Сон и явь

PoV Рейтинг: PG Пейринг: ВА Сюжет: альтернатива первых десятков серий Сон Я была рада вернуться домой. Столичная суета немного утомила меня, вернее, даже не она – это постоянное напряжение, страх, овладевающий сердцем всякий раз, когда могла быть раскрыта моя тайна. Дома же всё по-другому: как бы ни ехидничала Полина, какие взгляды не бросал бы пройдоха управляющий, как бы косо не поглядывали дворовые, сведущие не хуже господ в моей позорной лживой тайне, - крыться не от кого! Не перед кем дрожать, чувствуя на себе испытывающий взгляд молодого барона, и не за чем играть, каждый день, каждую минуту играть чужую жизнь. Можно просто жить… По крайней мере, так думала я, выходя из кареты, остановившейся у крыльца усадьбы. Наивная девочка… Дальнейшие события не преминули указать мне моё истинное место… Вечером же по нашем с дядюшкой возвращении Карл Модестович застал меня в библиотеке за чтением Шекспира. Ровным счетом ничего удивительного – господин барон наметил ведь на Покрову премьеру «Ромео и Джульетты», и хоть роль мне знакома, лишний раз не повредит освежить в памяти все перипетии трагической любви. На это я и попыталась сослаться, заметив, что управляющий хочет говорить со мною. Тот лишь развел руками: «Не собираюсь мешать барышне». Но тут же наклонился ко мне, бесцеремонно заглядывая через плечо в вырез скромного домашнего платья, и приказал чуть севшим голосом: «Не вздумай запирать нынче двери, всё равно приду. А расскажешь кому – пожалеешь. И никакой барин тебя не защитит…» Сказал и вышел из комнаты. А я осталась сидеть, враз позабыв об открытой книге. Да и обо всем остальном, разумеется, тоже. Я могла бы пожаловаться дядюшке! О, десятки раз я подумывала об этом, но никак не смела решиться. В конце концов, кто я? Обласканная барином крепостная, всего лишь. Так стоит ли, право слово, беспокоиться..? А даже если и стоит, то впору ли отвлекать Ивана Ивановича от дел, связанных с княгиней Долгорукой и уж наверняка более важных, чем мои страхи. Я убеждала себя в этом достаточно успешно, хотя за ужином едва не повинилась пред благодетелем, едва не рассказала о предупреждении Карла Модестовича. Только бледность дядюшки и его уставший болезненный вид убедили меня молчать. От тревоги за него мне стало еще страшнее… Настолько, что я побоялась подниматься к себе, когда дом погрузился в сон, спустилась тихонько на кухню и присела за столом, судорожно сцепив пальцы. Понадеялась отчего-то: сюда не зайдет рыжеусый немец, не станет делать ничего предосудительного на господской кухне. Это место навевало сотни воспоминаний. Варя… Добрая, ласковая, милая Варенька… Сколько помню себя – в ее руках, по-матерински теплых и заботливых, не хотелось думать о горестях и бедах. Печь с изразцами, жарко топленая зимой, к которой так приятно прижаться боком, отогреваясь, закрыть глаза и забыться в детских грезах. Дверь в кладовую, где Варя хранит соленья… Это воспоминание заставило улыбнуться. Когда-то давно я подобрала на подворье котенка, самого обычного, рыжего, полосатого, с длинными усами и огромными зелеными глазищами на полмордочки. Лучик быстро стал моим любимчиком, и чтобы побаловать его, я частенько таскала у Вари свежие сливки. Раз даже чуть не попалась и жутко струсила, тогда Владимир помог… Ах, Владимир… Прежде друг, родной и близкий, нынче он превратился в настоящего врага. И за что, отчего, почему он так сильно ненавидит меня, не ответить никому: ни огню, мирно потрескивающему в печке, ни тихо шуршащей в углу мыши, ни луне там за окном среди разметанных по небу облаков… Размышляя обо всем этом, я, кажется, незаметно задремала. Меня словно подхватила волна, качнула, отрывая от жесткой лавки, подняла и понесла куда-то. Кухня поплыла перед глазами – я едва сумела рассмотреть неожиданного гостя, замершего в дверном проеме. Но сердце подсказало правильное имя. Я кинулась к вошедшему князю Репнину: «Миша!» Господи, как же сладко задрожало всё внутри, когда он протянул руки мне навстречу. «Я приехал, чтобы забрать тебя отсюда! Я спасу тебя от Модестовича, пойдем со мной!» Могла ли я еще вчера мечтать о таком подарке судьбы? Горечь от невольной лжи отравила сладость свидания: Владимир прав, разве могу я так вводить в заблуждение благородного князя? Не смея поднять глаза, я застыла у стола, неловко опустив руки – так птица опускает раненное крыло, не способная лететь. Я хотела… Клянусь: в тот миг я хотела сказать ему, кем являюсь от рождения, кем живу в этом доме. Я знала, насколько страшна истина, но в то же время безоговорочно верила в своего доброго рыцаря. Разве он бросит меня лишь потому, что я родилась подневольной? Губы уже шевельнулись открыться Мише, но нас бесцеремонно прервали. И сон, самый сладкий из всех, что довелось видеть, в одночасье обернулся кошмаром. Всё началось с хлопков. Точно аплодирует разыгранному спектаклю единственный зритель. Я опять обратила взор к двери и заметила Владимира. Облокотившись о стену, он смотрел прямо на нас и нарочито медленно аплодировал увиденному. Мой Миша смешался от такого внимания, я же и вовсе смутилась. Столь знакомая в безжалостности своей кривая ухмылка молодого барона оживила в моей душе все старые страхи. «Репнин? Решил навестить меня? – Владимир Иванович изогнул бровь в деланном непонимании и после короткой паузы, подмигнув многозначительно, продолжил вопрос. – Или… девушку, у которой… есть секрет?!» Его серые глаза вспыхнули холодно, с неуловимым отблеском ревности к той, что посмела претендовать на внимание его лучшего друга, поправ запреты. Миша замялся, не зная, что сказать, я же безмолвно молилась, еще надеясь на сохранение тайны, - ведь возлюбленный должен узнать ее от меня, только от меня – а не от насмешливого бессердечного барона! Но, наверное, я молилась не слишком усердно, не слишком пылко – Господь не услышал просьб. На попытку князя объясниться Владимир только фыркнул презрительно: «Не стоит, Миш, она – всего лишь крепостная!» Крепостная… Слово застыло между нами, наполняя воздух вязким дымом. Еще никогда такой тяжестью не оборачивалась моя крепость. Михаил, мой светлый рыцарь, потупился и заторопился к выходу, бросив через плечо, что не ожидал подобной подлости. От кого? От меня? От барона? Я хотела расспросить об этом и бросилась следом, но стальным обручем мой локоть обхватила мужская ладонь. «Пустите!» - я еще старалась вырваться, но от этого еще сильнее сжались пальцы барона. Потянув на себя добычу, он развернул меня так, чтобы заглянуть в глаза. Мне пришлось запрокинуть голову – Владимир показался слишком высоким. Но в миг, когда встретились наши взгляды, опалили, усмирили друг друга, произошло… Не знаю, что это было. В желании удержать зарвавшуюся холопку гордый барин обхватил меня за плечи и притянул к себе, а я вся задрожала, точно в лихорадке. И непозволительная близость мужского тела отозвалась во мне теплом, сродни тому, что расплывается по телу, когда плачешь от счастья… Я не просто была в его руках – я принадлежала ему! Впервые – по-настоящему. Я трепетала от мысли о нем, я не мола унять сбившееся дыхание, не могла отвести взгляда от его надменных глаз, опаляющих равнодушием. От этого я и проснулась… За окнами брезжил рассвет, окликая голосами птиц, расплываясь у озера молоком тумана, а моё сердечко колотилось, как бешеное. Щеки горели, и не покидала уверенность в том, что их заливает смущенный румянец. ЧТО нынче приснилось мне?! Как можно думать о нем – ТАК?! Как смею не то, что мечтать, – даже во сне увидеть молодого хозяина?! Превозмогая страх перед темнотою, я побежала в коморку, дернула дверь в погреб и не глядя зачерпнула ковшом студеной воды. Но даже это не помогло сбить жар, опаляющий меня всю. Оставалось только надеяться: это пройдет до того дня, когда Владимир вернется в поместье. Если же нет, если никуда не денется ночное безумие, и хуже того – ОН прознает об этом, прочет в моих глазах, как умел читать всё и всегда, - тогда да поможет мне Господь… Ведь что для НЕГО какая-то бледная и ненавистная я? Обнимет – да только, чтобы оградить друга, прижмет к себе, лишь не пуская к нему. А зайдет дальше – то на одну короткую ночь греха, который забудется утром, подобно мимолетному растаявшему в ночи сну… Явь А явь оказалась страшнее. Он и вправду вернулся. С каждым мимолетный взглядом всё сильнее и сильнее уверялась я в его ненависти, а еще – в том, что сама… не могу без него… И это терзало мою душу, заставляло, дерзко вздернув подбородок, отвечать младшему барину на его ехидные упреки. Меж тем злая беда подкарауливала дом, прячась в сумерках, и враз обрушилась неожиданным горем: смертью дядюшки. Рыдая над ним, единственным человеком, кому была в этой жизни по-настоящему дорога, я теряла себя в слезах. И у гроба опекуна позволила немыслимую слабость: провести ладонью по лицу его сына. Наверное, горе помутило мой рассудок – не иначе. Благо лишь, что Владимир не понял истинной причины моего прикосновения, больно сжал пальцы, отводя руку, и эта боль вернула меня в реальность. Как же, как было теперь бежать от него?! Я приняла, казалось, единственное верное решение. Прячась от невозможной любви к безразличному ко мне человеку, нырнула, словно в глубокий омут, в любовь того, чьи глаза восхищались мною с самой первой нашей встречи. Не выходя за грань своей скорби, я позволяла ему скромные знаки внимания, а себе позволяла опереться на сильное мужское плечо в поисках поддержки и утешения. Наверное, я в этом очень далеко зашла. Но поняла роковую ошибку лишь, когда губы князя накрыли мои в поцелуе, напрочь лишенном всякого целомудрия. Я ответила ему. Не потому, что враз забыла о своей любви к жестокому хозяину. Наоборот: я слишком ярко ощутила ее сейчас, почувствовала, как хочу быть совсем в других руках, и, страшась этих желаний, попыталась вытравить их чужим поцелуем! Я не слишком преуспела в этом, но уже заслужила наказание. В тот же вечер барин вызвал меня в кабинет. От приказа, оглашенного холодным тоном, словно приговор, меня бросило в жар: стыд смешался с чем-то невообразимым, непонятным, что я переживала прежде только в томительном кошмаре. Я отказалась. Да и могла ли я, воспитанная Иваном Ивановичем в добродетели и скромности, согласиться танцевать, как бесстыжая распутница? О, каким презрением вспыхнули его глаза, какой огонь сделал его взгляд из светло-серого густо черным, пугая меня своей ненавистью. Он считает, я не способна сыграть? Полагает, что можно унижением ранить сильнее, чем безразличной ненавистью? Я с вызовом взглянула на барона, принимая его условия. Может, хотя бы так смогу избавиться от его власти над собою? Может, пройдя через унижение, очищусь в нем, как очищаются в огне? Жизнь снова испытала меня. Сначала искусила возможностью побега, затем пригнула к земле, извивая утонченной мелодией бесовской пляски, и, наконец, возвысила проклятой властью – когда властный хозяин упал к ногам, умоляя о пощаде. Я не простила в тот миг, и потому вышла, оставив его сгорать от одиночества. Не знаю, что он делал потом. Лишь на миг задержавшись у лестницы, я услышала глухой звон разбитого стекла, затем крик «Пошла прочь!» и торопливые женские шаги по коридору. И вдруг я ощутила почти физически, как растворяется ненависть, и едва не задохнулась от стыда при одной мысли о том, что, может, я хотела бы вернуться… Я долго не могла заснуть, растревоженная событиями вчерашнего вечера. Пережитое волнение давало о себе знать приступами озноба, меня колотило, то ли от страха, то ли от горечи унижения. Поняв, наконец, что так и не смогу забыться сном, я накинула пеньюар и вышла из спальной. Тихо притворила за собою дверь, озаботилась, чтобы не щелкнул замок, но, поворачиваясь, встретилась взглядом с ухмыляющимся рядом Карлом Модестовичем. - Неужто сама ко мне собралась?! – в фальшивом удивлении расширились лукавые глаза. Управляющий лихо подкрутил ус и подмигнул мне. – Ну что же, пойдем, коли так, не обижу, уважу… - Нет! – я успела одернуть руку, когда он потянулся ко мне, и мотнула головой. На что Карл Модестович состроил еще более удивленное лицо. - И с чего это девка так распоясалась? Забылась, что ли? После хозяев и управляющему лакомый кусочек взять положено… Он настойчиво сжал мои плечи, встряхнул, я забилась в хищных руках, и никто не заметил, что в коридоре у моей спальной мы уже не одни. Голос молодого барона раздался внезапно, как гром посреди чистого весеннего неба: - Хорошо ли подумали, Карл Модестыч? Не рано ли протянули руки до чужого добра? Владимир никогда не говорил так – елейно, подобострастно, заискивающе. Я подумала в какой-то миг, что это мне только кажется, снова снится, но барин изменился буквально на глазах: исчезла с губ улыбка, суровостью морщин перерезало лоб, а из темно-серого нынче взгляда стерлась прежняя игривость. Заледеневший, он обдал холодом даже меня, хотя, судя по всему, предназначался пройдохе управляющему. Ведь именно на него в упор смотрел рассерженный хозяин. Я подумала: барон сейчас разразится бранью, но, вопреки моим ожиданиям, он был достаточно сдержан. - Пойдите вон… - процедил сквозь зубы, и я, скосив глаза, случайно заметила, как сжаты в кулак его побелевшие пальцы. – Вон! Последний приказ уже сорвался на крик, правда, это было лишним. Моего обидчика и след простыл. Владимир повернулся, вглядываясь в моё лицо. Должно быть, жалкое было зрелище: на глазах слезы, губы дрожат, с трудом удерживая всхлип, всегда аккуратно уложенные локоны растрепаны, руки судорожно прижимают к груди кружевной пеньюар. Перед такой – разве упал бы на колени надменный хозяин, как давеча падал пред бесстыдно пляшущей одалиской? Не удержавшись, я шмыгнула носом, и Владимир подошел ближе. Невесомо провел ладонью по волосам. Дыхание сбилось и от этой ласки, но он осторожно привлек меня к себе, устраивая на своем плече мою голову. - Ну не плачь, Аня, слышишь? Всё хорошо… - в далеком детстве остались такие слова, предназначенные мне, а сейчас будто вынырнули оттуда, заставляя беспомощно всхлипнуть. От этого только бережнее стали его руки. – Не надо, глупышка. Всё прошло… Что же ты дрожишь? Я отстранилась немного, утерла влажные глаза и вспыхнула, осознав вдруг, что почти не одета. Тут же едва ли разборчиво пролепетала ему об этом. Вот уж и правда: глупая! Не сразу поняла, отчего так посуровело лицо барина. Он отпустил меня, в последний раз легко скользнув ладонями по плечам, и открыл мою спальную. - Анна, нам надо поговорить. Я опустила голову и, повинуясь, прошла в комнату. Он вошел за мною, притворив дверь. Кивнул, приглашая сесть, и я снова подчинилась. - Я должен… просить у вас прощения. Удивленная, я взглянула на него снизу вверх. - За что? - За нынешний вечер, за… мой нелепый приказ, за то, что унизил вас. Анна, я… Барон, еще мгновение назад глядящий сверху вниз на меня, отвел и опустил глаза. Это могло бы быть забавным: он действовал сейчас будто моё зеркальное отражение. А я снова лишь внимала его словам, не шевелясь, замерев на кровати. Приди он немного раньше, я бы уверила барина: господам не должно просить прощения у крепостных! Я бы напомнила, что просто бездушная вещь, не имеющая чувств! Я бы доказала: вся эта роскошь хозяйской комнаты не может принадлежать обычной крепостной актерке, забывшей своё место, и приказала бы ЕМУ убираться отсюда без надежды на прощение. Но разве могла я… после всего, что произошло только-только, после того, как он защитил меня, - дерзить своему спасителю? Потому я молча слушала покаянные речи, не зная, что и думать. - Анна! – моё имя, произнесенное надрывным шепотом, привлекло внимание, заставило снова взглянуть на хозяина, виновато потупившегося. – Вы… простите меня? Я недоверчиво тряхнула головой. Кажется, Владимир понял мой жест несколько иначе и еще сильнее помрачнел. – Клянусь вам: всё будет как прежде. Вы останетесь жить в моем доме, как при отце, и… я ничем – ни словом, ни делом – не посмею обидеть вас. Его приказ и танец отозвались в сердце успевшей, было, притупиться болью. Я встала, подходя ближе, и встретилась с ним взглядом. - Владимир, за что вы так ненавидите меня? Уже спрашивала. Опять хотела получить ответ. Боялась его пуще прежнего, ибо страшнее во стократ узнать причину ненависти того, кто тебе дорог. Как и тогда, в городском особняке, он повел плечом: - Я не испытываю к вам ненависти. И тут я не смогла смолчать… - Но не любовь же это! – бросила в сердцах, быстрее и громче, нежели то позволяли приличия и моё воспитание. Владимир взглянул на меня как-то странно, точно видел чужого, неизвестного ранее человека. Да и он сам показался мне незнакомцем: встревоженным, чуть напуганным, неуверенным и робким – всё это ни на йоту не походило на блестящего столичного красавца барона Корфа. Недоверчиво покачал головой, шепнул что-то так тихо – я не сумела расслышать ни слова, взял в ладони моё лицо и… Я задохнулась от прикосновения горячих губ. Всё словно остановилось, замерло вокруг, остался только он. И я. И наш поцелуй, случившийся сам собою, не ответить на который у меня просто не было сил. Недавно, очнувшись от кошмара, я с ужасом вспоминала о том, как хорошо, как сладко в его руках. Но отвечать настойчивому требованию его губ наяву – несравнимо слаще! Владимир оторвался от меня с тихим вздохом и не позволил отвернуться, не дал спрятать на его груди пламенеющее лицо. - Ты… любишь меня?! – он будто просветлел. – Это… правда?! Сил на вразумительный ответ не осталось, потому я лишь мотнула головой, в желании спрятаться за спасительно ложью. Только разве скрыться от опытного сердцееда, слухи о любовных победах которого достигали даже моих скромных ушей, уже тогда причиняя боль? Он не поверил мне. - Анна! – деланная серьезность не могла скрыть лукавой улыбки, пляшущей в уголках рта. – Если не любят – не отвечают на поцелуй так жарко! Никогда… Понимаешь, Анечка? Прежде чем я успела запротестовать, он подхватил меня на руки, закружил по комнате, повторяя вновь и вновь, как счастлив, как любит меня, как страдал, не желая признаться в своей любви. Я точно оказалась во сне, самом прекрасном из всех, виденных мною, а очнувшись, смогла выговорить непослушными губами: - Владимир, у меня кружится голова… Тут же барон поставил меня на пол. Заботливо поправил волосы, так нежно, как умеет лишь он один, склонился к моему лицу и шепнул перед новым поцелуем: - Привыкай сейчас, чтобы потом она не закружилась в свадебном вальсе… Конец