Мера любви

Рейтинг: PG Герои/пейринг: ВА Жанр: мелодраматическая зарисовка, сиквелл угадаечной «Меры честности» Сюжет: не всякая откровенность ведет к взаимопониманию Примечание: Танюшик (Маска), с днем рождения, ты ведь так хотела, чтобы Аня узнала правду о своем происхождении Душистый липовый чай даже сейчас, в разгар холодов, невероятным образом напомнил о лете. О теплых вечерах, проведенных в парке на скамье за чтением томика стихотворений, о тенистых аллеях, прогулки по которым столь приятны в час полуденного зноя, о прохладной воде пруда, над которым, склонившись, каждый год расцветают пышные липы, и в ту пору сам воздух, как кажется, наполняется восхитительным ароматом сладости. Запретной сладости, терпкой и грешной, той, что томится в жарких снах летних ночей, которую хочется забыть, выбросить из сердца, только вот получается, жаль, не часто. Когда-то наивная воспитанница Ивана Ивановича Корфа полагала: она сумела сделать это, сумела приказать себе забыть человека, ставшего ее болью и наказанием. Господи, как же отчаянно она ошибалась! И окончательно уверилась в своей ошибке, стоило лишь герою ее девичьих снов превратиться в героя настоящего, спасти ее от безумия этой ужасной женщины. Открытие, в одночасье сделанное сердцем, могло бы сыграть с ней жестокую шутку: поняв вдруг себя, Анна без страха укрылась в объятьях Владимира от всего мира, не слишком надеясь даже на ответное чувство – не то, что на серьезные намеренья. Да полноте! Она ведь не слышала его слов о невесте и будущей баронессе, а если и слышала на самом деле, то не в состоянии была бы их потом повторить, испуганная и заплаканная, не сразу поняла их смысл. Она с радостью могла бы отдать ему себя просто так, в обмен на крупицы внимания, о которых хоть во сне, но мечтала прежде, изводясь постоянными придирками и угрозами молодого хозяина. Но тем же вечером за праздничным ужином в честь окончания судебной тяжбы с Долгорукой барон, смиренно опустившись на колени пред бывшей своею крепостной, попросил ее руки. «Будущая баронесса Корф…» - в тот миг, как наяву, раздался его уверенный голос. Безумец – что же он удумал в таком привычном своем безрассудстве?! Анна тогда рывком поднялась с кресла, уходя от мужских рук, и, сглотнув слезы, сообщила ему об этом. А он только сдавленно рассмеялся, поднялся следом, прижал ее к груди, притягивая к себе. И прошептал, что нет большего безумия, нежели самому отказаться от единственной любви, ссылаясь на глупые предрассудки. И уверил: любит так давно, так сильно – этой любви хватило бы окутать теплотой весь мир. А затем мягко развернул к себе притихшую девушку и поцеловал, совсем как раньше в кухне, сразу после ухода княгини. В его руках Анна забыла обо всем… С тех пор прошло две недели. Дом по-прежнему был в трауре. Но всё чаще из опущенных глаз прислуги исчезала тихая скорбь. Завяли цветы на могиле старого барона, припорошенные первым снегом, прихваченные морозами. Никуда не уходила, но притуплялась былая боль, и всё громче Владимир говорил о свадьбе. А нынче перед завтраком, поцеловав невесте руку, тихо сообщил, что не может больше ждать. Анна хотела возразить, напомнить, что со смерти дядюшки прошло еще так мало времени, что венчаться теперь сродни неслыханной дерзости и неуважению, что… Да мало ли, что еще? Все протесты пропали в поцелуе, и, отвечая настойчивым в своем требовании губам любимого мужчины, она прошептала с тихим стоном наслаждения своё согласие на сотни, тысячи любых других, гораздо белее дерзких безумств. Не одним ли из них был этот полуденный чай? Не в ее ли девичьей спальной, щурясь от удовольствия, ее прежний хозяин и будущий супруг сидел сейчас в низком креслице, прятал в улыбке аромат заваренной липы, едва пригубив душистый напиток, да поглядывал на нее с таким лукавым огоньком в глазах, что щеки сами по себе залились стыдливым румянцем? - Владимир! – девушка отставила чашку, кутаясь в теплую шаль, пряча я бахроме горящий взгляд. – Не смотрите на меня так. - Как? – осведомился барон с самым невинным выражением лица, на которое был только способен, и, смущенная, красавица не нашлась с ответом. Молодой человек вздохнул с притворной грустью: - Мне просто жаль вас, Анна. Получите в мужья невыносимого упрямца, разжалованного офицера, находящегося в опале к тому же… И как будете со всем этим справляться? Всё было правдой чистой воды. Отчего же ей совсем не горько и не страшно? И вообще всё это кажется таким неважным – до нелепости – всё, кроме его любви, которой живет, упивается ее сердечко. Анна облегченно рассмеялась: - Ну и глупости же вы говорите, господин барон! Он так же рассмеялся следом, но скоро посерьезнел. - Аня, я хотел бы сделать так, чтобы весь уезд запомнил торжество нашей свадьбы, но единственное, что мы можем позволить сейчас, - скромное венчание без шумного гуляния и гостей. Разумеется, если дождаться сороковин, то… Лишь скажи мне – и я смиренно буду ждать их, Анечка, просто… - Не надо! – превозмогая смущение и стыдливость, она прекратила покаянную речь жениха. – Ничего такого не надо – ни пышной свадьбы, ни толпы гостей. Мне хватит обетов перед алтарем, я… вообще готова на всё, чтобы остаться с тобой… Последние слова произнесла едва различимым шепотом, потупившись и сильнее запахнув на груди шаль. Краем глаза заметила, как Владимир соскользнул с кресла на пол, и вздрогнула, стоило горячим рукам любимого обхватить ее ноги. - На всё? – подняла глаза, встретилась с его смеющимся взглядом, и улыбнулась, кивнув в ответ. – Ну, раз на всё… тогда… тогда… поцелуй меня! Довольно прищурившись, Владимир заглянул в раскрасневшееся личико и потянулся к сладким губам любимой, но капризница мотнула головой. Хотя смешинки и заплясали в искрящихся глазах, без слов позволяя жениху любую дерзость. Он чуть приподнялся, удерживаясь за подлокотники ее кресла. Девушка так же уходила от его поцелуев, с лукавой улыбкой на устах жадничала, не даря поцелуев своих, а сама уже склонялась к нему, и ее легкое дыхание было всё ближе и ближе. Вот легли на плечи маленькие ладошки, торопливо обняли, сомкнулись на затылке, притягивая мужчину, позволяя гораздо больше, чем он мог даже мечтать. И от этой всё позволяющей нежности в сердце кольнула застарелая вина. Молодой человек замер, враз помрачнел, так что Анна недоуменно свела бровки, недовольная этой переменой. - Владимир? – теперь уже без страха и наигранного отказа она ласково провела по его щеке, – что произошло? Он опустил голову и отстранился. Вздохнул под пристальным взглядом любимой. - Прости, Анечка, я… должен был раньше рассказать тебе обо всем. А сейчас… - поднялся, отходя к окну, взволнованная Анна торопливо встала следом. - Я не понимаю. Ты винишь себя. В чем? Как ей объяснить? Услышав от умирающего отца то, что было предназначено прежде всего ей, Владимир уже тогда словно украл чужую тайну. Следовало бы сообщить Анне и о вольной, выписанной Иваном Ивановичем задолго до смерти, и, разумеется, о ее отнюдь не крепостном происхождении, а как-то случая не представлялось. Вернее, о том, что девушка родилась свободной, он выкрикнул еще размахивающей раскаленной кочергой княгине, но, скорее всего, никто не придал значения этим словам. О родстве же с погибшим год назад Петром Михалычем он боялся даже заговаривать, не в силах предсказать, насколько больно будет любимой вспоминать о перенесенном по вине Долгорукой кошмаре. Но в любом случае она должна знать. Скрывать больше нет ни желания, ни смысла. Владимир сглотнул болезненную тяжесть и развернулся. Обнял свою невесту, бережно притянул за плечи. - Помнишь: я сказал княгине Марье Алексеевне, что ты не крепостная? - Конечно, - она кивнула, расслабляясь. – Ты хотел защитить меня. К тому же потом всё равно дал вольную, и… - Эта вольная давно принадлежала тебе по праву. Отец выписал ее несколько лет назад. Анна прикрыла глаза. - Я знала… - слетело с легким вздохом. – Знала, что он оставил мне вольную. Просто не сказал тебе, а ты, наверняка, просматривал документы несколько позже… - Аня, нет! – Владимир сжал плечи чуть сильнее, и чуть настойчивее заглянул в глаза, но она все равно заметила отражение страха в его напряжении. А затем просто не поверила словам. – Я знал о ней. Перед смертью отец успел рассказать, что освободил тебя. Ты отходила, потому не слышала… Он замолчал, но она с нетерпением ждала теперь продолжения, точно была уверена: жениху есть, в чем еще повиниться. А ему ведь, правда, было… Барон прижался лбом к светловолосой головке. - Это еще не всё, Аня. Умирая, он назвал имя… я полагаю, имя твоего настоящего отца. Ты… - чуть помедлил. Самому было неприятно произносить, а уж Анне слышать, наверняка, во сто крат неприятнее, – ты Долгорукая. Сказав, наконец, основное, хотел приласкать любимую, только наткнулся на холодный, почти безжизненный взгляд. - И… много еще тайн обо мне вам известно, Владимир Иванович? – отчужденность девушки, ее тон, граничащий в равной мере с вызовом и безразличием, по началу вызвал недоумение. Мужчина мотнул головой: - Это всё. Стараясь не смотреть на него, Анна вежливо высвободилась, и он буквально физически ощутил: она отказывается от его объятий. - Долго еще вы намерены были скрывать от меня правду? – в ее грустном голосе не осталось ни намека на былую теплоту, Владимир даже поежился. Впрочем, красавица и сама зябко вздрогнула, обхватывая себя за плечи, такая одинокая и несчастная, что тут же захотелось утешить ее, унять эту мелкую дрожь. А она вырвалась из его рук в одно мгновение. - Ах, оставьте! – синие глаза сверкнули гневом. – Можете подыскать себе другую игрушку для лживых утешений. Тут уже в пору было разгневаться ему. Тряхнуть строптивицу посильнее, чтобы вспомнила все свои клятвы и обещания, тихими стонами слетающие с зацелованных губ. Словно угадав его желания, Анна брезгливо поморщилась. - Так вот она – мера вашей любви? Только и хотели отомстить едва не лишившей вас поместья княгине Долгорукой, обвенчавшись с дочерью ее мужа, прижитой с любовницей! Не велика ли жертва, сударь? Марья Алексеевна лишь день похозяйничала в вашем доме, а со мной бы всю жизнь довелось мучиться! Она настроилась высказать еще многое, но Владимир, не на шутку вспылив, навис над ней. - Ты в своем уме? Что за чушь ты городишь?! – в ответ Анна упрямо вздернула подбородок. – Вам больше не удастся меня обмануть. Всё, всё было обманом – до последнего слова, до последнего поцелуя. Иначе, зачем стал бы он так долго скрывать от нее правду? Стал бы, зная о выписанной вольной, по-прежнему отдавать приказания, напоминать раз за разом о том, что ненавистная крепостная принадлежит ему? Владимир еще говорил о чем-то, пытался поцеловать ее пальцы, виновато заглядывал в глаза, а она приказывала себе не слушать, не верить ни единому слову. - Убирайтесь… - присела, было, на кровать, вернее, устало опустилась на аккуратно заправленное покрывало, и тут же вовремя вспомнила: это его дом, а значит – она не в праве что-либо приказывать. Потому торопливо поднялась, незаметно смахивая со щеки слезы. – Я просила бы вас покинуть эту комнату, пока я не соберу вещи. Полагаю, вы… позволите мне взять кое-что с собой в Петербург? - Нет… - одними губами прошептал барон, и ей пришлось понимающе кивнуть: - Разумеется… Что же… мне не нужно чужое… Владимир с ужасом наблюдал за тем, как на глазах рассыпается прахом его хрупкое счастье, как оно замерзает под коркой морозного холода, поселившегося во взгляде той, без которой теперь не будет жизни. Вот Анна подошла к двери. Отперла ее и повела плечом, как если бы не знала, что сказать, дабы отделаться от неугодного надоедливого кавалера. Молодой барон подошел к выходу. Шаг. Другой. Медленно, нехотя передвигаются ноги. Стал у нее за спиной. Девушка напряглась в ожидании. Когда он уже выйдет? Когда оставит ее наедине с горем и слезами? - Ты знаешь, что такое ревность? – раздалось вдруг над ухом глухо и низко, точно говорил вовсе не Владимир, а совершенно другой человек. Она смолчала в ответ, только едва заметно тряхнула головой, и эта тишина прозвучала немым разрешением продолжить: - Знаешь, каково это – видеть женщину, которую безгранично любишь, в объятьях другого? Знаешь, что чувствует в этот момент сердце? Боль. Боль, Анна, настолько яркую – впору ослепнуть, такую сильную боль, которую вмиг хочешь причинить всем вокруг, а пуще остальных той, что в ней виновата… Она не знала. Где-то посередине его пламенной речи Анна повернулась, растерянно взглянула в затуманенные болью его глаза, и по вспыхнувшим щекам Владимир понял: она не знает еще ничего подобного. Что тогда толку пытаться? Что проку в сбивчивых, смятых страхом объяснениях? Анна не поймет их. Никогда. Не осталось даже призрачной на то надежды. Но красавица сама протянула руку, погладила по лицу замершего рядом мужчину. - Что ты видел? – она была так близко, от легкого запаха духов кружилась голова. – Ничего ведь не было. Владимир сжал тонкие пальчики, хотел сначала отвести их, но предпочел поднести к губам. - А его взгляды? А твои улыбки? А эта неприязнь, появлявшаяся на твоем лице всякий раз, как только я заходил? - Но не ты ли грозился мне поркой и разоблачением?! – с горечью выдохнула она, вырывая ладонь. – Не ты ли знал лишь, как меня унизить, смешать с грязью, растоптать?! Не твоими ли стараниями – слышишь? Твоими! – я чуть не стала жертвой чужой ненависти? И могла даже не узнать, насколько на самом деле виновата! Молчишь? Отводишь глаза?! А что ему было сказать? Нечем оправдать то, что он говорил и делал, не скрыться за словами от настигнувшей кары за то, как хотел предать своё собственное сердце. Не лучше ли, в последний раз извинившись, покинуть комнату? Он уже почти вышел, когда Анна бросила ему в спину: - Ты говоришь: я не знаю ничего о ревности. Владимир даже остановился в удивлении на пороге, развернулся и взглянул на нее сверху вниз, своей высотой заставляя маленькую девушку запрокинуть голову. - А я знаю! – губы помимо воли растянулись в горькой улыбке. – Знаю, как больно… не видеть, нет! – просто слышать о том, что любимый опять увлечен очередной столичной красавицей. Слышать, как уездные кумушки в церкви обсуждают, кому же достанется в мужья неисправимый повеса, а горничные гадают, какой будет молодая хозяйка! Слышать обо всем – но не иметь ни крупицы права хотя бы намеком расспросить об этом. А уж открыто сказать… сказать… Анна всхлипнула – раз, другой. Потом разрыдалась, не таясь, и Владимиру не без удовольствия пришлось сцеловывать слезы с нежных щечек. Девушка порывалась еще за что-то его отчитывать, но барон не дал ей сказать ни слова, накрывая губами сладкий ротик, и прижал любимую к себе крепко-крепко – даже если бы захотела, не вырвется. Она забилась в его руках, убегая от поцелуя, подкрепила свое возмущение парой пощечин, и замерла лишь на постели, придавленная тяжелым мужским телом. - Ты любишь меня? Любишь, Анечка? – он оторвался всего на миг, но засмотрелся в распахнутые, затуманенные слезами глазки. – Я никогда больше не сделаю тебе больно, слышишь, родная? Никогда… Новый поцелуй был чистым и невинным, и нисколечко не похожим на прежние. Она выдохнула шумно и протяжно, прикрыла глаза и несмело провела ладошкой по его груди вниз. Маленькая смелая девочка… Больше ни тени, ни намека на сомнение не осталось в ее взгляде. Поднявшись, Владимир сел на кровати, ласково отвел белокурый локон с раскрасневшегося личика: - Я люблю тебя. Только тебя одну. И никуда не отпущу. Наверное, он не ждал ответа. Но все-таки получил его, правда, несколько позже. В тот же вечер, вынося из церкви молодую жену, он улыбнулся тихому: - Владимир… Девушка сильнее обвила руками его шею и прошептала, словно поверяя самую важную тайну: - Если бы я не любила тебя так давно и так сильно, не позволила бы сегодня и пальцем ко мне прикоснуться, слышишь? Не позволила бы, а ты сам… такой робкий… КОНЕЦ