…Свободу обретя, покой теряешь..?

Рейтинг: PG Пэйринг: ВА Сюжет: Бывает всё: и снежной бурею крутя, Поземкой сыплет жизнь. И верно ты не знаешь, Не сложится ли так: свободу обретя, Навеки ты покой и счастье потеряешь… Она не находила себе места. Еще с того времени, как вернулась из барской спальной, отвергнутая бессердечным бароном, она всё больше и больше томилась в предчувствии непоправимой беды. Прежние страхи и тревоги, коим следует отступить с приходом солнечного утра, лишь усилились, и как бороться с ними, как изгнать из сердца этот безотчетный, ничем не объяснимый испуг, она не ведала. Она, Анна Платонова, бывшая воспитанница усопшего барона Ивана Ивановича Корфа, ныне находящаяся в полной и безоговорочной власти его сына, вот уже битый час скиталась по дому, который с детства знала родным. Выглядывала в окна, грелась на кухне у печки, пыталась читать и даже раз присела за рояль, хоть и не смогла сыграть даже простенькой детской мелодии. Барин уехал, видимо, на охоту, Григорий сказал – с рассветом оседлал верного своего Грома и уже от ворот пустил галопом. Наверное, ему тоже тяжело находится в одном доме с несостоявшейся своей… Кем? Анна зябко вздрогнула, обхватила руками хрупкие плечи: кем она могла стать этой ночью? Хозяйской полюбовницей, в чью сторону побрезгует потом глядеть жена последнего на деревне пьяницы? Или… это очередная ошибка? Или ей не показалась мука в глазах Владимира, и не приснились слезы на его ресницах, и не послышался шепот – горечь вперемешку с робкой надеждой? «Ты… любишь меня? Ну, скажи, ты любишь меня? Ну, скажи мне!..» Тишина. Сейчас тишина обступает со всех сторон. В усадьбе, наполненной людьми, родными, далекими, случайными, ее окружает лишь тишина! - Там князь Долгорукий пожаловали, принять просят…- Григорий, неуклюже потоптавшись в дверях, едва заметно качнул головой в сторону гостиной. - Передай, нет Владимир Ивановича. Когда будет – неизвестно. - Да князь говорит: знает он. С барышней беседовать желает. Велит позвать…. Недоверчиво пожала плечами и, накинув шаль, вышла из укромного своего уголка у камина в библиотеке. Петр Михайлович, любезно кивнув, поднялся навстречу, улыбнулся юной воспитаннице друга, мимолетным прикосновением губ к маленькой ручке обозначил своё уважение. К кому?! Знали бы вы, князь… Девушка вернула вежливое приветствие и грациозно опустилась в кресло: - Вы желали… поговорить со мною? О чем? - Об этом, сударыня! – Долгорукий засуетился, извлекая из-под полы пальто какие-то бумаги, - Володя… Владимир Иванович приезжал намедни ко мне, оставил это на сохранение. Из недолгого разговора, меж нами состоявшегося, я понял лишь: он надумал… участвовать в дуэли… И без того взволнованное, девичье сердце засбоило, сжалось, пропуская удар. Анна дрожащими руками приняла пакет, губы словно онемели, не в силах произнести вопроса. - Н-но… отчего вы нынче передаете бумаги мне?! – неожиданная догадка ранила в самую душу. – Владимир… Он..?! - Надуюсь, что нет! – князь тут же замахал руками. – Уверяю вас: по моим сведениям дуэль только-только должна состояться, но… Анна, Корф никогда не были мне чужими, я помню и связавшую нас с Иваном многолетнюю дружбу, и то чудовищное зло, что принесла в эту семью моя супруга… и я… не смею, не имею права быть посторонним наблюдателем того, как последний представитель славного рода рискует своей жизнью ради сомнительного внимания некой особы… Словом, мне кажется, лишь вы способны отговорить Владимира от этой нелепой, глупой ошибки. Вы, Анна, всегда были ему, как сестра… Как сестра?! О нет! Тысячу раз нет! Она готова была бы кричать об этом, да ведь не время. Торопливо, путаясь во многочисленных бумагах, девушка развернула их. Подавила в себе не к месту проснувшийся стыд – она должна прочесть! Должна узнать, что оставил Петру Михалычу на сохранение Владимир, ведь там может быть ключ ко спасению… Она ведь также не может позволить пропасть славному роду барона Корфа, доброго ее благодетеля! Глаза пробежались по строкам бумаг, заверенных в управе, скрепленных фамильной печатью. Раз, второй – и Анна снова не поверила прочтенному! Он оставляет всё – ЕЙ! В случае своей гибели он завещает ей особняк и денежное содержание, он… заботится о ней, уже вольной… ибо разве может хоть что-то унаследовать крепостная? Девушка с надеждою взглянула на встревоженного князя: - Давно ли Владимир Иванович был у вас? Что говорил? Из немногословного ответа стало понятно: дуэль состоится гораздо раньше, чем было задумано… Заснеженный, морозный, укрытый инеем и туманной дымкой лес ярким румянцем окрашивал щеки, сбивал дыхание свежим холодным ветром, петлял под ногами дружно бегущих лошадей неровной дорогой. Санный укатанный след то разворачивался прямо, то мгновенно скрывался за крутым поворотом, то норовил скатиться под откос. Никита подгонял, то и дело прихлестывая кнутом, а белокурая девушка, намертво вцепившаяся в резную дверцу, смотрела перед собою. И снова видел его серые глаза. Что же он наделал? Зачем?! Неужели не понимает, что ценою его жизни она не сумеет быть счастливой со своим избранником? Открытая поляна промелькнула за деревьями. Вороной Гром барона нетерпеливо переступал с ноги на ногу, гнедая лошадка князя Репнина била копытом, доктор Штерн покрикивал со стороны на молодых людей, от своей души колотящих друг друга в свежем снегу. От души немного отлегло: они оба живы, самому страшному не суждено было произойти, пока она находилась в счастливой безмятежности неведенья. Не дожидаясь, пока кони до конца остановятся, Анна соскочила с саней, бросилась к горе дуэлянтам и остановилась, тяжело дыша, лишь в нескольких шагах от них. - Миша, - старалась не смотреть на барона, уж слишком злилась сейчас, казалось, настолько, что готова убить его, приставив пистолет к самому его холодному сердцу. – Миша, не надо… прошу вас! Дуэль уже не нужна, я свободна! Он… он дал мне вольную… Я могу теперь ехать с вами! Ну вот. Сказала Сказала – и замерла. Замерла прямо посреди заснеженной зимней поляны. И старалась не смотреть на НЕГО! Если любит, если ей не почудилась ночью нежность в его голосе, если не мальчишеская ревность и жажда соперничества привели его сюда, ОН не отпустит ее! Будет бороться, будет сражаться, обязательно! Или хоть что-то скажет ей – что-то, отчего сердечко забьется быстро, и станет горячо даже в этот лютый мороз. А может, просто схватит, усадит на лошадь и увезет домой… С ним, только с ним – на всю жизнь, пока… не прогонит.… - Анна, это же прекрасно! Подняла затуманенные мечтою глаза. Михаил склоняется к ней, его улыбка сияет, его взгляд потемнел от сладостного предвкушения поцелуя. - Смею надеяться, вы подарите мне первые часы своей свободы, мадемуазель? Обернулась. Вокруг – ничего, кроме зимы, никого, кроме одиночества… Это так больно – когда в сердце не остается даже тоски, когда всё, что есть, – лишь морозный холод, лишь колючий снег, который сейчас царапает руки, сердце, самую душу… - Анна, что с Вами? Подняла глаза, встречаясь взглядом с обеспокоенным Михаилом, и не сразу даже поняла, о чем спрашивает князь. - Анна, Вы в порядке? - Да… разумеется… Она не заметила, что, враз лишившись сил, спустилась на снег, и оттого должно быть, ее ответ прозвучал так холодно и колко. Михаил непонимающе мотнул головой, но всё же поспешил помочь девушке подняться. - Господи, Аня, примите мои поздравления! – на красивом мужском лице легко можно было прочесть радость, восторг и даже сладостное предвкушение, только брошенной, отвергнутой, забытой крепостной едва ли было дело до княжеских чаяний. - Благодарю… - непослушные губы с трудом вытолкнули приличествующие случаю слова. Легким кивком головы отвергла предложенную руку. – Извините, мне… лучше уйти. И без того пребывающий в замешательстве Михаил опешил. Впрочем, быстро пришел в себя: девушка слишком испугалась, увидев оружие, переволновалась за него и теперь, наверняка, не осознала еще в полной мере, насколько изменилась ее жизнь. Не понятно, правда, откуда Анна узнала о вольной, но, скорее всего, Корф и впрямь решил поиграть в благородство, освободил истомившую обоих красавицу и оставил ей возможность самой сделать выбор. За короткий миг передумав с добрый десяток мыслей, князь Репнин окончательно уверился: девушке нынче, как никогда, нужна его забота и поддержка, ведь мир вокруг так отличается от того крошечного мирка, в коем Анна пребывала ранее в крепостном своем положении. Молодой человек снисходительно улыбнулся. - Куда же вы намерены идти? Вашу свободу следует отпраздновать подобающим образом, и если позволите… - многозначительную паузу заполнило ласковое прикосновение, оно скользнуло по волосам, отряхивая снег. – Я мог бы устроить торжество… для нас двоих… В его медовых, карих глазах – бережная нежность вперемешку с искорками зимнего морозного веселья. Как же хочется верить в его искренность! Не раз и не два, предаваясь бесполезным, глупым мечтам о принце, Анна думала о том, как Миша однажды приедет за нею, поставит на место проныру управляющего, пристыдит непозволительно замешкавшегося с вольной дядюшку и заберет ее с собой, наплевав на прошлое, на будущее, на возможные сплетни, предрассудки и пересуды. Правда, далее взаимных признаний и трепетных объятий в наивных ее грезах дело не шло… Раз, один только раз чужою волей брошенная в грязь унижения, она готова была подумать о том, что происходит меж мужчиной и женщиной после тех самых восторженных слов, после бережных поцелуев. И если бы князь Репнин, наплевав на обман, увез ее с собою после танца семи вуалей, наверняка, не пожалела бы ни о чем, пала бы… еще ниже… Но он не увёз. Даже не выслушал. Просто отбросил, как ненужную вещь, как провинившуюся, мимо воли царапнувшую хозяина зверушку, устремился в ночь, оставив ее растерзанную любовь посреди покрытой первым снегом, колючим инеем дороги мерзнуть на зимнем ветру. И можно ли верить ему сейчас? Не убоится ли благородный защитник еще одного обмана? Что-то внутри подсказывает безрадостный ответ, и нынче, возможно, впервые, всё в маленькой бывшей крепостной и бывшей воспитаннице старого барона Корфа протестует против лжи: - Михаил Александрович, видимо, Вы не совсем верно поняли меня, - голос прерывается и дрожит от волнения. Или, может, от холода? – Всё, что я сказала, это… было лишь, чтобы предотвратить дуэль. Я… не могла позволить смерти – Вашей или барона, ведь я… Она хотела сказать: ведь она была бы нелепой смерти причиной! Отчего же князь всё понял по-своему? Почему обвинил ее в том, что даже тень Корфа всегда будет стоять меж ними? Это ведь… не так… Ах, если бы это только было правдой, барон никогда бы… Слишком опасно. Уж лучше на полуслове, на полувсхлипе оборвать подобные мысли, чем додумать их до конца и с болью в душе, с соленым привкусом слез понять, наконец, с кем с самого начала мечтала она уехать с заснеженной поляны, затерянной в лесу. С кем мечтала вернуться домой, присесть у камина в гостиной, любимой и знакомой с детства. Кого мечтала поблагодарить за то, что волею судьбы, добротою князя Долгорукого узнала из оставленных на сохранение документов, и тут же уверить: ей ничего-ничего от него не нужно. Ну, разве что, стать ему заботливой сестрой, как того хотел дядюшка. Сестрой… Отчего же так горчит простое слово? Не потому ли, что это чужая мечта насильно стала своей?.. *** Когда Анна все же добрела домой, белый снег у крыльца уже подкрашивали малиновые всполохи зимнего заката. Даже удивилась сначала: не столь длинна дорога из лесу, да и любезный Илья Петрович согласился подвезти ее на своей коляске до развилки на опушке. Был готов сопровождать и в усадьбу, но она сама отказалась – всё больше хотелось побыть в одиночестве, хотя бы попробовать разобраться в себе и, чего уж там, решит, что делать дальше. Она отныне никто дому, который почитает родным, и Владимир Иванович сегодня явственно дал понять: ему тоже дела нет до бывшей своей крепостной. Зачем только затеял эту нелепицу с документами? Желал поиграть в благородство? Вспомнил о последней воле отца? Или же не придумал ничего лучше, кроме как отписать своё имущество той, что не посмеет пустить по ветру добро умершего своего благодетеля? А может, другое руководило бароном? Тогда что, что же?! И как он мог бросить ее одну, с Михаилом, посреди белоснежного, снежно-холодного одиночества?! Девушка в сердцах сжала в руках тонкую ветку сиротливо мерзнущей рябинки. Вот причина ее теперешнего гнева. Вот основа основ, вот источник боли! Не то, что оттолкнул, - столько лет молодой хозяин только этим и занимался. Не то, что уехал с места дуэли, играя в благородство, и бог знает, куда направился потом. Не то, всё не то… А важно: он отказался от нее. После всего, пережитого за последний месяц, после того, как, опаляя горячим дыханием, клялся, будто вся его жизнь принадлежит ей одной, Владимир просто взял и отказался от нее, не предприняв даже крошечного шага навстречу. Не понял, не разгадал за показным весельем, что именно этого так она ждала, так желала… Варвара как раз устроила выволочку дворовым девкам, расшалившимся у парадного крыльца, оттого еще издалека заметила грустную и поникшую свою любимицу. Враз позабыв обо всем, кинулась навстречу, прижала к себя измотанную красавицу: - Аннушка, да что ж это деется? Куда ж ты пропала-то, горемычная?! – запричитала, словно случилось что, и тут же строго взглянула. – А ну рассказывай, что там у Вас приключилось! Али с барином что? Барин… да какой же теперь..? Анна нашла в себе силы улыбнуться. - Приключилось, Варя. Владимир… где он? – с надеждой взглянула на добрую кухарку. – Когда вернулся? А та лишь покачала головой: - Так с утра Владимира Иваныча в поместье нет. Я думала, может, ты чего знаешь… Вот, стало быть, как? Ее бросил в лесу и домой не вернулся! Верно, появись барон в этот миг в родном поместье, она набросилась бы на него с кулаками и обвинениями во всех грехах. Но его не было. А значит, нашлись силы сдержаться, мягко улыбнуться взволнованной Варе и гордо вскинуть подбородок. - Смею надеяться, господин барон скоро вернется. Гостиная встретила-таки приятным теплом, согрело окоченевшие руки, улыбнулось грустной улыбкой дядюшки на портрете, обернуло пустотой, точно шалью, – широкой теплой, тяжелой шалью из которой не выпутаться в одиночку. - Князь Петр Михайлович вот записку передали. Не дождались вас, - пробасил Григорий, а она даже не взглянула в сторону свернутого напополам листа бумаги с посланием от Долгорукого. Только от тишины вокруг закладывает уши. Бывшая крепостная попробовала отбиться от мрачных мыслей привычным музицированием, но стило лишь подойти к роялю, как пальцы задрожали, воспротивились игре. Что ж, коль не получается унять эту нервную дрожь, следует заняться чем-то другим. Девушка проследовала в библиотеку. Хотела успокоиться с томиков любимого Шекспира, но волею случая на глаза попалась модная в этом сезоне комедия «Горе от ума» господина Грибоедова. А ведь когда-то она собиралась выбрать для прослушивания в Императорском театре именно диалог Софьи и Чацкого… Открыв книгу на нужной странице, Анна улыбнулась, уже играя, притенила взгляд ресницами: [i]- Хотите ли знать истины два слова? Малейшая в ком странность чуть видна, Весёлость ваша не скромна, У вас тот час уж острота готова. А сами вы… - Я сам? не правда ли, смешон? [/i] Голос Владимира раздался неожиданно громко и четко в обступившем спокойствии. Вокруг всё замерло, Анна, также замерев на миг, медленно обернулась. встретилась взглядом сбывшим барином и, с трудом справившись со смятением, продолжила: [i]- Да! Грозный взгляд и резкий тон, И этих в вас особенностей бездна; А над собой гроза куда не бесполезна.[/i] Барон сделал несколько шагов ей навстречу, не сводя глаз с лица взволнованной красавицы, не отпуская с губ легкой улыбки. [i]- Я странен; а не странен кто ж? Тот, что на всех глупцов похож; Мочалин, например? [/i] Отчего же имя придуманного героя звучит с издевкой, адресованной именно ей? И хочется по привычке ответить дерзостью на очередное колкое замечание: [i]-Примеры мне не новы; Заметно, что вы желчь на всех излить готовы; А я, чтоб не мешать, отсюда уклонюсь. - Постойте же! Раз в жизни притворюсь… Оставимте мы эти пренья![/i] Владимир оказался невыносимо близко. Вот-вот сожмет ее руку в своей, вот-вот обласкает лицо теплым дыханием, вот-вот склонится ниже и… Анна в смятении зажмурилась, на зная, как бежать, попятилась и вжалась спиной в резную дверцу книжного шкафа. Да что же с ней происходит?! Анна тряхнула головой, снова зажмурилась – так крепко, что даже заплясали перед глазам разноцветные пятна, а в ушах раздался приглушенный гул. Но когда снова взглянула перед собой, морок рассеялся. Она была одна в библиотеке, стоял, прижав к груди позабытую книгу, и мечтала… Господи! О ком она мечтала?! Об этом несносном, сумасбродном, жестоком!.. нежном… бережном… робком… влюбленном… Ах, он занял слишком много, непозволительно много места в ее сердце! Да и где его любовь? Нет ее, нет, всё запорошило белым снегом, сковало морозом, унесло далеко-далеко рекою, скованной льдом. В сердцах бросив на стол чтиво, Анна подобрала юбки и торопливо покинула комнату, где отчего-то всё в этот вечер напоминало о хозяине дома, стирая даже воспоминания о дядюшке, прежде столь часто восседавшем в этом кресле. Владимир, Владимир, Владимир… Где же он сейчас? Наверняка, горячит коня на пути в Петербург – ну, разумеется, там ведь столичная роскошь, развлечения, барышни… те самые, чьи сердца с такой легкостью покорял прежде беспечный красавец. И ехал бы к ним! Почему же не желает оставить ее в покое? Почему даже сейчас неотступно следует по пятам, почему не позволяет вздохнуть свободно? Почему так сильно, так ощутимо его присутствие за спиной?! Она ведь даже зашла только что не в свою – в его спальную! Бывшая крепостная осмотрелась, прн6икая спиной к ровной дубовой поверхности двери. Вот комната барона. Все вещи на местах: любимый халат хозяина небрежно брошен на кресло, трубка лежит на столике у кровати, словно в ожидании его рук, рядом – графин с вином, в камине привычно потрескивают поленья, ярким пламенем взмывают вверх и становятся горьким пеплом. Всё так же, как и ночью, когда она, отбросив сомнения и стыд, позабыв о воспитании, пришла к нему купить ценой своего бесчестья… что? Жизнь Миши? Или их обоих? Ли Варя права – и она лжет самой себе, иначе поехала бы с князем праздновать первый день своей свободы, а не мечтала бы наедине с зимним уютным вечером о том, для кого она – лишь затянувшаяся поднадоевшая игра. В пору было бы уйти отсюда, но Анна, потуже запахнув на груди теплую шаль, приблизилась к кровати. «Вся моя жизнь… принадлежит Вам…» Его срывающийся тихий голос. Как же ему хотелось поверить. Ее срывающиеся с ресниц слезы. Что тогда оплакивала крепостная? «Только бы ты была рядом» - Нет!.. – едва слышно прошептали побледневшие искусанные губы. – Нет. Последнее – уже уверенней и громче, даже убедительней, если вам угодно. Девушка одобрительно кивнула головой и уже собралась направиться к двери, когда в нее неожиданно постучали. Разумеется, это не Владимир, не станет же барин стучать в собственную спальную. Он ведь и в друге комнаты в своем доме стучать не обязан, хотя никогда, ни разу не заходил к ней без стука. В таком случае кто же там? В растерянности Анна замерла на полушаге, оборвав движение: как она объяснит кому бы то ни было, слуге или же чужому человеку, что делает здесь одна? Пока в хорошенькой белокурой головке метались сомнения, судьба лишила бывшую крепостную выбора, толкнув дверь уверенной рукой Лизаветы Петровны Долгорукой. - Владимир, я прошу Вас… - начала княжна буквально с порога, и тут же осеклась, встретившись взглядом с воспитанницей усопшего барона. – Добрый вечер… Анна… Обменявшись любезностями, девушки опять умолкли. И о чем говорить той, что от рожденья имела всё, с другою, до недавнего времени лишенной даже свободы? Или о чем говорить той, кого насильно отдали за старика, с той, которая единственная владеет сердцем красавца? У каждой нашлась своя, горестная пища для размышлений. Возможно, они так и не решились бы начать разговор, не будь воспитанница Ивана Ивановича столь безупречно воспитана. Она и нарушила затянувшееся молчание. - Елизавета Петровна, если вы желали увидеться с господином бароном, то, увы, его нет. – И, как бы извиняясь. – Владимир Иванович еще не вернулся. Быть может, Вы намерены ждать его?... В таком случае… Анна хотела предложить гостье по крайней мере чаю, когда рассмотрела, наконец, сколь подавлена княжна. Лиза, всегда веселая, бойкая, с горящими глазами, влюбленная в жизнь Лиза казалась нынче бледной своей тенью. Усталость залегла под глазами болезненными кругами, слезы не дрожали на ресницах, но вот-вот норовили блеснуть в уголках губ. - Что с Вами, Лиза? – испуганная и взволнованная, Анна бросилась поддержать подругу по детским играм, и ее открытая доброта словно пробила ледяную стену. Княжна, как подкошенная, рухнула в кресло, уткнулась лицом в ладони и заплакала. Лишь когда первый поток слез схлынул, и девушка подняла покрасневшие глаза, Анна осмелилась поинтересоваться: -Что с Вами произошло? Та пожала плечами, скупо извинившись, отвернулась к окну и скомкала в кулаке батистовый носовой платочек. - Всё как-то сразу навалилось: мой… - Лиза запнулась, подбирая слова, - мой муж отвратителен, а я… не могу сделать ничего, чтобы освободиться от него. Анна сочувственно погладила гостью по плечу. Ей то и подумать страшно: каково это – принадлежать такому ужасному человеку. Свежо еще было воспоминание, когда мерзкий Забалуев хозяйничал в поместье и норовил продать ее своему другу из Архангельска – о, едва ли приходилось задумываться над тем, каким человеком окажется тот достопочтенный друг предводителя уездного дворянства! Враз забыв о пропасти, разделяющей ее с неожиданной ночной гостьею, Анна опустилась на корточки у кресла и взяла руки княжны в свои: - Лиза, Лизанька, но как же так?! Неужели нет выхода? - Почему же? – та всхлипнула, по-детски шмыгнув носом, - в таких случаях можно подать прошение в императорскую канцелярию, и Государь, рассмотрев его, принимает решение расторгнуть брак. - Значит, следует… - тут же воодушевилась Анна, только хмурый вид собеседницы не вселял надежды. - Мне уже отказали, - выдавила Лиза. – Нынче пришел ответ: мне отказано в разводе. А отец… сказал… Она еще бормотала что-то – Анне трудно было разобрать слова. Из всего стало понятно лишь, что старый князь посоветовал дочери смириться. - Стерпится – слюбится, - обреченно прошептала Лиза. – А я не могу так. Не могу! И лишь теперь Анна поняла, наконец, зачем пришла княжна к Владимиру в столь поздний час. Вернее, не совсем поняла. Она могла только предполагать, за какой помощью хотела обратиться к барону расстроенная, разочарованная, отчаявшаяся найти справедливость Лиза. Да и чем мог бы помочь Владимир?.. Задумавшись, Анна не заметила, как произнесла свой опрос вслух, на что Лиза одарила ее недоуменным взглядом. - Он мог бы… мог… Да хоть вызвать мерзкого Забалуева! Вызвать… Владимир… Дуэль… Слова сами сплелись в эту цепочку, возвращая Анну в события сегодняшнего дня. - Хватит! – испуганно прошептала она, - довольно на сегодня дуэлей! Ведь… Остановил воспоминания настороженный Лизин взгляд. Но княжна, не будучи глупой, всё поняла и без продолжения. - Дуэль! – она кинула головой, уже не спрашивая, утверждая. – Вот что нынче произошло. И какова же причина? Опять женщина?! Анна потупилась, и поникший ее взгляд был понятнее любых слов. Княжна криво усмехнулась: - Меня прочили в жены Владимиру с малолетства, а он, уже спев сразиться за честь не одной дамы, едва ли сделал бы нечто подобное ради меня. - Но вы ведь не давали ему глупых поводов, - заметила собеседница, внутренне холодея: сама же она стала поводом – и для кого? Для двух лучших друзей! - Сейчас повод был бы достойнейший, - вздохнула Лиза. – Впрочем, что толку в пустых беседах? Так Владимир… до сих пор не вернулся? Медленно покачав головой, Анна снова взглянула в окно. Тьма сгущалась за стеклом, непроглядная и вязкая, как этот морозный зимний вечер: уже едва л возможно было различить ветви вяза на фоне безлунного пасмурного неба, успевшего затянуться черной пеной ночных облаков. Время бы хозяину и вернуться домой, но… - Увы. Девушка поджала губы, недовольная своим чрезмерным волнением, и тут же укорила себя в черствости: княжна пришла не из глупой прихоти, она в серьезной беде, и, возможно, барон действительно мог бы чем-нибудь помочь. Разумеется, речь не идет о дуэли, но что, если… Впрочем, Владимир сейчас невесть где. Это значит, Лизе следует самой позаботиться о своей судьбе. А ей негоже так упорно думать о несносном бывшем барине, так и не подтвердившем к тому же догадку о выписанной вольной! - Лизавета Петровна, - осторожно начала она, тщательно подбирая слова, - вам, вероятно, лучше вернуться домой? - Вот еще! – фыркнула княжна, и тут же глаза ее недобро прищурились. – Дома мне велели смириться и принять этого мерзавца своим законным мужем! Вы, вы бы смирились? Анна потупилась, лихорадочно ища правильный ответ, но у мадам Забалуевой, похоже, все ответы дано припасены: - Что ж, вы всегда были тихоней и не смели ослушаться опекуна. Теперь я понимаю, отчего, и все-таки, - она переела дух, только для того, чтобы выпалить: - Я не собираюсь возвращаться домой и слушать лицемерные наставления! - Ваш батюшка не лицемер! Как вы можете?! Откровенно говоря, бывшая воспитанница барона Корфа не ожидала от себя столь бурного выражения чувств. Просто если бы не Петр Михалыч, если бы ни его визит нынче утром, неизвестно, каким несчастьем обернулась бы эта злополучная дуэль! И девушка сочла своим долгом защитить благородного человека, пусть даже от его же дочери, в горе своем сказавшей ужасные вещи. Лиза выслушала гневную отповедь с улыбкой на губах, понимающе кивнула: - Вы же ничего не знаете о нем, Анна. Не знаете, что он сотворил, как унизил семью! И все равно готовы оправдывать! А я вот не готова! Не готова послушно покориться воле человека, предпочетшего жизнь с женою и детьми объятьям крепостной любовницы! Последние слова обдали жаром. Точно опять Марья Алексеевна поднесла к ее лицу раскаленную добела кочергу. Анна побледнела, затем тут же залилась краской. Только это и заметила воинственно настроенная Лиза. Уже готовая извиниться перед собеседницей за необдуманное оскорбление, она вдруг окинула Анну внимательным взглядом и, растягивая гласные, медленно выговорила: - Вы ведь знаете, кто был причиной сегодняшней дуэли, не так ли? - Я… - Анна растерянно подняла глаза, но на прямой вопрос, не она ли это, часом, смолчала. Лиза только хмыкнула, с трудом справившись с накатившей ревностью и презрением. Да, к чему слова? Без них понятно, кому блистательный аристократ предпочел ее: крепостная девка, воспитанная его отцом, оказалась лучше наследницы богатого древнего рода. Не желая ни минуты находиться более в этом доме, где всё вокруг кричало о крушении ее мечты, напоминало о несбыточном счастье с любимым мужчиной, княжна метнулась к двери. И уже не услышала робкого «До свидания!», пронесшегося вслед за ней по спальной барона в проем распахнутой двери, не захотела его услышать. Разумеется, что Лизе дворовая, обманом прочимая ей в подруги? Пусть при других обстоятельствах, возможно, она была бы снисходительна к подложной барышне, выросшей по соседству, да только не так, не в спальной мужчины, который… Анна закрыла рот ладошкой, без сил опускаясь в глубокое кресло у камина. Который… что?! Ах, Лиза! Она ошибается во всем – особенно когда полагает, что бывшая собственность важнее, чем она, для красавца-барона. Если бы это было так, он сейчас сидел бы здесь, в теплом уюте домашнего очага, перебрал бы ее волосы, гладил по щекам и, как давеча ночью, шептал: «Вся моя жизнь принадлежит Вам… Только бы ТЫ была рядом». Отчего она смолчала тогда? Владимир никогда не был ей противен, наоборот, он… Девушка вздрогнула, осознав вдруг со всею ясностью давнишнюю тайну собственного сердца. Она ведь любит его. И всю жизнь любила только его одного: сперва со всей душою в детской наивности своей восхищалась темноволосым барчуком, затем с опаской посматривала в сторону горделивого юнца, приезжавшего на каникулы из корпуса, позже, вздернув подбородок, терпеливо сносила придирки молодого офицера. Но не было и дня, чтобы сердце не вздрогнуло, пропустив удар, когда совершенно случайно доводилось встретиться с ним глазами. Владимир… Слишком гордый, чтобы признать свои чувства даже себе, он лишь раз позволил себе слабость: вчера ночью позвать за собой ту, рад которой сегодня был готов стреляться с лучшим другом и умереть. Чего же еще? Чего ей было надо? Чтобы он опустился на колени, целуя ее руки? Это было уже, и те воспоминания горчат унижением, ненавистью, болью. Или чтобы он сам признался в любви? Ответив «да», она могла бы услышать от него другие слова, от него тоже, а теперь не услышит! И неправильное решение, принятое в страхе собственного бессилия горчит во рту, тугим обручем обхватывает горло, не дает дышать. Хрупкая красавица потуже закуталась в шаль, сжала ее концы в аленьких кулачках и сжалась в кресле, не отрывая взгляда от пляшущих в камине языков пламени. Слеза скатилась по щеке, затем другая, третья, а она даже не заметила. Или, может быть, заметила, только не спешила смахнуть их, думая о том, что Лиза еще непременно будет счастлива, а вот она… Дверь открылась совсем неслышно. Звук шагов растворился в мягком ворсе ковра. Вздрогнуть заставил лишь тихий грустный голос: - Вы всё еще тут? *** «Мне никогда еще не было так плохо…» Мы часто говорим избитую фразу, даже не осознавая ее смысла. Мы размениваем боль и горе мелкой монетой слов, не ощущая и сотой доли тех чувств, не ведая и крупицы тех переживаний, что вмещаются в безысходное «никогда». Он лишь теперь понял истинное значение этого досужего выражения. Его суть – яд, его проклятье – одиночество, горькая на вкус, всепоглощающая пустота внутри охватывает горячее сердце, и минута за минутой всё сильнее охлаждает его. Замедляется дыхание. Уходит жизнь. Так увядает по осени дуб, что летом радовал взор ярко-зеленой пышной кроной. Так умирал нынче он – барон Владимир Корф, блестящий кавалер и любимец дам, герой войны, не ведающий страха, - умирал мучительно и медленно, и все пуще мертвел от каждой мысли о том, где и с кем сейчас его любимая. Он долго гнал от себя мрачные мысли. Ускакав верхом с заснеженной лесной поляны, пытался утолить свою боль бешеной скачкой, обжигающей холодом. Горячил коня, ничего не видя перед собой. А очнулся у трактира - и не преминул зайти в гостеприимно распахнувшуюся дверь. Затем всё смешалось: рюмки водки, залпом выпитые до дна, гогот подгулявших купцов за соседним столиком и желание забыться, и рассказ Андре Долгорукого – тот заплетающимся языком поведал другу о пришедшем из императорской канцелярии отказе расторгнуть брак Лизы. Бедная княжна… В какой-то миг Владимир почувствовал долю своей вины: он ведь мог не допустить этого мерзкого брака, мог, поклявшись перед иконами, жениться на подруге детства, спасти ее от старика-мужа, себя от одиночества, мог… Барон тряхнул головой. К чему неуместные размышления? Он никогда не поступил бы так, уже осознавая в тот момент свою любовь к Анне в полной и безоговорочной мере. Не предал бы свое сердце, не испортил бы жизнь влюбленной в него Лизавете. А… нынче? Разве не изменилось всё в то роковое мгновение, когда его любимая сделала свой выбор, бросилась в объятья другого, когда его надежда умерла в рыданиях, когда не осталось даже крошечного шанса на взаимность? Приходилось признать: нет. Раздосадованный и удрученный, как никогда прежде, Андрей продолжал о чем-то говорить, в чем-то раскаивался, чем-то клялся, но Корф едва ли слышал слова, погруженный в собственные мысли, сражающийся со своими демонами. Потому вскоре, распрощавшись, покинул Долгорукого заливать горе и направился домой. Уже на полпути к усадьбе подумал вдруг: может, стоило хотя бы попробовать уговорить Андрея остановиться. Хотя он ли советчик? Он ли пример в здравомыслии? Барон пришпорил коня. - Ах, барин, с возвращеньицем! – невесть с чего слащаво протянула Полина, отвесила поклон и тут же словно по секрету сообщила: - А Вас в опочивальне Вашей княжна Долгорукая, то есть… госпожа Забалуева уж давно дожидаются. Прибежала давеча, вся в слезах. Я лишь заикнулась только, может, помочь чем, а Лизавета Петровна и не взглянула в мою сторону! В голосе горничной едва заметно проскользнула обиженная нотка. Владимир подумал, что, возможно, будь Лиза повнимательней к слугам, Полька не поставила бы его в известность о визите княжны, и присутствие оной в его спальной оказалось бы полнейшей неожиданностью. Что ж, он помнил глаза девушки, засиявшие счастьем, когда он ворвался в церковь во время ее венчания. Он помнил, как дрожал, прерываясь, ее голос. Он помнил, с какой болью отпустила она его тогда, хотя была готова поверить даже в самую фальшивую ложь! И потому он мог понять, за чем пожаловала к нему нынче вечером Лиза. Мог понять, но, как и прежде, ничего не мог ей предложить. Барон споро взбежал на второй этаж и направился к себе. Следовало как можно быстрее растолковать Лизе: он готов оказать любую помощь, но не позволит поддаться ее и своей слабости. Всего на мгновение – не дольше – замер у входа и рывком открыл дверь. Да, она была там. Лиза сидела в кресле, видимо, разглядывала жадные языки пламени, полыхающие в камине, и не видела ничего более, и не слышала ничего вокруг. Волосы на ее макушке, позолоченные отблесками огня, отчего-то казались светлее обычного, щуплая же фигурка вовсе утонула в большом низком кресле, потерялась в его комнате – даже подол платья княжны был подобран так, что отсюда виднелись лишь кружева нижней юбки. Лиза, Лизанька, что же Вы так губите себя? Отчего не захотели довериться родным, отчего подумали, что здесь обретете покой? Не нажить бы новых неприятностей на эту белокурую головку. Владимир грустно улыбнулся и тихо окликнул ее: - Вы всё еще тут? Девушка не ответила. Лишь вздрогнула – он едва заметил, как качнулся непослушный ее локон. - Я не гоню Вас, поймите, но… будет лучше, если вы покинете этот дом. Она не ответила. Молчала то ли от упрямства, то ли потому, что всё уже решила для себя, то ли от обиды или волнения – бог весть почему. Корф шагнул ближе. Покосился на стол. Хрустальный графин заманчиво поигрывал гранями с рубиново-красными отблесками, манил пригубить дорогое выдержанное вино и забыть обо всем. Но нет уж, полно на сегодня! Опять вспомнились покаянные речи Андрея, и голос сорвался. - Послушайте, к чему всё это? Потом вы пожалеете, мы оба пожалеем! И снова тишина отразилась в зеркалах, задрожала в воздухе и сошла на нет. - Вы заслуживаете большего, гораздо большего – настоящей любви, которую я не смогу Вам дать никогда! – Владимир перевел дух, отходя к окну. – Понимаете, Лиза, я люблю другую! Люблю всей душою уже много лет и не имею сил выбросить ее из сердца, позабыть… разлюбить… Я… знаю, что она сейчас с моим лучшим другом, и ее счастье убивает меня, и хочется, поверьте, Лиза, мне хочется забыться, почувствовать себя нужным и любимым! Но Анна… словно держит меня. Неужели вы хотите этого – остаться с мужчиной, который, обнимая Вас, мечтает о другой? Ну же Лиза! Ответьте! Отчего вы опять молчите? Он резко повернулся, в пару шагов преодолел расстояние до кресла, настойчиво повернул не смеющую даже вздохнуть красавицу – и обомлел: на него широко распахнутыми, полными слез глазами смотрела Анна, ЕГО Анна. Владимир тяжело опустился на колени у кресла, не отнимая рук. Сперва подумалось, что это хмель застит взгляд, что рана в душе обманывает, выдавая желаемое за действительное. Но вот Анна всхлипнула. Недоверчиво мотнула головой, отчего распущенные волосы колыхнулись, обнимая точеные плечи. - Что Вы такое говорите, Владимир? Это был ее голос, несмелый, грустный и мягкий, и его невозможно было спутать ни с чем. Ее ресницы трепетали, выдавая смятение, напряженное дыхание волновало высокую грудь, и хотелось пить его, пить жаркими поцелуями, срывать губами, растворять в себе, растворяться в ней. Анна… - Что вы тут делаете? – барон едва справился с собственным охрипшим голосом. – Где, черт возьми, Репнин? Девушка на миг потупилась, хотя почти сразу снова вскинула глаза. - Я не знаю. И это неважно! – заговорила торопливо, смутившись от этого, замолчала, перевела дух и вдруг выпалила: - Как ты мог?! Потемневшие зрачки ее вспыхнули, бровки гневно сошлись и сжались маленькие кулачки. - Что мог? – ничего не понимая, Владимир пожал плечами, чуть приподнялся, и теперь его глаза были на одном уровне с ее воинственно горящим взглядом. – Аня, я… - Трус! Звоном хлесткой пощечины наполнился слух, резкая боль ожгла щеку, маленькие кулачки отчаянно забарабанили по мужской груди и плечам. О, разумеется, трус. Еще и какой! Поманил за собой туманной сладостью ночных клятв – да так и не решился вернуться, оставил, бросил на заснеженной поляне, подарил другу, как надоевшую игрушку! Не нашел в себе смелости даже признаться в чувствах – зато с легкостью рассказал о своей любви другой. Отчего же молчал при ней, почему был холоден и отстранен с нею?! - Ненавижу… - выдохнула красавица в исступлении и, словно вторя ей, барон чуть подался вперед, цепко обхватил тонкие запястья и прильнул к приоткрытому ротику. Сперва Анна отчаянно забилась в его руках, но сопротивлению не суждено было длиться слишком долго. Вот уже обмякли, расслабились напряженные плечи, вот уже пальцы, скользнув по груди, жадно вцепились в лацканы сюртука, смяли грубую ткань. И, наконец, губы дрогнули, уступая его напору, ответили, обласкали. Ее поцелуй огненной волной пробежал по телу. Есть ли что-то слаще ее ответа, есть ли что-то желаннее нежных губ? - Аня, Анечка… Тихим стоном оборвалась связь, чуть отпрянули друг от друга тесно сплетенные тела, мужские легкие поцелуи прошлись по девичьим щекам вниз, обласкали шейку, замерли у ворота платья – и опять поднялись выше. А она всё шептала: - Ненавижу, ненавижу, ненавижу… - и таяла в его объятьях. И тонкие пальчики терялись в черных волосах. И на грани слуха один за другим срывались с ее губ справедливые упреки, и тонули в его нежностях. Сколько времени растворилось в этой сладости, они не знали. Как не знали, впрочем, не снится ли им эта ночь, не обманчивым ли видением тревожит их души, чтобы утром еще сильнее ранить разочарованием. Но даже если так, греза не кончалась. Они всё говорили, говорили, говорили о чувстве, годами терзающем своей несбыточностью, о боли и разочаровании, о том, как ослепляет лживая мишура, как манит сияние далеких огней, как тяжело подчас принять нечто самое главное, самое нужное… Луна несмело заглядывала в окно через ажурную вязь ветвей, когда после очередного признания Владимир бережно провел ладонью по девичьей щеке, заставил поднять глаза и снова спросил: - Ты любишь меня? – ну, конечно, любит! Еще не успела признаться открыто, удержала в душе прибереженные для этого волшебного мига слова, но любит. – Аня… Ответь мне, маленькая. Девушка покачала головой: - Зачем ты спрашиваешь? «Неужели не видишь», - жалобно всхлипнуло сердце, уже хотело оборваться искалеченной струною, когда барон, и без того сидящий непозволительно близко, вдруг ловко обхватил тонкую талию, пересаживая любимую к себе на колени. - Видите ли, мадемуазель, - от низкого бархатного голоса Анна задрожала. Или, может, оттого, что теплое дыхание мужчины согревало шею, щекотало игривым завитком раскрасневшееся ушко? – Если вы любите меня, я смирено паду к Вашим ногам с предложением руки и сердца. Девушка встрепенулась в попытке сохранить остатки рассудительности: - Владимир, как же...? Я всего лишь… Прикосновение уверенных пальцев печатью легло на упрямый ротик, призывая к молчанию. - Но я ведь могу ошибаться, сударыня. Возможно, Вы действительно ненавидите меня, и тогда… - мужчина умолк на мгновение, чтобы перевести дух, - тогда я вынужден буду доказывать Вам до самого утра, как Вы неправы, пока Вы не простонете, не прокричите о своей любви, пока не произнесете признаний! Итак… каков Ваш ответ? Вы… любите меня? Жар его тела неистово жег даже через платье, опалял кожу. В глазах его полыхала бешеная страсть, пугающая, необузданная, беспощадная. Анна вздрогнула, зажмурилась в надежде успокоиться и поняла вдруг совершенно ясно: она больше не боится. Ничего! И она не просто любит – столь же неистово хочет его любви! Сегодня, завтра, всегда! Она выдохнула напряжение. Робко, словно впервые, провела по мужской щеке, очертила ноготком контур губ. Слишком часто они искривлялись жестокой насмешкой. Нынче Ваш черед вымаливать прощения, Владимир Иванович. Обхватила руками его голову, приблизила к себе, как если бы хотела поцеловать, но вместо этого только потерлась носиком об упрямый подбородок. Немного поерзала, устраиваясь удобнее, встретилась с его голодным взглядом и прижалась еще теснее. - Не стану более томить ожиданием, сударь. Я Вас… Почувствовала, как напрягся барон, как его руки стальным обручем обхватили ее тело, и от этого оно наливается тягучим незнакомым жаром. И мелко дрожит, и льнет, и тянется к нему, и нет сил совладать с собою, уберечь долгожданную свободу… Ведь что есть свобода, когда нет любви? Что есть любовь, ограниченная неволей? Что нужно потерять, чтобы понять, наконец: любовь – суть свобода, свобода от ненависти, от лжи, от одиночества, а порой даже от самого себя, от тысячи условий, от нелепых условностей, от всего того, что тяжким грузом ложится на плечи и не позволяет расправить крылья… Любовь – это трепет: трепет первых прикосновений, первых глубокий вздохов, оборванных дерзостью, переходящих в стон. Любовь – это буря, сметающая все преграды, это пламя, снедающее тела, сердца и души, сплавляющее воедино. Любовь – это гром: вольная песня грохочущих в небе раскатов, и это крик, взметнувшийся молнией, притушенный волной блаженства. Любовь – это тишина… Это схлынувшая неистовость утоленной страсти, это нежность рокота засыпающих волн, это морская безмятежность, сверкающая под звездами лунной дорожкой. И так же, как море, эта тишина обманчива, недолговечна, и так же ждет неистовства новой бури, нового утра, чтобы с новой силой разразиться вновь! Успокаиваться или бушевать, смирять или волновать, тушить или снова загораться, любить или ненавидеть лишь по собственной воле и желанию – в этом и есть настоящая свобода! - Я Вас… - повторила Анна и, лукаво улыбнувшись, непроизвольно облизала губки, - я Вас ненавижу!... Конец