Горький аромат хризантем

Автор: Скорпион Жанр: мелодрама (альтернатива) Рейтинг: РG-13 Герои: Владимир, Анна, Михаил, Сычиха, ИИ (в воспоминаниях) Пейринг: ВА Время: БН (+ воспоминания детства и юности) Осень горьким привкусом застывала на губах. Опадала на холодеющую землю каплями частых дождей. Пронзительно стонала отзвуками ночных ветров, срывающих поблекшие листья. К безмолвным небесам поднимался сизый дым и резал глаза. А может, то и не дым вовсе, а слезы… Так и невыплаканные, неподъемной тяжестью лежащие на сердце, застывшие в глубине зрачков, судорожной болью застрявшие в горле и оставшиеся там до самой последней минуты, до самого последнего вздоха. Он разучился плакать – а теперь проклинал день и час, когда это произошло… Юный барон Владимир Корф, облаченный в кадетский мундир, ладно сидящий на стройной фигуре, подавив вздох, прикрыл глаза. Все события пятилетней давности ожили перед мысленным взором и болью отозвались где-то на самом дне его успевшей зачерстветь души. Тогда так же горела за окнами старой усадьбы пожелтевшая листва, а здесь в оранжерее – траурно падали к ногам одиннадцатилетнего мальчика лепестки хризантем. Влажные, прохладные, они дурманили своим горьким ароматом, кружили голову, и боль утраты становилась немного легче. Маленький Владимир тогда склонил колени перед пышными цветочными кустами, обхватил их руками, вдыхая горечь и свежесть осени, живущую в них, и беззвучно зарыдал. Прозрачная влага слез, смешавшись с ледяной росой, стекала по желтым, белым и бордовым лепесткам. Губы шептали: «Мама, мамочка, зачем ты ушла? Почему бросила меня? Почему не взяла с собой?» Владимир знал, что он мужчина и что мужчины не плачут. Что он должен жить – и будет, и станет достойным сыном той, которая сегодня ушла, растворившись в вечности. Что на смену осенним дождям, белому зимнему савану обязательно придет весна, яркими красками разрисует мир вокруг – и жизнь вновь вернется в свое русло. Но слезы лились, снова и снова смешиваясь с горечью благоухающих разноцветных хризантем, и не было им конца-края... Владимир понимал, что оплакивать мать не так уж и постыдно. Перед глазами стоял мрачный отец, судорожно сжимающий трость. Его губы почти незаметно шевелились, произнося то ли молитву, то ли прощальные слова, то ли последнее прости – его сын так и не смог расслышать, что же шептал барон Иван Корф на могиле умершей жены. А на душе становилось еще горше: почему отец так отдалился от него сейчас? Неужто не понимает, как они нужны друг другу в этом горе, в этой горечи, в этой бесконечной осени за окном? «Почему???» - сорвалось с крепко сжатых губ – тихим вздохом, хриплым стоном, и слезы из детских глаз хлынули пуще прежнего. Вдруг, подняв заплаканные глаза, он увидел ее – испуганную и маленькую, такую же одинокую, как и он, в этом всеобъемлющем горе. Ее синие глаза, огромные, бездонные, невыносимые, смотрели немного удивленно. Она видела… его слезы, его слабость!!! Владимир рывком поднялся и грозно взглянул на девочку в черном траурном платьице. - Чего тебе? Аня застыла, боясь пошевелиться, а он быстро шагнул к ней, тряхнув черными волосами, прищурился и глухим голосом повторил вопрос. - Я… случайно… а вы здесь… – пролепетала девочка еле слышно. - Пошла вон! – Владимир сам не ожидал от себя подобной грубости –непозволительной, постыдной, жалкой попытки скрыть свою уязвимость перед шестилетней малышкой, живущей в их доме, подругой по играм и шалостям, кроткой и доброй, мягкой, словно пушистый котенок… Она не двигалась – похоже, не могла поверить его словам, пыталась убедить себя в том, что ей случайно послышалась грубая отповедь. - Ну, что стала? Уходи! – хрипло проговорил мальчик, отворачиваясь от нее, пряча вновь комком подступившие к горлу слезы. Аня, кажется, поняла, наконец, что происходит, и, отважно подойдя к нему, взяла его руку в свои маленькие теплые ладошки. - Володя… Я знаю, тебе очень плохо сейчас… Но я хочу тебе помочь… Правда… - она заглянула ему в глаза, и захотелось, до боли захотелось прижаться к ее золотистым шелковым локонам, уткнувшись в них, обнять Аню крепко-крепко и дать волю слезам. Но тогда ведь… он останется совершенно беззащитным – перед ней, перед этим пасмурным осенним небом в огромных глазах… Он не может, не должен, он мужчина!... Руки оттолкнули хрупкую девочку так сильно и неожиданно, что она чуть не свалилась на застывшие в немой печали прекрасные кусты хризантем. Владимир, испугавшись, что ей больно, шагнул, было, помочь ей подняться – но девочка отшатнулась. Ее тонкие руки, бессильно упавшие вдоль атласной юбки, поникшие плечи, потускневшие глаза – всё говорило о глубоком и болезненном разочаровании. Отступая назад, сметая подолом платья разноцветные опавшие лепестки, кутаясь, как в осенний туман, в их терпкий запах, Анна непослушными губами прошептала: - Я всё поняла… Владимир Иванович… Он буркнул в ответ нечто вроде «Вот и хорошо», демонстративно отвернулся, всем своим видом показывая, что ему нет дела до крепостной сиротки, из милости взятой в барский дом. А перед глазами стояла несправедливо обиженная им малышка. И ее белокурая головка была горделиво вскинута, прозрачные слезинки на ресницах горели в лучах заката, как застывшая красота горного хрусталя, а в синем взгляде читалась едва уловимая смесь сочувствия и немого, невысказанного укора, на который она, Анна наверняка это отчетливо понимала, не имела права. Он слышал чутким ухом, как тихонько шуршат листья, прикоснувшись к ее маленьким ножкам, как прохладные пышные головки ярко-желтых и бледно-розовых хризантем прикасаются к ее тонким пальчикам, словно в покаянном поцелуе, молчаливо произнося те слова раскаянья, на которые вот уже несколько мучительных, бесконечных минут не может решиться он сам. И вдруг – все стихло: не было ни шороха, ни срывающегося дыхания, ни легких девичьих шагов. Она… остановилась и ждет, не бросила его, не испугалась?… Анечка… - Аня!!! – почти выкрикнул мальчик, поворачиваясь к двери, но пустая оранжерея ответила тишиной. Она ушла… А чего еще ожидать от неблагодарной девчонки? Эта мысль, предательски опередив раскаянье и нежность, в тот миг занозой впилась в израненное сердце одиннадцатилетнего мальчика, только что потерявшего мать. И не отпустила. И не дала, покаянно опустив голову, просить прощения у обиженной малышки. Владимир тогда почувствовал себя особенно уязвимым. Не то чтобы мальчик боялся отцовского гнева, если воспитанница барона нажалуется ему на непозволительное поведение сына. Куда страшнее было бы услышать от друзей, того же Андре Долгорукого: «Так ты ревешь, как девчонка, Корф?!» Обидевшись за грубость, Аня могла рассказать об увиденном в оранжерее… Но девочка молчала… Не жаловалась и не сплетничала… И не говорила с ним – ни разу. Кроме скупых слов приветствия по утрам и вежливого «спокойной ночи, Владимир», он не слышал ничего – ни единого слова… Вскоре он уехал в кадетский корпус – и позади, в детстве остались и боль утраты, и запоздалое раскаянье, и горечь хризантем, впитанная памятью, растворившаяся в крови и оставшаяся с ним на все эти долгие пять лет… Сейчас он снова стоял здесь, в залитой осенним золотым солнцем оранжерее. Так же торжественно и так же траурно в немом поклоне падали к его ногам разноцветные хризантемы, и той же горечью был напоен воздух, и та же бездонная грусть светилась в синих глазах только что вошедшей сюда Анны. И только сладость, бурлящей пенной волной затопившая его всего, - была новой. Владимир испугался этого непонятного и недопустимого чувства, стоя напротив белокурой девочки, пропитанного едва уловимой горчинкой старой вины. Его серые глаза прищурились, потом вспыхнули гневным блеском и почти мгновенно погасли: - Чего тебе? Опустив голову, Анна развернулась и ушла – сразу же, не обронив ни словечка с плотно сжатых губ… … Черт… Снова этот сон… Снова и снова – каждую ночь он возвращается! Горчинка хризантем в осеннем воздухе и горькая улыбка Анны, и боль, разрывающая сердце, и понимание того, что где-то кроется непоправимая, ужасная ошибка…. Владимир постарался повернуться на бок, прогоняя остатки сна. Недавнее ранение отозвалось резкой болью. Ругнувшись сквозь зубы, барон замер, пережидая эту вспышку. Надо же… Почти месяц прошел с тех пор, как во время ночной вылазки его полосонул ножом внезапно появившийся абрек, а чувство такое, будто булатная сталь по прежнему разрывает плоть, стоит лишь двинуться. И лучик полускрытой тучами луны тусклыми отсветами ложится на холодную поверхность оружия… И капли горячей крови скользят медленно и зловеще по нему, увлекая в бездну. Мир вокруг меркнет, звуки растворяются в шелесте ангельских крыльев, запахи гор смешиваются с дымом серных адских костров… И голос, всемогущий, зычный, как звук органа в варшавских костелах, как трубный глас, вопрошает: «Райские кущи или же гиену огненную заслужил ты за свою короткую жизнь, поручик Корф?» И он, не задумываясь, отвечает, что грешен. И что грех его – золотоволосая девочка с чистым взглядом. И что грех этот не смыть кровью!!! Офицер ухмыльнулся в темноту: разумеется, боевые бравые товарищи привезли его, раненного, в лагерь. «Да вы в рубашке родились!» - восторженно сообщил доктор, когда Корф пришел в себя. Время шло, и память стирала кровавые потеки на кривом ноже, запоздалое раскаянье и страх смерти, подступающий комом к горлу, когда тело ощутило, что его стремительно покидает жизнь. И тогда-то появились эти сны. Вернее, один сон… Воспоминание о том, что было и кануло в Лету, о том единственном, что захотелось изменить, когда жизнь вереницею ярких образов промелькнула перед глазами. То ли кара за грех гордыни, то ли проклятье, старое, как мир, как эти горы, в которые он вторгся чужаком, то ли награда за храбрость в образе малышки Анны – Владимир не знал, чем есть этот прекрасно-мучительный сон. Рана немного успокоилась, и когти боли, яростно впившиеся в тело, отпустили, ослабили свою хватку. За окном стало немного светлее. Новый день… Он уже загорается сиянием утренней звезды, он уже дрожит, переливаясь, в капельках росы на листьях. Еще один пустой и бесконечный день, еще одна безбожная пытка преддверием новой ночи, нового старого сна… Повидавшись со смертью, всё понимаешь четче, слышишь громче, чувствуешь острее: и приход осени, и раскаты грома за горным хребтом, и своё собственное сердце, навеки отданное рассветной девочке с пышными волосами и прозрачными глазами, полными слез. *** - Мишель? Глазам своим не верю. Ты ли это? – Корф недоверчиво взглянул на вошедшего офицера. - А ты всё такой же счастливчик, Вольдемар! – князь Репнин, адъютант наследника Российского престола и старый друг барона весело подмигнул раненому и присел у изголовья кровати. - Понимаю… Уже говорил с доктором… - задумчиво протянул Владимир, лукаво прищурившись. – И что же узнал? Иду на поправку? - А вот в этом, дружище, я никогда не сомневался! – офицер весело засмеялся. – Только любопытно: как же ты договорился со смертью? Предложил ей выкуп? Или… - Репнин доверительно понизил голос, - или пригласил ее на вечерний променад, как очередную барышню? Друзья хором рассмеялись, но в этом звонком смехе, взлетевшем под свод комнаты, выпорхнувшем в осеннее утро, слышались горьковатые на вкус нотки облегчения. Ведь жизнь, как хрустальный бокал: прекрасная и сияющая чаша полнится весельем, но слишком хрупка она, и в любой миг неосторожным движением руки она превращается в груду мелких осколков. Такие же прозрачные, почти хрустальные слезы падут из любимых глаз, но их осушит ветер, и взойдет солнце, и новый день – без нас – подарит свои щедроты другим… - Нет, не нравится мне этот хмурый взгляд! – князь, всматриваясь в похудевшее и бледное лицо друга, извлек из-под полы мундира запечатанный пакет. - Что за вести? – недоверчиво выгнулась темная бровь его собеседника. – Новое назначение? Тут недостаточно кровавые бои? - А тебе не надоело воевать, Корф? – усмешка Репнина, не лишенная сарказма, была в новинку. Раньше добряк Мишель не умел иронизировать. – Хоть бы об отце подумал. Нынче праздновали именины княгини Долгорукой, и Натали мне писала, что Иван Иванович вовсе плох – даже не почтил ее будущую свекровь визитом на праздник. Владимир насторожился: вести о доме, так редко доходившие в эти дикие места, увы, были неутешительны. Но из замкнутого круга, в который превратилась его судьба, не так-то просто найти выход… - Что ты предлагаешь, Репнин? Подать прошение об отпуске? Едва ли оно будет удовлетворено. – Он повел плечом, но и это медленное движение побеспокоило задремавшую, было, боль. – Государь до сих пор не простил меня. И воевать мне на Кавказе, пока… - Пока твой лучший друг не займется твоим делом! – с деловым видом Мишель развернул привезенный пакет и торжественно зачитал разрешение о переводе из действующей армии в столицу. - Всё очень просто! – немного смутившись удивлению на лице друга, объяснил он. – Государю доложили о твоем ранении, и он решил, что ты искупил свою вину. Только и всего! «Только и всего…» - устало подумалось барону. Да и была ли та вина? Случайная ссора на балу обернулась сначала тюремным заключением, потом ссылкой сюда, в самое пекло боев. Владимир и сам не понимал, как тогда не дошло до вызова на дуэль: в шаге от нее застыл и барон, и наглец, оскорбивший его хорошего приятеля. Пытаясь вразумить дерзкого, Владимир тогда едва сдержался. «Вы поплатитесь, сударь! – громко кричал молодой человек, скрытый за тайной черной маски. – Стоит мне поманить мизинцем – и вас тут же упекут в острог!» Слова хлестнули не хуже перчатки, и губы уже приоткрылись, произнося ответ, но что-то сдержало Корфа. Не иначе, как сама судьба… Гордо взглянув в глаза обидчика, он ровным голосом сообщил, что не стреляется с трусами, и покинул гостеприимный особняк. На следующее же утро происшествие было забыто. Однако тот, кого поручик пытался вразумить на маскараде, оказался Престолонаследником – и гнев Государев обрушился на голову дерзкого юнца, посмевшего оскорбить словом Цесаревича Александра. Монарший гнев – подобен сухой грозе в жаркий полдень: он сражает наповал тех, в ком бьется горячее сердце, непримиримое к невежеству и подлости. Потом был Кавказ, кровь и смерть, смешавшие дни и ночи в водоворот, стремительный и безжалостный. Потом ранение – и эта бездна чувств, враз проснувшаяся в душе, вырвавшаяся наружу, когда, не осознавая, жив он или уже нет, метаясь в бреду на грани двух миров, он шептал едва понятное «Прости, Аня…» Он выжил – и снова, резко натянув поводья, жизнь круто развернулась. Размыкая свои железные объятья, судьба отпускает его… Теперь можно навестить отца, ни разу не взглянувшего приветливо за последние несколько лет, увидеть старую усадьбу на холме с улыбкою солнечных бликов на широких окнах, размеренно отсчитывающую минуты, часы, дни и месяцы, убегающие в реку лет. А главное, можно будет подойти к Анне, взять ее руки в свои и тихо произнести «Прости», и прошептать «Давай забудем всё», и попросить «Только бы ты была рядом…» - Потом эта самая фрейлина была обнаружена в подвале Зимнего, где, по ее же словам, ее атаковали полчища серых крыс, дурно пахло гнилью и постоянно казалось, что потолок вот-вот обвалится! Ты представляешь, до чего дошло женское коварство?! – Мишель рассмеялся, легонько хлопнув друга по плечу. Но и этот удар отозвался ноющей болью в ране. Барон стиснул зубы и тут же кивнул испугавшемуся Репнину: - Не волнуйся, Миш, всё в порядке… - Хорошо, что я уговорил тебя ехать домой в карете: верхом ты бы точно не смог преодолеть сей путь. – Князь выглянул в окно, рассматривая знакомый пейзаж. Вокруг горела золотом и кровавым багрянцем листвы ранняя осень, довольно теплая для этих северных краев, но всё же с едва уловимым дыханием неумолимо приближающейся зимы. - Скоро мы подъедим к Двугорскому – и я с чувством выполненного долга сдам тебя в руки Иван Иваныча! Владимир усмехнулся: - Ну, вот… Лучший друг говорит обо мне, как о… - Как о доблестном офицере, недавно пережившем тяжелейшее ранение, но вопреки всему вернувшемся в родные пенаты! – довольный собой, изрек Репнин. – Между прочим, ты не был дома почти пять лет. Думаешь, каково старику-отцу дожидаться непутевого сына с войны?! Пусть хоть порадуется, пока ты снова не отправился в столицу. - Отец… - задумчивые серые глаза отразили, будто гладь спокойной реки налетевшие тучи, хмурые мысли молодого человека. Корф вспомнил, как, уезжая на Кавказ в первый раз, пытался разглядеть в отцовском взгляде хоть малую долю гордости и понимания. Но там не было ничего – лишь усталость, раздраженность и немного, совсем чуть-чуть, облегчения. В тот миг Владимир подумал: «Не удивлюсь, если отец рад моему назначению – меньше буду ему мешать здесь, рядом». Трудно сказать, почему старший барон Корф так отдалился от сына после смерти жены, когда, казалось, более всего нужен был осиротевшему мальчику. И все же с каждым годом, с каждой новой встречей они всё более становились далекими друг другу, почти чужими! Вереница этих пустых встреч оседала в душе морозным инеем, и всё хорошее, доброе, что было в душе, заледенев, умирало – медленно, траурно, безвозвратно уходили радостные дни, уступая путь холоду отчуждения. - О чем задумался? – голос Репнина, беззаботный, веселый, немного мечтательный, вывел Владимира из замкнутого круга воспоминаний. - Да так… Всё о своём… - барон неопределенно пожал плечами, снова разворачиваясь к окну. – Скоро наша усадьба… Погостишь? - Не знаю… А ты приглашаешь? - Можно подумать, я когда-то выгонял гостей. А вот ты… Не припомню, чтобы ты когда-либо был такими робким, когда речь заходила о дружеском визите. Помнится, пару лет назад, когда ты почти месяц жил у Андре Долгорукого… - Так сложились обстоятельства. – Теплый взгляд Михаила на несколько мгновений помрачнел. Воспоминание о задорном смехе старшей княжны Долгорукой, навсегда для него потерянной, лишь только состоится свадьба Андрея и Натали, отозвалось приглушенной тоской. Владимир, бросив на друга мимолетный взгляд, вздохнул: - Не можешь забыть Лизу? - Лиза… А что Лиза? – вмиг встрепенулся князь. – Иногда мне кажется, что и забывать-то нечего! Я всегда знал, что между нами ничего не возможно. Тем более что не так давно я встретил девушку, которая полностью завладела моими чувствами! – Глаза Михаила загорелись. - Они с Елизаветой Петровной даже немного похожи внешне, а вот по характеру – сущие противоположности. - Да уж, такому рассудительному и спокойному мужчине, как ты, и жена нужна подстать! – хохотнул барон, но лицо его собеседника снова помрачнело. Нервно отбивая пальцами барабанную дробь, Репнин произнес: - Едва ли она может стать моей женой… - Что я слышу?! – Владимир понизил голос, наклонившись к другу. – Она уже замужем, но, воспылав страстью к тебе, готова забыть о приличиях и клятвах супругу? - Нет, она свободна. – Репнин отвел глаза. – Только она… из простой семьи, а, следовательно… - Не может рассчитывать на столь выгодный брак! – голос Корфа прозвучал немного резко. - Вот, ты меня понимаешь… - расслабился, было, князь, но Владимир, сверкнув сталью взгляда, отвернулся. - Увы, я совсем не понимаю тебя, Мишель! - Но… Ведь… Если… - Если любишь, сословные предрассудки неважны. Репнин нервно засмеялся, но быстро смолк, стараясь понять, что же скрывается за этим не терпящим возражений тоном друга. Наконец, он неуверенно спросил: - Ты так считаешь? - Я это ЗНАЮ. – Преднамеренно выделяя последнее слово, барон отчего-то увидел перед мысленным взором прекрасные глаза Анны. И снова в сердце легким весенним ветром ворвались воспоминания. И снова горечь отцветающих в оранжерее хризантем смешалась с томящей тело сладостью. Анна… Какой она стала за это время? В последнюю их встречу дурманно пахли цветущие сады, теплые дни, напоенные майской негой, сменялись прохладными ночами, а ее глаза сияли ярче праздничных огней Петербурга. Вот только рядом с ним этот свет угасал, затененный болью и разочарованием. И каждый новый день он хотел сокрушить выстроенную им же высокую стену между ними. Но не выходило. Сдерживая свои истинные чувства, он боялся, отступал, убегал от нее – всё дальше и дальше. Сейчас всё должно стать иначе! Если нужно будет – он бросит к ее ногам свою гордость, вымолит прощение, скажет, как долгими ночами, мучаясь без сна, видел ее милый образ. Признается, наконец, что он всегда ее… - Корф! Приехали! – Михаил удивленно глядел на друга. – Да что с тобой?! Хватит мечтать! Ты дома!!! Карета остановилась перед крыльцом, и дворня, удивленная и отчего-то враз переполошившаяся, уже собиралась вокруг. Владимир уверенно нажал на дверную ручку и вышел. Первый шаг по родной земле отозвался новой болью в боку, но она быстро угасла. Старинная усадьба, совсем такая, какой он помнил ее, будто бы забрала себе его боль, растворила, уняла, обернула легкостью и теплом. Широким шагом барон направился в дом, надеясь, что отец, хоть сейчас, после долгой разлуки будет рад его видеть. Однако же, вместо долгожданной встречи, тут же, в гостиной, за малым не столкнулся с рыжеусым немцем-управляющим. - Владимир Иванович?! – на лице Карла Модестовича отразилась такая гамма самых разнообразных чувств – от удивления до почти животного страха, что поручик невольно улыбнулся. - Он самый. А вы что же, не ждали? – в серых глазах заплясали веселые огоньки. - Дак… Э-э-э… Барин-то, Иван Иванович, говорил, что Вы скоро не приедете, и когда… - Что? – Владимир напрягся, ожидая ответа, гоня как можно дальше от себя дурные предчувствия. - Вот … мы и решили, наверняка… - Будьте так любезны – изъясняйтесь внятно, Карл Модестыч. – Голос молодого барина громко прозвучал в доме, за последнее время успевшем привыкнуть к тишине, и слишком грозно. В тот же миг какой-то обреченностью повеяло от родных стен. Владимир вздрогнул: - Ну ладно, хватит об этом. Где отец? Управляющий поежился под неприязненным хмурым взглядом: - Так разве Вам не сообщили? - Что именно мне должны были сообщить? – барон нетерпеливо развернулся, намереваясь пройти в отцовскую спальню. – Что отец болен? Да, мне это известно. Надеюсь, что в ближайшем времени он поправится, а пока делами поместья буду заниматься я. Немец застыл, пытаясь найти подходящие слова, а потом, немного невпопад, тихо проговорил выходившему из комнаты барину: - Так господин барон… Иван Иванович… Уж и отпели его в воскресенье… Вот как оно бывает… Осень отбирает то, что мы считали дорогим и близким, облетая желтой листвой, падая к нашим ногам, она вершит свой суд – и нет такого человека, которому удалось бы обойти сию чашу. Владимир стоял над могилой старого барона и не чувствовал холодного ветра, так и норовившего пробраться в самую душу. «Отец… Что же ты?.. Так и не дождался меня с войны… А ждал ли? Может, вовсе и не страх за сына подкосил тебя…» - мысли в голове сменяли друг друга. Самое страшное, он так и не выяснил, отчего отец был холоден с ним. Будто неприступная стена, это отчуждение пугало Владимира, он просто не мог найти ему достойного объяснения и потому не раз, вспылив от бессилия, вымещал свой гнев на той, которая была ему дороже всех, - на Анне. Анна!!! Как будто молния вспыхнула перед глазами! Он еще не видел ее – сразу пошел на кладбище. Владимир бросил последний взгляд на отцовскую могилу: осенние листья цвета золота и меди горьким покрывалом лежали на черной земле. Устало вздохнув, молодой человек запахнул полы шинели – слишком холодный порыв ветра налетел, стеная… А, возможно, это лишь холодная тоска в сердце, которую под силу прогнать только прекрасным глазам Ани?.. Дорога к дому была совсем короткой. Родные стены так манили и притягивали, что ослабленное ранением тело просто бессильно подчинилось этому зову. Опустившись в кресло в библиотеке, барон прикрыл глаза. Вот оно – практически забытое, но такое упоительное ощущение покоя… По первому же приказу явился и управляющий. Пристально рассматривая до сих пор взволнованного немца, Корф усмехнулся про себя: «Это ж сколько ты украл, пройдоха, что дрожишь от одного моего взгляда?» Но беспристрастные серые глаза ничем не выдали мыслей своего хозяина. - Карл Модестович, мой гость разместился? – спокойно и ровно, будто более всего сейчас занимает удобство Репнина. Позже придет время навести в усадьбе порядок, и он сделает это. Непременно. - Как можно, Владимир Иванович? Разумеется, князю выделена лучшая гостевая комната, и они уже почивают. Пока Вы могилу батюшки проведали… - Вот и славно. – Переплетя пальцы, Владимир смерил немца оценивающим взглядом. – А Варвара гостя попотчевала с дороги? - Конечно, господин барон… - обычная услужливость, приправленная слащавой лестью, чуть не вывела барона из себя. Шулер картинно закатал глаза. – Ох, же и причитала Варя, когда услышала, что Вы приехали!!! «Вернулся-то соколик наш! А мы ж ведь чуть ли не похоронили его, о ранении прознаааав!!!!» - протянул он, повторяя плаксивые интонации кухарки. - Ладно, зайду, сам успокою Варвару. – Владимир немного напрягся, чуть не выдав свое нетерпение, перед тем как задать основной вопрос. – Карл Модестович, а не могли бы Вы позвать… Анну? Осенний ранний вечер незаметно подобрался к опушке, вынырнув из темноты леса, будто из реки, затем быстро взлетел над затихшим полем, над лугом и темными заводями, неслышно опустился на широкий двор барской усадьбы и замер, пораженный, вместе с молодым бароном. - Как... уехала? – Владимир резко поднялся, в короткое мгновение преодолев расстояние до управляющего, схватил его за грудки. – Как вы посмели отпустить ее одну? Тем более так скоро после отцовских похорон!? Не сводя глаз с разгневанного барина, немец неуверенно проговорил: - Да как же ее удержать-то было, если сам батюшка Ваш?... - Молчать! – сорвавшись на крик, барон не сразу понял смысл только что произнесенных его собеседником слов. Они немного позже донеслись до сознания, заставив содрогнуться от неожиданной догадки. – Постойте, Карл Модестыч, о чем Вы? Руки разжались сами собой. Поспешно поправляя сюртук и усмехаясь в рыжий ус, Карл Модестович подтвердил: - Именно так. Ваш батюшка – Иван Иванович – еще будучи в добром здравии, велел барышне убираться из поместья по-хорошему. – Его голос сделался вкрадчивым, с доверительными интонациями. – Уж не знаю, чем там ему Анна Ваша не угодила… Владимир даже не заметил, как хитрый немец намеренно выделил слово «Ваша» - все мысли разлетелись, кроме одной, той, что жгла душу своей непоправимостью: Анна уехала, и он не знает, где ее искать. Хотя… Отмахнувшись от услужливо склонившегося Шулера, барон опрометью помчался в кухню. Уже там, ощутив некстати напомнившую о себе ноющей болью рану, опустился на скамью. Кухарка Варвара снова заохала, суетясь вокруг барина, и в ее глазах Владимир увидел то, ради чего сюда приехал, - доброту и материнскую любовь, то самое тепло, лишен которого он был после смерти матери. Увлекаясь и влюбляясь, кружа в вихре мирских страстей, он долго пытался обрести то давно забытое ощущение счастья, но не мог, никак не мог… Гордый и упрямый мальчишка – не там искал покоя и равновесия. Понадобилась слишком долгая разлука с родным домом, с близкими, с детства знакомыми людьми, ранение, едва не бросившее его в руки смерти, чтобы понять, насколько просто обрести тихое счастье. Он протянул руку, прикасаясь ладонью к рукаву кухарки: - Варя, присядь здесь. Недоверчиво взглянув на молодого барина, женщина подчинилась, про себя дивясь снова и снова, насколько отличался этот Владимир Иванович от того, прежнего. Будто услышав ее мысли, Владимир поинтересовался: - Что, сильно изменился? – и усмехнулся, когда кухарка кивнула. – Война меняет людей, Варвара, очень… меняет. Вдруг его взгляд, ясно серый, как гладь реки в осенний полдень, нахмурился. Подаваясь вперед, Владимир судорожно вцепился в край стола – неожиданная, резкая вспышка боли, огненной волной поднимаясь от того места, где рана была самой глубокой, затопила его всего. - Барин! Владимир Иванович!!! Родненький! – переполошилась кухарка, не зная, куда и бежать. Но боль отступила так же внезапно, как и охватила его. Владимир шумно выдохнул: - Всё хорошо… Не беспокойся, Варя. Это… так бывает… Просто после поездки отдохнуть мне надо. - Правда, правда! – Варвара закивала, помогая ему подняться. – А завтра уж во всем разберетесь. Всё верно, утро вечера мудренее. Только одно осталось узнать. - Варя, - барон немного помедлил. – Это правда, что Анна… что ее здесь больше нет? Кухарка опустила взгляд, смахивая со щеки слезу: - Уехала наша лебёдушка – совсем одна! - Куда? Ты не знаешь, куда она поехала, Варя? То ли услышав что-то важное в отчего-то несмелом голосе молодого барина, то ли начиная подспудно понимать причины его беспокойства, женщина немного успокоилась. - Да откуда мне знать-то, коли и сама Аннушка того не ведала, куда денется? – ее голос тоже задрожал, напоенный до краев осенней горечью, которая, казалось, растворилась в самом воздухе поместья Корфов. Варвара, оглядевшись, понизила голос: - Не знаю я, что произошло, да только однажды, вечером, поздно уж было очень, Аня вбежала сюда – вся в слезах. Гляжу, бумагу какую-то в руках мнет. Присмотрелась – и ахнула: вольная это была, барин! Я-то, дура старая, - Варвара всхлипнула, - обрадовалась, говорю: «Наконец-то, Аннушка, свободная ты…» - А она? - Да что она? Разрыдалась пуще прежнего. Отдал, говорит, Иван Иванович вольную, да и велел убираться восвояси, куда угодно, лишь бы дальше отсюда. - Но почему отец так поступил? – кулаки сами сжались, серые глаза сузились, выдавая ярость. С ужасом барон понял, что застань он отца живым, спросил бы с него за отъезд Анны. Кухарка только замотала головой в ответ: - Только Господу то известно… Ведь воспитал же ее Ваш батюшка, что дочь родную, души в ней не чаял! А тут – раз, и как чужую, на улицу выставил. - Неужто не спросила ты у Анны? - Да как же, спрашивала… - еще горше стало на душе от виноватого взгляда Варвары. – Только молчала она, будто воды в рот набрала. В тот же вечер вещи сложила, самое простое, что было, платьев красивых брать не стала, коляску барин велел заложить – отказалась. Говорила, что до почтовой станции дойдет, а там и уедет, хоть до столицы доберется. А если повезет, так и дальше. От этих слов повеяло безысходностью и отчаяньем – как никогда раньше. - Варя, у нее хоть деньги были? - Владимир попытался задать вопрос так, чтобы меньше страха и волнения звучало во всегда уверенном голосе. Он смог немного расслабиться только когда кухарка утвердительно кивнула: - Было немного. - Это хорошо. Значит, до столицы она доехала, и осталась где-то там. Барон шагнул к двери, на ходу развернулся и ободряюще улыбнулся Варваре: - Я найду ее. – Он немного помолчал, потом поднял глаза. – Правда ведь? - А как же иначе-то, Владимир Иванович? Найдете. И вернете! Она провела взглядом высокую фигуру молодого барона, утерла слезы передником и присела у печи. Воспоминание о тревоге, боли, едва уловимой нежности, звенящих во взволнованном голосе барина, когда он говорил об Анне, заставило кухарку улыбнуться: «Надо же… В детстве да отрочестве грубил барчук Аннушке-то… А поди ж ты - эвон как всё обернулось…» *** В вазе на столе горели осенним пламенем желтые хризантемы, а хрупкая девушка, вдыхая их горьковатый аромат, прикрыла глаза, улыбнулась и прикоснулась пальцами к клавишам. Прекрасные звуки вспорхнули, как стая звонкоголосых птичек, и полетели в открытое окно в небо, к солнцу. Им вторил нежный голос, чистый и высокий, невозможно было не слушать его – и даже угрюмый господин, сидящий на диване, притих, внимая этому волшебству. Но вскоре, сбросив с себя лишнюю сентиментальность – как сбрасывают шубу с плеч, входя в жарко натопленную комнату, – он вальяжно поднялся, медленно подошел к увлеченной музыкой девушке и бесцеремонно положил вою широкую ладонь на тонкие пальцы, прерывая игру. - Что произошло? Вам не нравится? – в голосе красавицы, прозвучавшем немного неуверенно, послышались тревожные нотки. - Да разве ты для этого здесь? – мужчина ухмыльнулся, обнимая ее за плечи. - Прекратите! Но ни ужас во взгляде, ни слабое сопротивление рук не остановили негодяя: - Ну, хватит, достаточно строить из себя невинность! Иди сюда, птичка… Она пытается отбиться, оттолкнуть, сбежать… В безысходном отчаянье схватив стоящую тут же бутылку из-под шампанского, замахивается, но увы, сильная рука, перехватив движение, отбирает оружие. Мужчина, подавив смешок, не замечает ни своей расцарапанной в кровь щеки, ни проклятий, срывающихся с бледный тонких губ, ни слез, застывших в небесной синеве глаз маленькой девушки, вскрикнувшей в его грубых руках. Он вообще ничего не замечает, наслаждаясь обладанием желанной добычей… *** Владимир проснулся в холодном поту и несколько минут беспомощно оглядывался по сторонам, пытаясь прийти в себя. Очертания собственной спальни, неясные, полускрытые предрассветной тьмой, казались чужими. Перед глазами по-прежнему застыло последнее видение из его ужасного сна – Анна во власти этого мерзавца. Стараясь не растревожить притихшую, было, рану, барон поднялся. Набросил халат и вышел из комнаты. Заснувший дом, с отраженной в темных зеркалах тишиной и печалью, казался мертвой пустошью – ведь звонкий голос Анны не был слышен здесь. Входная дверь слабо скрипнула, открываясь, и влажный холодный воздух смешался с горячим дыханием молодого человека. Осенняя ночь уже сменялась туманным утром, звезды погасли в вышине, но первые лучи солнца еще не залили золотыми волнами рощу и луга у реки. Величественная и прекрасная, октябрьская природа до сих пор манила теплыми днями, но в то же время необъяснимо полнилась ожиданием первых зимних морозов. Так всегда бывает в середине осени. Так сейчас было в его душе… Владимир выдохнул свою боль – маленьким облачком пара. Вот бы и ему так полететь – как на крыльях – и найти свою… Кого найти? Мучаясь без сна под высоким небом Кавказа, поручик Корф долго и мучительно пытался разобраться в том, кем есть для него золотоволосая девочка из его детства, потом – грустная и веселая одновременно, утонченная барышня из его юности, запечатанная семью сургучами, от всех спрятанная тайна из его сердца? Кто она? Обычная крепостная? Едва ли он мог даже подумать о ней: «Обычная…» Очередное увлечение не знающего отказа у женщин темноволосого красавца? Как бы не так! Да рядом с ее именем само слово «очередная» - не произнести, всё чаще стоном щемит в груди – «Единственная»… И всё же крепостная… А разве может он, офицер, дворянин, презрев суетный свет, бросить свою жизнь к ее ногам? Понадобилось взглянуть в лицо смерти, чтобы понять, наконец, простую истину: может. И не просто способен сделать это, каждая грань его души, каждый удар сердца, каждый вздох его желает только одного… Быть с ней – до последнего дня, отпущенного Богом, - это стало целью, когда понял, что полученные раны затянулись и смерть отступила. Вымолить прощение и заслужить ее любовь – вот зачем он действительно ехал домой! Да только все чаянья разбились, как стекло, осталась лишь груда осколков и маленькая, почти прозрачная, тонкая, словно паутинка на ветру, надежда на то, что сможет ее найти, обнимет, защищая от всего мира, прикоснется губами к душистым волосам. И, вдыхая горький запах осени, скажет, наконец, те самые заветные, затаенные в душе признания: «Я люблю тебя… Каждый лишний день без тебя – потерян… Будь… моей… женой…» Владимир решительно отбросил сладкие видения и шагнул назад в дом. Если он хочет найти Анну – нужно немедленно собираться в путь. Плеснув в лицо холодной водой, он быстро оделся. Слуги уже проснулись, и сразу же конюху было велено заложить карету. - Снова уезжаете барин? – рыжеусый управляющий почтительно склонил голову. Барон кивнул: - Срочно нужно в столицу. - На долго ли? – выражение лица немца можно было бы назвать ангельским – если бы не эта хищная ухмылка, скользящая во взгляде даже тогда, когда уголки губ опускались, изображая грусть. - Как выйдет. Впрочем, Вас это не касается! – Владимир нахмурился, всматриваясь в лицо Карла Модестовича. Рискованно на него оставлять усадьбу, тем более что одному Господу известно, когда они с Анной вернутся домой. По непонятной причине сердце молодого человека полнилось какой-то странной уверенностью в благополучной исходе задуманного предприятия. Разумеется, он найдет ее где-то среди шумных городских улиц, и они вместе переступят порог столичного особняка. Вернее, не так, он подхватит ее на руки и, целуя, засмеется: «А чего же ты ждала? Молодой муж обязан внести супругу в их общий дом!» И Анна, смущенно улыбнувшись, затенит взгляд ресницами: «Как скажешь…» Будет только так – и не иначе, ведь она – его судьба. Столь трудно разглядеть ее в вихре ежедневных забот, но так просто – лишь только жизнь промелькнет перед глазами, сменяясь мраком небытия. Она – и есть его жизнь, его Анна… - Корф? – удивленный голос Репнина прервал череду мечтаний, и прекрасный образ любимой растворился в тумане неопределенности. – Чего подскочил ни свет ни заря? Владимир махнул рукой: - Еду в Петербург. - Зачем? – Князь, протирая глаза, застыл на последней ступеньке. – Да тебе еще пару недель лежать в постели, есть яблоки и читать Шекспира! Хозяин дома криво усмехнулся: - А почему… именно яблоки? - Да потому что уродили они в этом годе! – засмеялся Михаил, копируя интонации кухарки Варвары. - Стало быть, вчера тебе уж доложили об урожае? – Владимир застегнул последнюю пуговицу пальто. – Вынужден тебя огорчить: яблоки и Шекспир отменяется. Равно как и пребывание в Двугорском. По крайней мере, пока. Репнин слишком уж хорошо знал друга, чтобы не заметить, как в последнее время тот изменился, а, следовательно – сразу понял: не праздные развлечения, но чрезвычайно важное дело гонит Корфа, еще как следовало не оправившегося от недавнего ранения, в столицу. - Володя, - он подошел, пытаясь понять по выражению застывших серых глаз, что же снедает друга. - Тебе нужна моя помощь? Владимир помедлил. Он никогда и ни о чем не просил – даже если следовало бы. Он не нуждался ни в чьей помощи, но сейчас речь шла об Анне. Сейчас каждый день был на счету – и пренебречь дружеской рукой, предлагающей помощь, барон был не в праве. - Возможно, понадобится… - кивком головы он указал на диван, присел, стараясь не замечать, как где-то в глубине, в самом сердце заживающей раны проснулись ее черные демоны и напомнили о себе ноющей болью. Репнин выжидающе посмотрел на него: - Ну? В чем дело? - Видишь ли, Мишель, у отца была воспитанница, - немного помедлив, молодой человек в упор посмотрел на собеседника и уточнил, - крепостная воспитанница. Брови князя удивленно приподнялись: - Не та ли девица с русой косой, что вчера подавала мне ужин? Хороша! Барон поморщился: - Это Полина… Девушка, о которой я говорю, совсем другая. Я… - Владимир отвернулся, серый взгляд, скользнув по мебели, устало остановился на портрете Ивана Ивановича, но тут же отпрянул, будто обжегшись о него… Молодой человек вздрогнул. – Я женюсь на ней. - Но… - мысленно Владимир усмехнулся, наблюдая за другом. Пожалуй, все знакомые слова в этот момент застыли, так и не произнесенные, в горле князя. Все, кроме этого беспомощного многозначительного «но…» Барон поднялся и быстро произнес: - Ты, возможно, не можешь понять, как так случилось, что я решаюсь связать судьбу с бывшей крепостной? Ему ответом был растерянный взгляд. - В чем-то ты даже прав. Но я люблю ее – и не могу иначе. Я не властен что-либо изменить, да и никто из людей не может распоряжаться собственным сердцем. Мне плевать на мнение света, сплетни, укоры. Мне не у кого теперь просить благословения… Михаил, несколько придя в себя, недоуменно посмотрел на Корфа: - Владимир, но зачем?.. - Миш, мне, правда, жаль, что ты меня не понимаешь. Странно, что ты не интересуешься, зачем я рассказал о происхождении Анны. - И это тоже! – быстро встрепенулся князь. – Зачем ты рассказал мне, что она крепостная? Или хочешь в очередной раз доказать, насколько ты лучше меня? Его ухмылка могла бы показаться циничной, если бы Владимир не понимал, что Репнин растерян и подавлен – именно в таких случаях он прятался за чужой маской. - Прекрати, Мишель! – барон устало откинулся на спинку дивана. – Анна пропала, скорее всего, ее следует искать в Петербурге. Я боюсь, что не справлюсь сам, рассчитываю на твою помощь и полагаю, что ты должен быть посвящен во… все детали… Князь вздохнул: - Как не помочь другу? Я так понимаю, карета уже заложена? - Ты все верно понимаешь. – Владимир улыбнулся в ответ. – Можем ехать? - Хоть завтраком гостя накорми! – обиженные нотки в голосе Михаила смешались с горящими искорками в глазах. Уже почти выйдя из гостиной, Репнин повернулся, и его лицо озарила мечтательная улыбка: - Знаешь, Корф, а ведь мою возлюбленную тоже зовут Анной… Судорожно вцепившись побелевшими пальцами в бархат занавески на окне кареты, барон нетерпеливо вглядывался вдаль. Густой туман потихоньку рассеялся, и теперь взгляду открывались все более и более печальные картины поздней осени: полуголые деревья, уныло чернеющие на фоне низкого серого неба, сухая трава, покрытая первой изморозью, тонкий, почти незаметный лед, затянувший ночью лужи и придорожные рвы. Казалось, чуткое ухо даже отсюда, из кареты, улавливало едва слышный хруст ледяной корки под копытами лошадей. И с каждым этим слабым звуком в сердце Владимира всё сильнее и сильнее поднимался страх: вот так же безжалостно может растоптать многолюдный город его маленькую хрупкую Анну. «Девочка моя, где ты? Смогу ли я тебя найти, защитить? Успею ли? Не был ли вещим мой кошмар?!» - не находя ответов, Корф только сильнее стискивал в руке жесткую холодную ткань, еще сильнее – собственную волю, не на миг не разрешая себе засомневаться в благополучном исходе поисков. - Не переживай так! – донесся беззаботный голос Репнина. – Найдем мы твою… воспитанницу твоего отца. Хмуро взглянув на друга, Владимир снова отвернулся: - Отчего же? Говори, как есть. Мою бывшую крепостную, не так ли, Мишель? Князь замялся: - Я не то хотел сказать… Вернее, это неважно. Если ты считаешь, что… - Я знаю, что люблю Анну, а всё остальное – суета, далекая и чуждая… – барон вздохнул. – Ну вот, уже начинаю хандрить… Напрасно ты со мной поехал, Миш, собеседник из меня нынче никудышный. Молодой князь сдвинул плечами: - Ехать вперед мне тоже не было никакой необходимости. Если бы имелся хоть портрет этой самой… барышни… Анны Платоновой, я бы мог кое-что разузнать. Но так… - Портрета не оказалось! – Корф резко задернул занавеску, откинувшись на спинку сидения, и прикрыл глаза. – Возможно, Аня забрала его с собой, может, отец велел выбросить… Одно я знаю совершенно точно: мы обязаны ее найти. Как можно скорее. Репнин кивнул, кутаясь в воротник шинели: - Анна рассказывала, что на улицах Петербурга для молоденьких девушек много опасностей… Представляешь, я ведь раньше об этом совершенно не задумывался! - Не сомневаюсь… - Владимир усмехнулся. Не в меру наивный и слишком уж далекий от этих самый столичных улиц, его друг действительно едва ли понимал, какие опасности там подстерегают. - Что ты имеешь в виду, Вольдемар? – Михаил недоверчиво прищурился в ожидании ответа, но барон устало отмахнулся. - Ничего, Миш. Лучше расскажи о своей Анне. Кто она? Откуда? Как вы познакомились? - Она – самая прекрасная девушка на земле! – Репнин улыбнулся, пряча в уголках губ сладкий вкус сбывшейся мечты. – Мы встретились совсем случайно: я взял извозчика на Дворцовой, приказал гнать побыстрее, и тут под копыта лошади чуть не попал прелестный ангел с золотыми волосами! Владимир удивленно изогнул бровь: - Как так вышло? - У нее выпала из рук роза! – князь стал серьезным. – Она же цветочница. На ней было платье, такого же нежного цвета, как та роза в руке, а глаза… Друг мой, это самые необыкновенные глаза в мире! Наблюдая за Михаилом, Корф усмехнулся про себя: так ли сильно его чувство, как пышны цветистые фразы? - И ты ее, разумеется, спас? - Конечно! – Мишель был весьма горд собой. – А потом отложил все свои дела и пригласил ее в кондитерскую. - И девушка согласилась? – барон понизил голос, подмигнув приятелю. - Она сначала отказалась, и тогда я купил все ее цветы, бросил к ногам, - князь шумно вдохнул, - и она сказала «да». - И что же потом? - Она рассказывала о себе… О том, что живет у тетки, что родители давно умерли, что больше у нее никого нет. - Бедная… – Владимир посмотрел другу прямо в глаза. – Тебе не стыдно ее обманывать? - Не понимаю, о чем ты. Голос барона прозвучал немного устало: - Если не можешь ничего предложить порядочной девушке, отступись. Репнин мотнул головой, гоня прочь глупые ненужные советы: - Мы любим друг друга! И ведь… - он запнулся, - Анна всё понимает. И она не против… таких отношений… Поверь мне. Для девушки ее происхождения это предел мечтаний! - Не нравится мне всё это… - прокачав головой, Корф отвернулся и снова выглянул в окно. Ему действительно не нравилось, когда, говоря о любимой, отводят взгляд и неловко подбирают слова, когда честь – пустой звук, а бесчестье постыдно прикрыто заботой о своей семье, когда позорная судьба содержанки становится пределом мечтаний… *** - С приездом, барин! – пробасил старый лакей, с поклоном открывший двери городского особняка. – А мы вас и не ждали уж с войны. Блеснув холодом серых глаз, барон осведомился: - Это еще почему? - Так ведь Никита, конюх-то, как был здесь с поручением от Вашего покойного батюшки, так и говаривал, что известие пришло, что нет уже Вас в живых. - Известие о моей смерти? – Владимир насторожился. – И давно это было? - Да уж месяца два точно минуло… - отчеканил Степан, немного поразмыслив. - Раз так… - Корф шагнул в полумрак гостиной, – вели растопить камин и подать обед. И вот еще что…Барышня, Анна Петровна, не приезжала? - Никак нет-с, Владимир Иванович… – лакей помолчал, потом неуверенно добавил. – И Никита вот тоже, о ней всё спрашивал. Да только с прошлого лета не было ее здесь. А что, приключилось чего? - Ничего, ступай, Степан! – барон расстегнул и медленно, чтобы не потревожить уснувшую рану, стянул шинель, бросил ее на диван и подошел к роялю. Немые нынче, его черные и белые клавиши еще помнили прикосновение тонких пальцев, возрождающее из пустоты волшебство прекрасной музыки. Владимир расположился за инструментом и поднял крышку. Словно наяву, раздался в пустой гостиной нежный голос, а сердце заныло, истекая кровью, губы, задрожав, почти неслышно прошептали: «Ан-н-ня…» - с надрывом, горько и трагично, как пахнут желтые хризантемы, умытые холодным осенним дождем. Черт, снова эти хризантемы? Почему их запах преследует его, не давая свободно вздохнуть, почему воспоминания о них, так неразрывно связанные с Анной, болезненней, чем едва успевшая затянуться рана? *** Снова ничего… Уже в который раз – сухой ответ очередного городового: «Нет, о подобной барышне ничего неизвестно…» и безнадежность, острая, ледяная, заточенная стрела, пронзившая сердце, посмевшее верить в чудо. Владимир вышел из полицейского участка и тихо приказал кучеру: «Гони домой…» А сам медленно пошел по многолюдной осенней улице, и в этой толпе спутником барона Корфа было лишь одиночество, такое привычное, невзирая на шумные компании, в которых довелось пировать, на пылкие женские объятья, сладость которых довелось познать, несмотря даже на бездонные девичьи глаза, от которых сам, ветреный мальчишка, он отказался когда-то… А сейчас, возможно, слишком поздно что-либо менять… Неожиданный окрик извозчика разогнал горестные думы, Владимир тряхнул головой и осмотрелся: перекресток пестрел многоликой толпой, нарядные дамы, кутаясь в меха, улыбались галантным кавалерам, и даже солнце, забыв, что в городе властвует обычно хмурый ноябрь, приветливо улыбалось из-за туч. Снова в воздухе запахло горечью, и болезненной судорогой свело горло. Пытаясь понять, откуда же доносится этот едва ощутимый цветочный запах, Корф оглянулся: на тротуаре, у булочной, белокурая девушка продавала пышные хризантемы. Сердце застучало так быстро, что едва ли возможно было сосчитать его удары, дыхание остановилось, в глазах вспыхнула ярким светом слепящая радость, когда, убрав с лица непослушный локон, девушка-цветочница протянула букет очередному покупателю. Не разбирая дороги, барон бросился к ней, и с грохотом проезжающей кареты смешался его приглушенный крик: - Анна!!! Многоликая пестрая толпа разделила их всего на один короткий миг, но этого времени хватило, чтобы, весело помахав рукой, к девушке подбежал молодой человек, прикоснувшись поцелуем к озябшим рукам, хитро улыбнулся и широким жестом пригласил красавицу к своей карете. Владимир застыл, и всё вокруг перестало существовать: это его лучший друг, так бесцеремонно обнимая за плечи ЕГО мечту, помог ей сесть в экипаж, запрыгнул следом, крикнув что-то кучеру. «Мою любимую тоже зовут Анна…» - слова, почти ничего не значившие недавно утром, в просторной гостиной, сейчас звучали приговором счастливому будущему, о котором Корф едва ли не каждую минуту грезил последнее время. Анна с Мишелем… Она любит его, иначе не приняла бы его чувство. Ну почему же, почему именно ТАК сложилась жизнь? Он готов мир бросить к ее ногам, а Репнин ясно дал понять, что никогда не предложит девушке что-либо, кроме незавидной судьбы содержанки. И всё же она любит… Как бы сильно не страдал, как бы горячо не мечтал, барон никогда не сможет растоптать ее чувства – теперь не сможет… Когда-то давно, повысив голос на белокурую малышку, застывшую среди горько пахнущих осенних цветов, он сам сделал первый роковой шаг от своей любви, потом бессчетное количество раз отталкивал ее, убегая, и только во сне пытался вернуть и догнать. Всё должно было случиться не так, абсолютно всё! Прекрасный город с его высокими домами, дворцами и парками, с его рекой, манящей своим холодом и величием, закованной в гранитные берега, превратился в серую неприглядную громаду, окружающую со всех сторон, не дающую свободно вздохнуть. Безумно захотелось снова почувствовать ослепительно чистый горный воздух… Да, он вернется туда, на Кавказ… Как только поправится после ранения… Владимир криво усмехнулся: а надо ли столько ждать? Он же не геройствовать туда едет, а… Устало вздохнув, поручик Корф поднял глаза: ноги сами принесли домой, пока память терзалась мучительными воспоминаниями, а разум строил планы на ближайшее будущее. Еще никогда в роскошной столичном особняке не было так пусто, еще ни разу не звенела в ушах невозможная тишина. Подойдя к высокому зеркалу, Владимир встретился глазами с незнакомым ему человеком – тем самым, в кого превратила блестящего офицера его потерянная навеки, неразделенная, так и оставшаяся неоткрытой любовь… *** Она стояла, настолько прекрасная и необыкновенная, что казалось, будто в окна гостиной потоками лился солнечный свет, хотя на улице по-прежнему властвовали частые осенью туманы. В комнате было тепло, уютно, мягкий диван манил возможностью присесть и позабыть накопившуюся за день усталость. Но ей было неловко – как всегда. Анна обвела взглядом знакомые предметы, на мгновение задержавшись на портрете молодого офицера в мундире поручика. Стоящий рядом мужчина, улыбнувшись, гордо вскинул подбородок: - Отец заказал его, когда я вернулся с Кавказа. - Вы тоже были на Кавказе? – глаза девушки блеснули как-то странно, Михаил не понял, радостью, восторгом или чем-то иным. - Да, разумеется. А почему… тоже? – он ревниво нахмурился, - в Вашей жизни уже встречались кавалеры, геройски воевавшие там? Отвечайте же, мадемуазель! Своим полустрогим, полушутливым тоном князь Репнин хотел развеселить девушку, но она лишь отвернулась, хрупкие плечики поникли, словно увядшие от холода последние цветы. - Нет… - ее нежный голос прозвучал как-то измученно, как-то отчаянно дрогнул. - Кавалеры… не встречались… - Вот и славно! – молодой человек подал красавице бокал, до краев наполненный вином, и чуть ли не силой усадил ее. – Выпей, Анечка, а то совсем замерзла! С этими своими цветами… Недовольно проворчав еще что-то, Михаил налил вина себе, присел рядом и продолжил: - Я давно говорю: одно только слово – и тебе больше не придется жалким голосом просить прохожих купить букет! Девушка выпрямилась, отставляя бокал: - Я не милостыню у храма прошу, а честно зарабатываю себе на жизнь! - Речь ведь не об этом… - немного остыв, князь взял в руку и сжал ее тоненькие пальчики – Я… люблю тебя, Анна. Мы любим друг друга. И я считаю… - Что слыть содержанкой благородного офицера – труд более достойный, чем продавать цветы на набережной? – Анна продолжила за него и горько усмехнулась. – Наверное, так и есть… - Ну, прости, что не могу предложить тебе ничего больше! Ты же знаешь, Аня… - Я знаю, - девушка торопливо прикрыла его рот маленькой ладошкой, - всё знаю. Вы были так добры ко мне, Михаил Александрович, и к моей бедной тетушке… Я вам очень благодарна, Миша, когда-то, наверное… - Подожди! – Репнин тряхнул головой, - при чем здесь благодарность? Мы же любим друг друга! Ты сама мне говорила об этом! Синий взгляд потух, опустив глаза, она прошептала: - Да… Я… люблю… Вас… Миша… Вошедший лакей доложил о срочном письме из дворца, и князь Репнин, пробежав глазами по ровным строчкам, поспешно собрался. - Простите, Анна, но у меня дела! – он вежливо склонил голову и почти не слышно, так, чтобы поняла она одна, прошептал. – Ты же не уедешь? Дождешься меня? Девушка кивнула, робко улыбнувшись в ответ: - Буду… - она коротко ответила на требовательный поцелуй и отвернулась, - Миша, Вас… тебя… ждут, наверное… А потом грустно смотрела ему вслед, и не замечала, что плачет, что слёзы уже ручьями текут из глаз, растворяя глупые девичьи мечты в жестокой реальности. *** - Доложи князю, что я желаю его видеть! – высокий темноволосый гость, смерив слугу хмурым взглядом, нервно барабанил пальцами по гладкой поверхности стола. - Так, господин барон, Михаил Александрович уехали-с. Во дворец, совсем недавно! - В Зимний? – Владимир понимающе кивнул, - хорошо, тогда я заеду попозже, передай князю, что к вечеру. Ясно? - Так точно-с, господин барон, - отчеканил слуга, потом его взгляд хищно сверкнул из-под густых бровей. – Барышня дома, может, ей чего передадите? Рука сжалась в кулак, в крови закипела бешеная ярость. Корф и сам не понял, как, побледнев от гнева, не схватил этого мерзавца, посмевшего таким тоном говорить о его Анне. Наверное, это и остановило офицера: Анна больше НЕ его, она никогда ему не принадлежала и теперь, увы, никогда не будет. Но только бы ее увидеть, одним глазком взглянуть – и броситься назад, в самое пекло боев! Собравшись с силами, он медленно кивнул: - Да… Позови… барышню… - Как прикажете, - лакей услужливо поклонился и исчез, через пару минут послышались легкие шаги, и, наполняя весь мир своими хрустальными переливами, в гостиной особняка Репниных раздался тихий голос Анны: - Простите, сударь, не знаю, чем могу Вам помочь… Девушка во все глаза смотрела на гостя, отвернувшегося к окну, словно в несбывшихся снах, она видела, как он медленно поворачивается, как до боли знакомым жестом отбрасывает со лба растрепанные волосы, как ледяной водой холодного серого взгляда окатывает ее с ног до головы. Сердце оборвалось, вмиг отказавшись биться, на губах так и застыло почти не слышное: - Владимир… Иванович… - Сударыня… - он быстро подошел, с наигранной вежливостью поцеловал ее руку и ухмыльнулся. – Не ожидал Вас здесь увидеть… Для меня это… сюрприз… Впрочем, довольно приятный. Счастлив, что Вы, покинув родной дом, нашли ему достойную замену. - Вы же ничего не знаете! – появившаяся, было, в синих глазах теплота сменилась вежливой учтивостью. – Князь Репнин был очень добр ко мне в то время, когда все отвернулись. Почти все… - Да, князь Репнин – тот еще благодетель! – Владимир запнулся, пытаясь удержаться, успокоиться, хоть как-то обуздать себя, но все попытки рассыпались прахом, стоило лишь представить Анну в объятьях Михаила. Слава Богу, что князя не оказалось дома. Что Владимир действительно не видел ЭТОГО, иначе сердце разорвалось бы в тот самый миг. Поручик резко развернулся к двери, и уже там его догнало произнесенное со всхлипом: - Ваш батюшка выгнал меня… Что мне оставалось делать? Барон повернулся на каблуках и отчеканил: - Искать милости благородного князя! Что же еще? – он помолчал, пытаясь подавить еще одну ослепительную вспышку то ли гнева, то ли ревности. – Ну… и что Вы позволили своему… благодетелю, сударыня? Владимир, прищурившись, склонил голову. Девушка испуганно взглянула на мужчину, замершего в ожидании ответа, и отвернулась: - Не думаю, что Вы в праве требовать от меня… - Ошибаетесь! Я в праве! – он сделал несколько шагов, оказавшись почти вплотную к ней. Едва уловимо, почти неслышно от ее золотистых волос пахло горькими хризантемами. Всё верно: не сладостью царственных роз, не полевой свежестью чистых ромашек, а именно так, горечью, осенью, пахнет его любовь… Трагическая в своей неразделенности, грешная в своей необузданности, смертельная – как рана в сердце, и не избавиться от этой любви, словно от пули, застрявшей в теле, - так с ней и хоронят погибшего солдата… От этой нечаянной близости по телу разливалась горечь – и она отравляла душу, и без того измотанную ревностью. - Простите, – барон мотнул головой, - я пойду, а Вы передайте Михаилу… Александровичу, что я… Впрочем, ничего не надо говорить. Прощайте, Анна. Девушка смотрела ему вслед, моля Господа об одном: дать ей сил не разрыдаться сейчас, пока Владимир еще в гостиной. Вот он подошел к двери, застегивая на ходу шинель. Вот остановился, замерев на пару мгновений, не оборачиваясь, нажал дверную ручку. Вот скрипнули петли, и откуда-то донесся заливистый смех служанок. И впору было выть от безысходности, и безумно хотелось упасть ему в ноги, бить поклоны, как в церкви перед ликами святых, умолять забрать ее отсюда, потому что она не может, не хочет оставаться в этом доме, потому что видеть не в силах человека, предложившего ей такую гнусность, потому что… Слишком много всяких причин, по которым Анна хотела бы сейчас уйти с сыном своего бывшего барина. Да только гордость не позволяла просить его о милости. Не позволяла рассказать о том, как, изгнанная из дома, который с детства привыкла считать родным, она оказалась в столице практически без денег. Как, перебиваясь с хлеба на воду, по счастливой случайности встретила добрую старушку, приторговывающую цветами, и стала жить у нее. Как однажды в дождливый вечер Лукерья Никитична вернулась домой с жаром, и девушке пришлось самой продавать букеты на набережной у Невы, кутаясь в легкую шаль и прибрежные туманы. И как потом однажды, будто принц из сказки, появился молодой офицер, благородный князь, спасший сначала добрую тетушку Лукерью, оплатив ее лечение, а потом и саму Анну, попавшую в руки к негодяям! Увы, очень скоро она поняла, что Михаил не так уж и благороден: неожиданное открытие произошло в тот самый день, когда спаситель, дерзко обняв тонкий стан, потребовал от красавицы благодарности. Вернее нет, не потребовал, он попросил – подарить ему один поцелуй. Но Анна всё поняла без лишних слов. Поняла и молча приняла это. Ведь кто она? Бывшая крепостная, едва ли имеющая право мечтать о чем-то большем, воспитанная фальшивой дворянкой, с сердцем, навеки отданным тому, кого уже не вернешь. Пусть хоть так, в благодарность она составит счастье человека, столько сделавшего для нее. И Анна открылась этой любви, придумала чувство – не для себя, для Миши, чувство, приправленное горечью незаметно накатившей осени. И каждый день, просыпаясь, она твердила себе побледневшими губами: «Я люблю Михаила, люблю, люблю…» И тут же где-то в глубине души отзывался насмешливый знакомый голос: «Кому ты врешь, Анна? Ты любишь только меня…» «Только тебя…» - рыдая, вторила она, а первые желтые листья падали с деревьев и, затейливо кружа в потоках ветра, смеялись над ее глупыми слезами… Да разве могла Анна сейчас обо всем этом рассказать? Она никогда не станет оправдываться перед человеком, не знавшим к ней ни капли жалости даже тогда, когда они были детьми, упрямо твердившим ей, что она никто, что пустышке не стать бриллиантом! Тяжелая дверь закрылась. Тишина обняла за плечи – тоскливая и ледяная, пронизывающая тело холодом. А впрочем, какая теперь разница? Разве может она остаться в этом доме? ТЕПЕРЬ – ни на миг! Удивляясь, что так и не капнула из грустных глаз ни одна слезинка, девушка направилась в библиотеку, где лежала у камина ее осенняя накидка, и даже не обратила внимания на вновь открывшуюся вдруг дверь. - Анна! – немного растерянный, голос Владимира Корфа застал ее врасплох. Она обернулась, не в состоянии скрыть предательской дрожи, и встретилась с его взволнованным взглядом. - Анна, собирайтесь. Вы едете со мной. – Тон мужчины не оставлял ни малейшего сомнения в том, что всё уже давно решено – окончательно и бесповоротно. - Но… Я не… У меня… здесь… - Мне неважно, что там у вас с…Репниным, - отчеканил барон, не слушая ее растерянный лепет, - собирайтесь, и всё! Он отвел глаза, не успев заметить, какой радостью озарилось бледное лицо девушки. Пытаясь взять себя в руки, Анна тихо произнесла: - Я только хотела сказать, что у меня нет здесь ничего. Одна накидка, я в ней сегодня приехала… Я… я сейчас! Изо всех сил стараясь не бежать слишком быстро, не показывать посторонним недобрым взглядам своей души, сияющей безграничным счастьем, она оделась и тут же вернулась в гостиную. Владимир по-прежнему стоял посреди комнаты, ожидая ее, серые глаза так же были прищурены, выдавая легкое раздражение. Но это всё было неважно, попросту не имело значения… - Владимир Иванович, я… Он взглянул, наконец, на девушку и едва заметно улыбнулся: - Вы готовы? – удовлетворенно кивнул, услышав тихое «да», и протянул ей свою руку. – Тогда поехали. *** Этот дом тоже был родным – не таким, как далекое поместье, но всё же здесь она когда-то была счастлива, играя на рояле, читая в мягком кресла у камина или любуясь вечерними огнями из окна своей спальной. Барон вошел вслед за нею и устало сбросил шинель. - Полагаю, Вы помните, где находится Ваша комната. Я велю подать ужин через полчаса. Анна с благодарностью взглянула на молодого человека, но вдруг помрачнела: - Владимир Иванович, я не могу оставаться здесь… - Почему? – в его голосе промелькнуло удивление. Было в этих словах еще что-то – не то боль, не то разочарование – девушка не поняла, но тут же торопливо объяснила: - Ваш отец выгнал меня. И не думаю, что он будет рад, если узнает… - Не беспокойтесь, Аня, - Владимир подошел и взял в руки ее хрупкие плечи, отчего нежное лицо девушки вмиг залилось румянцем, а глаза вспыхнули, как первые звездочки на темнеющем небосклоне. - Вы так добры… - дрожь, пробежавшая по телу, застыла в голосе, - но я совсем не хочу, чтобы потом… - Вы не поняли, - глаза офицера наполнились грустью, он хмуро взглянул на портрет старого барона, строго наблюдающего из золоченой рамки за происходящим, - отец уже никогда не сможет навредить Вам. Он умер. - Умер?... – Анна прижала ладошку к губам, испуганно взглянув на Корфа, потом отступила на несколько шагов назад. – Но… когда? Как это произошло? Владимир присел на диван, закинув ногу за ногу, сплетя пальцы на коленях. - Незадолго до моего возвращения с Кавказа. Карл Модестович уверял, что у него в последнее время часто шалило сердце. Видать, обо мне беспокоился… При всем желании, он так и не смог сдержать горькую кривую усмешку. Как ни странно, Анна тоже улыбнулась, грустно вздохнув: - Вы правы… Беспокоился… Куда уж сильнее?! Всё волнение и тревоги сегодняшнего дня, принятое решение, выстраданное болью сердца, которое едва не сломало всю ее жизнь окончательно, возвращение Владимира, о котором уже и не мечтала, избавление от навязчивой любви безразличного ей человека, к которому не могла испытывать ничего, кроме благодарности, - всё это камнем легло на плечи и придавило к земле. Покачнувшись, Анна присела рядом с бароном, и он, взволнованно ловя ее взгляд, прикоснулся к прохладной руке: - Вам нехорошо? Она отрицательно покачала головой. - Мне нужно домой, господин барон. Это… далековато отсюда. Я могу воспользоваться Вашим экипажем? Владимир недоуменно взглянул на нее: - О чем Вы, Анна? – бархатный и спокойный всего несколько минут назад, теперь его голос прозвучал жестко. – Ваш дом здесь! - Но Лукерья Никитична, женщина, у которой я живу, она будет волноваться, очень. – Не смея поднять глаза, девушка притихла в ожидании его ответа. Что он скажет сейчас? Отпустит? От этой мысли сердце забилось испуганно и часто: та скромная квартира хорошо известна Михаилу, и если он решил выяснить, куда ушла Анна, то наверняка станет искать ее там. Словно в ответ на ее скрытый страх, барон спокойно произнес: - Не стоит никуда ехать. Я думаю, этой женщине достаточно будет весточки от Вас, с заверениями, что всё хорошо. Вы согласны? Владимир удивился тому, насколько поспешно и радостно закивала девушка. До боли, щемящей в каждой клеточке, захотелось прижать ее сейчас к себе и целовать, пока хватит дыхания – у него, у нее, пока хватит голоса, шептать о том, как сильно и давно, как преданно и верно он ее любит. Сидеть рядом с ней – вот так, почти прикасаясь, вдыхая тот же воздух, что и любимая, смотреть в ее глаза и теряться в синеве взгляда – еще вчера он боялся помыслить об этом, мотаясь по городу в поисках пропавшей девушки! Еще сегодня днем он уже и не мечтал об этом, прощаясь с жизнью из-за того, что Анна любит Репнина. А сейчас мрачные помыслы отступали, и робкая, трепетная, почти ничем не подкрепленная надежда приходил на смену отчаянью. - Анна, - позвал он, и девушка подняла свои чудесные глаза, - скажите мне, только честно… - Вам я не лгала, никогда… - грустный вздох сорвался с девичьих губ, - только Вы мне все равно не верили… Не верил, это правда. Боялся поверить, безумно страшился, что, околдованный ее голосом и взглядом, забудет честь и гордость, падая к ногам крепостной. Разумеется, он попросит прощения, но только не сейчас! Сейчас ему важно знать: - Вы любите Мишеля? - Что?... – синий взгляд наполнился непониманием, обидой, болью, и эта же боль отразилась в серых глазах молодого барона: - Любите… - это был уже не вопрос, утверждение, с трудом вымолвленное непослушными губами. Тем неожиданнее прозвучал ее ответ, почти крик: - Нет!!! Я не люблю его, я никогда его не любила! - Но, позвольте, тогда почему?.. Она не дала ему договорить, выбежав из комнаты, на ходу смахивая со щек струящиеся солеными ручейками слёзы. Откинувшись на спинку дивана, Владимир прикрыл глаза; она убежала в свою комнату, не к этой неизвестной тетушке, естественно, не к Репнину, а просто ей нужно побыть одной. Корф улыбнулся одними уголками губ и беззвучно прошептал: «Отдыхай, моя хорошая… Я распоряжусь, чтобы ужин принесли в твою спальню…» Впервые за столько ночей не тревожили кошмары, пропитанные соленым привкусом слез. Впервые за столько дней не хмурое осеннее небо, а яркое солнышко разбудило хрупкую белокурую девушку. Отгоняя туманные утренние сновидения, Анна потянулась в кровати и засмеялась. Дома! Наконец-то она вернулась домой, вошла в особняк под руку с Владимиром, оставив позади одиночество и отчаянье последних месяцев. Еще вечером, кутаясь в одеяло и смахивая слезы, она не верила, что это всё на самом деле, сегодня боялась открыть глаза и понять, что просто видела чудесный сон. Да только это правда. Правда!!! Хотелось петь, танцевать от внезапно захлестнувшего счастья, хотелось порхнуть в это необычайно высокое, ослепительное небо маленькой птичкой, собрать солнечные лучи в венок и осветить каждую черточку знакомого лица – и согреть вечно холодные серые глаза… Хотелось подойти к Владимиру, обнять его за шею, прижавшись всем телом, и забыть обо всём в его руках… Анна наспех оделась, выбрав одно из своих старых платьев, сбежала вниз и замерла: сегодня даже гостиная, намедни показавшаяся немного мрачной, вся сияла, как будто она вспомнила и девушку, и ее хрустальный смех, и легкие прикосновения рук. А голос? Помнит ли роскошный столичный особняк ее голос? Присев на краешек стула, красавица открыла крышку рояля и прикоснулась к клавишам. «Ну, скажите, вы вспоминали меня? А он?.. ОН вспоминал?...» Не дождаться ответа от немых холодный клавиш. Зато можно, проводя по ним маленькими пальчиками, будто по волшебству наполнить дом божественными звуками музыки… Подхваченный прекрасной мелодией, романс полился сам собой, слетая с губ: Сей поцелуй, дарованный тобой, Преследует моё воображенье… И в шуме дня, и в… Дверь хлопнула, и Анна вздрогнула, прервала игру и, быстро поднявшись, замерла… - Что же Вы прекратили петь, сударыня? – искаженный злобой, этот голос нисколько не походил на мягкий, привычно ласковый тон князя Репнина. Медленно, как в зыбком мареве утреннего тумана, белым покрывалом укутавшем набережную, растворяющем всё услышанное и увиденное, отдаляющем его, Анна развернулась и встретилась взглядом с Михаилом. Как же она испугалась этого чужого, незнакомого человека! Князь криво усмехнулся – но даже эта горечь в лице выглядела как-то фальшиво. - Молчите? Уже успели забыть брошенного поклонника? - Михаил Александрович… - девушка, отгоняя страх, шагнула ему навстречу. Она теперь у себя дома, а не в гостях у человека, без воззрений совести предложившего ей постыдную участь. – Миша, я уверяю Вас, что… - Довольно! – рявкнул Репнин, грубо хватая ее за руку. – И чем только Вас купил этот Корф, что после нескольких минут знакомства Вы поехали с ним, хотя меня отталкивали, невзирая на оказанную поддержку? - Отпустите меня!.. – нежный голосок прозвучал так жалобно, что Михаилу стало мерзко от собственных действий. Но ревность, зависть, злость, клокотавшие в крови, взяли верх. Пристало ли ему, благородному князю, чуть ли не на коленях вымаливать благосклонность простой цветочницы, смирять своё желание, чтобы потом его друг, его лучший друг лишь пальцем поманил – и она тут же убежала с ним?! А барон-то хорош: еще совсем недавно рассказывал о вечной любви к невесть какой дворовой девке, а сам… - Нет уж, пойдемте со мной, мадемуазель! – нарочито грубо встряхнув Анну, Репнин потащил ее к выходу – упирающуюся и дрожащую, из последних сил сдерживающую слезы. - Что здесь происходит? – голос Корфа прозвучал, словно гром небесный, по обыкновению своему спутал все планы. - Владимир! – Михаил отпустил девушку, - сейчас ты мне объяснишь, почему это… Договорить князю не удалось: соперник вмиг оказался рядом, и в глазах потемнело от удара. Пошатнувшись, молодой человек неловко схватился за спинку дивана, но тут же последовал еще один удар, потом крепкие руки схватили его, изо всех сил тряхнув, отбросили к стене. - Корф, ты сошел с ума! - едва придя в себя, Михаил тут же оттолкнул противника. Мимо воли его рука вцепилась в раненное плечо, и барон отступил, борясь со слабостью, чернотой наступающей со всех сторон. Единственным, что еще удерживало его, не разрешая сдаться на волю бессилия, были мысли об Анне. Казалось, что стоит лишь на мгновение показать свою слабость – и бывший друг, превратившийся, словно в кошмарном сне, в заклятого врага, отберет ее, маленькую испуганную девочку. А этого Корф не мог позволить ни за что! - Если ты еще хоть раз прикоснешься к Анне, я убью тебя… - прохрипел Владимир, сверкая сталью, его взгляд остановился на утирающем кровь Репнине. – Убирайся отсюда! Вон!!! Он не стал дожидаться, пока князь направится к выходу, снова схватил его и вытолкал в дверь, с силой захлопнул ее и только потом, сжав кулаки, спустился по стене, не в силах больше вынести лавиной накатившую боль. Анна метнулась к своему спасителю, в ужасе пытаясь понять, что же произошло, - ведь Михаил едва ли успел ударить слишком сильно. - Владимир… - она упала на колени рядом с ним, прижимаясь к барону, - Володя, что с тобой? Володенька?! Она гладила его по бледным щекам, по растрепавшимся черным волосам, обнимала за шею, звала по имени, враз позабыв обо всех условностях, о прошлом и, возможно, будущем непонимании. Девушка немного отстранилась, только когда с его губ с тихим стоном слетело ее имя: - Аня… Ты здесь? – молодой человек открыл глаза, пытаясь рассмотреть в неясных, расплывающихся линиях ее взгляд. – Аня, всё хорошо? Он ничего тебе не сделал? - Нет… - она медленно покачала головой, стирая слезы, - со мной всё хорошо. А… Вы как? - Пустяки, - он небрежно отмахнулся, - рана дала о себе знать, не более. - Вы ранены? – Анна всполошилась, быстро поднимаясь, - я сейчас позову слуг, Степана, кого-то помочь! Вам нельзя вставать, Владимир, умоляю!!! - Не надо, - Корф поднялся, сделал несколько неуверенных шагов и тяжело упал на диван. – Здесь отдохну, и всё пройдет. Он поднял глаза на девушку, испуганно замершую рядом. Скрестив руки на груди, она не сводила с него благодарного взгляда. Впрочем, в какое-то мгновение Владимир мог бы поклясться, что увидел в нем вовсе не благодарность, не жалость и даже не сострадание! Но слишком уж невероятным было такое предположение, и ее срывающийся голос, зовущий его по имени, вполне мог послышаться среди струящейся в теле острой боли. Ведь он так мечтал об этом в последнее время… Анна потупила взгляд, боясь, что ее чувства, сейчас мятежно вскипевшие в душе подобно летнему урагану, слишком заметны и понятны. И что барону, покорившему столько женских сердец, не составит особого труда увидеть их, прочесть свою бывшую крепостную, как открытую книгу, а потом… Что потом? Анна не могла этого даже предположить. Вся ее уверенность в том, что молодой барин и думать забыл о ее существовании, разбилась только что с оглушающим звоном, когда Владимир, не думая о себе, вырвал ее из рук Репнина. Значит ли это, что она ему… небезразлична? Ну, хоть самую малость, чуть-чуть? Знать бы, что его сейчас тревожит, отчего, зажмурившись, он хмурится и стискивает зубы? Господи! Ему же до сих пор… Анна несмело опустилась рядом с ним: - Владимир, Вам… больно? – ей показалось, что всё произошедшее с ними в это утро дало ей право, вечное и безоговорочное, отбросить привычные «Владимир Иванович», «барин» или сухое «сударь». По-прежнему не открывая глаз, поручик еле заметно улыбнулся: - Нет, уже нет. Мне… было больно, когда я… не застал Вас дома, Анна. Когда мне стало известно о смерти отца, и не с кем было разделить горечь утраты. - Утраты… - ее голосок прозвучал тихо и прозрачно, словно эхо в дрожащем воздухе летнего утра. – Увы, не я приняла решение уехать… - вымученно произнесла девушка и отвернулась, не желая, чтобы молодой барон увидел, как ее черты перечеркнула… Ненависть? Злость? Она не смогла бы выразить словами, что чувствовала сейчас к своему бывшему доброму барину и бывшему заботливому опекуну Ивану Ивановичу Корфу – после всего того, что произошло… Немного собравшись и успокоившись, отбросив воспоминания, Анна снова повернулась к Владимиру: - Вы были ранены… На Кавказе? Когда он утвердительно кивнул, красавица вздохнула: - Нам тогда пришло письмо, что Вас, что Вы… - Погиб? – молодой человек, уже окончательно справившись с болезненным приступом, криво усмехнулся. – Я остался жив, вопреки всем обещаниям докторов. Никто не верил, что я поправлюсь, потому, наверняка, и отправили домой извещение о моей смерти. Анна, - он бережно взял руку девушки в свою, - расскажите лучше, почему отец… приказал Вам покинуть поместье? - Он… а я… просто… - смущенная и взволнованная, она отвела взгляд, высвободила свою руку и несмело произнесла. – Иван Иванович был мною очень недоволен… Владимир недоуменно приподнял бровь. - Что вы имеете в виду? - Я… не могу сказать… сейчас… - ее слова были почти неслышны – так тихо ответила Анна. Только переведя тему разговора, она немного повеселела: - А доставили ли вчера записку Лукерье Никитичне? - Разумеется, Митрофан снес весточку ей и передал мне, что она рада за Вас. Слишком горькой была застывшая на губах улыбка: - Наверняка, тетушка думает, что я… осталась у Михаила… Напоминание о Репнине обоих ранило в самое сердце. Анна отговорилась делами и покинула гостиную, спасаясь и от своих ужасных воспоминаний, и от невыносимой близости молодого барона. А он, вновь почувствовавший на губах ядовитый привкус ревности, не стал ее ни останавливать, ни догонять. Пышные цветы, только принесенные, еще хранящие на лепестках холод петербургских осенних рос, дурманным ароматом наполняли комнату. Такие красивые. Такие чужие… Сравниться с их великолепием может только роскошь дворцов, бесценными бриллиантами вплетенная в этот город. Совсем недавно, прибыв в столицу, девушка и помыслить не могла, что ее изгнание закончится сбывшейся мечтой – возвращением молодого барона. Владимир всегда был ей бесконечно дорог: в детстве, восторженно наблюдая за барчуком, Аня искала его дружбы, потом, повзрослевшая, безропотно сносила колкости и хмурый взгляд, наконец, с достоинством приняв его неприязнь, лишь издалека смотрела на него, дерзкого и гордого, уже понимая, что пропала. О, как она боялась появившегося в душе мучительного чувства, как пыталась избавиться от него, приказывая себе вновь и вновь забыть, не думать, не грезить о нём! Это почти удалось, возможно, Анна преуспела бы в этом, если бы не злосчастная ссылка на войну. Снова, во второй раз, теперь туда, откуда не возвращаются почти никогда! Случайно услышав разговор Владимира с отцом накануне своего отъезда, крепостная воспитанница барона Корфа проплакала всю ночь – и с этими горькими, колючими слезами пришло понимание того, как сильно и беззаветно она его любит. И что будет любить всегда. И что не сможет отдать своё сердце кому-либо другому. Отвергнутая им, отброшенная, униженная тысячи раз – она не надеялась на взаимность, единственно лелея в сердце хрупкую мечту видеть его и слышать его голос. Пусть даже он снова, резко развернувшись, скажет ей, как тогда в оранжерее: «Уходи прочь!» Она уйдет, как всегда уходила. Как научилась за долгие годы жизни возле него… Все надежды разбились о гранит могильной плиты – той самой, под который был похоронен молодой поручик. Даже сейчас, зная, что Владимир жив, красавица вздрогнула от пережитого ужаса, вспомнив, как расплылись перед глазами скупые строки: «Геройски погиб… Будет похоронен… Боевые награды будут присланы позже…» - Неправда, - тихий шепот сорвался с побледневших губ, - Он жив! Теперь я знаю это… Подхватив пышные юбки, девушка метнулась вниз. Только бы он был там: прикоснуться к нему всего на миг – и эти запоздалые ненужные боле страхи отступят, оттесненные реальностью. - Господин барон в библиотеке… - растерянно сообщила горничная, с удивлением поглядывая на взволнованную барышню. – Велел не тревожить. - Я только на минутку… - стук сердца отозвался во всем теле мелкой дрожью, но рука уверенно нажала на дверную ручку. - Владимир, простите, Вы очень заняты? Корф вскинул голову и, изумленно глядя на вошедшую девушку, поднялся, что-то поспешно пряча в карман сюртука. - Анна? Заходите, прошу Вас…- Его голос прозвучал необыкновенно ласково, завораживая и опутывая неопытную девушку прозрачными сетями, мягкими, словно бархат. – Вы так бледны… Всё ещё боитесь, что Репнин вернется? - Уже нет, - она робко улыбнулась, с каждым новым вздохом и взглядом снова и снова уверяясь, что перед ней живой человек из плоти и крови, а не бестелесное видение из ее грешно-трагичных снов. Барон согласно кивнул: - Это правильно. Здесь Вам нечего бояться, Анна. Вы в своем доме, и я… - запнувшись на миг, Владимир отчаянно пожалел, что, поддавшись ревности, так испугал свою любимую в особняке князя. Ведь теперь едва ли она поверит пылким признаниям. Да и нужны ли сейчас Анне эти слова? Едва избавившись от одного поклонника, чувствовать себя обязанной за это избавление другому?.. Синие глаза Анны, сверкающие в ярком пламени горящих свечей, мерцающие, словно поверхность моря лунной ночью, перехватили его тоскливый взгляд. - Что… Вы? – она подошла совсем близко. Лишь протянуть руку – и пальцы дотронутся до жесткой ткани его сюртука. - Я… я всегда смогу за Вас постоять, Анна. – Пряча по обыкновению истинные чувства к ней, сегодня – за уверенностью и спокойствием, за легкой насмешкой и сожалением, барон шагнул в сторону. – Ведь мы не чужие друг другу… («Ну что же ты так смотришь? Что же стоишь так близко и дышишь часто-часто? Почему не поймешь, что сводишь меня с ума? И всегда сводила!») - Когда-то мне казалось, что навязанная Вашим батюшкой в названные сестры, я была лишь обузой…(«Отгони меня, снова оттолкни презрительным взглядом! Или подпусти ближе – ведь ещё минута, и я сама брошусь к тебе, теряя голову, ища твоих поцелуев и объятий! Неужели ты не понимаешь, что сводишь меня с ума?! И… всегда сводил…») - Не стоит вспоминать – в те дни я был просто мальчишкой. Я изменился, Анна! («Ты тому виной, это ты меня изменила, любимая…») - Всё в мире непостоянно, времена меняются, и мы меняемся с ними… («В те дни я была слишком юна и глупа, иначе поняла бы, рассмотрела, не отпустила тебя никогда, любимый…») За окном застыли сумерки, на лицах молодых людей – умиротворенная улыбка смешалась с горечью осенних цветов, так грустно пахнущих в озаренной свечами комнате. Зябко вздрогнув, Анна подошла к книжному шкафу, вытащила томик Шекспира и, не глядя, открыла. - Желаете почитать? – тут же осведомился барон. – Раз так, я Вас оставлю и распоряжусь насчет ужина. Горячие губы прикоснулись к прохладной коже, и красавица затенила взгляд ресницами, еле слышно прошептав: - Вообще-то… я хотела справиться о Вашем самочувствии. Вам ведь стало дурно утром в гостиной! - Не тревожьтесь, ранение уже почти не напоминает о себе. А мне… следовало просто лучше держать удар и внимательно следить за теми, кто вокруг… - Михаил Александрович – Ваш друг, - девушка поникла, - и мне очень жаль, что вы поссорились из-за меня. - Не стоит жалеть об этом, уж тем более теперь. – Взгляд Владимира снова похолодел, а голос сделался низким и резким, будто отдаленные раскаты грома в полночной тишине. – Прошу прощения, но мне надо идти! Звук его шагов уже давно растворился в вечернем сумраке коридоров, но в мыслях Анны он еще долго раздавался гулким эхом. Ужинать ей пришлось одной: сославшись на усталость, Владимир отправился спать гораздо раньше привычного срока. Северная ночь опустилась на город, дыша почти зимней стужей, и это ледяное дыхание окутало особняк, наполняя тревогой сердце маленькой золотоволосой девушки. Ворочаясь на мягкой перине, как на жестком волоке, от мрачных мыслей, Анна то погружалась в мутное марево, не дающее успокоения и не смывающее усталость, то снова просыпалась, всматриваясь в неясные очертания предметов, выхваченных из тьмы тусклым огоньком свечи. Как он там? Не болит ли его растревоженная рана? Несколько раз отгоняя навязчивое желание встать и хотя бы мельком взглянуть на спящего Владимира, девушка снова задремала. И снова проснулась в холодном поту, терзаясь дурным предчувствием. Не выдержав, наконец, встала, набросила на плечи шаль и выскользнула из спальни. Темнота, затопившая весь дом, отступала в его комнате: несколько дымящихся свечей, бросая на стены причудливые тени, освещали немного бледное лицо молодого барона. На цыпочках подойдя к кровати, красавица наклонилась, прислушиваясь к его дыханию. Ровное… Спокойное..? Почти… Едва заметно, но срывается, тихим стоном вырывается их груди. И лоб перерезала складочка – о чем он сейчас думает, что видит во сне, что его тревожит? Рука сама потянулась поправить непослушную челку, когда Владимир, глубоко вздохнув, открыл глаза. - Анна? – в хриплом голосе удивление и неуловимая грусть. – Неужели ты пришла ко мне?.. Не находя нужных слов, она лишь мягко кивнула, ласково прикоснувшись к его щеке. Владимир погрустнел, откинувшись на подушку: - Господи, Анна, зачем ты мучаешь меня? Даже во сне… Особенно во сне! Не отпускаешь ни днем, ни ночью. И манишь призрачной надеждой… Я так устал… Он повернул голову, и потемневшие глаза встретились с ее пораженным взглядом: - Я так устал, любимая… - горько усмехнувшись, он вновь смежил веки. Но, опустившись на колени у кровати, девушка прошептала: - Проснись… - и, обхватив своими маленькими ручками его широкую ладонь, прикоснулась к ней губами. – Владимир, открой глаза… Я… не сон, я пришла к тебе! Теперь он и сам понял это! Как можно было обмануться, если тепло ее тела, скрытого от взгляда лишь тонкой белоснежной тканью, рядом, совсем близко? Стало невыносимо видеть ее, свою мечту, стоящую на коленях у постели бывшего барина, сон как рукой сняло. Соскочив с кровати, Владимир подхватил Анну на руки и бережно усадил, смиряя бурлящую огнем кровь, поправил золотистый локон, упавший на лицо. - Зачем ты пришла? Думаешь, только так должно выражать свою благодарность? Мне это не нужно… - А что… нужно? – она немного растягивала слова – ведь голос дрожал, скрывая чувства, рвущиеся наружу. Ответ мужчины застыл, так и не произнесенный, на чуть приоткрытых губах. - Что тебе нужно, Владимир? – ее глаза молили. – Ответь мне! Я должна это знать, должна услышать! Что нужно??? Черт возьми! Гори оно всё ярким костром среди непроглядной тьмы!!! - Ты… - Барон притянул девушку к себе и выдохнул, обжигая горячим дыханием нежную кожу. - Ты!!! Мне нужна только ты – сегодня, всегда, Аня! Я никому тебя не отдам, мне плевать на всё, что было раньше! Слышишь?! - Да… - если и хотела еще что-то ответить, всё утонуло в настойчивом требовании его губ, Владимир, не прерывая поцелуя, бережно опустился на кровать, укладывая свою любимую, боясь выпустить ее, разжав объятья даже на короткий миг, и всё-таки расслышав, как она прошептала: - Только ты… Нетерпеливые пальцы уже стаскивали сорочку с изящных плеч, одновременно пугая и притягивая каждым прикосновением, губы не таили тихих стонов, но вдруг, отстранившись и прервав поцелуй, Владимир оперся на локоть. - Нет, подожди! – его дыхание срывалось, сердце неисправимо сбилось с ритма, и сдержаться сейчас казалось во сто крат сложнее, чем выжить тогда, на Кавказе, чувствуя каждую капельку быстро вытекающей крови. Затуманенный взгляд Анны вмиг прояснился: - Что случилось? – потом наполнился тревогой. – Больно? Снова рана? Тебе нужно лечь! Тонкие руки обхватили плечи мужчины, но в ответ он покачал головой. - Всё в порядке. Аня, я… сначала должен сказать тебе что-то очень важное. Выслушай меня, пожалуйста. - Я слушаю, – красавица подобралась в кровати, поправляя сорочку, но не отвела взгляда. Она сейчас казалась такой маленькой и ранимой – его храбрая девочка, его осенняя цветочная мечта, с волосами, золотистыми, словно лепестки желтой хризантемы, и пахнущими так же горько. И надо было стать хоть чуточку серьезнее, не пуская рвущуюся на волю страсть, глядя ей в глаза, сказать всё, о чем передумал за последнее время, валяясь без сна или побеждая болезненный бред. - Анна, - Владимир нежно провел пальцем по ее лицу – от виска по щеке до подбородка, всматриваясь в душу и пытаясь прочесть ее сердце. – Прости меня, пожалуйста. С удивленно приоткрывшихся губок уже был готов слететь протестующий возглас, но молодой человек наклонился, останавливая его легким поцелуем. - Прости за то, что прятался за своей гордостью, словно за щитом, и не подпускал тебя, больше всего на свете желая, чтобы ты была рядом… От этих слов повеяло грустью о том, чего не исправить, и Анна забыла смахнуть со щеки первую прозрачную слезинку. - Прости за жгучую ревность, которую так и не смог остановить там, в особняке у Мишеля… - несильно сжав хрупкие пальчики, барон поднес к губам руку девушки, и она ответила тихим вздохом, едва заметным кивком головы заверяя, что простила. - Прости за то, что уехал, что не смог тебя защитить ни от отца, ни от… Репнина… - темноволосая голова склонилась перед ней, и красавица провела ладонью по мягким волосам. - Всё совсем не так… Ты УСПЕЛ, ты СМОГ защитить меня от князя. – Ее глаза засияли счастьем. – Сегодняшнее утро стало самым необыкновенным в моей жизни, ведь ради меня никто еще такого не делал. - Да, сегодня я пришел вовремя. – Его взгляд грозно блеснул из-под ресниц, хотя сейчас девушка совсем не испугалась. – Но раньше… Я не должен был допустить, чтобы ты… и он… - Господи! Ничего не было! НИЧЕГО! – гордая и приученная каждый миг скрывать свои чувства, она не умела оправдываться. Но сейчас, до боли в скулах стиснув зубы, прикрыв глаза, Анна замотала головой, ее пушистые волосы рассыпались по обнаженным плечам душистым солнечным золотом. – Между мной и Михаилом ничего не могло быть. Ты мне веришь? Владимир потрясенно замер, когда ее руки скользнули по его груди, а пальцы принялись расстегивать пуговицы. - Что ты делаешь? - Так ты мне поверишь – я лишь хочу доказать… - Ты с ума сошла?! – Он схватил ее запястья, строго глядя прямо в глаза. – Мне не нужны доказательства! Я люблю тебя, Анна! Люблю!!! Люблю… Ну, вот и всё… Главные слова сказаны… Она застыла, боится даже вздохнуть – только крошечная жилка пульсирует всё быстрее и быстрее, и сердечко бьется – бешено – совсем рядом. - Аня… Анечка… Ты… выйдешь за меня? Ты согласишься сделать меня самым счастливым и стать моей женой? Что же ты молчишь, маленькая моя? Не плачь… Ну, не плачь, не плачь, Анечка… В ответ она жалобно всхлипнула: - Пусти… Отпусти руку – хоть одну… - Зачем? - Я сотру слезы, не хочется плакать… - Я сам… - мягко и ласково, почти невесомо, словно не самими губами, а пышущим от них жаром он высушил соленые дорожки от ее счастливых слез, впервые за сегодняшнюю ночь. - Володя, я тоже очень люблю тебя… - девушка шмыгнула носиком, незаметно высвободившись, провела кончиками пальцев по его губам – будто поцеловала. – Я всегда любила тебя, потому, даже оплакав твою смерть, всё не могла решиться… Ни от безысходности, ни в благодарность… Я не могу быть ни с кем другим, понимаешь?! Мне нужен только ты – всё равно, как. А ты хочешь назвать меня женой… Она запнулась всего на пару секунд, но тут же поцелуй обжег и наполнил тело легкостью и силой весеннего ветра. Анна укоризненно взглянула на жениха, переводя дыхание: - Ты хочешь, чтобы я и двух слов не смогла сказать? - Мммм… Нет. – Его лукавая улыбка неожиданно появилась на губах и сразу исчезла, растворяясь в глубине зрачков. – Наоборот, я подсказываю тебе нужные слова. - Какие? - Глупенькая, мне от тебя нужно только одно коротенькое «да». - Всего лишь? – Анна прильнула к его обнаженной груди, - Тогда я согласна. Да, я стану твоей женой, Володенька, любимый мой, хороший мой, желанный… Остановиться уже не было сил. Да и нужно ли – сейчас, окончательно теряясь в необъяснимо смешавшихся ее чистоте и страсти? Выяснив ответы на все свои вопросы, Владимир больше не сдерживался, прижимая к кровати свою хрупкую малышку, стискивая ее тело в объятьях, жарко целуя сладкие губы и тысячи раз шепча, вновь и вновь повторяя о своей любви. Эту ночь они подарили друг другу – как награду за бесконечный холод и одиночество всех предыдущих, проведенных врозь дней и ночей… *** - Мне было так страшно… - Анна помимо воли вздрогнула, еще сильнее обняв Владимира, - так страшно… Я думала, что тоже умру… прямо тогда… - Глупышка, ты что? Не надо, не вспоминай, это ведь неправда. И сейчас неважно. - Сейчас… - она приподняла голову, чтобы встретится с ним взглядом. – Владимир, ты не понимаешь. Именно с того письма всё и началось… В уголках ее прекрасных глаз снова блеснула слезинка – уже не сладкая, рожденная смесью боли и наслаждения, а неприятно горькая от воспоминаний. - Известие о твоей гибели застало нас с Иваном Ивановичем в библиотеке. Он попросил меня найти монолог Джульетты на балконе, а Полина… Ты помнишь Полину? - Еще бы… – молодой человек притворно мечтательно прикрыл глаза и тут же ощутил удар маленького кулачка. – Прекрати! - Больше не буду, - притягивая свою будущую баронессу ближе, Владимир одними губами прошептал «Люблю…» и вздрогнул от накатившей волны желания, но быстро опомнился, - так что там Полина? - Она принесла письмо… И мне сразу стало как-то не по себе… Когда господин барон попросил его прочесть… - она сглотнула, и, не удержав тяжелого вздоха, продолжила, - я не смогла скрыть своих чувств. Едва ли не впервые в жизни - просто не смогла! Синие глаза наполнились ужасом, а по телу пробежал холодок страха, так что жениху пришлось закутать свою красавицу в теплое одеяло, еще сильнее прижав потом к себе. И все равно в голосе Анны чувствовалась эта предательская дрожь: - Если бы я тогда сдержалась – ничего бы не было… Но я… - она виновато спрятала лицо, уткнувшись носиком в плечо любимого, и пробормотала, - я упала на колени и… зарыдала. Я… кажется, звала тебя, просила вернуться, признавалась в любви… Я… словно с ума сошла от вести о твоей гибели! Не знаю, сколько это длилось, но когда слезы закончились, я посмотрела на твоего отца… Я так хотела обрести поддержку в его добром взгляде, так хотела сама стать ему опорой в этот страшный миг… Только он… - Обрадовался, да? – Владимир скрипнул зубами, душа заполонившую сознание ярость. Молчаливое согласие Анны лишь подтвердило его догадку. - Володя… Его глаза… В них торжествовала радость… Мне стало так страшно, милый мой, очень страшно! Заново переживая весь тот кошмар, девушка потянулась за поцелуем любимого мужчины и успокоилась, лишь согретая его лаской и теплом. - Именно после этого он и отдал мне вольную, выгнав из дома. Сказал, что не потерпит рядом моей любви к… тебе… И меня… вместе с этой любовью… *** Она сразу почувствовала его прикосновение к своему лицу – теплое и ласковое, легкое, волшебное. Анна открыла глаза и улыбнулась лучику, пробившемуся сквозь тяжелый бархат штор, а теперь скользившему по щечке и золотящему спутанные волосы. Светящийся солнечными искорками, лучик прикоснулся к маленькому носику, красавица поморщилась, тихонько засмеялась и быстро перевернулась на другой бок, прижавшись к мужу. Господи… Это так невероятно, нереально! Она – баронесса Корф… Она – жена Владимира! Еще несколько дней назад ее душа медленно и мучительно умирала от осознания его гибели, а потом слёзы боли и радости смешались в истерзанном сердце. Его возвращение как бесценный дар, его помощь как небесная милость, его любовь как сбывшаяся мечта, настолько сокровенная, что и произнести ее было страшно – даже в сумраке скромной спальни, моля бога о прощении, даже в святости церковного свода, взывая к немым небесам! Вчера ночью она снова ожила, после стольких месяцев могильного холода, пугающей тишины, прерываемой только унылыми песнями северных ветров, она снова отчетливо услышала, как забилось в груди сердечко, почувствовала, как задрожало тело, отогретое любимым, возвращенное, возродившееся из разочарования и слёз в огне желания. Его предложение было столь неожиданным, что девушка поначалу опешила, потом испугалась, потом… Всё стало неважно, кроме того, что горячие губы Владимира ласкают и целуют, руки притягивают ближе и ближе. Чтобы он не останавливался, она была готова на что угодно – потому и прошептала «да…», соглашаясь со всем, принимая любые условия. Только бы он был так же рядом, так же любил, так же обнимал… Положив голову на плечо мужа, Анна легонько провела рукой по его перечеркнутой шрамом груди и вздохнула: если бы она могла забрать себе хоть часть его боли, сделала бы это сразу же, ни на миг не задумываясь! - Проснулась? – тихий бархатный голос прозвучал так неожиданно, что красавица вздрогнула, потом светло улыбнулась и подняла глаза. Серый взгляд обнимающего ее мужчины тоже сиял, такой родной, и в то же время незнакомый, ведь настолько счастливым она не видела Владимира Корфа ни разу. Никогда, за всю жизнь, проведенную подле него, рядом с ним или в мечтах о нем, Анна и представить не могла, что ранящие холодностью и презрением, всегда сверкающие стальным блеском высокомерия, его глаза могут излучать больше тепла, чем июльское солнце. - Почему ты так смотришь на меня? – спросил Владимир немного встревожено, и Анна смущенно улыбнулась: - Доброе утро… Корф устало откинулся на подушку. - Нет… - в уголках губ даже не успели дрогнуть искорки смеха, он тут же состроил серьезную гримасу и явственно ощутил, как напряглась Анна. - Нет? – она отчаянно пыталась не заплакать, вдруг с ужасом подумав, что барон уже пожалел об опрометчивой женитьбе. – Почему? Вместо ответа Владимир прикрыл глаза и замер, потом произнес, лениво растягивая слова: - Утро было бы добрым, если бы моя баронесса соизволила, оставив сухое приветствие, поцеловать своего супруга – крепко-крепко! - Ах… ты!.. – пытаясь выровнять сбившееся дыхание, Анна уже готовилась высказать своё возмущение, но муж со смехом прильнул к ее губам, переворачивая хрупкую красавицу на спину, всем телом прижимаясь к ней, увлекая за собой в волшебный мир, выстроенный любовью, созданный только для них двоих. Анне ничего не осталось, как, обхватив руками его шею, путаясь пальчиками в темных волосах, отвечая на поцелуи, выдохнуть, повторяя охрипшим голосом: «Любимый мой, любимый…» *** - Надеюсь, ты согласна покинуть столицу? Вряд ли стоит здесь задерживаться еще на какое-то время. Тем более что я уже подал прошение об отставке… - Да? Но… Владимир!... – мысли совершенно спутались, разлетаясь, подобно стае легких мотыльков, когда горячие влажные губы барона прикоснулись к плечу, затем к шейке, к ямочке между ключицами, коварно спускаясь всё ниже и ниже. Между тем, не прерывая приятного занятия, муж продолжил: - Мы, наконец, вернемся домой, туда, где рассветы самые прекрасные, где закаты дрожат в воздухе упоительной сладостью, где ровное полотно пруда серебрится под чистым, синим небом, таким же, как твои глаза, Анечка… - Володя… - в этот миг он был всем на свете: щемящей в сердце болью, слепящей очи радостью, лишающим рассудка наслаждением и, разумеется, тем, чем всегда был для нее: единственной безумной любовью. Анна расслабилась, отдавая себя на волю его губ и ласк, растворяясь в его голосе, тихо шепчущем о том, как долго приходится порой идти к воплощению мечты, как высоки преграды, как тяжелы испытания, выпавшие на этом пути. Слова проскальзывали в сознание, поглощенное туманной слабостью, и все сливались в одно-единственное, нужное, важное: «Люблю…» Его «люблю» - то, самое, что заставило ее вчера позабыть все доводы не к месту проснувшегося разума. Вчерашний день промелькнул перед глазами ярким калейдоскопом из обрывков образов и фраз. Когда Владимир утром же уехал куда-то, оставив ее одну, девушка поняла: она не должна, не может так неблагодарно испортить жизнь любимому человеку. Пусть ночью, теряя себя в его объятьях, она неосторожно согласилась стать его женой, но теперь-то пришло время всё обдумать и принять решение. Единственно правильнее решение. Барон вернулся через несколько часов и, опустившись к ногам невесты, подарил охапку горько пахнущих осенних цветов. - Хризантемы… - Анна провела пальчиками по влажным лепесткам, и ей показалось, что цветы плачут, догадываясь о ее намерениях. Помимо воли в глазах задрожали слезы, прозрачной грустью покрывая красочный и солнечный мир вокруг. Владимир, не замечая ее смятения, расположился на диване в гостиной, усадил ее на колени и горячо прошептал: - Я помню, что это твои любимые цветы, - его дыхание опалило изгиб шеи, и девушка вздрогнула. Жених улыбнулся: «Солнышко моё…Моё осеннее солнышко…» и тут же легко прикоснулся губами к маленькому изящному ушку. Его поцелуям нельзя было не покориться, и забыть их тоже не представлялось возможным, и тело уже ныло от воспоминаний о прошедшей ночи, но Анна из последних сил отстранилась, вставая. - Что случилось? - встревоженный, барон поднялся следом, обнял любимую за плечи и развернул лицом к себе. Больше всего опасаясь увидеть в ее глазах разочарование и гнев, немного успокоился: там, в самой глубине синих зрачков, теплилась любовь, настоящая, живая, дающая жизнь. Ничего другого ему и не нужно было. Серый взгляд стал серьезен, и мужчина заставил хрупкую красавицу объясниться. - Ты что же, не понимаешь? – Анна с трудом сдержала дрогнувшие в голосе слезы. – Иван Иванович давно выписал мне документ, дающий свободу, но в этой жизни, в этом мире я всё так же подневольна, теперь – свету, в чьих глазах навсегда останусь бог весть кем. Я не хочу, чтобы тебя винили в… связи со мной! Я не хочу снова и снова сожалеть от осознания своей вины! - Прекрати! – Анна растерянно умолкла. Она уже успела отвыкнуть от этого строгого резкого тона, от Владимира, которого она знала до второй поездки на Кавказ. Плечи поникли, и она опустила глаза, ожидая приговора своим словам и чувствам. Корф нервно мотнул головой, убрал от нее руки и отошел к окну. Несколько мучительно долгих минут прошли в молчании, потом барон нахмурился и повторил: - Прекрати немедленно. Ты не знаешь, о чем говоришь, не знаешь, о чем меня просишь. - Владимир, я прошу тебя, - в широко распахнутых глазах Анна отражалось сейчас хмурое низкое небо, - одуматься... Ты ошибаешься, говоря, что я не знаю. Иллюзии умерли вместе с той наивной девочкой, которую заботливый опекун выгнал из дому! Мне прекрасно известно, КАК должно относиться к… особам вроде меня и на ЧТО ты себя обрекаешь! Я лишь прошу тебя не портить свою жизнь… Ее голосок мог звучать музыкальными переливами или хрустальным перезвоном, мог литься песней, мог журчать речной водой, мог срываться с губ хриплым криком. Но сейчас он больше походил на то, как мерно отбивают часы бесконечное время – был таким же механическим, мертвым, ненастоящим. - Глупенькая… - Владимир вмиг успокоился и подошел к ней вплотную, обнял, прижав к сердцу, маленькую красавицу, созданную небом, чтобы покорить его гордость и остудить чрезмерный пыл. – Глупенькая моя, глупенькая… Он ласково погладил худенькую спинку замершей в его руках возлюбленной, провел ладонью по шелковистым распущенным волосам, быстро поцеловал в висок и взял в руки ее грустное личико. - Ты так складно обо всем сейчас говоришь, Аня, всё знаешь и понимаешь, кроме одного: я хочу жить! Она хотела что-то возразить, но он лишь сильнее обнял ее. - Ты говоришь о мнении света, о молве и сплетнях, об упущенных возможностях, но почему же ты не думаешь, что без тебя я просто умру? Не смогу жить! Не захочу, Анна! Если ты откажешься разделить со мной жизнь – как жена, как мать моих детей – эта жизнь станет мне просто не нужна… - Если ты меня бросишь, мне станет не нужна моя… - Анна спрятала лицо на его груди, то сжимая, то отпуская жесткие лацканы его шинели. Улыбнулась мысленно: даже не удосужился снять верхнюю одежду. Барон, безуспешно пряча улыбку, склонился к губам невесты. - Ну что за мысли посещают эту хорошенькую головку? – и шумно выдохнул, шепча. – Ты вернула меня к жизни, спасла, не дала умереть! Любовь к тебе – это благословение, очистившее мою душу. Я люблю тебя! Замирая, сердечко боялось даже стучать, так было сладко и радостно. Как и накануне ночью, это его уверенное, немыслимое, настойчивое, жаркое «Люблю» снова смело все преграды, выстроенные ею на пути к счастью. Словно почувствовав это, Владимир пристально взглянул в синеву родных глаз: - Так ты станешь сегодня моей женой? Теперь она не смогла найти ни одного повода для отказа. Через пару часов они обвенчались и уже супругами вернулись в особняк, ставший свидетелем самого волшебного дня в их жизни. *** - Черт, Корф! Ну и угораздило же тебя… - князь Репнин раздосадовано дернул воротничок мундира. Он вот уже десять минут мерил шагами просторную гостиную, с тех самых пор, когда услышал от слуги, что «Барин еще почивают». Это вовсе не походило на всегда просыпающегося с первыми лучами зари Владимира, а уж тем более в последнее время, когда все мысли барона были об этой пропавшей крепостной. Тогда почему же до нелепости просто, словно невзначай, лучший друг отнял у него, Михаила, девушку, которую он… любил? Еще два дня назад, разъяренный, униженный, едва ли не выброшенный из этой самой комнаты, Репнин не стал бы слушать жалких оправданий прежнего товарища. Более того, вызов на дуэль был почти отослан, когда князь, проспавшись и кое-как справившись со вчерашним похмельем, решил повременить с поединком. Пусть Корф трижды негодяй и подлец, пусть он заслуживает смерти, в добрый десяток раз мучительней, чем последний каторжник-убийца, - но он офицер и дворянин, герой, к тому же раненный. Вызвать его сейчас – это удар по чести, да и по самолюбию, пришлось признать Репнину. Он не станет считать победу полной и заслуженной, если рука противника дрогнет лишь из-за ранения. Прошло еще время, и где-то в глубине негодующего от обиды сознания появилось смутное понимание: не всё так просто, как кажется на первый взгляд. Да, Корф ловелас и вертопрах, по крайне мере, был таким когда-то. Но не мог барон прельститься красотой бедной девушки, даже такой необыкновенной, как Анна, зная, к тому же, кто она, зная, что небезразлична другу. А дружбу Владимир чтил всегда. - Михаил Александрович, чем обязан? – знакомый столько лет голос сейчас прозвучал резко и глухо, прерывая поток мыслей, вразнобой твердящих всевозможные предположения. Корф был серьезен, как никогда прежде, залегшие под глазами тени выдавали усталость, в теле, натянутом тугой струной, чувствовалась напряженность. Князь смешался от пристального взгляда серый глаз, знакомого и чужого одновременно. - Доброе утро, - он хотел, было, шагнуть и протянуть товарищу руку, но вовремя удержался, решив подобный жест крайне неуместным после всего, что произошло. Его собеседник сдержанно кивнул, прищурился и вдруг понимающе улыбнулся: - Решили лично бросить перчатку мне в лицо? – улыбка получилась немного грустной. – Не стоило. Достаточно было прислать записку с выбранным местом и временем. Полагаю, обойдемся без секундантов. Быть может, Михаилу и показалось, что глаза друга полыхнули болью – глубокой, отчаянной, наглухо закрытой в глубине души – но эти предположения тут же были отброшены: Владимир Корф никогда не боялся смерти, смеялся ей в лицо, уверяя и ее, и всех вокруг, что ему уже давно не для чего жить. Князь решительно произнес: - Владимир, давай прежде пройдем в библиотеку и всё там обсудим. И снова по лицу барона пробежала тень тревоги. Репнин мысленно выругался: хорошего же мнения о нем бывший друг! В библиотеке было тепло и тихо, сквозь плотно задернутые шторы почти не проникали скупые лучи осеннего солнца. Корф, скрестив руки, оперся на книжный шкаф. - Где, когда и каким оружием? – вот так сразу, с места в карьер, будто не о чем больше спросить, нечего сказать! - Владимир, - Михаил тряхнул головой, - я приехал не за этим… Черная бровь удивленно выгнулась, кривая ухмылка напомнила того прежнего Корфа, еще не отправленного на Кавказ за смертью после досадной ссоры с Наследником на маскараде. - А за чем же? – барон искренне не понимал. – Объяснитесь, Михал Саныч. Князь приблизился, левый уголок его губ неуловимо дрогнул, выдавая волнение. - Во-первых, я человек чести, и не стал бы вызывать раненного офицера… - Человек чести, - раздельно выговорил Владимир, - не приводит в свой дом девушку с тем, чтобы затащить ее в постель, прикрываясь от совести пылкими признаниями! Что же до моего ранения… оно не помешает мне наказать Вас за непозволительное поведение. - Полноте, Владимир! – едва ли не выкрикнул поручик. – Ты, верно, с ума сошел, если ставишь под удар нашу дружбу из-за такого пустяка. Он замолчал на миг, переводя дыхание, не обращая внимания на загоревшиеся гневом серые глаза, теперь стальные, как смертоносный клинок. - Мишель… - начала было барон, но Репнин перебил его. - Из-за такого пустяка, как самая простая девушка… Да, красивая, но в сущности просто уличная… - Не сметь! – Владимир буквально прорычал суровый приказ, так громко и жестко, что его собеседник невольно попятился. – Не смей даже мыслить подобными словами о моей жене, баронессе Анне Корф! Иначе Я буду вынужден прислать тебе вызов, а в разгар медового месяца не слишком хочется стреляться, тем более с бывшим лучшим другом. Михаил опешил и не нашел, что ответить: слова, приготовленные заранее, застряли в горле сухим колючим комом. Будто издалека, он отстраненно наблюдал, как Корф поворачивается к нему спиной, обходит стол, опираясь на его полированную поверхность, отодвигает кресло и садится, складывая ладони домиком. Хозяин этого особняка, хозяин своего слова, человек, только что перевернувший все представления об условностях света, царящих в душе молодого аристократа. - Н-но… - князю не удалось справиться с дрожью в голосе. – Ты и Анна…? Как? Да и зачем, Владимир?! Тот лишь пожал плечами, словно говорил о чем-то, понятном и само собой разумеющемся: - Я люблю ее, Миша! – впервые за сегодня барон произнес имя друга так же мягко, как прежде. – По-настоящему люблю. Разве я не твердил тебе об этом всю дорогу? О том, что жить без нее не могу, о том, что введу в свой дом законной женой? Или ты меня не слушал? Или… не слышал, не помышляя даже, что я всерьез исполню данные клятвы? - Ты же говорил о воспитаннице… - фраза замерла на кончике языка. Барон свел брови и прищурился. - Именно. Об Анне. – Серьезное выражение сменилось на красивом мужском лице снисходительной улыбкой. – Неужто ты так и не понял? Где же Ваша проницательность, князь? - Володя, я даже не… - Михаил побледнел, враз осознавая, что произошло, что происходило последнее время. Бедная сирота, облагодетельствованная обратившим на нее внимание молодым офицером и отвергнувшая его поползновения самым наглым образом, превратилась в возлюбленную его лучшего друга, к ногам которой блестящий дворянин был готов бросить свое сердце, имя и титул, ни на миг не задумываясь о последствиях. - Ты даже представить не мог! – Владимир смеялся, и этот смех неприятным холодком скользнул по спине. – В своей слепоте ты даже не соизволил поинтересоваться, почему благодетельная и кроткая девушка, которой ты считал Анну всё это время, оказалась утром в моей гостиной и отчего я, забывая о ранении, поспешил ей на помощь. Репнин нахмурился, неловко пряча взгляд: - Ситуация показалась мне предельно простой и однозначной. Анна решила найти себе более выгодного кавалера. - И чем же, позволь узнать… - начал, было, Владимир, но тут же остановился, тихо хмыкнув. Они с Михаилом давно дружили, но было в этой дружбе что-то от вечного соперничества, в котором не такой безрассудный в бою, не столь успешный в делах сердечных, князь помимо воли завидовал своему товарищу, чувствуя себя несколько уязвленным. Владимир тоже во многом завидовал Репнину: его умению трезво мыслить, когда самому холодная ярость или расплавленная страсть застила взор, его щепетильности, стоило лишь завести речь о светских манерах, всегда открытой улыбке и веселому нраву. Какую же бездну в человеке способна открыть любовь! Столько сторон – то светлых, как радостный день, то чернее безлунной ночи – открывает она. И тогда поражаешься пониманию: как ничтожно мало ты знаешь близкого человека, какими сумерками, каким темным лесом, становится его душа. Наверное, Репнин подумал о том же, потому как, понуро опустив голову, еле слышно произнес: - Мне очень жаль… Он пытался подобрать еще хоть какие-то слабые объяснения, судорожно цепляясь за обломки мыслей, когда дверь в библиотеку открылась. - Володя, я тебя везде ищу! Завтрак уже подан, - прощебетала Анна, но, увидев гостя, на миг замерла у входа. Она и не она, всё та же, но совершенно другая и безмерно далекая – прекрасная, с золотом волос, убранным в аккуратную прическу, в изящном шелковом платье, с сияющим взглядом, Анна лишь отдалено напоминала грустную цветочницу с набережной. Когда два дня назад они встретились в гостиной корфовского особняка, и Михаил, вопреки своим же представлениям о чести, грубо схватил унизившую его девушку за руку, он думал, что потерял ее навсегда. Осознание этого жгло раскаленным железом, заставляя унизить взамен, растоптать, смешать с грязью. Сейчас же, заглянув виновато в синеву ее глаз, Репнин понял: она никогда ему не принадлежала! Даже улыбаясь, с благодарностью принимая скромные подарки и подавая руку в тонкой простой перчатке, Анна не была так спокойна, так полна своим безмерным счастьем, светящимся в каждом ее движении, в каждом повороте головы, в легкой улыбке, расцветающей на лице, когда она смотрела на мужа. Тем временем баронесса окончательно успокоилась и кивнула бывшему поклоннику, давая понять, что она здесь хозяйка. - Михаил Александрович, доброе утро. Анна хотела выдавить из себя еще какие-то приличествующие случаю приветствия, но не смогла, без слов прося у любимого поддержки. Владимир встал, быстро пересек комнату и обнял жену за плечи, не обращая внимания на навязчивое присутствие Репнина. - Сейчас пойдем, Анечка, - он вскинул голову, - Миш, позавтракаешь у нас? Выпьем вина. Тем более что повод имеется: я женился! Барон улыбнулся супруге и невесомо коснулся губами ее виска, Анна вспыхнула, задрожала в его объятьях, но не отвела ясного взгляда. Окутанные своей любовью, как терпким ароматом осенних хризантем, такой же горчащей, выстраданной, мучительной, долгожданной, они даже не заметили, как Михаил, еще раз смущенно извинившись, поспешил уйти. Лишь когда за незваным гостем захлопнулась дверь парадного входа, красавица расслабилась, прильнув к мужской груди. - Я так испугалась, Володенька… - Глупенькая малышка, - он усадил ее на узкий диван и присел рядом, согревая в своих руках отчего-то окоченевшие ладошки. – Не так страшен Репнин, как хочет иногда казаться. Анна облегченно рассмеялась: - Это ты у меня глупый! – тонкие пальчики, высвободившись, взъерошили темную густую челку, маленький носик забавно поморщился, и губы потянулись за поцелуем. – Я же за тебя испугалась… «Ну, что стала?! Уходи!!!» - крикнул темноволосый мальчуган маленькой девочке с испуганными, блестящими от слез глазами… Владимир дернулся, как от ожога, и пару секунд пытался придти в себя, понять, где он находится, на какую версту жизненного пути его занес этот вернувшийся сон. Со времен кавказского госпиталя он не переживал вновь и вновь, засыпая, свою самую большую ошибку, и вот она снова напомнила о себе, когда, казалось, всё было уже позади. Молодой человек облегченно вздохнул, понимая, что сон закончился, растаял без следа. Анна, тесно прижавшаяся к плечу мужа, сладко спала под мерное покачивание кареты, ее маленькая ладошка юркнула под полу его пальто, розовые губки улыбались, а меховая шапочка чуть-чуть съехала вбок. Невесомо скользнув рукой по узкой спинке, барон еще сильнее прижал к себе жену. Вот так мечта, расправив в вышине небес свои крылья, взмахнув ими в чарующем полете, становится реальностью. Он уже почти разучился верить в сказки – и был исцелен сказочно возвращенной ему возлюбленной. Она простила его, доверилась ему, отдавая всю себя, и этот бесценный дар был самой прекрасной, самой желанной сказкой, самой робкой и заветной мечтой. Его жизнь, его жена, теперь Анна возвращалась с ним в поместье, подальше от многолюдных петербуржских улиц, от столичной суеты, такой безликой и не знающей милосердия. - Любимый, о чем ты думаешь? – немного хриплый со сна, прозвучал в дорожном шуме родной ласковый голос. Барон чмокнул жену в лоб, обнимая крепче. - Проснулась? – в полумраке кареты его серые глаза всегда казались темными, но сейчас они горели, манили, обещали упоительную сладость поцелуя. Анна подалась навстречу, обвивая руками шею мужчины, отвечая на его любовь, как хотела ее душа, как подсказывало сердце. Время – череда бесконечно тянущихся минут – вливалось в тело томлением и негой, ярко-алой зарей совсем еще юной, до конца не испитой, до глубин не изведанной страсти, пока хватило воздуха, пока новый вдох не потребовал оторваться от любимых губ. Анна замерла, переводя дыхание, и почувствовала, как пальцы Владимира сплелись с ее маленькими пальчиками. - Я думаю, как же долго мы шли сюда… - в его словах была грусть, горчащая уже не полынным ядом, но осенней хрупкостью последних хризантем. Красавица подавила зевок и, лукаво сверкнув глазами из-под полуопущенных ресниц, промурлыкала: - Вообще-то мы ехали. И довольно быстро! Я даже не успела заметить, насколько утомительна дорога. - Разумеется, - мужчина притворно строго поджал губы, - ты же всё это время проспала у меня на плече! Анна счастливо засмеялась, но тут же погрустнела, вспомнив, сколько унижения, боли и серой безысходности испытала на пути в столицу, выброшенная в реальный мир, словно надоевшая комнатная собачонка. Губы Владимира прикоснулись к пушистым волосам, жаром дыхания обдало маленькое изящное ушко. - Но я ведь не о сегодняшней поездке говорил, Анечка… Она вздохнула: - Я знаю. – В синеве глаз отразилось высокое небо, чистое, умытое дождями и обласканное теплом солнечных лучей. – Но мы же здесь, мы дома, мы вместе. Разве могли мы еще недавно хотя бы мечтать об этом?! Мы пришли туда, куда стремились, родной мой… В это самое время, приглушенно скрипнув, карета остановилась уже во дворе поместья Корфов. Морозный вечер дохнул обещанием скорых зимних вьюг. Открыв дверцу, Владимир подал руку своей баронессе и с наслаждением громогласно объявил собравшейся вокруг дворне, что отныне у них есть барыня. Анна обвела взглядом знакомые с детства места: почерневшие холмы и лес ждали первого снега, несмело вглядываясь вдаль, едва затянутая хрупкой корочкой первого льда, речка серебрилась, застыв в холодном сне, и на утлом мостике, как обычно, крестьянин погонял запряженную в повозку лошадь. Желтые стены дома, теряющие четкий контур в обступивших сумерках, вызывали столько воспоминаний, и упоительных, и болезненных, что молодая женщина невольно вздрогнула. Истолковав это по-своему, муж наклонился, ловя ее взгляд: - Замерзла, маленькая? Пошли в дом! – и без предупреждения подхватил ее на руки. Еще одна мечта, терзающая сквозь болезненный бред призрачным образом, воплотилась, вспыхнув искрящимся, звенящим, словно хрустальный колокольчик, смехом Анны. - Аннушка, лапушка, вернулась домой, ласточка моя ненаглядная!!! – Варя не таила слез, забывая стирать их с радостного лица перепачканным передником. – Ну, иди, иди сюда, совсем не изменилась. Зато похорошела как! Али столичная жизнь такая сладкая? Кухарка лукаво подмигнула своей любимице и крепко обняла ее. Смех молодого барина раздался совсем неожиданно. - Варвара, так ты мне жену задушишь! Владимир стоял у двери, опершись на косяк, и с наслаждением наблюдал, как нежные щечки его красавицы покрылись смущенным румянцем, как затрепетали реснички, пряча вспыхнувший взгляд. Варвара, всплеснув руками, посмотрела на нее, потом на барона и понимающе улыбнулась. Морщинистая ладонь смахнула еще одну непрошенную слезинку. Не нужно было слов, чтобы понять: любовь освещала лица молодых людей, замерших друг напротив друга, - та самая живая, горячая, настоящая, испить которую дано не каждому. Лишь раз ее можно повстречать, и так часто мы не в силах рассмотреть свою судьбу на извилистых жизненных тропах! - Аннушка, Владимир Иванович! Да что ж это я?! Вы, небось, проголодались-то с дорожки! Я мигом…– охая и шустро собирая на стол, кухарка скрылась за дверью кладовки. Хитро улыбнувшись, Владимир тут же оказался рядом с женой, сильные руки обвили тонкий стан, притягивая женщину, серые, всё больше темнеющие с каждым мгновением глаза коварно блеснули: - О да, мы проголодались, не так ли, Анечка?... Ей показалось, что бархатный шепот буквально впитывается в кровь, в каждый уголок тела, дрожит сладостью на кончиках ногтей и вьющихся золотистых волос, заставляет млеть и терять терпение в предвкушении блаженства. Судорожно ухватившись за лацканы сюртука, Анна прижалась к груди мужа, спрятала пылающее лицо и почти беззвучно прошептала: - Да, любимый… Дубовая дверь стукнула где-то далеко, на грани сознания, и еще дальше раздалось неловкое покашливание Варвары. Вспомнив, что, угнетенная утренним визитом Репнина, его баронесса отказалась от завтрака, Владимир решил, что поесть все же не помешает. Варя кивнула, выслушав распоряжение побыстрее накрыть к ужину в столовой, и молодожены удалились к себе переодеться с дороги. Завязывая шелковый шейный платок замысловатым узлом, Корф вспомнил сегодняшний разговор с Михаилом. Князь робел, как мальчишка, неловко поглядывая в сторону Анны, и наверняка жалел в сотый, а, возможно, тысячный раз о том, что позволил уговорить себя выпить с хозяевами кофе. Красавица не смотрела на него, ее синие лучистые глаза высматривали солнечные блики на оконных стеклах. Последние листья тихо падали на мощенные мостовые, и так же неслышно опадала на присутствующих в гостиной столичного особняка барона Корфа тихая грусть. Репнин не появлялся около недели, с того самого дня, когда узнал правду о своей цветочнице, ныне супруге его друга. Лучшего? Или бывшего? На эти вопросы они так и не нашли ответа. И все же Михаил приехала снова, с нелепой попыткой наладить отношения. Понимая, что в ее присутствии разговор мужчин уж точно не сладится, баронесса сослалась на дела по дому и вышла, кутаясь в широкую теплую шаль. А они остались один на один – друг с другом и с навеки разделившей их каменной стеной. Вино тускнело в бокалах, мутным осадком оставаясь на хрустале. Князь нарушил молчание первым. - Я никогда не понимал тебя. Не пытался понять… - пожалуй, это были главные слова, произнести которые он почувствовал сейчас жгучую необходимость. Корф молча смотрел, не отрываясь, на переливы игристого вина. Помимо воли хозяина, бровь поползла вверх, но ни слова не проронили крепко сжатые губы. Поэтому Репнин взял на себя смелость продолжить: - Ты сказал мне однажды, что я не умею любить. – Мужчина вздохнул. – И ты был прав… Наверное, так и есть, я просто… - Ты ошибаешься. – Низкий голос барона прозвучал неожиданно громко, подчеркивая некоторую жалкость в оправдывающемся тоне Мишеля. Отставив бокал, Владимир в упор взглянул на собеседника: - Ты способен на любовь, - в подтверждение барон кивнул, - каждый из нас способен на большое чувство. Теперь я это знаю. Просто не каждый, далеко не каждый находит в себе силы открыть сердце любви, впустить ее, как впускают свежий воздух ранним весенним утром. Ты боишься любить, Миш, заменяешь любовь влюбленностью или страстью. Если препятствия кажутся тебе непреодолимыми – ты просто бежишь от них, находя ряд разумных причин и оправданий для своего побега… Репнин так и не нашелся с ответом, но, уходя, бросил с порога: - А знаешь, скоро Наташа выходит замуж за Андре Долгорукого. - Да, я помню. Кажется, через три дня? - Через три… - Михаил задумчиво улыбнулся. – Мне вчера снилась Лиза. Она смеялась – так весело, задорно, чудесно, что я понял, насколько соскучился по ней. И как хочу ее увидеть снова. - Но после брака ее брата с твоей сестрой… - осторожно начал Владимир, и князь резко перебил его: - Дружище, ты же сам только говорил: любви нет преград! Неужели не стоит рискнуть? *** Этот разговор до последнего слова в точности возник в памяти, и Владимир удовлетворенно улыбнулся своему отражению. Краем глаза уловив в зеркале движение, притих, сосредоточенно рассматривая воротничок рубашки, словно он сейчас занимал его более всего на свете. Но стоило Анне подкрасться сзади, барон резко развернулся и заключил жену в объятья. - Володенька… ужин… стынет… - прошептала между жаркими поцелуями красавица, и ему пришлось смирить свой пыл. - Ладно, - Владимир в последний раз прильнул губами к нежному изгибу шейки и ослабил объятья. – Пошли ужинать. В конце концов, впереди, загораясь всё новыми и новыми звездами, их ждала долгая осенняя ночь… *** Маленький язычок слизнул варенье, но губы по-прежнему хранили вкус душистой сладости. Анна, шаловливо блеснув глазками, наклонилась и горячо прошептала: - Что же Вы, барон? Я еще не забыла, как Вы любите малиновое варенье… Владимир нервно сглотнул. Соблазнительная малышка с золотистыми, как лучи солнца, волосами без труда заставляла его, опытного мужчину, терять голову. - Аня, - начал, было, он, подвигаясь ближе, но в дверь гостиной бесцеремонно постучали. - Там к Вам гостья, Владимир Иванович, - замялся управляющий и отступил, отодвинутый уверенной и властной женской рукой. Она вошла, принеся с собой горечь умирающей за окнами осени, осевшую в складках черного поношенного платья, на краях разорванных перчаток, в каждой морщине на стареющем лице. И только глаза рыжеволосой женщины сверкали, напоминая о былой красоте. Владимир поднялся, удивленный. Меньше всего он ожидал увидеть этим утром выжившую из ума тетку. Зато Анна, казалось, вовсе не смутилась: поприветствовала гостью, коротко обняв за плечи: - Анастасия Федоровна, я так рада Вас видеть! В карих глазах задрожала туманной дымкой грусть. Некогда знатная княжна, больше известная теперь как лесная знахарка Сычиха, женщина уже отвыкла слышать от кого бы то ни было своё настоящее имя. И только эта девочка с невинно-чистым, синим, словно небеса, взглядом никогда не убегала от нее, никогда не боялась и не окатывала, подобно другим, волной презрения. Она любила Анну, как родную, как свою, переживала ее боль, охватившее отчаянье. Анастасия перевела взгляд с девушки на стоящего немного позади Владимира и облегченно улыбнулась: - Я знала, что будет так. - Как именно? – в голосе племянника промелькнули заинтересованные нотки, и она торжественно, нараспев произнесла: - Вы должны быть вместе… Так предначертано судьбой! Барон усмехнулся, но стальной взгляд смягчился – от услышанных слов, тех самых, которые непреложной истиной горели в его собственном сердце. Сычиха продолжила: - Теперь ты понимаешь, Володя, о каких преградах я говорила прежде? Ваша с Анной любовь должна была преодолеть многое – и либо закалиться булатным клинком, либо перегореть, подобно упавшему в костер березовому листу. Высокий лоб прорезала задумчивая складочка, когда молодой человек нахмурился: - Как ни странно, основной преградой стала не моя гордость, с которой я боролся столько лет, а родной отец! Женщина лишь покачала головой: - Иван не был твоим отцом, Володя. - Господи… - прошептала Анна, бледнея, и без сил опустилась на диван. Владимир тут же сел рядом, обеспокоено провел рукой по пушистым волосам, заглянул в любимые глаза: - Как ты, маленькая? Дождавшись от жены слабого «всё в порядке», он повернулся к тетке. - Стало быть… я не барон Корф? Если бы Анастасия не знала племянника так хорошо, могла бы подумать, что он полностью спокоен: небрежным жестом отброшенные со лба волосы, ровный голос, уверенность в каждом движении. И только где-то в глубине, у самого сердца, дрожит напряженная до предела, болезненная, тонкая струна. Дрожит – и вот-вот порвется. Она подошла, провела рукой по щеке молодого барона, как в детстве, поправила растрепавшуюся челку. - Не волнуйся, мой мальчик, ты – барон Корф, последний в роду. – Сычиха бросила быстрый взгляд на Анну и лукаво прибавила. – Пока что последний. - Но если отец… - потрясенно выговорил Владимир, потом, будто вспомнив о чем-то, поправился, - если Иван Иванович не… тогда как? Две пары глаз смотрели на таинственную женщину в черном, а ее взгляд был направлен в пустоту, в дали, ведомые лишь ее памяти. Немного тверже Анастасия Федоровна повторила, обращаясь к племяннику: - Ты барон Корф, барон Владимир Николаевич Корф. Твой отец – родной брат Ивана – умер еще до твоего рождения… Так бывает только в книгах. Неспешно выводя сюжет, автор повествует о хитросплетении судеб своих героев, расставляя акценты на событиях важных, не обходя вниманием и второстепенные, не имеющие последствий в дальнейшем. Именно так начала свой рассказ Сычиха. - Вера встретила Николая на балу в Пятигорске – отец отправил нас туда на воды, а сам отбыл в полк. Лицо Николая Корфа скрывало домино, а тайна маскарада не позволила разглядеть обручального кольца на его руке. И Вера влюбилась – впервые в жизни, страстно, беззаветно. Когда маски были сняты, и отшумели звуки бала, она поняла, какую жестокую шутку сыграла с ней судьба… - Он был женат? - испуганно прошептала Анна, обхватив руками ладонь мужа. Женщина кивнула. - Да, Николай был женат, сама Вера обручена. Как оказалось, с его же родным братом. – Словно вынимая из памяти давно и надежно спрятанные там образы, Анастасия Федоровна мечтательно прикрыла глаза. – В него невозможно было не влюбиться: дамы и барышни млели даже от сурового взгляда высокого темноволосого красавца-офицера… Ты очень, очень похож на него, Володя… Похож на отца. Владимир промолчал, и только Анна ощутила, что он напрягся еще сильнее. Но Сычиха уже не обращала на это внимания. Словно пророчица из старинных сказаний, она продолжила: - Оба понимали, что их чувству не суждено расцвести, оба противились ему из последних сил, пока полк Николая не решили отправить в самое пекло. Но он выжил там! – Голос женщины зазвучал более высоко, еще торжественней. – Выжил, и понял, что не сможет дальше без Веры. Николай поклялся твоей матери, что упадет в ноги Государю и вымолит развод, тем более что детей им с женой Бог так и не дал. Потом… потом они должны были обвенчаться. Но не вышло… Она замолчала, переводя дыхание, а Владимир сжал кулаки: - Мой отец был негодяем, раз, не дождавшись венчания… Он вовремя осекся, вспомнив, очевидно, что их с Анной первая ночь тоже была раньше данных перед алтарем обетов. Но и тетушка грустно покачала головой. - Твой отец был человеком чести. А твоя мать… Вера была огнем: горела ярко и неудержимо, согревая и освещая всех вокруг. Наверное, потому и сгорела так быстро, ушла так рано… Понимаешь: она не могла, не хотела ждать положенного срока, когда условности и препятствия будут побеждены. Не задумываясь ни на миг, она бросилась в любовь, как в пропасть, забыла обо всем, кроме мужчины, которому отдалась душой и телом. Он уже подал прошение о расторжении брака, она уже написала письмо Ивану с просьбой разорвать помолвку… - Что с ним случилось? – глухо выдавил Владимир. - Шальная пуля, предназначенная другому… - Сычиха выдохнула накопившуюся за годы молчания боль. – Твоим родителям просто не судилось быть вместе. В черном траурном платье, Вера немного постояла на могиле погибшего любовника и уехала в неизвестное будущее. Я была с ней тогда. Стояла рядом и следила, как из всегда смеющихся глаз одна за одной капали слезы. Моя сестра уже знала, что у нее скоро родишься ты… Ради тебя она жила, ради тебя пошла под венец с бароном Корфом и провела с ним восемь долгих лет. Поэтому… не осуждай ее, мой мальчик, постарайся простить родителей и не осуждай. Юная баронесса встрепенулась, взволнованно глядя то на мужа, то на его тетку. - Как же Иван Иванович? Он знал? - Он любил Веру, - тихо сказала Анастасия. – И был слеп, как все влюбленные. А после похорон, разбирая ее вещи, нашел старый дневник… - Всё ясно! – Владимир рывком поднялся. Он помнил тот день, день, когда родной отец оттолкнул его, одинокого, потерявшего мать, так, словно это было вчера. – Он сам тебе сказал об этом, тетя? - Повинился перед смертью. В такие моменты всё видишь лучше и осознаешь четче: все свои ошибки, все высказанные в запале ссоры оскорбления… Володя, я не имею права тебя об этом простить, но постарайся простить и его. И ты, моя девочка, тоже. Анна поспешила заверить ее, что уже простила, и предложила остаться. Анастасия только пожала плечами. - Моё платье пахнет лесом и одиночеством. Нам с ним не место в доме, где отныне навеки поселилось счастье. Она ушла, а молодые люди еще долго сидели, обнявшись, в горьком молчании делясь своей грустью. Ближе к вечеру они сходили на могилу баронессы Веры Федоровны, и вновь не царственные пышные розы, а скромные хризантемы упали влажными лепестками на холод могильной плиты. Осенние хризантемы – цветы их горько-сладкой любви. Уже вернувшись домой, в супружеской спальне, Владимир прошептал: - Их история так похожа на нашу с тобой, Аня, что мне становится страшно. Но красавица тряхнула головой, и шелковый водопад золотистых волос рассыпался по плечам и спине. - А ты не бойся… - Анна подошла к мужу вплотную, провела ладошками по его груди, прикоснулась губами к обнаженной коже, видной в расстегнутом вороте рубашки. – Ты просто верь. В себя, в меня, в наше будущее. Я очень люблю тебя… Нежные щечки запылали румянцем, но в горящих, сияющих, словно расплавленное серебро, глазах мужа растворились все вопросы и запреты. - И сейчас я проверю, любишь ли ты меня… Барон рассмеялся: - Что за глупости?! Ты же знаешь, что… - но маленькая ладошка, пахнущая осенью, горячая от вскипающей в крови страсти, накрыла его губы. Баронесса обольстительно прошептала: - Я буду гадать… Как в детстве, на цветке ромашки. Знаешь? Или хризантемы Правда, у нее лепестков больше… Но это нестрашно! Прильнув еще теснее, она расстегнула тонкими, немного дрожащими от волнения пальчиками первую пуговицу его рубашки. - Любит! – затем следующую, с грустью в голосе. – Не любит… Любит – не любит, любит – не любит… Говорила нехитрые слова гадания, побеждала смущение, целовала, целовала открывающееся мужское тело. И так до самой последней пуговицы. - Я же говорил! – торжественно заявил Владимир, подхватывая свою малышку на руки и укладывая на постель. – Любит!!! Я больше жизни люблю тебя, Анечка… Она лишь счастливо вздохнула в ответ. КОНЕЦ