Лабиринты памяти

Жанр: драма/мелодрама Рейтинг: PG-13 Герои: из БН, подверженные временным изменениям Пейринг: ВА (в некотором смысле) Дисклеймер: на сей раз не мои не только герои, но и названия, являющиеся аллюзиями на какие-либо литературные или же кинематографические произведения Часть 1 «Мертвые» - Анна Петровна, Анна Петровна! Вы в порядке? Я вздрагиваю. Кажется, Танюша не в певый раз обращается ко мне. Взволнованное лицо секретарши лишь подтверждает эти мысли. - Да, Таня, всё хорошо… Бодро улыбаюсь, усердно делая вид, что говорю правду, и волнение девушки потихоньку исчезает, словно соскальзывает. Все человеческие эмоции похожи на маски: мы их будто снимаем в определенный момент, и вот вуаля – истинные мы – без чувств и эмоций. Бывает ли так? Да. Теперь я это знаю наверняка. Я сама такая – всё, что я могла, могу, смогу когда-либо чувствовать, - нынче просто спит. С тех самых пор, когда проснулась я… Хорошо… Я ответила Танюше, что со мной всё-всё хорошо. Да, на самом деле всё еще лучше, просто прекрасно! Если не ощущать этой обжигающей боли внутри, если отогнать от себя накатывающие дурнотой воспоминания, обрывки образов, слов, смеха, что неотступно, неотвратимо наполняют вены и мысли, заполняют меня всю. Открытые окна горят солнечными бликами, но ветер холодный, промозглый – так всегда бывает весной. Я не помню этого. Я просто знаю.… Как знаю, что за весной наверняка приходит лето, потом – осень, вслед ей прилетит, запорошит белым снегом зима. Но даже после нее, даже в лучах новой весны я останусь такой же одинокой. Я знаю, что меня зовут Анна. И снова – не помню этого. Человек, который назвался моим отцом, так сказал, и я верю ему. Вернее, не так… Я знаю. ЗНАЮ, что он говорит правду. Кроме этих слов – хлипкий мосточек над бурно клокочущими водами: ведь там никогда не сможешь сказать наверняка, пройдешь ли на ту сторону, сорвешься ли вниз, теряясь в пучине, взлетишь ли ввысь… Мои собственные воспоминания начинаются с больничной палаты в отделении интенсивной терапии. Резкий, ярко-белый свет ударил по глазам, а первым звуком был испуганный вскрик: - Анечка, сестричка! Когда голос приобрел цвет и форму, он оказался хрупкой темноволосой девушкой с огромными ореховыми глазами и смугловатой кожей. Позже выяснилось, что ее зовут Софья... Сонечка… Моя младшая сестра. Она позвала отца. Мой отец… Петр Михайлович Долгорукий, известный врач-кардиолог, уважаемый человек. Когда он смотрит исподлобья, немного растерянно и строго, у меня чуть подрагивают коленки, и слова сами по себе смиренно слетают с губ: «Да, папа…» Он улыбается светло и открыто: «Послушная моя доченька» А в этот миг мне – будто ножом по сердцу. Я не знаю, почему. Или… просто… не помню? Отец очень добр ко мне. Не ведая ни капельки обычной отцовской ревности, он более чем благосклонен к моему жениху. По крайней мере, так говорит Мишина сестра: «Невероятно, но Петр Михайлович не похож на других отцов – совершенно не ревнует тебя к будущему мужу!» Родители Наташи до сих пор недовольны ее выбором, считают, что Сергей, ее муж, - не самая лучшая партия для богатой наследницы. Миша… Мой милый, добрый, ласковый, любящий Миша… И как же я люблю его! Как?.. Действительно, как? Все вокруг говорят мне: очень сильно. Говорят: у меня еще не было никогда таких серьезных увлечений. Говорят: мы просто созданы друг для друга, и будем чудесной супружеской парой. Говорят: я слишком тяну с днем свадьбы. Но я отчего-то не уверена… Трудно объяснить. Сколько я себя помню, мне трудно объяснить свои чувства, упорядочить свои мысли. Только вот помню я себя не так уж и долго – с той самой больничной койки, я уже говорила… кажется… - Анечка, родная, как ты сегодня? Это Миша пришел. Его губы пахнут морковным соком. Что бы он ни пил, ни ел, даже после того, как выкурит сигарету, его губы всё равно пахнут морковным соком, и я отчаянно пытаюсь уловить запах табака и вермута. Мне кажется, если бы от жениха пахло так, я бы чувствовала себя абсолютно счастливой. Глупые, странные мысли… - Всё прекрасно! – отвечаю, быстро чмокая его в ответ, и прикрываю глаза – ресницы мелко дрожат, купаясь в солнечном свете, и заставляют щуриться помимо воли. - А ну, перестань! – сурово просит любимый, но в глазах застыли смешинки. – Перестань жмуриться, а то появятся морщинки! «Я люблю в тебе всё, даже эти мелкие морщинки у глаз…» - это уже совсем другой голос. Он будто звучит внутри меня. Вернее, не звучит – он, словно резонирует внутри, даже и не голос вовсе, а его едва различимые отголоски. Но он тоже целует меня в губы. И этот поцелуй пахнет дорогим табаком и вермутом. А потом всё исчезает. Я словно просыпаюсь и открываю глаза. - Так-то лучше, - одобрительно кивает Миша. Я улыбаюсь ему в ответ, но зачем-то уворачиваюсь, когда любимый хочет меня обнять. У него на груди тепло и уютно, но я не могу, не умею чувствовать себя в безопасности, окруженная его объятьями. Как будто бы мне есть с кем сравнивать… я и не знаю. Я не помню. Боже мой, да когда же это закончится?! - Девочка моя, ты скоро освободишься? - сладко мурлыкает милый мне в ушко. - Осталось совсем немного, - гордо объявляю я. Надо же, удалось свести отчет в рекордно короткие сроки. А это ведь тоже так необъяснимо, невероятно: я знаю всё, абсолютно всё, что должна делать с цифрами. Они четко выстраиваются передо мной в ряд, в нерушимую систему – именно так, как должно расставить их в сухих колонках таблиц отчетности. Иногда мне кажется: я знала, что бухгалтер, задолго до того, как родные напомнили мне об этом. Щелкая мышкой, закрываю рабочие окна. Выключаю ноут. - Поехали, Мишенька, уже всё. Дорогой ресторан. Изысканная французская кухня. Глаза жениха светятся обожанием и восхищением. Я стараюсь ответить тем же, надеюсь, получилось неплохо. Миша работает с моим отцом. Ассистирует ему в операционной. Папа не раз повторяет за праздничным столом, что ему уж пора на пенсию, и что он счастлив будет передать свое любимое детище, свою клинику, в надежные руки зятя. Нас с Мишей все уже давно считают семьей… И мне так стыдно… Мне очень стыдно, ведь я никогда еще не решилась позволить жениху что-то большее, чем просто поцелуи. И еще… одно. Он ревнует меня – очень! Он никогда не говорит, но я это знаю. Я это чувствую! Он ревнует меня к моим снам. Каждое утро, заходя за мной, он терпеливо всматривается в моё лицо, пытается увидеть в моих глазах отголоски того, о чем я-то и не помню толком. И если он вдруг что-то видит – вмиг грустнеет, отстраняется, отдаляется от меня, и под тяжестью его осуждающего молчания я чувствую себя… падшей женщиной. Я понятия не имею, откуда это всё берется: эти мысли, эти ощущения, эти сны. Сны… Я говорила уже: не помню их, только эмоции, которые они вызывают, и тени образов, как если бы я сидела в пещере под землей и видела мир сквозь тонкую щелочку света. Более или менее четко я помню только мальчика. Он совсем еще малыш, возможно, два-три годика отроду – но смотрит серьезно и внимательно своими грустными серыми глазами. Он, наверное, бегал, играл весь день, и потому темные вихрастые пряди прилипли к ровному лобику, рука так и тянется поправить их, пригладить. И очень хочется поцеловать румяную щечку. Он шепчет что-то, и я знаю, что во сне слышу его слова. Но стоит проснуться – ничего не помню: ни того, что говорил мне сероглазый малыш, ни того, что я ему отвечала. А еще в этих снах есть любовь… Она впитывается в каждую клеточку моего тела, она течет в моих артериях вместо крови. Она питает меня, я живу лишь благодаря ей! Она сосредоточена в том самом мальчике, в его серых глазах. В его темных волосах. Я просыпаюсь, когда любовь и одиночество становятся особенно сильными, метаюсь по кровати, ищу кого-то рядом. Но подушка пуста – пуста, как моя жизнь… А за окном ранняя весна. Солнце всходит всё раньше, уже не такое красное и холодное, как прежде. А мне всё равно холодно: в ласковых руках Миши, в кругу родных и друзей, в теплой квартире в самом центре Москвы – мне всё холодней день ото дня. И даже возле теплого камина в папином коттедже – холодно. И чужой шепот морозными мурашками бежит вдоль позвонка: - Папочка, ей же плохо! Она мается, не находя ответов! - Думаешь, если она узнает, ей станет легче?! Да она не переживет, Соня. Она этого просто не переживет! Отец и сестра в унисон поворачиваются, услышав мои шаги. Его лицо смягчается. Она прячет слёзы. Зачем? О чем вообще речь?! - Доченька, в последнее время ты… так грустна… – начинает осторожно, будто разрезает грудную полость, чтобы произвести трудное хирургическое вмешательство. – Я тут… приобрел путевку. Слетай на море, малышка, развейся. Хочешь? - Путевка одна? – помимо своего желания я настораживаюсь. Не слишком хочется компании, какой бы ни была поездка. - Да, съезди сама. А там видно будет. Заметно расслабляюсь, это то, что надо… Несколько дней суматошных сборов, и час отъезда приходит, встает новой рассветной звездой. Вопреки всем уговорам, охам и вздохам, снова отказываюсь вызвать такси, да и подвезти меня никому не позволяю. Я не могу, просто НЕ МОГУ ездить на автомобилях после аварии! Они будят во мне страх. Смерть… Мертвые мысли, мертвые чувства. Сажусь на обычный маршрутный автобус. Папин шофер, Никита, помогает расположить вещи и отправляется по салону к водителю – оплатить проезд. Вот что значит – путешествовать согласно своему высокому статусу: даже в автобусе у меня охранник и носильщик в одном лице. Улыбаюсь оконному стеклу и мимолетно встречаюсь глазами с высоким брюнетом, вышедшим из какого-то здания. Наверняка, мне просто кажется, что его губы произносят моё имя. Автобус мчится дальше, как только на светофоре загорается зеленый, - дальше в сторону аэропорта. Но загоревшееся надеждой лицо незнакомца не дает мне покоя даже в мягком кресле самолета… Часть 2 «Бессонница в большом городе» Уже ночь. Я всегда возвращаюсь домой поздно, но никогда еще ночь не приходила так быстро, как этою весной, не била так больно, в кровь разбивая закушенные губы. Я выхожу из машины, едва сумев вспомнить о том, что следует позаботиться о сигнализации. Пальцы нажимают на кнопку – и авто отвечает тихой трелью мелодии. Ну не могу я привыкнуть, что сажусь теперь за руль новенького «Пажеро», а не служебной «девятки». Должность обязывает: успешный частный юрист – это вам не следак прокуратуры с нищенской зарплатой. И все равно я скучаю по тем беззаботным дням: по скромной квартирке в спальном районе, уютной и теплой, согретой нашей любовью, освещенной пламенем нашей страсти… С какой бы первобытной радостью я оказался бы сейчас под перекрестным огнем бандитской перестрелки, в надежде, что какая-нибудь шальная пуля скосит меня. И там, в другом мире, мы встретимся снова – навеки вместе, навсегда прижимаясь друг к другу, переплетая пальцы и невесомые перья птичьих крыл… Нельзя! Обрываю себя сразу же, отсекая кухонным ножом (а может, сталью клинка) эти крамольные мысли. Даже если бы хотелось смерти, я не могу отдаться ей, не имею права! Я должен жить ради Алешки. Я обязан воспитать сына, поднять на ноги, а потом… будет видно. В конце концов никогда не поздно вспомнить и о наградном именном пистолете. Но до того времени еще много-много лет… Алешке нет еще трех… Алексей, Алешенька… Мой сын. НАШ сын! У него мои глаза и ее губы, ее грустная улыбка, ради которой я до сих пор готов разбиться на тысячи мелких осколков, от одного воспоминания о которой я разлетаюсь на тысячи мелких сверкающих брызг… Быстро поворачиваю в скважине ключ и притворяю за собой двери. В прихожей – полумрак. Вся квартира – тишь да темнота, лишь узкая щелочка горит, обозначая вход в кухню. Варя, неслышно всплеснув руками, суетится, накрывает на стол. На мой не высказанный вслух вопрос благодушно кивает: - Да спит уже наш соколик, десятый сон видит… А сам-то где так долго лазил? – в ее словах легкая укоризна и смирение. Я хотел бы ответить, что так получилось, но кому совру? Ей? Себе? Я ведь не хочу ехать домой! Не хочу возвращаться в пустую квартиру, не хочу входить в спальную, где уже не витает ЕЁ неповторимый любимый запах. Постель одинока и противна. Я до сих пор сплю, кое-как сгорбившись в кресле у окна, потому что не могу ложиться в постель, где нет её! Стоит заснуть – и я снова вижу её рядом: я вдыхаю аромат ее волос, мои руки будто действуют отдельно от меня и стягивают с желанного тела какую-то одежду, мои губы ласкают ее настойчиво, нежно и неистово, так что всего через несколько мгновений моя девочка уже метается в моих объятьях, страстная и горячая, сладко стонет и льнет ко мне, требуя всё новых и новых ласк. Я зову ее сквозь сон – и просыпаюсь. Просыпаюсь от того, что мне отвечает тишина. С того самого рокового дня тишина - моя постоянная спутница, где бы я ни находился, с кем бы ни общался, только одиночество и тишина вокруг. От них не скрыться. Потому я почти не сплю. Просто боюсь засыпать, зная наперед, что мне приснится погибшая жена, что мы снова сольемся воедино, сплетемся в жадной жаркой страсти, а в самый сладкий миг я снова выдохну ее имя и проснусь, разбуженный тишиной… Варя о чем-то оживленно рассказывает, я киваю в ответ, глотая свежий кофе. От моего любимого напитка не осталось ничего: ни приятного запаха, щекочущего ноздри, ни чуть горчащего вкуса. Осталось лишь понимание того, что горячая влага обжигает губы, язык и полость рта, огнем проскальзывает по горлу вниз и растворяется внутри. И всё. Больше ничего… Послушно прожевываю какую-то выпечку. Я знаю: свежую. Варвара всегда балует меня свежей выпечкой, только мне уже все равно. С таким же успехом могу глотнуть и кусок черного черствого хлеба. Мне. Всё. Равно. Тихонько открываю двери детской, погружаясь в терпкий и пряный мир моей первой и последней любви. Лешка спит, отбросив одеяло. Я тоже не могу заснуть, если жарко, потому не поправляю постель сына, просто осторожно опускаюсь на колени у изголовья, провожу ладонью по влажноватым после ванной волосам, стараясь, чтобы прикосновение было невесомым, малыш чему-то улыбается во сне. Что, сынок? Что ты видишь? Возможно… маму?.. Так же неслышно покидаю детскую, направляясь в кабинет. Варвара неодобрительно смотрит вслед, но молчит. Да и что она может изменить?! Ей ведь тоже тяжело: Варя очень любила Анну. Настольная лампа вспыхивает неожиданно ярко, я щурюсь на свет и вспоминаю вдруг лицо любимой. Она умела так забавно прикрывать глаза, и крошечные морщинки казались продолжением тонких длинных ресниц – я любил обцеловывать их все, беспрестанно твердя о том, как дорога, как нужна она мне! Аня… Моя Анечка… Такая хрупкая, нежная, красивая… Теперь мне от тебя остались только воспоминания. Вся моя жизнь – одни воспоминания, даже обожаемый сын не наполняет ее так, как воспоминания о тебе. В вечер нашего знакомства очень рано сверкнула на западе Венера. Я краем глаза заметил ее, бегом поднимаясь по ступенькам ограбленного банка. Без прокуратуры в этом деле решили не обходиться с самого начала, на мое счастье. И на мою беду… Ты серьезно объясняла что-то уполномоченному опер. группы, когда я вошел в офис бухгалтерии, и машинально повернулась на стук хлопнувшей двери. И встретилась взглядом со мной – я словно кожей почувствовал, как твое сердечко споткнулось в тот миг. Да разве моё собственное не замерло на несколько секунд, не задохнулось, утонув в твоих глазах? Я до сих пор помню их: наше первое прикосновение, наш первый поцелуй, нашу первую ночь – эти воспоминания умрут только вместе со мной. Только в смерти растворится лучистый блеск твоих глаз, волшебный вкус твоих стонов, первое слово нашего сына. И я в который раз забываю обо всем ином, опять молю смерть о визите. И тут же умоляю бога забыть, пропустить мимо ушей эту мою дурацкую мольбу! Кажется, я все же смог задремать. Сегодня не видел Анну во сне. А может, видел, но не помню. За окнами – едва брезжит весенний рассвет, в кабинете, в квартире – тишина, на душе больно и горчит, как с похмелья. Но я очень давно не пил, даже свой любимый вермут. Всё больше и больше уверяюсь, что могу в поисках забвенья потеряться в удушливом хмелю – а зачем Лешке такой отец? Нехотя встаю, преодолевая усталость, бреду в ванную. На моё отражение взглянуть страшно. Ну и довел же себя, Корф… Тешусь надеждой, что контрастный душ поможет. Вроде и правда становится легче. Опасная бритва – еще армейская привычка – приводит в нормальный вид. Снова играю с огнем, каждое утро хожу по скользкому острому лезвию в желании и страхе сорваться. В кухне уже хозяйничает Варвара: душистый кофе, гренки и плюшки, теплое молоко с медом. Молоко? - Лешенька что-то простыл, - как бы между делом жалуется, хлопоча у плиты. И тут же поучительным тоном добавляет. – Ему бы не играть с соседской ребятней так долго, он ведь маленький еще, да здоровьицем в маму. Только характер твой – упертый… Последнее – уже еле слышным шепотом, тоже болезненно реагирует на любые воспоминания об Анне. Вздыхаю. - Варя, ну ты же знаешь! Это, в сущности, знают все: я ни чем не могу отказать сыну. Что бы он не попросил – получает тут же, незамедлительно. Раз хочет гулять с друзьями, разве я могу запретить? Он ведь и так едва ли может увидеться со сверстниками: заботами доброй Вари Лешка никогда не был в детском саду, всё только дома, даже тогда, когда Аня вышла из декретного отпуска. Даже тогда, когда… ее не стало… Застегиваю ряд пуговиц на пальто и словно проваливаюсь в тот день. Открыть глаза – и то было больно: болело абсолютно всё. Я огляделся по сторонам, потом поднялся на локте, побеждая слабость, и окончательно уверился, что нахожусь в больнице. Яростно сжимая пальцы, обхватил запястье дремлющей рядом медсестры и прохрипел: - Где моя жена? Что с сыном?! Испуганная девушка двух слов не могла связать, но подоспела помощь. Дверь палаты бесшумно отворилась, вошедший мой тесть казался каким-то почерневшим, придавленным. - Я только-только из реанимации… Алексею совсем плохо… Моё сердце сжалось от нового приступа боли, но губы смогли выговорить вопрос: - Он… очень пострадал? - Серьезно. - Аня с ним? Петр Михайлович отвел глаза, и меня поглотила пустота. - Анна с ним? Что с Анной? Где она?! – не помня себя, я пытался соскочить с кровати, но эти трубки и шнуры, как оковы, не пускали, удерживали меня. Страшная весть о ее смерти не желала проникать ни в голову, ни в душу. - Это ложь! – отчаянно твердил я, пока тесть не сунул мне под нос свидетельство. - Аня с детства боялась мертвых. И гробов тоже, и кладбищ… - пробормотал он. – Всегда просила, чтобы ее не закапывали в землю, потому что там страшно и темно. Кремация состоится завтра. Приходи. И он вышел. Этот человек просто вышел, бросив негромкое, обыденное «приходи»! Будто он, врач, хирург с многолетним стажем не понимал, что я с двойным переломом бедра и потрощенными ребрами, с перенесенной операцией на травмированной селезенке – я НЕ СМОГУ завтра придти! Я рыдал, не стыдясь своих слез, метался по кровати в истерике, чуть не умер, когда разошлись швы, и тогда Анна впервые приснилась мне. Пришла в горячечный бред, попросила заботиться об Алеше. С мыслями о сыне я и пришел в себя… - Корф, дело есть! – старинный приятель огорошил сразу, стоило поднять трубку. - Чего тебе? – я тоже не удостоил Димку словами приветствия. – К тебе? В Москву? Ну, разве что на пару дней. Сам понимаешь: не могу надолго бросить сына… Собрал вещи за час – много ли надо? Столица встретила совсем уж весенним теплом, не то, что мой дождливый туманный Питер. Димка возглавляет наш московский офис, нужна моя консультация. Без проблем… Дело разрешилось на удивление быстро. Удовлетворенный работой, я поскорее покинул душный кондиционированный кабинет. Сейчас же в аэропорт – обменяю билет и сегодняшним рейсом домой! Вышел – и едва не споткнулся в дверях: из окна автобуса мне улыбалась моя Анна! Часть 3 «Теория лжи» Она вернулась посвежевшей и отдохнувшей, и отчего-то не такой безнадежно одинокой, как прежде. Сестра, встречая Анну в аэропорту, удивленно прошептала на ухо: - Ты что, познакомилась там с кем-то? - Нет, конечно, - рассмеялась девушка в ответ, но уж самой себе она-то могла признаться честно, что да, встретила. Только не на теплом Карибском побережье, а тут, в родном городе, в день своего отъезда. И с ума сошла от той мимолетной встречи. Темноволосый незнакомец не давал ей покоя ни днем, ни ночью, все мысли кружили около него, во всех снах он ни на миг не выпускал Анну из своих рук, губы же отпускал лишь, чтобы позволить ей глотнуть горячий воздух, - и снова накрывал их своими губами, заставляя забыть обо всем на свете. - Сонечка, ко мне никто не приходил? Не искал меня? – Анна не знала, зачем спросила об этом. Просто захотелось вдруг. Сестра пожала плечами. - Никто... вроде бы… Я вообще-то ездила к Андрею, папа был дома, но он ничего мне не говорил. - Значит, никто… Интересно, это прозвучало слишком уж разочарованно? Вещи в авто погрузили довольно быстро, Софья подмигнула старшей сестренке: - Может, все-таки решишься? - Нет уж, - отмахнулась красавица. – Думаю, я еще не готова сесть в машину. - Но ведь… ничего не произошло! Ты выздоровела, и о той аварии ровным счетом ничего не напоминает! Всегда веселый и чистый, голос Сони звучал сейчас непривычно неуверенно, даже немного испуганно. Впрочем, Анну интересовало совсем не это. - Почему Миша не встретил меня? – руки непроизвольно сжали маленькую дамскую сумочку. - Да у него какая-то срочная операция, я не вникала. Точно не едешь? - Совершенно точно, - кивнула для пущей убедительности, - подожду автобуса, а ты можешь ехать. Правда, Сонечка. Анна проследила за тем, как яркий «жучок» скрылся за поворотом, и краем глаза заметила толпу иностранцев. Немцы вели неспешную беседу. Собирались в Санкт - Петербург… Вдруг снова заныло всё тело, каждая косточка, каждое волоконце в сплетении мышц. Она безумно хотела в Питер… Только бы на минуточку – вдохнуть тамошний воздух, пройтись по старым улицам, по роскошным паркам и набережной, которую Анна так любила. Это тоже было из ряда абсолютных знаний, она просто ЗНАЛА, что это так. Знала, и всё! Почти бегом добежала до кассы. Денег хватило лишь на эконом-класс, да и не было более приличных мест. Анна отключила телефон, едва поднялась на борт… *** - Черт его дери! – в сердцах выругался Владимир, ударяя кулаками ни в чем не повинную стену. Он нутром следователя чувствовал: тут явно нечисто, Долгорукий лжет ему, не краснея, а все вокруг молчат. Но не было ни слова, ни тени доказательства того, что Анна жива. В день их встречи он, как ошалелый, мотался по всей Москве, поднял на ноги всех знакомых, но найти человека так трудно в чужом городе… К тому же он не запомнил маршрут автобуса и догнать его на такси тоже не смог, застряв в пробке. «Аня, Анечка…» - твердил с тех пор, не переставая, и безумно боялся, что так и не сможет ее отыскать. Он не рассказал о встрече дома – ни Варваре, ни сыну, радостно выбежавшему в прихожую поприветствовать вернувшегося из командировки папу. Просто не хотел их обнадеживать. Только поисков всё равно не прекратил. И эти полторы недели, ни на минуту не позволяя себе расслабиться, искал, искал, искал. И верил… А теперь тело требовало хоть немного отдыха. Не сна, нет, только расслабиться, вдыхая болотистый речной воздух, и, прикрыв глаза, опереться на чугунные перила над Невой – именно у небольшого моста, где Анна впервые позволила ему себя поцеловать. Владимир припарковался у набережной, огляделся и не поверил себе. Она была там! Анна долго гуляла по незнакомому городу – и вспоминала его. Хотя нет, такое определение не было бы верным. Она осознавала город, как осознают важную, неотъемлемую часть себя. Она находила своё любимое место на аллеях и у фонтанов, она с восторгом вдыхала терпкий аромат первой листвы, она чувствовала даже, что споткнулась на углу Невского именно там, где это с ней уже случалось много раз. И сейчас она была уверена, что жила здесь прежде. Она ведь знала всё вокруг, особенно эти тихие сонные волны, мерно ударяющиеся о гранитный берег. Девушка облокотилась о пыльные перила, не слишком заботясь об одежде, прикрыла глаза – и вдруг вспомнила! Немного и не слишком четко, но впервые поняла, откуда взялись ее сны. Тот мальчик с серьезным серым взглядом – он ее сын! Анна дернулась. Услышав, как наяву, его первый крик и облегченный выдох акушерки: «Ну, слава всевышнему… Поздравляю, дочка, у тебя мальчик…» Сыночек… Алёшенька… Разве могла она назвать сына иначе? А то неясное томление, та щемящая безрассудная тоска, любовь, отголоски которой раньше казались чем-то нереальным, - это же всё ОН… Родной, любимый, необходимый, как воздух, ее первый и единственный мужчина, отец ее ребенка. Его она искала по ночам в пустой постели и, не находя, плакала так сильно – подушка утром была мокрой от слез. Ее любимый… Где он? Что с ним? Отчего никто никогда ни слова не сказал ей о муже и сыне?! Почему предоставили потревоженной аварией памяти самостоятельно решать эту проблему? А если… если они погибли? Если оба – погибли там, и лишь она одна выжила? А отец с сестрой, заботясь о ней, просто не хотят рассказывать правду?! Красавица вскрикнула, прикрыла ладонями лицо, резко развернулась – и чуть не упала, столкнувшись с кем-то, но сильные руки подхватили ее бережно и нежно. Разве их можно было не узнать? Еще не открывая глаз, Анна все равно знала совершенно точно, кто сейчас прижимает ее к своей широкой груди. Она всхлипнула и медленно подняла на него свои чудесные глаза – внутри все сжалось от ее взгляда, подернутого пеленой слез. Владимир ласково стер с бледных щечек влажные соленые дорожки и прикоснулся поцелуем к замерзшему носику. - Всё хорошо, милая моя… Ты рядом со мной, и теперь всё будет хорошо… Веришь мне? - Да, - Анна кивнула и тут же огорошила вопросом. – Как тебя зовут? Корф не сразу сумел связать слова в ответ, и девушка, обхвати его за плечи, торопливо зашептала: - Я знаю, что очень люблю тебя! Я знаю: ты любишь меня так же безумно, ты мой сумасшедший рыцарь. Я знаю, что мы вместе навсегда, до последнего вздоха. Я знаю, что у нас сыночек… Он такой славный… Я не знаю только твоего имени. Вернее, не помню… А мы виделись с тобой недавно в Москве – и я уверена, что всё вспомню, обязательно! Но я не желаю так долго ждать! Я хочу знать, немедленно… - Владимир, - он приложил палец к приоткрытому ротику жены. – Владимир Иванович Корф. - Владимир… - выдохнула она, на каждом согласном прикасаясь губами к его теплому пальцу. – Володя… Володенька… Потом они целовались, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих, как и в самый первый раз. Нева неторопливо бежала, бурлила, струилась внизу, отражая в серебристо-черных весенних водах простое человеческое счастье. Даже ключ в замке не скрипнул, как обычно, боясь неосторожным звуком разомкнуть тесно сплетенные объятья влюбленных. Владимир недоуменно нахмурился, не найдя дома ни сына, ни вечно хлопочущей Варвары. Он покрутил в руках записку и хмыкнул: - Другого дня к тетушке в гости сходить у них, конечно, не было… - Надежда Павловна продержит их допоздна… - огорченно протянула Анна и прижалась к мужу, положив голову ему на плечо. Корф несколько напрягся: он, изо всех сил стараясь удержать в руках вспыхнувшую страсть, хотел поберечь свою малышку. Боялся даже обнять слишком крепко, ведь она еще не полностью оправилась после аварии, даже память до конца не вернула! Эти уговоры самого себя прекрасно действовали, пока они с Анной ехали домой, сейчас же, в пустой квартире, близость вновь обретенной жены становилась настоящим испытанием. А уж когда соблазнительная девочка вот так прижимается к нему всем телом, что-то мурлыча чуть слышно своим нежным хрустальным голоском… Мужчина решительно отстранился, стискивая ладонями хрупкие плечи. - Приляг, Анечка. Тебе нужно побольше отдыхать. А я пока найду что-то на обед. Красавица согласно кивнула и безропотно позволила отнести себя в спальную, но там ее словно подменили. Пальцы, сцепленные в тугой замок, сомкнулись на мужском затылке. - Не уходи… - горячее дыхание обожгло губы, - побудь со мной, Володя, пожалуйста… Побудь! Легко сказать, но как же сдержаться, если он сейчас при слове «побудь» так и видит перед собой картинки, одна слаще другой? - Анечка, я пойду… я не могу… ты еще нездорова… - Корф пытался найти хоть какой-нибудь слабенький аргумент, но Анна уже льнула к нему, ловко расстегивая ряд тугих пуговок на рубашке, и шептала о том, как она боится снова проснуться в одиночестве и безуспешно искать его рядом, как она устала быть без него, как она хочет вспомнить всё: его запах, его вкус, его огонь, его силу. И он уже не мог остановиться… Не мог, буквально срывая с нее костюмчик и белье, отпустить свою женщину. Два разгоряченных тела яростно метнулись друг к другу, впитали друг друга, ворвались друг в друга, творя чистый огонь – тот самый, что рождается одною лишь взаимной бесконечной любовью… - Надеюсь, за это время Варя с Алешкой не успели вернуться… - Владимир довольно потянулся и отвел с пылающего личика жены спутанные пряди. – Между прочим, я несказанно рад, что э т о г о ты не забыла… Анна покраснела еще гуще и, спрятав смущенное лицо у него на груди, почти неслышно пробормотала: - Я просто знаю…Знаю, как сделать тебе хорошо… Неторопливо поглаживая худенькую спинку красавицы, Владимир улыбнулся в полумрак одними уголками губ. А ведь правда… Она единственная всегда знала, как заставить его забыть собственное имя. Уже в их первую ночь он понял: ни с одной другой женщиной ему не было и не будет так хорошо. Анечка… Любимая… Она вдруг приподнялась, упираясь локотками в его обнаженную грудь. - Володя, я вспомнила нашу свадьбу! – ее глаза горели звездочками, дыхание прерывалось, - поцелуй меня, как тогда, пожалуйста, милый… Он перевернулся, подминая девушку под себя, обхватил ладонями ее белокурую головку и впился губами в ее пьянящие губы, язык проворно скользнул в желанный ротик, но каким-то чудом Владимир услышал стук входной двери. Он стиснул зубы, чтобы ненароком не ругнуться слишком уж грязно, и лишь скривился, когда жена, беззвучно смеясь, прошептала ему в ухо: - Эгоист… Он быстро поднялся. Набросил на плечи попавшийся под руку халат. - Я подготовлю Лешку, - в мгновение ока склонился к любимой, поцеловал жарко и крепко, будто боясь, что Анна исчезнет, стоит ему только отвернуться. – Да и Варю тоже. Как же не хотелось сейчас бросать ее, пусть даже и всего на несколько минут… - Бабуска Надя показала нам гадальные калты и обесцяла сюлплиз! – гордо сообщил мальчуган, устраиваясь за столом в кухне. - Бабушка Надя не ошиблась, - согласился Владимир и отвел глаза под недоуменным Вариным взглядом. Ребенку, конечно, все равно, но едва ли у экономки, повидавшей многое на своем веку, возникли какие-либо сомнения относительно того, почему у хозяина дома такой взъерошенный и растрепанный вид. Она укоризненно покачала головой, без слов сетуя: «Нашел все-таки замену нашей Аннушке…» Владимир упрямо нахмурился и расправил плечи. - Вы только… не волнуйтесь… Я сам узнал недавно, не был уверен и очень боялся ошибиться… Но…- он опустился на колени и ласково погладил сына по волосам, - Лешка, ты же мужчина, ты должен стойко вынести эту новость. Дело в том, что… Аня! Он не смог обойтись без ее помощи, без ее поддержки. Он вообще не мог без нее с самого первого дня их случайного а, может, вполне закономерного знакомства… - Мама? – не веря собственным глазам, тихо спросил Алексей и шмыгнул носом. Варвара и вовсе слова не могла произнести, только руками всплеснула. Анна застыла на пороге кухни на какой-то короткий миг, но вскоре смело шагнула вперед. - Я вернулась! Зайчик мой маленький, Лёшенька, я вернулась! Она притянула сынишку к себе, осыпая поцелуями его личико, маленькие ручки, темные, как у отца, вихрастые пряди. Как она могла жить, как могла дышать вдали от него – от своего маленького мальчика? Молодая женщина не в силах была бы сейчас найти ответ на это. - Спит… - тихо сообщила она мужу и Варваре, утирающей передником слезы. Владимир тут же притянул к себе свою хрупкую красавицу, усадил на колени, боясь до конца поверить в возможность счастья. - Это вполне понятно, Аня. Ребенку столько пришлось пережить сегодня. Варь, как там тетушка? Добрая женщина вздохнула, устало отмахиваясь. - Да что ей?.. Чудит, как всегда. Сказала: увидела большую радость. Пообещала Лешке сюрприз. Да только разве я подумать могла?! Анечка, девочка… - Варенька, не плачь! – Анна потянулась, было, к ней, но так и не нашла в себе силы покинуть уютные объятья любимого. Она виновато опустила голову. – Я хотела бы вернуться… Но ведь совершенно не помнила ничего, кроме того, что мне рассказали… А папа ни словом не упомянул о моем браке с Володей, о нашем сыне – вообще ни разу! Она замолчала, почувствовав, как рука мужа, прежде ласково обнимавшая ее за талию, сжалась стальным обручем. - Твой отец… - Владимир говорил приглушенно, медленно, подбирая и отчеканивая слова, - он сказал мне, что ты погибла. Пригласил на кремацию… А потом… пришел сообщить, что его не интересуют ни моя судьба, ни Лешкино будущее… Корф опасно прищурился и отвернулся к окну, Анна лишь вздохнула. Он словно стеснялся, боялся показывать ей свою злость, хотя едва ли в этот миг она злилась на отца меньше. Новые воспоминания ожили в глубине души: ссора с отцом, когда тот узнал о ее романе и близкой свадьбе. «И ради этого нищего следователя ты хочешь бросить всё, что я дал тебе?! Хочешь вычеркнуть из жизни собственную семью?!» - с пеной у рта орал Петр Михайлович, на что посмевшая ослушаться дочь твердила одно и то же: «Я люблю его! Люблю его! Люблю его!» Тогда, до смерти испугавшись, она так и не осмелилась признаться отцу, что ждет ребенка. Зато взорвавшегося, было, Владимира быстро успокоила этой чудесной новостью. Ах, какие солнечные тогда стояли дни, какие жаркие проносились грешные ночи… Анна прижалась губами к гладко выбритой мужской щеке, потерлась об нее, как кошка, своей нежной щечкой. - Я никогда не вернусь к нему, - произнесла на грани слуха, но Владимир понял. – Я слишком люблю тебя и не хочу даже говорить с ним. Ты мне веришь? - Конечно, маленькая… Маленькая глупышка… Она ведь все равно не выдержит. Позвонит отцу или сестре, чтобы дать о себе знать, ведь ее доброе сердечко не позволит, чтобы с этим старым лжецом и лицемером Долгоруким что-то случилось. Тот нахамит в трубку, прикажет вернуться, пригрозит всеми адскими проклятьями за непослушание. И Аня снова будет плакать, уткнувшись носиком в подушку. Маленькая девочка, такая сильная в своей хрупкости и щедрая в безграничной доброте… Он кивнул умиленно улыбающейся Варваре и, подхватив жену на руки, понес в комнату. Уже в постели бережно перебирая золотистые локоны, чмокнул засыпающую красавицу в ушко и тихо попросил: - Анечка, счастье мое, роди мне дочку… КОНЕЦ