Утешение

Соавторство: Маска/Скорпион Пейринг: ВА Рейтинг: PG-13 Сюжет: прост. Да и с чего ему быть сложным? В начале весны могут разгуляться три вещи: непогода, гормоны и фантазия авторов. «Прощайте…» Так вот как обрывается сердце? Ты бросаешься вслед, а оно падает вниз. И ничего, кроме боли и бесконечной усталости. За что такой бесславный конец любви? Преодолеть все и всех, чтобы в итоге так просто расстаться, рассыпаться, как горстка пепла. В голове зашумело, глаза закрыла плотная пелена слез. Пошатнувшись, Анна рухнула на кровать и отчаянно зарыдала. Она не знала, сколько проплакала так, уткнувшись в подушку: может, несколько минут, возможно, успели пройти долгие часы, или… Впрочем, ей показалось, что прошла целая вечность. Девушка заставила себя подняться, когда поток слез словно иссяк, высох, оставив после себя горько-солоноватый привкус перегоревших надежд и мечтаний. Сказка кончилась. Ей нужно жить дальше. Как? Бывшая крепостная барона Корфа, бывшая возлюбленная князя Репнина не знала пока ответа на этот вопрос. Она прикоснулась к губам. Невесомо, едва ли дотрагиваясь кончиками пальцев, обозначила воспоминание поцелуя, подаренного человеком, которого она любила. Зачем он с ней так? Почему не поверил в глубину ее чувства к нему? Почему не простил минутной слабости – попытки спасти его жизнь ценой собственного бесчестья? Она же не хотела ничего больше. Поклясться готова в том!.. Но разве нужны звенящей пустоте и ее слезам никчемные слова, не способные убедить самого нужного на свете человека. Он ушел, забрав с собой такое прекрасное будущее, а взамен оставил лишь холод зимнего вечера, пробравшийся в приоткрытую дверь. Еще немного – и мороз крепко заключит в свои оковы маленькое, не желающее более сопротивляться сердце. Да, совсем скоро она перестанет чувствовать… Слезы с новой силой хлынули из глаз. Если бы все было так просто. Взять и вмиг забыть того, кем только вчера дышала. Но это невозможно. Никуда не деться от тоски, медленно разрывающей изнутри. Да, теперь она, наконец-то, могла понять Корфа. Могла, если это вообще возможно – понять человека, чья душа не просто потемки, но сгустившаяся ночная мгла. Вчера ночью она словно заглянула через эту мглу в его сердце. На один короткий миг увидела свет – и не сумела найти в себе силы пойти на него, не сумела забыться… Чего хотел от нее Владимир? О чем так настойчиво молил его взгляд, когда бережные ладони гладили ее по щекам, проводили по растрепавшимся локонам? Тогда испуганной, растерянной его крепостной казалось: это лишь затянувшаяся игра, мальчишеская бравада, устроенная оттого, что он не привык проигрывать. Один только раз – как вспышкой света в ночи – она ощутила глубину его боли, почувствовала отчаянье, даже услышала стон израненного сердца, но барон снова стал сдержанным и холодным. «Уходите…» Еще не в силах познать тяжесть его потери, Анна скрылась за дверью. Короткий приказ, брошенный через плечо, показался обидным. Лишь теперь, когда сама успела потерять и оплакать любовь, она вдруг ощутила, как ему тогда было больно… Нет, разумеется, барон Корф не из тех, кто ценит любовь выше жизни, и никогда не стал бы, как она, молить небо о забытьи! Его серые глаза холодны, его улыбка тут же может превратиться в хищную ухмылку или искривиться ехидством насмешки. Хоть его страдания неподдельны, все равно они растают без следа, как только встретится на пути новый объект нежной страсти, и все-таки… Нет, чепуха все это. Глупые фантазии наивной девочки, которая верила в вечную всепобеждающую любовь, но получила только пышный букет разочарований. А правда проста, ясна и заключается в том, что она не была нужна ни одному из мужчин. Корф, Репнин – они так рьяно убеждали в своих чувствах, так отчаянно добивались ее, презрев приличия, призрев саму свою дружбу, что казалось, весь мир перевернут. Но, получив главный приз, не пожелали принять доказательств своей победы, предпочтя этому позорное бегство (а иначе назвать «уходи» Владимира невозможно). Браво, господа. Блестящий финал разыгранного вами абсурда. А нуждались ли вы хоть когда-нибудь в своем трофее? Девушка ударила маленьким кулачком по мягкой постели. Раз, второй – выплескивая яростную злость, ощущая, как тяжесть, терзающая душу, потихоньку ослабевает. Только что же остается вместо нее? Пустота, в которую эта душа так и норовит свалиться. Разочарование, сродни тому морозному ветру, что хлестал по лицу бесстыдную танцовщицу, поскользнувшуюся на тропинке у крыльца. А вдали медленно таяли отзвуки чужой речи, чужих мыслей, гулкий перестук лошадиных копыт… И ничего не оставалось, как придти к НЕМУ. В желании отомстить, растоптать, унизить придти к нему и сполна хлебнуть горькой, как яд, своей победы. Неужели сейчас… тоже хочется?.. Словно это было вчера, перед глазами вновь встало растерянное и беззащитное лицо Корфа, не верящего до конца, что его бесправная крепостная осмелилась нанести коварный удар. Туда, в самое сердце. Боже, какое упоение она тогда испытала! Он ломал, крушил ее жизнь и уж точно не ожидал получить ответный выпад. Тем ценнее была его боль, словно она передала свою, избавившись, излечившись. Да, пожалуй, так было всегда. Они зависели друг от друга. От чувств, от мыслей, от настроения. Незримая связь, тонкая нить, плетущая полотно сразу двух жизней. Правда, чаще он делился своей ненавистью, а она своим страхом, и каждое чувство диктовало свои правила поведения. В тот вечер они впервые поменялись ролями. А не пришло ли время поделиться с бароном и болью? Пусть отведает изысканного яства. Анна встала. В глазах вспыхнула решимость, в душе всё покрылось ледяной коркой: всё ощущается так, словно чувства и мысли застыли, только вдохнуть больно. Медленно, едва ли осознавая свои действия, расправила примятое платье, пригладила ладошкой волосы, набросила на плечи шубку. Она не в силах оставаться здесь – ни на минуту, ни на миг больше не в силах перебирать воспоминания об очередном предательстве. И разве она виновата в нем? Разве она устроила эту ужасную дуэль? Лишь ОН виноват! Его упрямство, его настойчивость, нежелание делиться вожделенной игрушкой сломали ей жизнь, а вовсе не любовь… Вот нынче же она пойдет и скажет ему обо всем. Выскажет в глаза барону Корфу свои обвинения, выплеснет боль, покажет, что у крепостной, даже у бывшей, горят в сердце чувства, кровоточат былые раны. Анна вышла на улицу в кромешную тьму непроглядной зимней ночи. Холод сгустился вместе с темнотой, мороз врезался в горло колючками при каждом новом вдохе, северный ветер немного остудил пыл, заставил с горечью признать: кому она лгала? Она ведь… сама пришла к нему. Неважно, с какой целью, с какими благородными намерениями пришла в его спальную – и предложила себя. Когда же Владимир целовал ее… Трудно, почти невозможно объяснить всю вереницу чувств, вспыхнувших тогда в ней, толкнувших ее навстречу его губам, нежным рукам. Невозможно понять, отчего и сейчас тело сладко вздрогнуло от одного лишь короткого воспоминания: «Вся моя жизнь принадлежит Вам…Только бы ты была рядом… » *** А может зря он так бездарно потратил пулю? Разрядить себе в висок – и все дела. Чтоб хоть как-то подпортить зефирно-воздушное счастье господ Репниных. Он же отъявленный негодяй, пусть бы таким и запомнили влюбленные голубки. Репнины… Тьфу! Даже думать противно. Уже изрядно пошатываясь, Корф переместился в кресло. За что бы еще выпить? За счастье молодых или чтобы добряк Мишель свернул себе шею? Первый вариант благороднее, второй соблазнительнее, но оба равно не принесут ему счастья. Анна сделала свой выбор, с которым невозможно спорить, как и с волей императора. Царица его сердца отказалась вчера ночью от своих владений, предпочтя туманное будущее с куда более приятным ей человеком. Где они сейчас? Неизвестно, но, скорее всего, где-то недалеко. Что делают? Даже думать не хочется. И руки не сжимаются в кулаки, а напротив безвольно опускаются, неспособные удержать даже бокал. Будь проклята такая судьба. Будь проклят этот невыносимо длинный вечер, которому не видно завершения! Хоть абсурдный спектакль Полины повеселил, да и то ненадолго. Любит она его, как же… Да не нужна ему ее «любовь». Ничья не нужна! Ничего не нужно… Разве что еще раз наполнить бокал. Впрочем, выпить больше не получилось. Дверь скрипнула, открываясь, и барон сперва решил, что ему кажется невероятная, немыслимая картина: Анна, гневно сверкающая глазами, растрепанная, со следами слез на нежных щеках, застыла в дверном проеме. И в пору опять задаться глупым вопросом: не снится ли это ему? Но видение казалось столь реальным, что Корф вынужден был признать: это действительно она. Не удержавшись, удивление сорвалось с губ, может, с излишней суровостью: - Анна?! Что, позвольте узнать, Вы тут делаете? *** Она, наверное, не вернулась бы сюда. Когда былая злость остыла на холодном ветру, когда боль поутихла, сменившись гулкими ударами сердца, она уже не желала ненависти, не хотела отмщения. Но ей просто некуда было идти, и эта безысходность вернула ее в родные стены поместья Корфов. Все уже давно спали. Девушка надеялась, может, Варя завозилась на кухне, поможет советом или хотя бы пожалеет по-матерински, но чаянья оказались напрасны – кухарка тоже давно легла, чтобы, встав на заре, с утреца побаловать барина свежими пирожками с грибами. Его любимыми… Анна присела за стол, провела рукой по деревянной поверхности, прикрыла глаза… - Вы только посмотрите, кто к нам пожаловал! ехидный и полный ненависти возглас не позволил и дальше придаваться пустым, но милым сердцу мыслям. Девушка резко развернулась, неожиданно вырванная из мира полугрез, и тут же облегченно вздохнула, узнав говорившего. - Полина, это ты… - Надо же, еще помните, барыня, простых смертных. И за что только такая честь? - глаза горничной метали молнии, а в голосе было больше смертельного яда, чем слов. Анна удивилась. Нет, Полина и раньше никогда ее особо не жаловала, даром, что росли бок о бок, но сегодня… - Поля, что случилось? Горничная обиженно фыркнула и, задрав подбородок, горделиво прошествовала по кухне к двери в кладовку. И сегодня Анька удосужилась испоганить ей всю жизнь! Если бы не эта притворщица, разве ж барин выгнал бы из спальной статную красавицу, признавшуюся ему в любви! Только вот ему, окромя Аньки, ничто не надобно, свет белый не мил. Чай присушила чем тихушница, приворожила – а теперь издалека поглядывает, да насмехается, да другим барской ласки отведать не дает. Ах, а он то… Он! Полина мечтательно вздохнула, вспомнив жесткость дубового обеденного стола, запах воска и безумные, жадные руки молодого барона, до боли обхватившие ее бедра. Нынче тоже ведь мог бы ее так… Но Анька костью поперек горла! Зубы и кулаки сами стиснулись до боли: ну погоди ж ты, сейчас кой-чего нового узнаешь о благородном своем кавалере... Полина, приосанившись, окликнула соперницу, когда та уже собиралась выйти. - Что случилось? А твое какое дело, а? - Пенькова царственной походкой обошла Анну по кругу, - ты вообще теперь в этом доме никто, и права находиться не имеешь. Как только внутрь попала? Надо сказать Карлу Модестовичу, чтобы слуг наказал, в другой раз неповадно будет посторонних пускать. - Помилуй Бог, Полина, какая же я посторонняя? - удивленно воскликнула бывшая крепостная, на что получила презрительный взгляд. - А вот такая! Самая обыкновенная, чужая, никто. Зачем явилась? Мало одного князя? Или бросил тебя Михаил Александрович, и ты решила моего барона к рукам прибрать? Не выйдет. Вот тебе! - Полина показала кукиш, - Не получишь ни одного, ни второго. Слова, прозвучавшие с издевкой, успели больно резануть по сердцу. Гораздо больнее, чем Анна могла предположить. Но, наверное, она была неплохой актрисой: тут же вопреки внутренней боли, вопреки засбоившему сердцу, отчего-то пропустившему удар, девушка улыбнулась, чуть поморщившись: - И с каких это пор ты величаешь Владимира Ивановича свом? - А с тех самых! - в голосе Полины торжество смешалось с превосходством - так смешивается в чулане зерно с плевелами да мелкой негодной крошкой, потом и не разберешь. - Мой танец барину ведь пуще твоего приглянулся… Бесстыжая девка опять вздохнула, колыхнув полной грудью, закатила глаза и сладко улыбнулась, будто вспоминая о чем-то чудесном. - Ух, какой он был тогда! Даже до спальни не дотерпел. На столе оно конечно не шибко удобно, - «пожаловалась» горничная, - но коли ж мужику неймется, нешто я не пойму. Мы простые, не то, что некоторые. К тому же с таким-то, как наш барин, все равно где. Анна почувствовала, что ее начинает тошнить. Что сейчас сказала Полина? Она и Владимир… Они… Он… В столовой… - Повтори! - выдохнула девушка. Русоволосая красавица ухмыльнулась. - Не расслышала чего-то? - она наклонилась к уху бывшей крепостной и прошептала, - Или понравилось, и сама теперь хочешь на мое место? Ее жертва вспыхнула и отбежала к противоположной стене, не зная от возмущения, что сказать. Пенькова еще раз довольно хмыкнула и продолжила серьезным тоном, перебросив толстую косу за спину. - И не надейся даже. Владимир Иванович со мной, я красивая, молодая, а ты пигалица и привлечь его ничем не сможешь! И что ответить нахалке на дерзкие речи? Разве что… вцепиться в эту тугую косу, хлестнуть по лицу, выцарапать глаза – чтобы больше не смела и взглянуть в сторону… Анна осеклась. Она никогда прежде не испытывала такой жгучей ненависти. Возможно, нечто, немного похожее на это чувство, охватило ее в цыганском таборе. Но там был Миша. И черноглазая цыганка, Рада, кажется, говорила, что он провел ночь с ней, а теперь… Да что же такое?! Нет, это невозможно! Нельзя испытывать ревность к тому, кто никогда тебе не принадлежал, нельзя терзаться из-за того, кто тебе безразличен, нельзя, но если… ее сердце гложет не ревность – что тогда? - Довольно! – Анна вскинулась, едва ли не оттолкнув Полину, вышла из кухни и, резко хлопнув дверью, на мгновение прижалась спиной к дубовой поверхности. Всего лишь на миг – чтобы убедить себя: ей безразличны россказни беспутной горничной, и развлечения молодого барона, и тупая боль в сердце, и горечь от того, что холодный безучастный голос приказал ей уходить… Ей всё равно! Все равно… Повтори тысячу раз и скорее всего поверишь, только ноги быстрее разума, и не желают слушаться его, и сами несут к спальне Владимира Корфа. Она уже была там, вчера. Но тогда ею двигал страх, и каждый шаг давался с боем, а нынче… Анна сама не узнавала себя. Что ведет ее – обида, оскорбленное самолюбие, ревность? Нет, точно не последнее. А ведь ей обидно. В самом деле, обидно! Неожиданное открытие поразило, заставив даже немного замедлиться. Неужели ее задевает пренебрежение Владимира? В ужасе девушка поняла, что ответ скорее утвердительный. Она переборола себя, а этот самодур выставил за дверь, как ни в чем не бывало, чтобы практически следом насытиться ласками более угодливых. - Ненавижу! – яростно прошипела рассерженной, нет – взбешенной кошкой. И с трудом успела остановиться перед входом в комнату хозяина. Там ли он? Если да, чем нынче занят, о чем думает? Уж наверняка не о ней! Может, не стоит терзать себя, лелеять обиду? Девушка еще пыталась бороться с невесть откуда нахлынувшей волной этого гнева, но рука толкнула неплотно прикрытую дверь. Тихо скрипнули петли, впуская хрупкую красавицу, легкий шорох юбок смешался со звуком несмелых шагов. Барон же не удосужился взглянуть на позднюю гостью, лишь на миг вынырнул из глубоких своих дум с тем, чтобы, чуть повернувшись, криво улыбнуться: - Полина, я ведь говорил уже: пошла прочь! В сердце глухо бухнуло: так значит правда, горничная была здесь, но больше хозяин не нуждается на сегодня в ее услугах. А с ней он так же поступил бы прошлой ночью – получил желаемое и прогнал бы? «Что же ты думала, милочка, - отозвался внутренний голос, - что он будет ночь напролет шептать о любви? Все равно наступит утро, и тебя ждет то же, что Полину!» Воспоминания о крепостной вновь выдернули из состояния задумчивости, заставляя нарастать раздражение. Тем временем, уставший ждать, когда его оставят в покое, Владимир повернулся, намереваясь выгнать наглую прислугу, да так и замер. *** - Анна?! Что, позвольте узнать, Вы тут делаете? Барон шагнул навстречу красавице, застывшей у двери. Хмель играл в крови, размывая мысли легким туманом, и упорно возвращал молодого человека в события прошлой ночи. Правда, тогда Анна была смущена и расстроена, прятала глаза, не умела удержать слез, а нынче взгляд ее сверкал гневом. И безумно, до боли хотелось прижаться к этим растрепавшимся локонам, обнять тонкую талию, прильнуть к сладким губам, в волнении приоткрытым сейчас и оттого еще сильнее манящим. А может, на сей раз это действительно сон? Владимир тряхнул головой. Однако прекрасное виденье не исчезло. Впрочем, так же не проронило ни слова, решив, вероятно, оставить без ответа грозный вопрос бывшего барина. Вместо этого она, не удостоив мужчину даже презрительным взглядом, с достоинством королевы прошла внутрь, осмотрелась, словно выбирая место, после чего, резко переместившись к кровати, села прямо в центре, насмешливо и с вызовом уставившись на барона, который, мягко говоря, был озадачен. - И что сие означает, сударыня? - осторожно поинтересовался он. - Как? - «удивилась» Анна, - Разве я ошиблась, и не здесь послушные служанки развлекают Вас? Что ж, можем перейти и в столовую, если Вам так угодно, - девушка подалась вперед и доверительным тоном сообщила, - Полина сегодня притомилась, так я согласилась подменить ее. Вам же все равно кто, барин, правда? Вы же не осерчаете? - Не нужно называть меня так. Вы свободны, Анна! – выпалил мужчина. И сам не понял, отчего сказал такую нелепицу, - ведь менее всего нынче хотел обидеть девушку. Но в тот же миг синие глаза ее полыхнули еще большей злостью: - Стало быть, Вас привлекают лишь развлечения с дворовыми? – в деланном огорчении взметнулись вверх тонкие бровки. – Как же так, сударь? Давеча Вы выгнали меня, еще крепостную, из этой же спальной! Теперь гоните вольную – всё так же ненавидя? За что?! За что Вы ненавидите меня? Отвечайте же! Анна рывком поднялась с постели, гордо вздернув подбородок, заглянула в глаза извечному своему мучителю и шумно выдохнула. С ней и вправду творилось нечто невообразимое: никогда прежде скромная воспитанница Ивана Ивановича Корфа не осмелилась бы так открыто дерзить мужчине, так бесстрашно ступать по лезвию опасной бритвы. Что сталось с былой робостью? Куда ушел тот страх, тот трепет, испытываемый всякий раз, стоило ей оказаться один на один со своенравным молодым бароном? Да, она привыкла противостоять его придиркам и колкостям – но не наступала первой. И хотя частенько желала наказать его за чрезмерную к ней придирчивость, за презрение и насмешки – едва ли решилась бы вот так играть с ним. - Что же вы молчите? – красавица шагнула поближе к оторопевшему мужчине, слащаво улыбнулась, совсем, как тогда, после танца, и, чуть приподнявшись, положила ладошки на сильные мужские плечи. Владимир удивленно, даже испуганно следил за ее руками, поглаживающими ткань халата. - Анна, что Вы делаете? Прекратите немедленно, - растерянно прошептал он. Девушка лишь коварно ухмыльнулась и пропела: - Неужели Вам не нравится? - Я… Мне… - бессвязно бормотал Корф, с трудом пытаясь поймать хоть какую-нибудь мысль, - Что с Вами случилось сегодня? - наконец, выдохнул он. Анна, до того водящая носиком по мужскому подбородку, замерла и через мгновение опустила руки. Барон с трудом удержал разочарованный вздох, когда она отошла к маленькому столику. - И вы еще спрашиваете? - медовые интонации пропали из голоса, вновь наполнившегося ядом, - Я сегодня пережила дуэль! Сказала так, словно ее жизнь стояла нынче на кону, висела на тонком волоске – незаметной нити, протянутой от дула до дула меж двух дуэльных пистолетов. Владимир попытался разглядеть в неровных отблесках пламени, что таится на дне ее глаз, но не мог понять ничего: ни тени чувства, ни намека на правду. Она снова пришла обвинить его. В чем? В том, что произошло в столовой бог весть когда? Он уже и забыл досадный свой проступок с Полиной, только неужели… Ей не все равно? Да откуда она вообще знает?! Молодой человек обошел по кругу низкий столик, оказавшись теперь напротив замершей гостьи. - Дуэль в прошлом, Анна. – Его тон был мягок, звучал желанием примирения, и едва ли можно было разглядеть, что за добродушной сдержанностью кроется целый ворох эмоций и переживаний – от недоуменной растерянности до пламенеющей страсти, нечеловеческим усилием притушенной напускным холодом. Девушка лишь криво усмехнулась в ответ: - Вот как? Быстро же Вы забыли. Он не забыл. Не забыл морозного ветра, гуляющего по заснеженной поляне, не забыл прищуренных глаз целящегося соперника, слывшего его лучшим другом, не забыл, в конце концов, черное дуло, направленное в его сердце, в его душу дрожащей девичьей рукою, и робкую надежду в ее первом взгляде на вольную, и счастье, захлестнувшее красавицу с головой, когда он отпустил ее. И все-таки… Анна здесь. - Где Репнин? - вопрос мгновенно слетел с уст, даже раньше, чем разум смог что-то понять. - Откуда же мне знать, - горько усмехнулась девушка, теребя в руках бокал вина, к которому он так и не прикоснулся. - Миша… обидел Вас? - голос дрогнул, выдавая волнение, глаза отчаянно искали ответа в позе, в выражении лица. - Не больше Вашего, - девушка, наконец-то, решилась и залпом выпила темно-красную жидкость, - Как оказалось, князю я тоже не слишком нужна. Владимир недоуменно тряхнул головой. - Он бросил Вас?! – и тут же недоверчиво выдохнул. – Но как? Действительно: как? Как можно отказаться от ее любви, от ее взаимности? Словно в ответ горьким его мыслям, Анна рассмеялась сухо, болезненно, наигранно: - Вы же отказались… - и опять потянулась к графину с вином. Стала рассуждать отстраненно и тихо, как если бы и не было рядом бывшего хозяина. – Кто есть женщина? Лишь игрушка в руках мужчин. Ослепленные желанием завладеть этой игрушкой, они готовы отдать жизнь в нелепом пылу соперничества, но стоит только получить желаемое, - Анна оборвала пламенную речь на короткое мгновение, чтобы плеснуть-таки вина в бокал, и продолжила: - тогда от былой любви остается пепел. Выпьем же за него! Готова была опрокинуть в себя еще один бокал, заполненный до краев, когда барон, склонившись к ней, нависнув роком, обхватил тонкое запястье. - Довольно ломать комедию! Анна удивленно посмотрела на «досадную помеху». - Да кто Вы такой, чтобы мне приказывать?! - от возмущения не хватало слов, - Отпустите немедленно! Однако самодур и не думал слушаться бывшую собственность. - Не раньше, чем Вы прекратите этот балаган. Какое право он имеет?! Разъяренная девушка начала отчаянно вырываться, но цепкий захват барона не оставлял шансов на освобождение. В конце концов, отчаявшись, она изловчилась и выплеснула вино на белоснежную рубашку Корфа. Ярко-красное пятно расплылось по батистовой ткани, мимолетным испугом напомнив о возможном исходе давешней дуэли. Анна вздрогнула и почувствовала себя виноватой – то ли за испорченную рубашку барона, то ли за произошедшее сегодня на заснеженной поляне посреди леса. Потупившись, она пробормотала слова извинения, но Владимир лишь хмыкнул в ответ. Впрочем, руку все же разжал. - Нынче Вы поражаете своей несдержанностью, сударыня. Смерив насмешливым взглядом позднюю свою гостью, молодой человек прошел к гардеробу, неторопливо открыл дверцу и так же медленно скинул халат. Повернулся к ней, улыбнулся уголками губ, наблюдая исподлобья за густым румянцем смущения, и расстегнул манжеты испачканной рубашки. В глазах Анны, расширившихся от изумления, отразились огоньки свечей. - Владимир, что Вы делаете?! А и в самом деле - что? Если бы самому знать ответ. Наверное, он все-таки перебрал сегодня. - Разве не ясно? В мокром, знаете ли, ходить вредно и неэстетично. Я раздеваюсь, - коварная ухмылка скользнула по лицу, а пальцы ловко принялись расстегивать ряд мелких пуговиц. Чтобы скрыть смущение, Анна выпалила первое, пришедшее в голову. - Вы хотели сказать, переодеваетесь. - А это уж как пойдет, - невозмутимо ответил нахал. В отличие от барона, красавица выпила совсем немного. Но вдруг стало нестерпимо душно в теплой комнате, горячая кровь застучала в висках, пальцы задрожали, судорожно сжимая подол платья. А мужчина меж тем окончательно расстегнул рубашку и переместился ближе. - Что я вижу, мадемуазель? Вам не нравится? Или я ошибаюсь, и вовсе не от этого Вы отводите глаза? – упершись руками в подлокотники кресла, он навис над Анной, тяжело дыша, не отрываясь, смотрел прямо ей в глаза несколько томительных мгновений, пока, наконец, ни выпалил. – Зачем ты пришла?! По правде говоря, этот вопрос занимал его с самого первого слова, сказанного в его спальне прелестницей. Вчера ночью всё было понятно: отчаявшись образумить соперников, она пришла к нему, зная, как он не любит проигрывать, догадываясь, что ему от нее нужно на самом деле, почувствовав, сколь много она значит для него. Пришла предложить себя в обмен на жизнь и безопасность человека, которого любила. А ему не нужна оказалась нелепая бесполезная жертва! Черт, догадывалась ли она тогда, чего ему стоило отпустить ее? Едва ли. И теперь, когда она так близко, чего ему стоит сдержаться, не смять ее в объятьях, не задушить поцелуями. И все-таки… зачем она пришла? Снова мучить его? Может, и пистолет с собой прихватила – тот самый, дуэльный? Владимир наклонился еще ниже – так, что дыхание обожгло залитые румянцем девичьи щеки. - Итак, я слушаю. Зачем. Ты. Пришла? Анна судорожно вздохнула, не смея проронить ни слова. Да и что сказать, когда она сама не знает толком, что привело ее нынче в баронскую спальню, что заставило говорить эти возмутительные вещи, вести себя так вольно, распущенно. Не обвинять же, в самом деле, в собственном безумии несчастный бокал вина - смешно, право слово. - Я жду, сударыня. Голос низкий, с хрипотцой. Искушающий… Ранее неизвестные ощущения захватили девушку, заставляя разум испуганно биться в клетке разомлевшего тела. Губы в сантиметре от обнаженной мужской шеи невыносимо горят. Никогда еще он не был так близко, даже вчера, когда кроме тонкой ткани рубашки их разделяла гигантская пропасть, дорога от барина к крепостной. Сегодня же все иначе. Все условности стерты, притоптаны, как снег на поляне. Сегодня они равны - они свободны. Вольны делать, что угодно. Так скажи же, чего угодно тебе? - Я не знаю, - честный ответ сразу обоим, и себе, и выжидающему барону. - А ты жестока… Анна вскинула на него глаза, подернутые сладостным томлением, словно туманной пеленой, непонимающе тряхнула головой и вдруг забыла обратиться к нему почтительным «вы»: - О чем ты? Владимир по обыкновению своему криво усмехнулся, сглотнул горечь невеселых мыслей и, убрав с ее щеки выбившийся игривый локон, тихо предположил: - Жалеешь, что Мишель не убил меня сегодня? - Прекратите! – нелепое замечание придало сил сбросить морок, наведенный его горящими глазами, его теплыми губами, его дыханием, смешанным с запахом вина и табака, выскользнуть из ловушки сильных рук. Да как он смеет предполагать подобное? Она же не лгала прошлой ночью! Придя в спальную к хозяину, она не думала лишь о жизни князя, волнуясь о нем тоже, об упрямом, невыносимом, жестоком… О нем! Боялась за него, а его боялась еще пуще. И потом… в лесу… тот пистолет, поднесенный к его груди, дрожащий в ее замерзших ладонях. Она не хотела в него стрелять, никогда бы не выстрелила, потому что… Сердце вдруг учащенно забилось в груди, плотный комок подступил к горлу, прерывая дыхание, глазам стало больно от подступивших слез. - Зачем ты так со мной? - Аня… - он сделал, было, шаг, чтобы приблизиться, но был остановлен неожиданно резким взмахом руки. - Зачем вы оба так со мной? Господа наигрались и бросили, а об игрушке и думать забыли. Правильно, зачем заботиться о чувствах куклы? И неважно, что ей больно, страшно. Безразлично, кого она любит - все равно достанется победителю. Ненавижу, как же я вас ненавижу! Вы разменивали меня, как монету, уступали друг другу в порывах благородства, а затем заставили почувствовать себя ненужной вещью, от которой не знаете, как избавиться. - Это неправда! - воскликнул Владимир, в секунду преодолевая разделяющее их расстояние и хватая девушку за плечи, - Слышишь?! Неправда! Но Анна уже рыдала. Почти не слыша его слов, его оправданий, забываясь, теряясь в своих слезах, она рыдала в объятьях человека, которого еще вчера готова была обвинить во всех грехах на свете. Его тело согревало ее и непостижимым образом успокаивало, его близость волновала кровь, только красавица не была еще готова почувствовать это волнение, принять его. Всё неуловимо изменилось, когда барон невесомо прикоснулся губами к ее виску и прошептал: - Анечка… Совсем, как тогда, в библиотеке, после встречи с обезумевшей княгиней. Тогда он тоже уговаривал ее не плакать, и бережно целовал ее влажные щеки, и даже губы, он… - Что же правда? – Анна подняла на него все еще полные слез глаза, перехватила измученный мужской взгляд. «Ну, скажи, скажи мне, что должно! Скажи то, что шептал мне вчера в этой комнате, на этом самом месте, лаская пальцами мое лицо. Об одном молю: не молчи! Говори – и я поверю! Я всего лишь женщина, я так слаба – и поверю! Смогу…» - Я люблю тебя! И что же, если в душе она молила его сказать именно эти слова? Всё равно сердце заныло и на мгновение остановилось в груди, чтобы застучать вновь – быстрее, стремительнее. Красавица растерянно застыла – лишь ресницы затрепетали, пытаясь спрятать волнение в глубине зрачков. Только сейчас осознала она, что обнимает Владимира за талию – совсем, как вчера, околдованная, увлеченная легкой невесомостью его поцелуев. - Люблю! И хочу одного: чтобы ты была счастлива. Слышишь? Хочу только твоего счастья. Ради этого согласен был отдать тебя другому, - барон перевел дыхание, глотнул побольше воздуха и выдохнул в ее губы. – А теперь – не отдам! Они стояли, глядя друг на друга широко раскрытыми, чуть удивленными глазами, словно впервые встретились, разделенные горячим воздухом, и никто не мог первым решиться миновать эту последнюю черту. Наконец, Владимир не в силах более терпеть, робко прикоснулся губами к приоткрытому ротику. Это даже нельзя было назвать поцелуем, простое легкое касание, но такое мучительно необходимое, счастье от которого не могло вместить его грешное сердце. От удовольствия он зажмурился, как ласковый кот, продолжая тереться о бархатную щечку хозяйки, но замер, услышав приглушенный шепот: - Почему мы не можем… не можем быть утешением друг для друга? Хотя бы на короткое время?.. В первое мгновение барону показалось, что он ослышался. Медленно отстранился и посмотрел в прикрытые от неги глаза. По сердцу словно полоснули ножом. Анна же только что дрожала в его объятиях, ее сбившееся дыхание ласкало слух… Но выходит, это все от безысходности? Отшатнулся, как от ядовитой змеи, и крикнул в отчаянии: - Мне не нужно утешение! Мне нужна любовь! Изумленно, все еще не веря себе, смотрела Анна на враз ставшего суровым мужчину и, точно в страшном, мучительном кошмаре, видела, как холодеет его взгляд, как он отдаляется, отстраняется, отходит от нее. Да и могло ли быть иначе? Он же чувствовал ее – каждую клеточку давно желанного тела любимой девушки, каждый вздох, каждую нотку легкого трепета ее, стоило ему наклониться ближе. А оказалось: он жестоко ошибался! Оказалось: то ли брошеная, то ли обманутая Репниным, она просто пришла утешиться в объятьях мужчины, который, быть может, и не противен, но уж точно не любим. Или пожалела его? Именно его – зная, что утешит не только себя – его тоже... Что же... Вы ошиблись, сударыня! Ошиблись, черт побери! Владимир шумно выдохнул: полно ломать очередную комедию. Отошел к окну и, едва повернувшись, бросил через плечо: - Уходи! Опять, в равной мере разыгрывая нелепый спектакль вчерашней ночи, приказал тоном, не терпящим возражений: - Уходите, немедленно! – и добавил чуть тише. – Я... не нуждаюсь в Ваших услугах, мадемуазель... Без сил оперся о подоконник, сгорбившись, как старик, уже чувствуя вкус подступившего одиночества. Вот и все, пора поставить точку в этом затянувшемся романе, глупо было откладывать. Но ему помешали. Полной неожиданностью стали невесть откуда взявшиеся объятия и полный боли возглас: - Не уйду! Анна даже не поняла, как все изменилась. Только что они были практически единым целым, а через секунду лицо мужчины исказила жестокая гримаса. Это оказалось больно, но еще мучительнее стала брошенная вслед фраза. - Уходи! Итак, ее снова прогоняют. Это как дурной сон, кошмар из которого не вырваться. Но почему? Говорит, что любит, и не хочет дать такой малости. В самом деле, разве много она просит? Всего лишь крупицу счастья, пока барон сам хочет его дарить, она не будет навязываться после, когда надоест. Ему, единственному, лю… Как сложно сказать это слово даже в мыслях. Когда же он успел стать таким, почему раньше она не видела этого? Возможно, была просто слепа. Неужели нужно было станцевать вальс со смертью, пережить горечь расставания, испытать муки ревности, чтобы сердце раскрыло свои сокровенные тайны хозяйке? И после всего нужно просто так уйти. Шаг… Другой… Как дорога на эшафот. Вот и выход. Рука Анны замерла в нескольких сантиметрах от двери. Почему все так? Глупо, странно, неверно. Почему нельзя быть с тем, кого любишь? «А если я не хочу?!» Быстрее, чем смогла осознать, что делает, осмыслить, развернулась и бросилась к фигуре, застывшей у окна, руки сами сцепились на животе, щекой прижалась к широкой спине. - Не уйду! Почему, почему ты так со мной поступаешь? Я же прошу совсем немного! Обещаю, что потом уйду, как только ты этого захочешь. Привстав на цыпочки, девушка потянулась поцелуем к его шее, открытой в вороте расстегнутой рубашки. Маленькие ладошки скользнули от живота к груди мужчины, тонкие пальчики, привыкшие ласкать черно-белую череду клавиш, почти невесомо провели по жестким волоскам, сводя с ума, провоцируя всё сильнее. Господи! Что же она делает с ним? Владимир резко повернулся, ловя затуманенный негой синий взгляд. Она должна прекратить… Нет… Невозможно! Немыслимо! Неправильно… Нельзя… Нельзя ее отпустить – просто не разжимаются руки. Почти физически ощущая душевную муку, молодой человек крепко обхватил худенькие девичьи плечи, скользнул по ним, прижимая девушку вплотную к себе, отчаянно понимая, что обязан или как можно скорее отпустить, или… - Аня! – и сам не узнал собственный голос, больше похожий на рычание. – Неужели ты не понимаешь? Это не игра! Мне не нужно твое утешение, но если… если ты не уйдешь сейчас, ты не уйдешь никогда! Я не отпущу тебя – не смогу, не захочу, не сумею! Не допущу – слышишь?! – не позволю себе вчерашней ошибки, вчерашней слабости! Она ровным счетом ничего не ответила ему. Что проку в словах, тем более, когда их так трудно произносить? Разве что… - Владимир!.. – красавица запрокинула голову, взволнованно вглядываясь в его горящие глаза, ловя приоткрытым ртом горячий, будто огненный, воздух. По-прежнему прижатая к его обнаженной груди, всё так же боящаяся выговорить главное, с тем же трепетом ожидающая его ответа – она сама вдруг почувствовала, чего хочет сердце, о чем мечтает душа, к чему стремится всё ее естество. Этот мужчина – всё, что нужно ей в жизни, только бы он был рядом. Она привыкла принадлежать ему, но то было неправильно, не по-настоящему, иначе… А сейчас… Мягкие губы потянулись к мужским губам: - Я согласна… Я буду с тобой, как обещала, я буду, пока… - Т-ш-ш-ш… - невесомым прикосновением его губы ответили и тут же отстранились. – Глупенькая, теперь ты будешь моей. Навсегда… Поцелуй, не украденный, не успокаивающий, а самый настоящий, первый настоящий, послужил печатью, утверждающей договор двух сердец. Наконец-то можно было любить открыто, без оглядки, не спеша и в полную мощь. И все-таки Владимир жадно впитывал в себя каждую крупицу взаимности, как человек, долго бродивший по пустыне, отчаянно глотает воду не в силах насытиться ею; Анна же просто любила, впервые отчетливо понимая разницу между истинным глубоким чувством и влюбленностью. Оказывается, счастье тоже тяжело вынести, и оно способно придавливать к земле. Силы, столько лет растрачиваемые на выстраивание бессмысленных барьеров, враз покинули мужчину, стоило прекратить затянувшуюся войну с собой. Изможденный, он рухнул на колени перед своей богиней и иступлено принялся целовать ее руки, не сразу поняв, что так уже было. А вспомнив, тут же с тревогой вскинул взгляд вверх, страшась вновь встретить жестокую усмешку, но блаженно прикрытые веки развеяли сомнения. Вот и все, последняя капля застаревшего непонимания растворилась в море любви, растекшейся по венам вместо опостылевшей ненависти, горькой как яд. У него теперь есть смысл жизни, ничего и никого не разрушающий. Корф просветлел лицом, понимая, что отныне все изменилось, и, мгновенно забыв всякую усталость, буквально взлетел вверх, подхватывая свое сокровище на руки. - Люблю тебя, - сходя с ума от нереальности, невозможности всего происходящего, он прижимал девичье тело сильнее и сильнее. Губы – к губам, к нежным щечкам, к бархатистой шейке и назад, снова к губам, с уголка, сладкого, словно капелька меда, по контуру до второго уголка, пока алые губки не дрогнут, раскрываясь, отвечая. И такое же сладкое, протяжное, немыслимое, уже нежданное «Люблю!» от неё – снова и снова. И это было сказкой. Для него, выстрадавшего дорогу к своей любви, но и для нее – для нее тоже. Зная его столько лет, боясь ли, тайно любя через свой страх, вопреки ему, или прячась от невзгод за его уверенной силой, Анна и вообразить не могла, что Владимир, тот самый холодный, высокомерный, гордый Владимир способен быть совсем другим: бережным, нежным, робким. Она едва-едва узнала, одним глазком увидела его такого вчера ночью, и теперь, здесь и сейчас, к стыду и восторгу своему понимала: она теряется в нем. Ведь в нем ласковом и искушающем потеряться – сущий пустяк: забыть собственное имя, отринуть былое, наплевать на будущее и любить, любить, любить – жарко и без оглядки! Кружиться в этой любви, как он нынче кружит ее по комнате, беспрестанно целуя лицо, собирая губами ее счастливые слезы. - Ах!... – с трудом удалось перевести сбитое дыхание. – Владимир… у меня кружится голова! - Прости, Анечка… - тут же присмирев, барон немного пришел в себя, поставил красавицу на пол, заботливо поддерживая под локоток, заправил за ушко развеселившиеся шальные локоны. – Так лучше? Девушка кивнула, всё еще удерживая его руку. Лишь на мгновение отвела в сторону взгляд – чтобы понять: они застыли у широкой кровати. И всё также он сжимает ее в объятьях. И сердце бешено колотится в груди, словно птица в тесной клетке. Хочется свободы. Хочется полета, хочется… чтобы он отбросил робкую сдержанность, забыл сдержанную робость и превратился… В кого? Может, в охваченного желанием мужчину, целующего руки своей крепостной, облаченной в откровенный восточный наряд? Стоило подумать, и щеки залились румянцем, а рука непроизвольно сжала обнаженное мужское плечо, точно так же, как когда-то жесткую ткань сюртука. Владимир, проследив за ее взглядом и по-своему поняв замешательство, с тщательно скрываемыми нотками разочарования, заметил: - Ты, наверное, хочешь, пойти к себе - сегодня был сложный день. Голос барона выдернул из забытья. Что он такое говорит? Отступить теперь, когда все решено? Нет, слишком хрупким кажется счастье, ей нужно знать, что все это правда, хочется остаться здесь сегодня… с ним. Анна отрицательно покачала головой, с улыбкой проведя рукой по мужской щеке, заставляя наклониться. Владимир, в глазах которого грусть успела смениться недоверчивой радостью, робко покорился, но был удивлен, поймав вместо мягких губ пустоту и хитрый взгляд девушки. Ничего не говоря, она взяла Корфа за края расстегнутой рубашки и медленно начала опускаться на широкое ложе, увлекая его за собой. - Аня… - в последний раз сделал попытку предупредить ее Владимир, но не получил даже возможности закончить. - Тшш… - тонкий пальчик не позволяет тратить время на разговоры, - Ничего не говори. Я все решила сама. Владимир не стал больше медлить, будто освобожденный робким ее позволением. Смелая малышка… Как же доверчиво сейчас смотрят ее глаза, как пытаются разглядеть в его взгляде ответы на десятки вопросов. А на самом-то деле это он не услышал главного ответа. «Ты любишь меня?» - хотелось спросить ее опять, стиснув в руках, прижав к постели. «Любишь? Скажи!» - и испытать губами сладость ее признания. «Ну, скажи мне!» - хотелось прокричать – до боли, сведшей скулы невыносимой мукой, но любая из этих фраз вернула бы их во вчерашнюю ночь – тот кошмар грусти, горечи, одиночества. А он не желал туда возвращаться, когда было теперь, когда она была с ним, когда, дрожа и смущаясь, замерла на широкой кровати, не смея отвести от него взгляда. - Ты решила?.. – с трудом сдерживая себя, отчетливо понимая, что силы воли осталось не так уж и много, мужчина навис над нею, опершись коленом о край постели. – И… что же? Ее ресницы дрогнули навстречу теплому дыханию, навстречу легким прикосновениям. Ее улыбка сама ответила на вопрос: - Я буду с тобой. Пока… А вот это уже лишнее! Корф молниеносно придавил ее руки к кровати, а сам почти навалился сверху, не позволяя ни сбежать, ни отвернуться. - Это «пока» никогда не настанет! - довольно жестко выдохнул в самые губы, чтобы не было и мысли усомниться в правдивости утверждения. Девушка лишь легонько кивнула, тяжело дыша, придавленная чужим телом, впрочем, даже и не пытаясь освободиться. Владимир смотрел на ее спокойное лицо и никак не мог понять, приняла ли она всерьез его слова, осознала ли, что срок его любви как раз измеряется фразой венчальной службы. «Пока смерть не разлучит вас» - и не меньше ни секундой. Хотя… имеет ли это значение? Поймет позже. Разве отпустит он ее теперь? Анна не хотела думать ни о чем. Зачем портить такой прекрасный вечер сложностями? Надо быть проще, надо любить, пока возможно. Исхитрившись, она прикоснулась губами к уголку рта барона, молчаливо приглашая и его присоединиться к счастливому забытью, отбросить последние сомнения. С секунду Владимир помедлил, а потом исступленно начал покрывать лицо любимой поцелуями. Когда его губы добрались до шеи, девушка блаженно прикрыла глаза, отрешаясь от всего окружающего, но вдруг воспоминание о чужих ласках неожиданно пронзило сознание. Перед глазами яркой вспышкой мелькнуло лицо князя, точно так же сегодня обнимавшего ее. Стало невыносимо стыдно за недавнее свое поведение. Но почему именно сейчас? Неужели едва не совершенная ошибка сможет отравить первые часы ее новой жизни? - Нет! - Анна уперлась руками в плечи Владимира, но тут же пояснила, увидев его испуганное и помрачневшее лицо, - Не так. Медленно заставила перевернуться его на спину, удобно устраиваясь на широкой груди. - Вот как. Но напряженно сведенные брови так и не расслабились, мужчина смотрел недоверчиво, как будто ожидая удара, и девушка решилась. Наклонившись к его уху, тихонько шепнула, словно сообщая самую большую в мире тайну: - Я люблю тебя. Шаловливые ладошки скользнули ниже, разводя в стороны полы расстегнутой рубашки, соблазнительно лаская открытую кожу, сводя с ума. Отчего-то всё было так естественно и просто – будто каждую ночь сгорала она в его объятьях, будто без стеснения сотни раз рассматривала его тело, утопая в сладостном предвкушении. Сама не осознала до конца, что губы снова шепнули: - Люблю… - повторяясь, признаваясь, уверяясь едва ли не впервые в том, насколько глубока, насколько истинна эта правда. Анна хотела сказать: всегда любила. Боялась, дрожала, пряталась, как маленькая серенькая мышка, в гнездышке, свитом из грез и мечтаний, но все равно любила его – без оглядки. Хотела сказать так много, а смогла лишь, едва прикасаясь, припасть поцелуем к его широкой груди. Большего он ей не позволил… Владимир краем сознания уловил легкое изумление в голубых глазах любимой, когда, рывком перевернувшись, опрокинул ее на постель и рванул до сих пор застегнутый воротник ее платья. Словно пожар вспыхнул в и без того горячей крови, этот огонь нынче летел по венам, плескался в каждой жилке, бился в висках яростным и жестоким неутоленным желанием. Анна с ним… Она любит! Она рядом... И не просто рядом – хрупкое девичье тело сладко замирает под ним, маленькие ладошки обнимают его за шею в попытке притянуть ближе, сердечко колотится и трепещет под его дрожащей от страсти рукой. Колотится громко и гулко. Трепещет пойманной в силок птичкою, но… не от страха. Что ж, девочка, ты сама задала правила этой игры. Да, опасно играть с влюбленным мужчиной, опасно так вот бесстыдно соблазнять его смелостью и откровенностью неумелых прикосновений, но ты решилась. И правила просты: не успеет утро заглянуть в окно, как ты будешь кричать, молить своего мужчину не останавливаться… Самодовольная ухмылка мелькнула на лице барона за миг до того, как его руки скользнули вниз, коварно поднимая подол вместе с нижними юбками – всё выше и выше, дразня, поглаживая, останавливаясь и снова сдавливая стройные бедра, затянутые в тонкий шелк соблазнительных чулочков. - Правила просты… - то ли прошептал ей, то ли повторил для себя – и накрыл жадным поцелуем приоткрытые девичьи губы. Она отвечала самоотверженно и неистово, в первый раз, как в последний, позволяя бесстыжим рукам творить что угодно, сама став смелее обычного, а Владимир же, словно проверяя границы дозволенного, действовал нарочито медленно. Вконец позабыв себя, девушка скользнула руками по мужским плечам, избавляя их обоих от опостылевшей рубашки, которая уже через мгновение облаком пролетела в другой угол комнаты. Несколько раз Анна с удовольствием провела горящими ладонями по гладкой коже, не скрытой никакими препятствиями, внутренне дрожа от восторга. Но как ни прекрасен был поцелуй, его нужно было прекратить хотя бы для того, чтобы глотнуть воздуха. Пользуясь короткой передышкой, Корф поднялся на колени, медленно обводя взглядом разгромленную постель. А ведь даже еще ничего толком не начиналось… Уголок рта непроизвольно дернулся - нужно это исправить. Анна расслабленно лежала рядом, нежно и с улыбкой глядя на него из-под полуопущенных век. Ее рука слегка теребила ткань покрывала. Барон решительно прекратил это пустое растрачивание ласки, поднеся тонкую ладошку к губам и с увлечением перецеловав каждый пальчик. Завершив свое захватывающее занятие, он потянул девушку за руку, призывая присоединиться. Повинуясь молчаливому приказу, Анна села, все равно оказавшись ниже возвышающегося рядом мужчины, который тут же принялся расстегивать оставшиеся на платье пуговицы. Одна за одной, они выскальзывали из петель, раскрывая перед мужским взглядом белоснежную кожу, гладкую, как шелк, мягкую, словно бархат. Едва прикрытое кружевным бельем, ее тело искушало совершенными линиями, заманчивыми изгибами, волнующими воображение тем самым ожиданием сбывшейся сказки, реализованной мечты, когда уже чувствуешь на губах ее вкус, вдыхаешь запах, но все еще скрыта от глаз неповторимая вожделенная красота. Подожди, сладкая… Еще чуть-чуть… Совсем немного… Расстегнув последнюю в длинном ряду пуговиц, Владимир на мгновение отстранился, чтобы взглянуть на нее. Куда же подевалась его смелая соблазнительница? Глазки опущены, ресницы трепещут, разгоряченное личико пылает смущением, а локоны, растрепанные, распущенные, спутанные нетерпеливыми его пальцами, рассыпались по плечам. - Самая красивая на всем белом свете… Сказал или подумал? Наверное, всё же сказал – она вскинула на него потемневший взгляд, робко улыбнулась комплименту, прозвучавшему несравнимо громко в тишине спальной, перебившему бешеный стук сердец. Он хотел позвать ее, поманить к себе ближе, но руки оказались быстрее слов, уверенней голоса. Скользнули по хрупким плечикам, стягивая платье, согревая, лаская, разжигая ее снова, заставляя вернуться к ею же установленным правилам сегодняшней ночи. Только ты!... Бережно опустив любимую на покрывало, он полностью снял платье, не отпуская ее взгляда. Она замерла на миг, но глаз не отвела. Чего больше в расширившихся темных зрачках? Решимости или желания? Храбрости или страсти? Стыдливость ли, томление – что смыкает ее веки? Владимир сжал нетерпеливыми пальцами кружевной подол исподней сорочки – и девушка вздрогнула от прикосновения к обнаженной коже бедра. Вздрогнула – и как будто проснулась! Выгнулась навстречу, поставляя соблазнительную шейку мужским губам, предлагая пройтись по ней мелкими поцелуями, спуститься ниже, сжать слаще. Высвободившись, ручка несмело потянула вниз легкое кружево последнего покрова, до сих пор пытающегося (надо признаться, весьма безуспешно) скрыть соблазнительное девичье тело. Но где-то около той незыблемой, томительно-сладкой грани, за которой бархатная белизна молочной кожи переходит в мягкую упругость груди, уверенные мужские пальцы перехватили, остановили, немым приказом настаивая на своем желании продолжить. Самостоятельно. Мужчина едва весомо провел пальцами по краю тончайшего полотна. Как часто молодому барону хотелось сделать нечто подобное, лицезря вздымающуюся женскую грудь в декольте домашнего платья. Но действительность оказалась гораздо лучше любых фантазий. Решив ни в чем себе не отказывать, он припал губами к только что очерченным контурам, краем уха услышав сдавленный всхлип и почувствовав, как нежные руки прижимают его голову к сердцу. Не прекращая своего занятия, одной рукой погладил округлое колено, выскользнувшее из-под задранной сорочки, второй удерживая себя на весу, чтобы окончательно не придавить это хрупкое создание. - Владимир… - пронеслось не то стоном, не то вздохом, когда он дернул тоненькие завязочки одеяния, давно не скрывающего ничего. - Что, моя сладкая? - он чуть отстранился, ожидая вопроса или еще чего-то, но девушка протестующее потянулась следом, не замечая, как сорочка сползла непозволительно низко, обнажая то, что обычно надежно скрыто неудобным корсетом, и все мысли вновь испарились. Барон в одно мгновение толкнул красавицу на кровать и накрыл поцелуем нежный ротик, освобождая от остатков одежды и ее, и себя. Хотелось забыть обо всем на свете, кроме жаркого отклика любимой – ее тела, льнущего навстречу, ее мыслей, обращающихся сейчас к нему по имени, ее сердца, стучащего в одном ритме с его пустившимся в бешеный пляс сердцем. И все-таки он не имел права думать лишь о себе, столь грубо взять ее сейчас, такую трогательную в своей чистоте и невинности. Она ведь ничего не знает… А он знает слишком много, и должен сдержаться, должен… - Я хочу быть с тобой… Владимир, пожалуйста! – простонала Анна в дурманном хмелю страсти, притягивая мужчину ближе, стоило ему немного отстраниться. Маленькие ладошки пробежались по его напряженным плечам, стройная ножка, приподнявшись, потерлась о его бедро, провоцируя на всё новые ласки, - и от благоразумного желания не торопиться не осталось и следа. Он снова ринулся навстречу ее объятьям, изводя девушку все более смелыми прикосновениями, откровенными, пылкими, ядовито-сладкими. Анне казалось: даже ее кожа впитывает этот яд. Владимир был так близко – точно сплавлялся с нею воедино, точно ее тело пропитывалось его телом, ее тихие блаженные вздохи превращались в его охрипшее дыхание. Его шепот касался ее души, растекался по разгоряченным щекам, невесомой накидкой опускался к груди, застывал на кончиках его умелых пальцев и распалял ее всё больше, всё искуснее. Анна уже не знала, где она, что с ней, не вспомнила бы, вероятно, и собственного имени, задумайся она нынче об этом. Все мысли замерли, когда ласковые пальцы любимого, погладив чуть влажную кожу ее бедра – там, вверху, у самого основания, - подались еще выше, проникая в нее. Едва почувствовав непозволительное прикосновение, девушка резко дернулась, уставившись на мужчину широко раскрытыми глазами. Что такое творит этот дерзкий барон? Разве так… разве это… Ночь призвана своими покровами скрывать таинство любви, она ревностно хранит секреты своих детей, не выставляет ничего напоказ, позволяя только попробовать и навек остаться в сладостном безумии. Анна весьма смутно представляла, что должно происходить между мужчиной и женщиной, оставшимися вдвоем на широкой постели под охраной всевидящей Луны, поэтому сегодня шагнула в эту пропасть, закрыв глаза, отдавшись на волю своего победителя. Но оказалась совершенно не готова к его смелости. Скудные знания, почерпнутые из случайно услышанных разговоров деревенских да той же Полины, не могли ответить на все вопросы, и в них точно не было объяснения творимому Владимиром. - Что ты делаешь? Как можно? - испуганно прошептала Анна, пытаясь отодвинуться от бесстыжих рук подальше, но объятие оказалось слишком крепким. - Ну что ты, моя хорошая, не бойся, - проворковал Корф, только крепче прижимая добычу к себе, - Я не сделаю ничего плохого. - Владимир, прекрати, - жалобно выдохнула она, насмерть перепуганная новыми ощущениями, - Это же неприлично! - и совсем тихо, - Мне стыдно… Будто в подтверждение своих слов, девушка крепко сжала колени и кое-как высвободилась. Владимир вздохнул едва заметно, проводя ладонью по ее телу – от точеного плечика вниз, по груди, волнительно вздымающейся от возбуждения. Чуть помедлил, лаская тугую ягодку соска, и скользнул ниже – погладить мягкий животик, обхватить тонкую талию. Какая же она сладкая… Каждый волосок, каждый пальчик, каждый миллиметр совершенного тела. Ею хочется обладать бесконечно, полно, и тем меньше остается сил совладать с собственными желаниями, но она так хрупка. Разве он в праве хоть сколь надавить на хрупкий цветок, испуганно застывший в его руках? Барон снова притянул свою малышку немного ближе – самую малость, чтобы успокаивающе прошептать на ушко: - Тише, милая… я не буду спешить… Анна расслабилась, когда его губы влажно поцеловали щеку, затем подбородок, изгиб шейки. Тихо всхлипнула, ощутив новый поцелуй у чувствительной ямочки меж ключиц, и робко обняла мужчину за плечи. Только коварный искуситель ведь на этом не остановился! Когда нетерпеливые губы сомкнулись вокруг вершинки ее груди, Анна выгнулась и снова оттолкнула его от себя. С трудом сумели сделать это слабеющие руки, и всё же… она не смогла. Не решилась. Не позволила себе – и теперь, когда его глаза взглянули с пугающей смесью нетерпения, упрямства и разочарования, она не знала, что делать. Анна отвернулась, чувствуя себя виноватой. Она же сама все это затеяла, а теперь… - Ты боишься, - грустно произнес Владимир, - Ты все еще боишься меня. Девушка закусила губу, не зная, что придумать в свое оправдание. Наверное, сейчас он мог бы ее прогнать, и был бы прав. Глупая девчонка, вообразившая себя взрослой женщиной, оказалась не способна отринуть страхи, бесполезные в любви. Особенно для бывшей крепостной. Кровать тихонько скрипнула - Владимир чуть придвинулся, чтобы взять ее за руку. Анна бросила на него встревоженный взгляд. Он быстро поцеловал маленькую ладошку и отодвинулся на почтительное расстояние. - Не нужно, не нужно так дрожать. Я больше тебя не трону, - словно в подтверждение своих слов, мужчина поднял руки вверх и, чуть поколебавшись, с отчаянием спросил, - Неужели это так противно? О Господи! Это не было противно, вовсе нет! Сладко, дерзко, неожиданно, распущенно и невероятно – как угодно, но только не противно! Анна проклинала себя за неожиданно возникшую слабость, за то, что пошла на попятный, даже зная уже, какая боль – видеть это разочарование в глазах любимого. Да как же ему объяснить? Ведь она… не боится его, это… другое. Это жаркий стыд обжигает всякий раз, когда мужчина становится более нескромным, это противоречия между желаниями и привитым воспитанием раздирают изнутри всё сильнее с каждым новым прикосновением ласковых рук, это еще пытается противостоять чувствам уязвленная нынче гордость. И ревность – да! – черная, словно ночь за окном, напоминает раз за разом: совсем недавно он был тут… с другой! С Полиной. И прежде тоже – в столовой, прямо на столе, а еще бог знает, где, и как, и когда… Полина с самодовольной ухмылкой сказала нынче об этом, и те признания стали невидимой стеной меж бароном и бывшей его крепостной, стеною, которой она сама сперва не заметила, которую сама не сразу смогла признать! Девушка поежилась, кутаясь в тонкое белье, пытаясь прикрыться. Впрочем, уже не от жадного мужского взгляда – от холода, поселившегося в нем. Опустила глаза и чуть слышно возразила: - Мне противно… да. Противно от того, как искусно Вы лжете о своей любви. Едва успевший при ее первых словах бессильно опустить голову Владимир тут резко вскинул ее вверх. Черная челка растрепалась, глаза тревожно искали ответа. - Что ты такое говоришь? - Ах, бросьте, - поморщилась девушка, - Довольно этого фарса. - Что ты такое говоришь?! - по слогам повторил мужчина, хватая ее за плечи, но девушка тут же вывернулась из его объятий. - Правду. - Какую? Ты считаешь изрекаемый тобой бред правдой? Я никогда - слышишь?- никогда не врал тебе о своей любви! - Конечно, - мрачно усмехнулась девушка, - и видимо большое чувство заставляет Вас с особым усердием искать развлечений на стороне. Скажите, как Полине понравилась мягкость этой перины? - При чем здесь Полина? Почему снова Полина? - с раздражением воскликнул барон. Зачем она вспоминает надоедливую горничную весь сегодняшний вечер? Чушь какая-то. - Не отпирайтесь, Владимир, я знаю, что она была сегодня здесь, в этой комнате, в этой постели. Тут же вид распутной девки, бесстыдно раскинувшейся на барской кровати, заставил молодого человека криво улыбнуться: - Да уж, была… Но… Он краем глаза посмотрел на реакцию Анны – и обомлел: красавица застыла перед ним, а из распахнутых глаз катились слезы. Медленно, капля за каплей, катились из глаз, влажными струйками катились по щекам, солеными искорками катились вниз, по подбородку, по шее – и остывали, словно роса, на белой коже высокой груди. Неужели, она… - Ты ревнуешь? – барон подался вперед, недоверчиво всматриваясь в заплаканное личико любимой. – Но… почему? Я ведь не сделал ничего, что могло бы… - Ты был с ней! – злость высушила слезы, придала сил оттолкнуть потянувшиеся к ней руки. – Не смей! Не прикасайся ко мне! Все-таки ревнуешь, голубка… Довольному донельзя мужчине не составило труда оборвать сопротивление, сжав в объятьях хрупкую малышку, вернувшую едва не потерянную надежду. - Анечка, глупенькая, ну что ты? Это она тебе сказала? – осторожно заставил ее посмотреть вверх, перехватил горящий гневом взгляд. – Она? - Сейчас скажешь, что она все это придумала? - насмешливо поинтересовалась девушка. - Ну отчего же, - возразил Владимир, - Полина действительно была здесь, даже в любви клялась. Вот на этой самой кровати, - Анна яростно дернулась, но цепкий захват не позволил вырваться, - Тише, моя милая, даже не пытайся. - Пустите меня, чудовище! - яростно прошептала она. - Не раньше утра, дорогая, и не дальше столовой. - Да как Вы смеете?! - Ну не прогонять же сегодня из этой комнаты всех девушек, признавшихся мне в любви, - он иронично изогнул бровь, - это глупо. - Могли бы воспользоваться предложением Полины, - сквозь зубы процедила Анна. - Ты мне нравишься больше, - невозмутимо заявил Корф. Девушка уже было открыла рот, намереваясь сказать что-нибудь колкое в ответ, как до нее дошел смысл последних фраз. - Подожди… - она робко и недоверчиво посмотрела на довольно ухмыляющегося барона, - Так… в самом деле ничего не было? Вместо ответа он расхохотался самый что ни наесть неподобающим образом и на обиженный взгляд лишь чмокнул девушку в надутые губки. - Конечно, не было, моя сладкая. И быть не могло, когда единственная женщина в моем сердце – это ты. Неужели не видишь? Неужели не чувствуешь этого? Лишь теперь поверив, наконец, происходящему, поверив его губам, говорящим о любви, и его глазам, твердящим о том же, девушка вдруг медленно качнулась навстречу. Вернулась та самая свобода, которую уже испытала сегодня в настойчивых мужских объятьях, нахлынула на нее волною и будто в плен взяла. Тонкие руки взметнулись обнять любимого, тело прильнуло к нему, ища прощения и нежности, теплое дыхание обожгло обнаженную мужскую грудь. От близости красавицы Владимир вздрогнул. Нынче она соблазнительно прижимается к нему, забыв удерживать пред собою даже никчемную преграду – снятую ранее сорочку. И он… он ведь вовсе не железный. И страсть уже не стонет – клокочет в крови. Еще немного, пара-тройка шальных секунд – и сорвется выдержка, растает воля, его сметет штормовой волной в пучину, и тогда он не сумеет совладать с собою, утащит свою желанную следом, но Анна… Она не посмела принять дерзкие ласки. Новый пыл, бешеный напор снова испугают ее, чистого невинного ангела, доверчиво прижавшегося в этот миг к коварному демону, позабывшего о возможном искушении. Если он не хочет вызвать в ней страх и отвращение, если не желает видеть утром раскаянье в милых глазах, он обязан отступить, пока еще остались силы, отпустить ее, убедить, черт возьми, что его девочке совсем нечего с ним бояться! Силой воли заставил себя отстраниться от красавицы, которая тут же недовольно наморщила носик. - Иди, - выдохнул, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, - иди к себе. Анна так и замерла с открытым ртом. - Ты меня прогоняешь, - ее губы задрожали. Увидев это, Владимир чертыхнулся про себя. Опять все испортил, бесчувственная скотина. - Что ты, Анечка, - он ласково провел по растрепанным волосам, - Но тебе, правда, надо уйти. Так будет лучше. Здесь ты не в безопасности. Я.. мне… - он замялся, подбирая слова, наконец, обреченно признался, - Я же не каменный, в конце концов. Последнее заставило щеки Анны вспыхнуть, а ее саму – робко потупиться, не прекращая, впрочем, выводить тонким пальчиком затейливые вензеля на напряженном мужском плече. Ее тихий голосок больше походил на шепот ветра, на шелест листвы: - Я не боюсь… - мягкие, сухие от волнения губы на миг прижались к гладкой коже его плеча, и Владимир вздрогнул. - Аня? - Не боюсь тебя, - продолжила она чуть громче, поднимая огромные глаза, искрящиеся счастьем вперемешку со смущением и уже почти не сдерживаемым восторгом. – Я сегодня… едва не совершила ошибку, о которой жалела бы потом до последнего вздоха, и до сих пор боюсь, что всё то вернется. - О чем ты? – Барон недоуменно нахмурил брови, сжал хрупкие плечики, всматриваясь в потемневшие зрачки своей малышки, желая найти там ответ, только вот она качнула головой, отмела все возможные вопросы: - Володя! – ладошки взметнулись выше, сомкнулись на затылке, девичьи пальчики потерялись в темных волосах. – Не хочу думать об этом! Ничего не хочу, кроме… Анна замерла на миг, борясь со смущением, еще не смея произнести того, о чем сейчас молило всё внутри нее, да так неистово, что под напором этой мольбы сдавался даже всегда сдержанный разум. Но вдруг заснеженная избушка встала пред мысленным взором. Вдруг мужчина, теперь кажущийся далеким и совершенно чужим, уложил ее на льняную прохладу простыней, и ей стало безумно страшно. Даже та Анна, прежде блаженно смежившая веки в глубинах памяти, содрогнулась нынче и вскрикнула, пытаясь оттолкнуть распаленного князя. Эта же… вцепилась в любимого, не мысля более без него ни минуты жизни, и выдохнула в губы: - Я хочу, чтобы ты любил меня, Владимир! Всю жизнь, слышишь? Ну, разумеется, всю жизнь! Конечно же, не может быть никакого «пока», никакого «потом». В тот день, когда его любовь иссякнет, ее жизнь просто закончится. А значит, нечем ограничить то, что должно нынче быть меж ними. Мысли лихорадочной чередой пронеслись в голове за то короткое мгновение, пока барон, недоверчиво прижимающий красавицу к себе, пытался понять смысл услышанных слов. А прошла в сущности всего пара секунд: в камине вспыхнули горячие искры, за окном зимняя ночь обозвалась заунывным воем и смолкла – он понял. Сильные руки тут же сжали Анну, уложили на бесстыдно смятую кровать. Горячее мужское тело придавило сладостью и едва ли не сразу наполнило болью – девушка даже не заметила, когда Владимир, неистово целуя покорный ротик, развел ее дрожащие колени. - Прости, прости, прости меня… - он шептал всё тише, двигался всё быстрее, и стирал слезинки с пылающих щек, и не мог остановиться. Впрочем, она не просила пощады. Это ли не счастье – принадлежать, наконец, единственному мужчине, которого так любило, так ждало глупое сердечко? «Все хорошо,» - хотела шепнуть она, но с приоткрытых губ слетел только звук, в другое время показавшийся бы стоном отчаяния. Хотя… совсем не от безысходности сейчас дрожит и тает ее тело. Анна выгнула спину, не в силах больше оставаться неподвижной, и тут же крепко вцепилась в обнаженные плечи мужчины, пораженная неожиданной дрожью, пронзившей тело. - Ох… В ответ Владимир только зарычал, с остервенением сминая в поцелуе и без того припухшие губы возлюбленной, теснее прижимая к себе желанную женщину. Его любовь была похожа на наказание, наказание им обоим. За годы непонимания, взаимного притворства, упущенных возможностей… Анна вскрикнула, неожиданно оказавшись на широкой груди. Она и не заметила, когда барон успел перевернуться, впрочем, не выпуская ее из цепких объятий. - Ты - моя! - тяжело прошептал он, - запомнила? Анна подтверждающе кивнула головой: - Я - твоя, - наклонилась низко-низко и шепнула в самые губы перед поцелуем, - А ты - мой. И снова два тела слились воедино, еще жарче, еще неистовей, две судьбы сплелись тугой неделимой нитью, располосовавшей мир на «до» и «после», и полосою этой дни одиночества и тоски словно отбросило вдаль, сменяя светом разделенной взаимности. Да, они любили. Захлебываясь блаженством, его чистотой, новизной, сияющей невозможностью, которая бывает лишь в первый раз, и полыхающей страстью без границ, без запретов, как обычно бывает в последний. Его дыхание, прерывистое и хриплое, смешивалось с ее гортанными вскриками, дрожало в пламени свечей, оплывших за бесконечную зимнюю ночь, сливалось в стон, один на двоих, и оставалось на морозных стеклах горячим воздухом протопленной комнаты. - Люблю… люблю тебя! - Милая… - Ах, Володя! И больше ничего – лишь сплетенные руки, лишь губы, словно выжигающие клеймо на влажной коже, и следы, оставленные сильными пальцами на нежных девичьих бедрах, медленно наливаются темнотой уже на стройных бедрах молодой женщины. Но разве ей есть до того хоть какое-то дело теперь, когда любимый в ней, и с нею, только с нею, когда его теплое семя наполняет ее новым счастьем, новой жизнью? И в пору забыть, как дышать, забыть, как думать, остаться одним лишь шепотом на припухших губах и в сотый раз повторенным: - Люблю… *** Жаркие объятия, пьянящие поцелуи и отблески догорающих свечей, отражающиеся в ее глазах. Только сейчас, только так, больше не лгать и не бояться, не прятаться, а любить, любить, любить… Владимир несколько раз моргнул, неохотно прощаясь с прекрасным видением. Пожалуй, он мог бы остаться там навечно. Утро уже давно вступило в свои права, напоминая яркими солнечными лучами, упрямо пробивающимися в комнату через неплотно задернутые шторы, что не время сейчас валяться в постели, что давно пора вставать. Но ведь бывают исключения… Плечо затекло, придавленное чем-то. Мужчина слегка повернул голову и едва не задохнулся, увидев прямо перед собой светлую женскую головку. Так значит… До конца не веря своему счастью, свободной рукой аккуратно, чтобы не потревожить покой дивной феи, барон убрал спутанные локоны с милого личика. Бедная… Устала… Зато принадлежит только ему! Захотелось сжать ее в объятиях до хруста, но пришлось взять себя в руки. Пусть отдохнет. Выходит, утренний сон - это не очередная фантазия, а всего лишь жалкие обрывки прошлой ночи, не способные отразить и сотой доли действительности! Счастье, больше похожее на восторг, охватило Владимира. Не сдержавшись, он ласково провел по щеке любимой и тут же в испуге замер, решив, что все же разбудил ее, стоило красавице что-то неразборчиво пробормотать. Но она даже не разомкнула век, устраиваясь поудобнее на мужской груди. Барон непроизвольно задержал дыхание, когда маленькая ручка совершенно естественно устроилась там, где билось его взволнованное сердце, – даже во сне эта женщина оставалась поразительно меткой. Внезапная мысль вызвала улыбку. Владимир с удовольствием коснулся изящных пальчиков любимой, каждый из которых непременно хотелось перецеловать. Тонкие, музыкальные... Совершенные, как и она сама. Хотя нет. Барон прекратил столь приятное занятие и чуть нахмурился, сетуя на свою забывчивость. Кое-чего совершенству все же не хватает, и пора бы это исправить. Она проснулась оттого, что палец сжала непонятная тяжесть. Вернее, сперва поежилась, даже сквозь сон ощутив мимолетную прохладу, как если бы в теплый летний день вдруг подуло морозным ветром. Но прохлада быстро сменилась привычным теплом, и оно снова разморило, томя и убаюкивая, а теперь вот… Озадаченная, Анна приоткрыла глаза и залилась румянцем. Ее рука покоилась на обнаженной мужской груди, и безымянный палец крепко обнимало колечко, поблескивая роскошью драгоценного камня. - Проснулась? Бархатный голос раздался у самого ушка, заставляя прелестницу вспыхнуть пуще прежнего. Господи! Ей не приснилось всё это – охватившая сердце ревность, отчаянье, придавшее небывалой смелости, споры, изматывающие душу, утонувшие в поцелуях, затем горячие объятья, шальной шепот и вспышка мимолетной боли, зачеркнутая ярким, как утреннее солнце, наслаждением. Тогда всё казалось таким правильным, невероятно правильным! Отчего же сейчас немного стыдно и… страшно? Страшно открыть глаза пошире, страшно встретиться с ним взглядом, страшно… невероятно, но… неужто страшно принять столько счастья?! Меж тем Владимир, устав ждать ответа, сам уверенно развернул любимую и склонился к приоткрытому манящему ротику с поцелуем. - Доброе утро, госпожа баронесса… Сладостью ласки сон как рукой сняло. И лишь теперь Анна осознала, что значит кольцо. Безумец – как он может?! Оттолкнула обольстительные руки, отвернулась от искушающих губ, прячась в растрепанных волосах, точно за пушистой золотой шалью и, разумеется, не заметила, как барон нахмурился чуть непонимающе. На удивленное: «Аня..?» постаралась, чтобы голос не дрогнул: - Владимир, Вы… ты… не понял, верно, но то, что произошло этой ночью… - Ты жалеешь? – мужчина напрягся, сильнее сжимая тонкую руку красавицы. Он готов был сражаться со всем миром за нее, за ее любовь, он готов был на всё, лишь бы Анна осталась с ним, только что делать, если сейчас в милых глазах мелькнет раскаянье, разочарование, осознание ошибки? Это стало бы непереносимой болью… Это – как удар под дых: резкий, меткий, непереносимый, и все же… Владимир выдохнул. – Я не позволю тебе уйти! Крепче сжал женщину, что-то неразборчиво пискнувшую в ответ, придавил к постели всею тяжестью своего тела, намереваясь доказать ей, насколько она неправа, но, изумленный, приподнялся, стоило хрупкой прелестнице обвить руками его шею. - Глупый… - выдохнула Анна в мужские напряженные губы, - ну конечно, я не жалею! Ни об одном миге, проведенном с тобой, только это, - она едва заметно кивнула в сторону, обозначая взглядом тонкое колечко на пальце, - ненужно, неправильно! Это… Молодой человек облегченно рассмеялся. Да так задорно – Анна обиженно надула губки, не находя ровным счетом ничего смешного в его веселье, когда она сама, сдерживаясь из последних сил, решительно отметает возможность исполнить самую заветную свою мечту. - Это испортит тебе жизнь! – выкрикнула в сердцах, стараясь быть громче его свободного смеха, и Владимир тут же посерьезнел. - Аня, - враз позабыв об игривом настроении, ослабил объятья, перекатился на бок и заставил любимую посмотреть ему в глаза. - Аня, по-моему, ты упустила из виду кое-что, сказанное вчера ночью. Ты - моя, и я могу делать все, что угодно. А угодно мне жениться. - Но, Владимир!... - И никто, - продолжил барон, не удосужившись даже выслушать взволнованную красавицу, - слышишь, никто меня не остановит. Даже ты сама. - Ты так уверен? - в ней заговорило привычное желание противоречия. Владимир нагло ухмыльнулся и приблизился вплотную к маленькой спорщице. - Думаю, мы всегда сможем договориться. - А Вы самонадеянны, барон, - выдохнула Анна, чувствуя, как слабеет от его близости. - О, это всего лишь одно из моих многочисленных достоинств. - Еще и самомнение… - Я вообще весьма выгодное приобретение. - Ты пожалеешь, - в последний раз попыталась воззвать к его разуму женщина, уже чувствуя горячее дыхание на своей щеке. - Разве только о том, что не сделал этого раньше, - Владимир искушающе поцеловал любимую в шею, - А теперь скажи одно короткое слово, - подсказал он. И как тут ответить «нет», если его губы обжигают томительной неспешностью, медлят, сводя с ума, дразнят, плавно скользя всё ниже и ниже, и одеяло, точно по волшебству, исчезает, бесстыдно раскрывая обнаженные тела уже более не при бледном свете луны, но при ярком, слепящем – солнечном. - Скажи… Еще ниже… Ох, какой же он… невообразимо дерзкий!... Его язык вытворяет нечто невероятное, непозволительное, непередаваемо сладкое. Уже не просит о любви – сам эту любовь берет сполна, и дарит обилием заполненной до краев чаши наслаждения. - Ну, скажи мне!.. А сил выговорить хоть слово уже нет – дрожащие губы рождают стоны. И разлетается по телу звенящая, струящаяся слабость. Уверенные руки ласкают колени, разводя их шире, открывая нежную, словно цветок, самую потаенную женскую красоту, наполняя ее новой сладостью, бегущей, летящей, сверкающей взамен той, что до сих пор еще не покинула до конца трепещущее в восторге тело. В такие минуты впору забыть обо всем, чтобы любить, чтобы принадлежать любимому всецело и без оглядки. И Анна, наконец, решилась. Улыбнулась, приподнимаясь навстречу, и томно прошептала: - Да… Впрочем, даже не прошептала, а выдохнула прежде, чем окончательно забыть все на свете. Конец