Расстаться…

Автор: Скорпион Рейтинг: PG-15 Жанр: мелодраматическая зарисовка Герои: Анна, Владимир, Михаил Пейринг: ВА Сюжет: маленькая альтернатива после дуэли В жарко натопленной избушке свечи пылали так ярко, будто летнее солнце, щедрое, прекрасное, вернулось вдруг среди зимы, чтобы поздравить бывшую крепостную девицу Анну Платонову с долгожданной свободой. Вольная… Небольшая бумага, скрепленная печатью с гербом, с размашистой подписью барона Корфа внизу. Вольная… Она, Анна, вольная нынче – иди, куда желаешь, по своему усмотрению выбирай жизненный путь! Широкий, безоблачный, давно взлелеянный в девичьих несмелых мечтах, этот путь теперь открыт перед нею, и нет никого, ничего, связавшего с прошлым. Нет той руки, грубо ухватившей за локоть, что немым приказом остаться удерживала несчетное количество раз. От этого и невероятная легкость, что звенит в воздухе, и безрассудное желание петь, кипящее в крови… Белокурая красавица, немного взъерошенная, до сих пор дрожащая от всего, что довелось пережить за последние несколько дней, за последние несколько часов, уже не могла сдержать своей радости. Она беззаботно рассмеялась, бросив быстрый взгляд на сидящего напротив мужчину. - Миша.., у вас усы… - серые глаза засияли счастьем, тем простым, домашним, о коем раньше ей и грезить-то было запрещено. - От вина? – князь Репнин, притворно смутившись, потянулся за протянутым платком, с легким поклоном принял его из рук девушки и мечтательно улыбнулся. – О… Тот самый… Его однажды одна безрассудная особа оставила мне при нашей первой встрече… - Да… - Анна вмиг погрустнела, и в нежном голосе послышались тревожные нотки. – А совсем недавно одна дама передала его мне и сказала, что вы собираетесь на дуэль… Михаил пожал плечами, так, будто и не было ничего страшного, будто его жизнь и не висела на волоске сегодня днем. - Анна, но всё же обошлось…Всё страшное уже позади! – он подался вперед, ловя взгляд возлюбленной. Да только она не поднимала грустных глаз. - А… Владимир, - перед взором девушки вдруг явственно предстали двое соперников, застывшие на заснеженной поляне, и черное дуло пистолета между ними… - Как же было страшно, когда я увидела, что Владимир целится в тебя, и .. еще секунда – и… случится самое ужасное, я смогу навсегда тебя потерять… - Слава Богу, - голос князя звучал убедительно, твердо и уверенно, как всегда, - всё в прошлом: и пистолеты… и вольная… всё как во французских романах… Он медленно поднялся со стула, ленивым движением отбрасывая салфетку, и подошел к Анне, подал руку, без слов приглашая следовать за ним, маня, зовя, завораживая юную неопытную красавицу. Упоительная мелодия уже звучала в сердце, готовом навсегда покориться, отдаться, поклясться в вечной любви и верности человеку, светлым добрым рыцарем ворвавшемуся в ее жизнь, прервавшему вечный мрак лжи, к которому привыкла бывшая воспитанница барона Корфа. Прильнув к груди ласково обнимающего её Михаила, красавица прикрыла глаза: разве не этого она столько хотела, желала так страстно, что на всё готова была пойти, решиться ради живущего в душе чувства?! И вдруг – как удар грома прямо над головой, как ржавым ножом по кровоточащей ране… Анна вздрогнула. Она уже давно могла бы стать счастливой с любимым мужчиной, если бы не сжигающая, пугающая, отталкивающая ложь. Тогда она струсила – в последний момент струсила, предпочтя унизительный танец одному откровенному разговору – и думала, что потеряла Михаила навсегда. Но он вернулся, его любовь так же горяча, так же безбрежна, как и её собственная, и значит, страх должен уйти навсегда, и ложь… Анна поклялась себе: она больше не пустит ложь в свою жизнь, она больше не рискнет что-либо скрывать от дорогого ей человека. Так пусть же и сейчас вечерний сумрак за окнами затерянной в лесу избушки озарит свет правды! Анна немного отстранилась, делая неосознанный шаг назад, и неуверенно взглянула на князя. - Что-то не так, Анна? – Михаил, казалось. Был немного удивлен. А, быть может, раздосадован? В любом случае, он попытался скрыть свои истинные чувства, заботливо сжимая хрупкую девичью ладошку. – Если я… непозволительно дерзок, если слишком тороплюсь, одно ваше слово – и… - Нет! Миша… нет, - она опустила глаза, отводя руку, взяла бокал с вином и пригубила. Стало немного легче, настолько, чтобы продолжить. – Дело в том, что… Я должна вам рассказать… - Что ж, я слушаю! – Репнин принял важный вид, скрестил руки на груди, и прислонился к столу. - Вы… вам… - почему же так сложно выдавить из себя несколько простых слов, что лишь подтвердят, как сильно, как беззаветно она любит?! – Я хочу вам сказать, Миша… Вы должны знать правду о том, чем я хотела пожертвовать ради вас. Князь нахмурился. - Жертва… Снова эта жертва. Владимир тоже говорил о неком вашем поступке, но так и не удосужился объяснить, что имел в виду. Вы… тоже говорите об этом? Анна сжалась в комочек под пристальным взглядом карих глаз и лишь слабо кивнула в подтверждение. - И чем же, позвольте узнать, вы готовы были пожертвовать? – Михаил скептически изогнул бровь. Сбежать было некуда. Да и как, если сама она начала этот нелегкий разговор, если хочет остаться верной своему же слову? Да будет так: правда, одна только правда. Анна глубоко вдохнула, словно перед прыжком в воду с высокого-высокого обрыва – того, что за домом у реки, где даже в лютый мороз бурлят бездонные омуты, и тихо выдохнула: - Собой… Князь недоверчиво взглянул на девушку, так, словно не возлюбленная стояла нынче перед ним в отсветах горящих свечей, но незнакомка, чужая и далекая. - Что… вы имеете в виду? – запинаясь, произнес он, делая инстинктивно шаг назад. – Вы… хотите сказать, что… - Нет, Миша! – Анна замотала головой, тихо проговаривая слова оправдания. – Я… правда хотела… ради тебя, чтобы ты был жив… Я пришла к нему в спальню, но… Но ничего не было! Она вскинула глаза на Репнина, ища поддержки, понимания, утешения, и вздрогнула. В глубине всегда теплого и родного взгляда не было ничего, кроме презрительной насмешки. Руки сами взметнулись обнять любимого, но Михаил отпрянул, будто от ядовитой змеи, и резко развернулся спиной к девушке. Весь её мир рухнул в тот миг. - Михаил… Александрович… но почему..? - не веря до конца в гибель своей призрачной мечты, еще пытаясь вернуть ее желанное свершение, всё-таки красавица уже не смогла, как прежде, позвать князя по имени. – Вы живы, я свободна… Разве это не главное? - За мою жизнь можете поблагодарить Владимира Корфа! – зло отчеканил молодой человек и, сделав широкий шаг к столу, залпом выпил бокал с вином, затем опустошил еще один и подхватил пальто. – Прошу меня простить, сударыня, но я не намерен больше находиться в вашем обществе. Он немного помедлил, оделся, не застегивая пуговиц, а уже от порога бросил, рывком открывая двери: - Надеюсь, судьба избавит меня от любых встреч с вами. Скрип дверных петель. Свист зимнего ветра, на пару мгновений ставший громче и сильнее, тягучей болью, нарастающей тревогой отозвавшийся внутри. И тишина – потом лишь тишина… Анна, едва веря собственным глазам, смотрела на захлопнувшуюся дверь и не могла пошевелиться. Хотела сделать движение – хоть одно, робкое, несмелое – хотела сделать шаг – хоть маленький, но такой важный – хотела… И не было сил. Словно в кошмарном сне, девушка не могла управлять собственным телом, придавленным непосильной ношею предательства и безысходности. Да только это не сон был вовсе: реальность оказалась страшнее, чернее самого темного сна… Сколько она стояла так, замерев напротив двери, – всего пару минут или вечность – пока вернулась, наконец, способность двигаться? Анна не знала. Но лишь смогла сделать глубокий вдох, тут же подхватила одежду и выбежала из избушки следом за князем. Ночная мгла обняла со всех сторон, укутала собой в снежно-белое шелковое покрывало, слишком драгоценное, чтобы отбросить его, и слишком холодное, чтобы принять, как награду. Приветливый и серебрящийся днем в морозных искрах инея, нынче лес пугал и настораживал, словно предостерегая, что хрупкой юной барышне нечего делать под пушистой сенью его спящих елей. Всматриваясь в темноту, Анна бежала по дороге, все сильнее запахивая полы пальто, ведь ночной морозец уже начал пробираться к коже, обжигая дыханием января. Девушка облегченно выдохнула, когда впереди в неясной дымке мелькнул силуэт всадника. Это Миша! Сейчас он увидит её, спешится, обнимая, согревая в своих ладонях её озябшие пальчики, клятвенно заверяя, что погорячился, что ему на самом деле не в чем ее винить! Тогда сама она, прильнув к его груди, спросит: «Ты любишь меня? Ну, скажи: ты любишь меня? Ну, скажи мне!» Анна остановилась на полушаге, дыхание вдруг с тихим стоном вырвалось из груди, стоило вспомнить, КТО говорил эти слова. И полный боли отчаянья, его голос отозвался в сердце, так что дрогнула душа. Его имя готово было слететь с замерзших губ, но всадник, неторопливо едущий по лесной дороге, заметил, наконец, девушку и повернул коня. - Анна, вы-то что здесь делаете? – в неестественно насмешливом вопросе Михаила чувствовалось раздражение и усталость. Она бросила на молодого человека опасливый взгляд. - Я лишь хотела… напомнить вам, князь, - помимо воли дыхание надорвалось, слова сбились в горле, - еще час назад вы были счастливы. Вы клялись мне в любви! Что же изменилось так скоро?... Анна умолкла, но не опустила головы, смотрела прямо, хоть и поникли хрупкие плечики. Репнин натянул поводья, смиряя пыл скакуна. - Да то и произошло! – его брови недовольно сошлись на переносице. – За моё счастье, выходит, благодарить следует Владимира Корфа! Не-е-ет… Темная зимняя ночь стояла вокруг, но луна светила так ярко, что девушка разглядела нервно сжавшиеся в кулак пальцы князя. - Миша, - тихо выдохнула она. – Но я любила вас! Только вас! Вы и представить не можете, что мне стоило придти к нему, поправ свою честь, и потом смолчать… Смолчать… Пораженная, Анна осеклась, но Репнин, как оказалось, вовсе не заметил воцарившейся неловкости, в его голосе явственно чувствовался привкус желчи: - И я любил вас, Анна. Любил, должно быть, слишком сильно. Но всё кончено! Я не выдержу того, что тень Корфа всегда будет стоять между нами! Метель начала срываться в зимнем воздухе, и первые снежинки припорошили почти прозрачным кружевом белокурые локоны бывшей крепостной. Она уже не удивилась тому, что Михаил говорил о своей любви в прошлом времени, гораздо сильнее ее поразили собственные слова. Она ведь тоже сказала… - Прощайте, Анна, - перебил ее мысли князь. – Искренне желаю вам счастья. Он снова криво усмехнулся – так непохоже на себя прежнего. Даже узнав возлюбленную в бесстыдно кружащей по столовой одалиске, он не был так разочарован, так разозлен – подумалось вдруг Анне. В один короткий миг перегорела, схлынула прежняя восторженность, остался лишь пепел. Именно от него, вероятно, так горчит во рту. Именно из сердца идет тот обжигающий холод, от которого сводит зубы. И ночной лес веет ледяным дыханием полночи. И князь Репнин, благородный светлый рыцарь, уже готов пришпорить коня, бросая ее здесь, посреди снега и тьмы! «Да что же это?!» - застонала душа, понимая: помощи ждать неоткуда. И лес ответил ей сухим приглушенным смехом. Этот смех, такой неожиданный, такой притворный в своей неискренности, прервался в один миг, и уже знакомый бархатный баритон с хрипотцой поинтересовался у застывшего Михаила: - Так вот какова оказалась ваша любовь, князь...? - Отстань, - вяло отмахнулся Репнин, вполоборота наблюдая за спрыгнувшим с лошади бароном, - уж тебя хотелось бы встретить сейчас в последнюю очередь… - Отчего же? Разве вы не собирались, Михал Саныч, благодарить меня за своё счастье? – Владимира откровенно веселил этот дурацкий, ровным счетом ничего не значащий словесный поединок. Задорные искорки плясали в темном взгляде, освещенном лишь отблесками высокой полной луны, а уголки губ заметно подрагивали, так и норовя улыбнуться, но словно сдерживали рвущийся в морозный воздух ночи новый поток колкостей и смеха. Одним быстрым движением Михаил тоже оказался на примятом снегу, со злостью отбросил поводья и вскинул голову, смерив презрительным взглядом своего лучшего друга и опаснейшего соперника. - Что, Корф, по-прежнему пользуешься грязными методами? Темная бровь удивленно поползла вверх, Владимир приблизился почти вплотную и недоверчиво тряхнул головой. - Не понимаю, о чем ты. - Как же?! – в притворно удивленном возгласе было что-то от шутовства. – Нынче самым неподобающим образом вы прерываете чужой разговор, да еще бесцеремонно даете понять, что подслушивали едва ли не с первого слова! Более того, мне ли напоминать вам, барон, что победу в дуэли вы одержали, благодаря одной хрупкой барышне, которую не побрезговали принять… Сильный кулак барона оказался гораздо быстрей его же собственного разума, и Михаил не удержал равновесия на скользкой заснеженной дороге, сваливаясь прямо с сугроб на обочине. Владимир отвел взгляд и стиснул зубы, уловив краешком глаза движение: Анна даже сейчас, отвергнутая, униженная, всё равно бросилась на помощь князю! Сердце защемило так сильно, будто в него вдруг пырнули ржавым тонким кинжалом, несколько раз повернули смертоносное оружие в ране и оставили там, злостно насмехаясь над выплескивающейся с мутным потоком крови жизнью. Репнин рывком поднялся, схватившись рукою за низкую ветку. Изморозь больно царапнула, ссадила кожу, и помимо воли с губ сорвалось приглушенное ругательство. Едва взглянув на Анну, он процедил: - Не стоит, сударыня, - и, запрыгнув в седло, тут же пришпорил жеребца. Легкой поземкой поднялась из-под конских копыт снежная пыль, растворяя в ночи силуэт разочарованного и разозленного молодого человека. Владимир молчаливо смотрел ему вслед. Несколько мгновений, не отрывая глаз от поворота дороги, почти незаметного в темноте, он будто размышлял о происшедшем, а потом вдруг неожиданно рассмеялся. - Хорош Мишель… Чертов идеалист! Барон еще пару раз хохотнул негромко, но когда повернулся к девушке, в серых глазах не было уже и намека на недавнее веселье. Поникшая, сжавшись в комочек, она стояла у раскидистой ели, теребя меховой манжет пальто. Ладони потянулись обнять любимую, согревая и успокаивая, но быстрее молнии, что перечеркивает влажное небо, с губ сорвалось язвительное: - Вот видите, Анна, ради кого вы решили пожертвовать своей честью? Увы, не стоило даже пытаться. Девушка вздрогнула. Совсем незаметно со стороны, но морозным холодом вместо горячей крови захлебнулось сердечко. Она уже успела забыть его ТАКОГО – немного грубого и бесцеремонного, успела забыть этот тон с толикой ехидства. Куда привычней стал новый Владимир, нежный, робкий и мечтательный, чей ласковый взгляд умел согреть душу даже тогда, когда Анна упрямо отказывалась это признать, чей срывающийся влюбленный шепот до сих пор стоял в ушах. Она сбросила его, как наваждение, отбросила, приказала себе забыть, и гордо вздернула точеный подбородок. - Это не ваше дело. - Как же не моё? – вкрадчиво поинтересовался Корф. – Ваш с позволения сказать избранник сам сказал нынче, что даже моя тень не дает ему покоя. Это может значить лишь одно… Он так и не успел сказать, что же это непременно значило бы. Сильный ветер подул с севера, подвывая в вышине, постанывая в сплетениях спящих черных ветвей, и Анна поежилась от холода. Здраво рассудив, что зимний ночной лес – не лучшее место выяснять и без того сложные отношения со своей бывшей крепостной, барон миролюбиво предложил вернуться домой, но красавица, кутаясь в пальто, яростно выдернула руку. - Смею напомнить, Владимир Иванович, что я уже не являюсь вашей собственностью, потому вы не имеете права что-либо мне указывать! Владимир улыбнулся, не отрывая глаз от девушки, принявшей независимый вид и деловито застегивающей пуговицы. Тонкие пальчики окоченели на морозе, отказываясь слушаться хозяйку, они то и дело соскальзывали, но Анна, по-прежнему серьезная и сосредоточенная, не обращала внимания на трудности. - Разрешите вам помочь, - молодой человек потянул её к себе, обхватывая одной рукой за талию, но яростное сопротивление оказалось неожиданным даже для него. - Отпустите, немедленно! – вскрикнула Анна, безуспешно пытаясь увернуться от его объятий, - я не нуждаюсь в вашей помощи! Маленькая холодная ладошка взметнулась вверх, и барон не успел увернуться от пощечины. Впрочем, сердцу было во сто крат больнее, чем щеке. Он никогда не сможет завоевать прощение любимой, никогда не добьется, чтобы ответное чувство, пусть робкое, несмелое, вспыхнуло в глубине родных глаз, согревая и делая самым счастливым мужчиной на свете. Без сил опустились руки, разжались пальцы, отпуская золотую птичку на волю, уже во второй раз за сегодняшний день – и снова без надежды, навсегда, по-настоящему. Анна недоверчиво смотрела на бывшего барина и не могла понять, отчего же так больно, почему кажется неважной полученная в жестоком противостоянии долгожданная свобода. «Да не нужна ты ему, безразлична, так же, как и князю, ослепленному жаждой мальчишеского соперничества, а то и еще сильнее, - ехидно прошептал внутренний голос. – Михаил, по крайней мере, не стал прикрывать заботой снисходительную насмешку!» На глаза навернулись слезы, но ни за что на свете не позволила бы красавица увидеть эту неожиданную слабость стоящему напротив мужчине. Потому-то, быстро повернувшись, она зашагала по утоптанному лошадиными копытами снегу восвояси. Горячие и соленые, первые слезинки скользнули по щекам, застывая на морозном полночном ветру, всё вокруг расплылось, потеряло четкие очертания, и в мутную дымку превратился мир. Но, не разбирая дороги, хрупкая девушка упрямо продолжала свой путь… Под густой сенью ветвей свет луны померк, лишь легкие отблески виднелись то там, то тут на снегу, да всё сильнее сгущались пугающие тени. Анна подобралась, с опаской поглядывая по сторонам, и поднесла к губам окоченевшие сжатые в кулачки ладошки. Согревая их теплым дыханием, девушка в который раз почувствовала, как горячо и больно глазам от новых слез. Сегодняшний день был едва ли не самым счастливым в ее жизни. Разве не обещанием такого же счастья манила ночь?! Да только обернулась она темной бездной одиночества, в котором нет места никому, кроме всеми отвергнутой и презренной бывшей крепостной! Вдруг сзади тихонько хрустнула замерзшая ветка, и с этим звуком сердце заколотилось от испуга. В полночном лесу, в темноте чащи, уже, наверняка, изрядно далеко от дороги, Анна была не одна. Девушка замерла, боясь пошевелиться, и едва ли не на грани сознания услышала, как за ее спиной приглушенно фыркнул конь. - Ну же, Анна, довольно! – раздался в морозном воздухе такой знакомый голос, и красавица резко повернулась на него, не успев подумать о том, как ярко вспыхнут от радости глаза, как расцветет на губах улыбка и румянец окрасит бледные озябшие щечки. Девушка слишком поздно поняла всё это, и тут же смущенно потупилась, стараясь во что бы то ни стало принять независимый вид, но, на её счастье, Владимир ничего не заметил в темноте. Он спешился и медленно подошел, расстегивая пальто. Всегда строгий, надменный, жалящий острым словом подобно пчеле, сейчас он выглядел немного растерянным и подавленным – вовсе не так, как должно победителю. А он ведь… он победил: и Мишу, не слишком сильного, не слишком благородного соперника, и Анну, чья душа стояла на кону в этом поединке и теперь была готова сдаться на милость безжалостного завоевателя. - Аня, - так произнес, будто мягким теплым мехом пощекотал сердечко, и оно засбоило в груди, - поедем домой, вы ведь совсем замерзли. И… если позволите… Он не договорил, просто взял ее руки в свои и притянул девушку, без слов заставляя прижаться к его груди, обвивая талию, греясь в его тепле. Глаза сами прикрылись, и сладкая истома накатила волной, по-летнему жаркой и удушливой. «Что же ты делаешь? – где-то внутри скрипуче прошептал противный голос недоверия. – Стоило ему приласкать, согреть замерзшие руки – и ты готова без оглядки броситься в объятья своего мучителя?» Анна отпрянула так резко, как если бы увидела вдруг нечто ужасное и отвратительное. Барон недоуменно взглянул на девушку, не делая, впрочем, попыток обнять ее снова. - Что?... – только и смог невнятно спросить он. Красавица медленно покачала головой. - Я не могу… Не хочу… Не хочу так! – ноги робко отступали назад, маленькими шагами отмеряя путь. До свободы? От счастья? - Как?! КАК ты хочешь?! – отчаянно выкрикнул ей вслед Корф, и она испугалась этой ярости, этого крика, сорвавшегося ввысь, разбившегося далеко в небе. Анна отвернулась и уверенно зашагала прочь, но там, где тропинка, изгибаясь у валежника, шла вправо, не выдержала. Еще один быстрый взгляд назад – и последним, что она увидела, был Владимир, остервенело колотящий сжатыми кулаками ни в чем не повинный ствол заснеженной ольхи. А потом Анна снова побежала. Вернее, попыталась. Но в лицо, как порохом, сыпнуло острым мелким снегом налетевшей метели. Она непроизвольно закрылась ладошками, отгораживаясь от бушующей вьюги, и смогла лишь сдавленно охнуть, когда сильные руки оторвали ее от земли и понесли. Куда? Ответ нашелся так быстро, что девушка не успела и задуматься. Барон усадил ее в седло, сам запрыгнул следом и завернул тоненькую девичью фигурку в широкие полы своего пальто. - Вынужден вас разочаровать, мадемуазель, - прошептал в самое ушко, чтобы вой ветра и метель не украли его слов. – До поместья по такой дороге мы не доберемся, но тут поблизости есть… Впрочем, если я верно понял, Мишель уже успел показать вам… это... место…. Вышколенный конь тронулся в путь, повинуясь едва ощутимому посылу хозяина, и Анна притихла в сильных властный руках. Оказывается, она не так уж далеко забрела, пытаясь догнать раздосадованного князя. Тогда чуть ли не вечность прошла, прежде чем замаячил впереди нечеткий мужской силуэт, а нынче несколько мгновений – и барон бережно подхватил ее, укрывая собой от ветра, поставил на ноги только в сенях, сам же снова вышел позаботиться о Громе. Девушка неуверенно толкнула дверь и поежилась от воспоминаний. Что бы произошло… могло произойти, не решись она рассказать Репнину всю правду о вчерашней ночи? Она бы… Тяжелый вздох так и не удалось подавить – в таком случае она бы допустила ошибку, исправить которую нет ни малейшей возможности. Но, видимо, кто-то сильный и могущественный там, на небесах, решил иначе, и уберег её, уберег… Дверь скрипнула и захлопнулась, но Анна не обратила на нее внимания. - Вьюга разгулялась ни на шутку! – весело сообщил Владимир, отряхивая снег с мехового воротника и отбрасывая пальто в сторону, к печи. – Анна? Что с вами? Он поспешил к девушке и развернул ее за плечи, обеспокоено всматриваясь в лицо. - Да вы совсем продрогли, - его голос немного дрожал тоже, так, будто лишь голос замерз среди зимней стужи, среди ночного леса, погруженного во мрак, засыпанного сухой колючей метелью. Но, бросив на мужчину недоверчивый взгляд, Анна отрицательно покачала головой. - Мне уже теплее. - Как же! До сих пор не отогрелись, - невесть откуда в руках Корфа появилась фляга, привезенная им с Кавказа, быстрые пальцы в миг открыли мудреную крышечку. – Пейте! Владимир поднес горлышко к девичьим губам, от приторно-резкого запаха крепкого алкоголя вдруг стало немного трудно дышать, красавица поморщилась, но, пересилив себя, все же сделала глоток. Тут же выдержанный коньяк обжог непривычный ротик, расплавленной смолой скользнул по горлу вниз, опалил изнутри и разлился по телу приятным теплом. Барон одобрительно кивнул: - Так-то лучше, - и сам сделал несколько крупных глотков напитка, утираясь тыльной стороной ладони. – Переждем непогоду здесь, как только утихнет – вернемся домой. Его строгий тон приказа, безапелляционный и повелительный, не оставлял выбора, потому Анне пришлось подчиниться. Так долго и тяжело добывая свободу, о которой грезила и молила бессонными ночами, она вновь подчинялась приказу хозяина. Бывшего? Противный внутренний голос усмехнулся: «Да брось ты! Признайся, хотя бы теперь: то роковое «Хозяин», брошенное во хмелю холодной мести, - первая правда, приоткрытая душой. Да, он – твой хозяин! Он. Твой. И вся его жизнь… принадлежит только тебе…» Владимир незаметно наблюдал за хрупкой поникшей красавицей. Как же она не понимает, что значит для него? Отчего не видит его боли и его любви? Да, в их прошлом много обид и непонимания – но всё это не преодолеть, не победить в одиночку! Только вместе, рука в руке, можно справиться с ним, расчищая путь дальше – опять же вдвоем. А его маленькая девочка – будто за каменной высокой стеной, будто в неприступной башне с острым шпилем, и не хочет взглянуть оттуда вниз. Не хочет выйти на свет и подобрать с земли его израненное плачущее сердце. Молодой человек обвел усталым взглядом комнату. Стол накрыт на двоих… Свечи медленно оплывают в позолоченных канделябрах… Настоящий праздник. Початое дорогое вино и блюда, манящие своей изысканностью. Впрочем, к еде, похоже, так никто и не прикоснулся. А у него с самого утра маковой росинки во рту не было. Ну, разве что эти несколько глотков коньяка, что уже растекаются огнем по венам… Барон уселся в кресло у камина и пододвинул поближе фарфоровую тарелку. - Вижу, романтичный Мишель продумал в деталях, как будет покорять ваше неискушенно сердечко, - темная бровь насмешливо приподнялась, но в самом голосе не было насмешки. Он снова звучал приглушенно и бархатно, только… без прежней нежности, без той щемящей пронзительной нотки, что срывалась вчера ночью, в полумраке его спальни, и молила неверную крепостную о любви. Анна посмотрела на Корфа вопросительно и немного встревожено, но он лишь улыбнулся в ответ и заверил ее, наливая себе вина: - Не бойтесь, сударыня, - холодный хрусталь сверкнул в его пальцах, отражая свечи и языки пламени в очаге. – Вашей чести ровным счетом ничего не угрожает. Девушка смущенно опустила глаза, но промолчала в ответ. Жаркое пламя в камине разгоралось всё ярче, сухие поленья потрескивали в такт поднимающимся искрам, и отсветы огня затейливо плясали на стенах, играли с тенями в углах и задорно подпрыгивали к потолку, чтобы упасть на пол россыпью света, растворить, рассеять неловкость, застывшую между двумя молодыми людьми. Барон по началу с энтузиазмом приступил к трапезе, но очень скоро отодвинул прибор и, не говоря ни слова, начал сосредоточенно разглядывать переливающееся в бокале темно-красное вино. Со стороны могло показаться: это занятие полностью занимает мужчину, так что ему нет ровным счетом никакого дела до хрупкой барышни, несмело присевшей на деревянный стул у стены. Однако же, как и всё в волшебном полумраке ночи полнолуния, это впечатление было бы обманчиво. Владимир чувствовал, что сходит с ума. Вся прежняя жизнь далась Корфу легче, чем вчерашний день - короткий зимний день, в который он молил небо о смерти. Только сейчас начало понемногу отпускать напряжение, что сдавливало сердце стальными обручами, и страх, когтистыми лапами раздиравший душу, ушел, спрятался в вихре снежного безумия за окном. А еще… Анна… его Анна была рядом! Прижать ее к груди крепко-накрепко, только чтоб косточки не хрустнули, целовать так долго, так жарко, чтобы губам стало терпко и сладко одновременно. Заставить ее выбросить из сердца, из мыслей и грез Михаила с его чертовой любовью, заставить ее забыть многолетнюю вражду, взаимные колкости и обиды, его грехи вольные и случайные, его гордыню… Да что там… Забыть даже ее собственное имя в объятьях мужчины, который любит ее так сильно – и мира мало рассказать об этой любви! Молодой барон покосился на Анну и сильнее сжал в руке тонкую ножку бокала, поднес его к губам, но тут же поставил обратно. Довольно! И так слишком тяжело сдержаться, не встать сейчас, отодвигая тяжелое кресло, не подойти к девушке и… Ругнувшись сквозь зубы, Владимир стиснул кулак. Ногти впились в кожу, но ладонь не почувствовала боли, ведь сердцу было куда больнее, а воздуха не хватало. Всего один беглый взгляд на красавицу – и Корф снова погрузился бы в омут своих мук, если бы не увидел вдруг, как вздрагивают поникшие худенькие плечики под тонкой меховой оторочкой воротника. Она сидела, немного отвернувшись от бывшего барина, прислонившись боком к стене, и Владимиру всё не удавалось рассмотреть милое личико. Неужели… Анна плакала? Он рывком поднялся, спеша к ней. Успокоить, унять ее слезы… обнять… приласкать… Нет! Только бы не испугать своей заботой, не расстроить еще больше, сдержаться – господи! – только бы сдержаться! Барон опустился на пол у ее ног и заставил Анну посмотреть на него. На щеках не было следов слез. Что же… тогда? Владимир взял в руки тонкие пальчики красавицы и поразился собственной невнимательности: она замерзла! Сидела здесь, у холодной стены, так до конца и не прогревшейся за вечер, дрожала от холода, а он, как последний болван, предавался грусти у огня. - Что… случилось? – немного испуганно, тихонько поинтересовалась Анна, когда его теплые пальцы скользнули по плечам, бережно обнимая. Молодой человек улыбнулся. - Ничего… Просто вам холодно, и я хочу помочь вам согреться. Всего лишь… Его глаза были всё ближе. Анне казалось даже: еще мгновение, и ее душа упадет куда-то вниз, сорвется с обрыва в бездонный омут этого теплого взгляда и уже не захочет, никогда не захочет оттуда выбраться. Его глаза манили, обещали и нежность, и заботу, и счастье. Его глаза пугали своим сверкающим серым блеском. Только вот… совсем недавно… не подобным ли взглядом смотрел на нее человек, потом предавший, унизивший, ударивший так больно, что не хотелось вставать и продолжать свой путь?.. А сердечко так хотело признать: нет, и ЭТОТ взгляд – он другой, и этот мужчина – не чета возвышенным влюбленным романтикам, которых так легко оттолкнуть суровой правдой. Но Анна испугалась. Снова, как и прежде, не нашла в себе силы принять, возможно, последний подарок судьбы. Хрупкие ладошки уперлись в грудь барона, требовательно отстраняя его, девушка покачала головой и произнесла, четко выговаривая слова: - Не надо, Владимир. – Губы дрогнули в виноватой улыбке. - Я, правда, не замерзла. Она попыталась встать, чтобы отойти на безопасное расстояние от собственного соблазна, но молодой человек криво усмехнулся и не разжал рук. - Разве правда? – его голос зазвучал низко и вкрадчиво, - разве не замерзла, Анечка? А что же такие холодные щечки? Горячие губы прильнули к коже щеки и спустились ниже, к подбородку, оставляя влажно-пылающий след. Красавица дернулась, захотелось убежать на край света от коварного искусителя, раствориться в снежной буре или… или хотя бы отвернуться. Что она и попробовала сделать, но Владимир только крепче прижал к себе строптивицу и прошептал: - Ушки тоже совсем замерзли… - от прикосновения к мягкой мочке уха сразу стало жарко, и Анна невольно застонала, а поцелуи мужчины спускались ниже, к изгибу шеи, перемешивались со словами о том, что она вся замерзла… и холодная… и сладкая – везде сладкая… Пальцы торопливо стягивали пальто, путаясь в распущенных золотистых волосах, Владимир продолжал шептать что-то невнятное, непонятное, но безумно желанное. Что же он скажет после всего?... Девушка уже ощущала, как тело наливается слабостью и блаженством, как оно готово подарить себя полностью, без остатка, Ему – любимому и единственному. Любимому… А ведь ей казалось так недавно – последней связной мыслью мелькнуло на грани сознания – она любит Михаила... По-настоящему, всей душой! Разве можно было так ошибаться? Разве было бы в руках князя так тепло, так спокойно, разве вырывалось бы так протяжно, со стоном, дыхание из груди? Возможно, и нет, возможно, она бы испугалась тогда и не захотела бы продолжения. Да только… разве… отпустил бы ее Миша? Вряд ли. И барон, упоенный давно желанной победой, - он тоже не отпустит. Анна безвольно уронила руки, которые еще мгновение назад уже скользили по жесткой ткани сюртука. Неужели вот так всё и происходит, и от нее самой, теперь уже свободной, а не крепостной, в любом случае абсолютно ничего не зависит?! Словно в ответ ее раздумьям, словно почувствовав эту незримую в ней перемену, Корф остановился. - Простите, - выдавил из себя глухо и выпустил Анну из объятий. Резко поднялся. Выровнялся, возвышаясь теперь над сидящей девушкой. Такой высокий и сильный, а в то же время… такой бесконечно слабый в своей любви. Красавица наблюдала, как мрачнеет его лицо, как хмурится лоб, перерезанный складочкой тревоги, как раскаянье сменяет лихорадочный блеск во взгляде. Он не смотрел на нее, но не развернулся еще полностью, и видно было, как дрожат ресницы, роняя легкие тени на освещенную пламенем свечей кожу. - Простите, ради бога, - снова повторил Владимир, беспомощно упираясь ладонью в стену прямо над девушкой. – Я… это… не повторится… никогда больше… клянусь! Я… не хотел, и… Господи, неужели это было правдой? Анна едва ли верила своим глазам, собственным ушам. Он просил прощения… За то, что спас, поддержал, помог! За то, что, отняв мечты призрачные, сам стал настоящей заветной мечтой. А это чувство вины, которое заставляет гордеца опустить голову, пряча взор, - ведь его надо разделить пополам, разломать, словно краюшку душистого теплого хлеба, разделить поровну, по-честному. Потому что… Красавица вздрогнула и стремительно залилась румянцем. Потому что они оба мечтали друг о друге, оба сгорали в огне желания, оба гнали от себя этот мучительный страх расставания… Меж тем барон уже подхватил пальто и набросил на плечи, высоко поднимая воротник. - Анна, - даже ее имя давалось с трудом, так невыносимо давил на плечи груз вины, - я… вел себя непозволительно, и… Вы оставайтесь здесь, поспите, я разбужу вас утром. Он судорожно схватился за литую ручку двери и потянул ее на себя, когда за спиной раздалось решительное и строгое: - Владимир Иванович! Барон обернулся и непонимающе взглянул на девушку. Анна же не сводила глаз с него, будто узнавала заново этого человека, такого близкого и в то же время почти незнакомого, совсем не познанного, непонятого ранее. Широкие плечи чуть сутулятся – это ему слишком тяжело, это слишком виноватым он чувствует себя нынче и торопится скрыться, запрятаться где угодно, лишь бы подальше от своей бывшей крепостной. Сведенные на переносице брови… Крепко сжатые губы – ни звука, ни вздоха не проронят, никогда, как бы Владимиру Корфу ни было плохо. Едва уловимо улыбнувшись в ответ на его недоуменный взгляд, Анна поднялась. Легкое движение – и руки выпорхнули из теплого, и так почти снятого пальто, оставив его на стуле, а сама она медленно и плавно подошла к молодому человеку. - Владимир Иванович, - повторила полушепотом, и ресницы задрожали, кокетливо притенив синеву глаз. – Куда же вы собрались? На улице ведь метель… - Н-ничего, справлюсь. – Голос барона немного запнулся, дрогнув, и прозвучал непривычно низко, отчего Анне вдруг неудержимо захотелось подойти к нему так близко, как не позволят ни приличия, ни воспитание, и сказать, вернее, прошептать по секрету самую заветную тайну сердца. Она приблизилась почти вплотную к нему, почувствовав, как Владимир напрягся, упираясь спиной в стену у приоткрытой двери. Тонкие девичьи пальчики пробежали по полам пальто, расстегивая пуговицы. - Вы были так участливы ко мне, сударь, что я просто не имею права позволить вам замерзать в зимнем ночном лесу… - промурлыкала нежно всего в нескольких дюймах от лица барона. Хотя… горячее дыхание не заменит ведь сладкого поцелуя… Анна приподнялась на цыпочках, но так и не смогла достать до мужских губ, потому маленькие ладошки ласково скользнули по щекам, предлагая Владимиру наклониться. Он застыл, замер, так будто январский мороз пробрался в уютную теплоту лесной избушки и сковал льдом сильное тело. А хрупкая красавица, отбросив все сомненья, уже тянулась к его губам. Ее прикосновение было невесомым и робким, всё еще отдавало неловкостью, лишь сейчас, казалось, начавшей таять. Но для влюбленного барона время вдруг остановилось – цокнули, разбиваясь, позолоченные стрелки в часах и упали вниз, словно не желая вести дальше счет минутам. И если бы понадобилось, если бы судьба поставила такое условие – отдать свою жизнь за этот дивный короткий миг – Владимир беспрекословно выполнил бы его. Он непроизвольно облизнул пересохшие враз губы и пристально посмотрел на девушку. Анна же тихо вздохнула и на грани слуха проговорила: - Там холодно… - почти неслышно, но так мягко, так нежно, как никогда прежде не обращалась к бывшему барину. Тонкие руки сомкнулись у него на затылке, оплетая и пленяя, еще сильнее наклоняя голову. Носик, до сих пор не нагревшийся в теплом воздухе комнаты, ласково потерся о подбородок – и красавица отпрянула, смущенно глядя на молодого человека исподлобья. Даже увлеченная обходительным Репниным, подумалось вдруг Владимиру, уверенная в своих к нему искренних глубоких чувствах, Анна никогда не смотрела так на князя! Неожиданно открытая правда заставила Корфа усмехнуться, его пальцы коварно скользнули по раскрасневшемуся от волнения личику девушки, от виска вниз, к подбородку, настойчиво заставляя поднять голову и встретиться взглядом с его глазами. - Анечка… - тихо позвал он. - Что? – ее улыбка так походила на первый лучик летнего рассвета – едва уловимая, она согревала сильнее, чем зимнее солнце. - Ты права, - барон медленно наклонился к ней, согревая своим дыханием, - там холодно… там очень холодно, Аня… Его первые поцелуи были такими же невесомыми, как и вчера ночью, в спальной, только уже не лихорадочно-быстрыми, а медленными, искушающими. Его губы подолгу прижимались к ее дрожащим губам, лаская и дурманя, разбивая на мелкие осколки существующую вокруг реальность. Как и вчера, Анна потянулась к нему, обнимая за талию, но не случайно пробившимся потаенным чувством, невесть сколько хранимым сердцем, - на сей раз всем своим существом девушка понимала: кроме него, упрямого и гордого, смелого и робкого, противоречивого и понятного теперь, словно раскрытая книга, кроме этого мужчины, ей больше никто не нужен. Потому без сомнений и страхов, без лишних размышлений и слов, она шагнула в море его любви. Спокойные волны ласкали и немного покачивали ее тело, свежий и соленый, струился вокруг морской воздух. Не темный закопченный дымом лучины потолок, а высокое небо простиралось над головой – синее-синее, чистое-чистое… Когда Владимир, обнимая ее уже не так робко и целомудренно, прикоснулся языком к податливым девичьим губам, Анна улыбнулась сквозь поцелуй и приоткрыла ротик, глубоко вдыхая чужое горячее дыхание. - Анечка, любимая… - простонал молодой человек и быстро, жарко, требовательно прильнул к устам желанной девушки глубоким поцелуем. Время вокруг рассыпалось, как пепел на ветру, сгорая в огне поцелуев. Следуя один за другим, почти не прерываясь, они поглощали влюбленных, они воплощали мечты – и не было ни сил, ни желания остановиться, разорвать связь, расстаться… В накатившей сладости терялись все другие ощущения и меркли краски, даже мир растворялся в полыхающем жаре страсти. Анна вновь обрела себя, лишь когда Владимир оторвался от девичьих губ, прижимая золотоволосую головку к своему плечу, ласково поглаживая растрепанные локоны. Девушка вздрогнула. Словно в наказание за былые ошибки, в объятьях барона она еще раз переживала события вчерашней ночи. Так же он прижимал ее к себе, осторожно поглаживая по волосам, так же быстро-быстро колотилось его сердце, а дыхание прерывалось в груди. Потом же… Анна замерла от короткого, похожего на вспышку молнии воспоминания. Потом он спросил… Он спросил вчера… Как будто отвечая ее мыслям, молодой человек немного отстранился, обхватывая ладонями раскрасневшееся взволнованное личико белокурой красавицы, и заглянул в глаза. - Аня, - сегодня в его голосе не было столько боли и отчаянной грусти, их вытеснила надежда. Пока что робкая, несмелая, она заставляла напрячься в ожидании и зажгла огнем нетерпеливый серый взгляд. – Аня, ты… Она улыбнулась, прикоснувшись кончиками пальцев к его рту, и легонько провела по губам – сначала верхней, затем нижней. Не надо слов. Прошлой ночью она уже услышала вопрос, а нынче пришло время ответов. - Да… - Владимир мягко целовал тонкие, до сих пор прохладные пальчики, и ресницы закрывались сами по себе, и коленки чуть дрожали. Изо всех сил стараясь не поддаться неведомой слабости, Анна широко распахнула глаза и немного отступила назад. – Я… люблю тебя. И… моя, моя жизнь тоже принадлежит тебе, Владимир. Только тебе… одному… Последнее слово девушка почти прошептала, смущенно потупившись, а счастливую улыбку любимого скорее почувствовала, нежели увидела сама. В тишине комнаты было отчетливо слышно лишь приглушенное завывание ветра за стеной да прерывистое дыхание молодых людей. Они по-прежнему стояли у приоткрытой двери, медленно, шаг за шагом, пространство заполнял морозный воздух, и даже языкам пламени в очаге было не по зубам справиться с пробравшейся в дом зимой. Анна непроизвольно поежилась от холода. Вдруг отчаянно захотелось оказаться в объятьях любимого, прильнуть к его груди и не думать ни о чем. Забыть прошлое, презреть грядущее, жить одной только памятью сердца, героем которой уже много лет был Владимир Корф. Одинокая на темном облачном небе, плыла среди туч полная луна, бледно-желтыми лучами заглядывала в окна, даруя людям исполнение самых заветных желаний. - Замерзла, маленькая? – тихо спросил Владимир, притягивая к себе хрупкую красавицу. – Замерзла… Нос совсем холодный! Не сдержав смешок, Анна поморщилась. Ладошка ласково прошлась по мужской груди вверх и остановилась на плече. - Ты же не уйдешь теперь? – она тесно прижалась к барону, чувствуя под щекой жесткую ткань. Меховой воротник немного щекотал кожу. А бережные руки покачивали девушку, убаюкивали, словно маленького ребенка. - Нет, конечно, - весело прищурился Корф. – Как можно? Теперь я останусь в этой всеми забытой избушке и буду до утра согревать одну прехорошенькую барышню. Подожди-ка… Владимир разжал руки, выпуская Анну из объятий, и быстро скинул пальто, затем расстегнул сюртук. - Иди сюда, - он потянул девушку к себе, сжимая холодные ладошки, и обернул полы сюртука вокруг тоненькой фигурки. – Так теплее? - Намного… - почти неслышно проговорила Анна, зажмуриваясь от удовольствия. Еще никогда она не чувствовала себя такой маленькой и слабой, а в то же время – такой защищенной, нужной, любимой. Она удобней устроилась, разомлев в приятном тепле. – Владимир… - Что, Анечка? - Знаешь, мне никогда не было так хорошо, правда... – красавица едва слышно вздохнула. – Я не знаю, почему столько времени понадобилось, чтобы понять это! Но… никогда раньше мне не было так хорошо. - Раньше… - задумчиво протянул Владимир. Его пальцы ласково перебирали распущенные волосы девушки, тесно прильнувшей к широкой груди. – Раньше я так изводил тебя, негодный заносчивый мальчишка… - И вовсе ты не такой! – девушка капризно надула губки и стукнула барона по плечу маленьким кулачком. – Просто… прятал себя настоящего… от меня… Согласно кивнув, он улыбнулся и нежно, невесомо прикоснулся губами к ее виску – так жарким летом тополиный пух, кружась в воздухе, играя с ветром, легко скользит по коже, а потом взлетает и растворяется в солнечной дали. Анечка… Его девочка, всегда готовая броситься на защиту кого бы то ни было, - даже для него, вечно насмешливого и несправедливого, грубого, язвительного, у нее нашлись слова оправдания. Только отныне Аня не увидит больше его прежнего. Теперь он будет лишь любить ее, оберегая и защищая от всех невзгод, от самых сильных, самых холодных вьюг. Анна вскрикнула от неожиданности, когда сильные руки порывисто и властно стиснули ее в объятьях, но стоило Корфу тут же отпустить ее, виновато поднося к губам тонкое запястье, она не удержала разочарованного вздоха. И тут же быстрый поцелуй обжег губы, вытесняя обиду. - Никогда тебя не отпущу, Анечка, - прошептал барон. Нетерпеливо захлопнув дверь, он подхватил свою красавицу и закружил. Ажурные снежинки взмывают так в вихре зимней метели, подумалось вдруг Анне, только они бы превратились в прозрачные капельки рядом с горячим мужским телом, согретые жаром дыхания. - Владимир, у меня кружится голова! – наконец, смогла она выговорить сквозь смех, еще крепче обвивая его шею, и услышала у самого ушка: - Никак не могу этого допустить… Барон усадил девушку на кровать, сам же опустился на колени у ее ног, глядя снизу вверх. И нечего предложить судьбе за этот миг, ведь даже жизнь не станет достойною платой. Его Анна… она так нежна, так прекрасна… Так трепещут длинные ресницы, затеняя чистый взгляд – чистый, словно зимнее высокое небо, словно горный родник, скрытый от любопытных глаз меж неприступных скал. Дыхание перехватило, сердце вдруг растаяло, превратилось в горячие капли оплывшего воска, и кровь вскипела в венах, ударила в виски, заглушая голос разума. - Анечка… я люблю тебя… Не слушаясь хозяина, ладони медленно скользнули по стройным ножкам, скрытым тканью платья, поднялись к тонкой талии и обхватили ее, притягивая желанную девушку ближе. Вот уже губы, шепнув в который раз о любви, на короткое мгновение прижались к девичьим губам и тут же поцеловали подбородок, спускаясь горячей тропинкой прикосновений к изгибу шейки, приникая долго, влажно и сладко к трепещущей красавице. Владимир остановился в тот миг, когда услышал тихий стон. Усилием воли оторвался от любимой, тяжело дыша, ловя глазами ее взгляд. Как же безумно она сейчас была нужна ему – больше, чем воздух, чем свет солнца и луны, больше, сильнее, чем сама жизнь. Хотелось стиснуть ее так крепко – вовек не разъять объятий. Хотелось целовать так жарко, чтобы на гладкой шелковистой коже оставались следы его желания и страсти. Но одно лишь слово, один недоверчивый испуганный взгляд – и барон готов был отступиться, смиряя свой пыл, доказывая свою любовь… Анна замерла в его руках, завороженная потемневшим взглядом. Когда-то в полумраке гостиной, пахнущем свечами и вином, Владимир уже смотрел на нее так – и девушка испугалась тогда. Испугалась ровно на мгновение, а потом поняла вдруг, какую власть обрела над жестоким хозяином. Почему же сейчас эти горящие глаза не пугают? И незнакомая истома накрывает с головой, мягкая, как речная волна, и только немного острая по краям. Но эта острота впитывается в кровь, делая ее горячее, невидимыми иголочками покалывает грудь, так что становится тесно в туго затянутом платье, и дышать совершенно нечем, разве что… прильнуть к ЕГО губам, и пить, пить его дыхание, дышать им, жить им, молчать им и одновременно сказать им всё на свете… Нежные щечки запылали от смущения, собственные желания, смешанные с волшебным блеском мужских глаз, показались Анне непозволительными и постыдными. Она потупилась, не зная, как вести себя, но стоило Владимиру немного отстраниться, вскинула глаза, встретившись с его взглядом. «Анечка, ты… разрешаешь?...» - словно спрашивали безмолвно его черные расширившиеся зрачки. И страх таял, забывался, как забывается всё плохое в жизни, уступая место вновь обретенному долгожданному счастью. Красавица кивнула в ответ. Кажется… Она не была уверена в этом. Но тонкие руки обвили шею мужчины, притягивая его, не отпуская, умоляя не оставлять в безмолвном холоде этой бесконечной ночи. И сразу же тело буквально укутало чужое тепло – это Владимир, присев на кровать рядом, обнял ее всю… Бережно опустил на теплое покрывало, удерживая под спинку. Заслонил собой от всего – от одиночества и предательства, от холода и темноты, от суетного мира, в котором так непросто разглядеть истинную любовь за яркой мишурой самообмана. Где-то в стороне проносилась вихрем минут реальность. Где-то ветер трепал заснеженные еловые лапы и сыпал снегом в лицо случайного путника. Для Анны же всё вдруг прекратило существование, кроме губ любимого, кроме его ловких умелых пальцев, невесть когда успевших расстегнуть ряд мелких пуговок, приспустить платье с плеч, и теперь сладко нежащих ее обнаженную кожу. Это было похоже на сон... Девушка приподнялась, позволяя рукам барона властно снять с нее остатки одежды, а затем снова притянула его к себе. Как же она, сгорая от смущения, хотела сейчас закрыть глаза, хоть так спрятать от ярко горящих свечей свою наготу. Но как же боялась она это сделать! Боялась зажмуриться даже на короткий миг – и пропустить хоть один взгляд, боялась не прочесть по чуть шевельнувшимся губам еще одно сладкое «люблю…». И она смотрела. Широко распахнутыми удивленными и взволнованными глазами она наблюдала за каждым движением Владимира, за каждым вздохом, вырывающимся из груди. Потом же… Как так вышло, Анна вряд ли смогла бы сказать. Но когда торопливо сброшенный сюртук оказался на полу, она сама потянула мужскую рубашку так сильно – пуговицы брызнули в разные стороны, дробный стук раздался в воцарившейся тишине. Сначала девушка замерла, пораженная собственной распущенностью, но тут же звонко рассмеялась, откинувшись на подушки. Затихла она, только почувствовав, что любимый уже рядом с ней, прижимает ее к своему обнаженному телу. - Аня, счастье моё… - всё тот же вопрос в серых, как булатная сталь, глазах, нынче наполненных чистой безбрежной ночью. Даже сейчас он готов отпустить, разжать горячие руки, уступая место холодным объятьям зимы. Но ОНА, она уже не отпустит! Только не сегодня. Только не сейчас… И будет в своем праве, да – она имеет полное право на него! Вся его жизнь – барон сам сказал вчера – вся его жизнь принадлежит только ей! И сейчас она поняла: никого другого ей не надо. - Я люблю тебя… - произнеслось так легко – на одном дыхании… - Я люблю тебя, люблю тебя! Люблю... Вла-а-ади-и-имир! Протяжным стоном сорвалось его имя, голосок дрогнул от ослепляющей резкой боли, но разве что-то имело значение сейчас для двоих, хоть что-то, кроме их сбывшейся любви?... До самого утра в камине горел огонь, жаркими языками пламя ласкало поленья, выдыхая свою страсть яркими искрами. И так же огненно, страстно, будто уподобившись жаркому огню, Владимир снова и снова доводил любимую до сладкого изнеможения, не в силах оторваться от нежного податливого тела, в лучах блаженства растворяя чувство вины, забывая о раскаянье в волнах наслаждения…. *** Поздний январский рассвет с трудом пробрался в окно избушки, укрытой от неба и солнца густо переплетенными ветвями. Анна улыбнулась во сне, повернулась на бок и вдруг резко вскинулась, как от удара. Огонь давно погас, свечи полностью оплыли. Она была одна в постели, и лишь тело до сих пор хранило воспоминания о сегодняшней ночи: тягучей, одновременно сладкой и болезненной усталостью они отзывались при малейшем движении. Но Владимира рядом не было… Почему? Красавица всхлипнула, повыше натягивая теплое одеяло, и уткнулась носиком в подушку. Почему именно так должна была придти пора расставания? Почему – этим утром? Почему после всего? И почему Владимир… Дверь скрипнула неожиданно и громко, а потом быстро захлопнулась. Даже в теплое гнездышко под одеялом проникло морозное дыхание январского дня. - Анечка, ты уже проснулась? Она вздрогнула от мягкого ласкового голоса и, едва высунувшись из-под одеяла, взглянула на барона. Он стоял у камина, подбрасывая в огонь новые поленья, непривычно счастливый, спокойный, уверенный – как никогда за последнее время, а, возможно, и никогда прежде. В немного взъерошенных темных волосах белыми звездочками застыли снежинки. Стоял в одной рубашке, с рукавами, закатанными до локтя, но сброшенное пальто лежало тут же на полу. И, наверняка, он даже не догадывался, что за сомнения терзают душу бывшей крепостной. Анна следила, не отрываясь, за его неторопливыми движениями, за легкой улыбкой на губах, наблюдала, как ловкие руки поправляют охваченные пламенем дрова, и тогда огонь разгорается еще жарче, поднимается и льнет к его ладоням, словно верный пес ластится к своему хозяину. В небольшой комнатке снова стало теплее, и молодой человек отошел от камина. - Так-то лучше, - хохотнул он и, быстро скинув обувь, юркнул под одеяло, горячие губы тут же приникли к нежной щечке. – С добрым утром, любовь моя, маленькая моя, хорошая девочка… Его жаркий шепот тонул в поцелуях, ладони скользили по женскому телу бесстыдно и настойчиво, дыхание сбивалось от дурманного аромата золотистых волос, потому Владимир не сразу понял, как напряжена любимая, как грустны ее чистые глаза. Но стоило лишь встретиться с ней взглядом, увидеть не высохшую еще слезинку на ресницах, чтобы барон недоуменно замер. Неужели, она жалеет? Жалеет о своей слабости, о своих словах, обо всем, что связало их в темноте нынешней ночи? Ему казалось еще несколько мгновений назад – это навечно, до последнего вздоха. Неужели… ошибка? Словно подтверждением его мрачных мыслей Анна вздохнула и высвободилась из мужских рук. Проговорила совсем тихо: - Прости… Корф напряженно свел брови и покачал головой. Вот какая на вкус – безысходность… Она горчит золой от перегоревшей страсти и терпким осадком вины остается на губах. - За что? – Владимир собрал в кулак все отпущенные ему силы, чтобы не закричать. – За что ты просишь прощения? Тебе… было плохо со мной, Аня? Несмелая улыбка красавицы была слишком уж вымученной. И лучистый взгляд погас. - Нет… - так же тихо ответила она, - мне было хорошо. И тем сложнее будет… расстаться… Владимир замолчал, и она боялась поднять на него глаза, боялась увидеть в выражении лица любимого мужчины скупое подтверждение своим словам - Расстаться? – переспросил вдруг барон с какой-то странной интонацией. – Никогда… Я никогда, ни на миг не хочу расставаться с тобой. Он обхватил красавицу, разворачивая ее к себе, и медленно, ласково заправил за ушко спутанную белокурую прядку. Анна зажмурилась, всё еще боясь поверить в эту сказку, в этот сон, в это счастье, пришедшее так неожиданно и затмившее собой даже солнечный свет. В бережных объятьях было так тепло и уютно, что не хотелось открывать глаза, ничего не хотелось – только быть с ним, так же близко, так же сладко – всегда… Робкое движение – и тоненькая хрупкая девушка приникла к мужской груди, обвила сильные плечи, выдыхая: - Володя… Володенька, я так люблю тебя… Быстро и сладко губки прижались к его губам, затем к щеке, к шее, подтверждая ее любовь каждым томительным прикосновением, каждым новым поцелуем. - Люблю… - только и смог прошептать Владимир. Поверженный любовью, которую отвергал так долго, которую терял в наказание за свою гордыню, а потом уже отчаялся вернуть, - он лишь сейчас, лаская самую родную, самую желанную женщину в мире, научился чувствовать жизнь. Его жизнь, его судьба ярким пламенем растекалась по телу, срывалась с губ приглушенным стоном наслаждения и звенела в зимнем воздухе прозрачным, как роса, чистым и нежным, словно летний рассвет, именем: «Анна». Конец