Возвращаться – плохая примета

Жанр: махонькая альтернативная зарисовочка Рейтинг: PG-13 Герои: Анна, Владимир, Долгорукие и т.д. Пейринг: ВА Время: приблизительно окончание БН Сюжет: чем живее Андрюша, тем больше неприятностей ждать от его папеньки Анна натянула одеяло до самого подбородка. Вдоль позвоночника пробегал неприятный холодок, и тонкие пальцы, сжимающие шелковую ткань, немного дрожали. Разумеется, это не от страха! Ну, чего ей бояться? Просто… камин не слишком хорошо истоплен, прорвавшийся в окно серый и влажный ночной ветер ранней весны не смешался еще с теплым комнатным воздухом, а неизвестность того, что должно совсем скоро произойти, волнует кровь. Девушка попыталась успокоиться, но помимо воли вздрогнула и прикрыла глаза, когда дверной замок щелкнул, словно отсекая спальную от остального дома. - Ты меня боишься, маленькая? Его голос… Разве может быть в целом мире что-то милее, что-то желаннее его бархатного чарующего голоса? Медленно подняла голову, взглянула в его глаза – и забыла, как дышать, пораженная их обжигающим блеском. - Н-нет… - несмело улыбнулась, разжимая пальцы. – Нет, конечно. - Но ты ведь дрожишь, Анечка… Владимир опустился на кровать рядом с ней, бережно, едва прикасаясь, провел ладонью по ее заплаканной щеке, потянулся, было, к губам, но словно передумал и отстранился, поворачиваясь. - Я не отдам тебя ему, слышишь? Не знаю, что ты там себе вообразила, но я не собираюсь потворствовать упрямству умалишенного старика и уступать свою невесту неизвестно кому! Что она себе вообразила? Что… она…? Неведомая горечь заставила Анну поежиться и в последний миг сглотнуть слова, готовые сорваться с губ. Ничего такого она себе не воображала… Просто, боясь за здоровье слабого сердцем отца, всё не решалась резко сказать ему, наконец, что не хочет, не может выйти замуж за князя Голицына, каким бы завидным женихом тот ни был! А слабых возражений Петр Михалыч просто не понимал! А может, не слушал, глухой к мольбам вновь обретенной дочери, или же просто не считал возможным ее брак с человеком, по чьей вине едва не погиб Андрей. Это всё было так, всё было правильно, но… видимо, Анна была плохой дочерью – она не могла заставить себя разлюбить. Только не его! Только не барона Владимира Корфа. Когда Дмитрий Николаевич сделал ей предложение, новоиспеченная княжна Долгорукая ответила ему отказом, вернее, молчанием, упрямо сжавшим бледные губы в тонкую безучастную линию. Она тогда не смогла даже заставить себя улыбнуться, всеми мыслями и чувствами своими витая под окнами тюрьмы, отобравшей ее любимого. Как оказалось, заботливый папенька ответил за нее, насколько велика оказанная их семейству честь, и подготовка к торжеству официальной помолвки обрушилась, точно снег на голову прямо в разгар летнего зноя. Только сил противостоять еще и этой беде не было. Да и откуда им взяться, если он один давал ей силы?! А теперь он был не ближе, чем ночное небо, оторванный от нее, отнятый у нее, повергнутый в расплату за чужие преступления. Она одна верила ему по-настоящему и с самого начала. Это потом Репнин понял, что пуля, поразившая Андрея, просто не могла быть выпущена его собеседником. Это потом воодушевленная словами жениха Лиза поддержала его в расследовании, и коварный план княгини Долгорукой был раскрыт. Анна же верила с самого первого мига, знала, что он невиновен, молилась за него и... ждала. И дождалась… сегодня… Вскинулась в полночь от скрипа открывающегося окна и, едва в состоянии отличить явь от сказочного сна, бросилась на шею любимому, осыпая его лицо лихорадочными поцелуями. В тот миг она всё решила. В тот миг она навеки соединила его жизнь со своей – и один лишь Бог ей судья! В усадьбе всё уже давно спало, даже огонь слабо горел в камине, будто не хотел согревать хрупкую хозяйку комнаты, – так задремавший слуга отлынивает от своих обязанностей по дому. «Закрой, закрой дверь…» - прошептала она, и Владимир тут же защелкнул внутренним замком, тоже, видимо, не желая, чтобы их прервали. Пока он отходил, красавица успела юркнуть под одеяло и закуталась в него, дрожа и замирая от каждого чужого звука, но теперь он снова был рядом. Рядом с ней – и это лучшее, что могло бы случиться… Она потянулась к нему, подушечками нежных пальчиков возвращая прикосновение. - Володя… Вот и пришел его черед вздрогнуть и резко развернуться, глядя на невесту широко распахнутыми глазами. Она никогда прежде не называла его так. Много лет он был Владимиром. Сперва несносным мальчишкой, сыном опекуна, затем – высокомерным гордым барином, позже – трепетным безнадежно влюбленным незнакомцем, которого она не смогла, не сумела узнать прежде за множеством личин, и, наконец, любимым, самым родным, единственным. Но по-прежнему Владимиром… А сегодня будто смело морской волной всё прошлое и настоящее, смело в тот миг, когда она, счастливая до беспамятства, оказалась в его сильных руках, упиваясь сладостью поцелуя. Анна отбросила одеяло и придвинулась ближе, усердно стараясь забыть, что на ней ничего нет, кроме тонкой сорочки, почти не скрывающей тело. Потерлась щекой о жесткую ткань сюртука на его груди. - Володенька… - выдохнула нараспев, прижимаясь всё теснее, и гнала, гнала, гнала подальше от себя этот притаившийся в душе страх – страх потерять его. Барон неловко чмокнул золотистую макушку, вдохнул терпкий запах девичьих волос и надрывно с хрипом выдохнул: - Мне пора, Анечка… Надо выбраться из Двугорского пока не рассвело, иначе… - он замолчал и потупился, ругая себя за излишнюю болтливость, столь для него непривычную, но Анне не потребовалось дополнительных объяснений. - Ты… - красавица широко распахнула испуганные глаза. Владимиру на миг показалось даже: сейчас она, обо всё догадавшись, просто выгонит его из своей комнаты, где не место беглым преступникам. Но ласковая ладошка прижалась к его щеке. – Господи, ты…? Всё, что было потом – будто всполохами молний по черному ночному небу. Она сама целовала его – так, что сердце трепещущей птицей пыталось выпорхнуть из груди. Его глаза – вместо всего мира, его шепот – громче самого громкого крика: - Анечка, маленькая моя, я должен уйти, не то… - Не уходи…- она прижалась к нему всем телом и заставила наклониться, обхватив руками за шею. Маленький носик потерся о его нос – совсем как тогда, дома, в розово-шелковой ее спальной. Только разве что Петра Михалыча пока не видно… Воспоминание о старом князе заставило Корфа горько усмехнуться и отвести тонкие девичьи руки. - Ты не понимаешь, Аня. Если я останусь… то не смогу… Девушка лишь улыбнулась светло и чисто на его сбивчивые оправдания, скользнула рукою по мужской груди. - Иди ко мне… И у него не осталось сил бороться с собою… … Это ощущение так непонятно, так ново… Когда жар и холод одновременно проносятся по телу стремительной речной волной. Когда руки дрожат, и почти невесомо в лихорадочной дрожи своей прикасаются к гладкой мужской коже. А он… Он слишком напряжен, будто перед прыжком с обрыва, и немного растерян. Что делает его серый взгляд глубоким и туманным, как омут, темным, словно бездна? Стоять на самом краю этой бездны так непривычно, так страшно… Только ни на что не променять этот восхитительно таинственный миг. Пальцы переплетаются, сплетаются, подобно стеблям травы на широких летних лугах, – и тут же вновь разрывают связь, оставляя, покидая, бросая друг друга. «Любимый мой…» Слишком долго ждала, слишком часто боялась, слишком упрямо держала глубоко в душе стон своего сердца, а вот теперь ничего другого не желают произносить зацелованные губы. Только повторять и повторять бесконечно, беспрестанно. Повторять ему о любви, о своей, об их любви, чтобы помнил до смерти! Повторять, забывая себя в его объятьях, только замолкнуть смущенно и немного испуганно, когда уверенные руки бережно разведут колени, отдавая всю её любимому мужчине. Повторять, глядя в его горящие глаза. Повторять, смаргивая слёзы, повторять, захлебываясь восторгом, и даже засыпая, почти неслышно шептать: «Я люблю тебя…» Всё стало таким чужим, таким неважным – отдаленные раскаты грома за рощей так еле слышными отголосками доносятся до сознания, даже не отпечатавшись в памяти. В эту ночь так тесно сплелись два тела, так полно слились в одну две любви – ни барон, сбежавший из хмурой неволи острога, ни его хрупкая почти отнятая судьбой невеста ни мгновения не думали о том, что должно быть после, чему суждено случиться… Да и было ли оно – это будущее? Стало неважно в комнате, скрытой от весенней непогоды надежным забралом плотных штор, а от навязчивого внимания чужих людей – дубовой дверью, запертой упрямым металлом замка. Всё, что было ночью – полновесно, безраздельно поместилось в одном-единственном слове: Любовь. В этом же слове, таком простом и всё же столь необычном, как в чаше, слились, смешались в единую сущность Мужчина и Женщина, Он и Она, предначертанные друг другу. И ночи стало мало, и жизни стало мало – в желании отдать себя до капельки, растворить, потерять в этой любви, а обрести… вечность… - Скоро рассвет. – Владимир коротко вздохнул, застегивая последнюю пуговицу сюртука, и чуть отодвинул рукою край занавески. – Мне пора ехать. Ехать, или… бежать? Бежать от проблем, прячась за обстоятельствами, из которых при всем желании не получится надежной высокой стены? Он услышал, как скрипнула кровать, он почувствовал, как впитывает мягкий ворс ковра шаги маленьких ножек, и чуть запрокинул голову, стараясь сильнее прижаться к обнимающей его девушке. Анна обхватила плечи любимого и сжала, что было сил. Пусть ночью – этой безумно прекрасной, безумно грешной, да и просто безумной ночью она льнула к нему подобно трепетному цветку! Сейчас тонкие руки желали стальным обручем обвить его тело и не пустить, никуда не отпустить от себя. Красавица привстала на цыпочки и горячо зашептала об этом, совершенно не думая о том, что будет после. - Куда ты поедешь? К нему, в столицу? Чтобы быть схваченным на первой же почтовой станции, как беглый каторжник? - Владимир, кажется, попытался разомкнуть объятья, повернуть ее к себе, но тонкие пальцы еще крепче сжались в замок. – Я не отпущу тебя, никогда, слышишь? Мы уедем вместе – далеко-далеко! Михаил поможет, и Лиза тоже… она уже поверила, что ты не виноват ни в чем! Она… - Аня! – немного резкий и не в меру строгий, его голос прервал лихорадочный шепот. Барон всё же отвел, бережно перецеловав, её руки и повернулся лицом к своей красавице. – Разве о такой жизни мы мечтали? Убегать, скрываться – я не хочу для тебя такой судьбы, не хочу! И не позволю тебе… Я… Он судорожно сжал белокурую головку невесты в своих ладонях, прижимаясь лбом к ее лбу, всматриваясь в глаза, уже затуманенные слезами, и будто в ответ на его немую мольбу Анна тихо всхлипнула: - Я не отпущу тебя к нему… Володя, мне страшно… Он ничего не боялся в этой жизни, он не привык отступать и никогда, ни при каких обстоятельствах не менял своих решений. Но стоило чуть дрогнуть голосу любимой – он снова капитулировал, как последний трус, и выдохнул недавно принятое решение, словно горький табачный дым – навсегда. - Маленькая моя, - пальцы невесомо прикоснулись к растрепанным за ночь локонам, путаясь в их шелковистом золоте. – Я не поеду, не поеду в Петербург, родная, только не бойся, только не плачь… Лишь легким прикосновением поцелуя обожгло девичьи губы, солоноватые от привкуса слез, но Анна уже нашла в себе силы слабо улыбнуться. - Ты останешься здесь? Корф фыркнул, поморщившись, и покачал головой. Она и сама сразу же поняла: гордый барон никогда не останется в доме врага. Даже ради нее. Впрочем… хороша же невеста, требующая подобного! Она не будет, ни за что… - Прости, - вернула поцелуй – такой же целомудренный, такой же легкий и чистый, вовсе не похожий на те пылкие, жаркие, страстные, что дарила под покровом нынешней ночи своему бесконечно любимому, бесконечно желанному. Тут же встрепенулась, взглянула не него изумленно расширившимися глазами. – Куда же ты… - Т-ш-ш… - пресекая все разговоры, все вопросы, бесполезность которых невозможно оспорить, мужской палец лег на её губы – такой же горячий и живой, как сладкий поцелуй. – Я уверен: совсем скоро Мишель докажет мою невиновность исправнику, и я согласен подождать этого дня, но сначала… Вспыхнувшие, было, радостью голубые глаза тут же погасли, в их глубине мелькнула тень тревоги и настороженности. Красавица прижалась к груди жениха, неосознанно теребя лацканы сюртука. - Ты пугаешь меня… - она даже зажмурилась, как делала всегда еще в детстве, наивно полагая, что так угроза станет меньше и вовсе растворится в кромешной темноте плотно сжатых ресниц. – Что сначала, Володя?! Он же тихо рассмеялся в ответ, только склонился к ее лицу, согревая своим дыханием, и соблазнительно провел языком по приоткрытым губам – девушка едва не задохнулась от этой ласки. - Анечка… Всё так просто, любимая… Неужели нельзя на миг – один короткий, ничего не значащий миг – забыть обо всем на свете, наслаждаясь последними минутами наедине с любимой женщиной? Упасть в этот миг – отчаянно, бесстрашно, с закрытыми глазами – чтобы потом вынырнуть полным сил, уверенным в себе и готовым на всё ради нее? - Ты ведь знаешь, что отныне не невеста мне больше, Аня? Вынырнуть из омута ее любви и нежности, прижать ее еще теснее, еще крепче – невесомую и хрупкую, испуганно дрогнувшую в его руках при последних словах, обреченно поникшую, и тут же обругать себя за глупую фразу. - Сегодня ночью… ты стала мне женою. Счастье моё, солнышко моё светлое… И я не могу, слышишь, не могу отложит на потом наши клятвы у алтаря перед Богом и людьми. Этому может противиться весь мир, и весь мир может этого не признавать – но сегодня наш обвенчают, милая… Слышишь? И не оставить ей выбора! И не ждать ответа. И целовать, целовать – пока не взмолятся о пощаде припухшие губки, пока настойчивость острых коготков не потребует отпустить, давая возможность сделать хоть глоток воздуха. Эти коготки… он уже знает, как они впиваются в кожу, какой невыносимо сладкой болью проходят по спине, отчего еще жарче вспыхивает в крови желание, еще большим огнем пышет неистовая страсть. - Когда ты вернешься?.. – несмело и немного плаксиво, кутаясь в широкую шаль и боясь оторваться от него не то, что надолго – даже на мгновение. - Я заберу тебя вечером, - с коротким смешком, возможно, слишком самоуверенным. – Сразу же обвенчаемся, я нынче договорюсь об этом с отцом Павлом. Затем отвезу тебя домой, к нам домой. - А сам?.. - Ни о чем не беспокойся, жизнь моя. Веришь мне? - Ты же знаешь, что да, - с толикой укоризны, и все же без тени сомнения. - Прощай! Словно гарью от пепелища, опаляет поцелуй тех губ, которые только что произнесли это страшное слово. «Прощай…» - на фоне занимающегося рассвета на миг замирает мужская фигура и подбитою птицей падает вниз – сердце готово остановиться в груди…. *** Всего лишь несколько верст – до церкви, уютно пристроившейся за деревней. Но солнце уже взошло, а стало быть, этот путь – дольше, опаснее, чем в стан неприятеля глухой полночью. Владимир спешился в роще чуть поодаль основной дороги. За холмиком справа – речка, мутным омутом грозящая невнимательному путнику, и дальше уже земли Корфов. Дом. Ему там, конечно, появляться не стоит, а вот Анне ничего не будет угрожать. Аня, Анечка… Славная, сладкая, милая, родная… Единственная боль, единственная любовь… Знакомая с детства, понятная, словно перечитанная сотни раз любимая книга, – и все же ставшая самым неожиданным откровением, даром сегодняшней ночи. Он и представить не мог, что его Анна может быть такой – смелой, пылкой, грешной… В жизни ничто не давалось ему так тяжело, как бросить ее этим утром, раствориться в туманной предрассветной дымке, оставив ее одну в прохладе прощальных слез. Но не мог же он, черт побери, остаться и вечно отсиживаться в долгоруковском поместье?! Владимир со злостью ударил ребром ладони ни в чем не повинный ствол молодой березки и резко вскинулся, услышав поблизости топот лошадиных копыт. Сразу же оказался снова в седле, потрепал скакуна по гриве, без слов прося вести себя потише, только вот напрасно… - Не торопитесь, господин барон, – голос исправника кажется немного уставшим. Видимо, всю ночь рыскал со своими жандармами по окрестностям в поисках беглеца… И следует поблагодарить бога хотя бы за то, что его не настигли под окнами Аниной спальной, для нее так будет лучше… Как же невообразимо долго может тянуться день... Каждая секунда подобна нескольким минутам, минута похожа на час, а часы вообще складываются в вечность. Но из этой бесконечной вечности невозможно выхватить ни мгновения: всё стирается в сплошную серую полутьму. Анна не запомнила ничего из сегодняшней кромешной серости. Пару раз, кажется, встречала бледную испуганную Татьяну, княгиня Марья Алексеевна с достоинством королевы – пусть и поверженной – проплыла из спальной Андрея в гостиную, и ее лицо, тоже непривычно бледное, застыло каменой маской – как лик мраморной статуи в древнем храме. Петр Михалыч, кажется, пытался начать разговор, но всё умолкал, осёкшись, и уходил – отговаривался делами от вновь обретенной дочери, как если бы она сама навязчиво искала его внимания. Но ведь это всё пустое! Всё пустое – и ей, Анне, совершенно не нужное. Ей нужен только он... Чай после завтрака и поспешная короткая прогулка. Обед – рыбник совсем пресный, не то, что Варин. Робкий голос Сонечки, старающейся хоть как-то скрасить будни сестры. Совсем ещё девочка – что она поймет? Впору лишь улыбнуться грустно и подумать: совсем недавно и сама была такой же глупенькой маленькой девочкой, и не понимала, не могла разобрать своего сердца – так неумелый пианист постоянно сбивается, не в силах разобрать сложных нот. Наконец, поняла, всею сущностью своею почувствовала того единственного, нужного, любимого. Да и сам он преодолел тысячи преград по пути к ней. Только против них весь мир, весь – от бесправия её рождения до глубины его гордыни, от суетных людских предубеждений до всесильного рока, от несчастного случая до воли упрямого отца. Всюду – серо, серо, серо! Ах, да... Ещё Лизы что-то не видать с самого утра. Княжна Елизавета Петровна появилась ближе к вечеру. Влетела в комнату подобно урагану и притворила за собою дверь. Пристально взглянула в глаза всполошившейся Анне: - Почему ты тут сидишь? Лиза уже давно отбросила все ненужные формальности, первая и, пожалуй, единственная приняла новую родственницу, признавая если не сестрою, то, по крайней мере, подругой. Анна неуверенно пожала плечами. - Жду... – и тут же вздрогнула и умолкла, смущенно потупившись. Совсем скоро он должен приехать, и тогда можно забыть об этом мрачном доме, таком обманчиво светлом со стороны, но неожиданно захлопнувшемся смертельной ловушкой. – Жду... вечера. Хотелось бы прогуляться – погода совсем весенняя! Может, она слишком уж сильным воодушевлением приправила горечь разлуки с Владимиром, может, что-то ещё незримо скользнуло в ее словах, но Лиза в любом случае скептически поджала губы. - Иван Иванович был хорошим человеком, наверное, поэтому ты совершенно не умеешь врать! Анна вскинулась, готовая снова защитить память ушедшего благодетеля: - При чем здесь господин барон? – и тут же сникла, понимая: она сказала вовсе не то, что следовало бы. Княжна только хмыкнула, вскинув бровь, и тут же выпалила: - Можешь не ждать, Владимир не придет. *** - Я хочу к нему! Звуки прикасаются к губам и обжигают подобно только что сваренной травяной настойке – и горячей, и терпкой, и неприятной на вкус. Руки сестры пытаются удержать, всё крепче сжимают плечи: - Нельзя, понимаешь? Сейчас тебя не пустят, к нему вообще никого не пускают нынче, после побега. Но лишь горше выдохнуть, вытолкнуть из себя: - Мне всё равно, не могу быть здесь, не могу... без него! Я должна... должна... А слёзы – они уже дрожат в уголках глаз. И главное удержать их в себе, как судорожно пытаешься удержать сейчас этот всхлип, вот-вот готовый сорваться с губ. - Ты должна подумать! – иногда настойчивость Лизы кажется навязчивой и нарочито грубой, но всё же стоит позавидовать этой напористости, уверенности в словах и жестах. – Подумать о себе и о нем тоже. Миша умный. Он сможет доказать невиновность барона, я ни на миг не сомневаюсь… Последнее – заговорщицким шепотом, чуть подмигнув поникшей собеседнице, и это позволяет расслабиться, ответить слабой улыбкой: - Думаю, что… смогу немного подождать… Лиза удовлетворенно кивает: - Вот и славно. Нет, понять не могу, как папеньке только в голову пришло обвинить Владимира в таком чудовищном преступлении! Убийство близкого друга… Это же неслыханно! Ах, Лиза… Она ведь и сама сначала норовила наказать Корфа всеми карами господними за тот непонятный, невесть как получившийся выстрел. А, возможно, за ту ночь, которую так и не простила ему, которую сама Анна смогла простить лишь потому, что сильно, бесконечно, безумно любит?... Воспоминания прибавляют горечь, даже сейчас в дружеский разговор сводных сестер, проникая черными ростками подзабытой ревности. - Я рада, что Андрей жив… - едва слышно, даже не для княжны, скорее уж для себя – молодой Долгорукий всегда хорошо к ней относился. Не изменил своей привычной учтивости даже после того, как правда о происхождении Анны перестала быть тайной за семью печатями. Но Лиза равнодушно хмыкает в ответ: - Зато папеньке это всё на руку. Не удивлюсь, если он хотел бы смерти Андрея – тогда уж точно Владимиру не помочь! Разве что Миша… Влюбленная барышня даже сейчас готова во всю расхваливать жениха. Впрочем, как и размышлять о грехах почтенного родителя. - Лиза, что ты? Как можно?... - легкое, робкое прикосновение к рукаву. Легкая, почти незаметная ложь. Ну, или хотя бы лукавство – даже пред самой собою: Анна не раз и не два задумывалась над поведением князя Долгорукого. И приходила к тем же выводам… Хорошо, что Лиза не лишком привыкла слушать окружающих. Иногда от этого становится как-то не по себе, а вот нынче – так будет лучше. Подхватив новоиспеченную сестру под руку, она снова и снова находит в поведении отца подтверждение своим догадкам, уже норовит расписать в деталях хитрый план того, как вывести на чистую воду лицемерного папеньку. Но стук в дверь – настойчивый, неожиданно громкий, врывается посторонним слушателем в девичий шепот: - Анна! Ты не спустилась к ужину. Всё хорошо? - Да, Петр Михайлович… - чуть помедлив, словно выдавливая из себя – с кровью, - папенька… Лиза одобрительно поддакивает: - Правильно, следует усыпить его бдительность! – и прячет смешок в золоте распущенных локонов. А затем, громче, чтобы слышал отец, чинно и благоразумно, - папА, мы готовимся к свадьбе, обсуждаем всякие мелочи. Анна ведь в первый раз идет к алтарю. И что же остается старому князю, кроме как, ссутулившись, покачать головой: - Совсем взрослые дочери… - и направиться к кабинету. Солнце уже давно успело скрыться, только ночь что-то задерживается. И мягкие весенние сумерки становятся всё гуще в ожидании её, всё темнее и холоднее становятся длинные тени. Расслабленно устроившись в кресле за письменным столом, Петр Михайлович Долгорукий прикрыл глаза: тяжелый выдался день. Ранним утром исправник Фрол Фомич известил его о побеге молодого Корфа, и с тех пор навязчивая мысль преследовала по пятам: чего ждать от барона? Хватит ли ему порывистого безрассудства приехать прямо сюда и заявить права на невесту? Или, того хуже, тайком склонить неопытную девушку к побегу и обесчестить в какой-то грязной комнатушке на первом же попавшемся постоялом дворе. И затем бросить так же, как Лизу?! Анна почтительна и добродетельна, но, кажется, слишком влюблена, так что вполне может уступить просьбам бывшего жениха. А этого нельзя допустить! Никак нельзя! И кому же ставить свечку в благодарность за то, что не произошло ничего непоправимого? Преступник снова изловлен, заперт, и честь дочери в безопасности. Князь наведался в острог, как только узнал эту радостную весть. Там, глядя на заключенного, прибавив высокомерия в голос для пущей острастки, заверил Корфа: ему не видать Анны, как собственных ушей. На что дерзкий щенок лишь вскинул подбородок и проговорил: - Я никому не отдам её. Никогда. – Негромко, достаточно спокойно, но у старика мурашки пробежали по коже, холодком сковало тело вдоль позвоночника – настолько зловеще прозвучали под сводом тюремной камеры слова. Даже сейчас они заставили содрогнуться, кружась вокруг навязчивым неприятным воспоминанием. Пришлось тряхнуть головой, прогоняя недобрые мысли. Рука же сама потянулась к запертому ящику, перо аккуратно вывело на чистом листе несколько чернильных строк. Запечатав конверт сургучом, Петр Михайлович позвонил и велел поспешно вошедшему лакею: - Дмитрий, живо собирайся. Свезешь это в Петербург, князю Голицыну. Новость огорошила уже следующим утром: обеспокоенный известными событиями князь Долгорукий решил поспешить со свадьбой и отправил будущему зятю письмо с соответствующей просьбой. За завтраком Петр Михайлович торжественно объявил об этом домочадцам, бросая настороженные взгляды на обрученную дочь. Правда, для приличия отец семейства посетовал, разумеется, о том, что до сих пор не пришел в сознание раненный негодяем бароном Андрюша, а значит, свадьба состоится без его присутствия… И стало быть, не избежать пересудов, дескать, не могли немного подождать… Но всё это, право слово, такие мелочи, по сравнению с огромной радостью, постигшей семью: Анастасия, новоиспеченная княжна Долгорукая, вот-вот станет княгиней Голицыной. Могла ли об этом хотя бы мечтать дочь бывшей крепостной? Последний восторженный вопрос мужа заставил чуть слышно фыркнуть так не притронувшуюся к завтраку Марью Алексеевну. Анна же наверняка высказала бы вслух всё, что думала о ненавистном браке и навязчивом сводничестве отца. Она уже подалась вперед, откладывая салфетку, но сидящая рядом Лиза весьма ощутимо стукнула сестру по колену – так что пришлось передумать и проглотить новость о собственном предстоящем венчании, как глотает смертельно больной премерзкую пилюлю в слабой надежде на помощь. Не дожидаясь чая, Лиза уверила отца в необходимости отлучиться с Анной прямо сейчас, коль слишком мало времени осталось до свадьбы, а оговорить надо всё самое важное. Утащила сестру в собственную спальную, ту самую, что пережила вместе с Лизой не одну бессонную ночь, что стала свидетельницей сладких снов и горьких слез, что до сих пор хранила надежды, мечты и чаянья старшей княжны. Усадив Анну на кровать, она возмущенно выдохнула: - Это невероятно! Только папенька и мог до такого додуматься, старый… - девушка прикусила язычок, так и не решившись произнести до конца крамольную мысль, и бросила быстрый взгляд на застывшую собеседницу. На бледном лице той не дрогнула ни одна тонкая черточка, не исказила, не высказала согласия, недовольства или удивления от резких слов. Она будто заледенела, окаменела в этот миг, только крошечная слеза сверкнула на ресницах, скользнула в уголок глаза и осталась на щеке почт и незаметной мокрой дорожкой. Лиза, нервно сглотнув, продолжила: - А маменька! ты видела это? Да бывали времена, когда одного её взгляда хватало, чтобы прервать папенькино красноречие! А нынче она просто молча выслушивает о бывшей любовнице мужа… Девушка снова заставила себя замолчать, заметив, как на короткий миг исказилось гримасой боли лицо сестры, а потом снова окаменело бледным мрамором. Как бы там ни было, Марфа – мать Анны, а едва ли приятно слушать подобное о собственной матери. Это она, Лиза, привыкла к мысли о том, что ее мать – убийца, а отец – лицемер и трус, привыкла настолько, что сжилась с этим, приняла, как принимают непреложный факт своего бытия. Потому, видать, так быстро поверила она в причастность Марьи Алексеевны ко всей этой истории с заряженными пистолетами. Хоть и не сумела заставить виновницу раскрыться, признаться во всем… Решительно тряхнув головой, княжна опустилась на кровать рядом с Анной и взяла ее за руку. - Послушай, мне кажется, следует… - Довольно! – впервые за сегодня да и за всё последнее время в голосе бывшей воспитанницы барона Корфа звучало столько стали. Девушка выдернула ладонь из мягкого рукопожатия сестры и сжала виски тонкими ледяными пальцами. – Довольно, хватит! Я больше не смогу молчать и обманывать! Ты даже не представляешь, чего стоила в моей жизни трусость, чем пришлось платить за ложь… Странно, но в этот момент она не вспомнила ни о предательстве Михаила, который уличил во лжи охмурившую его крепостную, ни об истории с Калиновской, когда сам всемогущий шеф Третьего Отделения обвинял их с Владимиром в обмане, грозил наказанием за государственную измену. Объятая пламенем боли память вспыхнула вдруг полумраком хозяйской спальной, заговорила отчаянным шепотом: «Ты любишь меня? Ну, скажи: ты любишь меня? Ну, скажи мне!»Тогда она солгала – ему, себе, и эта ложь едва не стоила самого важного в ее жизни – его, его любви… - Довольно… - тихо повторила она, зажмурившись. – Я всё расскажу Петру Михалычу. Если надо, скажу даже, что я… что мы… - Вы… с Владимиром? – уточнила изумленная Лиза, впрочем, уже понимая всё без лишних слов, прикрыла рот ладошкой и умолкла на некоторое время, словно погрузилась в размышления, но вскоре заявила: - Значит, всё понятно! – она не отвела глаз, удерживая вопросительный взгляд сестры. – Понятно, что надо делать! Готовиться к свадьбе с Голицыным как ни в чем ни бывало. - Нет, - в голосе Анны прибавилось решимости, - я никогда не стану…Я не хочу больше врать! - Тогда можешь больше не увидеть Владимира. Никогда! – безапелляционно заявила Лиза и демонстративно отвернулась, хмыкнув с толикой обиды. Анне пришлось, виновато вздохнув, положить ладонь ей на плечо. - Но разве Петр Михайлович, узнав о… нас, обо мне и Володе, не потребует от него жениться? Когда речь шла о вашей с ним… Прости… Одном Богу известно, как тяжело говорить об этом, как горько! Но может быть, расчет верен? Ведь в тот раз князь Долгорукий рвал, метал и грозился дуэлью, спасая честь дочери и семьи, хотя Лиза уже побывала замужем. Она, Анна, тоже дочь, и… Надежда рассыпается мелким прахом от уверенного: - Ты просто плохо знаешь папеньку! – нынче глаза Лизы мертвеют и гаснут, уставившись в одну точку, глядят в ей лишь ведомые дали. – Весь фокус в том, чтобы сделать по-своему… Он призывал Корфа к барьеру, если тот откажется жениться на обесчещенной девушке. Только вот девушка любила другого. И сам барон был связан словом, данным другой. И неужели ты думаешь, что поборник чести и справедливости князь Долгорукий с радостью благословит союз любящих сердец?! Лиза расхохоталась зловеще, жестоко, напомнив чем-то свою мать, впавшую в безумие, когда была раскрыта тайна убийства Ивана Ивановича. Анна поникла: - Что же тогда делать? – и услышала ответ: - Притвориться! Спокойной, любящей, счастливой. Возможно, увидев, с какой радостью ты готовишься к свадьбе, отец откажется от э тих безумных обвинений? Или даже специально уверит исправника в невиновности твоего Корфа, чтобы тот поприсутствовал на венчании, воочию убедившись: его невесте милее другой! Я не знаю, Аня... Но в любом случае надо действовать так. - А если так и произойдет? – вдруг обожгла ужасная мысль. – Если Владимир, узнав о скорой свадьбе, действительно подумает, что я его предала? - Тогда он просто глупец! – отрезала княжна, не желая слушать никаких возражений. – Ну, всё, пойдем-ка, надо назначить день свадьбы. И не затягивай особо... *** - Ума не приложу, зачем устраивать венчание так рано! – Лиза скрипнула зубами от бессилия, но как-то сразу поникла, всхлипнула еле слышно и уткнулась носиком в плечо Михаила. – Неужели, ничего нельзя сделать? Князь Репнин, так же раздосадованный и удрученный, покачал головой. Он ли не пытался? Чтобы хоть чем-то облегчить участь ложно обвиненного друга, он перепробовал всё – от угроз до подкупа тюремщиков. Из-за первого обозленный Петр Михайлович, пылая праведным гневом, пригрозил оставить не в меру ретивого молодого человека без благословения на брак со своей старшей дочерью. Второе же позволило хотя бы передать Владимиру несколько строк утешительной записки, да и то было непонятно и неизвестно доподлинно, получил ли ее барон. - Князь Голицын прибыл ранним утром, - протянула Лиза, крепче обнимая жениха, - они с папенькой уже в церкви. А позже, ко времени венчания, отец вернется за Анной, чтобы сопроводить ее к алтарю и передать в руки будущему мужу. Это... Это я виновата во всем... - Полно, полно, Лизанька, - Михаил нежно поцеловал невесту в висок, проводя рукою по шелковистым волосам в попытке успокоить, – ты ведь хотела помочь… Разве не этим она сама себя успокаивала? Хотела, как лучше, но получилось… Её, именно её расчет был неверен. Петр Михайлович пуще прежнего воодушевился покорностью и послушанием Анны, принявшись за подготовку к торжеству с удвоенной силой. Его же стараниями по-прежнему никого не пускали к молодому барону. Все попытки восстановить справедливость оборачивались пустотой, надежда угасала, как солнце на западе в вечерней туманной дымке теряет свои яркие лучи. Роковой день подкрался так быстро, сколь незаметно, и теперь уже мало что можно сделать. - Барышня, Лизавета Петровна! - вдруг ворвался в сознание женский крик, и на пороге застыла бледная залитая слезами Татьяна. - Что произошло? – Михаилу удалось скрыть волнение, в то время как его невеста, ощутимо вздрогнув, не осмелилась задать волнующий ее вопрос. Да и горничная едва ли в силах была хоть два слова связать. За несколько мучительных мгновений молчания князь успел подумать о худшем, но Татьяна, сморгнув слезы, облегченно выдохнула: - Он пришел в себя! Андрей… Петрович… он… - больше сказать ничего не получалось. Да и надо ли? Переглянувшись, Репнин и Лиза бросились в комнату раненого. В это слабо верилось, но ему действительно стало лучше. Смертельно-восковая бледность кожи сменилась едва заметным румянцем, дыхание прерывисто волновало грудь, но Андрей уже улыбался уголками губ. Марья Алексеевна беззвучно рыдала у кровати, упав на колени, и так вцепилась в дрожащую руку сына, будто боялась, что он в любую минуту может исчезнуть. Михаилу показалось: нынче будет кощунством нарушить этот священный миг возвращения в жизнь вопросами о случившемся. Да вот только Лиза, похоже, не разделяла мнения жениха. Бесцеремонно отодвинув мать, княжна уселась у изголовья и напрямую спросила: - Это Владимир в тебя стрелял? Прямой вопрос огорошил Андрея, заставив побледнеть еще сильнее. - Н-нет… Разумеется, нет… - отвыкший говорить за время долгого беспамятства голос и сейчас не хотел произносить простые слова. - Оставь его в покое, Лиза! – гневно сверкнула глазами мать, - креста на тебе нет! Но девушка осталась непреклонна. Да и Репнин, настороженно наблюдавший от двери, покосился на поверженную в горе своем княгиню. Устало откинув голову, Андрей еле слышно проговорил: - Я… сделал это… сам… Три пары глаз устремились на раненного молодого человека, и даже сам воздух, казалось, наполнился одновременно ожиданием, горечью и надеждой. Михаил непонимающе сдвинул плечами: - Но… как это произошло? Несчастный случай… Можно было не уточнять даже, не говорить лишний раз. Несчастный случай, помноженный на скрытую злобу, приправленный ядовитым коварством и припорошенный черным отчаяньем. Лиза напряглась струною и, в одно мгновение оказавшись возле жениха, прошептала ему на ухо: - Едь в тюрьму, к Владимиру, я – за исправником. Фрол Фомич должен сам это услышать. Лично. – Княжна буквально выбежала из комнаты, увлекая за собой Репнина. *** Утро уже давно наступило, и весенние птицы дружным хором голосов приветствовали улыбку нового дня. Всё ближе и ближе час венчания. Только что же делать ей?! Может, сразу – головой о стену, чтобы даже воспоминания не осталось от дочери князя Долгорукого Анастасии. Или сбежать отсюда – через деревню и лес, к высокому обрыву на границе владений Корфов, и там… Но разве она может? Что тогда будет с ним?.. Анна в отчаянье бросила на кровать расшитое жемчугом и серебром подвенечное платье. Зачем это всё, если не любимый поведет нынче к алтарю, если не его желанные губы прикоснутся к ее рту трепетным свадебным поцелуем. Анна позволила себе всхлипнуть в тишине одиночества, радуясь, что не пришлось глотать слёзы, прячась от назойливой прислуги. Она ведь велела горничной оставить ее, как только карета с почтенным Петром Михайловичем выехала за ворота усадьбы, а потом и вовсе заперлась в спальной и вот уже битый час перебирала в руках подаренное дядюшкой ожерелье. Ах, Иван Иванович, лучше бы вы избавились от этой побрякушки, лучше бы не дарили крепостной своей воспитаннице призрачных туманных намеков, столь манящих мечтою. Мечты иногда сбываются – и тогда мы не знаем подчас, что с ними делать… Анна встала. Робко подошла к зеркалу, заглянула осторожно, как если бы страшилась увидеть своё собственное отражение. Освещенная утренними лучами поверхность отразила бледную девушку в белоснежном корсете и пышной нижней юбке. Высоко подколотые локоны золотились в ореоле солнечных брызг, еще сильнее оттеняя белизну кожи. Едва ли понимая, что делает, красавица потянулась за невесомым кружевом свадебной фаты, покрыла голову и провела дрожащей ладошкой по ровному своему отражению: - Володенька… Не знала, не считала, сколько простояла так, замерев, беззвучно плакала да вспоминала бесконечное счастье единственной ночи, проведенной в объятьях любимого мужчины. Очнулась только от нетерпеливого ржания, раздавшегося под окном, и внутри словно что-то оборвалось, упало вниз, а потом мощной волною поднялось к горлу, застревая там комом. Она метнулась к окну и прильнула к стеклу, в чем была – в ничего не скрывающем белье и фате, тонкой, как осенняя паутинка. - Владимир… Володя… - сперва подумала, что ей просто снится его лукавая полуулыбка, его затененный серый взгляд, даже ущипнула себя незаметно, чтобы убедиться: это правда! Захлебываясь слезами, попыталась открыть оконную раму, но получилось не сразу: дрожащие пальцы отказывались подчиняться, соскальзывали с маленькой защелки. Когда же открыла, наконец, - ринулась вниз, забыв поблагодарить удачу за то, что комната на первом этаже. Впрочем, будь это не так, всё равно бросилась бы, очертя голову, в объятья своего барона, и думать забыв о возможных последствиях. Но подоконник был так низко над землей – даже хрупкой маленькой девушке не составило труда соскочить на траву. Ледяная роса прикоснулась к босым ножкам, но красавица вовсе не почувствовала этого, нетерпеливо протягивая руки к жениху. - Анечка, родная… - Владимир наклонился, поднимая свою малышку, и усадил её перед собою. – Замерзла? Глупенькая… Он хотел бы укутать ее в самые теплые меха, но, покидая острог, не прихватил с собой ничего, так и оставшись в грязной рубашке. Только девушке, блаженно зажмурившейся в нежных ласковых руках, было абсолютно всё равно. И ей уже было тепло: ярким летом, щедрым солнцем способна согреть настоящая любовь. - Я очень ждала тебя, Володенька… - она невесомо целовала его в шею, в губы, в ямочки на колючих щеках, перебирала тонкими пальчиками его волосы, всё теснее и теснее прижимаясь к мужской груди. – Я знала, что ты приедешь… По какой-то причине сейчас в этом не возникало ни тени сомнения: разве мог ОН забыть ее, бросить, отвергнуть? Что тюрьма человеку, преодолевшему гораздо больше ради любви, победившему ради нее всех своих демонов, смирившему самое себя? Его губы шепчут в ответ неразборчивые нежности, что, захлебываясь новым поцелуем, не успевают становиться словами. И нужны ли они – эти слова, любые, кроме тех, что и так слышит, знает, чувствует сердце: «Я люблю тебя…» Снова и снова повторяя своей Анне об этом, барон пришпорил коня и повернул к аллее, ведущей из усадьбы, Следовало ехать быстрее и подальше, с тем, чтобы никогда больше не возвращаться сюда. Выезжающие из ворот влюбленные не заметили ни всадника, остановившего взмыленную лошадь неподалеку, ни довольно улыбающейся белокурой барышни в открытой коляске. Когда растаял за деревьями, утих топот конских копыт, Михаил помог невесте выбраться и задумчиво протянул: - Корфу надо бы поберечь будущую супругу, настоящее тепло еще не настало… - Полагаю, барон знает много способов согреть замерзшую барышню, - хихикнула раскрасневшаяся Лиза и, понизив голос, поинтересовалась. – А вы, князь? Конец