Репетиция чувства

Автор: Скорпион Рейтинг: PG Герои: Владимир, Анна, Иван Иванович, Михаил, массовка Пейринг: ВА Время и место: без изменений Сюжет: МА не удается отравить ИИ перед спектаклем, так что барон живет и здравствует Она играла… Она играла божественно, произносила слова роли так легко, так просто, будто вела обыденный разговор за завтраком. Она сейчас забыла свое собственное имя, забыла о досадном и позорном положении крепостной, из прихоти воспитанной добрым барином, о презрительной ненависти барского сына и черной зависти, стлавшейся по ее следам шлейфом шепотка прислуги. Она сейчас не играла даже – жила жизнью своей Джульетты, дышала ее дыханием, улыбалась ее сладкой улыбкой, любила ее любовью… Зал растворился пред ней, растаял в неясной дымке, игра стала единственным известным существованием, и придуманный несколько веков назад мир стал её личным миром. С подмостков его девушка смотрела вперед, но видела перед собой лишь туман – не зрителей. И уж точно не замечала его… А он… Он ловил каждое слово, каждый вздох, каждый взгляд прекрасной актрисы. Он замер в своем кресле, судорожно вцепившись в подлокотники, и не мог отвести глаз от ее игры. Восторг, восхищение, преклонение – она могла бы увидеть всё это на его лице. Могла бы – стоило только вынырнуть из волшебной грезы театральных кулис и поднять взор к балкону. О, тогда она увидела бы его – настоящего. Ведь наблюдая ее игру, он тоже обо всем забыл: о неравенстве и спеси, глупой вражде, раздуваемой невесть кем и непонятно для чего, о ее глупой влюбленности в его лучшего друга, да и о самом этом друге, который должен появиться с минуты на минуту и украсть ЕЕ внимание! Он ничего не помнил, кроме того, как сильно, как трепетно полюбил эту девочку с божественной красоты голубыми глазами цвета его безоблачного счастья. Владимир бесшумно выдохнул и зажмурился, когда зал взорвался аплодисментами. Его отец, барон Корф, уже что-то торопливо объяснял знакомым, подошедшим поздравить его с премьерой. - Ангел, право слово, сущий ангел! – не переставал восклицать Сергей Степанович Оболенский, старинный приятель Ивана Ивановича, нынче директор Императорских театров. Молодой человек криво усмехнулся. Ангел… Что ж, он и сам знает об этом. Всегда знал, но отчаянно гнал от себя нелепые мысли, казнил себя за то, что не в силах изжить, выбросить из сердца хрупкую крепостную. Но все равно по ночам грезил о ней, и нежная ее кожа таяла под его ладонями в горячих летних снах, шелковистая на ощупь, словно дорогой шелк ее нарядов. И тем горше было пробуждение. И тем сильнее он пытался освободиться от ненавистной власти – топил ее в вине, заглушал лихой песней в кругу друзей, обманывал наигранной страстью чужих объятий. Да всё было напрасным, и сегодня, глядя на возвышающийся помост крепостной сцены, он понял, наконец: бесполезно бороться с необратимым. Никто в мире не сможет заменить ему его маленькую яркую звездочку, его запретную мечту, его Анну… - Она украсит любой театр! – с отеческой гордостью вещал Иван Иванович всем желающим, столь громко и навязчиво, что Владимир помимо воли поморщился, спеша выйти. Уже на улице, вдохнув полной грудью морозный воздух, вспомнил недавний разговор с отцом. Тогда Анна, повторяя в последний раз выученные слова роли, репетировала на сцене, а он наблюдал издали – будто воровал крупицы волшебства, тонкие лучики ее света. Воровал у отца, у Репнина, у нее самой – и впитывал в себя, исцеляя отравленную ядом неразделенной любви душу. Старый барон неслышно подобрался сзади и снова – в который раз! – напомнил наследнику о своем к нему отношении. «Она сделала меня счастливым!» «Неужели этого достаточно, чтобы презреть родного сына и переписать завещание?» «Да!» Не выдержав удара от произнесенных слов, неожиданного сильного и коварного, молодой человек сбежал тогда, боясь сорваться и наговорить лишнего. Предпочитал думать – это всё злость, ненависть к зарвавшейся девчонке, забывшей свое подлинное место служанке. Но только… Дело было ведь не в Анне – в нем! В нем самом! Отчаянно, до боли, до стона он хотел сам стать счастливым – от одного ее взгляда, от одной улыбки, подаренной ему, не украденной тайком, не перехваченной случайно! И как теперь доказать красавице искренность своих чувств, если для него у Анны припасен лишь недоверчивый взгляд с толикой испуга, неуверенность и робость, лишь иногда подогретая искорками внутреннего протеста?! Бессилие заклокотало в горле, заставило со всей силы ударить кулаком по мраморной колонне, а потом, прислонившись спиной к безучастному камню, прикрыть глаза. - Вот уж по истине – сам нечистый его бережет! – раздался гневный окрик, и мимо молодого барона пронеслась княгиня Марья Алексеевна Долгорукая. – Ненавижу! Ненавижу! Женщина раздосадовано хлопнула дверцей кареты, приказывая кучеру трогать как можно быстрее. А Владимир еще долго смотрел ей вслед, недоуменно сведя брови. Всегда спокойная и рассудительная, холодная, бесстрастная иди же заискивающе-улыбчивая, Долгорукая была нынче на себя не похожа. И этот хищный блеск в глазах, и слова ненависти, с шипением сорвавшиеся с тонко сжатых губ… Придя к выводу, что недавняя смерть супруга некоторым образом помутила рассудок княгини, Владимир сошел с крыльца с намерением побродить по пустынным аллеям парка. Он не желал возвращаться к гостям, не хотел в сотый раз слушать, как отец превозносит свою любимицу, и уж тем более не мог видеть Анну. Кажется, Репнин уже удосужился вернуться из столицы, значит, внимание девушки всецело отдано возлюбленному. Владимир с силой потянул тонкую ветку вяза, и она хрустнула, ломаясь, оставив на коже кровоточащую ссадину. Легкая изморозь тут же растаяла от тепла человеческого тела и крошечной слезинкой застыла на ладони. Холодной и колючей непролитой слезинкой непознанной любви. Наспех обтерев руку, молодой человек повернул в сторону поместья. Уже почти не было слышно отъезжающих экипажей, жесткая почти зимняя тишина обступает со всех сторон, стало быть, пора возвращаться. Родной дом встретил полумраком. Ноги сами понесли туда, куда ходить не следовало… Она сыграла! Сыграла любовь – ту самую, великую, истинную, настоящую. Ей так хотелось, чтобы именно такое чувство горело в сердце, и Анна, воспитанница барона Корфа, вынуждена была каждый миг напоминать себе, что лучше забыть о подобной любви. Уж слишком велики преграды, слишком высоки стены, выстроенные обществом перед обычной крепостной, по недоразумению названною дворянкой. Слишком глубока пропасть – ее не перешагнуть, даже не перепрыгнуть. Совсем недавно она сказала Михаилу: слава и почести – удел мужчин, а женщина счастлива домом и… любовью… Господи… Это ведь едва не сорвалось с губ: семья! Вот о чем мечтает каждая женщина, вот к чему стремится – хранить для любимого мужчины семейный очаг, растить его детей, наполнять волшебством каждый день его жизни. Анна горько улыбнулась своему зеркальному отражению. Хорошо, что она смолчала. Даже ослепленный своим чувством, молодой князь вряд ли помышляет о женитьбе на бесприданнице, воспитанной из милости. А уж когда узнает о ее происхождении… Так пусть же только сказкой останутся эти встречи. Пусть он ничего не предлагает, кроме своей любви, пусть верит, что именно это и в силах составить ее, Анны счастье! Возможно… она и сама начнет когда-то в это верить… Ловко изогнувшись, девушка справилась с мудреной шнуровкой, и тяжелый бархат наряда упал на пол, оставив красавицу в тугом корсете и пышной исподней юбке. Вдруг что-то стукнуло за спиной, дверь захлопнулась, как от порыва ветра, но слабый щелчок замка подсказал вздрогнувшей девушке, что в просторной гримерке она не одна… Анна попыталась скрыть панику, охватившую ее при виде управляющего. Бывшего управляющего, - тут же поправила себя девушка и гордо вздернула подбородок. - Мне показалось, в прошлый раз вы все поняли, Карл Модестович, - нежный голос звучал уверенно, даже с некоторым вызовом, однако от хищного прищура немца волна мелкой морозной дрожи все-таки пробежала по телу. Карл Модестович подкрутил рыжий ус, усмехнулся и плавно двинулся к своей жертве. - А мне-то теперь терять нечего… - он приближался все больше и больше с каждым следующим ударом сердца, в нарочитой медлительности проскальзывала неотвратимость, от кривой же похотливой ухмылки Анну просто передернуло. Девушка инстинктивно отступала, пока не уперлась в стену у зеркала. Даже несколько дней назад, когда управляющий бесцеремонно вторгся в гримерку, она не была так напугана. Тогда, казалось, в действиях мужчины читалась какая-то спонтанность, как если бы он в последний момент принял решение открыть дверь и войти сюда, в его грубости можно было ощутить долю неуверенности, и от того, вероятно, Анне удалось довольно быстро с ним справиться. Сегодня же всё стало иначе, а в опасном блеске глаз немца горела неоспоримая решимость до конца исполнить задуманное. И месть… Не слишком часто, но красавице приходилось видеть кровожадные отблески ее огня в чужих глазах, и Карл Модестович нынче тоже намеревался отомстить. Словно разгадав ее мысли, мужчина кивнул: - Верно… Ты все верно понимаешь, девонька… - искривившийся рот почему-то напомнил Анне хищный оскал лиса, однажды, в далеком детстве, виденного в лесу. – А я ведь предупреждал барона: он пожалеет о своем решении. Ну, подумаешь, немного… недосчитался, переплатил, обеднеет он, что ли? Все воруют! Но нет же, заартачился, старый дуралей, уволил вот даже… Карл Модестович говорил спокойно, немного растягивая слова, немного проглатывая окончания, будто размышлял о своей жизни за стаканчиком вина в трактире, но в то же время не останавливался, все ближе подходя к сжавшейся испуганной Анне. О, он видел ее состояние, и уже упивался страхом в расширившихся зрачках. Немного прищурившись, он словно оценивал стройную девичью фигурку, сегодня не прикрытую кружевным пеньюаром, скользил взглядом по высоким грудкам, по соблазнительно талии, затянутой в тугой корсет. - Что вам… надо? – дрожащими губами пролепетала Анна, прикрываясь руками. Наверное, если бы не было так страшно, девушка усмехнулась бы про себя, ведь намерения мужчины были слишком очевидны. И вовсе неудивительно, что ответа она так и не дождалась. Уже ощущая на своей коже горячее дыхание, отчаянно метнулась в сторону, но слишком поздно. Одним резким движением бывший управляющий перехватил свою жертву за локоть, быстро заломил тонкие руки и прижал девушку лицом к стене, навалившись всем телом. - Что, красавица, так кусать-то несподручно? – зло прохрипел в маленькое ушко, и грубые пальцы еще сильнее сжали запястья. Анна вскрикнула и дернулась, как от удара, когда мужчина нетерпеливо потянул шнуровку корсета. Крепкие завязки долго не поддавались, но слишком рано девушка вздохнула с облегчением. Модестович просто разрезал их невесть откуда взявшимся перочинным ножом и отшвырнул ненужный более кусок ткани. Отчаянье и ужас придали сил, Анна забилась, вырываясь из ненавистных объятий, снова попыталась крикнуть, но свободной рукой негодяй больно сжал шею. - Отпустите меня… - прошептала совсем уж жалобно, на грани слуха, да только в ответ на ее мольбы пальцы стиснулись еще сильнее. И со слабым стоном умерла последняя надежда на спасение. Решив, очевидно, что испуганная, надломленная жертва уже не станет сопротивляться, мужчина довольно промурлыкал: - То-то же… - и приподнял пышный ворох юбок. Но, невзирая на запрет, Анна громко закричала, вырываясь, а через какое-то мгновение с оглушающим треском дверь слетела с петель. Владимир не смог бы толком объяснить, зачем забрел сюда. Пустой зал крепостного театра нагонял тоску, бередил воспоминания, от которых следовало отмахнуться. Стоило лишь глянуть на сцену – и в мыслях возникал образ прекрасной девушки с чистым, как родник, взглядом, с глазами, даже в грусти своей сияющими из-под густых ресниц, с улыбкой, равной по красоте солнечному весеннему рассвету. Ее голос и сейчас был слышен в полумраке… Молодой человек присел на краешек авансцены и зажмурился, с губ едва слышно слетело: «По рукам… Теперь я твой избранник… Я новое крещение приму, чтоб только называться по-иному…» Привычная кривая улыбка вышла непривычно горькой. «Не поздно ли признались себе, господин барон?» - ненавязчиво поинтересовался внутренний голос, похожий отчего-то на рассудительный тон Репнина. Владимир тряхнул головой, отбрасывая густую челку, соскочил на пол и за малым не выбежал в коридор, не освещенный в эту пору даже одиноким огарком. Дальше, за сброшенным прямо в проходе реквизитом была гримерка. Ее гримерка…. Нынче одинокая и пустая, комната наверняка помнит еще шелест дорогого наряда, запах волос и прикосновения тоненьких хрупких пальчиков. На ощупь пробравшись к двери, Владимир прижался лбом к холодному немому дереву, и вдруг там, внутри, раздался отчаянный девичий крик. - Аня! – он резко потянул на себя ручку, но дверь оказалась заперта и вовсе не думала поддаваться. Барон уперся плечом и с силой толкнул – раз, второй, третий – с тревогой вслушиваясь в голоса за стеной. Когда Анна еще раз слабо вскрикнула, моля о помощи, терпения уже не осталось. Мужчина всем весом навалился на дверь, петли скрипнули и сорвались, наконец, впуская его к возлюбленной. От увиденной картины кулаки стиснулись сами собой, зубы сжались до скрежета, до дрожи. Владимир оказался рядом с рыжеусым немцем гораздо быстрее, чем тот успел понять, что происходит, или испугаться. Да что там! Корф шумно вдохнул лишь после того, как отбросил мерзавца от бледной испуганной девушки, хорошенько припечатав об стену. Он мог бы убить бывшего управляющего прямо там: размозжить поставленным ударом голову, мало задумываясь о последствиях, - ведь даже самому Владимиру не был раньше знаком тот бешеный зверь, что проснулся в нем сейчас. Наверняка, серые глаза барона налились кровью, потому как Карл Модестович в священном ужасе взирал снизу вверх на бывшего хозяина, не смея пошевелиться. - Вон… отсюда… Чтоб духу твоего не было… - прохрипел Владимир, - иначе – убью! И, уже мало обеспокоенный наказанным мерзавцем, повернулся к Анне. Она к тому времени успела подобрать с пола корсет. Дрожащие руки прижимали к груди разорванную ткань, а затравленный взгляд блестел от подступивших слез. Не говоря ни слова, молодой человек притянул красавицу к груди, прижал крепко-крепко, словно пытался вытеснить воспоминания о пережитом. Ее колотил озноб, зубки выбивали чуть ли не барабанную дробь, а прохладная кожа будто побывала под порывами морозного северного ветра – таким ледяным оцепенением веяло от нее. - Тише, Аня, всё прошло, всё позади… - Владимир принялся баюкать девушку, покачивая из стороны в сторону, поглаживая по растрепанным волосам, по обнаженной узкой спинке, и вдруг она разрыдалась – взахлеб, порывисто, как ребенок, судорожно цепляясь пальцами за одежду мужчины. Потом же так тесно прильнула к нему, что помимо воли барон вспомнил: между ними только тонкий разодранный в клочья кусок ткани, который Анна уже и рукою-то не придерживает! В крови забурлила страсть, едва забытая от пережитого страха за любимую девушку. Понимая, что не сможет совладать с собой, Владимир отстранил красавицу и пристально взглянул в заплаканные глаза. Девушка ответила ему смятенным взглядом, и барон невольно вздрогнул, снова сцепляя в кулак волю, поспешно заложил руки за спину и уставился в стену, будто бы его ничто сейчас не занимало так сильно, как висящая у зеркала акварель. - Владимир Иванович… - чуть слышно проговорила Анна, напряженно, со всей силой, отпущенной ей, выталкивая слова, - спасибо вам… большое. Она не успела успокоиться или хотя бы придти в себя. Всё еще в синих глазах поблескивали слезы, а непослушные губы отказывались внятно говорить после пережитого страха и унижения. Но прежде бледные щечки уже пламенели от смущения – впервые красавица находилась наедине с мужчиной, будучи так откровенно одетой. Да что там?! Практически обнаженная, она не смела поднять глаза на своего давешнего спасителя, к которому всего лишь несколько мгновений назад, позабыв всякий стыд, позабыв обо всем на свете, прижималась так тесно – теперь и подумать страшно! Тело до сих пор помнило горячие, словно жар от костра, его объятья… Его! Барона Корфа, без устали твердящего ей о своей ненависти, с кривой ухмылкой унижающего при первом случае и грозящего поркой. Его… Анна опустила голову, так и не дождавшись ответа на свои слова, молча потянулась за пеньюаром и, наконец, набросила его на плечи, скрывая наготу. Лишь тогда Владимир повернулся к ней. В темно-серых глазах не было ничего, кроме холода и отчужденности. - Ваши благодарности неуместны, - сухо сообщил он отчего-то охрипшим голосом. – Так на моем месте поступил бы любой мужчина, коему не чуждо хоть малейшее понятие о чести. Барон тут же отвел взгляд, четко давая понять: он не желает больше разговаривать с крепостной, доставившей столько хлопот. Лицо словно превратилось в бесстрастную маску, и только бровь слегка подрагивала. Девушка же не нашла, что сказать, кроме как еще раз неразборчиво пробормотать: - Спасибо… Молодой человек торопливо шагнул вперед и резко потянул на себя дверь. Уже в спину ему донесся вопрос опомнившейся Анны: - Чего вы хотели? Он оглянулся. Стискивая на груди полы кружевного пеньюара, хрупкая, нежная, красавица с вызовом смотрела прямо на него. Корф пожал плечами. - Не понимаю, о чем вы. Она снисходительно улыбнулась. - Неужели? Я лишь хочу узнать, Владимир Иванович. Вы зачем-то пришли в мою гримерку нынче после спектакля. Зачем? Владимир молча подошел к ней вплотную и снова сцепил руки за спиной. Как же он боялся сейчас – за себя, за нее, за них обоих! Как холодел от одной мысли, что не сдержится, сожмет ладонями поникшие плечики, притянет красавицу к себе и, теряя голову, зацелует до стонов, до головокружения… И напугает не меньше, чем негодяй Шуллер… А то и сильнее… Ведь разве она поверит его любви, его словам, его поцелуям?! Что ж, он сам виноват – слишком долго мнил себя способным попрать собственные чувства и вырвать из сердца свою мучительную любовь. Кулаки сжались так крепко – пришлось проглотить рвущийся наружу стон. - Думаете, я пришел выказать своё восхищение вашей игрой? – кривая ухмылка больше походила на волчий оскал. – Не стоит обольщаться. Я лишь хотел напомнить, чтобы вы держались подальше от Репнина. Яростно хлопнувшая дверь словно поставила точку в этом странном разговоре. Звонкий удар эхом обозвался в девичьем сердце, и Анна непроизвольно всхлипнула. Да, ей следовало бы привыкнуть. Владимир не раз бывал груб с ней, чаще – сдержанно резок или же просто безразличен. Но отчего тогда сегодня на сцене крепостного театра Корфов ей так упорно блазнился его полный восхищений взгляд? И отчего именно он героем, безупречным рыцарем явился в минуту отчаянья, спасая презренную крепостную актерку от позора? Почему его руки обнимали так бережно, прижимали так ласково? Почему… так нелегко найти ответ хоть на один из этих вопросов… Едва успел забрезжить поздний осенний рассвет, и ярко-алым заревом полыхнуло на востоке, Варвара, преданная кухарка Корфов, загремела кухонной утварью. Напевая себе под нос незамысловатый деревенский мотив, она не сразу заметила присутствие своей любимицы. Лишь когда негромко хлопнула, закрываясь, входная дверь, дородная женщина обернулась и тут же всплеснула руками: - Аннушка, девонька, что ж так рано-то? – недоумение на лице Варвары почти сразу сменилось хитрой улыбкой. – Чай, не спится после вчерашнего? Ушки эвон как горят! Наслушалась, небось, похвал от своего князя? - Да я и не помню вчерашнего вечера толком… - девушка устало отмахнулась и присела у стола, чинно сложив руки на коленях. Она и вправду хотела забыть. Не вспоминать ни жадного, голодного взгляда рыжеусого немца, ни его грубых пальцев, сдавивших горло, ни похотливой ухмылки, от которой даже сейчас озноб мурашками бежал по телу. Варя о чем-то увлеченно рассказывала, вполоборота стоя у плиты, но Анна не слишком внимательно следила за нитью разговора. Хоть имя бывшего управляющего заставило прислушаться. - Ты представь только, ласточка, - вещала кухарка, охая и качая головой. – Захожу на кухню нынче, а этот черт, прости Господи, тут сидит! Да и… не сидит-то вовсе, а так – на стол вон облокотился, стонет тихонько, вроде как повернуться не может. Я то возьми да спроси: «Кто ж тебя так, горемыка?», а он кривится, двух слов связать не может. Избитый…. Варвара закатила глаза, давая понять, насколько изувеченным обнаружила сегодня Карла Модестовича. Знала бы добрая женщина… Анна прикрыла рот ладошкой, чтобы ненароком не проболтаться. Ей вовсе не хотелось расстраивать кухарку историей ночных злоключений, да и не было желания лишний раз бередить собственные раны. Но известие о том, что произошло с негодяем, как-то странно согрело: незнакомое тепло разлилось внутри, заставило сердце застучать громче и чаще от одной мысли о том, кто наказал Шуллера. Он снова заступился за нее – теперь даже не рассчитывая, что девушка узнает и почувствует благодарность, просто, словно исполняя то, что должно, и не более. Владимир… Едва дождавшись завтрака, Анна торопливо вошла в столовую, сердечно поприветствовала опекуна и улыбнулась Михаилу, но глаза помимо воли искали встречи с холодно-серым взглядом молодого хозяина. Впрочем, довольно скоро восторг в глубине синих зрачков угас. Владимир вел себя так, будто ровным счетом ничего не произошло: был отстраненным и равнодушным, коротко отвечал на вопросы отца или друга, спасенную крепостную же вообще не удостоил вниманием, старательно избегая смотреть в ее сторону. За десертом Иван Иванович сообщил о новом спектакле. Ободренный давешним успехом, он теперь решил ставить «Укрощение строптивой», и уже продумал многие детали. Выслушав отца, Владимир лишь скептически изогнул бровь: - Такое ощущение, что вы всю ночь думали над пьесой. - Именно так! – подтвердил барон, недовольно нахмурившись на резкий тон сына, но так и не расслышал, что Владимир пробормотал в ответ. Уже вечером, повинуясь желанию дядюшки, Анна отправилась подбирать наряд на роль Бьянки. Тонкие пальцы едва прикоснулись к двери гримерки, как она подалась, открываясь. Девушка несмело шагнула внутрь, с новой силой ощущая ужас и омерзение, пережитые в этой комнате. Хотелось как можно быстрее найти нужное платье и сбежать отсюда – далеко, куда глаза глядят, закутаться в одеяло в собственной спальне, там, где никто не тронет, не обидит… Но не успела красавица даже открыть массивный комод, как сзади раздались приглушенные шаги. Анна резко обернулась, не сдержала испуганного вскрика, но сразу смущенно потупилась. Она, правда, не знала, радоваться или бояться неожиданного прихода молодого барона. Владимир со скучающим видом прошелся по комнате, скользнул безразличным взглядом по извлеченным из комода нарядам и присел в кресло у камина, забросив ногу за ногу. Девушка настороженно косилась в его сторону, совершенно позабыв о предстоящем спектакле, и лишь делала вид, что подыскивает костюм. Наконец, она решилась спросить: - А… господин барон, что вы здесь делаете? Немного склонив голову и сложив ладони домиком, молодой человек некоторое время смотрел на Анну. Молчание не перебивали даже часы, обычно мерно тикающие в углу, но отчего-то остановившиеся именно сегодня вечером. Когда навязчивая тишина стала такой громкой, что в ней, казалось, можно расслышать стук двух горячих сердец, Владимир пожал плечами. - Присматриваю за вами, разумеется. Это прозвучало так обыденно, будто он говорил о чем-то совершенно привычном и само собой разумеющемся. Но взволнованный взгляд красавицы ответил за нее: Анна совершенно ничего не понимала. Потому барон закатил глаза и принялся объяснять, словно несмышленому ребенку: - Видите ли, сударыня, - официально начал он, - вчера я имел возможность убедиться, что вас одну и на минуту оставить нельзя – обязательно попадете в малоприятную историю. И, смею заметить, по обыкновению своему отец обвинит в этом меня. Так что вполне разумным было придти сюда и предупредить все возможные неприятности. Разумеется, Владимир хотел говорить Анне совсем другие слова. За небрежным тоном легкой насмешки он не слишком тщательно прятал своё волнение и страх. А ведь до сих пор сердце холодело от мысли, что он мог опоздать вчера, до сих пор упрямо и настойчиво закрадывались опасения: вдруг пройдохе Шуллеру показалось мало давешней взбучки и он снова предпримет попытку отомстить прежним хозяевам столь низким образом. К тому же вспомнилось вдруг перекошенное от ненависти и зависти лицо горничной Полины. Бесстыжая девка слащаво улыбалась ему, подавая завтрак, но наверняка уже знала об истории с Карлом Модестовичем и винила во всем Анну. Мало ли чего взбредет в голову настырной дворовой? Потому-то барон поспешил за воспитанницей отца, как только девушка покинула гостиную, и долго не решался еще войти в комнату, спорил собственным сердцем с холодными доводами разума. Так и не удалось придти к какому-то решению, но рука сама потянулась, открывая заветную дверь. И вот он был здесь – с трудом скрывал свои чувства, хитрил и лгал, не решаясь разорвать привычный круг отчужденного равнодушия. Анна помогла ему сделать это. Гордо вздернув подбородок, она заявила тоном, не терпящим возражения: - Я не нуждаюсь в подобной опеке, Владимир Иванович. Мужчина фыркнул: - Неужели?! – и добавил, понизив голос, - вчера мне так не показалось. Воинственность красавицы враз растворилась, плечики поникли, выдавая боль. - Я благодарна вам за вчерашнее, - проговорила она почти шепотом, и Владимиру до дрожи захотелось прижать любимую к груди, покрыть поцелуями милое личико, белокурые локоны, крупными завитками спускающиеся к плечам, прильнуть к желанным губам, без слов рассказывая о том прекрасном, сияющем, волшебном чувстве, что живет в его сердце. Корф поднялся и плавно приблизился к девушке. - Вы совсем не доверяете мне? – в его тихом вопросе была слышна горечь, грусть и немного надежды. Анна с опаской поглядывала на него, всё дальше и дальше отступая к комоду. Разве он позволил ей хоть когда-то довериться ему? Никогда… Ни разу! И не он ли напоминал при каждом удобном случае, кем считает обласканную отцом крепостную? - Простите, но я не думаю, что смогла бы довериться вам, Владимир, - осторожно начала красавица, - да вы и сами… Договорить не удалось. Нестерпимый жар опалил губы, не только запрещая произносить слова, но и лишая способности мыслить. Анна даже не сразу поняла, что это Владимир, в короткое мгновение оказавшись непозволительно близко, накрыл ее рот поцелуем. Испугалась она не сразу. Лишь после того, как, к стыду своему, ответила настойчивому требованию мужских губ… Где-то на самом краю сознания яркими отблесками завоеванной победы горело ликование – именно в его объятьях неопытная возлюбленная впервые познала сладость настоящего поцелуя. Но едва ли Владимир мог спокойно размышлять сейчас о чем-то. Хрупкая девушка в его руках затмила весь мир, заполнила собой каждый удар сердца, каждый уголок души. Забыв о прошлом и настоящем, молодой человек не мог оторваться от желанных уст. Только сейчас его жизнь обрела смысл, утраченный много лет назад вместе с благосклонностью лучистых синих глаз забавной малышки. Пьяный от счастья, барон не сразу понял, что нежные ладошки упираются в его плечи, пытаясь оттолкнуть. Потом же недоуменно заглянул в раскрасневшееся личико Анны, всё еще не разжимая рук. - Отпустите меня! – она отчаянно старалась, чтобы слова звучали грозно, но на самом деле с трудом преодолевала смущение. Владимир вдруг улыбнулся незнакомой девушке грустной улыбкой. - Анечка… - а потом порывисто обнял её, прижался щекой к виску и зашептал у самого ушка, - девочка моя, неужели ты поверила? Всем грубым речам и колкостям, показному презрению? Глупышка… Разве я могу ненавидеть тебя, Аня? Разве это вообще возможно? - Прекратите немедленно! – перебила его красавица и забилась, отчаянно вырываясь. Бежать от него – как можно дальше, как можно быстрее, пока достанет сил! Бежать не от холодного презрения – к этому привыкла уж за столько лет – но от нежности в голосе, от ласковых рук и горячего дыхания, от томящего жара, от поцелуев, на которые хочется отвечать помимо воли. Бежать, бежать, бежать… Запыхавшаяся, уставшая и напуганная собственными чувствами, Анна остановилась нескоро. Оглядевшись, поняла, что забежала вглубь сада. Раскинувшаяся вокруг осень живописала привычный пейзаж щедрыми красками, не скупясь на червленое золото и приглушенные багряные тени. Среди всей этой безмятежной роскоши у пруда притаилась скромная беседка, уже присыпанная опавшей листвой. Подобрав пышный подол, девушка шагнула на невысокую ступеньку. Старые доски скрипнули под ногой, от деревянной скудной мебели внутри повеяло замшелостью и гнилью. Не слишком заботясь о пыли на скамье, Анна присела и замерла. Некстати вернулось в памяти только что пережитое: поцелуй Владимира, бережные объятья, горячечный шепот… Прохладные ладошки прижались к пламенеющим щекам, и красавица даже не заметила, как из-за деревьев показался одинокий всадник… Молодой барон еще несколько минут стоял посреди гримерки, пораженный. Вернее, сраженный наповал маленькой девушкой с золотыми волосами, любовь к которой отрицал и отвергал столько лет. До сих пор не верилось, что она ответила на его поцелуй, но это ведь было правдой! Владимир перебирал в памяти череду сладких мгновений: первое несмелое своё прикосновение к мягким губам, легкий ответный трепет девичьего тела и тихий вздох, смешавшийся с мужским дыханием в тот момент, когда Анна приоткрыла ротик, уступая его напору. Отныне всё должно поменяться! Сейчас же следует поговорить с ней, как угодно, всеми правдами и неправдами убедить строптивицу в своих чувствах. Ей ведь… он ей тоже небезразличен – Владимир мог бы поклясться честью, что это так. Стало быть, какого черта скрываться, прячась друг от друга за ворохом театральных масок? Решительным шагом Корф направился на улицу, уверенный отчего-то, что возлюбленная решила прогуляться. Его догадки оправдались. - Барышня побежали к пруду, - пробасил Григорий, выпрягая лошадей из повозки, и махнул рукой в указанную сторону – видимо, для пущей уверенности, взволнованно поглядывая на помрачневшего барина. Владимир действительно немного заволновался. Заброшенная беседка у старой хозяйской купальни была весьма уединенным местом, а в свете вчерашних событий оставлять Анну одну надолго ему не хотелось. Силой заставляя себя сдержаться и не побежать, барон направился к пруду в поисках девушки. Но в один короткий миг осенний тускнеющий вечер превратился вдруг в непроглядную ночь. Да, Анна была в беседке. Не одна… С Репниным… И губы князя тянулись к ее нежным губам… Еще хоть миг смотреть на чужой поцелуй Владимир был не в состоянии… Михаил уже ощущал на губах сладость первого поцелуя прекрасной девушки, сидящей рядом, когда она совершенно неожиданно отодвинулась и укоризненно взглянула на князя. - Простите… - неловко улыбнувшись, Анна поправила непослушный локон. Нежный голос звучал так же мягко, как и прежде, но всё равно в нем что-то неуловимо изменилось. И от этой перемены по непонятной причине Михаилу стало не по себе. Молодой человек вежливо склонился к хрупкой ладошке, сетуя в душе на вовсе нехарактерную для себя поспешность и пылкость. - Вам не за что извиняться, Анна, - виновато сорвалось с губ. – Я слишком тороплю события… должно быть… Ему ответом был благодарный взгляд светлых девичьих глаз и очаровательный румянец смущения на щечках. Впрочем, кроме этого, - отчетливо понял Репнин – красавица больше не намеревалась как-либо поощрять его или позволять чрезмерные вольности. По крайней мере, пока… Меж тем заметно похолодало, и Михаил, неодобрительно покачав головой, предложил озябшей барышне вернуться. За разговорами и остроумными шутками князя Анна даже не поняла, когда узкая тропинка на удивление быстро вывела их к барскому дому. Успел отгореть над землею яркий осенний закат, так что высокие окна угрожающе темнели на фоне светло-желтых стен. Иван Иванович, опираясь на трость, что-то оживленно растолковывал рослому конюху Никите, очевидно, посвящал несловоохотливого парня в тонкости предстоящего спектакля. Анне не понравилось учащенное и тяжелое дыхание опекуна, девушка поспешила к нему, заботливо поддержав под руку. - Может быть, вернемся в дом, дядюшка? - Конечно, Аннушка, конечно, - старик расплылся в блаженной улыбке, лишь на миг нахмурился, многозначительно взглянув на дворового, и снова повернулся к юной воспитаннице. – А где ты была, девочка моя? Гуляли с господином Репниным? В глазах барона заплясали лукавые искорки. Видно было: он благодушно радуется счастью своей любимицы и вовсе не против нежной дружбы князя с нею. Это наблюдение воодушевило поникшего, было, Михаила, но, помня сдержанность Анны в беседке, он поспешил уклониться от темы, словно мимоходом поинтересовавшись: - Иван Иванович, вы часом не видели Владимира? У меня к нему разговор. Старик пожал плечами. - Бог знает, где носит этого упрямца. Никитка, ты сына моего не видел? - Видел, как же, барин, - парень по-прежнему мял в руках шапку. – В аккурат перед тем, как вы позвать меня велели, Владимир Иванович прибежал в конюшню чернее ночи, приказал Грома оседлать и ускакал во всю прыть. Только куда, не могу знать. Конюх развел руками и, подчиняясь повелительному жесту хозяина, направился восвояси. Бросив влюбленный взгляд на хрупкую воспитанницу барона Корфа, он в который раз посетовал на горькую судьбину холопа: даром, что век воли не видать, дак еще и князь заезжий вот-вот увезет, отберет единственную любовь… Прислуга уже подавала ужин, повеселевший барон делился с Михаилом воспоминаниями о наполеоновской кампании, князь же увлеченно рассказывал о Кавказе, заставляя Ивана Ивановича то и дело хмуриться, жалуясь, что родной сын никогда не бывал с ним столь откровенен. Обоим мужчинам, в общем-то, не было нынче дела до присевшей у рояля грустной Анны. Она сперва хотела сыграть, но звуки не сплетались в единство торжествующей мелодии, да и привлекать к себе лишнее внимание девушка тоже не желала. Откуда взялась непонятная грусть? Что так тревожно нашептывает сердце? Она не знала… Как и того, куда отправился на ночь глядя молодой барон. Владимир всегда был горяч и порывист, Анна боялась в нем вечно горящего, неистового пламени, но какая-то часть ее души неудержимо стремилась быть поближе к этому огню, не слишком близко – чтобы не обжечься, но лишь согреться в приятном тепле. Сначала пытаясь поддержать за столом светскую беседу, а потом и в одиночестве своей спальной, девушка думала о ветреном красавце, напрочь лишившем ее покоя одним-единственным неожиданным поцелуем. Даже сон бежал от этих мыслей, студеная зимняя вьюга свирепствовала за окном и билась в висках учащенным пульсом. Только Анна никогда бы не позволила себе, позабыв приличия, незаметно подойти к хозяйской спальне и проверить, вернулся ли Владимир с прогулки. Предчувствие беды, подспудное ожидание плохого не давало заснуть до утра, потом сморило тревожным сном, но даже открыв глаза от ярко серебрящегося за окном свежего снега, Анна снова не могла думать о чем-либо другом. Как можно?! Она ведь влюблена в Михаила… Нежный и внимательный, князь полностью занимал ее мысли с первой минуты знакомства. О нем мечтала, пряча в подушке пламенеющее лицо, его ждала, надеясь на помощь и защиту от назойливого управляющего, для него играла, переливая чувства юной Джульетты в свои собственные и смешивая их, как краски на палитре. - Я люблю Мишу, люблю! – настойчиво проговорила сама себе и не сдержала грустного вздоха. Ведь если так, почему не его теплый взгляд, а серые глаза Владимира Корфа пригрезились в сегодняшнем сне? И сильные руки молодого барона прижимали испуганную девушку, как тогда, в гримерке, его губы обжигали частыми лихорадочными поцелуями, а затем шептали нежности и сладкие признания… С прискорбием красавице приходилось признать: она совершенно запуталась. С этим неутешительным выводом Анна поспешила вниз распорядиться о завтраке, но, по обыкновению своему, сначала решила заглянуть в кабинет, чтобы поприветствовать дядюшку, желая ему доброго утра. - Владимир! Молодой человек прервал свои невеселые рассуждения, не без удивления взглянув на растрепанную девушку, стоящую перед ним. - Лиза? – он торопливо встал, подходя к ней, некогда – подруге по детским играм, упорно добивающейся его внимания, ставшей затем сговоренной невестой, сейчас же – столь далекой, столь непохожей на ту, другую, что влекла и манила, о которой грезил, которую по-настоящему любил… Ну вот, снова Анна! Всегда и везде, во сне и наяву – одна Анна! Раздраженно чертыхнувшись сквозь зубы, Корф обнял княжну Долгорукую за плечи, заставляя посмотреть ему в глаза. - Лизанька, что стряслось? – поникшая фигурка выдавала горе девушки, дрожащие на ресницах слезы были красноречивее любых слов, но оттого еще быстрее стоило узнать причину, приведшую Лизу в поместье соседей. Наконец, преодолев слабость и немного успокоившись, княжна тихо сказала: - Маменька сосватала меня, - ее голос неожиданно дрогнул, - выдает за господина Забалуева… - За Андрея Платоновича?! Она кивнула, беспомощно обмякнув в мужских руках. Владимир едва ли верил услышанному. Нет, для него отнюдь не было секретом, что в последнее время княгиня Марья Алексеевна не жаловала его в качестве будущего зятя. Да и не удивительно, она ведь затеяла эту дурацкую тяжбу с поместьем, даже сумела посулить Карлу Модестовичу достойную плату – раз тот осмелился на кражу документов и ложь! Но отдать дочь за мерзкого ехидного старика… Невероятно. Немыслимо! Барон неловко погладил Лизу по спине, пытаясь успокоить. И вдруг девушка вскинулась в его объятьях, обвила руками шею и горячо зашептала: - Володя, давай уедем! Сбежим нынче же и тайно обвенчаемся в какой-то неизвестной заснеженной церквушке! Володенька, любимый, не оставляй меня, не отдавай меня ему, я не смогу… Не смогу… Лиза принялась осыпать поцелуями лицо мужчины, даже без страха прикоснулась к крепко сжатым губам, но разочарованно всхлипнула, потому как они остались безучастны. Владимир решительно отвел тонкие руки, усадил девушку на диван и, поспешно подав воды, опустился рядом. - Прости меня… - он покаянно опустил голову, готовясь к трудному объяснению, но княжна не стала выслушивать лишних слов. - Всё понятно… - покачала головой, до боли становясь сейчас похожей на свою мать. – Можете… не продолжать… господин барон… Она так же быстро покинула кабинет, как и появилась в нем, оставив за собой неприятно осевшее в душе Владимира чувство вины и невольного предательства. Разрываясь между словом, когда-то данным Лизе, и мучительной, но признанной, наконец, любовью к собственной крепостной, барон шумно выдохнул. Он не нужен Анне, увлеченной князем, и почудившееся в лучистых глазах любимой ответное чувство – лишь плод его воображения. Так не лучше было бы разорвать сей замкнутый круг, отпуская из клетки своих мыслей милую хрупкую птичку? Не следовало ли принять предложение княжны, спасая ее от ненавистного брака? Так и не найдя правильного ответа, молодой барон подошел к окну. За рекой сверкал на солнце свежий снег, яркие искры переливались, мерцая, и слепили глаза. Или, может, это образ хрупкой красавицы, возникший вдруг перед мысленным взором, затмил солнечный свет и лазурь неба, отдаленной болью бередит сердце?.. Видеть ее пытка, но не видеть – сущий ад. Корф тряхнул головой, сбрасывая оцепенение и хандру, потянулся и направился в столовую. - Долго спишь, Володя, - пожурил сына Иван Иванович, но тут же недовольно нахмурился. – Куда ты пропал вчера вечером? Владимир отмахнулся: - Да так, решил размять кости… - он старался, чтобы голос звучал обыденно и безразлично. Только бы не выдать, как острая ревность разрывает всё внутри, и от этого горячо на сердце, и ничем ни унять, ни заглушить, ни потушить снедающий огонь. Анна, целующая Репнина в уединении осени и беседки, - ненавистное воспоминание ранило с новой силой. Вынуть бы память… Выбросить бы из души любовь… Но, право слово, как?! И где же… Молодой человек, лениво развалившись на стуле, проводил взглядом подавшую завтрак горничную и небрежно поинтересовался: - Отец, тебе, часом, не известно, где Мишель? Я полагал, свидимся за столом, однако… - он развел руками. - Дела, дела… - барон прикрыл глаза, мечтательно улыбнувшись чему-то своему, - было время, и мы сломя голову спешили исполнить приказ… - О чем вы? – нетерпеливо повысил голос Владимир. – Репнина вызвали в столицу? Иван Иванович кивнул: - Именно так. Князь искал тебя еще вчера, но не дождался, отбыл нынче на рассвете. Вдруг старик, будто вспомнив о чем-то, обеспокоено схватился за колокольчик. Прибежавшая на требовательный звонок Полина опасливо покосилась на молодого хозяина, но не преминула игриво вильнуть бедрами, проходя мимо него. - Барышня еще почивают, - неохотно протянула она, - передали, что плохо себя чувствуют и не желают завтракать. В каждом слове служанки скользила неприкрытая враждебность, зависть на грани ненависти, о которой знали все в доме. Полька на дух не переносила воспитанницу барина, всячески старалась показать, что думает о крепостной выскочке, бог весть за какие достоинства получившей невиданно щедрые милости. Иван Иванович один, казалось, не хотел обращать внимания на открытую неприязнь к Анне, на мерзкий шепоток за ее спиной. Вот и сейчас, разочаровано разводя руками, он вздохнул: - Жаль, очень жаль… Я так мечтал, чтобы Анечка сыграла нам после завтрака… Добродушно кряхтя, старик отпил глоток вина. Владимир же несколько обеспокоился. Почему девушка не спустилась? Нездоровится… С чего бы – ведь вчера вечером она была счастлива, влюбленными глазами смотрела на обнимающего ее пылкого князя! Корф с трудом подавил едва ли не звериный рык. Он не видел тогда глаз Анны. Но отчего-то был уверен: именно так, с искрящейся радостью, открыто и доверчиво, она взирала на избранника. А сегодня… Что изменилось? Что произошло ночью? Или же… Репнин обидел ее? От одной подобной мысли Владимир похолодел, сами собою стиснулись кулаки, побелели напряженные костяшки пальцев. До самого окончания трапезы молодой человек нетерпеливо ерзал на стуле, буквально проглотил обжигающий кофе, не чувствуя привычного вкуса. Кивком головы спросив у родителя разрешения покинуть столовую, он бегом направился на второй этаж. Всего несколько минут понадобилось на то, чтобы переодеться и немного освежиться. Пересилив страх, Владимир замер у двери возлюбленной. Сам же криво усмехнулся: ему ли бояться – боевому офицеру, прошедшему пекло Кавказа? Только подобные мысли не помогли унять бешено частящее сердце, рука так и не решалась постучать в запретную дверь. Наконец, барон неловко кашлянул, стукнул пару раз и позвал: - Анна! – позвал, всячески скрывая охватившее его волнение. Воображение уже рисовало светлый образ белокурой красавицы, смущенно глядящей на него широко распахнутыми серо-голубыми глазами, - Анна, вы здесь? За высокой дверью притаилась тишина и безмолвно увещевала молодого человека удалиться. Но он отбросил самое подобное предположение. Сомнения и страхи нахлынули с новой силой, заставляя постучаться к девушке более настойчиво. В его властном тоне постороннему могло бы даже показаться раздражение: - Анна?! Вдруг в комнате что-то негромко стукнуло, чуткий слух донес до Владимира, как легко скрипнула кровать, и голос Анны, блеклый, безжизненный, словно опавшая по осени пожухлая листва, устало попросил его: - Уходите… Как бы ни так! Корф уперся ладонью в стену, стиснул зубы, чтобы ненароком не сорваться на крик. - Я не уйду, Анна, - произнес четко, по-военному чеканя слова, будто шаги на плацу. И не поверил собственным ушам, когда что-то глухо ударилось о дверь, как если бы в нее чем-то с силой запустили. Не успев подумать, что он творит, Владимир рванул изящную резную ручку, но женский голос, еще более чистый, хрустальный – звенящий от подступивших слез повелительно приказал: - Убирайтесь! Уходите немедленно! Потом на несколько мгновений воцарилось молчание. Барон прислушался. Сердце вздрогнуло, когда из спальной донесся негромкий всхлип. Стало быть, не сдержалась… Заплакала… Он толкнул дверь с большей силой. - Открой, Аня! - Видеть вас не могу, - раздалось надрывно, хрипло. – Никогда… никогда больше не приближайтесь ко мне! Озадаченный, Владимир уже был готов вышибить неподатливую дверь и выяснить, что же так расстроило красавицу. Но рядом раздалось строгое покашливание. - Володя, изволь объяснить, что за бесчинство ты тут устроил. Иван Иванович, хмуро сведя брови, воззрился на сына, нервно постукивая тростью. Молодой Корф гордо вскинул подбородок. - Мне нужно поговорить с Анной. - Но если Анечка не хочет с тобой разговаривать? – возразил барон, мягко подтолкнул Владимира вперед, подальше от запертой двери, и продолжил глухим шепотом. – Оставь ее в покое! Дай девочке побыть наедине с планами и мечтами… - О каких мечтах вы толкуете, отец? – Владимир чувствовал, что начинает закипать. – Если об этих глупых любовных грезах, в коих Мишель представляется Анне эдаким героем ее снов, то сему не бывать! Никогда! Упрямые губы плотно сжались, не желая сложиться в привычную насмешливую ухмылку. Прежние упреки снова произносились, перегоняя друг друга, но теперь Владимир понял, наконец: истинной их причиной была вовсе не глупая детская вражда, не обида на крепостную, недостойную подаренной ей жизни, посягнувшую на чужое место. Всему виной была одна только ревность: к отцу, которому изо дня в день предназначались любовь и улыбка Анны, к роялю, клавиши которого рассказывали волшебством музыки о легких прикосновениях тонких девичьих пальчиков, черт, даже к конюху Никитке, провожающему красавицу щенячьим взглядом еще с отроческих лет – ведь с незадачливым холопом юная воспитанница барина была куда приветливей, нежели с его сыном. А теперь вот Репнин… Лучший друг, так некстати появившийся сейчас, когда Владимиру стало невыносимо от себя самого скрывать правду сердца… Или же всё дело в князе? Не познакомь его с Анной романтик-случай, не вскипела бы в крови яростная ревность, и тогда, возможно, молодому дворянину не хватило бы отваги признать, что он влюблен. Влюблен – безнадежно и давно, в собственную крепостную. От мрачных раздумий оторвал наставительный голос отца: - Не вздумай! – Иван Иванович гневно сверкнул глазами. – Не смей даже помыслить о том, чтобы разрушить Анечкину жизнь! Не то… я уже предупреждал тебя давеча, нынче позволь напомнить: еще одно слово, угроза или недовольный взгляд – мигом перепишу завещание! Топнув ногою, дабы подтвердить серьезность своих намерений, старый барон удалился в библиотеку. Молодому же не оставалось более ничего, кроме как, ругнувшись сквозь зубы, отправиться восвояси с непреодолимым желанием напиться до беспамятства. Анна, замерев, еще некоторое время прислушивалась к спору, доносившемуся из коридора. Потом мужчины, видимо, отошли дальше, и девушка смогла расслабленно выдохнуть. Она снова уткнулась мокрую от слез подушку и не сдержала судорожного всхлипа. Глупая… Господи, какая же она глупая! Мало того, что едва ли не нырнула с головой в губительный запретный омут, так еще несколько мгновений назад, как на духу, открыла перед насмешливым циничным взглядом Владимира свою израненную душу… Она-то думала, что он не смеется над ней! И трепетала даже от тени воспоминания о недавнем поцелуе! На самом же деле горячие губы красавца-барона оказались лишь обманом, умелой обольстительной ловушкой для неопытной барышни, позволившей себе забыть о его холодном жестоком сердце. Только от чего же так больно в груди, и нечем дышать, и даже жить, кажется, не за чем – с того самого мига, когда, заглянув несмело в кабинет, Анна увидела молодого барина с княжной Долгорукой. Он обнимал Лизу, страстно целуя в губы, воспоминания о его прикосновениях тут же отозвались в теле новым жаром. Но на сей раз, сладкие, дурманящие, сведшие с ума, его поцелуи предназначались не Анне. Другой… Всё верно – так должно быть, ведь Владимир Иванович с Лизаветой Петровной уж давно сговорены. Возможно, и пожениться успели бы, не отбери коварная смерть старого князя столь неожиданно. Но прошел год, и влюбленные, наверняка, готовятся к свадьбе, и Владимир, бережно прижимая невесту к груди, успокаивает ее тихим бархатным шепотом. Владимир… Что ему до чувств той, кого привык считать фальшивкой и стекляшкой? Век бы не видеть его, не знать, не слышать голоса, от которого внутри всё замирает в страхе. В страхе ли?.. Анна шмыгнула носом и повыше натянула одеяло, окончательно утвердившись в решении не выходить сегодня из своей комнаты. *** Владимир отсутствовал до глубокой ночи. Сначала снова топил боль и разочарование в бешеной скачке, затем осел за столом в трактире, поверяя душевные терзания и тайны графину грубой работы, в водке топил тысячи вопросов, возражений и упреков – и столько же бессвязных признаний. Как он доехал после всего до родного дома – то лишь Богу известно. На ощупь добрался до собственной спальной – ведь перед глазами стояла мутная зеленоватая пелена, не хотелось ни думать, ни вспоминать. Ничего не хотелось… тихий сумрак знакомой комнаты показался каким-то зловещим, чужим, даже диким, и по углам залегли странные пугающие тени. Молодой человек, в чем был, завалился на постель, с тихим стоном и огромными усилиями перевернулся на спину, смежил отяжелевшие веки и решил отчего-то, что завтра непременно решится его преступная судьба. Преступная… Уже во сне барон криво усмехнулся, следуя своей давнишней привычке: да, он преступник. Самый ужасный из всех живущих, и должен понести наказание. Ибо нет прощения тому, кто предал самое себя, отказавшись от единственной любви ради того, что так мало и ничтожно по сравнению с ней. Утро принесло головную боль и горькие слезы – даже сам не заметил, как они катятся из глаз. Владимир уперся ладонью в ровную поверхность стены у окна. В последний раз он плакал в день смерти матери – и вот снова непомерным грузом лежащее на душе раскаянье отозвалось новой болью, разрывая влажной грустью пелену хмельного глубокого сна. Привести себя в порядок вышло довольно быстро: сказывалась военная привычка. Сменив привычный серый френч на лучший сюртук, затейливо повязав шейный платок, будто какой-нибудь столичный франт, Корф оглядел себя в зеркале. Отбросил волосы со лба и уверенно шагнул к двери. Нынче Анна обязана будет с ним поговорить! Он просто не отпустит девушку, пока не дождется ответа: есть ли у него, жестокого хозяина, хоть малейший шанс выиграть у Репнина жестокую дуэль за благосклонность её сердца? Если да – он докажет Анне, что способен сделать ее счастливой. Докажет так – у хрупкой красавицы не возникнет и тени сомнения в этом! Если же нет… Об этом как раз думать совершенно не хотелось. Все чаянья и глупые мечты разбились в один миг. Быстрым шагом проходя по коридору, барон бросил мимолетный взгляд на дверь в спальную возлюбленной и, заметив узкую щелочку, не совладал с желание увидеть девушку – хоть мельком, хоть тень ее, мелькнувшую за ширмой. Вопреки ожиданиям, комната оказалась пуста. Оставленные хозяйкой, вяли в вазе у изголовья кровати пышные осенние цветы, да легкий ветер, ворвавшийся в приоткрытое окно, теребил занавеску, да тишина разливалась малиновым звоном в воздухе, напоенной ароматом ванили и лавандовой воды. Уже вознамерившись покинуть девичью спальную, Владимир провел кончиками пальцев по прикроватному низкому столику, вдохнул запах цветов – и вдруг заметил ее! Она лежала на кровати, почти полностью прикрытая покрывалом. Оттого молодой человек не сразу заметил записку, писанную «мой прекрасной богине» аккуратным почерком Мишеля Репнина. Рука одернулась, как от огня, потом же Владимир решительно наклонился и подобрал записку, помедлил немного, но все же пробежался глазами по строкам. «Мой дивный ангел! Я знаю, что мог напугать вас вчера, и моё сердце обливается кровью. Оттого нижайше прошу, нет – умоляю не отказать мне в этой встрече. Занятый порученным расследованием, я вынужден был отлучиться в столицу, и в разлуке понял, насколько вы дороги мне. Каждая минута без вас – бесконечный ад. Анечка! (я заранее прошу простить мою дерзость, но не желаю называть вас иначе) Анечка, нынче утром я имел разговор с вашим опекуном Иваном Ивановичем Корфом. Набравшись смелости, я просил у барона вашей руки и получил согласие, вместе с уверениями в вашем благородном происхождении, до которых мне, право слово, нет никакого дела! Ведь я люблю вас! Люблю всей душой и жду…» Строки вдруг погасли – так от порыва ураганного ветра гаснет в один миг робкое пламя свечи. Анна уже с князем – не с ним… Владимиру достало сил схоронить записку там же, где и нашел ее, – под тонкой шелковой тканью. Пусть счастливая невеста, вернувшись, прочтет любовное послание будущего супруга и снова светло улыбнется. Отсвет той ее улыбки, отразившись солнечным зайчиком от оконных стекол, скользнет на улицу, взлетит в воздух и возможно прикоснется неосторожно к губам мужчины, для которого не осталось в этом мире ни счастья, ни надежды. А что же осталось? Барон вышел, осторожно притворив за собой дверь, и вскинул подбородок, приняв, наконец, мучительное решение. Ему осталось спасти девушку, готовую верно и вечно любить его, от ненавистного нелепого брака… *** - Случилось чего, Аннушка? – Никита, неловко переступая с ноги на ногу, возвышался над маленькой девушкой, не сводя с нее глаз. Конюх Корфов, надо сказать, совершенно случайно забрел в эту часть господского парка по поручению старого барона. Сюда вообще мало кто ходил даже в живописные летние вечера – уж слишком низко свисали неухоженные ветви, слишком грузной тяжестью давила густая листва. И уж тем более не привлекали заросшие тропинки в осеннюю неприглядную серость. Оттого, встретив в этой глуши Анну, парень весьма удивился. Но красавица тихо вздохнула и едва заметно повела плечом. - Всё в порядке, Никита, - нежный голосок звучал тихо и торжественно под рваной сенью почти полностью осыпавшейся листвы. – Я просто… мне… подумать мне надо было… Девушка явно смешалась под пристальным взглядом и отвела глаза. - Подумала? – поинтересовался конюх, немного настойчивей, чем следовало бы. Она ответила слабым кивком головы и тут же заторопилась к поместью. Сразу же у входной двери Анну едва с ног не сбила бойкая Полина. Как всегда, окатив соперницу презрением, горничная лукаво подмигнула подоспевшему Никите. - А позови-ка мне Гришку, - бесстыдница, не стесняясь, откинула назад толстую русую косу, выставляя перед мужчиной пышную грудь. – Помощь, скажи, нужна, а то мы с Варькой можем на кухне-то не справиться. Анна насторожилась. Словно кольнуло что-то в груди, заставило, задержав дыхание, осторожно спросить: - Поля, а в чем дело? – и дружелюбно предложить собственную помощь. - А ты-то чем поможешь? – недовольно фыркнула Полина, и ее глаза опасно сузились, выдавая повадки хищницы. – Разве только кур будешь ощипывать к праздничному столу… - А что хоть празднуем? – Никита уже озадаченно чесал затылок. – Аннушка, разве, в театры поступила? Горничная снова презрительно скривилась, так будто Анна и не стояла рядом с нею, внимая каждому слову: - Вот деревенщина! Да что мне Анька?! Барин наш молодой, Владимир Иванович, поехал нынче жениться! Уже с новой барыней Лизаветой Петровной вернется. - Неужто… - недоверчиво потянул конюх и удивленно провел глазами поспешно скрывшуюся в доме Анну. Она бежала, не разбирая дороги, и поняла совсем скоро, что нет сил добраться до своей комнаты. Да и в уютной теплоте Вариной кухни тоже не спрятаться – ведь добрая женщина, наверняка, только и говорит, что о венчании молодого хозяина! А слушать об этом – невыносимо, и так больно: сердце сжимается и застывает сгустком крови в горле. Как же тяжело принять простую, как мир, правду: любимый женится на другой. «Я люблю его! Люблю! Я всегда его любила!» - впервые подумала вдруг Анна, чувствуя, как острые шипы этой мучительной неразделенной любви впиваются в грудь. Жестокий, не ведающий милости, живущий лишь ненавистью к ней, хозяин в одночасье забрал и это – душевный покой, наивную глупую веру в то, что презренная крепостная никогда не чувствовала к нему чего-то, кроме страха. Не поцелуй ее Владимир тогда – так сладко, так жарко – девушка была бы счастлива спокойной уверенностью в своем безразличии. Но прикосновения настойчивых мужских губ не просто разбудили сердце – они разбудили саму Анну, поведали ей нечто, скрытое в тумане ночных грез, в запретных мечтах и мимолетных видениях. Убранная гостиная вдруг поплыла перед глазами, слезы дрогнули на ресницах, блеснули в лучах заходящего солнца и покатились по щекам, соленые, как грусть, горячие, как боль. Девушка закрыла лицо руками, уже не пытаясь унять приглушенных рыданий, и совсем уж издалека услышала заботливый голос: - Аннушка, девочка моя! Тебя кто-то обидел?! Она подняла глаза на Ивана Ивановича, хотела поприветствовать его, ведь не видела с самого завтрака, только с дрожащих губ сорвался один лишь всхлип. - Ну, полно, полно, - старый барон присел рядом и по-отечески потрепал девушку по плечу. – Расскажи, кто это был, Анечка. Казалось, красавице удалось унять слезы, но она по-прежнему молчала, не поднимая глаз, и старик нахмурился. - Это был… - он помедлил самую малость, как бы решаясь высказать предположение, - Владимир? Это был ОН? Анна встрепенулась: - Ну что вы, дядюшка? Владимир… Иванович тут совершенно не при чем! - А при чем же я, по-вашему? – насмешливо послышалось от двери. Иван Иванович, взволнованный и недовольный, и его заплаканная воспитанница одновременно повернулись на голос. Владимир ответил обоим прищуренным застывшим взглядом. - Так о чем речь, отец? – он ухмыльнулся, опуская глаза, и, словно размышляя, добавил: – А, может, вы просто обвинили меня по привычке? Полноте, разве в этом доме хоть кто-то еще может сотворить что-то неугодное и недостойное? - Володя! – сурово окликнул его отец, - прекрати и скажи лучше: это правда? То, что ты решил обвенчаться с Лизанькой? Молодой барон запрокинул голову, устало выдыхая: - А вы-то об этом откуда знаете? - Полина сказала, что ты Григорию велел седлать… Впрочем, неважно! – Иван Иванович заметно оживился, - когда же свадьба? Неужто и впрямь сегодня? Анна застыла в ожидании его ответа, борясь с отчаянным желанием зажать уши руками, зарыдать, а то и просто сбежать, оставив господ наедине. Но тем неожиданней прозвучал ответ: - Свадьба и правда была сегодня, но не я женился на Лизе. Барон воззрился на сына с таким неподдельным удивлением, что молодой человек невольно улыбнулся, и с этой же легкой полуулыбкой встретил теперь уже недовольный взгляд отца. - Напрасно, Володя, - Иван Иванович покачал головой. – Лиза – замечательная девушка и стала бы тебе достойной женой. Ах, разве он не знал этого?! Разве не повторял себе всю дорогу до церкви, горяча коня? Она – достойная, милая, любящая! Она весела и столь трогательна в своей бесшабашной веселости! И пусть она – не Анна, но разве не сможет он хоть когда-то изжить невозможную любовь, отдаваясь мирной семейной жизни?.. Когда вошел в церковь, прерывая венчание, был еще уверен: сможет. А потом все пало прахом. Под пристальным взглядом облаченной в свадебное платье подруги, под суровыми вопрошающими взглядами святых он не смог найти в своем сердце даже малую крупицу любви к этой девушке. И не смог солгать ей. Не смог… Владимир тряхнул головой, прогоняя недавние воспоминания. - Вы правы, отец, во всем правы. Но я не могу жениться на Лизе. – Серый взгляд его сверкнул огнем, скользнул по комнате и остановился на Анне, вжавшейся в угол дивана. – Не могу… потому что люблю другую девушку. Он не сводил с нее горящих глаз, и прожигал, и покорял, и звал за собою, и обещал исполнение всех желаний, всех грез, и заставлял забыть обо всем на свете, повинуясь невообразимо страстной чувственной магии. Он словно шептал ей: «Доверься… Доверься, девочка, и иди за мною – туда, где нет презрения и вражды, где небо светло и чисто, и слепящей лазурью раскинулось над землей, туда, где я буду любить тебя, где ты будешь любить меня, позабыв все страхи и сомнения, не думая о суровой правде реальности…» Анна поняла это всё, и новые слезы, на сей раз счастливые, умытые последней радостью осеннего умирающего солнца, хлынули из глаз, оставляя влажные дорожки – подобно ручейкам – по щекам. Владимир недолго смотрел, как вздрагивают хрупкие плечи, как пальчики прижимаются к губам, сдерживая всхлип. Позабыв о присутствии почтенного родителя, он бросился к своей красавице, чтобы унять ее недоверие и боль, хотел лишь обнять тонкий стан, притягивая девушку к груди, но не сумел сдержаться. - Аня, - слетело с губ тихим шепотом, шелестом, заклинанием, - не плачь, не плачь, Анечка… Лихорадочные поцелуи собрали соленые капельки слез со щек и влажных ресничек. Владимир стиснул возлюбленную, боясь хоть на короткий миг отпустить ее от себя, склонился к лицу и, теряя голову, прильнул к маленькому ротику. Занятые друг другом, молодые люди не сразу услышали недовольное покашливание. Когда же Владимиру достало сил оторваться от желанных губ и взглянуть на отца, брови Ивана Ивановича были сурово сведены. - Извольте объяснить, что сие означает! – сын отчетливо понял: старый барон сдерживается, как может, чтобы не сорваться на крик. – Немедленно отпусти Анечку. Девушка испуганно замерла и теснее прижалась к возлюбленному, в страхе, что он, согласившись с родителем или же просто не желая нарушать отцовскую волю, разожмет руки, выпуская ее, оставляя. Все опасения развеял уверенный его голос: - Никогда! Прищурившись, Владимир чуть наклонил голову и выжидающе взглянул на отца, готовясь до конца отстоять свое право на счастье. - Я не отпущу ее, папа, и никогда никому не отдам. Она моя! – последнее молодой человек произнес раздельно и четко, давая понять, что уже принял решение, сделал собственный выбор. А затем повернулся заставил смущенную красавицу поднять лицо и негромко спросил. – Ты ведь согласна? Ты пойдешь за меня, Анечка? Напрягся в ожидании ответа, когда милые глазки взглянули затравленно и с толикой испуга, пытаясь не обращать внимания на то, как побледнел и покачнулся взволнованный отец. Анна еще долго не отвечала на его безумное, немыслимое предложение, но сияющие глаза, подрагивающие от радости уголки губ, пламенеющий на щечках румянец не могли скрыть: чувства барона взаимны! Он победно улыбнулся, склоняясь к маленькому ушку. - Принимаю молчание за ваше согласие, сударыня, - горячее дыхание мужчины едва ли не жаром пламени опалило нежную чувствительную кожу, и Анна не сдержала судорожного вздоха, когда сильные руки подхватили ее, обнимая и кружа. Голова тоже неожиданно закружилась, и все вокруг заплясало в восторженном колдовском танце, заставляя девушку крепче сплести пальцы на шее любимого, прильнуть к его широкой груди и бессвязно пролепетать: - Владимир… я… о, боже мой… Когда Иван Иванович хоть самую малость пришел в себя, его сын с разомлевшей и неприлично счастливой воспитанницей на руках уже успел скрыться за дверью библиотеки и недвусмысленно щелкнуть замком. Что ж, не следует мешать молодым, решившимся, наконец, на объяснение… Старый барон улыбнулся, устало обмахиваясь морщинистой ладонью на манер дамского веера. Вот и выросли дети… По-настоящему выросли, перестали прятаться в скорлупу своих глупых детских страхов от всего на свете. Он, несомненно, хотел этого, но разве думал, что ТАК всё обернется? Едва ли… Лучше так или хуже – одному Господу ведомо, Ему одному… И все в Его руках – и новые испытания, и бесконечное, безоблачное счастье влюбленных, нашедших друг друга. Отныне, успешно справившись с генеральной репетицией, отыскав в душах истинное чувство, они бережно пронесут его по жизни, ступая рука об руку, одаривая себя и мир вокруг чистотой взаимной любви. По истине, «The world’s a stage. And all the men and women merely players. They have their exits and their entrances…»* Удовлетворенно кивнув невидимому собеседнику, Иван Иванович бросил еще один быстрый взгляд на закрытую дверь библиотеки, осенил ее крестным знамением и тихонько покинул гостиную, направляясь к пустующему залу крепостного театра. Конец * «Весь мир театр, и люди в нем актеры. У каждого из них свой вход и выход…» (В. Шекспир)