Последнее слово

Автор: Скорпион Жанр: мелодраматическая зарисовка Рейтинг: PG-13 Герои: Владимир, Анна, Михаил и др. Пейринг: ВА Время и место: без изменений Сюжет: небольшая альтернатива после смерти ИИ - За сим позвольте откланяться, господа, - душеприказчик покойного Ивана Ивановича Корфа осторожно закрыл увесистую папку и встал из-за стола. – Уже довольно поздно, а до столицы да по такому бездорожью путь не близок. Молодой барон молча кивнул, поднимаясь следом. Все же остальные присутствующие замерли, словно боясь произнести лишнее слово, и только часы в кабинете мерно отстукивали время. Шаг за шагом. Удар за ударом. В чьих-то глазах застыло недоумение, в чьих-то – едва скрываемая, с трудом удерживаемая радость, кто-то с благоговейным трепетом взирал на бумаги, оставленные на столе. Иван Иванович скончался три дня назад, более полутора недель безуспешно пытаясь справиться с последствиями сердечного недуга. Несомненно, глупая дуэль, чуть не лишившая его единственного сына, безосновательные претензии княгини Долгорукой и темные делишки пройдохи-управляющего подкосили некогда знатное здоровье. Но даже в худших своих прогнозах Илья Петрович Штерн, уездный доктор, не предвидел подобного исхода затянувшейся болезни. Оказалось, лишь барон, предчувствуя близкую кончину, позаботился о том, чтобы не оставить за собою ни одного незавершенного дела, ни одного неоплаченного долга. И вот сегодня его завещание, оглашенное немного гнусавым голосом личного душеприказчика, стало известно всем, созванным по воле покойного. Чего уж проще? Имущество Корфов переходит сыну, единственному наследнику титула. Крепостным, много лет верой и правдой служившим дому, выписаны вольные. Скромное содержание Надежде Федоровне, сестре покойной баронессы. Последний пункт завещания касался воспитанницы Ивана Ивановича Анны. Приказчик собственноручно передал девушке конверт с прощальным словом опекуна и ободряюще улыбнулся. - Анна Петровна, господин барон хотел бы, чтобы вы вслух прочли его пожелание. Дрожащие пальчики распечатали послание, на ресницах красавицы дрогнула слезинка, стоило только увидеть знакомый почерк. «Аннушка… Дитя моё, ты знаешь, как сильно я люблю тебя…» Буквы запрыгали, от подступившего горя было трудно прочесть хоть слово, и Анна торопливо утерла глаза белоснежным платочком, снова возвращаясь к письму. «… знаешь, как сильно я люблю тебя, но даже не представляешь, насколько я пред тобою виноват». Немного резко в наступившей тишине раздался приглушенный смех молодого барона. Его стальные глаза, прищурившись, смотрели куда-то вдаль, а напряженная поза выдавала крайнюю степень раздражения. Уж кому, как ни Владимиру Корфу, было знать всю силу любви отца к своей крепостной воспитаннице! Даже в смерти своей Иван Иванович остался верен хранимым в сердце чувствам: раскаиваясь пред нею во всех существующих и мнимых грехах, сыну даже на словах не передал последнего «прости». Анна вздрогнула почти незаметно, встретившись взглядом с человеком, едва не ставшим её полновластным хозяином, – ведь дядюшка отдал ей вольную за несколько часов до смерти. Вольную… Теперь она свободна! От угроз и косых взглядов, от вечного страха перед разоблачением, от сомнений, терзающих душу ночами, и горечи растоптанных надежд. Эта мысль необъяснимым образом придала сил, и красавица, вздохнув, продолжила чтение. «Слишком долго плутая во лжи, я едва не испортил тебе жизнь, - выстраивались в стоки маленькие аккуратные буквы, написанные рукой опекуна, - едва не лишил тебя возможности обрести счастье с любимым человеком. И только нынче, стоя на краю пропасти, имя которой – забытье, я осознаю это и от всей души хочу позаботиться о твоём будущем». Повинуясь мгновенному порыву, девушка благодарно прижала к груди листок бумаги, но, справившись с волнением, снова продолжила. «Аннушка, я, возможно, стар и болен, но уж никак не слеп. Еще на балу у Потоцких я заметил, с какой симпатией вы смотрели друг на друга – ты и Михаил Репнин, племянник Сергея Степановича Оболенского. Уверен: молодой князь составит тебе отличную партию, так что мне, старику, остается лишь пожелать совет да любовь, обеспечив свою девочку достойным приданым. Спешу порадовать тебя, с родителями Михаила я списался и надеялся в скором времени получить их согласие. Увы, едва ли я доживу до того дня, не обессудьте, дети, но полагаю, вы получите благословение от них тоже. Моё же вам известно уже сегодня. Будьте счастливы, уважайте и цените друг друга. Это моё последнее слово». - Дядюшка! – сорвалось со стоном с бледных губ. Анна покачнулась и выпустила письмо из рук. Завидев состояние возлюбленной, сидящий тут же князь Репнин подхватился, поддерживая ее за плечи, торопливо поднял листок бумаги, зачитал, извинившись, дописанные в конце несколько строк, адресованных ему лично. О том, как прекрасна, добра и талантлива его будущая жена, о том, что он никогда не пожалеет о такой партии, о том, что настоящее чувство выше и крепче любых, пусть даже самых стойких предрассудков. Михаил замялся на несколько мгновений, но быстро взял себя в руки и, нежно коснувшись поцелуем тонких прохладных пальчиков всё еще пораженной Анны, произнес: - Сударыня, Вы окажете мне огромную честь, если, повинуясь последней воле опекуна, согласитесь разделить со мной горе и радость, став моей женой. Негромкие слова прозвучали так торжественно в повисшей тишине, так искренне и чисто, что улыбнулось даже хмурое солнце поздней осени, выглянувшее случайно из-за густой пелены туч. Его яркие лучи сверкнули по блестящей поверхности мебели, по хрусталю и лицам присутствующих, осушая слезы на щечках зардевшейся Анны. - Я согласна, - едва слышно ответила девушка, не поднимая глаз, но потом ее голосок стал уверенней, и громче уже слетело с нежных губ, - Я согласна, Миша! Вот тут-то, под радостные вздохи дородной кухарки Корфов, под пристальным, жестким и немного растерянным взглядом молодого барона душеприказчик его усопшего отца поспешил раскланяться, предоставив всем этим людям, которых так любил и ценил Иван Иванович, справиться со всеми новыми и старыми вызовами самостоятельно. Счастье ослепляет. Подобно солнечным прямым лучам в зимний белоснежный полдень, оно потоками света застит глаза, не давая рассмотреть ничего вокруг. Пока Анна и князь Репнин, не отрывая взгляда, тонули друг в друге, пока небесная синева темнела, быстро сдаваясь наступающим сумеркам, молодой барон кое-как сумел взять себя в руки, но так и не смог, выдохнув горечь и боль последних дней, полностью сбросить с себя напряжение. Он потерял абсолютно всё. С безвременной кончиной отца – единственного родного человека, повиниться перед которым даже пред лицом смерти не позволила гордость. В снисходительно-равнодушном взгляде своей несостоявшейся крепостной – навсегда потерял покой, а в спазме ревности – лучшего друга. И вот в отсветах чужой любви утратил, наконец, свою собственную надежду на счастье. Владимиру стало сил криво усмехнуться, когда, проходя мимо гостиной, заметил влюбленных, что-то шепчущих друг другу у окна. Она была такой крохотной, слабой, едва дышала – его призрачная надежда, ожидание ответного чувства. Он мог бы добиться любой приглянувшейся женщины, мог заставить ее полюбить и отдаться этой страсти, заглушая здравый смысл, забывая обо всем. Да только гордость не позволяла добиваться обычной крепостной, заставляла, причиняя боль ей и себе, отгонять девушку прочь, как можно дальше. Колкости сменялись упреками, угрозы перетекали в едкие холодные насмешки. Он не делал ничего, чтобы Анна хотя бы перестала бояться молодого хозяина, но в то же время… Ожидание жило – где-то там, внутри. В самой глубине души он настоящий, нежный, трепетный, влюбленный юноша, почти безнадежно ждал, что маленькая белокурая красавица ответит на его чувство, подойдет однажды, прикоснется кончиками пальцев к щеке, посмотрит в глаза, улыбнется… И всё остальное просто станет неважным, бессмысленным, всё, кроме их любви. Именно это хрупкое ожидание умерло сегодня. И его следовало изрядно помянуть! Закрывшись в библиотеке, барон полночи пил обжигающий коньяк, затем просто сидел, всматриваясь в сумрак. Пламя свечей дрожало, словно от холода или сдавленных рыданий, а горячий воск бледными, мутными слезами капал на бронзу старинных канделябров, на полированную поверхность стола, на измученное воспоминаниями сердце… Туманное осеннее утро не стало мудренее вечера. Лишь сильнее полосонуло тупым ножом боли по душе. Мишель приехал к завтраку и не отходил от нареченной, то и дело прикасаясь к тонким пальчикам легкими поцелуями, сыпал любезностями и комплиментами, нахваливал прозорливость покойного Ивана Ивановича и уже в полной мере, казалось, свыкся с мыслью о предстоящей свадьбе. Перехватив друга после трапезы, Репнин наклонил голову и наставительным тоном попросил: - Володя, я помню, что ваши с Анной отношения не были слишком теплыми, но она – моя будущая жена, - взгляд князя сделался суровым и немного требовательным. – Я бы хотел, чтобы ты не портил своим невыносимым упрямством и запальчивостью последние дни Анны в доме, который она считает родным. Корф угрюмо кивнул, соглашаясь: - Можешь не беспокоиться понапрасну, Миш. Я не стану ссориться с твоей невестой, более того, на днях отбуду в столицу, дабы избежать неуместных сплетен. Репнин облегченно выдохнул и лишь сейчас позволил себе расслабиться, принимая из рук товарища бокал с бургундским. - Вот этого я вовсе не понимаю, - князь, сделав небольшой глоток, прикрыл глаза. – Я предлагал Аннушке остановиться в Петербурге в обществе моей сестры, пока не наступит день свадьбы. Ведь где это видано – чтобы юная девушка жила под одною крышей с холостым мужчиной, и… - Полноте, Мишель! – барон поморщился, залпом выпивая вино, но не чувствуя изысканного вкуса, ничего не чувствуя, кроме этой дикой, саднящей боли. – Мы с ней вместе выросли, Анна мне как… сестра… Сестра… - Я понимаю, но… Михаил еще что-то говорил, доказывал, запальчивыми жестами подтверждая свою правоту, но Корф не вслушивался в произносимые другом слова. Когда стало вовсе уж невыносимо, Владимир, скупо извинившись, едва ли не бегом направился во двор, не дожидаясь конюха, оседлал лихого жеребца и в бешеной скачке попытался унять рыдающее сердце. Вернулся Владимир уже к вечеру. Прислуга зажигала в гостиной первые свечи, и немного горьковатый привкус дыма смешался с воздухом, наполненным теплотой и одиночеством. Барон сбросил пальто и направился в гостиную. Немного успокоившись, он принял решение сдерживаться из последних сил, находясь рядом с девушкой, сводившей с ума, - пусть хоть так, хоть последние дни она будет спокойна. Тогда, возможно, она сумеет простить взбалмошного мальчишку, мучившего ее придирками и упреками. Простить и забыть, как нелепый сон, растаявший, исчезнувший без следа… Из горестных раздумий вырвал тихий голос Михаила, увещевающий: - Дорогая, я больше всего на свете хотел бы остаться. Но, боюсь, это будет не слишком прилично. Ведь мы с вами еще не женаты. - Я буду очень скучать, Миша, - ласково откликнулась Анна. Черт! Прощаются до утра, а так, словно расстаются на долгие годы! Ругнувшись сквозь зубы, Владимир шагнул в комнату, намереваясь прервать воркование голубков, и замер на пороге. Черный вихрь, неудержимый водоворот поднялся из глубины сердца, закружил, больно стегая по воспаленному разуму, по глазам, увидевшим, как сливаются в страстном поцелуе лучший друг и собственная возлюбленная. Барон покачнулся, судорожно схватился за дверной косяк, пытаясь устоять на ногах. Что ж так больно-то?.. Так нестерпимо больно… Не от того ли, что, прижимая девушку к груди, Репнин настойчиво овладел её губами, целуя всё глубже и жарче? Не от того ли, что Анна, тая в мужских объятьях, проводит нежными пальчиками по волосам жениха, и ее прелестная грудь вздымается в глубоком вырезе декольте, и ее глаза томно прикрыты, и ее тело льнет к мужчине, всё теснее и теснее, ближе и ближе… - Аня… - беззвучно слетело с приоткрытых губ её имя. Резко развернувшись на каблуках, Владимир позорно сбежал, но занятые друг другом, влюбленные даже не заметили его недолгого присутствия. Он подобно вихрю влетел в кабинет, и стены дрогнули от грохота захлопнувшейся двери. Налил себе бокал конька и залпом выпил, затем еще один. Упал в кресло, тяжело дыша, и прижал прохладный хрусталь графина к воспаленному челу. Господи! Как она могла?! Как могла?! Его, только его Анна – как она посмела, как позволила Репнину… Она… Вечный холод ее глаз не раз отталкивал Владимира, остужая его пыл. Но в объятьях князя ледяная красавица растаяла, подобно Снегурочке над пламенем костра! Вот что ей нужно было – схватить в охапку и бесцеремонным поцелуем заглушить возражения. Тогда она была бы сейчас с ним, а не готовилась к свадьбе с его лучшим другом. Анна… И он обещал сдерживаться!.. И он должен, он дал слово, слово барона Корфа. А оно тверже стали… Проводив будущего мужа, Анна вернулась в дом. Душа ликовала и пела, стоило лишь подумать, что совсем скоро они с Мишей у святого алтаря принесут взаимную клятву любви и верности. Княгиня Репнина… Так необычно, так странно звучат слова, совсем непривычно произносить их губам. Княгиня… Разве это важно? Главное, что Миша, рыцарь из ее девичьих грез, воплощение всего, о чем она мечтала, принц из сказки, иногда приходивший в наивных снах, совсем скоро назовет её своей женой… Это ли не чудо?! Девушка звонко засмеялась, но тут же осеклась, вспомнив с горечью, что бедный дядюшка, устроивший это счастье, не порадуется за нее у церкви, смахнув со щеки скупую слезу, не посмотрит по-отечески строго и в то же время ласково, провожая в путь. Занятый мыслями о предстоящей свадьбе, Михаил не слишком часто вспоминал об Иване Ивановиче, отмахивался, спеша успокоить возлюбленную, и просил не оплакивать понапрасну человека, которого уже не вернуть. А ей так хотелось хоть немного поговорить о старом бароне! С кем-то так же близко знавшим его, так же сильно любящим и скучающим… Ноги сами принесли к двери кабинета, и Анна робко постучала: - Владимир, вы там? – только за дверью, казалось, лишь одиночество медленно ткало сети тишины. Девушка нажала на ручку и неуверенно зашла. Уже стемнело, но яркие свечи и пылающий в камине огонь освещали кабинет. Барон Корф задумчиво сидел в отцовском кресле, сжимая в ладони бокал с темно-коричневой искрящейся жидкостью. Он так и не заметил вошедшей девушки. Анна осторожно присела на узкий диван и снова позвала: - Владимир… Неторопливо, будто отрываясь от чего-то важного, но слишком тяжелого, болезненного, молодой человек поднял глаза, с губ, прежде плотно сжатых, слетело удивленное: - Вы?... – а следом, еще тише, немного растерянное, - что.. что вы здесь делаете? Девушка почувствовала сковавшую неловкость, смущенно потупила взгляд и быстро поднялась. - Простите, - нежный голосок немного запнулся, - я хотела… Я не знала, что вы здесь, и… Я пойду? Она с надеждой взглянула на собеседника, ожидая услышать слово одобрения, или, как обычно, порицания, или хоть какое-то слово… Но Владимир молчал. И даже не посмотрел на нее, вставая и подходя к окну. - Солнце село, - возможно, он и не услышал ее последних слов. Анна кивнула и попятилась к выходу. Уже у двери его вопрос догнал и заставил остановиться. – Так зачем вы все же приходили, сударыня? - Я… - девушка, замялась, было, но тут же набрала в грудь побольше воздуха и выпалила на одном дыхании. – Мне хотелось поговорить о дядюшке. С вами… - Со мной?! Она не видела лица барона, по-прежнему изучающего темное ночное небо, но могла бы поклясться, что в этот момент Владимир криво усмехнулся, изогнув бровь. - Именно с вами! Не пойму, почему так нелегки были ваши отношения, но он ваш отец, Владимир, он любил вас, всегда… - Не стоит! – грубый ответ прервал ее запальчивую речь на полуслове, Анна испуганно затихла. – Не стоит оправдывать своего благодетеля, он уже не услышит, а мне, откровенно говоря, безразличны ваши пылкие речи. Обиженная, уязвленная, девушка упрямо шагнула вперед. - Как вы можете?... – она не в силах была поверить собственным ушам, принять цинизм и холодность человека, только что утратившего отца. – Дядюшка был таким добрым, таким… благородным и справедливым, он столько сделал для… - Для вас! – с видимым удовольствием закончил за нее Корф, скрещивая руки на груди, его голос стал более вкрадчивым, а тон несколько заговорщическим. – Ну, разумеется, при отце вы жили в роскоши, подобно знатнейшей дворянке, и даже после своей кончины мой добрый батюшка потрудился подыскать вам достойную партию. Как же вам не защищать его так запальчиво? Как не оплакивать?! - Прекратите! – Анна вдруг почувствовала, как слезы подступают к горлу, как они уже дрожат в выкрикнутом только что слове. Пытаясь удержать свою слабость, она сделала глубокий вдох. – Слышите, вы не имеете права так говорить о нем! Вы не стоите и мизинца вашего отца! Вы низкий подлый человек! Владимир резко повернулся, встречаясь с девушкой взглядом, и тут же пожалел об этом. Анна стояла в шаге от него, безумно прекрасная и бесконечно соблазнительная в своем траурном платье. На личике застыла смесь гнева и боли, близкие слезы уже поблескивали на ресничках, в уголках глаз. Грубо, бесцеремонно память вновь рисовала недавно увиденную картину – поцелуй влюбленных в освещенной лучами заката гостиной. Снова и снова – этот ужасный, нескромный поцелуй! Воспоминания убивали, терзали душу горше раскаленного железа. Пальцы барона непроизвольно сжались в кулаки и медленно расслабились. - Подлый? Низкий? – он шагнул ближе, нависая над маленькой девушкой. – Вы вправду меня таким считаете, сударыня? В последнем слове Анне почудилась насмешка, и она гордо вздернула подбородок: - Вы такой и есть! Владимир пожал плечами, задумчиво нахмурившись. - Тогда, полагаю, никого не удивит, что именно Я раскрою Мишелю некоторые семейные тайны… - молодой человек заметил, как испуганно сжалась его собеседница, но без тени сочувствия продолжил, с ленцой растягивая слова. - Князю будет весьма любопытно узнать, что его будущая супруга не так давно была обычной крепостной. Дворовой. Девкой. Красавица замерла, оглушенная, затем, словно не веря собственным ушам, замотала головой. - Нет, - маленькие ладошки прижались к груди, - нет, вы не сделаете этого, вы не посмеете… - С чего такая уверенность? – безразличный голос не выражал ничего, кроме скуки. А этой сжавшейся в комочек девушке… ей ненужно знать, что и его сердце обливается кровью от им же произносимых обвинений. - Это ведь последняя воля вашего батюшки, последнее слово… - растерянно залепетала Анна. – Если Миша узнает, то никогда… никогда… Она подняла глаза на своего извечного мучителя, и Владимир забыл, как дышать, утонув в чистом взгляде. От прозрачных слезинок девичьи ресницы казались еще темней и длиннее, щечки бледнели изяществом фарфора. Губы дрожали, сдерживая рыдания. Её губы… Насколько они сладки, когда отвечают на поцелуй? Каковы на вкус её тихие стоны? Прохладой осени или полуденным летним зноем пахнет её дыхание? - Если Миша узнает, - хрипло продолжил начатую мысль Корф, - то никогда не женится на вас. Не так ли, Анна? В его приглушенном голосе девушке почудилась угроза, неприкрытая, пугающая. - Я ненавижу вас… - прошептала красавица, шагнув к барону почти вплотную, запрокинув голову, чтобы видеть ответ его глаз. – Не-на-ви-жу! Она выдохнула свою ненависть, свою боль и страх в лицо стоящего рядом мужчины и уже собиралась покинуть кабинет, когда его руки крепко стиснули хрупкие девичьи плечи, а сухие губы требовательно завладели её ртом. Меньше мига длился поцелуй, ведь именно столько времени понадобилось Анне, чтобы, придя в себя, оттолкнуть барона. Маленькая ладошка хлестнула по лицу, заставляя мужчину замереть, а затем опустить глаза, без слов умоляя о прощении. - Вы негодяй, - презрительно процедила девушка, - мерзавец, чудовище! Она хотела сказать еще что-то, но голосок дрогнул и сорвался. Красавица попятилась к двери, всё еще не отводя взгляда от Владимира так, словно страшилась: стоит лишь на мгновение потерять бдительность, отвлечься – и надменный молодой хозяин снова попытается унизить ее. - Анна! – очнувшись, Корф бросился, было, за ней, но крик натолкнулся на захлопнувшуюся дверь да на ту невидимую стену, столь тщательно выстраиваемую много лет, чтобы превратиться в непреодолимое препятствие на его же собственном пути. Владимир вернулся к столу, опустошенный, оперся на полированную поверхность. Зачем, во имя всего святого, он позволил себе этот поцелуй?! Позволил тогда, когда изменить ничего уже невозможно, когда лишь болезненною ношей обернулся ослепительный миг, подаренный сладкими и нежными губами возлюбленной. Чего он добился, дав свободу своим желаниям? Только еще сильнее испугал Анну, да нарушил данное обещание, да расшевелил раны, едва затянувшиеся в душе. Молодой человек шумно выдохнул и огляделся. Прохладный блеск хрусталя манил обещанием забвения, но барон отбросил возможность напиться до спасительной темноты. Пришло время осуществить принятое не так давно решение, единственно правильный выход из всей этой нелепой ситуации. Почему-то Корф был уверен: только это поможет расставить всё по местам… Анна без сил упала ничком на кровать в своей комнате. Было темно и страшно, одинокая свеча горела у зеркала, отблескивая золотым отражением на стекле. А сердечко девушки бешено колотилось в груди. Слезы сами капали из глаз, так будто рвались наружу, не повинуясь ничьей воле. Время упорно продолжало свой бег, воск оплывал на фарфор маленького блюдца, стоящего рядом, ночь за плотной ширмой штор всё сгущалась, а девушка горько плакала. Вскоре судорожные рыдания сменились короткими всхлипами, потом подступила тишина, мягко растворяя в себе горе и страдание. Анна притихла, свернулась на смятой постели и, невидящим взором всматриваясь в темноту вокруг, попыталась успокоиться. С трудом, но отогнала от себя мрачные мысли, всё пережитое враз отступило, будто смытое недавними слезами, не осталось ничего, кроме усталости. «Пусть я проснусь и пойму, что это был только сон…» - прошептала девушка, прикрывая глаза. Только сон… И ничего больше… Когда она проснулась, утро вовсю лило прохладный солнечный свет на потемневшие поля и сероватую осеннюю заводь. Лишь сейчас Анна заметила, что заснула, не переодевшись, и быстро подхватилась. Скоро должен приехать Миша, и он не может увидеть её в таком ужасном состоянии! Пусть грубо и бесцеремонно, но Владимир сказал чистую правду: жених должен знать и о крепостном происхождении будущей супруги, и о бесправном положении в доме, что подарил ей приют. Она сегодня же наберется смелости и расскажет обо всем. Если князь любит ее так сильно, так верно, как говорил, - он всё поймет и простит. Если же нет… Мысль оборвалась, но, поняла вдруг Анна, вовсе не от страха и безысходности. Отогнав возможные предположения, красавица подбежала к зеркалу и замерла, изумленно разглядывая своё отражение. Бледная и истощенная, с лицом, припухшим от поздних слез, на нее смотрела совсем другая Анна. И ее глаза, немного испуганные, горели незнакомым болезненным светом, а на губах застыл, будто впечатанный, вчерашний поцелуй молодого барона. Владимир… Губы до сих пор хранили вкус его прикосновения, и щемящую нежность, и горячую сладость, и легкий вздох разочарования, когда он отпрянул, отвергнутый. И резкую боль от понимания того, что поцелуй – просто еще одно унижение в череде многих, что он не потревожит сердце надменного красавца, едва не ставшего хозяином презираемой им девушки. Вчера, убегая как можно дальше от искушения, от стыда, от губ, волнующих и дразнящих, Анна ни на миг не сомневалась в преступных намерениях Корфа. Почему же только сейчас, при свете дня глядя на своё бледное отражение, она вспомнила и виноватый серый взгляд, и голову, покорно склоненную перед ней? Так явственно девушка ощутила вдруг эту боль, словно источник её находился рядом, но тут же новые сомнения заполонили душу. А если всё это лишь привиделось, и не более?! Вдруг это она, привыкшая искать в людях добро, ошиблась, смущенная неожиданным поцелуем? Девушка тряхнула головой, прогоняя навязчивые мысли. Да разве может она позволить себе эти воспоминания?! Она любит Мишу, беззаветно, страстно, всею глубиной своего сердца, а мысли о чужом греховном поцелуе – как предательство её истинной любви! Миша… Он совсем другой, когда его губы мягко прикасаются к ее губам, по телу разливается покой и умиротворенность, небесный свет окутывает своими теплыми лучами, побеждая темноту ночи, и разочарование, и страх неизвестности. А с Владимиром всё иначе. Его поцелуй – ураган, вихрь, сметающий всё на своем пути, бездна, затягивающая всё существо, губительный мрак, полный опасностей. Его поцелуй – бешеный поток, накрывающий с головой так стремительно, что дыхание заходится в груди, самая туманная, самая пугающая неизвестность… Анна снова стряхнула с себя нечаянные воспоминания и бросила быстрый взгляд на зеркало. Теперь ее щеки пылали, и девушка помимо воли всхлипнула: не от мыслей о женихе появился этот смущенный румянец. Наскоро умывшись, она сменила платье и спустилась вниз, встречая вновь прибывшего князя Репнина. Михаил был крайне взволнован и, поспешно поприветствовав девушку, сообщил о необходимости нынче же отбыть в столицу. - Анна, более всего на свете мне не хочется покидать вас, - молодой человек покаянно склонился к изящной ручке невесты, - но того требует долг. Служба. Красавица кротко улыбнулась. - Я всё понимаю, Миша. К тому же, вы, смею надеяться, вернетесь очень скоро. - Вы не успеете даже соскучиться! – рассмеялся Репнин и тут же, понизив голос, доверительно сообщил. – А вот я уже начинаю скучать… Легкий кивок головы – и девушка отстранилась, уходя от требовательного объятья. - Полагаю, вам уже пора. Не стоит откладывать ваши дела, Михаил Александрович, - она снова улыбнулась, немного виновато. – Простите, с раннего утра мучает мигрень… Князь поторопился, извинившись, усадить невесту на диван. - Вам не следует так переживать за меня, - мужская ладонь ободряюще сжала тонкие пальчики. – Всё будет хорошо, я вернусь, вы назначите день свадьбы, и мы будем счастливы, Аня. - Разумеется, - заверила она, стараясь изо всех сил, чтобы голосок не дрогнул. Что-то мешало: в глубине сознания, затаенной и недоступной, что-то словно тянуло за невидимые ниточки, не позволяя ни расслабиться в объятьях любимого человека, ни вдохнуть полной грудью, ни отогнать подспудную тревогу. Репнин откланялся и оставил ее одну. Сразу же, будто оплакивая его отъезд, мелкий осенний дождь забарабанил по оконным стеклам, нагоняя еще большую тоску, теперь уже осязаемую, тягучую и вязкую, как смола, бездонную и бесконечную, как море. Придуманная отговоркой, головная боль теперь стала действительно ощутима, и Анна предпочла вернуться в спальню, велев передать Владимиру Ивановичу, что ей нездоровится. Впрочем, самого барона тоже не было. По словам Григория, он уехал, только начало светать, да так до их пор и не вернулся. Её уютная маленькая комнатка встретила покоем и умиротворенной тишиной. А еще вчерашними воспоминаниями, оставленными на потом, отложенными, но по-прежнему яркими и болезненными. Спасаясь от них, девушка снова погрузилась в дремоту, на сей раз не принесшую успокоения. Наоборот, проснувшись уже в темноте, Анна почувствовала, как на сердце залегла тень – не легкая летняя прохлада, не туманная весенняя дымка, а тяжелая, мутная тень предчувствия. Она подхватилась, набросив шаль, и выбежала из комнаты. Дом уже успел погрузиться в сон: никого не было видно в пустом коридоре, свечи тускло горели, не давая тьме поглотить гостиную и столовую, дрожали неровным пламенем в приоткрытой двери кабинета. Анна заглянула внутрь в страхе снова столкнуться с Владимиром, но, никого не обнаружив, смело шагнула в комнату. Возможно, барон и был здесь недавно, но не слишком долго. Бумаги, аккуратно разложенные на столе, похоже, никто не просматривал, да и коньяка в графине не стало меньше. Красавица неуверенно шагнула к столу и почувствовала, как щеки заливает румянец, а учащенное дыхание рвется из груди. Именно здесь прошлой ночью… Его губы… Его прикосновение – легкое, едва ощутимое, но такое… Не в состоянии подобрать слова, девушка подхватила какой-то листок, лежащий обособленно, в стороне от остальных бумаг. Несколько мгновений глаза, не разбирая букв, скользили по ровным строкам, но вдруг весь смысл прочтенного стал ясен. Письмо выпало из рук, и, пораженная, Анна прошептала: - О Господи… Быстро опомнившись, она подобрала листок. Сердце гнало прочь, ноги, едва поспевая за его сбивающимся неровным стуком, сами направились к спальной барона. Девушка не заметила ни темного коридора, ни погасших, будто в ожидании беды, свечей на стенах и остановилась, прерывисто дыша, у заветной двери. Маленькие кулачки заколотили по равнодушному дереву, до боли, чуть ли не в кровь разбивая нежную кожу. Почти сразу же ручка скрипнула, и на пороге возник хозяин дома. - Анна? – сорвалось удивленно и недоверчиво с обычно насмешливых губ. Она лишь гневно взглянула на молодого человека и, не спрашивая разрешения, проскользнула в комнату. Пока красавица, стискивая на груди легкую шаль, осматривалась, Владимир сумел хоть немного придти в себя от позднего неожиданного визита. - Чем обязан, сударыня? – поинтересовался он, вопросительно изогнув бровь. Анна старалась не смотреть в серые глаза, умеющие одним лишь прищуренным взглядом повергнуть её в волнение, заставить дрожать, словно осиновый лист на холодном осеннем ветру. Сохраняя видимую уверенность и спокойствие, она всегда оставляла за собой последнее слово, но одному Богу было известно, скольких бессонных ночей, скольких страданий стоило ей это. А сейчас сил просто не было. Страх заполонил каждый уголок души, страх незнакомый, так же не походивший на прежний, как мрак безлунной полночи рознится с прозрачной полуденной синевой. Она по-прежнему стояла, отвернувшись, и теребила смятый листок бумаги, когда Владимир снова тихо окликнул: - Анна? – казалось, в его взволнованном голосе уже не было прежней насмешливости. – Что заставило вас… хм… нанести мне столь поздний визит? Девушка резко вскинулась, поворачиваясь лицом к Корфу. - И вы еще спрашиваете?! - Позвольте, мадемуазель, в чем я на сей раз виноват? Неужели, действительно не понял? Анна небрежно махнула письмом. - Это правда? - Что за… - начал, было, Владимир, но тут же нахмурился, узнавая, наконец, документ. Он покосился на девушку, нетерпеливо ждущую ответа. - Так это правда? – её губы чуть дрожали, но синие глаза смотрели с такой укоризной, будто обвиняли в самом тяжком грехе. – Что скажете, Владимир Иванович? Молодой человек сглотнул, пытаясь вместо того, чтобы упасть на колени, прижаться щекой к её руке и молить о прощении, о призрачной надежде на ответное чувство, ответить очередной колкостью. Так будет правильнее и привычнее, так будет проще… - Я скажу, что это совершенно не ваше дело, - отчеканил он и смерил позднюю гостью испепеляющим взглядом. Но, вопреки ожиданиям, это лишь прибавило хрупкой красавице воинственности. Она упрямо сжала губы и шагнула к нему. - Ошибаетесь! – теперь каждое её слово звучало упреком ему, и било наотмашь, подобно перчатке, несущей вызов на поединок. – Это МОЁ дело. - С какой стати? Или вы полагаете, что, коль скоро мой отец так относился к обычной крепостной, и я должен докладывать ей о каждом своем шаге? Анна отрицательно покачала головой с достоинством королевы. - Вовсе нет. Но если вы решили свести счеты с жизнью, то обязаны хоть немного подумать прежде о людях, за которых несете ответственность. Корф с легкой усмешкой наблюдал за девушкой, скрестив руки на груди, не говоря ни слова, пока она произносила свою нравоучительную речь. Затем же, склонив голову набок, полюбопытствовал: - С чего же вы взяли, что мне опостылела жизнь? Анна подняла письмо, пробежала глазами по написанному, снова перевела на Владимира растерянный взгляд. - Но вы просите восстановить вас в звании и отправить на Кавказ! – в её устах это звучало равносильно тому, как если бы барону огласили смертный приговор. Он хмыкнул: - Хочу вновь вернуться на службу. Что ж в этом такого? - На службу… да… - в широко распахнутых прекрасных глазах отразилась боль. – Но на Кавказе война! - Мне не впервой воевать, - молодой человек вздернул подбородок. Гордый, слишком гордый и упрямый, чтобы слушать ее сейчас. Девушка устало вздохнула: - Какой же вы эгоист, Владимир… - в её тоне слышалось подступавшее к горлу отчаянье. – Вам дела нет ни до кого, ни до чего, кроме удовлетворения своего мальчишеского самолюбия! И вы решили потешить его именно сейчас, когда после смерти дядюшки в вас, как никогда ранее, нуждается родной дом, нуждаются люди, которым не безразлична судьба Корфов, и те, чьи судьбы непосредственно в ваших руках! С каждым новым словом девичий голос звучал всё решительнее, словно, питаясь в огне её сердца, полнился новой, невиданной силой. И вместе с этим он приобретал новую власть над притихшим рядом мужчиной. Владимир не слишком вслушивался в то, о чем так вдохновенно и убедительно говорила Анна. Он просто смотрел на любимую, жадно ловил каждое ее движение, каждый перелив сияющих зрачков, отражающий огоньки свечей, каждый вздох, едва ощутимый, такой теплый и родной. Всё более и более невыносимой становилась эта пытка: находиться так близко, но не сметь протянуть руку, проводя кончиками пальцев по нежной щеке, не иметь права позволить себе притянуть красавицу и забыться в настойчивом поцелуе. - Уходите, Анна, - Корф резко и немного грубо прервал ее увещевания. – На рассвете я отбываю столицу и полагаю, что появиться перед Государем не выспавшимся будет, по меньшей мере, невежливо. Девушка умолкла, и повисла тягостная тишина, будто звенящая, туго натянутая струна, лопнула, обрываясь от неосторожного прикосновения. В пылу спора она успела забыть о смертельной опасности, нависшей над этим упрямцем. - Вы не поедете, - она замотала головой, - не поедете туда! Владимир виновато потупил взгляд. - Простите, - глухо и неловко сорвалось с губ. – Право слово, сударыня, мне очень жаль, если расстроил вас, но… Всё уже решено и обжалованию не подлежит. Девушка замерла на мгновение, ища в его лице подтверждение словам. Видимо, она нашла его, потому как тут же прошептала: - Безответственный мальчишка… Бессердечный, упрямый, взбалмошный самодур! Шаль соскользнула с плеч, но она даже не заметила, безумно колотя кулачками по широкой мужской груди, вкладывая в каждый удар всю боль, смешанную с гневом, весь гнев, отдающий тупой ноющей болью, пока Владимир не перехватил тонкие запястья. Пытаясь вырваться, Анна извивалась всем телом, но руки барона не отпускали. Она притихла, чтобы собраться с силами. - Вы не думаете о том, от вас зависят судьбы стольких людей! - Повторяетесь, сударыня, - Корф тоже переводил дыхание, - это я уже слышал. - Вы думаете только о себе!!! – ей ответом был заливистый смех, но именно он придал девушке сил яростно оттолкнуть мужчину, вырываясь из его рук. Анна отпрянула, но глаз не отвела. – Вы гонитесь за своей призрачной мечтой, сметая всё на своем пути, вы не способны на светлые чувства, не ведаете ни счастья, ни радости. - Ненависть не оставляет места счастью… - хрипло проговорил Владимир плавно приближаясь к ней, - так, кажется, вы мне сказали однажды? Вот я и хочу разорвать, будто цепи, эту бесконечную ненависть, уехать, оставить вас наедине с вашим глупым счастьем! Почему, зачем, для чего мне остаться?! Скажите же, Анна, скажите мне! Он сорвался на крик, и уже корил себя за это, и уже, с острой болью вдыхая враз заледеневший воздух, желал лишь, чтобы эта девушка ушла из его спальни, из его жизни, оставив один на один с надвигающейся холодной неизвестностью. Анна смотрела на него, и слова умирали где-то там, прямо в сердце. «Останься для меня! – захотелось вдруг прокричать ей. – Для меня, со мной! Если не хочешь – останься без меня, только не уходи, не уходи…» Да, ей захотелось кричать это ему в лицо, громко, звонко, до хрипа срывая голос, но побледневшие губы произнесли другие слова: - Для чего? – она повела точеным плечиком. – Хотя бы для того, чтобы порадоваться на свадьбе лучшего друга. Или дружба - всего лишь пустой звук для вас, Владимир? От насмешливо брошенного вопроса молодого человека передернуло. События последних дней черно-белой вереницей пронеслись перед глазами: смерть отца, завещание, помолвка Анны и Репнина… Поцелуй в кабинете, воспоминание о котором волной всколыхнуло угасшую, было, страсть. Не напомни Анна о предстоящей свадьбе, он бы силой выставил ее за дверь, а потом, завалившись на кровать, дождался бы рассвета и с первым лучом навсегда покинул отчий дом. Теперь же ярость, кипящая в крови, бросила его навстречу самой глубокой в мире пропасти, имя которой – любовь. Любовь грешная, болезненная, неразделенная. Красавица еще стояла, гордо вскинув голову, и в ее бездонных глазах был виден всё тот же вызов. - Порадоваться за друга? – Владимир криво усмехнулся. – Не думаю, что смог бы… Как и тогда, в кабинете, он рывком притянул девушку к себе и смял поцелуем нежный ротик. Вот только поцелуй был совсем иной: настойчивый, и страстный, и сладкий, он захватывал, подчинял, порабощал. И он не обрывался. Владимир лишь на мгновение отпустил припухшие губки девушки, позволяя сделать вдох, а потом снова увлек в губительный глубокий омут. На сей раз Анна не оттолкнула барона, и звон пощечины не разорвал ночную тишину. Она прильнула к его груди и заплакала. Не забилась в рыданиях, проклиная всех и вся, а тихо заплакала, судорожно цепляясь за бархатную ткань халата, чувствуя, как мужские руки бережно проводят по плечам, по спине, гладят неубранные волосы. Что с ней произошло? Отчего, ослепленная, испуганная, уставшая от притворства и лжи, она не разглядела на самом донышке своего сердца, как дорог, как нужен ей этот мужчина?... Девушка шмыгнула носиком и потянулась вытереть слёзы, когда Владимир взял в ладони ее заплаканное лицо, заставляя посмотреть на него. - Оставайся, - прошептала она. – Я теперь не могу тебя отпустить… - Я не могу теперь уехать, - так же шепотом ответил ей Владимир и прижался к ее виску щекой, а затем – губами, горячими и влажными, и дурманящими, словно крепкое вино. Анна затрепетала в его объятьях, запрокинула голову, ища новых поцелуев, забывая боль и страх, забывая всё на свете в ожидании сбывшейся мечты. Обласкав личико любимой и хрупкую шейку, с наслаждением перецеловав каждый пальчик на изящных ручках, молодой человек опустился на колени перед той, кого столько лет изводил, боготворя, заставлял страдать, безумно страдая сам. Обхватив тонкую талию, он покаянно склонил голову, выдыхая в прохладный шелк платья: - Прости меня… - всегда серые и холодные, а сейчас потемневшие от нахлынувшего волнения, его глаза встретили испуганный и смущенный девичий взгляд. – Аня, я столько всего натворил, столько всего, о чем теперь остается лишь раскаиваться… И я не заслуживаю твоего прощения, но всё равно молю о нем. Ты… простишь? В вопросе ей послышалась безнадежность, и тоска, и прощание, и неизбежность разлуки. И всё это отодвинуло на второй план торжество от того, что гордый и вспыльчивый, упрямый, властный, порой жестокий барон Корф покаянно склонил голову у ног своей бывшей крепостной, умоляя о прощении. Анне показалось вдруг, что её слезы и просьбы – напрасны: он всё равно уедет утром, как и задумал, а сейчас хочет услышать слова, в которых нельзя отказать идущему на смерть. - Владимир! – она опустилась рядом, прижимаясь к нему, не пряча своих чувств, не сдерживая рыданий, не скупясь на поцелуи. Мужчина целовал ее в ответ, хрипло шепча, как она нужна ему, медленно стягивая с плеч платье, глубоко вдыхая запах ее кожи и волос, молясь, чтобы всё это было правдой. Анна тихо застонала сквозь поцелуй, когда почувствовала под спиной прохладу льняных простыней, и Владимир оторвался от ее губ, нежно провел ладонью по плечику, успокаивающе погладил тонкую кисть. - Я люблю тебя, - бархатный голос обволакивал и заставлял задрожать еще сильнее. – Я так люблю тебя, Аня… Он снова поцеловал ее в губы, не оставляя возможности уверить, что и она, она тоже любит, беззаветно и давно. Чтобы Владимир понял без слов, девушка крепче обвила руками его шею, отвечая на поцелуй, а затем расслабилась, позволяя ему всё, что угодно… Анна просунулась, когда сероватый предрассветный туман медленно таял, отступая в ожидании нового дня. Вся прошедшая ночь казалась волшебством, нереальной, невозможной грезой, запретным сном, за одни лишь помыслы о котором следует на коленях вымаливать прощение у Господа. Девушка вздрогнула и стремительно залилась румянцем от воспоминаний о пережитом блаженстве. Владимир целовал её. Всю. Горячие губы сладко прикасались к коже, лишая способности мыслить, лишая воли и дара речи, оставляя лишь стон и тихий шепот: «Да, милый мой, любимый, единственный…» Эти губы были везде: приникали к тонкой шейке, бесстыдно ласкали грудь, спускаясь всё ниже и ниже, скользили по животу, по изгибу бедер, трепетными поцелуями едва касались пальчиков ног. И вновь возвращались, чтобы соединиться с ее губами, слиться в одно целое, смешать два дыхания и две судьбы. Владимир больше ничего не позволил себе, кроме этих сводящих с ума поцелуев всю ночь напролет, да нежных объятий, да признаний, от которых душа ликовала, улетая ввысь. Анна осторожно высвободилась из рук барона, потянулась, глубоко вдыхая запах его комнаты, его постели. И пусть она теперь грешна, пусть предала данное князю обещание! Но в тот миг, когда девушка прочла найденную в кабинете бумагу, её сердце поняло простую истину: оно принадлежит только Владимиру. Его одного Анна всю жизнь любила, прячась от этой любви, страшась открыться даже самой себе. Отныне же в душе нет больше тайн! И если хоть малая доля произнесенных бароном слов – правда, она никогда не станет жалеть о содеянном, никогда не пожелает повернуть время вспять, отвергая сделанный сегодня выбор. Красавица села на постели, прижимая к груди смятый шелк покрывала. В проеме не задернутых с вечера штор виднелось высокое небо, еще сумрачное, темное, но звезды уже поблекли на востоке – первые предвестники новой зари. Пламя в камине давно погасло, оставив лишь золу с огоньками золотистых горящих искорок, и прохладная тишина окутывала обнаженную девушку невидимым плащом. - Анечка? – вдруг раздалось сзади, и она невольно вздрогнула, еще сильнее заворачиваясь в тонкий шелк. Владимир приподнялся на локте, его широкая ладонь ласково провела по узкой бархатистой спинке – от поясницы вверх, до плеча – а через мгновение тот же путь повторили и губы. Анна замерла, всем своим существом впитывая прикосновения, боясь одним неверным движением, неуместным словом оттолкнуть мужчину. Но барон по-своему истолковал мраморную неподвижность прелестного тела. Остановившись, он подобрался поближе и сел рядом с девушкой, повернул ее личико, заставляя поднять глаза. - Аня, я… противен тебе? – несмело выговорил дрожащим голосом, не отпуская ее изумленного взгляда. Красавице достало сил только слабо покачать головой, уверяя, что это не так. Владимир нахмурился. - Что тогда? – несколько мучительных мгновений он всматривался в лицо любимой и вдруг выдохнул, пораженный внезапной догадкой. – Ты боишься меня?! На сей раз непослушные губки сумели выговорить едва различимое: - Нет… - потом девушка набралась смелости и проговорила, отворачиваясь, - мне страшно… Слова потерялись в тихом всхлипе. Молодой человек потянулся, обнять возлюбленную, хоть и не решился на пылкие утешения. Хрупкие плечики Анны немного подрагивали от беззвучных слез, а вся она была словно скована этим своим страхом. Пусть девушка боялась не его, но всё же… Владимир невесомо погладил пушистые золотистые локоны. - Почему? Чего ты боишься, маленькая моя? Красавица резко повернулась к нему, и у барона в глазах потемнело от желания. Она была восхитительна. Волосы, спутанные за ночь, рассыпались по плечам, щечки украшал легкий румянец, едва заметный в предрассветном полумраке, дрожащие пальчики выпустили край шелковой ткани, почти открывая жадному взору высокие грудки. Сжав в кулак всю отпущенную ему волю, Владимир отпрянул и глухо, чуть хрипловато повторил: - Чего ты страшишься, Анна? Девушка, смущенная и притихшая, поправила покрывало и робко придвинулась к мужчине. - Я боюсь, - крошечная слезинка скатилась по щеке, - что это всё ненастоящее… Владимир удивленно посмотрел на нее и тряхнул головой, отбрасывая со лба непослушные пряди. - Что… ненастоящее? О чем ты говоришь? Аня, я… - Ты… – теплая ладошка прижалась к его рту, останавливая слова, затем Анна продолжила громче и уверенней. – Я боюсь, что ты не на самом деле, и что мне всё это снится, и что солнце заглянет в окно, я проснусь, и ты исчезнешь. Её широко распахнутые глаза уже наполнились слезами, по-детски шмыгнув носиком, красавица осторожно протянула руку, проводя пальчиком по линии скул напряженно застывшего рядом мужчины. Владимир накрыл ее ладошку своей и мягко улыбнулся. - Вы ошибаетесь, сударыня, - даже в его шепоте чувствовался вкус улыбки. - Я никогда не исчезну. Да и вам теперь ровным счетом никуда от меня не деться, потому как я не намерен отпускать свою будущую баронессу. Анна недоверчиво взглянула на Владимира, но в его серьезных темно-серых глазах было столько тепла, любви и нежности, что не верить признаниям было невозможно. Будто прочтя волнение в сердце любимой девушки, барон мягко обвил тонкую талию. - Анечка, ты представить себе не можешь, как давно я мечтаю об этом. - О чем? – она лукаво стрельнула глазками, придвигаясь поближе. Корф взял ее лицо в ладони и ласково провел губами от виска по щечке к уголку манящих губ. - Мечтаю о тебе… О нас… Я хочу видеть нас женатыми, счастливыми, и с целой кучей маленьких детишек. – На обычно непреклонном, красивом лице скользнула тенью робость. - Аня, ты… выйдешь за меня? Ты согласна… стать… моей… женой? - Я… ведь… Володя! – слабо вскрикнула девушка, когда сильные руки совсем уж бесцеремонно притянули её к мужскому телу. Барон лишь ухмыльнулся, отвлекшись на миг от поцелуев. Анна перевела дыхание и несмело погладила темные волосы мужчины. - Володя, ты делаешь… мне предложение? Но…я… И как же Миша?! - Ты моя! – Владимир стиснул плечи любимой, легонько встряхнул ее и прошептал у самых губ. – Вопреки последней воле отца, вопреки всему – ты только моя! Неужели ты думаешь, что я отдам тебя после сегодняшней ночи? Я люблю тебя, Анна, и никому не позволю отобрать мою любовь. Слышишь? Никому! Девушка высвободилась, прильнула к груди Корфа, уткнувшись носиком в его плечо, и не слишком разборчиво пробормотала: - Я согласна… - Не слышу, - Владимир уже не в силах был сдержать улыбку, полную самодовольства. – Вы что-то сказали, сударыня? - Согласна, - так же повторила она, смущенно приникнув к жениху. Но барон не унимался: - Согласна на что? Скажи, - ласково отстранил от себя возлюбленную, губами осушая влажные дорожки на щеках, - Анечка, скажи это громче, милая моя, прошу! - Согласна стать твоей женой, - тихо, но уверенно ответила красавица. И вдруг в ослепительном сиянии счастья вернулась прежняя дерзость, помощница в постоянных пикировках с молодым барином, и глаза сверкнули озорными звездочками. Она обвила руками шею любимого, позволяя покрывалу скользнуть на смятые простыни, и жарко прильнула к его губам. *** - Невероятно… - Владимир, немного отстранившись, ласково заправил за ушко жены золотистую вьющуюся прядку. – Ты с каждым поцелуем всё слаще и слаще… Анечка… моя милая, моя медовая Анечка… Холодный ветер рванулся навстречу открытой коляске из-за поворота, и барон крепче прижал к себе хрупкую красавицу, смущенно уткнувшуюся лицом ему в грудь. Осень таяла на глазах, умирала траурным падением последних побуревших листьев, плакала дождями, оплывала белесым маревом туманов и соборовалась первым редким снежком. А у него на душе пышная весна разбрасывала алый цвет счастья. Девушка, любимая больше жизни, желанная так сильно и болезненно, что стала навязчивой, мучительно-сладкой мечтой, отныне принадлежала ему одному, и сейчас законной женою она должна войти в его дом, хозяйкой всего, чем владел Владимир Корф, хозяйкой его самого… Без тени сомнения, ни минуты не колеблясь, Анна сказала «да» перед святым алтарем, с жаром ответила на поцелуй молодого супруга, но сейчас притихла, не поднимая глаз. Желая немного успокоить любимую, он тихонько засмеялся: - Еще совсем недавно, когда ты прочла отцовскую волю, для меня всё потеряло смысл. Еще вчера я собирался умереть… А сегодня – счастливейший день моей жизни! Так за кем осталось последнее слово, Аня? – серые глаза, такие же, как раскинувшееся над головой небо, пристально смотрели на белокурую девушку, сидящую рядом. Она грустно улыбнулась в ответ: - Я чувствую свою вину перед дядюшкой… Иван Иванович хотел, как лучше… Он ведь не знал… - Что ты любишь только меня, - уверенно продолжил Владимир, и это прозвучало утверждением – не вопросом. Анна кивнула, соглашаясь, и теснее прижалась к мужу. Когда они въехали в широкий двор поместья, к барону подбежало несколько дворовых, наперебой выкладывая нетерпящее отлагательства дело. Корф нахмурился. Единственным желанием сейчас было схватить свою красавицу и отнести в дом, в спальню, в постель, еще хранящую ее медовый запах… Но Анна лишь проказливо хихикнула в ответ на его недовольный взгляд, прошептала: - Я буду ждать тебя в гостиной. Здесь прохладно, - и, лукаво прищурившись, упорхнула, скрываясь за дверью. Уже в комнате юная баронесса устало сбросила теплую накидку и намеревалась присесть, когда услышала за спиной неловкое покашливание. Мгновенно обернувшись на звук, девушка вздрогнула: напоминанием о предательстве в дверном проеме застыла фигура князя Репнина. Его лицо выглядело немного бледным и уставшим, взгляд – неуверенным и каким-то погасшим. Темнее и мрачнее тучи, Михаил стоял, опираясь на деревянный косяк, скрестив руки на груди. Как сказать ему теперь, что всё было ошибкой? Что, вопреки всему на свете, она всегда любила другого? Что теперь стала не ему – этому другому женою? Анна опустила голову, нервно теребя кружевной платочек, но лишних слов не потребовалось. Репнин начал первым: - Добрый день, Анна, - в его глоссе, всегда таком ласковом, таком мягком, дрожью натянутых струн звенело разочарование и осуждение. – Ничего не хотите мне рассказать? - Миша, я… - тихо начала девушка, но князь не дослушал, перебивая: - Например, о том, что на самом деле вы – бывшая крепостная, незадолго до смерти хозяина выпросившая вольную и невесть каким путем уговорившая покойного барона позаботиться… обо всем прочем?! Михаил замялся, подбирая слова, но едва заметная пауза на самом деле не оставляла сомнений в том, что под всем прочим подразумевалось приданое и благословение на брак – последняя воля, последнее слово доброго, заботливого опекуна. Анна, не веря, помотала головой. Крепостная? Выпросившая вольную? О чем он сейчас? Почему таким неприкрытым отвращением криво усмехаются губы, поцелуи которых она успела познать, сладким признаниям в любви, слетавшим с которых, она успела поверить?.. - Вы ведь ничего не знаете… - голосок прозвучал как-то по-особому, тихо и слабо. – Я виновата перед вами, Миша, но так хотел Иван Иванович. Я сказала бы вам, не могла бы смолчать… - Когда?! – сухой, хриплый смех грубо резанул слух. – После свадьбы? Когда жизнь моей семьи уже была бы безнадежно испорчена вашим… низким происхождением? Он по привычке так и не смог избавиться от вежливого «Вы», но нанесенное оскорбление заставляло выплескивать на беспомощную девушку, испуганно сжавшуюся у стола, поток обвинений. Менее всего Михаил ждал подвоха от всегда благоразумного, доброго, слывшего порядочным барона Корфа старшего. И вот что вышло из последней воли выжившего из ума старика! Что-то было бы дальше, не расскажи эта бойкая крепостная – Полина, кажется, - правду о невесте князя? Глупец – он ведь сначала не поверил, отмахнулся от назойливой сплетницы, не удостоив ответом, и только молчаливое согласие Анны, виноватый взгляд, нелепые оправдания, срывающиеся с побледневших губ, подтвердили страшную новость. Скажи она сразу – всё могло бы быть иначе… Пусть Михаил не ввел бы ее в свой дом женой, но не стал бы любить меньше! А вот теперь… Молодой человек приблизился к девушке и разочарованно выдохнул ей в лицо: - Вы же понимаете: я вынужден расторгнуть помолвку. Из-за вашей лжи, из-за этого глупого притворства между нами уже никогда ничего не может быть… Сказал – и тут же пожалел об этом, сердце болезненно сжалось, когда красавица, пошатнувшись, схватилась тонкими пальчиками за резную спинку стула. И вдруг сзади, подобно грому небесному, раздалось строго и насмешливо одновременно: - Разумеется, не может! – Владимир только что вошел: он еще не сбросил шинель, и крошечные снежинки первой метели, срывающейся за окном, не успели растаять на темных волосах. – У тебя никогда ничего не может быть с моей женой! С кривой усмешкой Корф наблюдал, как исказилось лицо его друга. Или вернее сказать – бывшего друга? Непонятно, чего сейчас было больше – изумления или осуждения – во взгляде Репнина, таком потерянном, непонимающем. Владимир шумно выдохнул напряжение и подошел к жене, каменной стеной становясь за ней, словно желая защитить от всех напастей, поддержать во всех ураганных ветрах. - Тебе лучше уехать, Мишель, - обманчиво миролюбивый тон не сулил ничего хорошего. – Погости еще у Андре, думаю, он не откажет, будет только рад. Князь молча кивнул и покинул комнату, уже за окном вскоре раздался его взволнованный голос, велящий немедленно оседлать жеребца. Анна задрожала сильнее, всхлипнула, уже не в силах скрыть рыданий, и тут же ощутила себя в надежных и теплых родных объятьях. - Я ведь не хотела этого… - слезы капали и капали из глаз, размывая всё вокруг, превращая мир в неясную, туманную пелену. – Я не думала оставлять это тайной. Я просто не успела… не успела… Слова потерялись в громких всхлипах, Владимир притянул девушку ближе, успокаивая и баюкая, как маленького испуганного ребенка: - Конечно, не успела, милая, любимая моя, не успела, и всего лишь… - Я не такая… - шмыгнув носиком, она подняла на мужа полные слез синие глаза. – Почему Миша считает меня такой? Жестокой, расчетливой, лживой? - Он не считает, – барон сам удивился, откуда столько уверенности в голосе. – Понимаешь, Анечка, для Михаила мнение света очень важно, слишком важно, чтобы потрясти общество женитьбой на крепостной, пусть даже и бывшей. - А для тебя? – тихо спросила заплаканная красавица. Она никогда раньше не думала об этом – о том, что, невзирая на все свои прежние слова и обвинения, на жестокие выходки, колкости, упреки, Владимир ни на миг не усомнился в своем решении сделать ее женой. И это тогда, когда сама она, бросившаяся так стремительно и отчаянно в открытую в сердце любовь, готова была взять на себя грех и остаться с любимым без венца и благословений! - Для меня важна ты, - уверенно произнес Владимир. – А больше – ничего. Тут же он нашел требовательным поцелуем ее влажные дрожащие губки, и Анна ответила, снова теряя голову в своей безумной невозможной любви. Это их мечта сбылась. Это была их сказка. И в этой сказке никому другому не было места. Конец