Лесная малина

PoV, PG-13 Авторство: почти двойное (Скорпи+Ро), из разряда «Я писáл, а папа сбоку подбрасывал мысли» (с) - Володя, приляг со мной… - твой голосок немного грустен. Или мне просто кажется? Я ведь очень сильно беспокоюсь за тебя, и за нашего малыша тоже. Ты такая хрупкая, такая нежная, моя девочка, и чем ближе время родов, тем сильнее мой безотчетный, безумный, не подвластный моей воле страх потерять тебя. - Всё хорошо, Анечка… Присаживаюсь на кровать, опираясь о резную спинку, беру твою теплую ладошку в свою и бережно целую пальчики. Ты со мной, любимая. Я рядом, а значит, тебе не о чем беспокоиться. Зная это, ты блаженно прикрываешь глаза, снова проваливаясь в лёгкую полудрему. И это верно, доктор велел тебе больше отдыхать. За окном волшебной ажурной вязью кружится мелкий снежок, украшая светлый рождественский день. Укутанные холодной белой мишурой, мирно спят деревья в парке за усадьбой, а речка покрыта льдом и нынче пуще прежнего похожа на литое серебро! Зима раскинула пушистую шаль снегов, замела, запорошила, застелила землю и теперь искрится тысячами отблесков драгоценных камней. Ты улыбаешься мне из сна, жизнь прекрасна, похожа на сказку, и самое время вспомнить, как она начиналась – эта наша дивная сказка, одна на двоих… *** В ту пору стояло позднее лето: стояло прожженными солнцем полянами, стояло полуденным зноем и душистой тенью под сенью лесных ветвей. По лесной же дороге я возвращался с Кавказа, отслужив в драгунском полку два добрых года, и, рассматривая привычный пейзаж, размышлял о доме. Сильно ли там всё изменилось? С радостною ли улыбкой встретит меня у порога отец? Выйдешь ли ты поприветствовать… названного брата? Мне и хотелось тебя увидеть, и не хотелось – одновременно. Столь непривычен страх храброму боевому поручику, да только разве этот страх сравнится с болью, которую чувствует душа, окунаясь в синий омут девичьих глаз? А хуже всего – глупое желание сдаться! Я же дворянин и офицер, и просто не имею права капитулировать пред бесправною собственностью своею! Но… какая ты стала? Мы не виделись почти два года – двадцать долгих месяцев, почти бесконечных в разлуке. Я покидал отчий кров, а вместе с ним большеглазую худенькую девчушку, дивным голосом своим, стройным станом, манящим взглядом волнующую мою кровь. Нынче, должно быть, ты стала ещё краше… А может… Страшная мысль прорвала окружение сладких воспоминаний. Вдруг ты уже помолвлена? Мало ли куда зашел отец в безграничной своей благодетели? Вполне мог найти воспитаннице подходящего жениха и не поскупился на приданое. Чёрт! Нет сил размышлять, как неизвестный проходимец отбирает принадлежащее мне по праву! В тот миг я предпочел думать об отцовских деньгах, хотя, разумеется, думал только о тебе, моя славная, моя хорошая, моя красавица… Все мысли разлетелись, точно птицы от выстрела, когда я услышал заливистый девичий смех. В сердце кольнуло и заныло тягучей болью. Неужели?.. Ловко спешившись, я взял Грома под уздцы и свернул с накатанной дороги на узкую тропку, ведущую вглубь чащи. Несколько десятков шагов дались трудно: колючие ветки так и норовили попасть в глаза, цеплялись за сукно мундира, оцарапали щеку. Конь недовольно пофыркивал, но смирно шел следом, покорный моей воле. И уже очень скоро кустарники отступили, тропка, немного пропетляв меж рыхлых кочек, вывела меня на опушку искусно припрятанной лесом солнечной полянки. Сердце стукнуло неимоверно громко – а следующий удар пропустило. Тут была ты! Присев на корточки у дикого малинника, срывала ягоды. Тонкие измазанные соком пальчики аккуратно складывали спелую малину в лукошко, ты смеялась непонятно чему, и этот серебристый смех невозможно было не узнать. Наспех привязав уздечку к какой-то сухой коряге, я шагнул ближе. Надо же, какая… Белокурые локоны заплетены в тугую косу, простой крестьянский сарафан поверх домотканой сорочки – и не сказать, что воспитана барышней. Застарелая обида на отца, любящего крепостную сироту сильнее, чем родного сына, снова вспенилась в крови! Наконец-то ты, стекляшка, подделка под бриллиант, почувствовала, где твоё настоящее место! Ну а мне не по чину, затаив дыхание, наблюдать за деревенской простушкой! Я уже повернулся, было, уйти отсюда, продолжить свой путь домой, но тут… ты обернулась… Как же ты выросла за прошедшее время! Распустившийся к восемнадцати годам весенний цветочек стал нынче настоящей спелой ягодкой. Ягодным же соком перепачканные, губки твои улыбнулись солнцу и, чуть приоткрывшись, подобрали с ладошки малинку, обняли, чуть сдавили – и лишь крупные капли свежего сока утренней росою блеснули в лучах. Ох, и сладка малина в жаркий августовский полдень… Ты уже не бросала ягоды в позабытое лукошко, только ловко срывала их с куста, и целовала губами, и ела, звонко смеясь, и я проклинал, раз за разом сильнее проклинал своё взбунтовавшееся тело! Видно ты, Анечка, долго перед тем бежала по лесу. Ещё горел на щеках яркий румянец. Ещё дыхание немного сбивалось, или то волнение горячило кровь? Ты же первый раз в жизни позволила ослушаться доброго дядюшку и без его ведома, переодевшись в крестьянское платье, убежала с деревенскими в лес. Как бы там ни было, а ты околдовывала меня каждым движением, каждым вздохом, каждой прядью успевших растрепаться солнечных твоих волос. Не в силах оставаться в стороне, я покинул укромное местечко за ветвистым дубом, где прятался доселе, и подошел к тебе. Ты даже не заметила, так была увлечена полуденной ягодною своей трапезой. Как же безумно хотелось прикоснуться к тебе… Сжать жадными ладонями округлость плеч, притиснуть к груди худенькую спинку, прильнуть поцелуями, нетерпеливыми, неистовыми, горячими, к изгибу шейки, виднеющейся в расстегнутом вороте сорочки. Но ты, Анечка, ты была… точно эта лесная малина: маня свежестью, отпугивала острием шипов, припрятанных под смиреной робостью. И вдруг где-то меж ветвей запела, неприметная, голосистая пичужка, и ты прислушалась к дивной мелодии, насторожилась, напряглась, сливаясь с нею, и даже не заметила, небось, как влажно и чувственно облизала сладкие от ягод и солнца губки. Ты даже не заметила, что сотворила, а я в тот миг напрочь забыл об острых шипах дикой лесной малины… - Что ты делаешь здесь? – я шагнул из густой тени, одновременно выдохнув невежливый вопрос. Очевидно, мой голос изрядно охрип от длительной скачки навстречу ветру. А может, от созерцания желанной девушки, не скрывающей нынче от лесной дремучей чащи колдовскую свою красоту. Малышка, ты испуганно вскрикнула сперва, и немного расслабилась лишь когда узнала молодого своего барина. Тут же недоуменно свела тонкие бровки, наверняка, сетуя на себя в душе за то, что не заметила моего приближения, и не без труда растянула в улыбке милые губы: - С возвращением, Владимир Иванович, - скромно потупила взор, да только я не намерен был отступать! Подойдя еще ближе, я повторил вопрос, нарочито хмурясь и сверкая глазами. Ну же, испугайся, пуще зверя лютого испугайся меня, ласточка, и беги отсюда, пока я еще могу держать себя в руках! Не испугалась… А если и так, быстро справилась с волнением, горделиво вскинула подбородок и с вызовом сообщила мне: - Здесь вы не властны мне приказывать, барин, - последнее прозвучало с толикой издевки. - Лес – он для всех. Даже… для крепостных… А вот это уже с грустью, той самой, потаенной, о которой не говорят постороннему человеку, о которой даже близком едва ли говорят, настолько глубоко запрятана она в сердце. Бедная девочка моя, сколько же тебе пришлось вытерпеть по вине глупых ли, недальновидных горе-хозяев! С чего отец так долго тянул с треклятой вольной, если свободной ты скорее бы расправила волшебные свои крылья? Впрочем, нынче это уже совсем неважно. Ты моя. Моя! Уже тогда я знал об этом, правда, понимал сию истину несколько иначе. Схватил тебя за плечи, маленькую ослушницу, посмевшую мне перечить, и настойчиво поведал о том, как опасно в лесу одной хрупкой юной барышне. Ты рассмеялась вдруг прямо мне в глаза: - А я не барышня! Я всего лишь дворовая, воспитанная барином из милости да обласканная по блажи! – и решительно отбросила мои руки. Да как ты только посмела?! Я схватил тебя крепче, может, даже слишком сжал нежный стан, пугая тебя своей горячностью, и ты забилась золотою рыбкой в моих руках, рождая вереницу совсем уж бесстыдных желаний. - Аня, прекрати! – я пытался быть сдержанным, старался укротить собственное тело, но тщетно – близость твоя уже успела свести меня с ума. К тому же ты не прекращала попыток высвободиться, а когда устала, сердито выдохнула: - Лучше пустите меня, Владимир Иванович, не то… не то закричу! У меня дыхание перехватило – так горели твои очи, синие в этот миг. Убеждая себя, что просто смиряю строптивицу, я перехватил поцелуем уже готовые звать на помощь малиновые губки, и, начав целовать, уже не сумел остановиться… На диво мягкая, трава щекотала ладони, и лицо, и путалась в волосах. Прервав поцелуй, ты смотрела мне в глаза долго-долго, пока, наконец, не решилась, не провела по щеке тонкими пальчиками, не прошептала едва слышно: - Владимир… Ты ведь тоже скучала по мне. Нынче я это доподлинно знаю: ты тосковала и боялась, ты ждала меня с войны, ты молилась горячо и страстно, прося у Заступницы благополучного моего возвращения. Но в тот миг словно бес какой дернул меня за язык! Уподобившись в улыбке хищной поймавшему мышонка коту, я прищурил глаза и с ленцою протянул: - Полагаю, ваше поведение можно расценивать, как согласие скрасить моё возвращение домой, мадемуазель? Увы, на Кавказе, в самом пекле боев, женское общество – такая редкость… Я ведь просто хотел пошутить! Или это так низко, столь недостойно давала о себе знать уже почти забытая спесь? Твоё личико тут же изменилось: смущенный румянец вмиг сошел, оставшись на щеках бледностью, глаза погасли, ресницы затрепетали, как если бы силились спрятать подступившие слезы. С неожиданным проворством ты отбросила мои руки, выпрямилась и кинулась прочь, на ходу подбирая опрокинутое лукошко. - Никогда! Никогда не смейте даже приближаться ко мне, слышите?! – вскричала, не глядя вниз, на застывшего посреди поляны меня. – А если позволите себе хоть что-то подобное, я… я… Ты не договорила, моя сладкая. Или это слова иссякли, уступая место слезам? А ты же никому не покажешь своих слез, маленькая гордячка. Подобрав длинные полы сарафана, слишком уж свободного на стройной твоей фигурке, ты ринулась в сторону в поисках тропинку. И только тогда, я, болван, понял: ласково позвав меня по имени, разомлев в моих объятьях, позволив увлечь себя на пышные летние травы, ты не просто доверилась мне! Ты меня любишь! Господи, будь я уверен в тот день хотя бы самую малость в неожиданном своём открытии, сразу бросился бы за тобой, но понадобилось несколько мучительно долгих минут, чтобы осознать такую простую, но такую важную правду. И лишь тогда я подхватился на ноги. Побежал за тобою, прислушиваясь и всматриваясь вперед через густо сплетенные ветви. Догнал тебя уже за малинником, вернее, нашел: не ожидая погони, ты плакала, прислонившись к стройной березке, а стоило мне обнять тебя – снова попробовала вырваться. Шепнула, забывшись: - Не трогай меня, слышишь?! – и обиженно посмотрела исподлобья, задерживая готовый сорваться всхлип. Я опустился на колени… Совершенно четко помню это нынче, помню даже: под ногою оказалась сухая коряга и жутко давила, а я словно забыл о боли. Я вообще ничего не видел, кроме твоих заплаканных синих глаз, не слышал, кроме твоего голоса, выговаривающего мне, будто нашкодившему мальчишке, что ты не станешь утешением на ночь, не позволишь посмеяться над тобою, что ты крепостная, стекляшка, подделка, игрушка старого барина, но даже у таких домашних игрушек есть душа, и сердце. И это сердце может любить… Ты сказала об этом – и сама испугалась произнесенных признаний. Замерла в моих объятьях, словно пойманный волком зайчонок. Очнулась же оттого, что я виновато целовал твои руки, улыбнулась несмело, а когда я уткнулся лбом в пышные складки твоего сарафана, бережно погладила меня по голове, враз всё прощая… В тот день мне казалось: невозможно быть счастливее! Мы еще немного подурачились в лесу: собирали цветы, ели спелую малину прямо с куста и, одновременно добравшись до последней ягодки, сладко целовались – я не мог даже помыслить о том, чтобы позволить себе большую вольность! Не сразу услышали нетерпеливое ржание застоявшегося на привязи Грома, но именно оно вернуло нас в реальность… Домой мы возвращались вместе. Удерживая тебя в седле перед собою, крепко прижимая, маленькую, хрупкую, точно хрустальную, укутанную в мою шинель от вечерней прохлады, я уже знал: нынче же буду просить у отца твоей руки. И не стал медлить с этим. Сразу увел родителя в кабинет для разговора. Даже зная о твоей взаимности, до последнего боялся отказа, и всё-таки сумел найти нужные аргументы: ты сказала мне заветное, немыслимое, невероятное «да»… *** - Володя? – сонный голосок разбивает хрустальный шар воспоминаний. – О чем ты думаешь? В твоих глазах пляшут лукавинки, словно яркие огоньки пламени. Я улыбаюсь, чмокаю тебя в висок и бережно провожу ладонью по округлившемуся животику. - Мечтаю о будущем лете, Анечка. Ты заливисто смеешься в ответ. А за окном серебрится иней, морозные узоры на стекле подмигивают самоцветными переливами, хрустит под ногами снежок, и горит, и искрится, и слепит глаза в лучах пылающего зимнего заката… Конец