса, и безмерно желал, чтобы Аня его не задала. - Нет, любимая, чтобы вернуться поскорее, я уйду еще ночью, тогда утро могу встретить почти в столице. - А если… ты не справишься за день? – милые глаза взволновано и немного удивленно смотрели на него, и от этого взгляда, наполненного искренней любовью, тепло разливалось по всему телу, мелкая дрожь морозом пробегала по коже. Даже голос Владимира немного дрожал, когда он ответил: - Тогда заночую в Петербурге… - от одной мысли о том, что, может статься, не увидит завтра свою Анну, ему хотелось уже сейчас завыть – а ведь Корф еще был человеком! - Но где?... – Анна никак не могла представить, как проведет ночь волк посреди шумного города. Он же только усмехнулся: - Не волнуйся, моя хорошая, всяко бывало. Я ведь не первый год… ночной Петербург встречаю в обличье волка. Найду себе укромное местечко в парке, и пролежу до рассвета… - А если тебя найдут? - Не найдут, Аня, только надо сидеть тихонько и не отвлекаться на посторонние шорохи – мало ли кого можно встретить в парке посреди ночи. - Тогда лежи тихо и думай о чем-то хорошем… - Анна уже почти успокоилась, хотя чувство тревоги так до конца и не покинуло ее любящее сердечко. - Я даже знаю, о чем… - хитро прошептал Владимир, в ответ на вопросительный взгляд синих глаз притянул девушку поближе, обняв за талию, наклонился к желанным губам… - Вот об этом… И безумный водоворот подхватил их, кружа в вихре поцелуя, заставляя забыть прошлое, не думать о будущем, раствориться друг в друге. … Темные тучи клубились над лесом. За ними не было видно ни серпа молодой луны, ни далеких звезд – только одна непроглядная темнота властвовала над миром. Единственным источником света в ней был огромный костер – пылая среди лесных зарослей, он угрожал низко склонившимся ветвям своим неистовым огнем. Над пламенем склонилась темная фигура – и нечто зловещее проскальзывало в напряженной позе и в хищном взгляде стоящего у огня человека. Кривой нож сверкнул в его руках отблесками пламени, лишая жизни маленький черный комочек, упиваясь теплой кровью, а кривая ухмылка исказила и без того неприятное лицо: - Помоги мне устоять, великая Морана! Напои меня своим могуществом! Научи, как, собрав в кулак силу, ударить по ненавистному врагу! Уж скоро ночь Твоя настанет, уже травы пахнут всесильными чарами – дай мне дождаться рокового часа и сразить ненавистного врага! Мутной струей в огонь текла кровь, и на жарких языках пламени заискрился взгляд зеленых глаз: «Сгинет твой ненавистный враг….» «Володенька, любимый, я считаю часы и минуты до твоего возвращения. Иногда мне кажется, что не дождусь, и так хочется взлететь в небо и птицей примчаться к тебе на заре…» Владимир провел рукой по бумаге. Ее маленькие пальчики выводили эти буквы, письмо еще хранило запах ее духов – легкий, едва уловимый, но все же слышный его острому чутью. Анна писала о том, что доктор подтвердил: болезнь отступила. Хотя и не смог сказать, что вызывало эти постоянные приступы удушья и частые сердечные боли. Расспрашивал о старых ранениях, но, видимо, и это ничего не прояснило. «Дядюшка постоянно вспоминает о тебе, до сих пор не веря, что вы помирились. Тоже ждет, когда же ты снова приедешь домой. Я рассказала о твоем решении подать в отставку – и он счастлив. Хотя я тебя не могу понять… Зачем, милый, ведь для Корфов всегда была важна военная служба!» Глупенькая малышка… Неужели она не верит, что отныне стала самой важной частью его жизни? Даже если от проклятья нет избавления, если до конца дней ему оставаться ночным волком, поручик Корф уже никогда не будет искать смерти в кровавой резне лишь для того, чтобы сбросить со своих плеч непосильный груз. У него есть Анна – и только ради ее улыбки стоит жить, ради ее взгляда – бросить все, чем дорожил раньше, ради ее любви – забыть самого себя!... Он отложил письмо и развернулся к окну. Городские улицы бурлили жизнью, краски и звуки сливались в волшебный калейдоскоп, так сильно, разяще отличающийся от тихого деревенского устоя. Во имя этого шума и блеска молодой барон когда-то был готов многое отдать, а нынче с легкостью бросал прежнюю жизнь к ногам своей любимой. Вспомнился их последний разговор. Он уже был в седле, и нетерпеливый конь бил копытом рыхлую после дождя землю. Анна подошла и грустно посмотрела в глаза – заглядывая в саму душу: «Владимир, я не хочу, чтобы ты ехал…» Он только вздохнул: «Я тоже, маленькая моя. Но я очень скоро вернусь – вот увидишь! А пока – говори, чего бы тебе хотелось. Я все, что угодно, привезу в подарок самой красивой девушке на свете!» «Только сам приезжай… Мне другого ничего не надо…» - немного смущенно прозвучал чистый голос, легкий румянец покрыл кожу. Опустив глаза, Анна теребила кружево на манжете. Ничего не надо… А если… Владимир спешился и взял в руки хрупкие плечи: «Как же ничего, Анечка? Разве ты не примешь от меня колечко на свой тонкий пальчик?» Барон взял руку девушки в свою и хотел перецеловать все до одного пальчики возлюбленной… Но Аня отпрянула от него, словно котенок, неожиданно испугавшийся голоса своего хозяина. На вопрос Владимира, в чем дело, она прошептала – тихо-тихо, едва слышно: «Не надо кольца…» Первым, что пришло в голову, было страшное: не разлюбила ли его княжна. Но это невозможно – никогда, Владимир был уверен, этого не случится. И даже подобное предположение унизит и оскорбит его любимую. Значит, дело в чем-то другом… «Аня, - его голос звучал уверенно, по крайней мере, он очень старался, чтобы было так. – Почему? Мы любим друг друга, я хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты уже стала ею много лет назад, но и сейчас…» Синие глаза опалили барона своим таинственным огнем, когда девушка взглянула на него: «Я – твоя ЖЕНА, уже давно – и навсегда… И это великое счастье… » На немой вопрос, застывший на устах молодого человека, она просто улыбнулась: «А сейчас я обычная крепостная. И не позволю тебе испортить свою жизнь неравным браком…» Владимир вспыхнул: «Как ты можешь так хотя бы думать, Аня? Вся моя жизнь принадлежит тебе. Только бы ТЫ была рядом! Неужели полагаешь, что я не смогу…» «Ты сможешь! Ты бесстрашен и горяч, ты мой безрассудный волк, который бросает вызов любым трудностям и всегда побеждает!» - она немного помолчала, словно решаясь сделать последний шаг, а потом тихо повторила: «Ты сможешь… Но я ТАК не хочу…» Какой же силы пожар разожгли в душе ее слова: неистовый, словно искра, брошенная в сухое сено, яркий, словно падающая звезда, которая норовит умереть в ослепительном блеске. Владимир ничего не ответил возлюбленной. Зачем лишние споры, да еще и перед отъездом? Он вернется, попросит у отца ее руки, и тогда маленькой упрямице уже не будут лезть в голову столь мрачные и неправильные мысли. Они поженятся… А потом… - Владимир, рад, что ты еще здесь! – всегда сдержанный Михаил был очень весел. - Я тебя поздравляю! Твое прошение об отставке удовлетворено! – князь торжественно вручил Корфу соответствующие документы, похлопал по плечу. Как никто другой, Мишель знал о ратных подвигах Владимира, о том, сколько еще мог бы он совершить на благо Родины – и человеком, и в волчьем обличье. Но известие об Анне, оказавшейся той самой княжной, принесло только радость за друга, уверенность в том, что двое преданно и давно любящих людей обретут, наконец, покой и долгожданное счастье. Не желая мешать своим неуместным присутствием, Репнин поспешил откланяться, сославшись на дела службы. В сердце неясным чувством защемило сожаление: увы, ему не встретилась такая верная женщина, способная и заплатить смертью за свою ошибку, и вернуть к жизни своей любовью. Ведь это и случилось с безрассудным и ветреным, озлобленным, даже порою жестоким поручиком Корфом: счастье преобразило его до неузнаваемости! Впору было порадоваться за него и хрупкую белокурую прелестницу, навсегда выбросив из головы тот факт, что девушка и в душе князя затронула невидимые струны… Уже через пару часов Владимир покинул городской особняк. Вокруг цвело и звенело, переливалось всеми красками радуги щедрое лето: усыпанные васильками и ромашками поля чередовались с благоухающими рощицами, под прохладной сенью которых дышать становилось легче, и даже изрядно уставший конь быстрее скакал навстречу родному дому. Молодому человеку не терпелось поскорее увидеть ту, ради которой, пройдя через столько испытаний и горестей, он вновь захотел жить. Ее появление в его судьбе, той далекой, что скрыта сейчас за туманной дымкой веков, было волшебным: прекрасная княжна, облаченная в дорогие одежды, укутанная в сияние золотых украшений и волос, предстала сказочной мечтой – целебной росой на измученное скитаниями и одиночеством сердце воина. И это тысячелетие ровным счетом ничего не изменило: его Анна снова дивным нереальным светом озарила мрачные дни. Как там она? Целую неделю они были порознь, и мысли о девушке не покидали Корфа ни днем, ни ночью – ждет ли, скучает ли, все ли с ней хорошо? Постоянно перебирая в памяти моменты их недолгого счастья, сладкие поцелуи ранним утром, смеющиеся голубые глаза, улыбку, согревающую его всего, привыкшего к холоду кавказских горных хребтов, Владимир не заметил, как неудержимо быстро катится к завершению день, уступая дорогу сумраку вечера, а потом и лунному свету, приближая с каждой минутой его ночной облик. Только когда лучи закатного солнца взметнулись над кронами деревьев, словно прощаясь с разогретой июльскою жарою землей, он осознал, что не успевает, что не сможет доехать до поместья, прежде чем скроется за горизонтом последний ласковый лучик. Пришпорив коня, молодой барон галопом поскакал по лесной дороге: «Анечка, прости меня, своего глупого мужа! Как же я посмел так задержаться? Разве Репнин не мог потом отдать мне эти чертовы бумаги?» В сердцах ругая свою медлительность и уже чувствуя власть ночи, тихо наступавшей вокруг вместе с клубами темно-серых туч, он просил Бога лишь об одном: успеть добраться до маленькой забытой всеми избушки в глуши. «Тетушка, ты сможешь хотя бы пойти к ней, успокоить, сказать, что я уже рядом, что лишь ночь разделяет нас, а лишь только забрезжит рассвет – я прилечу домой быстрее ветра и обниму ее, свою самую родную, самую любимую… А пока ей надо подождать – всего несколько часов, всего лишь… Ах, тетушка, только бы ты была у себя!...» Поросшая сизым мхом приземистая избушка словно спряталась в зарослях орешника и ольхи. Сычиха напряженно всматривалась в одной ей ведомые дали: когда же приедет долгожданный гость? Увы, задерживается… Но он должен, обязан быть сегодня дома – иначе многое пойдет не так, как предначертали высшие силы, и тогда столько лет плетенное искусное кружево волшебства рассыплется прахом на острых камнях. «Поторопись, Володя, поторопись, прошу тебя…» - шептали побелевшие от времени и невзгод губы женщины, для которой жизнь давно уж сосредоточилась в гордом и смелом сыне ее безвременно умершей сестры. Вдруг издалека, словно вторя взволнованным мыслям, раздался приглушенный топот, и лицо лесной колдуньи – а иначе Сычиху и не величали – прояснилось: «Ну наконец-то!...» - Володя, сколько можно? Совсем уж заждалась тебя сегодня! Не ровен час – зайдет солнце, а тогда… Он спрыгнул с лошади, на ходу отбрасывая столь знакомым жестом упавшую на глаза темную челку. - Тетушка, я совсем опоздал… Когда зайдет солнце, а я … превращусь,… ты сходи к Ане, скажи ей… - Не понадобится! – слабая улыбка осветила лицо, покрытое тонкой паутинкой морщин. – Ты и сам сможешь всё объяснить своей невесте. - Нет, послушай… - начал, было, Владимир, но в этот момент, дрогнув надорванной струной на кончиках еловых иголок, растворился в тумане на западе последний луч сегодняшнего дня. Враз всё затихло: смолкли веселые птицы, порывы ветра прервали свой вечный полет и притихли в листве, даже лесные ручьи остановили свои воды, застыв в немом ожидании. Барон прислушался и нервно сглотнул: уж слишком тревожно и необычно стало на душе. - Владимир, ты забыл, что за день сегодня… - мягко проговорила Сычиха, и в ее глазах промелькнуло… Он не понял, что это было. Может, тайна, много лет скрытая во мраке и позабытая, а сегодня вновь обретенная, увиденная, разгаданная. Может, то была радость – особая радость, подаренная небесами совсем уж отчаявшемуся человеку, а такая ярким сиянием озаряет вечернюю мглу. Наконец, может статься, то была мудрость – многовековая мудрость, хранящая знания сотен поколений, накопленные народами, чей прах уж давно смешался с землей, чья память канула в воды подземных ручьев с тем, чтобы никогда уж не возродиться. - Что же это, тётя?… - губы несмело зашевелились, словно пробуя на вкус терпкие, как вино, человеческие слова. – Как это возможно?.. - То, что ты до сих пор человек? – женщина засмеялась чуть хрипловато, но этот звук показался Владимиру музыкой в райском саду, ведь ночью звуки летят в мир совсем по-другому, и услышать их человеческим ухом он уже давно считал несбыточной мечтой. Склонив голову, тетушка продолжила: - Помнишь, когда ты был еще маленьким, а Иван с Верой уехали на воды, чтобы подкрепить ее здоровье, они оставили тебя под моим присмотром? Владимир согласно кивнул, хотя это уже было лишним: они прекрасно помнили те быстротечные дни, наполненные нехитрыми детскими радостями. Тогда он был счастлив, что ему уделяют много внимания, что мир вокруг ярок и лесная тишь дышит прохладой, и он весело играл у ручья, а рядом сидела его добрая тетушка. Память, заискрившаяся вмиг сотнями воспоминаний, остановилась на одном: «Тетушка, а можно я буду звать тебя мамой?...» «Наступит время – и я буду рада услышать это от тебя, Володенька, но только не сейчас…» «Когда же?» «В тот день, когда оживет одна старая сказка…» «А о чем?» « О брате и сестре, живших много-много лет назад. Об их силе. О том, на что способна настоящая любовь… О чудесах, творящихся волшебной ночью…» «Но тетя, все ночи волшебные… Они сверкают тысячами загадок, каждая из которых – как маленький светлячок – спрятана от людей и ждет своего часа, чтобы взлететь в воздух и пропеть всему миру свою песню…» «Все ночи и впрямь волшебны, Володенька… Но нет равных по силе чар купальской ночи… » Словно вынырнув из омута воспоминаний, Корф напрягся: волшебная ночь… Ночь в славный праздник Ивана-Купала… Это же… Он вопросительно взглянул на тетю, она лишь кивнула: - Верно, сегодня купальская ночь… Да и ты достаточно взрослый, чтобы услышать ту самую сказку. Он усмехнулся: - А раньше что же – был мал? - Да… Мальчикам о таком знать не положено. Но слушай… Владимир помнил, как этот голос, такой необычный и загадочный, рассказывал ему в детстве десятки увлекательных историй. И вот, спустя столько лет, он снова раздался в лесной вечерней тиши, и снова был полон тайны, и эту тайну хотелось узнать, понять, разгадать… - Тысячи лет назад, Володенька, по крайней мере, так говорит сказание, еще до того, как суетное людское племя заселило землю, миром правили всесильные боги. Первыми из них были Сварог-небо и Мокоша-земля, верная жена его. От них пошли все младшие – дети земли и неба, не уступающие в могуществе своим бессмертным родителям: гром-Перун, свет-Даждьбог, огонь-Хорс. Позднее появились у неба с землей и младшие дети, а среди них сын Купала и дочь Морана… Ее еще Марой звали… Как свет и тень, как зима и лето, как огонь и вода, были они различны… Добро и зло несли они, Купала и Мара… И однажды в жаркую июльскую ночь сестра задумала искусить собственного брата… - Зачем?.. - От ночи той должен был родиться ребенок невиданной силы. И скинуть власть родителей – Сварога и Мокоши, навсегда ввергнув мир во тьму и хаос. Да только не смогла она – и разгневанный брат навсегда проклял Морану, лишив ее возможности наслаждаться светом дня и солнечным теплом. - Он убил ее? - Говорили, что да… А на могиле посадил цветы с желтыми и синими лепестками. - Иван-да-Марья? – Догадался Владимир, вспомнив, как однажды тетушка со злостью оттянула его, когда пытался нарвать букет из этих необычных полевых цветов. - Да, они… Но только враки это всё, Володя, не померла Морана, а, от солнечного тепла и света вдали, с Чернобогом злым объединившись, еще сильнее, еще злее стала. И слуги ее, иного божества не ведая, веками поклонялись Моране, принося в жертву черных котят и петухов, губя своими чарами добрые души… И тебя, мой мальчик, они сгубить пытались. Тот волхв, что проклятье наложил, Маре предан был… Рука барона мимо воли потянулась к стремени, туда, где когда-то хранился резной меч воина-волка. Как же давно это было… А ведь не закончилось… Тихий голос Сычихи продолжал: - Тогда никто из вас не выиграл битвы – он умер, душу не заполучив, ты погиб, проклятье осталось! В наше время все повторяется сызнова – а в ночь Купалы, сегодняшнюю ночь, чары древнего бога лета и достатка настолько сильны, что я могу их тебе передать. Благо дарит Купала Сварожич – облик твой людской сохраняет на короткие часы своей ночи. Пока цветут в лесу папоротник и разрыв-трава, пока волшебство витает в каждом порыве восточного ветра – ты будешь человеком. И будешь хранить эти поля и лес, свой дом, всех, кто в нем, ибо в эту ночь… и темная Морана становится сильнее. Ее подлые слуги выползают из нор и пещер, из своих домов (а их иногда не отличишь от обычных людей, Володенька!), и насылают они свои чары на чистых душою. А в небесах, покрытых ночными облаками, которые прячут даже бледную пугливую луну, сверкает опасностью зеленое око Мораны, и смотрит на мир, и противостоит добру своего не в меру честного и благородного брата… Владимир перевел дух: даже после того, что произошло с ним и тысячу лет назад, и в этом времени, рассказ тети казался невероятным. Но все кричало о его правдивости: он был сейчас человеком, его проклятье пережило тысячу лет и вернулось вместе с ним! Значит, и впрямь козни злой богини? Что еще может она предпринять, как навредит ему, все видавшему и пережившему? Страшная мысль пронзила, словно лезвие клинка: Анна. Его жена, единственная любовь, его жизнь! Отберут ее – и он сам отдаст душу в пламя огня Мораны, растворится в своем горе, в слезах – пролитых и застывших вкруг сердца ледяными обручами. Вечерняя мгла наступала со всех сторон – и в ней чудился недобрый зеленый взгляд. Владимир вскочил в седло и успел бросить встревоженной тете лишь одно слово: «Анна!» Песни деревенских девушек волшебным эхом летели над землей. Пахли скошенные травы, горели праздничные костры. Искры то и дело взмывали к небесам – туда, ввысь, где вечные звезды хранят память всех живущих и давно умерших, где витают блаженные души, где нет ни слез, ни горечи – только покой – безбрежный, безграничный, всепоглощающий… Анна перевела взгляд на водную гладь: темная река мерцала и переливалась огнями, превращаясь в волшебный колодец, в котором тонут сердца и души. Сегодняшний день растворился в чудном сиянии купальских звезд – они нынче были ближе и сверкали ярче, чем когда-либо… И все-таки Анна не хотела, чтобы наступали сумерки. При свете дня терпеть разлуку с Владимиром было легче – выздоравливающий Иван Иванович просил то прочесть вслух Шекспира, то исполнить старинный романс. Повседневные хлопоты отвлекали от мрачных мыслей о том, что уже неделю она не видела того, ради которого готова забыть воспитание и приличия, с которым, словно в глубокий неведомый омут, готова броситься в любовь, познать ее, испить до дна, ничего не требуя взамен. Да, он слишком благороден, чтобы принять такую жертву, но девушка уже все решила: когда ночь густой пеленой укутала усадьбу и волк Владимир, впервые открывшийся ей, вновь столь неожиданно обретенный, исчез в темноте, тогда-то, сидя в спальне дядюшки, Анна поняла многое. Тогда мысли роились в голове, самой яркой из них была та, что шептала о возвращенном небесами муже: это он, и он по-прежнему любит, в новой жизни их чувствам нет преград. Закрыв глаза, девушка как наяву увидела их вечерний разговор, тесно переплетенный со сладкими поцелуями и воспоминаниями, с ее снами из той и этой жизни, с мечтами, вдруг ставшими реальностью. Когда она представила, что снова Владимир назовет ее своей женой, произнося клятву верности пред лицом Господа, сердце замерло… и враз оборвалось: да, Иван Иванович растил ее в своем доме как родную, не позволяя дворне шептаться о крепостной сиротке, не рассказывая соседям и друзьям об истинном происхождении своей воспитанницы. Но правда подобна терпкой терновой ягоде, спрятанной меж сладких, – рано или поздно чья-то рука возьмет ее, поднесет к губам, и вкус терна неприятно поразит, оставляя разочарование и грусть. Вот так и с ней: однажды, случайно ли, а может, с умыслом, кто-то узнает о том, что барышня, воспитанная в семье Корфов, - обычная крепостная… И каково тогда придется ее мужу? Страх… Он обжог девичье сердце пуще пламени… И уже в тот миг поняла она: никогда, ни при каких обстоятельствах не попросит Владимира жениться на ней. Быть с ним – до последнего вздоха – высшее счастье, но только не женой, не законной женою… Потому-то, когда возлюбленный заговорил о кольце, так отпрянула от него, лишний раз переживая боль, отчаянье от того, что не стоять с ним у алтаря. Но решение было принято, и чуть дрожащим голосом Анна тогда произнесла: «Не надо кольца…» А сейчас сердце, разгоняя по телу нагретую купальским огнем кровь, снова спрашивало: «Не погорячилась ли? Может, поспешила?» «Нет!» - твердо ответила девушка. На околице вспыхнуло яркое пламя костра – какое-то зеленоватое, необычное, зловещее… - Барышня, барышня, пойдемте с нами венки пускать!!! – деревенские девушки с радостными криками пробежали мимо, и Анна взглянула туда, где у пологого берега столпилась молодежь. Она сначала не хотела идти из дому: таинственный праздник, который помнила еще со времен жизни в киевском тереме, всегда казался Анне слишком уж языческим, ведь почитал старых богов и их кровавые распри. Только раз в этот день – тогда еще зарево варяжских пожаров не горело над водами вечного Днепра – девушка пришла на берег реки во время купальских празднований. И все ведающая старуха, древняя, как днепровские кручи, посмотрев ей в глаза, прошептала: «Вода ты, девица, сильная и быстрая, да только удерживают тебя берега. В их объятьях вечных ты томишься, свободы не ведая. Но наступит день, и муж, огонь неистовый, придет и покорит тебя…» Тогда ответила киевская княжна, что воде с огнем вместе не бывать. «Одно они становятся в ночь, как нынче, в Купалы праздник…» Отчего-то воспоминание, припорошенное пеплом веков, всплыло именно сегодня. Может быть, потому на дядюшкино «Пойди, повеселись, Аннушка» она согласно кивнула и, оставив опекуна за партией шахмат с князем Долгоруким, упорхнула с дворовыми девушками в поле. Вовсе не хотелось оставаться в душном доме… А там – пахли травы, горели синим пламенем полевые васильки, желтеющие колосья, налитые щедростью земли, роняли к ногам первые зрелые зернышки. Парни и девушки со смехом собирали букеты – потом деревенские рукодельницы из них плетут прекрасные венки, и в самую темную купальскую полночь пускают их в воду – узнать, откуда ждать своего суженного. Анна не стала просить кого-то, в ее руках разноцветные звездочки – белые, желтые, лиловые – вперемешку с колосьями и березовыми ветвями, переплетались в тяжелый и роскошный венок, будто корона, венец на голове княжны киевской. Все это было днем… А сейчас – когда синий сумрак лег туманом на долину у реки, когда парни уже бросили в омут с обрыва чучело Купалы, и его горящие ветви искорками несбыточных надежд озарили речную гладь - она отошла вдоль берега к тихой запруде и наклонилась к самой воде. Сияющая вдали луна отражалась в волнах, звезды мерно плыли, такие близкие, но по-прежнему безмерно далекие. Анна сняла и опустила в воду свой венок. «Огонь и вода есть одно в купальскую ночь» - почти забытый голос прорезал тьму… Сплетенные цветы вдруг вспыхнули жарким пламенем… И неведомая сила, древняя, всемогущая, заставила девушку отпрянуть от кромки воды и оглянуться. В нескольких шагах от нее стоял тот, кого она так хотела ввернуть домой, пуская венок по речной волне. И он тихо прошептал: «Здравствуй, Анечка…» Она не поверила. Да и как можно – после стольких разочарований? Отступила на шаг и замерла, а речка, тихо журчавшая внизу, шептала свои летние сказки. Владимир склонил голову, от чего снова упала на глаза темная челка. На прядях переливались одновременно золотые и серебряные искорки – от пламени купальских костров и от света луны, наполовину скрытой тучами. - Аня, это действительно я… Просто сегодня такая ночь… Я и сам не могу до конца понять, но тетушка сказала, всё возможно! И действительно – я до сих пор человек… - он самодовольно улыбнулся, в глазах, потемневших и глубоких, блеснула и погасла падающая звезда. Анна подошла и несмело провела рукой по его лицу. Горячие губы прикоснулись к маленькой ладошке, не осмеливаясь на большее. - Ты… - она уже смелее взглянула на мужчину перед собой и поразилась, насколько же он изменился за эту неделю. Вместо гордого, упрямого барина, изводившего ее придирками и насмешками, которого она знала последнее время, вместо грустного проклятого воина, которого едва смогла разглядеть в новой жизни, под новой маской, она видела человека, каждый вздох, каждый взгляд, каждый взмах руки которого говорили, открыто кричали о его счастье, о любви, что жила в его сердце. Девушка робко прижалась к его груди, прислушиваясь, внимая быстрому стуку сердца, все еще не веря в возможность чуда. Почувствовала его руки, ласково обнявшие стройный стан, и поняла, наконец, о чем говорили слова услышанного когда-то пророчества. Барон обнимал свою драгоценную девочку, позабыв обо всех страхах и тревогах. Она была здесь, рядом, значит, власть темной Мораны не смогла ничего сделать его любимой. А всё остальное – ему нипочем! Владимир наклонился к ее лицу и прошептал: - Анечка, родная, я пока не стану спрашивать, что ты делала здесь одна среди ночи. Но сейчас надо ехать домой… Домой? В душную комнату, где дрожащее пламя свечи будет озарять ее сны и несбывшиеся мечты? Анна освободилась из его объятий и посмотрела в серые глаза: - Я не хочу домой, любимый, давай еще побудем здесь… Смотри, как ярко горят костры, как веселы песни, каким волшебством дышит ночной ветер! И ты рядом… - она провела ладошкой по темным волосам. – И ты человек… Сегодняшняя ночь – самая необычная из всех в году… Отошла на шаг и с надеждой посмотрела на возлюбленного, ожидая его решения. Владимир чувствовал, что нужно вернуться домой, но Анна, прекрасная, невозможно близкая, родная, стояла рядом, и ее взгляд просил его остаться. Разве найдутся силы отказать? - Хорошо, Аня, мы немного погуляем.. Потом вернемся в усадьбу, а завтра… - Это будет завтра, Володенька… - прошептала девушка, взяв его за руку – так крепко, как только могла, - и уводя с речного берега туда, где пьянящий аромат полевых трав смешивался с запахом скошенного вчера сена, с медовым цветом липы, с любовь и страстью, витающей в самом воздух в эту купальскую ночь. Уже тогда она знала, что выиграла… Шум и веселье у костров растворились в тишине…. Трава, по которой ступали ноги, казалась шелковой – так говорят иногда, а бывает так только в эту ночь – таинственную, праздничную, священную… Красные маки, скрытые ночным покровом, тяжелыми бутонами цветов прикоснулись к руке, когда Анна наклонилась и присела на скошенное сено. Потянула его за руку: - Иди ко мне, мой хороший… Владимир опустился на колени, взял ее маленькую ручку в свою и долго целовал, пока с небосклона сыпались яркими огоньками звезды, пророча судьбы и обещая исполнить всё на свете… - Анечка, ты не представляешь, как сильно я тебя люблю… Впервые в жизни, и этой, и той, далекой, девушка слышала у Владимира такой голос, глубокий, бархатный, заставляющий забыть обо всем – о воспитании, о приличиях, о том, что будет завтра, о том, что сталось вчера. Словно бабочка, летящая на свет, неосознанно, робко, но настойчиво, она пошла на этот голос, потянулась к мужчине, которого любила и ждала невероятно долго. Он лишь покачал головой, стараясь сохранить ту горстку воли, которая до сих пор сдерживала его кипящую кровь, и слегка отстранился, поднимаясь: - Нет, девочка моя, сегодня я буду оберегать тебя от всего зла, что только способно навредить нам. Вот когда… - Володя! – Девушка легко вспорхнула следом, и ее голос, всегда чистый, нежный, звонкий, прозвучал необычно взволнованно, - Володя, я так долго… ждала… Тебя, твоего возвращения, этой ночи… Я не могу, я не хочу больше ждать… Тонкие руки оплели его шею, губы приоткрылись в ожидании поцелуя, в синих глазах, темных, словно грозовое небо, от нахлынувших чувств, отразился тот неистовый огонь, что горел в его душе с момента их самой первой встречи. И этот огонь смешался с пламенем купальских костров, с искорками отгоревших в своем падении звезд, сметая все на своем пути, заставляя желать только одного… - Анна… - ее имя слетело со вздохом с горячих губ. – Я люблю тебя… только тебя… одну… Аня, моя Анечка… - Владимир, подхватив девушку на руки, целовал жадно и неистово, стягивая шелк платья с точеных плеч, путаясь в прядях золотых волос, забывая, как дышать, и помня лишь о том, насколько сильна, непобедима любовь. Когда они опустились на мягкую траву, только начинающую подсыхать в лучах июльского солнца, одежда уже была отброшена, и ничто не сдерживало пылающей страсти. Всё произошло именно так, как сказала старуха-ворожея: неистовый огонь и свободная вода стали единым целым в ночь, творящую диво, в час, когда все силы неба и земли сливаются в сияющей круговерти. Боясь вновь проснуться в одинокой холодной постели, боясь выпустить из рук долгожданное счастье, Анна крепко обнимала своего мужа за плечи, пила его поцелуи, сдерживая стон: что значит мимолетная боль, когда, пережив смерть, возрождаешься вновь в объятьях любимого? Да что значит сама смерть – теперь, когда она познала сладкое счастье единения с мужчиной, для которого родилась, которому была предназначена, с которым до последнего вздоха навек связана невидимыми нитями – теми, крепче которых нет на всем белом свете… Потихоньку подхватывая его движения, она словно перетекала в него, как вода, что ласковыми волнами прилива накатывает на песчаный берег, а потом так же тихо и плавно возвращается обратно… Они вместе сгорали в этом пламени, тонули в этой воде, взмывая к звездам, растворяясь в ночном воздухе, смешивая дыхание с ароматом трав, а слезы счастья – со вкусом поцелуев. Когда всё закончилось, Владимир крепко прижал к себе утомленную девушку и, прикрыв глаза, прислушался. Шелест травы перекликался с шепотом ветров, теплых, летних, летящих издалека и исчезающих в бескрайних просторах. Тихий плеск речной воды вдалеке доносился вместе с серебристым смехом русалок, танцующих в лунном сиянии, - только в священную ночь Купалы они поднимаются на поверхность, пьют капли тумана вперемешку со звездной пылью и заманивают в глубокие водовороты усталых путников, сбившихся с пути. Сверчки, прячась в высоких травах, насвистывали свои незамысловатые мелодии.. Но главное – сердца, его и Анны – бились в унисон, отстукивая каждым ударом время с того мига, когда они стали принадлежать друг другу. И свидетелями их союза были не лицемерные люди, а высокое небо, быстрая река, щедрая земля, свирепое пламя – сила стихий, соединяя их навсегда, скрепила своей вечной властью их чувства, смирить, покорить которые не смогла даже смерть… Анна, засыпая, прижалась к нему еще сильнее в поисках тепла, без слов прося у него защиты от ночной прохлады. «Спи, моя радость…» - прошептал Владимир, и услышал, как сладкие губки в полусне произнесли его имя… Последние искры некогда яркого пламени погасли и растворились в ночи, последние цветы из чьего-то венка скрылись под водой, немного покружив на поверхности, непроглядная прежде тьма посветлела и, становясь прозрачной, отступила перед утренней зарею. А вместе с ними – ушло, кануло в небытие всё волшебство купальской ночи, забирая с собою свои щедрые дары. Предрассветный час нового дня накрыл девушку холодной росой, дрожащей на кончиках травинок и падающей на обнаженные плечи маленькими сияющими слезинками. Сначала не понимая, отчего вдруг стало холодно, Анна поморщилась во сне, провела рукой по примятому сену и тихо позвала: «Володенька…» Вздрогнула, когда не услышала ответа, и распахнула глаза, васильково-голубые в прозрачной предрассветной мгле. Сначала испугалась, но, оглядевшись, только улыбнулась уголками губ: на траве у ее ног, не отрывая взгляда от лица возлюбленной, лежал грозный волк, его темные глаза смеялись и излучали тепло, которое согрело девушку сильнее, чем плащ, заботливо наброшенный мужем. Она приподнялась, помимо воли сдавленно охнув, - во всем теле отозвалась страстная ночь. Но это не имело значения, главное – их любовь, наконец-то свершившаяся, воплотившая все мечты, заслонившая все сны, закрывшая собой все горести, все беды, которые выпали на долю проклятого воина и его княжны. Анна придвинулась поближе к волку: «Что, мой хороший, ночь закончилась и, как только растворились купальские чары, тебя снова отобрали у меня?» Волк приподнял голову, и прикрыл глаза, наслаждаясь прикосновение легкой руки. «Ничего, ничего… - ласково проговорила девушка, - совсем скоро взойдет солнце, и ты снова будешь со мной, Владимир! Уже первые лучи рассвета готовы подняться над землей на востоке… Они ждут своего часа! И времени осталось так мало… Уже птицы поют о приходе утра, уже наливаются теплом капельки росы. Смотри!..» Анна провела рукой по серой шерсти, наклонилась и прикоснулась губами к влажному черному носу, хитро прищурившись, засмеялась и откинулась назад на траву. Темный плащ сполз, обнажая прекрасное тело, как раз в тот миг, когда взметнулись ввысь первые лучи солнца. И вслед за девушкой на мягкую скошенную траву, ставшую ложем любви, опустился черноволосый красавец, еще мгновение назад смотревший на мир глазами грозного зверя. Раскрывая объятья навстречу своему любимому, Анна прошептала: «С возвращением, Володя…» - а потом, забывая обо всем, отбрасывая враз ставшие ненужными сомнения, они снова утонули в пучине страсти. И два тела стали одним, дополняя навеки соединившиеся когда-то души… Влажная травинка пощекотала нос, настойчиво требуя проснуться. Анна поморщилась и отвернулась – вставать совершенно не хотелось, да и судя по щебетанию утренних птиц, до завтрака еще далеко. Сладкие сны снова обступили, не выпуская из своих объятий. Вдруг щеку опалило горячее дыхание и тихий голос, такой родной, такой любимый, над самым ухом прошептал: «Вставай, соня…» «Владимир, я не хочу…» - плаксиво протянула девушка, натягивая одеяло повыше. Одеяло? Да это просто плащ, в который ее укутал муж, не давая замерзнуть в утренней полевой прохладе… Господи! Уже ведь не раннее утро – новый день цветет над землей, а они... Анна подскочила, испуганно оглядываясь по сторонам. Рядом, уже одетый, полулежал на сене Владимир и улыбался, глядя на нее, зажав в зубах ту самую травинку, которая и выхватила Анну из сладких утренних снов. Покрепче обняв взволнованную девушку, он прошептал: «Какая же ты у меня красивая…» - и серые глаза загорелись, выдавая желание, так и не погашенное этой сумасшедшей ночью. Но солнце поднималось все выше, пора было возвращаться домой… Анна попыталась быстро подняться, но только запуталась в длинном мужском плаще. Впрочем, всему виной был горящий взгляд, направленный на нее. Она и хотела попросить его отвернуться, и мечтала, чтобы он вечно так вот смотрел на нее, без слов говоря о своей любви. Прищурившись, Владимир наблюдал за женой… Женой ли? Когда-то, так давно, что уже стали памятью, песками веков припорошенной, те времена, они венчались. Но в этой жизни, в этом мире, столь далеком их родному, она стала его… любовницей? Нет! Никогда он не допустит подобного. Даже в мыслях. Даже на короткий срок. Они обвенчаются сегодня же – что бы ни сказал на это отец, что бы ни говорила сама Анна, считающая себя недостойной партией!!! Подхватив девушку на руки, он быстро пошел к берегу – туда, где они встретились сегодня ночью, откуда виднелся в лучах утреннего солнце старый дом – родовое поместье Корфов. Она, тая от счастья, обхватила любимого за шею, и каждый шаг, каждый вздох перемешивала с поцелуями украдкой, случайными, отпущенными словно невзначай со сладких губ. Быстрый конь в два счета довез до дома. Поставив любимую на землю, барон ненадолго задержал взгляд на золотистых локонах. - Что? – спросила смущенная Анна, быстро проведя ладошкой по спутанным волосам. - Ничего… - он улыбнулся, открыто и мило, с ямочками на щеках. – Это просто… соломинка… Владимир вынул из ее локонов засохший стебелек, вдохнул его свежий горьковатый аромат и вдруг прижался к соломинке губами. - На ней запах твоих волос, твой запах…- пояснил удивленной Анне, потом поправил растрепанные ночью пряди и взял за руку: - Пошли в дом…. Усадьба встретила какой-то таинственной и пугающей тишиной, заострившей до предела чувства Владимира. Крепко сжав руку Анны, он тихонько проговорил: - Родная, держись возле меня... - Что-то не так? – в синих глазах мелькнула тревога, девушка поближе придвинулась к его сильному плечу. – Володя, что произошло? - Пока не знаю. Но я должен был вернуться раньше, гораздо раньше…- барон вздохнул, враз вспомнив и старинную легенду о темной Моране, и предостережение тетушки. В гостиной царил полумрак: шторы, похоже, никто и не думал поднимать, поэтому солнечные лучи не смогли проникнуть в комнату, пробуждая каждый уголок, снимая чары колдовской купальской ночи. Но в то же время молодой человек ясно ощущал, что в доме нет никого постороннего – одно лишь это необъяснимое, мутное ощущение опасности. Вглядываясь в темноту, он чувствовал эту опасность кончиками пальцев, он видел ее неясный силуэт в отблесках погасающих свечей, в горьковатом дыму и расплавленном за ночь воске… Вот только не мог понять до конца, ЧТО же так волнует заостренные волчьи инстинкты. Уже немного привыкнув к сумраку и тревоге, Анна приподнялась на цыпочках и прошептала ему на ухо: «Володенька, я поднимусь к Ивану Ивановичу…» «Что?...» - он, слишком отвлеченный своими мрачными мыслями, сперва и не понял сказанных слов, но сразу же спохватился: «Нет, Аня, пойдем вместе. Хорошо?» - и быстро увлекая девушку к лестнице, бросил на пустую гостиную еще один взгляд. Ему почудилось, или вправду мелькнуло на шторах зеленовато-золотое пламя? В тишине коридора шаги прозвучали неожиданно гулко, словно они были чужими этому миру застывшего полустраха. Из общей темноты полоской слабого света привлекала приоткрытая дверь в спальню старого барона. «Почему дверь открыта?..» - с недоумением произнесла Анна, а потом, выпустив руку Владимира, потянула на себя резную ручку с высеченным гербом Корфов… Молодой человек едва успел отодвинуть девушку подальше от дверного прохода, в последний момент, поняв, наконец, что именно настораживало в просыпающемся доме. Отстранив Анну, он шагнул в слабо освещенную комнату. Одного взгляда хватило, чтобы подтвердить догадку: безошибочным чутьем волк ощущает многое, но главное – мертвых. Едва слышный дух смерти, оседая горьковатым привкусом на губах, не доступен людям довольно долго. Но волк улавливает его сразу – даже если смерть пришла несколько мгновений назад. А отец был мертв давно… - Володя, что такое?… - Анна, не желая стоять в коридоре, решительно зашла в комнату и застыла на пороге. - Господи, дядюшка!!! – сорвался сдавленный крик с ее губ, когда в отблесках слабо горящих свечей глаза разглядели восковое в своей смертельной бледности лицо опекуна. - Анечка, выйди, пожалуйста! – тихо сказал Владимир, и его уверенный голос звенел сталью холодного клинка. Она стояла, не двинувшись с места, в распахнутых глазах блестели слезы, но и они, кажется, застыли от осознания всего ужаса происшедшего. Барон повернул девушку к себе, уверенно взял за плечи: - Ты слышишь меня? Выйди… Аня… Анна!!! – но она по-прежнему не отвечала, не сводя взгляда с мертвого лица. Владимир быстро поднял ее на руки, понес прочь от этого ужасного места, подальше, туда, где ей будет спокойнее. Словно по волшебству, старый дом проснулся практически в один миг: лакеи в передней переговаривались между собою, вспоминая вчерашний праздник, горничные тушили оплавившиеся свечи и поспешно открывали шторы, не понимая, отчего так долго не могли разомкнуть скрепленных сном глаз, Варвара на кухне начала греметь посудой, быстро стряпая хозяевам завтрак. Только там, с ней, Ане будет спокойно; а заодно и ему, не волнуясь за любимую, надо все выяснить, во всем разобраться! Владимир, еще крепче прижав к себе девушку, повернул туда, откуда слышался веселый Варин голос. Анна, потихоньку начавшая оттаивать от охватившего ее ужаса, плакала, уткнувшись в плечо мужа, беспрестанно повторяя: «Дядюшка, дядюшка, дядюшка…» И горячие слезы лились по бледным щечкам, застилая взор, а перед глазами стояла постель, над которой мутной, неясной тенью витала смерть человека, заменившего ей отца. Добрая кухарка только руками сплеснула, не зная, что и думать, когда молодой барин внес на кухню захлебывающуюся слезами Анну. - Владимир Иванович… Да что же Вы?... – начала, было, женщина, но хмурый взгляд столь знакомых ей серых глаз прервал ее на полуслове. С таким хозяином не могла спорить даже она, сама вынянчившая маленького барчука, заменившая ему мать после безвременной кончины баронессы. «Что ж теперь-то с Анечкой будет, если он… Господи, что же будет?» - промелькнула страшная мысль, ведь каждый в усадьбе знал, как в последнее время не ладили между собою сын и воспитанница старого барона. Но то, что произошло потом, разбило в прах все предположения доброй кухарки. - Варя, присмотри за ней, ладно? – быстро проговорил молодой барин, усаживая девушку на стул у самой печи и разворачиваясь к выходу. В тот же миг Анна вцепилась в полу его сюртука, и в ее глазах, покрасневших от слез и огромных, глубоких, словно два омута, промелькнул ужас: - Не уходи, Володенька, пожалуйста, родной мой, не оставляй меня, не оставляй меня одну!!! – на глазах кухарки и появившегося в дверях конюха Никиты, Анна прильнула к руке барона, захлебываясь слезами, царапая ногтями в кровь его крепко стиснутые в кулак пальцы. - Аня, ты будешь здесь с Варей, Анечка, я должен уйти... – твердил он, но так и не находил в себе сил покинуть любимую. - Владимир Иванович, что произошло-то? - теперь уж точно ничего не понимая, Варвара осмелилась подойти поближе к столу. Владимир вздохнул, опуская глаза, сжимая руку так, что побелели костяшки пальцев, затем бросил быстрый взгляд на плачущую Анну и проговорил сквозь стиснутые зубы: - Отец… мертв… - Матерь Божья, Заступница наша!!!!! - Заголосила Варвара. - Иван Иванович сердешный!!! Да откуда ж то горе такое??? - Варя, успокойся… и успокой… Анну… - проговорил молодой барон, быстро наклонившись, прижался губами к нежной влажной щечке жены и вышел, бросив на ходу застывшему у двери Никите: - Проследи, чтоб сюда никто не заходил! Если мышь проскочит – семь шкур спущу! Конюх был высоким и крепким детиной, не боящимся ни Бога, ни черта, но холодный липкий страх прорезал его всего от этих слов, таким жестким и стальным показался ему голос хозяина. Отцовская спальня встретила его прохладой, полумраком и смертью. Владимир закрыл дверь, подошел к кровати: - Прости меня, папа… - слова сорвались с губ, горькие и выстраданные за эти несколько минут, с полынным привкусом вины, упавшей на душу страшной тяжестью. Они едва успели помириться… Хорошо хоть Анна настояла на том разговоре, а иначе – смерть не позволила бы отцу и сыну даже поговорить: в последнее время это случалось всё реже. Молодой барон присел на краешек кресла и взял в руки морщинистую холодную ладонь, прижал ее ко лбу, унимая невыносимую боль от утраты. «Отец, что же ты так?... Почему не позвал слуг, когда тебе стало хуже? Неужто сил не было? И ты, добрый, милосердный, умер в одиночестве, видя, как подкрадывается к тебе смерть – все ближе и ближе, как она отводит полог, как наклоняется к твоему челу и проводит своей костлявой рукой… Я видел смерть, отец, она смотрела на меня, смеясь в лицо, а я смеялся в ответ, и она уходила. А потом – снова возвращалась, и однажды все-таки забрала меня в свой темный мир. Но я не испугался ее, а теперь – боюсь… Теперь мне очень страшно, папа…» - Владимир опустился на колени возле кровати мертвого отца и вверял ему все, что тяжелым камнем упало на сердце. Рассказывал и о своем проклятье, и об оживших воспоминаниях, о вечной любви, связавшей его с Анной, о том, как они счастливы вместе, о врагах и друзьях, о тревогах и радостях, о том, что впервые в жизни боится – ведь теперь у него есть Анна, и страх за нее сильней его самого… Он говорил и говорил, с запоздалой горечью понимая, что должен был рассказать обо всем еще ЖИВОМУ отцу, что отца больше нет и уже ничего не исправить. Он не плакал… Горе сжало волю в кулак и не давало выхода горячим слезам. «Лучше бы смог…» - устало подумал молодой человек, понимая, что стало бы легче…Но слез не было. - Господин барон, можно войти? – послышался за дверью чуть гнусавый голос Ильи Петровича Штерна, уездного доктора. Владимир поднялся, нехотя повернул ключ, впуская в комнату гостя. - Владимир Иванович, примите мои искренние соболезнования… - начал, было, вошедший, но замолк, увидев умершего. - Что с Вами, Илья Петрович? – Владимира удивил этот недоумевающий, слегка испуганный взгляд. - Со мной? Ничего… - доктор явно не верил собственным глазам, пристально разглядывая старшего Корфа. – Скажите, господин барон, Ваш отец … он … не увлекался древними культами?.. «Дьявол!!! Как, как можно было раньше ЭТОГО не заметить???» - Владимир, взбешенный, мерил шагами кабинет, то и дело поглядывая в окно, - не вернулся ли посланный за исправником Григорий. Перед глазами, то теряя строгие контуры, то обретая их вновь, стояло выжженное раскаленным воском на груди отца перевернутое пламя – знак темной Мораны. Благо, доктору известно лишь, что с таким знаком можно встретить на юге идолопоклонников, адептов старинных верований, не прекращающих свои темные ритуалы даже сегодня. Наверняка, проклявшее волка-воина Моранино отродье нашло там пристанище, а теперь вот и до отца добралось! Барон сглотнул, наполняя очередной бокал бренди. Как же он не заметил адского пламени на груди покойного? Осознание страшной, неожиданной смерти отвлекло его, привыкшего обращать внимание на малейшие детали, а страх за Анну заступил вообще все на свете! «Анна… Девочка моя… Где ты?...» - тряхнув головой, Владимир осушил бокал и поставил его на стол. Довольно. Больше никакого спиртного. Ему нужен ясный ум, не затуманенный алкоголем, для того чтобы защитить жену, отыскать слуг Мораны, наказать их за смерть отца. Не зря так тянуло его ночью в родную усадьбу! Уж будь Владимир здесь – ни одна темная тварь не приблизилась бы к двери на пушечный выстрел! Он еще помнил, как, умирая, старый волхв шептал свои проклятья, а они бессильно падали кровавыми клочьями к ногам бесстрашного воина, отскакивая от его брони, от его доброй души, от его горячего сердца и справедливых помыслов. Так было бы и сегодня – отец был бы жив… Отец… Барон бросил взгляд на висевшее на стене зеркало. Его еще не успели завесить белым покрывалом в знак того, что в доме покойник. Оттуда на Владимира смотрел побледневший и злой на весь мир, проклятый на века человек, в чьих глазах не было ни капли жалости к врагам. Таким он не покажется своей Ане.. Вдох… Еще один… Поглубже, полной грудью… Впуская в легкие воздух, выдыхая сталь и жестокость… Смерть – это просто паром, с которого сходят в вечность… Жизнь слишком коротка, чтобы терять ее на ненависть… Любовь слишком драгоценна, чтобы променять ее на жажду мести… Анечка… В памяти всплыло ее милое личико, синие глаза, сияющие счастьем, припухшие от поцелуев губки, звонкий голосок. Рядом с ней он не может быть грубым и жестоким, она создана для нежности и ласки. Его девочка, его Анна… Владимир еще раз посмотрел на свое отражение: правильные черты молодого лица смягчились, серые глаза излучали тепло и свет, тревожная складка меж бровей не разгладилась, но уже не была столь глубокой и резкой. Одно только напоминание об Анне сделала его совершенно другим, преобразило и лицо, и душу. Тряхнув головой, прогоняя мрачные мысли, Владимир вышел из кабинета и направился на поиски возлюбленной. - Так Анечка ушла к себе в комнату!... – отговорилась охающая и вздыхающая у плиты Варвара. – Сказала, что отдохнет там от пережитого. - Ладно, Варя, ты тут хозяйничай, на тебе ведь всё… - Корф устало взглянул на старую кухарку. Она жила здесь всегда, добрая, мягкая, поила парным молоком и рассказывала сказки вечером, прикасаясь к волосам гордого и не по годам серьезного мальчика, так рано познавшего горечь сиротства. И сейчас Владимир знал, что может во всем на нее положиться. Он благодарно улыбнулся: - Спасибо тебе, Варенька. – а потом быстро поцеловал морщинистую щеку своей крепостной кухарки, как в детстве, когда гордость уступала место благодарности и теплоте, шепнул ей «Я к Ане» и оставил пораженную женщину, быстро покинув натопленную жаром печи кухню. Девушки не оказалось ни в ее комнате, ни в библиотеке, ни даже в спальне отца, входить куда молодой барон строго настрого запретил до приезда исправника. Теряя голову, Владимир метался по усадьбе в поисках Анны, хватал за грудки испуганных дворовых, но она словно в воду канула! Голос уже отказывался повиноваться, когда барон влетел в конюшню, окинув мутным взглядом пустые денники. Вдруг слух уловил едва различимое всхлипывание. Уже и сам себе не веря, Владимир прокрался в дальний угол конюшни, стараясь не шуметь, чтобы не напугать затаившуюся девушку. Она сидела у стены, спрятавшись от посторонних глаз, и сдавленно рыдала, слезы катились по лицу, падая прозрачными капельками на золотистую солому, на потемневшие от времени доски, на испачканный подол шелкового платья. Молодой человек опустился на колени и обнял ее: - Анечка, не плачь! Ты же у меня сильная, мы вместе справимся с этой болью, Аня! – она только подняла на него полные слез глаза. - Отца уже не вернуть, но ты должна держаться, любимая. Просто помни его, и папа будет рядом, поможет тебе добрым словом и дельным советом. Верь, Аня, верь в это… Она всхлипнула и отерла слезы маленькой ладошкой, придвинулась поближе и прошептала: - Владимир, в том, что дядюшка умер… в его смерти… это… это я виновата… - и разрыдалась пуще прежнего, закрыв лицо руками, дрожа от страха, вины и боли, не в силах справиться с навалившимся на плечи тяжелым грузом. - Не смей так даже думать, Анна! – голос Владимира прозвучал серьезно и строго, напомнив ей то ужасное время, когда молодой муж отправлял свою княжну в древлянские леса. - Но ведь если бы я… не задержала тебя ночью… ты был бы дома, и дядюшка был бы жив… А я думала только о себе, от том, что хочу быть с тобой, о том, как мне хорошо… Глупенькая малышка… В чем она себя винила – в подаренных усталому воину нескольких часах всеобъемлющего счастья? В том, что воплотила все его мечты, столько лет терзавшие душу бесплотными воспоминаниями? В том, что подарила это счастье себе? Он привлек девушку к своей груди – маленькую и хрупкую, а в то же время очень сильную; он чувствовал эту силу, закалившую ее сталью рокового клинка, слезами и горечью утраты, веками, долгой чередою пролетающими мимо… - Аня, ты ни в чем не виновата. МЫ не виноваты… - хотелось и самому поверить в то, что он сейчас говорил,- ведь пару часов назад этот же груз вины давил на сердце. Только его девочке не стоит знать обо всем… - А кто же, Володенька? – она впервые назвала его так нежно, как сегодня ночью, когда таяла от страсти в его объятьях. Барон нахмурился. Сказать правду? Солгать? Подвергнуть любимую новым испытаниям, скрывая, недоговаривая, или открыто признаться в том, что древние, могущественные силы не дремлют, грозя им из глубины веков? Анна скорее почувствовала, нежели поняла: мужу сейчас приходится выбирать. Она не будет настаивать на разговоре, ведь ОН – мужчина и воин, ему виднее, какой выбор сделать, что решить, а ее удел – быть рядом, помогать и поддерживать, утешать в минуты горестей и делить на двоих редкое сияющее счастье. Она обняла его, прижавшись крепко-крепко, вдыхая его запах, его силу, его любовь… - Молчи, любимый… Придет время – и ты сам расскажешь обо всем, что тревожит душу. - И когда же оно придет, по-твоему? Ответь, Аня, когда? - В тот самый миг, когда закончатся раздумья, когда поймешь, что должен это сказать, и сомнения растают без следа, - ты всё мне скажешь, и я ни в чем не упрекну тебя, Володя… Её тихий голосок притуплял боль, смывал отчаянье и горечь этого страшного дня. Прикоснувшись губами к золотым волосам, Владимир произнес, не скрывая гордости: - Как же мне повезло с женой!... Анна всхлипнула и отстранилась, обхватила ручками его лицо и потянулась к губам. Ее прикосновение было похоже на ласку весеннего ветерка, пить ее поцелуи можно было бесконечно, ее любовь была наградой. Владимир поднялся, по-прежнему не выпуская девушку из рук, и грустно вздохнул: - Пора вернуться в дом. Наверняка, исправник уже приехал. - Исправник? Но ведь дядюшку не… - Аня, пойми, все не так просто. Отец умер… Его убили… – быстро проговорил Владимир и поспешил успокоить вскрикнувшую девушку. – Я найду виновных. Ты мне веришь, Аня? - Ты же знаешь, что да… - испуганно прошептала она. А потом уже уверенней произнесла: - Ты не оставишь убийцу дядюшки безнаказанным, никто, кроме тебя, не может его найти. Я не просто верю тебе, я это ЗНАЮ!... Ночь подкралась неожиданно, заливая темнотой старый парк и окрестные поля. Серый волк едва успел выбежать за ворота усадьбы, неслышно пробравшись мимо крестьян, обсуждающих неожиданную смерть старого барина. Ему не хотелось уходить – соборованный в последний путь отец лежал в семейной часовне, его дух, прощаясь, витал где-то под сводами родного дома, и Анна… Она осталась совсем одна там, в комнате, предоставленная только своему горю и слезам. Он не хотел бросать ее одну, но в доме было слишком много народу, приготовления к похоронам не прекращались даже ночью, прислуга сновала туда-сюда, и даже во дворе было опасно находиться свирепому зверю. Владимир с горечью посмотрел на холм, где горела огнями усадьба: «Папа, Анечка, я близко, я рядом… Скоро будет рассвет – летние ночи коротки… И я вернусь, вернусь домой!!!» - тоска заполонила сознание, и протяжный вой наполнил душный ночной воздух. Деревенские бабы, заслышав его, испуганно крестились: - Ой, мучит нечистый чью-то душу окаянную!!!! Утро выдалось непривычно холодным и мрачным. Начавший заупокойную службу еще до рассвета, отец Павел удивился отсутствию в часовне молодого Корфа, все удивились этому. И только юная воспитанница покойного барона на вопросы соседей спокойно отвечала: «Владимир Иванович скоро приедет…» Когда взошло солнце, вернее его далекий отблеск проскользнул через мрачную пелену грозовых туч, Владимир шагнул через порог. Неприятный холодок пробежал вдоль позвоночника, а в шепоте толпы прозвучали осуждающие нотки. Молодой человек молча пересек часовню, став у самого гроба, склонил темноволосую голову и взял под руку Анну. Девушка вздохнула и прижалась к его плечу, прошептав слова приветствия. Так они и стояли, вызывая пересуды уездных кумушек, пока длилась служба. Когда священник прочел последние слова литургии и толпа в темных одеждах покинула здание, Владимир жестом остановил слуг, собравшихся выносить гроб. Они кивнули, понимая: молодому барину надобно проститься с батюшкой. Барон подошел к лежащему отцу и взглянул на восковое лицо: еще несколько десятков минут – и тяжелая темная земная твердь навсегда заберет его, спрячет, сокроет от мира живых там, откуда нет возврата, где только темнота и тлен. Горьковато-соленая, нежданная, непрошенная, скатилась по щеке одинокая слеза. Со сжатых губ слетело с тихим вздохом: «Отец…» В этот миг теплая ладошка скользнула по волосам, по лицу, утирая слезу, растворяя печаль. Анна нежно провела по его чуть влажной коже: - Володя, мы должны быть сильными. Нам ведь не привыкать…Когда-то давно мы уже схоронили своих родителей… - То было по-другому, Анечка… - Я знаю. Но мы жили дальше. И нынче обязаны. Так, чтобы Иван Иванович гордился нами. Они посмотрели друг другу в глаза и дали негласную клятву, молча пообещав: он будет гордиться… Стук сердца… Неровный, сбивающийся с ритма… Приглушенный удар. Еще один… И снова… Влажная от дождя земля гулко бьется о крышку гроба. С каждым ударом все дальше от них его дух - Прощай, папа… - Земля Вам пухом, дядюшка… А мы будем жить – для тебя, для того, чтобы светлее была твоя память, вспоминая тебя каждый день, каждый час, каждый миг, воскрешая тебя в наших сердцах, продолжая тебя в наших детях… - Володя, Анна, мне очень жаль…- послышался глухой неприятный голос. Они повернулись, возвращаясь из мира своих мыслей. Петр Михайлович Долгорукий, сосед, лучший друг старого барона, скорбно склонив голову, смотрел на Владимира. Сердце Анны вздрогнуло от этого тяжелого взгляда. Она уже не слышала скупых слов соболезнования, не понимала, о чем рассказывал князь. Из всех ощущений осталась одна тревога за мужа, объяснить которую девушка пока что была не в силах. - Митька, гони!!! – раздался громкий окрик из кареты, и кучер, присвистнув, хлестнул лошадей. - Как прикажете, барин! Кони понеслись быстрее, прорезав жалобным ржанием царящую вокруг полутьму. Сидящий в карете мужчина нахмурился: правду говорят, что жизнь полна неожиданностей. Вот только плохо это или хорошо в его случае? Сегодня он узнал то, что способно поразить кого угодно, сегодняшний день принес известие, которого он уж точно не ждал… Раскат грома нарушил густую тишину. Мужчина встрепенулся, было, но тут же успокоился: ему ли не ведать, как коварно подкрадываются летние грозы? Когда-то давно он сам мог велением руки насылать беспощадное пламя молний на мирные села, раскатами грома потрясая земную твердь и свод небесный. Тогда с ним были вечные силы его темной покровительницы Мораны. Впрочем, прошли века, а ОНА не забыла своего верного раба: вчера ночью зловеще завывал ветер за окном, ветки лип в страхе бились о стекла усадьбы и дрожали осины в недалеком лесочке, когда он увидел на небе отблеск зеленоватого пламени. Воззвав к древним божествам, он прислушался, и в тишине комнаты раздался ЕЕ голос, нашептывая о том, что время мести пришло, что день и час расплаты близок, что тайна, скрытая полумраком чужой смерти, уже готова предстать пред людьми и свершить судьбы. Тогда он с трудом дождался утра, чтобы визит не казался таким странным, не вызвал лишних подозрений. Снова яркой вспышкой блеснула за окном молния, и первые капли дождя упали на летние травы. Августовские грозы так неистовы, сильны и опасны… Мужчина прикрыл глаза, вспоминая сегодняшние события, пытаясь разобраться во всем, что открылось, придумать, как можно использовать новые знания. Итак, рассвело, и верхушки вечнозеленых сосен озарились теплым солнечным светом… ….. Вместе с первым лучом нового утра Владимир сбросил свой ночной облик. Усадьба медленно просыпалась в ожидании забот и радостей жаркого дня. Быстро миновав широкий двор, барон задержался взглядом на окне спальни, в которой сейчас должна находиться его любимая… Анна… Едва ли мог он представить раньше, какое это счастье – любить и быть любимым, как быстро стучит в груди сердце, когда губы трепетно прикасаются к губам, волосам, нежной коже той, ради которой согласен на самое большое безрассудство, готов совершить любой подвиг, изменить весь мир! А как бы хотелось измениться самому… Недавно Анна, прильнув к его плечу, прошептала, что он стал совершенно другим. Тогда Корф улыбнулся: «Видишь, милая, как меняет любовь!.. Когда-то меня влекли упоительный грохот кровавого боя и светская суета. А нынче ничего не надо – лишь бы мы были вместе…» Анна хотела возразить ему, но барон поцеловал девушку, заставляя ее забыть обо всем на свете, пряча за сладостью любви глубоко затаенную боль. Быть рядом с Анной, разделить с ней жизнь Владимир по-прежнему считал для себя главным, но от этого не меньше хотелось ему другого… Темными ночами, когда он смотрел вокруг жестоким волчьим взглядом, среди дней, заполненных спокойствием и мирным семейным счастьем, он постоянно думал о своем проклятье. За возможность снять его Корф отдал бы многое – и сейчас вновь особенно остро ощутил это. Поднявшись по лестнице, Владимир заглянул в комнату своей красавицы, и снова неприятно резануло по душе раскаянье: из-за траура по отцу они с Анной до сих пор не были обвенчаны, хотя многие в усадьбе догадывались, какие отношение связывают барина и крепостную воспитанницу его покойного отца. Сплетницы-служанки тихонько хихикали по углам, конюх Никита, с самого детства влюбленный в золотоволосую малышку, воспитанную бароном, мрачнел при каждой встрече, несколько раз приезжавшие в гости соседи понимающе кивали, перехватив взгляды барона и девушки. Глядя на барина и свою любимицу, только вздыхала добрая Варвара, понимая, насколько сильна их любовь, но не решаясь спросить о свадьбе. Анна же… она никого не замечала и не слушала, взор синих глаз был направлен только на Владимира, полный любви и нежности, искрящийся восхищением, с затаенными в самой глубине маленькими искорками страсти. Казалось, ее не тревожат слухи и сплетни, липкой паутиной витавшие в воздухе, который уже начинал потихоньку дышать осенней прохладой. Столько раз, жарко обнимая любимую, барон шептал ей: «Давай забудем приличия, уедем, обвенчаемся, не дожидаясь сороковин, и вернемся в родной дом уже супругами!» Но девушка решительно качал головой: «Разве этого хотел бы дядюшка? Разве мы почтим его память, тайно обвенчавшись в какой-то глуши?» Тогда Владимир начинал сердиться, потом, порывисто прижимая ее к себе, напоминал, как пьяняще пахли купальские травы, как ярко горели костры, как той ночью она стала его... Вчера он снова заговорил о браке: «Анечка, неужели ты действительно не понимаешь, что наша любовь – это не игра, нелепость, ошибка, которую забываешь на следующее утро? Она прошла сквозь века, вернув нас к жизни, и я не хочу, чтобы люди считали ее просто грехом…» «Это не грех, Володя, мы уже венчаны, пред Богом и пред собою мы муж и жена. А для других… что ж, это их дело…» «Что? Что именно ты называешь их делом? Считать тебя распутницей? Барской любовницей? Анна…» В который раз они повздорили, и ночной волк унес под сень леса свою горечь и боль. Анна осталась в доме… И сегодня не вышла к воротам встретить его… Сердце в тот миг чуть не разорвалось от ужаса: неужели что-то произошло? Но все было в порядке: белокурая красавица сладко спала, обхватив руками подушку, ее розовые губки были немного приоткрыты, так и манили к себе, звали, обещая блаженство. Реснички трепетали, скрывая голубизну ее сияющих глаз. Прикрыв двери, Владимир подошел ближе, стал на колени у кровати и невесомо прикоснулся к разметавшимся во сне локонам. Словно почувствовав его руку, Аня повернула голову, но так и не проснулась, все еще витая в царстве грез. Владимир склонился и легко поцеловал нежную щечку, маленькое ушко, спустился ниже, опалив шейку горячим, страстным дыханием. Нужно было остановиться и уйти – но сил бороться с собой не осталось, тем более что разбуженная его губами Анна уже радостно шептала «С добрым утром, любимый… » И она была так ослепительна, так красива, так желанна… - …А потом я почувствовала, что глаза сами по себе закрываются… И решила: прилягу на минуточку, а как только начнет светлеть за окном – пойду тебя встретить… Но проспала… Прости, мой родной… - тихонько проговорила Анна, закончив сбивчивые объяснения. Владимир улыбнулся: - Нестрашно… Главное, что ничего плохого не случилось… - он ласково провел ладонью по нежной спинке, отчего девушка выгнулась, еще теснее прижимаясь к нему, потом прикоснулся губами к шелку волос. – К тому же, я ведь помню, какая ты у меня соня… Подавив смешок, Анна согласно кивнула и прикрыла глаза. Как было бы прекрасно проводить так каждое утро, просыпаясь в его объятьях, нежась в теплых волнах его ласк и не думая ни о чем… В этот момент в дверь постучали. Полина, лениво растягивая слова, пропела: - Барышня, там князь Долгорукий приехали, в гостиной ждут, а Владимир Иванович до сих пор не вернулись. Что передать-то? - Скажи, я сейчас спущусь! – девушка удивленно посмотрела на барона: - Странно, что это привело князя так рано к нам в гости? Тебе известна причина его визита? Владимир не ответил. Его хмурый взгляд и крепко сжатые губы выдавали затаенную ярость. Анна прикоснулась к обнимающей ее руке: - Что случилось, Володенька?... - Мне не понравилось, как эта … как Полина к тебе обратилась. – Ему и вправду показалось, что в это своё «барышня» служанка вложила слишком много ехидства, зависти и злости. Еще бы… Совсем недавно она считала себя такой же крепостной, только обделенной судьбою и барской милостью. И вдруг ненавистная Анька получила заветную вольную! Сколько разных сплетен ходило тогда по усадьбе – Владимир едва сдержал звериный рык, грозящийся вот-вот прорваться в мир при свете солнечных лучей… - Ну что ты, милый… - Анна провела ладошкой по черным волосам возлюбленного и соскользнула с постели. – Мне надо поприветствовать гостя. И ты спускайся как можно быстрее… Он сидел в библиотеке и быстро решал, как стоит действовать, когда в дверном проеме показалась хрупкая фигурка. Белокурая девушка, изящная и непередаваемо красивая, склонила голову, приветствуя его: - Доброе утро, Петр Михалыч. - Здравствуйте, сударыня… - он подошел ближе, прикоснулся губами к тонким пальчикам. – Доброе утро, Анна… - Простите, Владимира… Ивановича… нет дома. Он обещал скоро быть, но я могу узнать, что привело вас в столь ранний час? - Дело в том, Анна… - он запнулся, припоминая и эти золотистые локоны, и ласковую улыбку, и тонкий стан, ладную фигурку, такую же соблазнительную в простом домашнем платье. А вместе с этими воспоминаниями промелькнул перед мысленным взором ужас в широко распахнутых глазах, тихий стон боли, сорвавшийся с побледневших губ, сдавленный плач и обреченное «Господи, да за что же?...», когда он покинул тесную каморку. Как давно это было… Она была хороша, ох как хороша… - Петр Михалыч, что с вами? – донесся, словно издалека, встревоженный голос воспитанницы старого Корфа. Он не успел ответить прежде, чем открылась массивная дверь, и на пороге комнаты появился хозяин поместья, его древний и ненавистный враг. Когда-то – те дни иногда казались ему скорее отголосками сказочных преданий, нежели правдой – одинокий воин, проклятый им, бросил вызов и своему жестокому проклятью, и человеку, наложившему его. Бросил – и победил: чистую душу отторгли темные силы, и могущественный колдун познал не только горечь поражения, но и боль смертельных ран. Темная повелительница своей силой и властью вытащила верного раба из мрака потусторонних миров, и по ее воле, путешествуя из века в век, из одной жизни в другую, неся за собою память прожитых лет, он страстно желал лишь одного – мести. Но вот настал час, когда вернулся воин-волк, и теперь, отбирая всё, дорогое и любимое сердцу оборотня, старик-волхв снова обретет покой и былую мощь. Надо же… Владимир всё тот же.. Уже не сын храброго Зигфрида, но с теми же пронзительно серыми глазами. Уже не защитник веры христианской, но такой же бравый – офицер, поручик… И невероятной теплотой, спокойствием, счастьем светится взгляд. Разве таким он должен быть у проклятого?.. Едва ли… - Чем обязан, князь? – Владимир не мог понять, из-за чего приехал к ним этот пристально разглядывающий его человек, друг его отца, знакомый с детства. Хмурое лицо Долгорукого казалось непроницаемым, под глазами залегли тени, то ли тревожные, то ли пугающе-зловещие. Анна, чувствуя неловкость в повисшем вокруг молчании, приветливо улыбнулась и спросила, обращаясь к барону: - Владимир, может быть, распорядиться подать чай? - Почему бы и нет? Тем более что Петр Михайлович, я полагаю, будет рад составить нам компанию. Не так ли, сударь? – молодой человек лишь на несколько секунд задержал взгляд на милом личике возлюбленной, она ответила ему ласковой полуулыбкой, но старику хватило этого, чтобы понять нечто очень важное. Когда девушка вышла, он решительно повернулся к Корфу и заявил: - Владимир, у меня к вам важный разговор. - Это невозможно! – барон отвернулся к окну, сосредоточенно разглядывая плывущие в прозрачной синеве неба облака. - Увы, это так… - его собеседник, немного помолчав, отпил предложенного коньяку, потом отставил бокал и продолжил: - Ваш отец ДЕЙСТВИТЕЛЬНО задолжал мне приличную сумму, предложив поместье, если долг не будет погашен в положенный срок. - Но мне об этом ничего не известно. – Владимир резко повернулся, до сих пор не веря словам князя Долгорукого. – Если бы отец и впрямь был должен – вам или же кому-либо другому - он несомненно сообщил бы мне об этом… Или известил Анну! - Стало быть, Иван намеревался сделать это, но смерть оказалась быстрее его намерений. – Петр Михайлович вздохнул, изобразив всем своим видом чувство глубочайшей скорби. Владимир сразу понял: и в словах, и на лице князя нет ни тени искренности. Жаль, что он не разгадал до конца причины этой лжи, ТОГДА не разгадал... - Барон, - хрипловатый низкий голос напомнил о присутствии своего владельца. – Если вам угодно проверить, в сейфе вашего усопшего батюшки наверняка найдется долговая расписка, подтверждающая мои претензии… Он играл вслепую. Зная, что скорее всего никакой бумаги нет, что старый долг давно погашен и позабыт, он настойчиво просматривал документы, до конца не понимая, зачем делает это, но уверенный, что правильно понял тихий призыв, строгий приказ своей темной всесильной Мораны. И среди пожелтевших от времени бумаг он увидел то, ради чего приехал сегодня в усадьбу Корфов. Одного взгляда на старое письмо было довольно – коварный, нечеловечески жестокий план мести со всею ясностью предстал пред ним. - Прошу прощения, Владимир… - голос казался уставшим и смущенным. – Кажется, я ошибся… Здесь нет никакой расписки… Может быть… Да, наверняка Машенька позаботилась обо всем, а меня предупредить забыла. - Ваша супруга, Петр Михалыч, рачительная хозяйка, и вряд ли позволила бы отцу забыть о долге, – усмехнулся молодой барон. - Это так, - кивнул князь. – Вам бы тоже не помешало позаботиться о выборе хозяйки для своего поместья. Корф мечтательно улыбнулся: - Я уже сделал свой выбор. Полагаю, что очень скоро буду иметь честь пригласить вас и ваше почтенное семейство на свою свадьбу. - Будем рады… - небрежно бросил гость и поспешно откланялся. Ему здесь больше делать нечего; последние слова хозяина лишь усилили уверенность в прежних догадках, а непокорная, бросающая вызов гордость, проскользнувшая в легком кивке головы, еще больше обожгла душу жаждой мести. За окном бушевала гроза. Молнии били прямо в землю, рассекая своим огнем потемневшее небо, смешивая свои искры с золотом спелых колосьев, с пожелтевшими на солнце травами, с кронами старых деревьев в парке. Был день, но хмурые грозовые облака скрывали солнечный свет, и над лугами, полями и лесом царил почти вечерний полумрак. Горячий кофе обжигал горло, его горьковатый привкус напоминал о прожитых годах – и в этой жизни, и в той, далекой. Судьба, немилосердно испытывая его, отдавала полынной горечью, и в череде сменявших друг друга лет единственной радостью стала любовь к Анне. Девушка сидела напротив, и маленькие пальчики бережно разглаживали кружево манжета. Смущенно опущенные ресницы слегка подрагивали, румянец играл на нежных щечках, и вся она казалась сотканной из грез, из летних дней, из лучей далеких звездочек, мерцающих на темном небосводе. Таинственная и загадочная, бесконечно любимая, одна единственная на все времена. - Анечка, - позвал барон, и она с улыбкой взглянула на него. - Что, милый? - Я очень люблю тебя… – отставив недопитый кофе, Владимир встал из-за стола, подошел к девушке и присел рядом, взяв в свои руки маленькую ладошку. – Анна, наши судьбы так сильно и трагично переплелись, что едва ли теперь кто-то в силах разорвать эти нити. Но скажи мне… Если бы можно было всё поменять, тогда, в том далеком времени, что бы ты…. Она не дала ему договорить. Просто не разрешила. Тонкие пальчики прикоснулись к его губам, преграждая путь глупым и ненужным вопросам: - Ты хочешь знать, что я хотела бы изменить? – девушка улыбнулась немного грустно, но в этой улыбке была скорее лишь тихая печаль о несбывшемся, нежели горечь и боль. – Владимир, даже если бы такая возможность появилась, если бы тогда, вверяя меня тебе, соединяя наши жизни, судьба открыла наперед всё, что станется между нами, я не захотела бы менять ни единого мига. Ни одного, слышишь!? Ну, разве что… - красавица хитро прищурилась, лукавая полуулыбка скользнула по соблазнительным губам, маленькая ладошка легла на грудь барона, заставив его сердце забиться чаще. - Что?.. – прошептал он, почти касаясь губами светлых локонов, убранных в тугую аккуратную прическу. Анна прикрыла глаза и, приблизившись теснее, прошептала ему на ушко: - Наверное, я бы поторопила нашу первую брачную ночь… Посмотрев друг другу в глаза, молодые люди счастливо рассмеялись, забывая обо всех бедах и тревогах, о грозящих опасностях, о стихии, бушевавшей на улице, не замечая, как среди молний мелькнули отблески зеленоватого взгляда… Дни за окном чередою сменяли друг друга. Неудержимо близилось к концу щедрое лето, рассыпая золото пшеничных колосьев на просторных полях, вспыхивая ярким звездопадом разноцветных астр в оранжереях, растекаясь по венам жарким дурманом солода, пьянящим ароматом трав, слепящими лучами полуденного солнца. Совсем скоро первые осенние дни наложат на душу печать прохлады, привянут на лугах полынь и васильки, первая позолота легонько прикоснется к листьям берез в парке. А там – совсем недалеко и до зимней стужи… Анна усмехнулась: рано или поздно всё проходит. Так же быстро подходит к концу это неожиданное, прекрасное, счастливое лето. Лето, которое принесло ей, вместе с болью утраты, невероятную радость, возможность разделить жизнь с тем, кого она всегда любила – столько лет и веков, с самого первого мига, когда несмело переплелись их взгляды, когда раздался под сводами киевского терема его уверенный, тихий, уставший голос. «Владимир… Володя… Володенька…» - когда-то она несмело произносила его имя, будто пробовала на вкус, ощущая на губах горечь многолетней разлуки и страх потерять его, самого дорогого и любимого человека. А сейчас на душе легко и спокойно, ведь уже никто и ничто не сможет разлучить их – раз это не под силу даже древнему проклятью, нависшему над головой ее барона. Хотя… Это не совсем так… Девушка вздохнула, пытаясь прогнать подальше мрачные мысли. Однако смутное предчувствие беды не давало покоя. То прячась в темноте ночи, среди тревожных сновидений, то скрываясь в жаркий полдень под сладкими ласками Владимира, это непонятное чувство так до конца и не покидало ее. Особенно в последнее время… Анна решительно помотала головой: «Нет! Это просто потому, что я очень сильно за него волнуюсь!» - проговорила она вслух, проведя рукой по лепесткам алой розы. Но тонкий пальчик, соскользнув с цветка, накололся на острие шипа, спрятанного меж листьев. Анна в испуге отпрянула, на алые лепестки мутной каплей упала кровь, потекла по темной зелени, голова закружилась, и чуть не потеряв сознания, девушка присела на резную лавку – одну из множества в старинном парке Корфов. Увы, слишком часто, слепо следуя по дорогам судьбы, мы не замечаем скрытых шипов. А они ранят больнее всего… Анна только начала приходить в себя, переборов неприятное ощущение дурноты. Вдруг за спиной раздалось неловкое покашливание, и знакомый голос позвал ее по имени. Девушка встала, расправляя складки платья, и почтительно склонила голову: - Добрый день, Петр Михайлович. Рада видеть вас. Что-то произошло? - Отчего вы так думаете, Аня? – его тон был невыразимо мягок, и ее сразу насторожили эти не знакомые ранее интонации. Анне всегда казалось, что князь Долгорукий скорее снисходительно относится к воспитаннице своего друга, подспудно угадывая ее низкое происхождение. Не оттого ли в отсутствие Владимира младшие Долгорукие были нечастыми гостями в усадьбе Корфов – не чета им водить дружбу Бог весть с кем! И вот сейчас этот самый Петр Михайлович так почтительно смотрит на нее, в его взгляде… Едва ли это можно было понять разумом – скорее почувствовать, но Анна явственно ощутила, что неожиданный гость готовится сказать нечто очень важное. - Сударь, мне просто кажется, вы хотите сообщить мне о чем-то… - девушка развернулась к тропинке, ведущей в усадьбу. Ей вовсе не хотелось разговаривать с князем посреди парка. Да к тому же начинал вступать в права летний вечер, скоро Владимир должен будет покинуть дом, а она не может не сказать ему «до встречи», не поцеловать долго и сладко, не растрепать темные волосы, млея от блаженства в любимых объятьях. - Анна, подождите! – неожиданно вскрикнул Долгорукий, схватив ее за локоть. Вдоль позвоночника пробежал холодком страх. Вновь вспомнились похороны дядюшки, и чувство непонятной тревоги, охватившее всю ее от слов приносящего соболезнования Петра Михалыча. Словно почувствовав неловкость, князь ослабил хватку, скупо извинившись: - Я не хотел вас напугать. Просто… Как бы это сказать? Анна, совсем недавно мне стало известно одно обстоятельство, которое касается вас… - Меня? – она и вправду удивилась, тем нежданнее прозвучали слова: - Да, именно вас, Аня. И меня… Видите ли, когда-то давно в доме Ивана Ивановича жила девушка, очень похожая на вас. Ее звали Марфа, она была служанкой, крепостной горничной покойной баронессы. - Марфа? Я не помню такой… - проговорила Анна, мимолетно увидев перед собою красивую женщину с темными волосами и насмешливым взглядом серых глаз. Такой же взгляд она передала своему сыну, Владимиру… - Конечно же, вы не можете помнить Марфу. Она умерла много лет назад… - Какой ужас! – девушка не сдержала вздоха, вспомнив о том, как больно и горько умирать молодой. Вот только она сама сделал свой выбор, а эта Марфа… - Что с ней произошло? Взгляд князя был угрюм и хмур. - Она умерла при родах… Подарив жизнь дочери, прекрасной малышке… Видишь ли, Аня… - намеренно или случайно, Долгорукий перешел на ты, Анна же так настороженно ждала продолжения этой старой истории, что даже не заметила. Ее синие глаза внимательно смотрели на князя, и невозможно было им лгать, невозможно было лукавить в их лучистом небесном сиянии. Или всё же возможно?... - Так вот, Анна, та девочка – это была наша с Марфой дочь. - Ваша… - но князь не дал девушке договорить, быстро рассказывая о великой любви, что когда-то захватила его врасплох, навеки предав сердце дворянина в руки обычной крепостной, о том, что к тому времени он уже был женат и, страшась за судьбу детей, не мог подать прошение о разводе, о том, что и Марфа никогда не настаивала на этом, понимая: обычная крепостная не должна портить жизнь возлюбленного глупыми притязаниями и просьбами. - Мне пришлось на несколько месяцев покинуть родной дом, а когда я вернулся – Марфы не было в живых… - пролепетал князь, и мрачные воспоминания скользнули темной тенью по морщинистому лицу. – Уже потом я узнал, что она умерла при родах, правда, мне сообщили, что ребенок тоже умер. А совсем недавно я узнал, что моя дочь жива! – в его глазах яркой вспышкой промелькнула радость. - Жива? – эхом повторила Анна. – И что же с ней стало? Вы искали ее? Кто она? - Это… Это ты, Анечка! – растроганный старик взял руки девушки в свои и прижал к сердцу, на глазах заблестели слезы. Растроганная Анна прошептала «Не надо, не плачьте…» и позволила прикоснуться холодными губами к своему виску. Когда первое потрясение от услышанных слов прошло, девушка неловко высводилась из рук князя, отошла на пару шагов и задала столько волнующий ее вопрос: - Неужели это правда? - Да, да, девочка моя! Я точно знаю это. Совсем недавно это подтвердила и Сычиха, ведь она принимала роды у твоей матери, помогая тебе увидеть белый свет… Анечка, ты веришь мне?.. – мужчина застыл в немом ожидании. Верила ли ему Анна? Она не чувствовала ничего. Совершенно ничего. Разве что всё усиливавшуюся тревогу. Но она безоговорочно верила тёте Владимира, а еще… Если она хоть на половину княжна – брак с ней уже не станет для возлюбленного таким бременем. Общество не очень благосклонно к незаконнорожденным детям, но уж точно снисходительнее к ним, нежели к крепостной, вдруг ставшей баронессой. И только ради этого она готова была поверить словам неприятного с детства человека… - Я… я хочу вам верить! – решительно сказала она. - Вот и прекрасно, Анечка. Давай прогуляемся по парку, нам нужно обо всем поговорить, столько всего друг другу рассказать!!! – князь радостно подхватил девушку под руку, увлекая к старой беседке. Мимо пробежали крепостные ребятишки, весело перекликаясь, и исчезли за поворотом аллеи. Ветви елей склонились почти над самой тропинкой. Под ними царил тревожный полумрак… Владимир весь день просидел над расходными книгами, и теперь быстро просматривал старые документы отца, пытаясь в очередной раз понять, о каком долге говорил князь Петр Михалыч. Вновь всё было тщетно – ни одного напоминания о сем факте, ни одной бумаги, подтверждающей его. А между тем на поля и луга вокруг усадьбы начали ложиться первые вечерние тени. Анна до сих пор не вернулась с прогулки… Последнее время его малышка была немного грустна, и ему приходилось ломать голову над тем, как развеселить и успокоить любимую. С нетерпением ожидая сороковин, когда Анна пообещала дать согласие на свадьбу, Владимир предвкушал тот миг, когда назовет ее своей женою в этом времени, в этой жизни, словно сталью клинка отсекая всё, о чем не хочется вспоминать. Случайно его взгляд упал на пожелтевший листок бумаги с именем князя Долгорукого на верхней строчке. «Наверняка та самая расписка» - подумалось барону, но первые же слова опровергли предположение. Страшная правда, много лет скрытая печатью молчания, проступала между ровных строк, написанных уверенной рукой старого барона. «Петр! Я никогда не ожидал, что ты способен повести себя в такой мере низко и подло. Но я, взывая к твоей совести, намерен требовать расплаты за этот ужасный поступок. То, что ты сотворил с бедной девушкой, достойно всякого осуждения, и тебя нисколько не оправдывает тот факт, что она крепостная. Более того, тебе как никому другому известно отношение Веры к своей горничной – Марфа всегда была для нее не только служанкой, но и близкой подругой. Обесчестив девушку самым грубым образом, ты не просто унизил ее! Ты лишил ее жизни!!! Ведь результатом удовлетворения твоей грязной похоти стал ребенок, дочь, вынужденная теперь расти не только без отца, а и без матери, раньше времени ушедшей…» Дальше несколько строчек расплывались, словно стертые болью и разочарованием. Владимир стиснул зубы: надо же! Степенный и важный отец семейства, на людях бледнеющий от грозного взгляда суровой жены, яростный блюститель чести рода Долгоруких оказался на деле… подлым насильником. Преодолев отвращение, молодой человек решился дочитать письмо. Пробежал глазами по выведенным буквам, потом еще раз, вчитываясь, вдумываясь в значение каждого слова, до конца не веря, но понимая, что это правда: «Твоя дочь растет в моем доме. Анна прекрасное милое дитя, и мы с Верой позаботимся о ее судьбе, но ты должен помнить, что за ошибки надо отвечать. А за преступления – нести наказание… » Владимир отбросил письмо. Ясно было одно: ни при каких обстоятельствах нельзя открывать Анне тайну ее рождения. Уж лучше считать себя крепостной сиротой, чем… Нервно сглотнув, барон направился к двери, но она распахнулась прежде, чем он успел взяться за ручку, и на пороге сверкнул недобрый взгляд карих глаз – слишком встревоженный, даже испуганный. - Что произошло, тетя? – подавляя в себе растущую тревогу, спросил барон. Женщина схватила его за руку и прошептала: - Я видела… Володя, я видела его – и он несет смерть! И зеленое пламя горит над ним! И золотым отдает взгляд Мораны, хранящей его и спасающей, заслонившей от праведного гнева Господня!!! - Кого ты видела? - ЕГО, мальчик мой, того самого, что проклял тебя много лет назад, а сегодня вернулся довершить начатое! Стараясь не выдать обуревавших его чувств, Владимир сжал руку в кулак. Если он правильно понял, то старик-волхв нынче здесь! Что это значит? Что смерть отца на его совести – несомненно! Что Владимиру надо оберегать свой дом, своих близких – и особенно Анну! Но главное – он наконец-то сможет сбросить сое проклятье, раз и навсегда покончить с ним, стать самым обычным человеком! О, сколько дней и ночей он мечтал об этом! Словно перехватив его мысли, угадав их, увидев ей одной лишь известным способом, Сычииха спросила: - Отчего же ты не торопишься узнать, кто твой враг? - Какая разница, тетушка? Я все равно найду его – из-под земли достану, выгрызу из его норы и разорву на части в свете полной луны!!! – Корф сжал кулаки еще сильнее, в мыслях уже представляя страшную расправу над человеком, обрекшим его на годы страданий. - Поторопись, Владимир! – донесся до него голос тети. – Не ровен час – опоздаешь, и безнаказанным останется князь… - Князь? – он не понял сразу, хотя смутная догадка и проскользнула в мыслях. - Да. Это небезызвестный тебе князь Петр Михайлович Долгорукий. Ты не удивлен? - Увы, сегодня я узнал то, что только подтверждает твои слова. - Ты говоришь об Анне? – женщина снисходительно улыбнулась, видя удивление племянника. – Мне многое известно, поверь, гораздо больше, чем другим, гораздо больше, чем ты можешь хотя бы предположить… За окном раздался хохот деревенской детворы. Солнце неудержимо клонилось к горизонту. Владимир и Сычиха вышли во двор, и теплый уверенный карий взгляд вещуньи встретился с серебристым блеском глаз молодого барона, полным решимости и благородства. - Утром я поеду к Долгоруким и накажу негодяя. – Твердо заявил Корф. – Я прав, тетушка? Она лишь снисходительно улыбнулась: - Не всегда утро мудренее вечера, Володенька. Иногда не нам выбирать наши пути. Лучше скажи мне, где Анна. Разве она не проводит тебя в ночь? Анна… Ее смеющиеся глаза и золотые волосы, ее любовь и чистый смех волной воспоминаний накатили на молодого человека, заставив улыбнуться: - Не знаю… наверняка, загулялась в парке. Скоро придет… - Владимир посмотрел на запад. Лучи заката горели малиновым пламенем, становясь то ярче, то тусклее в туманной дымке вечерних облаков. - Григорий! – позвал он. – Ты не видел Анны Петровны? Слуга недоуменно пожал плечами, дескать, не видывал, не слыхивал, знать ничего не знаю. Барон хмыкнул. Тем более странно – ведь Анна никогда не уходила так надолго. Детский голосок раздался совсем рядом, но Владимир вздрогнул, поворачиваясь на него. - Барин, ежели вы барышню ищете – так она в парке гуляли… С барином соседним… С этим, как его, князем Долгоруким-то! В этот самый миг последние лучи летнего солнца, мерцая над кронами старых лип, прощались с нагретой землей. В этот самый миг тревожными струнами звенел над рекою вечерний ветер. В этот самый миг Владимир Корф узнал, что такое истинный страх… Отражаясь в водах маленького пруда, над землею плыл летний вечер: всё тише и тише становилось вокруг, легкий сумрак накрывал аллеи и узкие тропинки парка, прикасался к сжатой сегодня пшенице, подкрадывался незаметно, но уверенно со всех сторон. Анна слушала сбивчивый рассказ Долгорукого, посматривая время от времени в сторону усадьбы. Несколько раз девушка пыталась прервать разговор, извиниться и пойти домой, к Владимиру, но упрямый новоявленный отец и слушать ничего не хотел о разлуке с ней. Впрочем, иногда Анне казалось, что князь тоже чего-то опасается, - уж слишком взволнованно посматривал он на виднеющееся между кронами деревьев небо, прислушиваясь к наступающей тишине. Но она гнала от себя непонятные подозрения. В конце концов, вот ее отец. Пусть много лет он и не знал о ее существовании – но отныне всё изменится! В этот момент девушка поняла, что они с Петром Михайловичем незаметно вышли из парка к пыльной дороге. Последние лучи солнца уже скрывались за горизонтом. «Володя уйдет, так и не простившись со мной…» - проскользнула грустная мысль… Ну ничего, завтра утром – едва забрезжит за окнами рассвет – она подойдет к воротам и, всматриваясь в туман, будет ожидать своего волка, пока не раздастся под лесной сенью нетерпеливый топот копыт. - Доченька… - голос Долгорукого незваным гостем ворвался в ее размышления, глухой и неприятный. – Ты должна переехать ко мне. - Зачем? – Анна не сразу поняла смысл сказанных слов. - Как же! Жить под одной крышей с молодым человеком – верх неприличия. Я не намерен выслушивать сплетни. - Но ведь Владимир…- губы так и норовили произнести упоительное «мой муж…» Однако слишком уж неправдоподобно выглядела их старая грустная история. Да и не хотелось посвящать в нее практически чужого человека. - Я понимаю, что ты скажешь, девочка моя. Он – сын твоего покойного опекуна. Иван действительно много сделал для тебя, но молодой барон… Я ему не доверяю. - Отчего, Петр Михалыч? – Анна так и не смогла назвать его отцом, упрямо остановившись в нескольких шагах от кареты с гербом Долгоруких на дверце. - Видишь ли, Анечка… - мужчина запнулся, словно решая, говорить или нет, потом взял девушку под руку и легонько подтолкнул к карете. – Поехали, я дома тебе всё объясню. - Но мне хотелось бы услышать сейчас… - смутное ощущение тревоги в душе становилось все сильнее. - Ну, хорошо, - будто взвесив все «за» и «против», князь посмотрел Анне прямо в глаза. - Дело в том, доченька, что Владимир Иванович, прекрасно зная о твоем происхождении, скрывал это от тебя, не давая воссоединиться с отцом, братом, сестрами… Долгорукий сделал еще один шаг, но вдруг Анна неожиданно вырвала руку, отбросила его холодные пальцы, отшатнувшись в сторону: - Это неправда! – раздельно произнесла она. – Владимир никогда не скрыл бы от меня найденную семью!!! Никогда! – повторила она решительнее прежнего. - Откуда такая уверенность, Анна? Ты его совсем не знаешь! Ты его…. - Я знаю! Никто не знает Владимира лучше меня! Он на это не способен – ни за что!!! – девушка сверкнула глазами, отворачиваясь, собираясь немедленно покинуть это мрачное место, избавившись от навязчивого общества вдруг обретенного родителя, но сзади ее схватили сильные руки: - Не так быстро, девочка! Ты мне слишком нужна! - Отпустите, отпустите немедленно – иначе я стану звать на помощь!!! Кривая усмешка обезобразила старое лицо: - Давай… Зови его – он-то мне и нужен. Когда-то он победил меня – с тех пор века пронеслись над миром – но второй победы ему не видать. Слышишь? Не сможет обрести покой и счастье проклятый волк!!!! Яростный крик пронесся над кронами деревьев, зловещий и пугающий, полный ненависти, открытой, жгучей, смертельной. Анна с ужасом взирала на человека, только что говорившего об отцовской любви. Теперь она поняла, КТО скрывался под личиной добродушного князя… Сверкнув на нее темными глазами, горящими одержимостью и лютой злобой, волхв, тот самый, что когда-то обрек ее любимого на волчьи скитания, бросил сквозь сжатые губы: - Ступай в карету. - Нет… - она попыталась вырваться из цепких рук, но он был гораздо сильнее. – Отпустите меня… Немедленно! Слышите? Владимир… Владимир!!!! – Слабый вскрик маленькой ночной птичкой вспорхнул над ветвями и растворился в обступившей ночи. Последним, что Анна запомнила, были грубые руки, толкнувшие ее на сидение, запах старой кожи, вновь подступившая к горлу дурнота. Потом и этого не осталось – кромешная темнота вокруг пугала, единственным светом, горящим в ней, был зеленовато-золотистый взгляд древней жестокой богини. «Володенька, любимый…» пронеслась в голове яркой вспышкой последняя пугливая мысль. И больше ничего не осталось… «Аня, Анечка, где же ты? Куда ты могла подеваться???» - торопливо отбивает сердце свой ритм. «Я должен тебя найти, обязан. Я никому тебя не отдам!» - острый глаз всматривается в ночную тьму, выхватывая из нее очертания деревьев и кустов, но нет ничего, что помогло бы в поисках. «Любимая, это я виноват. Во всем только моя вина…» - чуткий слух пытается уловить звонкий голос, легкое дыхание, шуршание шелкового платья над влажными от росы травами. Ничего… Пусто… Одиноко… Боль и страх вырываются из души протяжным воем, и этот вой несется над землей, смешиваясь с туманом, с отблесками звезд на водной глади, с порывами ночного ветра. А в нем слышится одно лишь слово: «Анна!!!» Волком или человеком – он зовет ее, одну единственную: «Анна!!!» В сумраке парка и над простором полей, на берегу реки, у самых ворот отчего дома: «Анна!!!» Усталость отражается в каждой клеточке, в каждой частичке тела, и на смену быстрому бегу по ночным дорогам приходят мрачные мысли, с пепельно-горьким чувством вины: «Это из-за меня ты попала в беду. Тогда, после папиной смерти, я обязан был рассказать тебе всё – кто убил его, отчего убийца так опасен,. И ты была бы осторожней, не стала бы безрассудно гулять в одиночестве! А я? Господи, да почему же меня не было рядом??? Во всем – лишь моя вина. Держись, моя девочка, я найду тебя – даже на краю земли…» Тонкой запах… Еле слышный, едва уловимый… Но ОН почувствовал, он узнал – так пахнут волосы любимой, золотыми локонами струящиеся между пальцев, когда она, улыбаясь склоняет голову на твое плечо. Следуя за этим слабым запахом, волк вышел на дорогу. Там, вдалеке, поместье Долгоруких – возвышается над кронами вязов, словно жертвенный кубок. И белые колонны, будто кости проклятых воинов, подпирают вход в пещеру старика-волхва, именуемую сегодня родовым поместьем. Но туда слишком далеко. Да и предчувствия подсказывают: Анна где-то ближе, стоит только прислушаться – и отголоски ее слов сами откроются чуткому уху. Владимир побежал вдоль дороги, следуя за своими инстинктами, каждым чувством ощущая присутствие врага, его ненависть и собственный огонь, призванный сразить это древнее зло… Как же больно… Удар пришелся как раз на щеку, и она наверняка распухла, посинела и невыносимо болит… Не сдержав стона, девушка приподнялась и осмотрелась. То, что творилось вокруг, напомнило ей скорее неспокойные дни в стольном Киеве, нежели размеренный девятнадцатый век: у ярко пылающего огня с длинным ножом, покрытым темными пятнами, стоял человек, облаченный в длинные одежды старых жрецов. Искривленный посох, прислоненный к дереву, был украшен светящимся в языках пламени зеленым камнем. Уста волхва беззвучно шевелились, произнося то ли молитву своей темной повелительнице, то ли очередное мерзкое проклятье. Обезумевший взгляд скользнул по Анне и остановился на ее лице. Старик так и не понял до конца, отчего она не испугалась. Вернее, страх был… Липким комком подступая к горлу, он не давал ей слова сказать. Но боялась она не за себя. За него – проклятого воина, которого, волхв это четко видел, уже считала она своим мужем. А еще – за их ребенка, чье сердце отстукивало в ней свои первые удары. Другого страха девушка не ведала… А зря! Когда он расправится с одиноким воином, когда темная волчья кровь багровыми струями польется в пламя жертвенного костра, а душа, тихо стеная, исчезнет в преисподней, настанет ЕЕ черед! Ей кара – смерть: за то, что своей красотой покорила бесстрашную душу, что своей любовью исцелила проклятое сердце, что своей верностью, на которую не многие способны, отвела руку смерти, восторжествовав над нею. Но нынче настал ЕГО час: после стольких веков, одержимый жаждой мести, он, наконец, исполнит ее, наслаждаясь каждым мигом смерти человека, который посмел его победить, и его верной подруги, своей жертвой подарившей второй шанс им обоим! Волхв подошел к лежащей на холодной земле девушке и провел острием вдоль ее щеки: - Надеешься, что он придет? - только гневный взгляд синих глаз был ему ответом. Ухмыльнулся: - Что ж… И я на это надеюсь… - вновь отошел к костру… Всё же слишком долго лелеял волхв в темной душе свои жестокие планы: в сладостный миг скорой мести он даже не заметил пары горящих глаз, внимательно глядевших на него из темноты. Незаметно крадучись, боясь нарушить привычную гармонию лесных звуков даже шуршанием влажной травы, Владимир подбирался все ближе и ближе к врагу. Главное он уже увидел: Анна была жива и невредима. Это важнее всего. Можно было немедля броситься на злодея, сметая в клочья его плоть и кости, захлебываясь его горькой от ненависти кровью. Но барон медлил. Когда-то он не стал бы размышлять, долго мудрствовать, но теперь… Бесконечное счастье, радость от взаимной любви, пьянящий восторг пылающей страсти – всё то, что познал он с Анной, было гораздо дороже, гораздо важнее древней вражды. И сражаться за это счастье до последней капли крови он считал своим первым и основным долгом. Значит, ему нельзя рисковать не только ею, но и собой – ведь они созданы друг для друга, и его смерть сделает несчастной его маленькую Анну, застелет пеленой слез ее светлый взор, а мрачными мыслями – чистую душу. Он не хотел этого. Он уже умер однажды с ее именем на холодеющих губах. Он уже слышал через века и заоблачные дали ее предсмертный стон – и не позволит повториться пережитому ими кошмару. Потому нужно терпеливо выждать момент, когда противник будет особенно уязвим, и сразить наповал. Четко. Метко. Безжалостно. Пламя разгоралось все ярче и жарче, превращая в золу и прах низко склонившиеся листья молодых осинок. Так же ярко горела в душе злодея жажда мщенья. И еще сильнее, чем жертвенный огонь, светился пылающий гневом волчий взгляд. Минуты перетекали друг в друга, складываясь в бесконечность ожидания, пока в один миг, рассеянно повернувшись на крик ночной птицы, волхв отпрянул от спасительного пламени Мораны. И сразу же, темной тенью взметнувшись над прижженной травой, дикий зверь набросился на него, впиваясь клыками в ненавистное тело – яростно пытаясь разорвать каждую нить, связывающую врага с земной жизнью. Анна, широко раскрыв глаза, смотрела на кровавый бой. Она помнила схватку с варягами на берегу реки, но в этот раз, когда на кону стояла не только ее судьба, когда жестокая смерть норовила отобрать ее любимого, - оставалось только молиться. Сил на крик уже не было, губы медленно шевелились, то взывая к небесам, далеким и немым, скрытым густой пеленой черных облаков, то произнося бесконечно дорогое имя мужа. «Володенька, милый мой, ты должен выжить: ради себя, ради меня – ради нас, нашего будущего, общего счастья… Господи, я ни о чем больше не стану тебя просить, только спаси его сейчас, помоги ему, дай сил выстоять!!!» Но как же далеко до безучастных небес, как долго возносится туда тихо произнесенная молитва. Пока пролетит она по лунным лучам, по заоблачным тропам, проходит целая вечность, а в это время, будто насмехаясь над смертными, помогает своим слугам беспощадная Морана… Владимир уже почувствовал на зубах солоноватый вкус человеческой крови, когда острая боль полосонула бок. Отпрянув, он разглядел в отблесках костра сверкнувшее лезвие ножа. Его противник знал, куда больнее нанести удар. Что ж, битва будет не из легких. «Но ты ведь и не надеялся на скорую победу?!» -насмешливо спросил внутренний голос. Волк тряхнул головой и, приникая к самой земле, одним мощным рывком оказался позади волхва и вцепился в руку, сжимающую рукоятку ножа. Темная кровь пульсирующей струей полилась из прокушенной вены, нож выпал, приглушенно звякнув острием о камень. Кровь негодяя смешалась со звериной на примятой во время схватки траве. Повалив врага на землю, волк приблизился зубами к его шее – маленькая жилка трепетала, выдавая напряжение, клокочущую ярость, смертельный страх – всё смешалось этой ночью в темной душе заклятого врага. «Ты умрешь…» - прорычал грозный хищник; «Ты умрешь!!!!» - еще громче крикнул Владимир и, недоумевая, разжал руки, стиснувшие старческое горло. Долгорукий не дышал, и в его открытых глазах, которые уже начала затягивать сизоватая дымка смерти, застыли отголоски пережитого в последние мгновения ужаса. Потрескивая в жарком пламени, сгорала его темная душа – это отчетливо понял барон, мимолетно взглянув на кострище. Он встал, тяжело дыша, оглядел поляну. Анна сжалась в комочек, скрестив руки на груди, неотрывно смотрела на него полными ужаса глазами. Забывая обо всем на свете, он подбежал к ней. - Аня, Анечка, родная моя девочка, с тобой всё хорошо? Что он тебе сделал? - Все хорошо…- ее слабый голос эхом ответил его словам. Девушка испуганно посмотрела на него, - Владимир… Он отвернулся. Чужая кровь застыла на лице, на черных прядях волос, на губах, потрескавшихся от испепеляющего душу гнева. Помолчав, тихо произнес: - Прости, Анна… Но я не мог иначе… Недоуменный взгляд синих глаз стал для него неожиданностью: - О чем ты, любимый? – она действительно не поняла, потом, догадавшись вдруг, порывисто обняла его за плечи, уткнувшись заплаканным лицом в шею: - Володенька, хороший мой, милый, единственный, как ты мог подумать, что я осуждаю тебя??? Если бы я только могла – сама бы вцепилась в горло этому… человеку! Но ведь тогда ты не снял бы с себя страшного проклятья. – Посмотрела в его глаза – в ночной тьме они казались такими же черными, как скрытое облаками далекое небо, услышавшее, наконец, ее молитву. Провела рукой по щеке, по волосам, улыбнулась слабо, но открыто, не скрывая счастья. - Но ты ведь испугалась, Анечка… - прошептал он одними губами, с трепетом и нежностью обнимая жену. - Только за тебя, Володя… За тебя, милый… Ты же ранен… - Аня… - его руки крепче прижали девушку к горячему мужскому телу, - Не бойся… - от его бархатного шепота забывались, растворялись во тьме ужасы пережитого дня, - Не опасна рана… - совсем, как тогда, в далеком древлянском тереме… Только сегодня это не сон, не игра воображения, не насмешка злой судьбы, а реальность, в которой уже никто не разлучит с любимым, не отнимет его, не оставит ее со слезами боли в непроглядной черноте одиночества! Владимир поднял девушку на руки и понес прочь от этого страшного места, шепча о своей любви, изгоняя из своей и ее памяти всё плохое, через что им пришлось пройти… Он нес ее до самой усадьбы, погруженной в тревожный сон, и только переступив порог родного дома, почувствовал боль и усталость. Анна, безумно прекрасная, бесконечно любимая, замерла в его объятьях. Крепче прижал к себе бесценную ношу, сливаясь в поцелуе, плавясь в ее нежности, переплетаясь с ней в одно целое, неделимое, единое, уже раз расторгнутое по живому – отравленной стрелою, холодной сталью… Он не позволит больше такого – никогда! Оторвался от любимых губ, когда почувствовал, как уперлись в грудь тонкие руки. - Подожди, Володя… - Что? Что случилось, моя хорошая? Анна смущенно опустила глаза, серебристый лунный свет, пробившийся, наконец, из-за туч, скользнул по ее щекам, покрытым легким румянцем. Робко вздохнув, девушка спрятала лицо на груди любимого: - Я просто хотела тебя попросить… Будь осторожнее, Володенька… - О чем ты? – не понял барон, вернее, побоялся того, что всё понял правильно, побоялся принять неожиданное счастье. И только когда Анна смущенно подтвердила, что скоро подарит ему наследника, отбрасывая враз ставшие ненужными сомнения, закружил с нею на руках по комнате, пока девушка, смеясь, не прошептала: «Владимир, у меня кружится голова…» Поставив на пол свою красавицу, он опустился на колени: - Анечка, ты согласна стать моей женой – как можно скорее, когда новый день загорится солнечными лучами в синеве небес? - Но как же… - Молчи! – Барон не дал ей договорить, стиснув маленькие ладошки в своих сильных руках. – Теперь ты не можешь откладывать свой ответ до отцовских сороковин, до окончания траура, Бог весть до чего еще! Он поднялся, не выпуская ее рук, и прикоснулся губами к тонким прохладным пальчикам: - Наш ребенок растет у тебя под сердцем, любимая, и он должен появиться на свет в законном браке… Только так, слышишь? - Только так… - проговорила Анна – тихо, несмело, ощущая на губах сладость сказанных слов, а в душе – гордость за то, что она, маленькая, слабая, незаметная, подарит любимому эту радость – ребенка… Колокольный звон, чарующее, величественное скерцо, взлетел ввысь, к Богу, и поплыл над ожившей землей. На пороге маленькой церквушки, окруженные ликующей толпой дворовых, крестьян, немногочисленных соседей, решившихся посетить эту свадьбу, показались барон Корф и его юная баронесса. Золотым блеском светило летнее солнце в синеве, еще ярче блестели золотистые локоны невесты и сияла улыбка жениха. Пару минут назад под пристальным взглядом святых ликов они поклялись друг другу в любви и верности. Снова, как и тысячу лет назад, но теперь уже не закрывая сердце, не пытаясь убежать от своих чувств. Отныне им вместе идти по дорогам судьбы, не страшась ее кривой усмешки, скрытых угроз и суровых испытаний. Верная любовь, соединившая их сердца, через темноту веков, боль проклятья и царство смерти привела их на порог этой церкви, вручая друг другу. Владимир подхватил жену на руки, прикоснулся к губам пленительно-нежным поцелуем: - Только моя… Анна обхватила мужа за шею, не желая никогда расставаться – даже ненадолго – ни на один краткий миг из дарованной им жизни: - Только мой… Пара белых голубей взлетела ввысь, унося в вечность историю одинокого воина и прекрасной княжны, так верно полюбивших когда-то, что и тысяча лет не стала преградой для их бесконечного счастья!