Чужая невеста

Автор: Скорпион Жанр: emotional angst с сюрпризом Рейтинг: PG-13 Герои: Владимир, Анна, Михаил, массовка Пейринг: ВА Сюжет: альтернатива событий, связанных с дуэлью, которая плавно вытекает из одноименного коллажа от platina Не отрываясь, он наблюдал за всем, происходящим в церкви. Время остановилось, замерло осколками разбитой хрустальной чаши – острыми и сияющими отблеском далеких слез. Он думал, что давно разучился плакать, так почему же вновь и вновь судьба доказывает ему обратное, обрушивая на голову одну беду за другой? И с каждым разом нестерпимая боль в сердце крепчает, пальцы судорожно сжимаются, ногти до крови впиваются в кожу ладоней… И слёзы – горячий соленый поток, разъедающий кровоточащие душевные раны, - катятся из глаз, оставляя на щеках влажную горечь. Смерть отца и страшная ночь перед его похоронами, запоздалое раскаянье, горелый привкус вины, не оплаченной, не искупленной во время, безответная любовь, испепеляющая душу, жаркими искрами поднимающаяся из нее, словно из бездны адовой, пышущей огнями грешных костров. Вот и сейчас, кристально-чистая, прозрачная, словно роса июньским утром, одна слезинка блеснула в уголке глаз, затуманила серый взгляд и задрожала на ресницах, не решаясь соскользнуть вниз. Преломляясь в лучах утреннего зимнего солнца, отблескивая искрящейся белизной снежных просторов, в этой крошечной слезинке отразилась вся его боль и единственная радость, свет его ночи, тьма безмятежного дня, бездна страдания, очищение души – белокурая хрупкая девушка по имени Анна… Анна… Как же прекрасна она сейчас: скромное подвенечное платье подчеркивает изгибы девичьего тела, тонкая кружевная фата едва ли скрывает и легкий румянец на щечках, и бесконечность счастья в милых глазах! Если присмотреться повнимательней, даже отсюда можно увидеть, как трепещут реснички, смущенно прикрывающие взгляд. Ее улыбка восхитительна… Уголки губ слегка подрагивают, выдавая волнение. Анечка, хорошая, красивая, любимая девочка! Как бы ему сейчас хотелось самому поднять прозрачную фату, бережно, чтобы не потревожить старательно уложенные в замысловатую прическу локоны, провести ладонями по волосам – легко, будто дуновение ветерка, едва прикасаясь – и склониться к ее губам. Испить их, познать, каково это – не властью смирить непокорную душу, не умением покорить слабовольную плоть, не сорвать случайный поцелуй в минуту утешения, а принять его, как бесценный дар, из уст в уста той, ради которой бьется сердце, в светлый день венчания у празднично золотящегося алтаря… Барон Корф тряхнул головой, отбрасывая теперь уже нелепые мечты. Пеплом, прахом осыпались они к ногам, и он один тому виной. Нынче его Анна навеки предает себя другому – его лучшему другу. Вот Репнин стоит рядом со смущенной счастливой невестой. И в каждом движении, уверенном, медленном, чувствуется превосходство. - Да, Миш, она выбрала тебя… - еле слышно проговорил Владимир, обращаясь скорее к самому себе. Он стоял здесь с того самого мига, как жених с невестой прибыли к небольшой деревенской церквушке, никем не замеченный, позабытый и друзьями, и недругами в этот солнечный день, в эту снежную зиму, в эту одинокую жизнь. - Венчается раб божий Михаил рабе божьей Анне… - нараспев пробасил священник, и Владимир со всей силы стиснул зубы. Если так сделать – не слышно почти ничего, мир вокруг сливается в один сплошной гул, а все существующие в нем звуки тают в отдалении. Почему же сейчас он по-прежнему слышит слова батюшки, обращенные к его лучшему другу?! И уверенный ответ князя: «Да!». А вслед за ним – робкое, нежное, тихое «Да…», торжественно произнесенное голосом Анны. - И станут единой плотью… - увещевает дальше отец Павел, безликий, безжалостный канон, слова венчальной службы ржавыми клинками вспарывают сердце. Снова и снова роковое «Муж и жена» звенит в ушах натянутой тетивой, плещется раскаленной растопленной смолою, затмевает собой и белизну снега, и лучистый день…. А над всем этим властвует, растекается, гремит набатом колокольный звон – величественный в своем вечном торжестве над бренным миром смертных. Станут единой плотью… Столько же раз он сам мог, пользуясь правом хозяина, сделать свою Анну по-настоящему своей?! Часто… Слишком часто стучит измученное сердце, стоит лишь на мгновение перенестись в тот самый вечер, плавно перетекающий в морозную ночь, когда, озаренная пламенем свечей, она бесстыдно извивалась вокруг него, возвышалась над ним, манила призрачным обещанием взаимности, позволяя прикасаться его губам к своей коже! Тем сильнее обожгло болью надменно брошенное: «Хозяин…» Насмешливое и торжествующее: «Хозяин…» Как последний выстрел, как смертельный выпад клинка, как капля яда, довершившая коварный замысел убийцы, хлёсткое «Хозяин!» Навылет. В самое сердце. Нет, глубже – в душу, туда, где рождаются неясным маревом мечты и сны, откуда совсем еще робкие, несмелые, первые чувства ноющим теплом тревожат покой. Он выгнал её. Он предал себя, пытаясь найти успокоение для плоти, но теряя нечто гораздо более значимое и важное. И он потерял ее – тогда, в том миг! Если бы вернуть время вспять, проскакать его назад, подгоняя быстрого жеребца, он бы не позволил демонам в своей душе допустить её слез, её унижения. Дьявол! Да он бы ни за что не позволил себе её потерять!!! Вскочил бы, как только хрупкая фигурка, закутанная в шелк разноцветных покрывал, показалась на лестнице. Подхватил бы на руки и унес в её спальню, пряча от чужих глаз, предубеждений, слов. И уже там, стоя на коленях, целовал бы тонкие пальчики, вымаливал бы прощение. Анна… Чистый светлый ангел, так безжалостно попранный его рукой. К её золотым волосам, к прозрачной белой коже не в силах пристать дорожная грязь. Она поняла бы его. Простила бы. Возможно, не сразу, но потом… Синие глаза посмотрели бы ласково, и много лет закрытая на чугунные засовы, любовь получила бы свободу, сбросила томящие, удерживающие цепи… И сейчас малиновым звоном песня ИХ жизней, сплетенных воедино, летела бы в зимние небеса. Владимир улыбнулся горько, вымученно, представляя воплощение этой заманчивой мечты. Вот Анна в белом подвенечном платье, смеющаяся и счастливая, тянется к нему за поцелуем, а сам он, барон Владимир Иванович Корф, наклоняется всё ниже и ниже, уже медовый запах волос любимой щекочет ноздри, её бездонные глаза затягивают в сети, разорвать которые он не в силах… «Аня… Анечка, жизнь моя, любимая, желанная…» - сладко шепчут губы. И, словно насмешка, со стороны церковных ворот доносится ликующее: «Горько!!!!» Он не мог отвести глаз от поцелуя новобрачных, словно был прикован крепкими цепями, словно прикипел взглядом к Анне и Репнину. И каждая новая секунда продлевала агонию, и каждый новый вздох давался с болью, и кровоточило, разрывалось, умирало безнадежно влюбленное сердце. Он всё делал неправильно. С того самого злосчастного танца он сам, шаг за шагом, приближал этот день, отталкивал, отдалял, отстранял от себя своё счастье. И поступал вовсе не так, как следовало бы. Память, горько насмехаясь над его муками, подбросила обрывки воспоминаний. Первым из них было то ощущение безысходности, которое заполонило барона, выгнанного из отчего дома. И что же он?! Утопил в пьяном бреду все свои беды, властно приказал им убраться до утра, а в это время… Корф стиснул кулаки. В это время он должен был думать об Анне: о ее чистом взгляде, прекрасном и светлом, будто весеннее небо, о нежном голосе, поющем так сладко, что сердце трепещет и дыхание сбивается в груди. Именно он, столь некстати возомнивший себя тогда забытым и преданным, обязан был, сжав в руке хрупкую ладошку, увести девушку, спрятать, укрыть, защищать до последней капли крови! Владимир нахмурился и отвел глаза от смеющейся пары. Анна… Анна, поющая у цыганского костра так же легко и непринужденно, словно в окружении знатных дам и господ на маскараде. Голос, уверенный и сильный, взмывает к звёздам, наполняет, обрамляет морозную ночь. Распущенные волосы падают с плеч, в мечтательных глазах отражается бликами пламя костра, и далёкий, блеклый свет луны отступает, прячась за тучами. Анна… Она смотрит вдаль, боясь даже встретиться взглядом с бывшим барином, и все её помыслы, все грёзы лишь о сидящем рядом Репнине Анна… - Анна!!!! – радостно закричал Михаил. И этот крик, наполненный торжеством и счастьем, разрезал воцарившуюся в душе барона пустоту. Владимир снова взглянул на влюбленных. Вот мужчина подхватил на руки молодую жену, и зимний северный ветер налетел порывом, легкой дымкой поднимая прозрачную ткань фаты. И красавица, заливисто смеясь, обхватила мужа за шею, притягивая ближе. Губки нетерпеливо приоткрылись в ожидании поцелуя… Её губы… Они на вкус словно мёд: так сладки, что даже горько, и невозможно оторваться. Еще одним ярким стеклышком витража проскользнуло перед мысленным взором очередное воспоминание. Очередная ошибка… Анна плакала. Всё еще влажные и соленые от недавних слез, ее щечки были залиты смущенным румянцем, когда, призывая всю отпущенную ему волю, Владимир с трудом оторвался от этих медовых, сладких, горьких, терпких губ. «А… Что Вы делаете? – прошептала она несмело, а потом уже не так робко. – Как можно?...» «Можно!!!!» - следовало бы ответить, нет, прокричать ему. Можно – ведь истинная любовь даёт право совершать и не такие безрассудные поступки! Можно – потому что она создана для него, только в его объятьях должна познать блаженство, только от его поцелуев может улетать в небеса, только с ним ей суждено прожить свой век, рука об руку, переплетая пальцы, сплетая души в одну неделимую целостность! Можно – и всей жизни будет мало, чтобы утолить их жажду, чтобы воспеть во всей красе их любовь… «Можно!» - следовало тогда сказать ему, приникая к ее губам в новой поцелуе, несдержанном и дерзком, напрочь лишенном всякой скромности. Но он ошибся… Чего уж теперь? Былых потерь не восполнить, не исправить того, что непоправимо… Он, медленно разжимая руки, отпустил свою любовь. Тогда, именно тогда, не ведая, что творит, он снова отдал её другому… Весёлые свадебные тройки, задорно звеня бубенцами, полетели по искристому снегу. Но Владимир никак не мог заставить себя оторваться от шершавой стены, к которой прислонился, пытаясь справиться с накатившей волной болезненных воспоминаний. Ошибки прошлого… Они навсегда остаются с нами – некоторые указывают путь, некоторые напоминают о том, что всё могло быть иначе. Его ошибкам уже недолго осталось терзать окровавленное сердце. Он всё решил, а барон Корф никогда не отступается от принятых решений, как и от данного слова. О, сколько же раз клялся он, самому себе давал зарок, что скажет… Упадет на колени к ногам возлюбленной и скажет, что на самом деле чувствовал все эти годы! Да только судьба распорядилась иначе… Не дала ему права слова, не доверила возможности выбора. Судьба спросила изумленным, немного недоверчивым голосом самой Анны: «Вы… любите меня?» И он испугался. Чего? Кого? Себя? Чувств, над которыми был не властен, которые так долго, так настойчиво пытался победить?! Её? Недоумения во взгляде милых глаз, испуга в их фиалковом блеске, настороженности, боли отказа, снисходительной усмешки?! Стоило отбросить тяжесть подступивших сомнений, подойти к ней… Не скрыться, спасаясь, в одиночестве смежных комнат, а подойти и уверенно сказать, бережно сжимая точеные плечики: «Да…» Десятки, сотни, тысячи раз – «Да!!!» И с надеждой прошептать: «Неужели ты не видела, не понимала раньше?!» И с горькой улыбкой признать: «Прости… Я был слишком горд и глуп, позорно бежал, беспощадно отталкивал, но не лишай меня надежды, хрупкой, робкой, едва теплящейся надежды завоевать твоё сердечко…» Вот теперь уж слов точно не осталось. И во рту горько – перегорели проклятые минуты воспоминаний. Колокольный звон растворился в вышине, стихли в снежной дали заливистые бубенцы. Словно подкошенный болью потери, Владимир побрел к привязанному неподалеку жеребцу. Умный конь, почуяв хозяйскую грусть, жалобно заржал, ткнулся мордой в окоченевшую от холода мужскую ладонь. Корф вскочил в седло, пустил скакуна с места в карьер, затем мелкой рысью по разбитой дороге. Медленно, плавно, неотвратимо всё вокруг заполняла чернота. Сначала снег потемнел под ветвистыми соснами, затем на обочине белые хлопья стали постепенно чернеть, потом черной змейкой побежала перед всадником лесная дорога. Наконец небо затянуло ночной мглой, и солнечный диск померк, теряя былое сияние, становясь одним целый с этой всепоглощающей тьмой, царящей в душе молодого человека. Он натянул поводья, и конь, привычный к безмолвному приказу седока, тут же остановился. Владимир поднял голову. Запрокинул ее, всматриваясь ввысь,. Даже в этой темноте вокруг он видел лицо своей любимой… Чужой любимой… Чужой невесты, которая вот-вот станет чужой женой, уже не перед богом и людьми, а перед самом собой, в сумраке супружеской спальни. Горький вздох облачком пара, невесомым, полупрозрачным, вырвался в морозный воздух. Когда барон отпускал её навсегда – в самый последний раз – он уже ничего не решал. Стоило дрожащим губкам произнести: «Откажитесь от дуэли…» - он понял: Анна давно принадлежит не ему! Не о нем ее тревоги и мечты, не о нем ее молитвы, не его имя таится в глубине ее чистой души… Отстранившись от девушки, он тогда шагнул к комоду и через мгновение протянул свернутую трубочкой гербовую бумагу, навечно отпускающую красавицу на свободу. Владимир снова заплакал, вернее, не сдержал последнюю слезу, позволяя ей скатиться по щеке среди этого холодного мрачного безмолвия. На несколько верст вокруг – ни души. Только птицы тревожно перекликаются, и всё больше – черное воронье. Мороз крепчает. Вот и слеза, одиноко скользнув по прохладной коже, застыла, так и не пролитая до конца. А в горле, то ли от холода, то ли от чего-то другого, гортанным хрипом застыло: «Анна…» А потом криком прорвалось с дыханием в звенящий зимой воздух: «Анна… Анна! Ан-н-наааа!!!!» *** - Анна!!! – и где-то далеко, на грани слуха, раздалось едва различимое: «Владимир…» И легкий ветерок, теплый, ласковый, прикоснулся к щеке, к закрытым глазам, совсем не январский морозный, а весенний, нежный, как мечта, как крыло ангела-хранителя. Владимир открыл глаза; всё так же обступала темнота, но какая-то другая – густая и пряная, пахнущая оплавленным воском, табаком, мёдом… Прошло несколько секунд – и темнота начала расступаться, выпуская неясные очертания комнаты в тусклом свете пробивающейся через плотные шторы луны. И снова легкое прикосновение к щеке – не ветра, нет, маленькой теплой ладошки – заполнило тело жаром томления. Барон повернулся и встретился взглядом с лежащей рядом Анной. Ее золотистые локоны рассыпались по обнаженным плечам, игривые завитки, спутанные в пылу страсти, падали на лицо, глаза сияли, всё еще немного мутные со сна и бездонные, как звездные колодцы. - Ты кричал во сне, - пояснила девушка, снова проводя пальчиком по гладкой коже его лица, - и плакал. Владимир нахмурился, окончательно сбрасывая оковы сна, стараясь принять эту новую реальность, изо всех сил моля небо, чтобы именно это не оказалось сном: тепло от огня, догорающего в камине, мягкая перина, закутанная в тонкое одеяло Анна, такая близкая, такая родная. Очевидно, ему не удалось скрыть недоумение во взгляде, потому как красавица прошептала, словно оправдываясь перед ним: - Ты звал меня… - Звал, - облегченно выдохнул молодой человек, его серый взгляд потемнел, выдавая давешние желания. – Иди ко мне, Анечка… Хорошая моя девочка, иди сюда… Девичьи щечки порозовели от смущения. Затенив взгляд ресницами, Анна немного отстранилась, но тут же сильные руки привлекли ее ближе, прижали, укладывая поудобнее. Корф, до сих пор боясь поверить, что увиденное несколько мгновений назад – всего лишь сон, обнял свою любимую, успокаивающе погладил шелковистую спинку. - Мне снился кошмар. – Анна вскинулась в его руках, испуганно всматриваясь в красивое мужское лицо, и Владимир посмешил ее успокоить. – Уже всё прошло, всё забылось… Спи, моя маленькая… Ее мягкий шепот прозвучал так искушающе-сладко в ночной тишине: - Ты прав, всё прошло… - маленький язычок робко облизнул сухие губки, и Владимир почувствовал, как женский ротик приник к коже плеча влажным поцелуем, Аня прижалась к нему всем телом. – Мой родной, придет утро – и ты не вспомнишь о своём кошмаре Сердце Владимира снова тревожно застучало, сбившись с ритма. Кошмар… Самый ужасный из всех, что мог он придумать. Почему именно сегодня приснился, пугая безысходностью отчаянья? Почему именно в эту ночь обжег бесстрашную душу? Ответ, простой и однозначный, сразу открылся перед бароном. Страх всё еще жил в нем, даже сейчас заставлял содрогаться от одной только мысли, что Анна солгала. Пусть солгала во благо, просто желая предотвратить нелепую дуэль, - но её тихое «Да…» могло быть неправдой! «Ты любишь меня? Ну, скажи: ты любишь меня?!» - шептал он, всматриваясь в затуманенные слезами любимые глаза. Всматриваясь безнадежно, ничего не ожидая, ничего не прося у Бога, уже читая в прозрачной слезинке, сверкнувшей на щеке застывшей девушки, свой приговор. Приговор своей любви. И вдруг в глазах Анны что-то неуловимо изменилось. Один короткий миг, один вздох, одна песчинка в вихре времени – и они высохли. Мягкая улыбка проскользнула по губам, озарила его всего, и комнату, с царящим в ней полумраком, и целый мир, залитый темной акварелью северной ночи. Девушка тихо шепнула: «Да…» - и медовые губки прикоснулись к его губам, сперва робко, далее всё больше и больше смелея, покоряясь, покоряя. Тогда Владимир забыл обо всем на свете и отнес любимую на постель, растворился в ней, растаял, как последний снег тает в лучах весеннего солнца. И только подспудное чувство вины, подобное червю, что гложет плодородное семя, да липкий страх – ужас от того, что девушка могла покривить душой, вовсе не по велению сердца оказавшись в его объятьях, - спрятались в глубинах мыслей, сея сомнения, прорастая холодным кошмарным сновидением. И не время нынче выяснять правду, но жить в неведенье нет сил. Вот наступит утро, Аня проснется, и тогда… Девушка повернулась в его руках, пытаясь удобнее примостить голову на мужском плече. Владимир напрягся. - Ты не спишь? Почему? - Не могу уснуть… - красавица повела точеным плечиком, ее теплое дыхание согревало шею, рождая целую бурю желаний, с которыми лучше бы пока повременить. - Прости, - наклонившись, Владимир прикоснулся губами к ее виску, – прости, что разбудил… Никогда прежде не замечал за собой склонности говорить во сне. Но Анна засмеялась: - Нет! Вовсе нет, милый! – её улыбка озарила личико торжеством раскрытой загадки, а прекрасные глаза засияли ярче прежнего, встретив недоуменный серый взгляд лежащего рядом молодого человека. – Ты меня не разбудил, я сама… Девушка помедлила, собираясь с силами, привстала совсем чуть-чуть, опираясь на локоть, придвинулась вплотную к Владимиру, одной рукой обняла его за шею и горячо прошептала: - Я спала, когда боль пронзила сердце – такая острая, настоящая льдинка, осколок льда. И она была твоя, понимаешь? Твоя боль. Я поняла это, почувствовала. Я от этого проснулась, Володя! Потому что умираю, когда тебе больно… Барон замер. Поверил или нет? Он пока сам не разобрался, да и время ли?! Сильные руки властно сжали хрупкое женское тело. Укладывая красавицу на слепяще-белых простынях, Владимир снова, с мучительной надеждой всматриваясь в родные глаза, хрипло произнес: - Ты… любишь меня? Скажи… Анна не позволила ему продолжить. Ее губы обожгли, страстные, и робкие, и смелые, и покорные, и мягкие, и немного влажные, и горьковато-сладкие, как прошлогодний липовый мед. - Люблю, люблю, люблю… - судорожно выдыхала она между поцелуями, выгибалась под тяжестью его тела. – Не оставляй меня, слышишь?! Никогда, любимый мой, ни на день, ни на миг не оставляй. Теперь я пропаду без тебя, Володенька, умру, исчезну! Он оторвался от желанной женщины, прерывисто дыша: - Глупенькая, - ласково чмокнул приоткрытые губки. – Глупенькая ты моя, глупенькая… Я ведь тоже не смогу жить без тебя…Я так тебя люблю… - Люблю тебя… - сладким эхом отозвалась Анна. – Твоя… навсегда… Истомившая душу и тело, выстраданная во сне и наяву, их любовь слила воедино затосковавшие друг без друга тела, их сказка ожила в жарких словах признаний, их память наглухо спрятала годы непонимания и вражды, чтобы отныне разноцветные витражи воспоминаний горели только яркими красками безграничного семейного счастья. Конец