Наследный принц

Рейтинг: PG-13 Жанр: мистика Время и место: аушная современность Герои/пейринг: ВА Сюжет: жизнь полна неожиданностей – приятных и… очень приятных Липа шелестит быстро и тревожно, точно хочет о чем-то рассказать. Она как раз зацветает: медовый дурман липового цвета кружит в воздухе, манит фантомной призрачностью летних ночных грез, томящей, вязкой, как и этот запах. За кованой оградой старого парка старое же кладбище. Теперь в нем лишь пара-тройка обвитых плющом могил напоминает о былом величии, но старики еще помнят о том, какими роскошными были мраморные склепы до войны, какие двухсотлетние мавзолеи возвышались над каменными плитами дворищ, как высоки, как тяжелы были бронзовые кресты у изголовий могил. Годы прошли. Всё пало бренным прахом. Лишь обрывки чужой памяти до сих пор витают в городе, как паутина по осени, скользят над ветками каштанов и дубов, катятся в городской пыли, чтобы в один миг, уцепившись за камень или железный прут ограды, схорониться в укромном уголке до грядущих, новых времен. Этот город хранит много воспоминаний, хоть и не намерен так просто делиться ими с первым встречным, но он родился тут. Он часть города, утонувшего в темно-зеленых парках, в шорохах и шелестах листвы, в негромких окриках ночных птиц, которые уже стихают, предчувствуя время рассвета. Молодой человек запрокинул голову и раскинул руки, облокачиваясь о спинку лавки в глубине восточной аллеи. Когда рассвет придет, это место осветит первым, это место пронижет сотнями розовых солнечных лучей, провозглашающих следующий день. Молодой человек улыбнулся уголками губ и зажмурился в предвкушении – как же он любит эти сладкие летние рассветы… Но сейчас… такая дивная ночь… На соседней аллее, скрытой от глаз тесной живой изгородью из разросшихся сиреневых кустов, шумная компания устроила посиделки с девочками и пивом. Хмельной смех взрывается приторным коктейлем с примесью крепкого алкоголя, развязности и легких наркотиков – самой малости, чтобы жизнь хотя бы на несколько часов показалась проще, чтобы понравившаяся красотка стала доступнее. Куда скатился этот мир, если искусственный дурман ценится больше настоящей жизни, полной радостей и печалей так же равноценно, гармонично, как эта ночь полна полусвета и полутеней, и плеска сонных волн, и песен соловья где-то за границами парка, может, даже в березовой роще неподалеку. Некогда та роща была за чертой города, и белокожие березки словно успокаивали настороженного путника и неспокойного скакуна на дороге, проходящей у самых могил. Он слишком давно не был дома – в этом городе, знакомом в раннем детстве, а сейчас только смутно вспоминающемся шаг за шагом. Увы, он не мог приехать раньше – его мать вынуждена была вернуться к мужу, когда ему исполнилось пять лет, и с тех пор город, в котором началась его жизнь, всё сильнее отдалялся, всё сильнее забывался. Отныне же всё будет иначе! - Молодой человек, закурить не найдется? Неохотно открыл глаза, окинул внимательным оценивающим взглядом невысокую девушку блондинку в неприлично коротком платье в обтяжку. Ярко-красное, ядовитого хищного оттенка – такие не очень-то идут под белокурые локоны. Равнодушно пожав плечом, достал из кармана зажигалку, протянул, не слишком заботясь о галантности. - Прошу. Смазливая девица тут же уселась рядом, закинула ногу за ногу, прикурила. - Как тебя зовут, красавчик? - А тебе зачем? Насмешливо наблюдая за девушкой из-под полуопущенных ресниц, отметил легкий запах мартини и дорогих духов. Богатенькая глупышка решила поискать приключений в ночном парке? Так может найти неприятности на свою хорошенькую головку. - Слушай, тебе вызвать такси? - Шутишь? – и без того расширившиеся зрачки становятся еще чернее от возбуждения. Откровенно бесстыжая, зовущая, горячая, - эта поза так и просит взять ее всю. Он брезгливо поморщился: - Ночные парки немилосердны к молоденьким девушкам, оставшимся без защиты. - Почему же без? А ты?... – последнее – томным шепотом с придыханием, медленно, чувственно проводя маленькой ладошкой по мужскому плечу. - Я… - он улыбнулся как-то отстраненно и покачал головой. – Прости, я что-то не настроен. Оскорбленная в лучших чувствах, девушка фыркнула, убирая руку. - Подумаешь! А не пошел бы ты! Перестук каблучков по выстеленной каменными плитами дорожке был слышен недолго – уж слишком поросли мхами и травами старинные камни… Почти сразу липа начинает пахнуть еще сильнее, еще слаще – чтобы скорее вытравить приторный запах духов и алкоголя. Есть что-то непредсказуемо чарующее в летней теплой ночи, особенно в последних десятках минут перед рассветом – что-то, волнующее кровь, беспокойное, мимолетное, ускользающее с порывом ветра лишь с тем, чтобы вернуться, нахлынуть и укрыть тебя с головой… Он не успел стряхнуть с себя воспоминания о доступности белокурых красоток, как ветер усилился, причем не летний теплый, а влажный, промозглый, каким веет из замшелых подземелий. Тут же от кладбища потянуло сыростью и гнилью. Сотни старушечьих рассказов ожили в памяти, и стало как-то не по себе: когда-то давно этот парк, соседствующий со старым погостом, слыл дурным местом… Может, лучше уйти отсюда? Жаль, он ведь так мечтал, вернувшись после стольких лет, встретить рассвет здесь – увидеть первые его лучи, вдохнуть свежий утренний воздух, который в считанные доли секунды меняет спертый и душный ночной как раз в то самое волшебное мгновение рассвета! Досадливо мотнув головой, он выбросил смятый в пальцах липовый цвет и уже готов был подняться с широкой скамьи, когда увидел ее… Увидел сперва лишь мрачною фигурой, закутанной во всё черное. Потом же из-под черного капюшона сверкнул золотом шелковистый локон, а еще ярче, солнечней – соблазнительная улыбка. Хрупкая прелестница оказалась прямо перед ним, кокетливо взглянула, тут же притеняя взор трепещущими ресницами, и протянула ему кроваво-красный спелый гранат, разломленный на две половинки. - Хочешь? Словно завороженный, он протянул руку, аккуратно освободил из лимонно-белой шелухи одно зернышко и поднес к губам – сладость резанула, впитываясь в кожу – острая гранатовая сладость, сродни приторной лимонной кислоте и яблочной сладости соблазна одновременно. Девушка склонила голову, пристально рассматривая алую капельку гранатового сока на мужских губах. - Вкусно? Он кивнул. Есть ли смысл врать, если правда столь очевидна? Было что-то совершенно невероятное, невинное в ее жестах, в плавности ее движений, в серебристом голоске, который наполнил дрожащий и струящийся в предрассветной дымке воздух. Как если бы изящная малышка хотела казаться взрослее и соблазнительнее, и заигралась в эту свою показную взрослость – заигралась настолько, что не находит сейчас путей к отступлению. - Еще? – завораживающий синий взгляд всматривался в самую душу, прикасался к сердцу. Молодой человек немного подался вперед, перехватывая тонкое запястье, и притянул поближе удерживающую гранат ладошку. - Да… - в этот раз не пальцами, но мягкостью теплых губ выбрал смешанные с горькой мякотью несколько зерен, тут же раскусил их, и кисло-сладкий сок брызнул на белую кожу девушки. Он улыбнулся. - Прости. Не хотел тебя запачкать. – Улыбнулся – и дерзкая улыбка его говорила об обратном, и серые глаза затуманились желанием. Мужской язык осторожно прикоснулся к нежной ручке девушки, слизывая рубиновые капли. Она вздрогнула в тот миг, когда он настойчивей обхватил рукою ее запястье. Отступила на шаг, опустила глаза, медленно развязывая тесемки у шеи, и он забыл сделать вдох, когда черная, как ночь, атласная накидка, скользнув вниз по точеной фигурке, упала к ногам. Под накидкой у девушки ничего не было, лишь золотое ожерелье причудливой формы украшало лилейную шейку, поблескивая в отсветах догорающих звезд почти потусторонним сиянием… *** Ей понадобилась вся сила отпущенной на ее век воли, чтобы решиться на это. И то в последний момент она едва не передумала, не испортила всё, малодушно прячась в густой тени полуразрушенной кладбищенской часовни. Но сейчас, глядя в горящие страстью мужские глаза, живые, теплые, ощущая совсем близко тепло его кожи, чувствуя терпкий и властный запах вожделения, исходящий от него, понимала, что заслужила эти несколько десятков минут в его руках. И это же ее выбор, ее свобода – из всех возможных вариантов бунта, которые горькой судьбой сведены к нулю, она вольна забыться хотя бы до рассвета в руках этого мужчины, привлекшего внимание с первого взгляда, с первого легкого вздоха ветра, принесшего к ней обрывки его мыслей. А что потом? Возможно, она успеет дождаться секунды, когда косые солнечные лучи упадут на мрамор надтреснутых от времени могильных плит, и тогда от бренной плоти взметнется лишь горстка пепла. Пепел смешается с землей – и следа не останется. Впрочем, эта возможность призрачно мала. Ведь она не сможет уйти навсегда здесь, где слишком много людей бродит по тенистым аллеям утром, где играет музыка в плеерах устроивших пробежку девушек, где школьники, идущие на уроки через парк, переговариваются и смеются. Где… будет ОН. Она не сможет уйти рядом с ним! А раз так – вязкие мертвые тени приведут ее под сень молчаливых кладбищенских ветвей, и лишь там найдет покой рассыпавшийся пеплом, песком, пересушенной землею сгоревший прах. Но солнце – оно лениво забредает на разрушенный, заброшенный погост только к полудню, обминая гиблое место, как и жители старинного городка. И к тому времени ее уже давно найдут. Отец найдет… Её вернут домой, чтобы пригвоздить к кресту своей доли, чтобы исполнить пророчество… Она дочь наместника. Дом наместников уже так давно правит их миром, что не счесть веков, мудро распоряжаясь властью, отданной некогда ушедшим в изгнание родом королей. Никто точно не помнит, как так вышло: почему вампиры отказались от силы королевской крови, но ходят разные слухи… Теми же бесконечно долгими веками разные слухи, подпитываясь молвой, повествуют о том, как однажды властвующий король осквернил свой род любовью, разделив трон со смертной. Тогда все не-живущие восстали против него, и король, принимая слово подданных, удалился в заброшенный замок у самых гор, оставив вместо себя доверенного приближенного. Тот и стал первым наместником. Он правил мудро и строго, и многие считали: он не принимал решений, лишь озвучивал веленное королем. Но после гибели его сын, по праву рождения унаследовавший статус наместника, не стал продолжать отцовской покорной службы, презрел приказы еще здравствующего короля и сам полновластно занял трон. Верные малейшему мановению жестокой руки, воины его настигли семью отверженного короля в горном ущелье у перекрестка холодных рек, и истребили всю: прах лег на ледяные мертвые камни, мертвый прах, в смерти своей проклявший предательство. Бурная радость обуяла их мир… Прежде свобода обернулась беззаконием, сдержанность – необузданностью, страх расправы растворился, потерялся в сотнях тысяч людских загубленных жизней, растрачивать которые ранее было запрещено. И среди разгулявшейся анархии вдруг громом по ясной ночи прошел слух: кто-то из королевской семьи мог остаться! Никто не видел в ущелье, решившем судьбу всего вампирского мира, как умирала Варна, младшая дочь короля и смертной. Ее искали… Долго, безнадежно искали, но безликий прах давно рассеялся, взметенный горными ветрами, а тропинки-дорожки уводили вдаль, и на молчаливых камнях не осталось ничьих следов. Ни жизнь Варны, ни ее смерть в равной мере не получили ни признания, ни опровержения. Осталась только слепая молва, говорящая о том, что однажды короли вернутся на свой трон, и силой руки своей покорят предателей, и жаждой перемен перевернут болотный мир кровососущих тварей, и что тогда всем надо будет смиренно склонить главу перед истинной королевой… В страхе наказания вампиры присмирели: перестали устраивать бессчетные кровавые пиры, смирили желание убивать, с опаской посматривали на запад, где в неясной дымке синели вершины высоких гор. Шло время. Шли годы. Шли века… Страх стал привычкой, ожидание расплаты – традицией с позабытыми корнями. Остались лишь слухи, и то едва ли кто знал теперь, где в них правда, что вымысел. Очередной наместник, продолжая власть своего дома, взошел на престол и правил размеренно и даже в чем-то мудро, пока не появилась новая угроза. Даже сейчас в пору было вздрогнуть от воспоминаний о роковом дне, когда ее продали за призрачную возможность победы! Тот последний наместник и есть ее отец, столь безжалостно продавший ее плешивому старику лишь потому, что тот первым предложил себя в качестве спасения. Едва ли она могла раньше хотя бы представить существо, более мерзкое, чем Андрей Платонович Забалуев. Мелкий и мелочный, с вечно бегающими неспокойными глазами, он появился в летней резиденции наместников однажды ночью, в самый разгар банкета, посвященного совершеннолетию любимой дочери правителя и, поклонившись в ноги, попросил нескольких минут аудиенции, которые тут же получил. В хищной улыбке сверкнули золоченые клыки. Многим при дворе было известно: это единственная ценность почтенного вампира. Все же остальное осталось за карточными столами и в объятьях распутниц, лишь на старости лет мот собрался остепениться, и пришел за этим к самому наместнику. Пришел не с пустыми руками – в тишине и сумраке кабинета развернул старинный пергамент и протянул наместнику, указывая на подчеркнутые совсем свежими чернилами строки: - Видишь их, о, владыка? Отец видел. О чем засвидетельствовал царственным кивком головы. - Смотри внимательней, ибо в них – погибель твоего рода, падение дома наместников! Отец поверил. Не сразу – да, но слава о старике, разбирающемся в древних письменах, знающем язык древних, достигла его ушей, и он поверил толкованию пророчества: - Любимейшая из твоих дочерей обратит свой взор на смертного, и наследник ее, рожденный от человека, уничтожит твой трон. Придет конец эпохе наместников! Отец был раздавлен – пригвожден к полу неожиданным известием так сильно, что не сразу нашелся, чем ответить почтенному старику. - Но… как быть? – вот, пожалуй, и всё, что произнес он, и тут же бегающие глазки Андрея Платоновича хищно сузились, голова услужливо склонилась на бок. - Выход есть… Всегда. – Господин Забалуев отвесил доземный поклон величественному наместнику, нынче пребывающему в растрепанных чувствах, испуганному и растерянному, и уже не кажущемуся столь великим. – Выдай свою дочь за меня, тогда МОЙ наследник родится, и он же удержит твой трон! - Мне надо подумать. Густые брови сошлись на переносице, чело нахмурилось, выдавая горькие мысли. Но думал отец недолго: в тот же вечер объявил пирующим придворным о грядущей помолвке средней своей дочери Анны с премудрым старцем… Она молила его отказаться от слова. Она падала в ноги, прекрасно понимая, что наместник, правящий владыка от этого самого слова не откажется. Она грозилась добровольно броситься в объятья солнечного света и сгореть в нем, в пару мгновений превратившись в легкий пепельно-серый прах. Праху ведь не дано зачать новую жизнь! И тогда наместник приставил к ней охрану – всё равно его слово нерушимо, всё равно его обещание тверже кремня, всё равно он уже решил для дочери судьбу, выбрал будущее… Выбор… ей иногда казалось прежде, что рожденная дочерью наместника, она имеет весь выбор на свете. И вот уверенность подобных надежд рассыпалась, растеклась туманом по долине, превратилась в призрачный пар. Чтобы хоть как-то удержать в руках этот ускользающий морок, она решилась на побег… Замок, знакомый с детства и сейчас непривычно чужой, такой чужой, словно опять витала по его коридорам забытая власть древнего рода королей, не хотел, не желал, не мог ее отпустить, но она все равно сбежала в густую липовую ночь. Неслышной тенью, не видимой глазам людей, она проскользнула по спящим узким улочкам старинного центра и дальше, туда, где за высокой, почти разрушенной оградой темнели очертания разбитых крестов, туда, где кладбищенский воздух подернулся приторным, паутинным запахом увядания и тлена. А совсем рядом, в двух шагах, жил, трепеща в ожидании всех красок рассвета, парк. Там гуляли люди, не подозревая о темном соседстве ночного зла, и человеческие тропинки поросли мхом и травами на пути дочери наместника. Она ступала тихо, осторожно, укутанная в густые сумерки поверх черной атласной накидки, готовая сейчас же принести себя в жертву дню, но знающая: ей не избежать своей судьбы. Ведь не успеют лучи полудня осветить проклятое место, как ее найдут. И вернут. И отец – он не считает, что ее смерть искупит данное слово! Только… стать женой Забалуева – это же хуже смерти! Она вздрогнула, стоило лишь представить возможное будущее, и заторопилась к высокой кладбищенской ограде, когда взгляд, на мгновение метнувшись в сторону, заметил его… Молодой мужчина сидел на скамье, раскинув руки, точно птица в полете, запрокинув голову и улыбаясь неизвестно чему. Может быть, уже готовому проснуться востоку? Мужчина сидел, такой уверенный, красивый, сильный… Его сила струилась вокруг, наполняла воздух, враз ставший горячим, опаливший дочь наместника вампиров едва доносящимся мужским дыханием. И, забывая обо всем, она вышагнула из тьмы ему навстречу… *** Он хрипло кашлянул, пытаясь придти в себя, - уж слишком волнительным был вид обнаженного девичьего тела. - Что ты делаешь? – даже ему, привыкшему к женским ласкам, пришлось приложить немало усилий, чтобы голос не дрогнул, только изящная соблазнительница не намеревалась давать ему ответов. Она выгнулась, предлагая мужчине соблазнительное свое тело, и дерзко взглянула ему прямо в глаза. Улыбка блеснула лучиком на пухлых приоткрытых губках, девушка сделала шаг вперед, вплотную подходя к мужчине, и он принял правила её игры. Что ж, наступит миг – и она сама не сможет сдержать правды, смелая малышка, не знающая пока, кого решила соблазнить в предрассветный час в тихом, почти безлюдном парке. Она опустилась к нему на колени. Обхватила ладонями мужское лицо и снова заглянула в глубину его глаз. Показалось – или действительно в темнеющей их бездне полыхало пламя рассвета? Солнце… оно уже так близко. Где-то оно уже успело окрасить верхушки сосен, но есть еще добрых три десятка минут, пока оно пропутешествует в вечном беге своем до этого богом забытого городка. У НЕЁ есть эти минуты, у нее и… у НИХ. - Возьми меня… - прошептала нежно и закрыла глаза, подаваясь ему навстречу, запрокинув голову. Она могла бы дрожать от страха сейчас в ожидании боли, но всякий раз, когда хотелось испуганно вздрогнуть, перед мысленным взором, точно на двух чашах магических весов, возникало видение. Двое мужчин: один – молодой, красивый, сильный, притянувший ее точно магнитом сквозь ажурную вязь кладбищенских сплетенных ветвей, и второй – безобразный, мерзкий старик, сетями лживых речей опутавший ее отца, пригревшийся у наместничьего трона и возомнивший себя отцом будущего наместника! Стоило лишь представить ухмыляющееся лицо второго – и тело само рвалось к тому, первому: трепетало под бережной лаской рук, выгибалось под невесомыми прикосновениями губ, таяло под горячим дыханием, ощущать которое так близко было внове, и безумно волновало холодную ночную кровь. Он уже едва мог контролировать себя: прекрасная девочка, оседлавшая его, начавшая соблазнительный танец любви на его коленях, призывно открывшаяся ему и не терпящая отказа, занимала в этот миг каждую грань его существования. Рухни вдруг мир, рассыпься бессчетным количеством мертвых осколков среди мрака вселенной, она все равно осталась бы центром его мироздания: томно прикрытые глазки, влажные губки, растрепанные волосы, роскошными волнами ниспадающие по спине, тонкие руки, вцепившиеся в его куртку мертвой хваткой, словно коготки хищной птички. - Иди ко мне! – хрипло прошептал, не слишком ожидая каких-то слов от нее, и впился губами в молочно-белую кожу лилейной шейки. Какая же сладкая она была: точно охлажденный десерт, каждая новая ложечка которого вызывает лишь больше желания съесть всё и заказать вторую порцию. В его руках перебывало немало красавиц, но почему-то именно этой невозможно было насытиться, именно эту не хватило бы сил отпустить. Да и… не хватит! Точно не хватит – вот сейчас сожмут тонкую талию сильные мужские руки, окольцуют, пленят и вовек не отпустят! Нежная малышка… Он отстранился самую малость и взглянул на замершую красавицу. Вздернулась чуть удивленно темная бровь, складочка непонимания на мгновение перерезала упрямый лоб, но тут же мужчина тряхнул головой, отметая все ненужные мысли непокорной челкой. - Что случилось?! Словно почувствовав мимолетное его замешательство, соблазнительница распахнула дивные синие глазки – сейчас, в последние минуты перед рассветом они полнились такой волшебной прозрачной синевой, что у него захватило дух. - Всё хорошо, - его голос прервался, переходя в низкий шепот, - всё хорошо, моя сладкая… Мужские пальцы быстро сжали и тут же отпустили шелковистую прядь женских волос, скользнули по шейке, очертили след, оставленный нетерпеливыми губам и уже наливающийся синевой в туманном утреннем полумраке, спустились ниже, к трепещущим грудкам – и горячие губы последовали за ними. Дерзко до обжигающего сладострастного стона, жарко так, что даже больно – то ли целуя, то ли прикусывая бархат девичьей кожи от шеи вниз, пока от того самого следа к возбужденному соску не протянется синеватая тропинка отметин, точно печатей необузданной мужской пылкости. Она застонала громче и, приподнявшись, прижалась тесно-тесно, точно боялась, что он передумает и отпустит ее. Потерлась о сильное мужское тело, поерзала, устраиваясь удобней, ощущая мощь его желания и, рывком разведя полы кожаной куртки, принялась расстегивать мелкие пуговицы черной рубашки. Она словно всю жизнь ждала этой ночи: хмельной липовой ночи, когда звезды и спрятанная в тучах луна позволят ей соединиться с предназначенным судьбою мужчиной. Она ждала именно этого мужчину: с отрочества изнывая в жаркий полдень, блуждая снами в таинственных долинах грядущего времени, она видела его, она чувствовала сердцем призрачные его прикосновения и просыпалась, вздрагивая от незнакомой истомы, чарующей и блаженной. Почему же он шел так долго? Почему именно в последнюю ночь из всех, отведенных ей в подлунном мире, довелось встретиться с тем, кого она так ждала? Ведь всё, что будет для нее за чертой сегодняшней ночи, - исчерпано, разрезано, заполнено тьмой. В лучшем случае она умрет, а в худшем… покорится отцовской власти, примет мужем Забалуева и на веки вечные останется пленницей подземных чертогов, в которых родится принц-наместник, наследник власти ее рода. И лишь в ее силах сделать так, чтобы вопреки всему сбылось древнее пророчество! Чтобы в венах ее сына текла кровь ЭТОГО мужчины. - Ах… - с губ сорвался легкий стон, когда бесстыжие пальцы, невесомо погладив худенькие бедра, скользнули выше. Он так опытен, умел, его тело пышет жаром под ее ладонями, и желание впиться в его шею уже не губами, как он, но холодом смертоносных клыков становится мучительной необходимостью. Только ей ведь нельзя! Тогда в конец парализуется человеческая воля, а ей нужна не покорность зачарованного разума. Ей нужно, чтобы он любил ее: жадно, жарко, в полную силу, чтобы стал всемогущим господином, которому рада покориться даже самая сильная женщина, чтобы брал без остатка и увлекал за собою, не позволяя в отместку ни на шаг, ни на миг увлечь куда-то себя. Теряясь в более чем смелых ласках, она нетерпеливо притянула мужчину ближе, скользнула губами по его губам, прикусила не больно, удерживая клыки, и отпустила за миг до того, как могла бы появиться на тонкой коже капелька свежей крови. Она же дочь ночи, она наделена всей той упоительной темной властью, которую дарит ночь любой женщине, но она же еще и вампир – юная наместница, знающая с рождения, как покорить мужчину, будь он смертный или бессмертный, будь он молод или стар. В ее крови, холодной и не нагревающейся даже в близости жаркого огня, живет ледяной пламень искушения, противиться которому у мужчины нет власти! - Да, да… Да! – не прошептала, прокричала уже в теплый поцелуй, растеряв в сладости его все сомнения, и потому неожиданно ослабившиеся объятья вызвали удивление, смешанное с разочарованием, оборвали снедающий девушку восторг. - Ч-что… такое? Он опять прекратил свои ласки внезапно, и сидел теперь, откинувшись на скамье, молча, чуть прищурившись, разглядывал обнаженную прелестницу на своих коленях, и на устах его блуждала легкая полуулыбка. Под пристальным взглядом серых глаз, под этой кривоватой ироничной улыбкой, больше походящей на ухмылку, ей стало отчего-то не по себе. Опустив очи долу, девушка крепче сцепила пальцы на полах расстегнутой мужской рубашки. - Я… сделала что-нибудь не так? – вздрогнула и побоялась встретиться взглядом с ним, невесть по какой причине так ловко обошедшим все ее обольстительные уловки. Наивная глупышка, она возомнила, что способна так вот запросто увлечь за собой незнакомца, отдавшись ему, на несколько мгновений перекрыть свет дня, заставить его забыть себя и быть лишь ее, принадлежать только ей! Неопытная простушка, не знающая ничего еще ни о любви, ни о страсти, она полагала, что луна поделится с нею порочной и дикой своей властью. Но ведь луна давно закатилась за горизонт, прячась в пелене густых облаков, и скоро рассвет. Совсем скоро… Мужские пылкие ласки увлекли несостоявшуюся любовницу так полно и столь далеко – она уже пропустила час, когда следовало бы завершить всё, скрыться отсюда, оставшись для одурманенного мужчины лишь сном, ночным волшебным видением. Что же делать теперь? Едва ли хватит минут, чтобы укрыться в тени кладбищенских каштанов, да и туда рано или поздно даже через самую густую крону пробьются стрелы солнечных лучей. Значит… смерть? Она желала ее прошлым вечером! Она звала и молила о смерти, но сейчас она безумно хочет жить! - Прости меня… - шепнула одними губами, так, что он не услышал – просто прочел по движениям. Хотел что-то сказать в ответ, когда она прикоснулась невесомым поцелуем к приоткрывшемуся его рту. – Забудь… Это уже не шепотом – едва слышным шелестом просыпающейся листвы. Мужчина расслабленно выдохнул и медленно прикрыл глаза, словно повинуясь так и не проговоренному вслух приказу… Всё правильно... Так и должно быть… Ничего ровным счетом не произошло – просто тень мелькнула за чьим-то стеклом, и крошечные лимонно-желтые лепестки душистой липы сорвало порывом ночного ветра. Так мечта растворяется в небытие, и уже через несколько мгновений не скажешь, была ли она на самом деле, привиделась ли одинокому сердцу… Дочь наместника отпрянула от зажмурившегося мужчины, словно птичка, испуганно вспорхнувшая с ветки. У ветвистого куста жасмина остановилась, замерла и прижала руки к груди, почувствовав, как широкие листы, успевшие потемнеть от летнего зноя, мазнули по прохладной щеке. Она позволила себе повернуться на короткое мгновение – только узнать, как он там: сидит ли на месте, молчит ли в предрассветную тишину, или… может… смотрит… на нее? Позволила себе обернуться назад – но не успела. На полуобороте, на полувздохе, на полувзгляде сильные руки перехватили ее движение, сжимая плечи, выдергивая из добровольного отрешенного полусна. - Куда ты? Стального цвета, сияющие ледяным блеском даже теперь, в преддверии солнечного дня, его глаза требовательно всматривались в ее лицо, настаивали на ответе, правдивом, как самая верная истина. Она не решилась сказать ни слова. Лишь нахмурилась, одергивая руку, приложила чуть больше усилий, чтобы оттолкнуть его, но с удивлением обнаружила, что не властна не только над его волей – над своим телом тоже. Или это тело предало ее, безрассудно ослабев и растаяв в горячей близости мужчины? Она испугалась. Очевидно, именно страх придал больше сил, приказал забиться в чужих объятьях, и ей пришлось сглотнуть накатившую панику, взять себя в руки и лишь потом высокомерно вскинуть подбородок: - Отпусти! – приказом, уверенным и спокойным, с осознанием собственной силы, королевского достоинства, сейчас уже в ее глазах отразилась похолодевшая убегающая тьма. – Отпусти немедленно! Он прищурился, пряча улыбку в уголках губ, в трепете черных ресниц. - А если…. нет? Она не успела ни возмутиться, ни даже вздрогнуть – мужчина привлек ее к себе и выдохнул в приоткрывшийся ротик: - Ты – моя! И никому – слышишь? – я никому тебя не отдам! Глупый…. Ничего не знающий, не понимающий, не способный изменить глупый смертный! Она метнулась в сторону – туда, где призывно шелестели ветви проснувшейся липы, и не сразу сумела разобрать в волнении своем, что мужчина оказался быстрее и проворнее, что перехватил хрупкий девичий стан, что поднял на руки и прижал к груди незнакомку. Всё это произошло, точно во сне… А проснулась она, когда теплое дыхание скользнуло по щеке, по растрепанным волосам. - Ничего не бойся… - и отозвалось внутри тихим нежным шепотом, – ну разве я могу причинить тебе зло? Зло?! Да о чем он, о, всемогущая ночь! Это она – может. А ее отец не просто может – обязательно причинит! Да отец же сотрет с лица земли дерзкого ослушника, посмевшего, пусть и невольно, нарушить придуманный им приказ. Она запрокинула голову. Его глаза казались бездонными в предрассветном отблеске первых, пока еще даже не заметных лучей. Это неправильно… Так не должно быть: он, такой красивый и молодой, такой ласковый и страстный, такой… единственный в необыкновенности своей – он не может погибнуть только потому, что она малодушно уступит ему и себе, не сумеет сдержать собственное тело, рвущееся к мужчине, призывающее наплевать на любые запреты. Она нахмурилась: недобро сошлись у переносицы темные бровки. Чуть поморщилась, изображая недовольство: - Что вы себе позволяете, молодой человек? Отчетливо понимала: после всего творимого ею здесь же совсем недавно, считанные минуты назад, не имеет ни то, что права – даже намека на право говорить подобную чушь! Она знала это. И он, разумеется, тоже знал. Оттого, верно, лишь расплылся в довольной улыбке, покрепче сцепил руки на ее талии и, склонившись, прошептал в холодное бледное ушко: - Хочешь поиграть? – прикусил аккуратную мочку – несильно, одними губами. А может, согрел? Она не успела разобраться. - Я согласен, сладкая… Но продолжим мы в другом месте… - Нет! – крик сорвался с девичьих губ лишь с тем, чтобы утонуть в прикосновении губ мужских. И снова эта волшебная волна захлестнула размашисто и беспощадно, увлекла, лишила всех связных мыслей. Остались одни его поцелуи – жадные, яростные, точно это не она – он был вампиром, и не мог оторваться от обретенной жертвы, и желал выпить ее кровь до капли, вобрать в себя ее жизнь, убить ее душу… И как, ну как, во имя темных ночных небес, ему сказать теперь, что она – другая? Что с самого начала это была не игра, а безысходность? Что ей страшно, и боится она не только гнева отца, не только мерзкого престарелого жениха, но и его – самую малость, но всё же… Что он может сейчас найти смерть, вместо развлечения на одну ночь, вернее, день, и то если успеет развлечься до появления первых прямых лучей! А еще… что она раньше никогда в жизни не выходила за пределы родного замка… одна… - Как тебя зовут? От нежной ладони, погладившей щеку, она отпрянула, будто от святой воды, и непонимающе уставилась на сидящего рядом мужчину. Потом обвела взглядом кожаный салон автомобиля. Она ведь не заметила, как очутилась тут! Что же с ней, глупой, наивной, сделали его губы? Нет, нет… Нет! Спрятав лицо в ладонях, она отчаянно замотала головой, как если бы от этого морок рассеялся, и вместо страшной сказки вокруг взметнулись стены замка, ее спальных покоев. Мужчина, конечно же, не мог прочесть ее мысли, но всё-таки отодвинулся на приличное расстояние и отвернулся, глядя теперь на дорогу перед собой. - Тебе не нужно меня бояться. Она встрепенулась и тут же горделиво вздернула носик. - С чего ты взял? Я вовсе не боюсь! Он ухмыльнулся, но кивнул, соглашаясь. И резонно заметил, выворачивая руль влево: - Ты сама начала это. Ей нечего было ответить. Правда ведь: начала. Увидела его – и точно сердце забилось в груди, там, где у всех ее сородичей бессердечная немая пустота. Она отвернулась к окну. Устало взглянула на свое помутневшее в туманной дымке отражение и только зябко вздрогнула, когда автомобиль выехал из тени парковой аллеи на шоссе и розовато-золотистые лучи рассветного солнца полосонули по тонированным стеклам. Вздрогнула – и тут же расслабилась: даже всемогущему солнцу не пробиться через зеркальную тонировку, и что если… даже всесильному отцу не отыскать теперь ее!? Неужели… спасена? За всю дорогу они не проронили ни слова. Она замерла, прикрыла глаза, укуталась в шелковую свою накидку, до сих пор боясь поверить в возможность избавления. Мужчина тоже старался не мешать умиротворенной тишине, и лишь когда машина, мягко притормозив, остановилась у ворот гаража, повернулся к девушке. Улыбнулся уголками губ, дождался ответной улыбки и ободряюще кивнул: - Приехали. Куда приехали, она не знала. И не спрашивала. И ей, по правде говоря, было абсолютно всё равно – только бы с ним… Его дом оказался просторным и сумрачным: так выглядит замок, брошенный на много лет и лишь недавно обретший новых хозяев. Отполированная мебель поблескивала безжизненно и отстраненно в редких отсветах пробившегося через задернутые шторы солнца. Потухший, казалось, много веков назад камин застыл холодной мраморной глыбой. Картины в позолоченных рамах молчаливо дополняли мрачное убранство комнат. Зябко передернув плечами, девушка потуже стянула накидку на груди и подобрала ноги, удобнее усаживаясь на широком диване. Ощущения были странными: одновременно и тепло, очаровательное, дурманное, сладкое, окутывало со всех сторон, и мистический морозный страх пробирал до костей – точно вот-вот шторы распахнутся в самый неподходящий момент – и она сгорит за несколько секунд в этом мучительно холодном, смертельно обжигающем пламени. Легкий пепел тут же подхватит летний ветерок, взметнет в воздух невесомым шлейфом, смешает с цветочными лепестками, с пылью, с запахом липы за окном… - О чем задумалась? Она невольно нахмурилась, поворачиваясь к собеседнику слишком резко, слишком быстро. Спрятала в складках материи обнаженную коленку и мотнула головой: - Ни о чем. Приняла из его рук разогретое вино и только из вежливости сделала пару глотков: сейчас не время убеждать его в том, что она не продрогла в прохладе пришедшего утра. Взглянула поверх ободка чашки на сидящего в профиль мужчину. - Как тебя зовут? Он наоборот поворачивался медленно: тягуче, непозволительно, слишком медленно. Лукаво сверкнули серые глаза, тело напряглось, пальцы судорожно стиснули обивку диванной спинки, и прежде чем девушка успела опомниться, он уже приблизился к ней на расстояние вздоха. - Я первый спросил. Вот почему ей так тепло! Даже если он дальше, чем сейчас, в другой комнате или даже на втором этаже, жар его тела согревает, кровь, бурлящая в его венах, манит, сводит с ума, возбуждает желание… Нет, ей же нельзя! Один укус – одно едва ли заметное для жертвы прикосновение клыков – и ОН превратится в безвольного раба, покорного власти темной жрицы. Она не хочет, чтобы всё было так, она никогда не допустит подобного, даже если станет умирать от кровавой жажды, даже если во всем мире не окажется больше ни одного живого существа! Девушка отвернулась, судорожно глотая воздух. Опасная игра – слишком непредсказуемая, смертельная, развернувшаяся даже не на лезвии бритвы – на тонком острие осинового кола. И сумеет ли она устоять против самой себя, когда мужские руки уже обнимают за плечи, привлекают ближе, обнимают, когда бархатный голос соблазнительно шепчет: - Ну скажи мне своё имя… Скажи… Скажи мне… Зачем? Зачем ему знать имя той, что может принести ему смерть? Она опять отпрянула от мужчины, не ко времени вспомнив разгневанного отца. Как же глупо было даже подумать о возможности сбежать? Сюда – в жилище обычного смертного? Вот так просто уехать, спрятаться, укрыться в жарких объятьях и решить отчего-то, что воины отца, наученные вести жертву по следу тончайших запахов, не учуют ее? - Нет! – девушка решительно отвела его руки – в который раз! – и поднялась с дивана. – Мне лучше… уйти. Сделала шаг, другой. Обернулась взглянуть на мужчину, вальяжно устроившегося на диване. Он словно не верит, что она пойдет. Он точно ожидает от нее совсем другого шага, других слов, а вовсе не резкого и ничем не обоснованного отказа. Да и стоит ли удивляться? Она ведь сама пришла к нему, и теперь он уверен, что она должна… За недавнее свое поведение вдруг стало стыдно. Так сильно, что девушка вздрогнула, ощущая, как осознание опрометчивого поступка холодит кончики ее пальцев, запутывается в волосах, замораживает иссиня-бледные ниточки от рождения мертвых вен. Наивная – как же она заигралась! Наслушалась россказней старших подруг о теплой мужской крови, о горячих мужских руках, о сладких поцелуях, которые пьешь, как дорогое вино, и решилась подойти к темноволосому красавчику, скучающему на лавке в предрассветном парке. А он… тоже хорош! Без лишних слов утащил домой понравившуюся девицу – и только теперь спрашивает имя! Хотел развлечься – а может схлопотать ужасную смерть! Ничего же. Будет впредь осторожней! Она фыркнула, не в силах понять, что за обида гложет сердце. Отошла еще на несколько шагов, не слушая оклика мужчины, и уже почти потянулась к ручке двери, когда оконные рамы неожиданно резко распахнулись от порыва ветра, тяжелые шторы вздернулись, и солнце, яркое, горящее летнее солнце полосонуло по стенам косыми росчерками лучей. Дочь наместника остановилась, опутанная ими, точно призрачной сетью, и не сразу почувствовала, как за спиной раздалось тяжелое теплое дыхание. Чужие руки обхватили талию, прижимая девушку покрепче, губы прикоснулись к волосам и зашептали горячо: - Ну, куда же ты? Не уходи, постой. Всё будет так, как ты захочешь, просто… не уходи от меня… сейчас… Она всхлипнула, стоило ему прикоснуться невесомым поцелуем к нежной коже у самого ушка, и перехватила его запястья. - Ты не слышишь, не знаешь, не понимаешь!... - Чего, чего, чего? – Его голос звучал сейчас, как эхо ее собственным словам, - объясни мне, и я пойму, и буду знать, скажи – и я услышу! Только разве имеет она право ответа? Попавшая в ею же устроенную ловушку, захваченная в плен солнечными лучами, послушными воле утра, и бережной лаской мужских рук, она металась подобно несчастливой неудачливой птичке. Солнце жгло кончики волос, солнце путалось в складках шелковой накидки, солнце пыталось прикоснуться к коже, и только мужские руки разделяли, отделяли плоть вампира от губительного солнечного света. А больше – ничего. Вдруг он замер. Как-то странно посмотрел на неожиданную свою гостью и нахмурился почти незаметно. Провел пальцем по прохладной щеке. - Ты… замерзла? – и тут же, бросив взгляд на распахнутое окно, скользнул ладонью вниз, погладил плечо. – Подожди, я закрою. В два широких шага пересек довольно таки просторную гостиную и уверенно потянул на себя непослушную раму. Она хотела воспользоваться случаем и сбежать, хотя и понимала: один шаг за порог уже равен смерти. Она хотела просто выскочить отсюда и умереть там, где он не увидит, так быстро, что он не успеет даже понять, откуда на ступеньках у его крыльца взялась горстка сизого пепла. Она хотела, сгорая, прочесть специальные слова, чтобы отголоски ее запаха не привели сюда ни отцовских слуг, ни самого разгневанного отца, но не сумела сделать ни одного движения, засмотревшись на мужчину в золотистом ореоле лучей. Он сам был солнце: такой же теплый, вернее, горячий, такой же светлый во всей своей ночной темноте, и такой же близкий во всей недосягаемости. Он был солнце, и стоял, окруженный сиянием, в проеме уже закрытого окна, пока не задернул плотную ткань. В гостиной стало тихо и сумрачно. Она никогда прежде не видела солнца так близко, и оттого, должно быть, ослепла на несколько мгновений этого сумрака. Но тонкий слух уловил приближение шагов. Чужое дыхание окутало ее, маня прикоснуться. - Теперь будет теплее, - он склонился, высокий и сильный, поправил ее волосы и потянул за руку к дивану. – Я люблю летние рассветы, только жаль, что иногда они слишком прохладны. Теперь будет теплее. Усадил ее на диван и, сжав дрожащие пальчики, посмотрел в глаза. Она благодарно кивнула: - Спасибо. Он улыбнулся как-то странно, но так… тепло, что ли? Или просто солнечный свет до сих пор таился в глубине его зрачков? - Меня зовут Владимир. – Ямочки на его щеках не имели ничего общего с его гордым именем, и все-таки безоговорочно дополняли образ, словно были одним целым не только с ним, но и с этим солнечным днем, и с запахом липы в парке, и со странным, неуместным их знакомством. Рядом с ним таким она не могла больше играть: не было ни сил, ни желания. Единственное, на что она еще была способна сейчас, - так это не сказать ему всей правды о себе. Девушка потупилась, прикусив губку, и тихо прошептала: - Я – Анна. – А затем добавила чуть громче, пряча толику будущего разочарования. – Но совсем скоро ты забудешь мое имя. - Не забуду! Отчего он так уверен? Ведь не спрашивает и не уточняет, почему. Просто сжимает сильнее ее тонкие пальчики и заявляет прямо, будто рубит мечом с плеча: «Не забуду!» А потом, ласково прикоснувшись к подбородку, заставляет ее поднять глаза. Анна посмотрела на него, сперва робко, затем смелее, протянула руку, очерчивая пальцем упрямые скулы: «Скажи, ты всегда так настойчив и не даешь девушкам ни шанса? Впрочем, кто из них хоть раз хотел отказать тебе? Это ведь невозможно…» - она потупилась, с горечью понимая, что и сама безоговорочно проигрывает его нежности, а мужские губы меж тем уже собирали прохладу с ее щек. Бережно… медленно… капля за каплей холод, до сегодняшней ночи постоянный спутник одиноких грез, уходил, таял, растворялся, как растворяется в солнечных лучах ночной туман. - Аня… Анечка… я думал иногда: уже никогда не сумею тебя найти… Кто шепчет ей это? Он или летнее звенящее светом утро? И если все-таки он – то чем: мягкими губами или самой душой? Что значат его слова – утешение на несколько грешных часов или единственную правду сердца? И если правду… откуда ему знать? Откуда – вот здесь, сейчас – знать, что девушка, безвольно тающая в его объятьях, – та самая, найденная, желанная? Ах, нет, просто все мужчины устроены подобным образом: красивые слова у них прикрывают в лучшем случае низкие желания, в худшем – черные дела. Все мужчины таковы, а уж настолько порочно-притягательные и подавно… Анна тихонько застонала, ощутив спиной мягкий бархат диванной обивки, и мужские волосы скользнули по обнаженной коже легче дорогих шелков. Пусть говорит, что хочет. Пусть плетет дурманно-сладкую сеть привычной для него лжи, только бы не останавливался! Пусть потом забудет, вопреки своему данному слову – только бы целовал так же неистово и грешно, так же волшебно! Не в силах больше думать, не в состоянии даже понимать, где, почему и кто она, дочь наместника обняла мужчину за плечи и притянула ближе. А он, как назло, вызывающе ухмыльнулся в поцелуй, вздернул бровь и, чуть задержавшись взглядом на припухших женских губах, отстранился. Не отводя глаз, расстегнул пуговицы и скинул рубашку. Опять склонился над девушкой, почти прикоснулся ко рту, но совершенно неожиданно прильнул к шейке – туда, где, забившись в горле, замер тонкий девичий вскрик. Он даже не целовал… По крайней мере, Анна никогда прежде не представляла, что ТАКИМИ могут быть поцелуи: они выпивали из нее волю, они истощали силы, они дурманили пуще колдовских зелий. И они успели уже спуститься ниже. Теперь Владимир, перецеловав трепещущие грудки, пройдя ровной дорожкой прикосновений до ямочки пупка и обласкав его языком, спускался еще ниже, и Анна чувствовала, как ее обычно прохладное тело горит и плавится в плену этих его прикосновений. Когда-то давно в замке нашли врага. Отец долго не верил в предательство бывшего советника, но сдался под тяжестью неопровержимых улик, и враг был казнен. Как истинные вампиры, отцовские судьи вынесли жестокий приговор: смерть через сожжение. И не стали дожидаться утра – уж слишком быстро сжигает не-живую плоть солнце. Огонь действует куда медленней и изощренней… Все жители замка должны были присутствовать на казни, и то ли уроком, то ли рутинной обязанностью стало это присутствие для многочисленных наместниковых дочерей. Анна тоже была там: смотрела, как охватывает пламя враз чернеющую плоть, как искажает мука лицо смертника, а всем вокруг становится горячо настолько, что даже больно… Боль. Она пронзила внезапно, сменив этот болезненно-сладкий жар, и замерла, уже не терзая, но и не желая схлынуть. Владимир тоже остановился, бережно стирая слезинки на щеках Анны, целуя глаза, и волосы, и вновь возвращаясь к губам. И опять это воспоминание о казни, совсем неуместно, казалось даже, давно забытое, напомнило о себе: тот огонь был жадным и смертоносным, а этот – дарит жизнь. И уже не обжигает болью, но дает крылья, поднимает над землей, над небом, над сияющим солнцем в такую даль, где не остается уже ничего, кроме блаженства. - Владимир! Анна вскрикнула и впилась ногтями в мужские плечи, прекрасно понимая, что причинит ему вред, но в то же время не в состоянии владеть сейчас собственным телом. Она только что кричала еще что-то – слова вспоминались весьма смутно, а вот упоительное ликование – наоборот. Оно до сих пор жило в каждой клеточке тела, оно плясало в крови, питая и дрожащее от сладости сердце, и прерывистое дыхание, и слезы, бегущие по щекам. - Вла-ди-и-имир… Она не могла его отпустить: еще сильнее впивалась уже не ногтями – остриями по-птичьи изогнутых когтей, и прижималась к нему, ласкалась, как кошка, и целовала его губы, и кусала легонько, не выпуская клыков. И почти не осознавала, как он, лишь теперь покинув ее тело, опять обцеловывает ее всю – от растрепанных волос до дрожащих коленок. И всё, что ей хотелось ощущать сейчас, вмещало тепло его дыхания на ее влажных бедрах, а потом – новые поцелуи в губы, горячие, терпкие поцелуи, солёные от крови… *** - Что это было?.. Анна с трудом разлепила враз отяжелевшие веки и взглянула на мужчину, ласково перебирающего ее волосы. Едва осознав, что произошло с нею, дочь наместника пыталась теперь понять, как жить дальше, но мысли по-прежнему путались, не желая складываться в послушные выводы и закономерные действия. Мысли рассыпались легкой пепельно-серой золой, и оставались только сверкающие воспоминания о мужских губах и глазах, о горящей в их глубине страсти, о сладости, которую невозможно описать даже самыми затейливыми, самыми сказочными словами. Вместо ответа Владимир притянул ее ближе, укладывая на своем плече, и улыбнулся, когда волнистые волосы пощекотали его подбородок. Было так необычно лежать рядом с ним, соприкасаясь телами, было так приятно слушать мерный стук его сердца и в свою очередь забывать, что ее собственное сердце никогда не билось в груди. И в тайне надеяться, что увлеченный мужчина не заметит этой странной особенности. И наслаждаться его прикосновениями, и бережными поцелуями, и той щемящей нежностью, с которой он перебивает тонкие женские пальчики. Анна вздохнула. Как не прекрасен миг, его следует остановить, чтобы рано или поздно он не прервался сам – мучительно, отчаянно, болезненно. - Владимир, – она первая решилась нарушить молчание, и ожидала недоуменного взгляда, или ответного вопроса, или хотя бы какой-то реакции, но мужчина даже не вздрогнул. Лежал все так же спокойно, перебирал одной рукой золотистые сияющие локоны, второй игрался с маленькой узкой ладошкой, улыбался непонятно чему, и Анна засомневалась даже, услышал ли он ее обращение. Приподнялась на локте, заглянула ему в лицо, ловя взгляд. – Влад? В это раз услышал или нет? Темные ресницы неуловимо дрогнули, и серые глаза блеснули из-под них ярко, словно молнии. - Почему ты так назвала меня? Услышал. Услышал, но ей стало совершенно непонятно, в чем причины этого опасного блеска его зрачков. Повела плечами небрежно, как только умела. - Не знаю. А что? Не объяснять же, в самом деле, что у них принято обращаться к собеседнику почти незнакомому только полным именем, а в разговоре с близким другом имя дробить, сокращая, но уж никак не опускаться до слащавых уменьшительно-ласкательных форм! И он для нее – здесь и сейчас – Владимир и Влад в одном лице, и что выбрать, она просто не знает! Хотела ответить первое, что пришло на ум, когда мужчина вдруг оттаял так же быстро, как и помрачнел. Погладил ее по щеке и склонился к губам. Остановился в нескольких дюймах от женского лица, чтобы прошептать тихо, почти неслышно: - Я подумал…. Впрочем, это неважно. Я просто… слишком боюсь тебя потерять. Анна непонимающе взглянула на него. - Потерять? Меня?! – даже если бы пыталась удержаться, губы сами произнесли бы вопрос – уж слишком невероятным казалось это его заявление. Мужчина кивнул, пристально всматриваясь в расширенные зрачки красавицы, замершей в его постели: - Ты можешь не верить мне сейчас, но то, что я говорил раньше, - правда. Моя тетка, сестра по отцу, любила делать предсказания, и когда-то очень давно нагадала девушку, предназначенную судьбой. Я долго искал ее, так долго, что уже отчаялся, всматривался в сотни лиц – и не узнавал. Пока не повстречал тебя. Анна торопливо поджала губы: - Я не верю в пророчества! – и тут же потупилась, смутившись пришедшего вдруг осознания того, что слова, запечатленные в старинном фолианте, уже могли стать правдой. Она ведь… была с Владимиром… со смертным, который, возможно, станет отцом ее будущего ребенка, и… О темные силы неба, земли и вод! Как же смертельно разозлится отец! Он наверняка уже рыщет в поисках самовольной беглянки, и разве что солнце мешает поискам, но как только наступит вечер… - Давай уедем отсюда! – глаза девушки блеснули золотистым светом. Хоть бы не слишком ярко – чтобы он ничего не подумал такого, ничего не понял… - Если ты говоришь правду, если действительно не хочешь потерять меня – уедем! Сегодня же. Далеко-далеко… Владимир усмехнулся, обнимая девушку за плечи. - Какие глупости. – Чмокнул в макушку, потом в аккуратный прохладный носик и, наконец, в губы – недолго, несильно, лишь обозначая легкое прикосновение. – Ты моя маленькая трусишка, но я никуда не собираюсь. Напротив, в этом городе меня ждет… хм… перспективная должность. Вернее служба. Служба, от которой я не хочу да и не могу отказаться. Теперь настал черед Анны признать его правоту: ну с чего же ему, богатому, успешному, срываться в никуда по первому требованию непонятно откуда появившейся её? Только ведь это не каприз, не прихоть. Оставшись, он может в лучшем случае погибнуть или стать рабом, обреченным выполнять приказы темного своего повелителя до последнего вздоха, до последнего удара уже не принадлежащего ему сердца. А в худшем… отец редко давал согласие на пытки, но смертному, исполнившему ТАКОЕ пророчество, не будет пощады, и тогда страшно даже представить, что ждет Владимира в застенках замковых подземелий! Анна вздрогнула, прижимаясь к груди любовника. Вдохнула его запах, чуть терпковатый запах жизни и всё ещё витающей вокруг страсти, и вдруг поняла такую простую правду о сегодняшнем дне. - Я… люблю тебя. – Первый раз произнесла, точно на вкус попробовала: робко, негромко; а вот во второй уже смелее. - Я люблю тебя, Владимир! И мужчина ответил ей удивленным взглядом. - Любишь? - Люблю… Это правда! Конечно, правда! Не обличенные в слова, не названные вслух эти чувства остались бы в Анне, как цветы, прибитые, уничтоженные морозом задолго до минуты, когда должно распуститься молочно-белым душистым лепесткам. Но она сказала! Сказала – и даже если ее любимому суждено встретить смерть, она имеет право выкупить его жизнь ценой собственной! Примет отец, Великий наместник, ее жертву – значит, так тому и быть. Не примет – и старой истории суждено будет повториться вновь: дочь наместника уйдет с любимым навсегда, как много веков назад ушел со своей смертной женой уже забытый король. Как же она сразу не вспомнила об этом… Как не поняла еще тогда, в тишине и прохладе предрассветного парка: ей, как и всем женщинам ее рода, суждено полюбить только раз. И ей повезло получить в награду возможность быть с любимым. Разве это всё не стоит жизни? Какая малость, право слово… И как же правильно она сделала, что все-таки произнесла признания. От них уже не отказаться, их не забыть, и даже воздух в этой комнате подтвердит их Наместнику в нужный час, и ветер за окном напоет их, и подскажет дурманный запах цветущих лип! - Я люблю тебя! – наполняясь все большей радостью, легкостью, Анна обвила мужскую шею, приникая к изумленно открывшимся губам. – Люблю тебя…. Люблю! Люблю, люблю… Может, он и хотел что-то сказать в ответ, но поцелуи слаще слов, а объятья вернее убеждений. И трепещущее тело любимой женщины, с готовностью отзываясь на ласки, говорит куда больше, чем самая продуманная речь. *** Комната плыла перед глазами, и воздух казался вязким, густым и горячим. Блаженство медленно затухало в теле – так гаснет трепещущая от ветра, почти догоревшая свеча: ее пламя вздрагивает, точно от страха, то сходит на нет, то опять поднимается и вспыхивает чуть ярче, с тем, чтобы через пару секунд снова погаснуть. Анна лежала, уткнувшись в шею обнимающего ее мужчины, и понимала отчетливо и ясно: она принадлежит этому месту, этой комнате, столь отличной от ее покоев в отцовском замке. Она должна быть тут всегда. Она давно должна была тут оказаться, просто ее путь необычайно, неожиданно затянулся… Спальная Владимира была, наверное, самой обычной – человеческой. Широкая кровать без полога, без парчовых покрывал и пуховых перин. Шторы на окнах, плотно задернутые, скорее всего, еще вчера и, к счастью, не открытые. За шторами – ослепительный день, но только отголоски его проникают через плотную ткань вместе с тонкими полосками солнечных лучей. А тут царит мягкий полумрак – царит будто сам по себе: оседает тенями на современной мебели, путается в складках шелковых простыней. Свечей нет. Ни одной. И это так странно – в родном замке свечи повсюду. Они освещают покои, залы, коридоры с высокими сводами – так принято, таковы традиции. Засыпать без свечей – невообразимая дерзость, ведь прячась за теплым их светом, вампиры издревле пытаются изжить свой вековечный страх перед миром солнца. Но отсутствие свечей здесь – это как другая жизнь: новая, по-настоящему живая… Сердце Владимира стучит всё громче, всё чаще. Его кровь уже не течет – летит по капиллярам, наполняя артерии и вены. Отныне Анна, дочь Наместника, станет засыпать не под пристальным взором десятков оплывающих свечей, но под музыку мужского сердца… И будет видеть во сне вовсе не кромешную тьму, а небо – высокое, усыпанное звездами, с полной луною, которая задорно улыбается любимой своей дочери; и вольный ветер, летящий над лугами; и стаи птиц, беззаботно поющих среди ветвей охваченных цветом лип. И серые глаза любимого… И хищный оскал отца… - Нет!!! Девушка проснулась слишком быстро, вырванная из сна видением, которое не могло придти просто так. Вскинувшись на постели, огляделась. Владимира не было рядом, его подушка давно остыла, а в распахнутые окна заглядывал поздний вечер. О силы ночи – она забылась и проспала долго, слишком долго… Накинув мужской халат, Анна выбежала из комнаты, торопливо спустилась по лестнице и замерла. В который раз дурные предчувствия не обманули ее: Владимира не было в гостиной, зато у сорванной с петель двери, окруженный охраной, гневно сверкал глазами Высочайший Наместник. Она замерла, оборвав движение. Как и всякая из дочерей Наместника, почтительно опустила глаза в его присутствии, не смея произнести слова, но тут же вспомнила: отныне – всё по-другому! Она любит, она признала это, стало быть, только избранный мужчина в праве предъявить на нее свои права. Гордо вскинув подбородок, она сообщила отцу о своем выборе и выдержала его суровый насмешливый взгляд. И не испугалась больше, почувствовав на себе оценивающий взгляд Андрея Платоновича. И не смутилась под назойливыми любопытными взглядами воинов. Пока наместник не уточнил, усмехнувшись ей снисходительно, точно капризному ребенку: - Всё так: это право женщины неоспоримо, если, - его голос сделался суше и тише, и противный холод закрался в складки бархатных штор, - если только избранный мужчина не смертен. А Владимир был человеком… Был – и она не знала, где он сейчас, что с ним сделали. Анна рванулась вперед, отчаянно, бесстрашно, сама не понимая, что собирается предпринять. Впрочем, отцовские охранники перехватили ее на полушаге, беспокоясь о своем повелителе, сцепили на запястьях сильные пальцы и не выпустили даже тогда, когда девушка, выворачиваясь, подобно разъяренной фурии, цапнула одного из воинов острыми клыками. Наместник снова свел брови в крайнем своем недовольстве. - Полно, прекрати! Твоему смертному это уже не поможет, а ты… - его глаза прищурились, - ты будешь наказана. Ты не покинешь замковых стен до тех пор, пока не станешь женой почтенного господина Забалуева. - Нет! Она противилась этому браку с первых слов о нем, и все равно никогда прежде не протестовала так яростно. - Нет, нет, ни за что! Как могла она, глупая, забыть о смерти? Не просить ее весь сегодняшний день – и теперь не иметь возможности принять бесценный дар вечного развоплощения? И как – во имя всех известных и забытых сил – как ей жить дальше с памятью об убитой любви, с осознанием того, что это ОНА погубила любимого. Уж лучше бы они не встречались – никогда! Он бы жил, а она даже не подозревала, как это: быть с мужчиной, предназначенным тебе судьбой. Сцепив зубы до гула в ушах, Анна постаралась отключить сознание и почувствовать, где Владимир. Ведь если отец грозит карами, если сверкает глазами и хмурит брови, смертный, нарушивший покой дочери наместника, еще не пойман. Значит, его можно… хотя бы попытаться спасти! «Владимир…» - сердце, обливаясь кровью, потеплело на миг, как теплело днем от бесчисленных его поцелуев, пропитанных светом, солнцем, жизнью. Но все так же немой оказалась ответная тишина. «Владимир!» - немного громче – настолько, что мертвые вены напряглись, силясь перелить холодную кровь. Анна обмякла в руках стражников, медленно опускаясь вниз, окунаясь в забытье, и уже на грани его прошептала бледностью прохладных губ – почти неслышно ни для ушей, ни для души: - Где ты, Володя?... Впервые назвала его так. Впервые так его ощутила, осознала в своей жизни. Впервые в истории дочь племени вампиров решилась настолько связать свою судьбу с недолговечной и слащавой судьбой человеческой. Если он услышит ее сейчас, соединится разорванная когда-то нить: она крикнет ему: «Спасайся!» Она повторит о своей любви – бросит признание отцу прямо в лицо, как вызов, и этим выиграет для любимого несколько спасительных секунд. Только бы он послушал… Только бы… не натворил глупостей в желании изменить то, что уже изменить нельзя! Почти лишившись сил, Анна почувствовала вдруг, как теплеет воздух, и где-то в глубине большого двухэтажного дома хлопнула, закрываясь, дверь. - Аня?! Шаги раздались в коридоре наверху, девушка беззвучно ахнула, выламывая руки, и наместник, брезгливо поморщившись, махнул прислужникам: - Уведите ее прочь, здесь я справлюсь сам! - Да-да-да, - одобрительно закивал Забалуев за его спиной, провожая масленым взглядом нареченную невесту. – Да-да-да. Анна, по-прежнему вырываясь и кусаясь, даже не заметила этого взгляда, зато услышала властный мужской голос: - Что здесь происходит!? Объяснитесь, немедленно! – и разобрала клокочущие в нем нотки ярости. Простонала, задыхаясь от боли: - Зачем!? А потом всё вдруг затихло… Только ветер качал за окном ветку; она то и дело стучала в стекла, словно напрашивалась в гости, – тут в палисаднике тоже растут липы. Только где-то на улице навязчиво кричала вечерняя птица, пророча тревоги и горести. Только вода капала из крана так далеко, что слабый слух смертных, скорее всего, и не уловил бы этого звука. Но Анна слышала. И слышала, как сердце Владимира, единственное живое в этой комнате, в этом доме, бьется всё быстрее и быстрее, как тяжелеет его дыхание – пока что не от страха. Впрочем, он ведь еще ничего не понял… Стражники отца, удерживающие ее, насмешливо поглядывали на странного смертного, который спускался по лестнице так, будто и не противостоял сейчас могущественной нежити. Стражники подмигивали друг другу, предвкушая скорую кровавую расправу или же мучительно-медленные изощренные пытки – Анна кожей чувствовала любопытство, дрожащее на кончиках вампирьих пальцев. И всё, что она могла нынче себе позволить, это в последнем усилии рвануться из плена, подбежать, становясь между Владимиром и отцом, и выпалить в глаза смерти: - Не прикасайся к нему! Не смей! И опешить, когда отец, испуганный, застывший в чужой гостиной мраморным изваянием, вдруг прошепчет сдавленно, дрожащими губами: - На колени, глупая! – и потянет ее за рукав мужского халата. – На колени перед Наследным принцем! Потянет ее, и сам падая рядом ниц. Анна не сразу поняла, что происходит. Еще мгновение назад она готова была умереть вместе с любимым, а теперь… Теперь ее властный всесильный отец лежал на полу, не смея поднять глаза, и вместе с хозяином преклонила колени охрана. Куда делся враз Забалуев, девушка не знала, но проскользнувший в проем сшибленной двери вечерний ветер уже выносил из дома последнюю горстку сизого пепла. Владимир спустился, наконец, вниз, медленно обошел перевернутый диван и, возвышаясь над наместником, усмехнулся: - Не пытайся управлять тем, что тебе неподвластно, слуга. Это твой удел раболепствовать и подчиняться, но ни перед кем не обязана преклоняться Королева! Анна недоверчиво посмотрела на случайного своего любовника – на единственного, нужного ей. Впрочем, случайного ли? Тогда, в предрассветный час, в парке, раскинувшемся по соседству со старым полузаброшенным кладбищем, не судьба ли вела ее, пристально следила за каждым шагом, подталкивала к густой тени или указывала путь в полосках размытого утреннего света, чтобы в назначенный миг вывести – к нему? Владимир протянул руку и улыбнулся снова, легко, и мягко, и тепло – той самой улыбкой, предназначенной одной только Анне. Взял ее ладошку и поднес к губам. - Одно твое слово – и тут не будет никого лишнего. Приказывай, моя Королева. Она недоверчиво покачала головой. Зажмурилась, когда теплые мужские губы прикоснулись к ее коже. - Владимир… но… как можно?! Разумеется, она говорила вовсе не о его поцелуе. И не о той силе, которой наполняли ее его руки. И не о власти, которую почувствовала еще тогда, в парке, хотя по неопытности своей даже не помыслила о том, откуда у простого смертного такая власть над ее волей, над ее разумом и телом. Она говорила… о солнце. О брызжущих золотым жаром лучах, в которых ОН стоял, задергивая шторы, в которых купался, как в реке, окутанный волшебным ореолом света; о летнем зное, льнущем к нему, ложащемся на кожу волнующим оливковым загаром. А еще – об этом сердце, колотящемся сейчас в его груди, стремительно разгоняющем горячую кровь. И если ОН – Король, вернувшийся домой через целую вечность, – то разве ТАК можно?! Он понял ее несколько иначе. Отстранился, оставляя прикосновение лишь на кончиках пальцев, и поклонился чинно, торжественно: - Как пожелает Королева. Махнул рукой, и пепельно-сизый вихрь поднялся в дверном проеме, возвращая на место сорванные петли, составляя из мелких щепок цельные деревянные створки. Наместник по-прежнему стоял посреди гостиной на коленях, потупившись, склонив голову, – таков удел наследника рода предателей. И такова кара: после долгих веков безраздельной власти кануть в небытие. - Встань! – негромкий голос будущего Короля подтвердил его молчаливую волю. – Уходи в замок: твоё правление продлится ровно до того часа, когда твоя дочь выпьет моей крови. Наместник удивленно взглянул на повелителя: - Но разве… разве… не ты должен первым ощутить вкус крови избранной невесты? Владимир хмыкнул, бросив на девушку быстрый взгляд, и тут же вернулся к прежней бесстрастной холодности: - Я всё сказал. – Выпустив, наконец, руку Анны отошел к окну и уже оттуда добавил негромко, как если бы говорил даже не собеседнику, а самому себе. – Твой советник ошибся. Разумеется, он не лгал тебе. Просто ошибся, толкуя пророчество. Древний язык моих предков не всегда понятен низшим Домам, но на самом деле пророчество гласило о том, что от теплого семени любовника дочь наместника родит сына, и трон наместника падет, уступая власти короля. Мужчина резко развернулся, и в серых глазах его блеснула ярким светом располосовавшая небо молния. Черты его стали резче, кожа побледнела, приобретая матовый лунный оттенок, зубы удлинились, очерчивая острые клыки. Подходила ночь. Совсем близко бушевала гроза. И с каждой новой секундой он всё больше превращался в себя ночного – в почти бессмертного правителя древнего народа. Старинный город встречал своего сына. Луна, кокетливо выглядывая из-за туч, приветствовала будущего Короля, и от судьбы этой сейчас Владимира отделяла только синева глаз женщины, в которой он признал предначертанную ему Королеву в тот самый миг, когда следы поцелуев на ее коже налились не розовыми манящими отметинами, но голубоватым цветом мертвой крови. И эта женщина отныне была его и была с ним. И она уже была готова острым вампирским поцелуем подарить ему вечность любви и власти. *** Она показалась в дверном проеме – и его сердце замерло. Впрочем, могло ли быть иначе, когда прекраснейшая из женщин не просто подарила ему свое сердце, но и шагнула сейчас к трону, становясь по правую руку от него, принимая и разделяя его власть. Вопреки древнему праву, доставшемуся от предков, вопреки годам жизни и учебы, проведенным в ожидании этого мгновения, он не был королем, когда входил несколькими часами ранее в тронный зал черного замка наместника. Он был лишь наследным принцем, получившим корону в дар крови, и законность власти этой должен подтвердить союз с женой. Так уж велит старинный обычай: принц становится Королем в тот миг, когда обретает свою Королеву. Владимир склонил голову, приветствуя будущую владычицу мира вампиров, приветствуя СВОЮ вечную, безраздельную владычицу. Протянул руку, прикасаясь к ее тонким пальчикам, и даже не обернулся в ту сторону, где уже пришедший в себя после всех последних событий и теперь раздувающийся от гордости, застыл на мраморном возвышении пока еще действующий наместник. На самом деле, никто и никогда не знал, как следует передавать власть. В древности, еще надеясь на благополучное и скорое свое возвращение, Король не обзавелся необходимым ритуалом. Потом его власть была уже не желанна. Чуть позже – невозможна. Через несколько столетий – забыта. Поэтому теперь наместник незаметно хмурился, не представляя, что должно говорить и делать, возвращая трон законному его Владыке. Анна молчала. Она вообще не произнесла и пары связных фраз с того самого момента, как нежный и ласковый, жаркий и страстный, безгранично живой, отчаянно любимый ее смертный превратился вдруг в легендарного Наследного Принца. А что ей было говорить? Благодарить судьбу? Подарок оказался столь щедрым, сколь и неожиданным: она ведь была готова отречься от жизни былой, чтобы остаться с Владимиром, но очутилась на высоком троне, путь куда заказан даже самым любимым наместничьим дочерям. Она хотела покоя – и получила титул, вожделенный сотнями красавиц до нее, тысячами жестоких, кровожадных, не ведающих милости красавиц, готовых за подобную перспективу перегрызть глотку кому угодно. Она хотела любви – любви, способной поглотить океан. Она была уверена, что нашла это, - и вдруг сладкие признания оказались лишь во время сделанным точным расчетом: Король тоже не имеет права взглянуть на простую женщину, Королю тоже нужна достойная Королева! Нужна дочь Наместника… Тогда… быть может… проклясть день встречи? Но как же? Как?! Мгновения, проведенные рядом с ним, перечеркнули ее жизнь, подарили новый мир, отказаться от которого больнее огня, хуже смерти, отпустить который она не в силах, даже если миллионы солнц вдруг обратят на нее свои смертоносные лучи и, полыхая, станут приказывать: «Отпусти!» Она же любит… так любит своего неправильного и странного, таинственного, дневного, полусмертого и почти всемогущего своего Короля. Анна вздрогнула, когда его ладонь, теплая, бережная, прикоснулась к пальцам. Зажмурилась на миг, призывая на помощь всю свою смелость. Встретилась с ним взглядом. Серые глаза молодого Короля сверкнули ей в ответ: «Ты моя!..» И горячая волна пробежала по телу, наполняя прохладную кровь уже знакомым жаром. «Я люблю тебя…» - не произнося ни слова, уверенно прошептали его губы одним только прикосновением. «Люблю больше жизни…» - сорвалось дыхание, облекая желания и мысли в волшебство поцелуя. Владимир обхватил невесту за талию и притянул к себе, не желая слушать слишком торжественно провозглашающего что-то наместника. - Ты моя, ты одна… Я никому тебя не отдам… - в этот раз он, правда, произнес признания. По крайней мере, Анна заметила, как шевельнулись губы в мучительной и опасной близости от ее губ. Мучительной, потому что быть рядом, но не целовать, было слишком трудно. Опасной, ибо в прикосновениях мужчины юная дочь наместника теряла себя: вот так забывала дышать, и замирала, и не ощущала ничего, кроме теплоты его кожи, и не хотела ничего, кроме нескромности его страстных ласк. - Владимир!.. – она резко запрокинула голову в желании заглянуть ему в глаза, и на какой-то миг мир вокруг остановился, время прекратило свой вечный бег, а облака высоко в темном полночном небе застыли, вторя умолкнувшему ветру. Пальцы сплелись, сцепились неразрывной связью, и Владимир, бережно привлекая жену к себе, посмотрел на нее выжидающе и серьезно. «Ты… согласна?» Его глаза сейчас просто спрашивали, зато в глубине зрачков уже пылало пламя всех преисподних мира. «Не ради отца, не в силу вины, не по велению рода – ТЫ согласна?» Уголки его губ подрагивали в нетерпении, хотя, наверное, он знал наперед ее ответ. Впрочем, возможно, даже он до конца не был в этом ответе уверен. «Согласна разделить со мной жизнь и трон только потому, что… любишь?» - Я согласна. Анна чуть сильнее сжала его ладонь, и когда мужчина ослабил ворот рубашки, потянулась к его шее. В тусклом свечении туманной луны, в пряных лучах свечей, пахнущих воском, острые клыки удлинились, впиваясь в кожу. Потерянная, выпитая, собранная кровь вернулась на круги своя. Трон обрел Короля в тот миг, когда Король обрел свою Королеву. Отныне – и навсегда! *** - Я люблю тебя. - Я тоже… тебя люблю… Его рука бережно скользнула вдоль ее плеча, пальцы потянули бретельку вниз и лишь на миг остановились, почувствовав золотой обруч, обхвативший предплечье. Анна вздохнула, расслабляясь, запрокинула голову, удобнее устроилась на мужской груди и зажмурилась – неплотно, ровно настолько, чтобы опущенные ресницы трепетали в такт прикосновениям Короля. А он целовал ее: от основания шеи по плечу вниз, по ложбинке на сгибе локтя к тонкой кисти, где у смертных мерными толчками бьется пульс, к ладони и уже оттуда – к каждому из пальчиков перемещались теплые поцелуи. И сам Владимир был всё таким же теплым, хоть холодное величие вампирской короны и осело мертвой бледностью на коже. Кровь людей, текущая в его венах, добавила жизни, укрепив, усилив древний королевский род, и таким же могущественным, равным в свете солнца и в лучах луны родится их наследник! Уже скоро, совсем скоро… Анна чувствовала это. - Владимир… - его имя сорвалось с губ. Тихий стон впитали тяжелые шторы, и яркой полосой метнулся в проеме летний рассвет. Только он освещал двоих влюбленных, живущих отныне одной жизнью: тонкими багряными нитями, ровным розоватым сиянием рассвет пытался проникнуть в царство мрака и возвещал приход нового дня. Сегодня впервые за сотни ночей в старинном замке не зажигались свечи. По крайней мере, тут, в покоях Владыки, был лишь огонь в камине и этот вовремя подоспевший рассвет – а больше ничего. - Что, моя Королева? – его тон казался шутливым, улыбка плясала в уголках губ, от его шепота хотелось и смеяться, и плакать одновременно, а еще сильнее – прижаться к мужу покрепче, забыться в его жаркой страсти, в его пылкой нежности. Анна повернулась, обхватывая его за шею, и, быстро поцеловав в губы, отпрянула. - Влад, почему ты ждал так долго? Почему не приходил? Он равнодушно пожал плечами. - Я знал, что трон позовет меня именно тогда, когда пробьет нужный час, когда придет положенное время. Когда ты, - он склонился к жене и, не выпуская клыков, провел губами по ее щеке, - когда ты будешь готова. И еще: не называй меня так больше. Она вскинула удивленные глаза, и Король прижал палец к ее рту, оставляя вопрос непроизнесенным. - Это воспоминание живет дольше, чем я: память о первом короле, изгнанном из-за любви к смертной. Его имя потерялось в веках, но мы знаем, что он был Владом. И его судьба, слишком незавидная, слишком тяжелая, - и благословение, и проклятье. Я не хочу накликать проклятье на нас с тобой. - Я тоже не хочу! – Анна торопливо прильнула к мужу. Разве способна женщина сделать для любимого что-то значимей, чем просто силой своей любви попытаться укрыть его от невзгод? – Я хочу любить тебя, а больше… ничего… Подняла глаза и смутилась, встретившись взглядом с горящими серо-золотыми зрачками мужчины. - Ну… если так… - Владимир чуть прищурился, увлеченный и ее смущением, и тихим признанием, - тогда… тогда… люби меня! Люби меня так же, как я буду любить тебя. Люби целую вечность! Легко подхватив жену на руки, он в одно мгновение оказался на широкой кровати, и шелк торжественного платья зашелестел в настойчивости мужских рук. Золотые украшения, драгоценные камни рассыпались по полу ненужной мишурой, и Анна замерла, обнаженная, истомленная ласками. - Я… согласна… - прошептала снова, сперва почти неслышно, только губами, а затем громче. – Согласна. – И еще громче: - Согласна! – так, чтобы слышал весь мир. Сверкнула глазами, мягко переворачивая мужчину на спину и, устроившись сверху, уперлась ладошками в его грудь. - Навсегда… - то ли пропела, как заклинание, то ли выдохнула, склоняясь к бешено пульсирующей жилке на его шее, и провела по ней заострившимися клыками. Да, она, Анна, дочь ушедшего в былое Наместника, принадлежит своему Королю. Но ведь и он в равной мере принадлежит ей… Не так ли?.. Конец