Кофе с корицей

Автор: Скорпион Рейтинг: PG Количество слов: 560 От автора: это прода «Невозможности» - не смогла устоять Кофе с корицей. Обжигающий, и терпкий, и пряный. Если пригубишь хотя бы глоток, уже нет сил остановиться… Князь Репнин давно уехал, а вместе с ним – волнующее кровь ожидание настоящего чуда, сбывшейся сказки. Что ж, это ее ошибка… Или дядюшка был неправ, предоставив воспитаннице самостоятельно выбрать пьесу для подготовки к прослушиванию? Но она ведь должна была сразу понять: Михаил – не Чацкий! Нежный романтик Ромео – да, только не насмешливый, прямой, гордый, ироничный Чацкий! Ах, и зачем она затеяла эту опасную игру с огнем?... Девушка вздохнула, откладывая книгу, чуть подалась вперед пошевелить объятые пламенем поленья в камине, и жаром брызнувших искр обожгло тонкие пальчики. Да что это с ней? Нынче всё идет наперекосяк, всё из рук валится, а перед глазами – навязчивым видением склонившийся к ней молодой красавец-офицер, и серый взгляд его проникает в самую душу. Нет, так нельзя, недолжно, неправильно! Она встала, подобрав пышные юбки, с тем, чтобы уйти к себе, но, развернувшись, испуганно замерла. В нескольких шагах от нее стоял давнишний ее мучитель. Ее боль. Ее слабость и самый большой страх. Ее молодой хозяин барон Владимир Корф. Предвкушение лакомства гораздо приятнее, намного желаннее, чем сама трапеза. Вот пред тобою чашка, наполненная пряным напитком до краев. Она дымится, манит благородным ароматом с едва уловимой терпкой ноткой. Она тоже… ожидает тебя – того мига, когда твои губы прикоснутся к чистому ободку ее, вкушая горячий вкус кофе с пряностями… - Почему ты отказала Мишелю? Девичьи щеки заливаются румянцем. - Вы… подсматривали?! Но это же… это низко! Недостойно! Только ли негодование управляет твоим сбившимся голосом? Только ли смущение окрасило кожу закатным багрянцем? - Его поцелуи не прельщают тебя? - Как вам не стыдно?! - А мои? Самодовольная мужская улыбка накрывает девичьи губы – уверенно, и настойчиво, и бесстыдно, и против всех существующих правил. И надолго – пока хватит воздуха, пока не понадобится новый вдох. Как только пряный напиток прикасается к губам, ты пропадаешь. Ты тонешь в волшебном вкусе, ты теряешься в изысканном запахе, ты не в силах отвести глаз… - Признай… - его дыхание сбивается, голос непривычно хриплый, как в болезни или после сна. – Признай: ты хотела целоваться со мной! - Вы… подлец и негодяй!.. Могла бы сказать еще что-то, да маленькая ладошка прикрывает рот, прерывая слова. И первые слезы еще не видны, но отблески их уже сверкнули на темных густых ресницах. Их невозможно показать никому, а особенно – этому человеку. Красавица, умоляя небеса сжалиться над нею, всё же оттолкнула обвившие талию руки и ринулась к двери – туда, хоть и к призрачной, но свободе. Поздно… Слишком поздно…Ее губы, не произнося ни слова, уже успели сказать ему правду… Молодой барон догнал отцовскую воспитанницу у двери. Если попробуешь пряный кофе с корицей, враз забудешь обо всех прелестях всех без исключения напитков. Его бархатный вкус еще долго хранят губы, его насыщенность, его цвет, ни с чем не сравнимый – разве что с каштановой глубиной дивной южной ночи… - А мне казалось прежде: это только я вижу твои глаза, когда целую других! - Прекратите… - голос дрожит, он почти не слышен, со слезами уже не справиться. И губы… ЕГО губы скользят по щекам, собирая соленые капли – то плачет сердце. Его губы торопятся, приближаются к ее губам, и берут в плен, и сообщают о собственной капитуляции. «Отпусти меня…» - умоляют ее глаза. «Не могу! Не хочу! Не буду!» - уверенно отвечают ласковые мужские руки… Вкус кофе с корицей не забыть. Да и зачем? Когда каждое утро можно будить любимую не только поцелуями, но и терпким пряным ароматом свежего кофе?..   *** - Что же Вы прекратили петь? Насколько я понял, это обычное занятие для наших крепостных в часы досуга. Его голос, как и прежде, был резок, в тоне с каждым словом всё прибавлялось раздражения. Девушка, рывком поднявшись, потупилась на мгновение, только, даже подняв глаза, не осмелилась встретиться взглядом с молодым офицером, бесцеремонно рассматривающим ее. - Но ваш отец разрешил мне. Кривая ухмылка стала привычным ответом. - Ну, еще бы. Только отца сейчас рядом нет. Пение не поможет, когда вас будут пороть на конюшне. Выслушивать обвинения и угрозы почище этих уже вошло в обязанности юной крепостной, воспитанной добрым барином чем-то на манер дворянки. - Если господин барон… если Иван Иванович так решит. Едва заметно кивнув, девушка шагнула к двери, ведущей в коридор. Вернее, попыталась, ведь резкий взмах руки остановил не успевшее толком начаться движение. - Стоять!.. – угрожающе предупредил ее мужчина и тут же с ехидцей поинтересовался. – Разве я давал вам разрешение уйти? У меня для вас есть… поручение. Я надеюсь, я не должен вам напоминать, что вы должны выполнять мои поручения? Все мои поручения?.. Вообще-то девушка не в состоянии была припомнить нынче каких-либо приказов, полученных прежде от молодого барина, однако суровую реальность ее жизни не изменить. Как бы ни расхваливал господин барон ее голос, какие бы комплименты не говорил сын соседей, Андре Долгорукий, ее глазам и непослушным белокурым локонам, она – всего лишь крепостная в доме Корфов, стекляшка, из хозяйской блажи выдаваемая за бриллиант. - Конечно. – Девушка осмелилась, наконец, взглянуть возвышающемуся над ней мужчине в глаза. – Что прикажете? И словно следуя невесть кем и когда установленной очередности, теперь он отвел глаза, уставившись куда-то в угол: - Мои сапоги отвратительно вычищены. Пойдите-ка да надрайте их так, чтобы я мог видеть в них собственное отражение! - Это всё?.. Она словно превратилась в смирение, ожидая ответа, и, должно быть, сейчас именно это вызвало новый приступ барского гнева: - Нет, не всё! Я передумал – к лешему сапоги! Моё седло… Надрайте-ка лучше его. У конюха спросите, где взять. - Я могу идти? - Да! Извольте! Склонив хорошенькую головку, девушка неторопливо вышла из комнаты, оставив за собою лишь тонкий шлейф духов, и, возможно, именно от этого дышать стало еще сложнее. На сей раз молодой человек не ограничился пуговицей воротника на мундире – расстегнул китель полностью и рухнув в кресло. Дерзкая девчонка! Пусть, пусть она могла бы безропотно принять приказ начистить щегольские сапоги или сходить в лавку за шампанским, но седло… Нет, она не смела… Она должна была просить его отменить унизительное требование, она обязана была, она… Ее мнимая покорность, таящаяся на дне глаз за полуопущенными ресницами, ее тихий голос, испросивший разрешения приступить к исполнению приказания, - всё это лишало его привычной выдержки и сбивало дыхание в груди, и стискивало кулаки так сильно, что ногти впивались в кожу. Дрянная выскочка, поддельная драгоценность, дерзкая холопка… Ну как она посмела?! Шумно выдохнув, молодой барон поднялся и, отряхнув полы мундира, широким шагом покинул гостиную, направляясь на задний двор. *** Откровенно говоря, она не представляла, как обращаться с седлом, а уж тем более как именно его следует чистить. Хотя какое дело барину до пробелов в образовании неумелой холопки? Посему она должна выполнять приказ, неукоснительно! Удивленный конюх лишь плечами повел, выслушав более чем странную просьбу барышни, но всё же махнул рукой, указывая на задний двор. Там, дескать, седло молодого барина, да и вся сбруя. Сердечно кивнув, девушка направилась туда, где за деревянным срубом конюшни на грубо обтесанном столе лежало пресловутое седло, поблескивая на солнце черным глянцем кожаной обивки. Тут же стоял чан с мыльной водой. Очевидно, кому-то было недосуг выдраить седло барина во время. Ну что же... видимо, придется ей… Девушка наклонилась, выжимая пену, и провела влажной губкой по седлу. Возможно, она делает всё неправильно? От неосторожных движений грязная вода расплескалась вокруг, марая нежно-розовое домашнее платье, но Анна, независимо поджав губы, продолжила работу с еще большей настойчивостью. Брызги летели во все стороны, а маленькая красавица пылала решительностью всё сильнее и сильнее. Он желает унизить ее грязной работой? Желает видеть на заднем дворе? Желает напомнить зарвавшейся крепостной ее истинное место? Пусть же будет так! Она исполнит приказ, даже если не привыкшие драить размокшую кожу пальчики уже покраснели и исцарапались, даже если немного ломит напряженную согнутую спину, она все равно справится! Ему не в чем будет упрекнуть отцовскую воспитанницу! - Анна, бросьте это немедленно! В пылу обиды, размышляя над горестною судьбой и злясь на молодого хозяина, она не услышала, как он подошел со стороны конюшни, оттого громкий, резкий голос Владимира ворвался в ее мысли громом небесным. Анна выпрямилась, вздернув подбородок. - Неужто я что-то сделала не так? – тон ее вдруг стал слащавым до приторности. – Ну уж не взыщите, господин барон, в следующий раз посправнее буду. Не обратив внимания на проступивший в почтительном ответе сарказм, молодой человек подошел еще ближе и примирительно склонил голову. - Полноте, Анна. Прошу, оставьте это злополучное седло и ступайте в дом. - Бросить?.. – серые глаза девушки расширились. Потемневшее осеннее небо не просто отражалось – оно словно жило в девичьем взгляде в этот горький миг. - Как же бросить, как же? Я ведь обычная крепостная в этом доме, и заслужу наказание, посмев не выполнить приказ. С достоинством королевы девушка, похожая нынче на замарашку-Золушку, вернулась к грязной воде да мокрому седлу, когда сильная рука вцепилась ей в плечо, разворачивая, и барон прошипел, вперившись в нее горящим взглядом: - Я приказываю прекратить это! Немедленно! Иначе… - Иначе что?! – Анне пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть в его глаза. Даже потемневшие и бешеные, они были в этот миг слишком близко, и казались слишком манящими, и волновали непозволительно. - Исполните давнюю свою угрозу и выпорете на конюшне ненавистную служанку? - Что за чушь? – мужчина тряхнул головой, как если бы не понял произнесенных ею слов, и ослабевшая его хватка подстегнула девушку продолжить колкости. Она хмыкнула с деланным безразличием: - Впрочем, с вас станется наказать меня за то, что отлыниваю от работы. Так что… не извольте беспокоиться… - качнувшись вперед, она нынче оказалась почти вплотную к напряженному мужскому телу и выдохнула в ворот офицерского мундира. – Барин… Владимир замер. Даже пальцы разжались, возвращая девушке хотя бы видимость свободы. Не преминув ею воспользоваться, хрупкая воспитанница барона Корфа торопливо склонилась над оставленною работой, когда неведомая сила вырвала из рук злосчастное седло и отбросила в сторону. Девушка испуганно вскрикнула, стоило лишь взглянуть на пышущее гневом лицо барона, но тут же попыталась взять себя в руки: - Что вам угодно… хозяин? Последнее вытолкнула, точно оскорбление, с презрительной усмешкой, готовая броситься в барский гнев как в омут с головой, и не отвела взгляда, когда Владимир сжал сильнее ее плечи и прохрипел, задыхаясь: - Да… Я твой хозяин! И ты должна… Ее вздох получился горьким – так горчит дым от давно потухшего костра. - Выполнять ваши приказания? А вот его ответом стало даже не уверенное: - Да, - а дерзкая хищная улыбка: - ВСЕ мои приказания… Мужчина чуть помедлил, рассматривая раскрасневшееся девичье личико с нарочитой снисходительностью: - Надеюсь, тебе не нужно об этом напоминать? Спросил и умолк. Только темная бровь вздернулась то ли в насмешке, то ли в живом любопытстве. Сперва Анна так же не нашлась с ответом, а затем успела лишь приоткрыть рот, когда барон, без предупреждения подавшись вперед, прильнул к ее губам поцелуем. Одного короткого мига, разбившего прежнюю жизнь, хватило ей, чтобы понять: это не очередной страшный сон! Одного девичьего вздоха, жадно проглоченного мужчиной, хватило ей, чтобы понять: это самый требовательный из барских приказов. Одного робкого движения губ, едва ощутимого под напором страсти, хватило ей, чтобы понять: она пропадет, если сей же час не вырвется из становящихся всё пленительнее пут. Девушка толкнула молодого хозяина со всею яростью, отведенной тонким и слабым ее рукам, и почти сразу он выпустил ее – так, что смятенная дрожащая крепостная пошатнулась, теряя равновесие, и вынуждена была вцепиться в мокрую столешницу. - Вы – негодяй! Барон согласно кивнул: - Быть может. Он дышал сейчас глубоко и часто, хватая воздух большими глотками, точно выдержанный дорогой коньяк. Анна проследила за его тяжелым взглядом и покраснела – мужчина не отводил глаз от вздымающейся ее груди, очерченной мокрым платьем куда лучше, чем в меру скромным декольте. С ним, распаленным и похожим на хищника, в любой миг готового броситься на загнанную жертву, играть было опасно. Опасно было бросать ему вызов, как то привыкла делать Анна с отроческих лет, и глупо было надеяться, что она победит в этом противостоянии. А значит, она не представляла, что следует предпринять. Меж тем время не бежало привычным своим ходом, а тянулось, словно густой липовый мед, обволакивало молодых людей, замерших друг напротив друга в тени за конюшней. И девушке безумно хотелось вырваться из липкой пугающей ловушки, куда угодила неопытной меленькой мошкой, и из последних сил она пыталась вернуть утраченное, потерянное в поцелуе самообладание. Отстранившись от стола, Анна осторожно поинтересовалась: - Стало быть… - она запнулась, мучительно подбирая слова, - Вам уже неугодно, чтобы я продолжила… здесь? - Не угодно! – сухо отрезал мужчина, исподлобья наблюдая за крепостной, но не спеша, впрочем, что-либо предпринимать. Его небрежная задумчивость прибавила смелости, помогла, подобрав подол, перешагнуть через отброшенное седло и даже сделать попытку робко улыбнуться: - Владимир… Вы позволите мне продолжить репетиции? Дядюшка хотел, чтобы... Напрасно она решила, будто разом с отмененным приказом молодой барин отменит и презрительное отношение к отцовской воспитаннице. Напрасно расслабилась настолько, чтобы без прежнего страха, лишь с тенью опасения взглянуть в надменные серые глаза. Барон вспыхнул гневом так же быстро, как загорается сухая солома, оказавшаяся в опасной близости от костра. - Я не позволял тебе уходить! – он грозно навис над ней, и темные его брови угрожающе нахмурились под растрепанной челкой. – И о театре можешь забыть, пока я жив! – переведя дыхание, тряхнул головой, словно в подтверждение своих слов. – Я не позволю отцу устроить твою судьбу таким образом! Не позволю! Анна успела только вскрикнуть, когда хозяин властно привлек ее к себе и чуть ли не толкнул к столу. Немного приподнял, усаживая на край, и вцепился в хрупкие девичьи плечи, чтобы она не получила ни шанса на освобождение. - Что вы делаете? Как можно?.. Скорее всего, она хотела выяснить у барона, как можно вести себя так бесцеремонно даже с крепостными, но не успела: его губы снова жадно прильнули к ее рту, грубо смяли ее губы, утверждая без слов барское и мужское свое право на строптивую собственность. По крайней мере, об этом она подумала в тот короткий миг, пока имела еще власть над своими мыслями. А потом язык Владимира прикоснулся к ее язычку, становясь вдруг невыносимо нежным, и она позабыла обо всем… Это было больно и сладко одновременно. Сильные мужские руки не щадили ее плеч, наверняка оставляя следы нетерпеливых пальцев на белой коже. Словно обезумев, скользили они вниз, стискивая до хруста тонкий стан, и метались по расслабленному, растекшемуся теплым воском девичьему телу, как шальные. Анна не сразу заметила даже, как барон непозволительно высоко поднял ее юбки и, немного разведя дрожащие коленки, вклинился между них. Когда же осознание бесстыдной своей позы окатило ее волной стыдливого удушья, когда непозволительная дерзость мужчины заставила опомниться и забиться в его объятьях, он вдруг поднял голову и взглянул ей в глаза. - Отпусти меня… - она не знала, от чего дрожал ее голос – от страха и волнения или же от горячечного нетерпения, заставляющего пальцы мимолетно сжимать сукно офицерского мундира за миг перед тем, как снова попытаться отчаянно оттолкнуть мучителя. - Не могу… - прохрипел он в ответ, и от низкого шепота по ее телу вновь пронеслась волной мелкая дрожь. – Да и ты… не отпускаешь меня… - Я?.. – от негодования она сумела на какое-то мгновение даже обрести способность снова мыслить здраво, но Владимир и здесь не желал давать холопке слишком много свободы. Он подался вперед, прижимаясь слишком тесно, настолько тесно, что Анна теперь ощущала прижатое его тело как свое. Он, обхватив ее талию, придвинул девушку еще ближе, и горячее дыхание опалило уже обнаженные плечи и едва прикрытую грудь. Сейчас он был завоевателем в мире разрушающихся грез, рассыпающихся прахом надежд. Он был груб, и настойчив, и глух к мольбам растоптанной девичьей стыдливости. Он был до безумия несдержан, и всё, что творил в запале охватившего вожделения, скорее всего, сможет забыть сразу же – на следующий день даже не вспомнит, что сотворил почти у всех на виду. А она… Ей ведь не забыть теперь, как нежны могут быть его губы, прежде изводившие упреками, поджатые или презрительно ухмыляющиеся, как сладки объятья, даже граничащие с болью, как темны его глаза, горящие страстью. Ей не забыть, как ее собственные колени, предав хозяйку, сжимают сейчас мужские бедра так сильно, точно требуют новых ласк. И как он сдирает платье, опуская его почти до талии. И как, захлебываясь словами и поцелуями, шепчет на грани слуха: - Анна… Анечка… И как жестковато сидеть на деревянном грубо обтесанном столе, хотя об этом думается в самую последнюю очередь и как-то отстраненно, мимоходом, словно и не о себе вовсе. - Аня… маленькая моя… сладкая, красивая… самая красивая… Зачем он это говорит? Привычная галантность не позволяет забыться в обращении с женщиной, даже если эта женщина – крепостная, позабывшая всякий стыд в его руках? Лучше бы просто взял то, что она сейчас готова подарить ему: взял молча, грубо и надменно, как всегда поступал с нею. А эта нежность… она же не только сводит на нет оборону, не только плавит тело и сжимает сердце – она губит душу! И уже не выплыть, не отмолить этот грех, не вернуть былую беззаботность… Не забыть – и от этого хочется плакать горько и безутешно! Анна всхлипнула – совсем тихо, чтобы он не услышал, закусила губку и плотно зажмурилась. Впрочем, слезинка все равно сумела как-то выбраться из-под ресниц и скатилась по щеке к подбородку, неловко замерев в уголке рта. - Не надо, не плачь… - исступленно зашептал барон. Заметил все-таки… Он был прав: какая из нее актриса? Как можно играть чужие чувства, когда даже свои сдержать не в силах? - Аня, не плачь, слышишь? Ну же, Анечка… Справедливость былых его обвинений, и ласковый его тон, и прикосновения, еще пару секунд назад дерзкие и торопливые, ставшие вдруг сдержанными, медлительными – они теперь просто согревали в попытке успокоить. Только вот ее бил озноб. Крупной дрожью всё пережитое точно покидало тело, которое было не в состоянии поместить столько сладости и грешного предвкушения. Хотя, возможно, это просто вечерний ветер становился холоднее, а на ней ведь почти не осталось одежды: платье скомкалось где-то у талии, непозволительно поднятое снизу, слишком приспущенное сверху. Владимир словно почувствовал это: провел ладонями по ее плечам, отводя растрепанные волосы и согревая. Склонился к губам, и где-то на полпути к ним мягко улыбнулся: - Ничего не бойся. Никогда ничего не бойся со мной. Ей не следовало бы его слушать. Лучше было бы закрыть уши, зажмуриться до белых пятен и отчаянно замотать головой, отрицая самую крошечную возможность подобного. Отчего же ее глаза лишь на миг прикрылись, а потом девушка только слабо кивнула головой, соглашаясь? Словно и не было лет неравного противостояния, в котором попрекаемая каждым куском, она внутренне сжималась под насмешками хозяйского сына, хотя в ее неожиданном взлете не было ни ее вины, ни ее заслуги? Отчего бедная крепостная воспитанница чудака-барона не вспоминала теперь о пролитых слезах, о бессонных ночах, о колкостях и упреках? Может потому, что глаза мужчины, бережно обнимающего ее, заслонили не только сегодняшний день, но и весь мир? Как бы там ни было, она кивнула, и тонкие руки, освободившись от ненавязчивых объятий, невесомо скользнули по жесткому сукну офицерского мундира к мужским плечам. - Да… И это было правдой – она не боялась больше ни на миг пылкой его ласки, она вообще больше не боялась, рассмотрев в ослепительном свете заходящего солнца то, что жило в ее сердце слишком давно, то, чему она не в силах была подобрать названия, и потому малодушно считала страхом, то… что теперь трепетало на кончиках пальцев, замирало в уголках губ: - Владимир… Молодой человек смотрел на раскрасневшуюся красавицу в своих руках и до сих пор не верил: как, откуда, за что? За что ему – презренному самой судьбою, - это солнечное счастье? Анна ведь говорит правду: она не боится! Не пытается спрятать страх за бравадой и не играет его чувствами в надежде увильнуть от позволившего вольность мужчины при первом удобном случае. Она не боится – и готова ответить на его любовь, готова! Она льнет к нему… Легкие ладошки порхают по его плечам и груди, стройные ножки обхватили его бедра смело и слишком откровенно для маленькой неискушенной скромницы, но это лишь потому, что она понимает главное! Она готова… принимать его любовь и любить взамен. А он… Господи, что же он натворил – несдержанный идиот! Посреди грязи и пыли, на заднем дворе, где в любую минуту может кто-то оказаться… Владимир задержал дыхание, еще раз окинув взглядом соблазнительную малышку, и торопливо поправил на ней одежду. Не здесь… конечно, не здесь! Он ведь так ее любит. И она… Вот болван – не понял раньше, не заметил нежности и тоски в глубине чистых, как родник, глаз любимой, и пытался вытравить из души ее образ, точно это возможно. Точно любовь способна услышать скупые и жестокие аргументы разума! - Аня… пойдем, - он потянулся к ее коленям с тем, чтобы одернуть юбки, но стоило пальцам прикоснуться к шелковистой коже, как в голове опять зашумело. Молодой барон рывком притянул девушку к себе, накрыл нетерпеливыми губами сладкий ротик и, теряя голову, услышал, как с ее губ сорвался тихий стон: - Владимир… Мой… Он хотел и услышать до конца ее слова, и целовать ее – исступленно, жадно, пылко, и шептать о собственной любви, когда действительность окликнула забывшегося мужчину строгим голосом отца: - Что здесь происходит?! Владимир с трудом сдержался, чтобы не чертыхнуться в голос. Отец редко баловал его вниманием, и если уж решался удостоить ветреного отпрыска своим обществом, то предпочитал либо петь дифирамбы ненаглядной своей воспитаннице, либо же его, Владимира, за дурное отношение к этой воспитаннице журить. Молодой барон не мог даже представить какова должна быть выволочка за увиденное родителем нынче, но теперь всё будет по-другому! Теперь он не только принял собственные чувства – он уверен во взаимности Анны. И этого не изменят уже никакие слова. - Отец, я… - Владимир повернулся с тем, чтобы объясниться или хотя бы предложить продолжить объяснение в более подходящем месте. В конце концов, он не собирался обесчестить любимую девушку. Вернее, мог не сдержаться, да… Но не сдержался бы и святой, когда стройные ножки обвивают твой стан, и милые глазки прикрыты в блаженной неге, и с мягких губок срываются не то сладкие вздохи, не то стоны, и… Молодой офицер усилием воли отогнал пленительные воспоминания. Пусть он был только что дерзок и несдержан – вымолить прощение у Анны он сумеет, нынче главное – убедить отца в самых серьезных своих намерениях. Впрочем, старший барон, казалось, не слишком разозлен. Или, может статься, слишком хорошо скрывает раздражение – оттого щурятся серые глаза и нервно трепещут ноздри. Владимир неловко кашлянул и сделал мелкий шаг навстречу, всё еще заслоняя корпусом сидящую на столе, испуганную девушку. - Отец, я должен сразу пояснить, что не хотел ничего дурного. Барон насмешливо изогнул бровь и немного наклонил голову, словно пытаясь разглядеть Анну, сжавшуюся в комочек за широкой мужской спиной и красную, точно вареный рак. - Ничего дурного? – он недоверчиво покачал головой. – Хотя, разумеется… в чем дурное? Всего лишь на заднем дворе крепостную девку… - Отец, прекратите! – подавив приступ негодования, Владимир поправил расстегнутый мундир. – Всё совсем не так, и то, свидетелем чего Вам довелось стать несколько минут назад… Старший барон прервал его, взмахнув рукой. - Полноте, сынок. – Он улыбался. Правда, где-то на дне серых глаз плескался холод, но солнце как раз заходило, и отсвет теплых лучей прогревал взгляд до дна. – В самом деле, ничего равным счетом не произошло, ты просто… - Я намерен жениться! Так раз и навсегда можно расставить всё точки над «і»: одной фразой бросить вызов, одной мыслью перечеркнуть прошлое, одним чувством обрести мир. - Жениться? – голос отца прозвучал удивленно и непривычно глухо после затянувшейся паузы. – Жениться?! – а теперь уже громче, с плохо скрываемым негодованием. – На ком?! Владимир недоуменно свел брови: что значит, на ком? Отец и вправду слеп или же добровольно закрывает глаза на всё, происходящее вокруг? - На Анне, Вашей воспитаннице. Отец, я прошу ее руки… Возможно, он хотел сказать еще что-то, когда Иван Иванович медленно покачал головой, красноречивее слов демонстрируя отрицание: - На моей КРЕПОСТНОЙ воспитаннице, ты имеешь в виду? – и тут же зашелся неестественным лающим смехом. – Хорошая шутка, Володя. Более чем, более чем… Пару раз хлопнув в ладоши, он вмиг посерьезнел и на взгляд сына ответил резко – так бьет наотмашь хлесткая пощечина: - Я не позволю! Сперва молодой человек даже не понял прямоты полученного ответа и принялся убеждать родителя с новой силой: - Но я люблю Анну! Моей женой она будет счастлива, я смогу дать ей не только имя и положение в обществе, которого заслуживают ее несомненный талант, красота и ум. Я готов наплевать на все возможные сплетни и пересуды, я… - Я не готов! Медленно ступая по прибитой пожухлой траве, барон подошел к молодым людям вплотную и, настойчиво отстранив сына тростью, принялся рассматривать пунцовую со стыда девушку. Та не смела поднять глаз. И даже вздохнуть не смела, глотая слезы, только вздрогнула, когда дядюшка… то есть барин раздельно произнес: - Мой сын никогда не опозорит семью женитьбой на крепостной, не опозорит себя! Младший барон гордо вскинул подбородок: - Анна не опозорит меня, если ответит согласием на моё предложение, но окажет мне честь! - Мальчишка! Она тебе неровня! - Любые сословные предрассудки глупы, когда речь заходит о любви! Анна не могла да и не имела права сказать хоть что-то, зажатая меж злобой хозяина и пылкостью хозяйского сына, как между молотом и наковальней. К тому же… что она может возразить? Было в крайней степени глупо рассчитывать, что в столь деликатном и щекотливом вопросе барин останется тем же добрым дядюшкой, что хвалил ее пение и прочил блестящую карьеру. И лишь ее вина в том, что она действительно этого ждала – ждала мягкой, по-отечески теплой улыбки, и одобрительного кивка головы, и еще бог весть чего напридумывала, начитавшись французских романов! Глупая, глупая… холопка… Найдя в себе, наконец, силы соскочить со стола, она одернула платье, до сих пор находящееся в живописном беспорядке. - Простите… Владимир Иванович, но… Ваш батюшка… прав… - конечно же, она не могла на него смотреть! И никогда прежде слова оправдания любимого опекуна не давались с таким нечеловеческим трудом. Иван Иванович одобрительно кивнул головой: - Верно, девочка. Ты верно всё понимаешь и умница, что не питала лишних иллюзий. - Не питала… - ее голос упал почти до шепота, и то столь тихого, что едва можно было различить его за порывом вечернего ветра. Пусть уже всё закончится: пусть отец и сын, скрестившие несуществующие шпаги в словесном поединке, позволят ей уйти к себе и выплакать, выкричать в подушку безутешное свое горе! - Аня, постой! – молодой барон перехватил ее за руку, мягко удерживая рядом с собой, и сжал тонкие похолодевшие пальчики. – Я женюсь на вашей воспитаннице, господин барон, желаете вы того или нет! – хотел до конца удержать маску равнодушия и отстраненный тон, но вдруг ярость на отца, так низко, несправедливо обошедшегося с Анной, взяла верх, и он недоуменно вскинул брови. – Папа, неужели вы полагаете, что я, Корф, откажусь от любимой девушки из-за дурацких условностей? Неужели вы настолько плохо знаете собственного сына?.. - Если ты решишься сотворить эту глупость, у меня не будет больше сына! Владимир замер, осекшись на полуслове. Что ж… вот он: момент истины. Кривая ухмылка привычно спрятала внутреннюю боль. Отчего-то раньше ему казалось: подобные заявления он может услышать от родителя при… хм… несколько иных обстоятельствах, а не в тот миг, когда решит признать перед ним ранившую в самое сердце любовь к Анне. - Не будет сына? – его тон вполне можно было бы назвать небрежным, если бы не улыбка, слишком горькая для простой иронии. Барон кивнул, подтверждая: - Не будет сына и наследника. Родовое имение после моей смерти отойдет в казну, а этот дом – моему внучатому племяннику, сыну Агриппины Николаевны Корф, моей московской кузины. По-прежнему готов связать судьбу с крепостной или… передумаешь? Владимир не удержал презрительного смешка. - С чего бы? - Безумец! Лишившись денег, ты вынужден будешь забыть о привычной жизни. - На службе я получаю жалованье. - О службе также забудьте, молодой человек, - Иван Иванович погрозил отпрыску пальцем и не преминул напомнить. – С крепостной девкой в законных женах вам заказан путь в гвардию. Владимир потупился. Не признать правоту отца глупо, а признать… что это теперь изменит?! Как и его угрозы, как и крик о лишении наследства – ровным счетом ничего. Маленькая ручка Анны по-прежнему находилась в его руке и необъяснимым образом согревала, давая сил, хотя девушка и пыталась вырвать ее. Нет уж, попалась, маленькая птичка… Офицер отбросил свободной ладонью упавшую на глаза прядь. - Я молод, расторопен и недурно образован – сумею найти себе работу, чтобы содержать не только жену, но и наших будущих детей. Старик хмыкнул безразлично и пробормотал: - Смелый ход… Однако же… это пат… - развернулся и заковылял к боковому крыльцу. Владимир провел его взглядом, полным уверенности, что это – победа. И ведь не могло быть иначе: он выстоял под градом упреков, он не сдался и не отступил, как не отступал никогда, будучи на Кавказе. А еще он не пожалеет – теперь не пожалеет, только бы Аня была с ним, только бы она была рядом! Анечка… Крепче перехватив маленькую ладошку, Владимир посмотрел на девушку. - Всё хорошо, - мягко привлек ее к себе и стер слезу, успевшую скатиться по щеке. – Теперь всё будет хорошо. Склонился к манящим губкам, в надежде даже не испить их поцелуй – тому не время и не место после столь бурной размолвки – но желая просто обласкать прикосновением, пообещать поддержку, и защиту, уверить в любви. Холодный же вопрос избранницы заставил поутихнуть привычную пылкость. - Зачем вы это сделали? - она пыталась казаться безразличной, хотя горечь скользила в каждом движении рта и будто связывала, склеивала слова в однозначность фразы. – Если хотели таким образом разозлить отца… поверьте: Иван Иванович действительно зол, как никогда прежде. Но ваша игра… слишком затянулась. Он заметил эту крошечную паузу, когда девичий голосок прервался болью, хотя уже в следующее мгновение Анна сумела удержать себя в руках. Что же ты сопротивляешься, малышка? Зачем пытаешься победить ветряные мельницы чужих ошибок – ты, такая хрупкая и не созданная для тяжелых битв? Владимир подавил очередную улыбку и, стараясь быть серьезным, заглянул в полные непролитых слез глаза. - Посмотри на меня, Анна. Ты не любишь меня? – Спросил – и встряхнул поникшие плечи, заставляя ее поднять лицо. – Ну, скажи: ты не любишь меня? Ну, скажи мне! Не можешь… Расплываясь в счастливой улыбке, он прижал к сердцу девушку, уже не прячущую рыданий, и бережно провел по шелковистым волосам. - Не плачь, Аня. Слышишь? Не плачь. Я потребую у отца твою вольную – и сразу же обвенчаемся. - Вы сошли с ума, - всхлипнула девушка где-то у его плеча, и молодой человек ухмыльнулся. – Ему не к чему будет удерживать двоих чужих ему людей, которые прежде составляли его семью. Он ОТДАСТ твою вольную… - А если нет? – впервые после мучительного объяснения забывшись, Анна подняла глаза в надежде поверить, наконец, в ослепительно-прекрасную правду, но тут же оборвала себя: действительность не похожа на сказку. Грустно покачала головой. – Я ведь… вовсе не о том, Владимир Иванович. И дядюшка… господин барон прав: вы – безумец. Высвободилась из уверенных нежных рук и пошла к дому. Сославшись на головную боль, Анна просидела в своей комнате до позднего вечера, пропустив обед и ужин, даже не попросив горничную принести чай. Впрочем, о еде и не думалось. События сегодняшнего дня проносились перед мысленным взором в какой-то странной последовательности, и девушка всё не могла понять, насколько непредсказуемой может быть жизнь. Один день… Один-единственный день, изменивший так много… Еще утром она была весела и беспечна: готовилась к предстоящему балу, на который, разумеется, никто теперь не поедет, музицировала, даже пела… А затем, прерванная бесцеремонным молодым хозяином, молила небеса лишь о возможности избежать нелепых его приказов, придирок, ранящих душу. Еще днем, разомлевшая и дрожащая в настойчивых мужских руках, увлекаемая в первые настоящие поцелуи, точно в омут, она обнимала любимого своего мучителя и молила уже о другом: лишь бы их не увидели – его, такого нескромного, ее, растрепанную, потерявшую всякий стыд… А нынче вечер. И здесь, в тишине девичьей спальной, в горечи дыма, тонкими струйками плывущего вверх от догорающих свечей, ей ничего не надо, только бы знать – навсегда, до конца жизни – что Владимир любит ее, что это – не игра! И тогда она сможет вынести все на свете… Короткий стук в дверь перебил глупые мечты. Голос Ивана Ивановича заставил вздрогнуть. - Аннушка, не спишь? Отчего барин изволил вести себя так странно? По-прежнему добр и ласков с нею, а от собственного сына решил… отказаться? - Анна, открой немедленно! Делать нечего: устало вздохнув, поднялась и побрела к двери. Мимоходом бросила взгляд на свое отражение. Дивная смесь бледности отчаянья и горящего в глубине зрачков счастья. Отперла замок и заставила себя улыбнуться: - Доброй ночи… Иван Иванович, что-то стряслось? Взгляд благодетеля, казалось, был строг и немного грустен, когда он входил в комнату. Потом она просто старалась не смотреть хозяину в лицо, сгорая от вины и стыда. - Ну и наворотили же вы с Владимиром дел... Что она может ответить? Только потупиться еще сильнее. - Простите… я… не хотела. - И что же? Скажешь, не хочешь стать его женой? Она замерла и напряглась натянутой струной. Слишком много неприязни, слишком сильно хмурятся брови опекуна, а ей слишком… больно… - Ну? Чего молчишь? Отвечай, раз спрашивают. - Я… - голос предательски дрогнул, превратился почти в шепот, - я никогда прежде не думала об этом. - Но теперь-то предложение сделано, - резонно заметил барон, склонив голову, и в серых его глазах легко можно было бы углядеть любопытство. – Ты ведь не глупа, Аннушка, и понимаешь, что вовсе не пара дворянину и офицеру. Что ты можешь испортить ему жизнь… На сей раз у нее не нашлось даже шепота на короткий ответ – девушка просто кивнула. А опекун продолжил: - И тебе прекрасно известно, как живут актрисы, правда? – еще один кивок, почти незаметный, подтвердил его предположение. – Несомненно, после того, как ты начнешь блистать на сцене, тебе необходим будет покровитель. И я подыщу тебе достойнейшего. Но не желаю, чтобы мой родной сын волочился за актрисой, будучи выгодно женатым. Полагаю, не так уж глупо, да, Аннушка? - Это правильно, - пришлось прикусить губу, чтобы эта боль перебила боль сердечную, чтобы не расплакаться. – Конечно. Если бы только было можно, бедняжка взмолилась бы оставить ее одну, да разве попросишь о подобном не дядюшку – властного барина, в чьих руках твоя судьба. - Любишь его? Полные слез, покрасневшие глаза недоуменно, испуганно взглянули на собеседника. С трудом набравшись смелости, бледные губы еле-еле выговорили: - Д-да. - Значит, сделаешь всё, чтобы он отказался от этой глупой затеи с женитьбой. – Иван Иванович поднял лицо воспитанницы за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. – Договорились? - Я попробую... *** Капелька воска упала на руку, и горячая боль обожгла, выводя из оцепенения. Анна протяжно выдохнула и тихонько открыла дверь. Что же из того, что она готова бежать отсюда, куда глаза глядят? Жизнь не дает ей даже такой возможности, только несколько шагов вперед. Комната молодого барона, в которой так и не доводилось бывать, которую удавалось лишь иногда видеть мельком в проеме приоткрытой двери, сейчас казалась какими-то необычными, почти сказочными покоями. Блики от горящих в канделябре свеч плясали на стенах, на бархате штор, веселыми искорками поджигали темноту в углах. Владимир спал, раскинувшись на подушках, прижимая к груди открытую книгу, и почему-то теперь выглядел вовсе не дерзким ветреным повесой и сердцеедом, а таким милым, домашним и ранимым, что у девушки помимо воли сжалось сердечко. Она сделала еще пару мелких шагов к постели и бесшумно поставила на стол свою свечу. В конце концов, к чему терзания и мятущийся в душе страх? Она ведь пришла не к жестокому барину заработать подарок или вымолить прощение. Она здесь не из боязни впасть в немилость. Она отринула сомнения потому, что любит. И готова быть с любимым просто так, это правда! И не знает, что станет делать, когда им придется разлучиться, хоть и уверена, что это произойдет ой как скоро… Анна присела на легкое покрывало – на самый край. Уже протянула руку, чтобы прикоснуться к мужским пальцам, но барон опередил ее: распахнул глаза и недоуменно нахмурился: - Это ты?! Она ждала, когда он проснется, и все равно вздрогнула от резкого, немного грубого с заметной хрипотцой голоса. Кивнула, робко улыбнувшись, и пододвинулась ближе. В его глазах, враз наполнившихся теплотой, сверкнула уже виденная давеча страсть. - Что случилось, Анечка? Не спится? Владимир сел, опершись о спинку кровати, и склонил голову с намерением разглядывать нежное девичье личико, порозовевшее от смущения. Девушка поправила спадающие с плеча пряди. - Не спится… - посмотрела ему в глаза, и тут же спрятала взгляд за дрожащими ресницами. – Мне не спалось, и я пришла к тебе. Владимир… Отчетливо понимая, что ни к чему хорошему столь поздние приходы к жениху привести не могут, молодой человек торопливо поднялся, прошелся по комнате, даже плеснул себе воды из стоящего на каминной полке графина. - Аня, я полагаю, это была не слишком удачная идея. – Залпом осушил стакан и шумно выдохнул. Покосившись на невесту, заметил, что она тоже немного расслабилась, даже улыбка не казалась больше такой безысходной. - Конечно, это глупая идея, - она поднялась, подойдя к нему поближе, подняла руку и теперь почти касалась нежными пальчиками его плеча, как если бы хотела, но не решалась податься чуть-чуть вперед. – Не стоило начинать этот фарс, вы правы. - Вы? – лукаво улыбнувшись, Владимир повернулся к ней, перехватил опасливо замершую ладошку и поднес к своим губам. – Я бы хотел, мадемуазель, чтобы впредь мы говорили друг другу «ты», не только после свадьбы, но и до нее. Хотел немного поиграть с тонкими пальчиками, перецеловывая каждый в отдельности, но девушка неожиданно метнулась от него, вырвалась из рук – он с трудом успел перехватить ее и крепко обнял тонкий стан. - Что случилось?! Ее глаза не смели подняться, встретиться с его взглядом, и на длинных ресницах дрожали слезы. - Я имела в виду… пыталась сказать… это чудачество со свадьбой – нелепость, блажь! - Не пори чуши! – ему пришлось хорошенько встряхнуть ночную гостью, чтобы она, наконец, подняла измученное бледное лицо. – Ты не веришь мне, Аня? Не понимаю… - Да! Ты не понимаешь! – выкрикнула Анна в сердцах. И искренне желала оттолкнуть его снова. И вместо этого обвила руками его шею, прижимаясь к груди, шепча горячо-горячо. – Зачем ты делаешь это? Ты же видишь: я и так люблю тебя, безумно люблю! Я сама пришла к тебе, и буду с тобой… на всю жизнь… пока… не прогонишь… - Глупенькая, - только и сумел выдохнуть он, а потом ее губы прильнули к его губам. За те несколько мгновений, разделенных с ним нынче днем, малышка успела кое-чему научиться… Теряя голову, барон ответил на ее требовательный призыв, принял сладкие правила ее игры и, сжав девушку в объятьях, даже не нырнул в поцелуй – бросился в него, как бросаются в бездонную пропасть с самой вершины горы. Он не заметил, как руки помимо воли хозяина стянули шелковую сорочку с девичьих плеч и теперь снова с упоением изучали пленительные изгибы юного тела, и губы скользили за ними, не в силах остановиться. Владимира привел в себя только тихий нежный стон. Вырвавшись из охватившего его безумия, молодой человек окинул взглядом Анну, которую успел уже перенести на постель и уложить на подушках, раскрасневшуюся, тяжело дышащую и почти обнаженную – ведь сейчас прелестную наготу не скрывало даже легкое кружевное белье. Шумно выдохнул, отстраняясь. - Прости меня, Анечка, - провел рукой, поправляя снятую сорочку, - я… снова не сдержался, и не представляю, если честно, как доживу до завтрашней ночи. Она нетерпеливо потянулась к нему, и протестующий стон замер на мягких исцелованных губках. - Не сдерживайся, слышишь? Я… очень люблю тебя. Я хочу быть с тобой – не завтра… сейчас… Он так хотел услышать от нее эти слова. Может быть, и сам не отдавал себе отчета, насколько важны, насколько нужны были ему ее чувства, как жаждала душа ее взаимности. И все-таки что-то настораживало. Возможно, поспешность, с которой Анна бросилась в его объятья, или покорность, с которой Анна оказалась в его постели, или слезы, так и не высохшие в уголках грустных любимых глаз. Пожалуй, да, последнее было самым весомым аргументом. Владимир сел, окончательно отодвигаясь от девушки, и строго спросил: - Зачем ты пришла? Она ответила ему непонимающим взглядом. Как он может только спрашивать подобное?! Неужели не видит, что ее чувства искренни и желания неподдельны? Или… Мимолетная мысль заставила внутренне вздрогнуть: неужели… он наоборот ВИДИТ, что ей стоило вот так к нему придти?.. Девушка почувствовала, как накатившая волной вина разливается по лицу горячим жаром, как становится тяжело дышать. Она буквально физически ощутила мгновение, когда краска стыда залила щеки, сменяя возбужденный румянец. Да, всё верно: она пришла… обманом сорвать с его губ обещание отказаться от свадьбы. И в то же время ДА: она любит! Любит… Господи, как же мучительно, и больно, и страшно его любить… Анна отвернулась, не имея силы смотреть ему в глаза. Зажмурилась, почти не думая о том, как горьки катящиеся по щеке слезы, но они все равно словно проедали кожу и капали на подушку вместе с кровью из нанесенных сердцу ран, и оставались на губах горько-солоноватым вкусом предательства. И болело это вдвойне, ибо, не в состоянии предать любимого мужчину, бедная крепостная кукла предавала себя: свои чувства, свои мечты. А она не могла, черт возьми, не умела не мечтать о том дне, когда благородный рыцарь приедет за ней и, наплевав на происхождение, увезет с собой! И назовет женой… - Анечка, не плачь… Ее рыцарь, видевшийся сперва злым гением, оперся на локоть, склонившись к ней, и теперь перебирал растрепанные волосы, стирал слезы, ласково проводил пальцами по обнаженному плечу и прикасался губами к изгибу шеи столь трепетно и нежно, что в ней замирала каждая жилочка, и сердце вот-вот норовило выпрыгнуть из груди. - Ну, не плачь, Аня... Этому рыцарю было плевать на жестокий мир с его условиями и условностями, и уже за это она была готова любить его вечно. Но он… готов ли он на самом деле к тому, что привычный с детства мир его отвергнет? Готов ли – пусть даже сейчас и говорит, что да? Нет, Иван Иванович прав: ни к чему хорошему не приведет глупая бравада, а нежеланная свадьба принесет потом лишь горечь разочарования. Анна вздохнула, наконец, находя в себе силы повернуться, и встретилась глазами с обеспокоенным взглядом молодого барона. Она потянулась к нему, невесомо провела ладошкой по его щеке. Улыбнулась, когда мужчина довольно зажмурился на этот жест и даже мурлыкнул какую-то нежность. Он такой… незнакомый, и в то же время такой… свой. И до конца невозможно поверить, что это происходит с нею на самом деле. Почему же ей так… больно? Настолько, что пришлось сглотнуть слезы и едва удержать всхлип. А ведь она же счастлива! И не должна плакать! Не плачь, не плачь, не плачь – похоже на заклинание, которое сама на себя пытается наложить неопытная глупая колдунья. И губы Владимира, оказавшись вдруг в сладостно-запретной близости от ее губ, так же шепчут: - Не плачь… - и она понимает, что надо сдержаться или… умереть. - Откажись от свадьбы. Ей больше нечего ему предложить, только себя. Но ей надо убедить его любой ценой! А она не знает других способов, и платить больше нечем. - Ну что ты говоришь такое, глупышка? Я же откажусь этим от тебя. От ТЕБЯ, слышишь? А я не хочу этого делать, не могу и не буду. - Постой, ты не откажешься, это не так! Я буду твоей, только твоей, я… клянусь. И это же святая правда! Неужели он не понимает? - Мне мало такой тебя, Анечка. Ты нужна мне всякой и всегда: не только любовницей в спальной, ты нужна мне другом и женой, и я готов умереть, сражаясь за тебя, и я так просто не сдамся, не отступлю! Как тепло, как сладко… И только она, презренная, клейменная страшным словом «неровня» на эту сладость не имеет ни малейшего права! - Неужели для тебя так важно бунтовать? А ведь своим бунтом ты сделаешь хуже не только себе. Подумай об отце!.. И молчание виснет в комнате вязким болотным туманом: опускается на души, обволакивает, не дает дышать. - Это он велел тебе придти. – Владимир лег рядом и уставился в потолок. – Да? Приподнявшись, Анна взглянула ему в лицо и поразилась мрачной уверенности произнесенных слов. - И ты пришла… - кривая усмешка показалась ей слишком знакомой, и все-таки… какой-то теплой, по-доброму мягкой, что ли? Привычное упрямство отчаянно сдавало свои позиции в свете этой мягкой теплоты. - Я пришла, потому что люблю тебя! Ее волосы упали на него, укрыли шелковистым покрывалом, когда девушка метнулась, приникая к мужской груди. Плача, содрогаясь в его руках от рыданий, с которыми она уже не могла бороться, Анна чувствовала, как он поднимается и садится вместе с нею, как гладит ее по спине и плечам, как прикасается к виску дрожащими губами, как шепчет на грани слуха: - Я знаю, знаю, Аня… Я всё знаю, но ты не должна была… - и новый всхлип крадет его слова, - не стоило… не надо… Выплакав невыносимую свою боль, она подняла мокрые глаза. Была готова к следующей битве, но оказалась совершенно не готовой к негромкому сдержанному приказу: - Уходи. Качнула головой в знак протеста, только барон встал, увлекая ее за собой. Он был отчего-то слишком напряжен сейчас: сведенные брови и сжатые в кулак пальцы говорили о внутренней борьбе, причина которой была не совсем ясна Анне, хотя, разумеется, она бы не набралась нынче смелости задать ему подобный вопрос. - Уходи, – повторил тише и грустнее, на выдохе. Подал руку и повел к двери. Возмущенной девушке показалось даже: едва не вытолкал в полумрак коридора. – Свадьба состоится завтра, как и намечалось. Иди спать! Конечно, она уже не смежила глаз до самого утра. И знала совершенно точно, что в нескольких десятках шагов за дверью, запертой изнутри, так же не спит, всматриваясь в розовеющее на востоке небо, ее несостоявшийся любовник, ее будущий муж, ее неизменная мечта – барон Владимир Корф. Утром же, наскоро смыв холодной водой закономерную бледность, поспешила вниз. Как оказалось, лишь с тем, чтобы встретить господ – отца и сына – выходящими из кабинета. Младший барон, поспешно склонившись к девичьей руке, тут же увлек невесту во двор и, подсадив в коляску, велел кучеру трогать. Обернувшись у самых ворот, Анна заметила, как Иван Иванович скрылся в дверном проеме, до этого, видимо, провожая взглядом удаляющийся экипаж. И снова вина захлестнула с новой силой, теперь уже вина другого рода: этот человек облагодетельствовал ее, дал всё, о чем простой сиротке, дочери крепостных слуг, и мечтать-то не приходится. А что она? В ответ на барскую милость не сумела образумить мужчину, которого… который… - Ни о чем не жалей, - уверенная рука сжала ее маленькую ладошку. Анна подняла затуманенные грустью глаза и впервые за нынешнее утро улыбнулась лукаво поблескивающему взгляду. И впервые подумала, что да: жалеть не стоит. Ведь как можно жалеть о сбывшейся сказке, о настоящей любви? - Я не буду, - прошептала одними губами, словно боясь, что ее неожиданную отчаянную смелость заметит и осудит кто-то посторонний. Впрочем, какая теперь разница, кто и что подумает? Она любит, и любима, и эта она сделает всё на свете, чтобы любимый никогда не пожалел о принятом решении! – Не буду, правда! Повторила уже уверенней, и потянулась к нему, робко прижимаясь к мужскому плечу, и ощутила, как внутри всё замирает и теплеет от того, что сильная рука барона обнимает ее за плечи. - Отец отдал мне твою вольную, - чмокнув невесту в висок, Владимир аккуратно поправил едва не слетевшую с белокурой головки шаль. – Представляешь? Уже заверенную в управе. Так, будто давно подготовил ее и только ждал приличествующего случая. Теперь никто и никогда не сможет забрать тебя у меня, Анечка! Он был счастлив – безумно, бесконечно! Она чувствовала это. И с каждым вздохом на сердце становилось всё легче и свободней, как если бы счастье любимого передавалось ей по тонким ниточкам, связавшим их навеки, по ниточкам, стелящимся рядом, по двум ниточкам, которые вот-вот станут одной, крепко сплетенной и неделимой. Всё теснее прижимаясь к Владимиру, она наполнялась трепетным предвкушением, и ослепительным счастьем, и невыносимым, знакомым разве что в детстве ощущением свободы – когда у твоих ног весь мир, когда в твоих руках – вся сила, чтобы покорить его. Скромный венчальный обряд Анна почти не заметила: свечи в дрожащих руках горели слишком тускло, батюшка басил слишком низко. Запомнился лишь уверенный голос Владимира, и его поцелуй, и грешная сладость, окатившая волной: совсем недавно на исповеди она рассказала о случившемся на заднем дворе. Бог простил влюбленной девушке невольный грех, и теперь, отданная на веки супругу и господину, она уже вольна без стыда отвечать на его ласки. Господи, о чем только думает… Она почувствовала, как неудержимо краснеет, поднесла ладони к лицу, и тут же взволнованный муж погладил ее по щеке, разворачивая к себе смущенное личико. - Анечка, я знаю, в церкви немного душно. Сейчас всё будет хорошо. Она прикрыла глаза, соглашаясь, и судорожно вздохнула, когда Владимир подхватил ее на руки. Впрочем, новоиспеченной госпоже Корф пришлось привыкать к столь бурному проявлению чувств, ибо супруг не выпускал ее из рук до самого дома. Анна забеспокоилась и заерзала на сидении, стоило лишь коляске повернуть от ворот на подъездную аллею. - Владимир, - милые глазки, в коих еще несколько мгновений назад плескалась только нега, новь погрустнели. – Может… мне не стоит заходить? Дядюшка, - она осеклась и прикусила губку, поправляясь, - то есть, господин барон едва ли будет рад… - Какие глупости! – заявил Владимир не терпящим возражений тоном – он уже подавал супруге руку, помогая сойти на землю, и не обращал внимания на столпившихся у двери слуг, живо обсуждающих невероятное известие. Анна же напротив почувствовала себя крайне неловко. Знакомый с детства и с тех же пор родной, дом встретил умиротворенной тишиной. Странно… От неожиданной, никому не угодной свадьбы не обрушился привычный мир, не пал прахом, не пустил жутких трещин по зеркалам в гостиной. Юная госпожа Корф насторожено осматривалась по сторонам, пока муж отдавал лакеям последние распоряжения на правах еще хозяйского сына и был совершенно не озабочен стекающей по секундам временностью этих прав. Он тоже, казалось, освободился. По крайней мере, холодная напряженность исчезла из взгляда, уступая место сиянию теплого осеннего дня, когда небо уже серо от наплывших туч, но дождь еще не пролился и не пришли холода. Он обернулся к жене, улыбнулся, ободряя и успокаивая. - Подожди немного, родная. Сейчас слуги перенесут вещи к экипажу, и мы поедем. Ну, что я вижу? Выше нос, госпожа Корф! Ему определенно нравилось такое обращение… Да и она сама не в силах была сдержать восторга, неописуемого счастья принадлежать любимому! Обхватив рукам широкую его ладонь, Анна приподнялась на цыпочки, чтобы шепнуть ему об этом, и замерла на месте, услышав знакомый голос: - Приехали! Ноги приросли к полу, движения окоченели, и морозный холод полетел по венам вместо крови. Владимир нахмурился, шагнул вперед в попытке закрыть ее собой от отцовских упреков, и почти сразу же удивленно вскинул брови: на лице Ивана Ивановича не было ни тени гнева или разочарования. - Дети приехали! – он, словно по волшебству, стал тем же добродушным стариком, которым гордился дерзкий, несговорчивый сын, которого боготворила кроткая воспитанница. – Ну, идите же сюда! Их обоих встретили отеческие объятья, и скупые слезы гордости, и виноватый тон: - Я, право слово, не знаю, как просить у вас прощения, дети, - и старческие охи-вздохи вперемешку с упоминаниями о расшалившемся ревматизме. И с менторским видом: - А как иначе я мог удостовериться в том, что твои чувства настоящие, Володя? Что ты не сделал это в пику мне и не станешь потом изводить Анечку, как делал это всегда? Да и ты, девочка моя, могла принять решение слишком уж опрометчиво, увлеченная столь радужными перспективами. Следовало узнать всё точно, следовало всё просчитать… Поэтому я дал вам выбор, которым, вы дети, воспользовались сполна… - Но, отец, - начал, было, Владимир, и тут же старший барон нетерпеливо отмахнулся: - Полно об этом! Пойдемте-ка лучше праздновать! Я велел накрыть стол с шампанским, и еще… Анна не слышала радостного голоса опекуна, вещающего о необходимости отметить столь знаменательное событие, не видела перед собою виноватого и улыбающегося его лица. Единственным ощущением, что пробилось до сознания через ледяную корку оцепенения, было горячее дыхание мужа на ее щеке, и уверенная его поддержка, и полыхающие страстью глаза, в которых сейчас сосредоточился весь окружающий мир. Подхваченная на руки, она вцепилась в лацканы его сюртука и приникла к груди так тесно, как если бы неведомые силы пытались ее оторвать, отнять у него. Впрочем, ничего подобного не происходило. Где-то на грани сознания она услышала, как Владимир велит накрыть для них позже и насмешливо бросает явно сконфуженному отцу: - Сейчас у нас найдутся дела поважнее! Она почувствовала, как он несет ее наверх, прижалась теснее к широкой груди, и тихим вздохом сорвалось с губ: - Я люблю тебя… Конец