Драбблы

«Творческий процесс» *** - Владимир, но Вы представляете, что с нами дальше будет?! Дальше… Важно ли грядущее? Ведь для него гораздо важнее то, что происходит сейчас… Огонь в очаге потрескивал так уютно и по-домашнему, что всё плохое враз забывалось, уступая место приятному теплу. И уж тепло это начинало заполнять эту комнату, отзываться в щемящем от нежности сердце, окутывать тело. В пору бы отбросить прочь невзгоды, отдаваясь неожиданно сладкому этому теплу, но, увы, неразрешенной оставалась главная проблема. Барон Корф строго свел брови и покачал головой на робкое замечание красавицы, замершей рядом: - Представляю. Я один отвечу за всё, Анна. - Но я Вас не оставлю! – упрямо мотнув хорошенькой головкой, девушка осмелилась подойти ближе. – От Калиновской… одни неприятности! Когда же она уедет?.. Молодой человек вздохнул: - Надеюсь, что скоро. Я только об этом и думаю. - Да, я вижу, что вы думаете только об Ольге… Ни о ком другом, даже о себе! Уж обо мне… - грустные глазки потупились, скрывая разочарование и досаду, - я вообще не говорю… Владимир улыбнулся и легко притянул к себе возлюбленную, ласково поглаживая точеное плечико: - Дай Бог… скоро всё изменится… Губы потянулись несмелым прикосновением к шелку белокурых девичьих волос, но вдруг умиротворенную тишину резанул визгливый крик: -Неееееет!!!!!! Молодые люди отпрянули друг от друга. Смущенная Анна, скорее всего, вовсе отбежала бы к печке, только уверенные мужские руки удержали почти выскользнувшую прелестницу. Источником крика оказалась молоденькая особа весьма странной наружности. Тёмные волосы убраны в неаккуратный хвост, вместо приличествующих барышне домашнего платья и туфелек – даже не мужской костюм, а нечто наподобие того, что носят пастухи летом, короткая рубашонка, портки да лапти. - Нет! Нет! Нет!!! – особа затопала ногами на манер капризного ребенка. – Всё должно быть не так! Совсем не так! Широким шагом выйдя к столу, девица скрестила на груди тонкие ручки. - Какие объятья? Какие нежности?! Да у вас Третье Отделение за спиной! Ты! – она бесцеремонно ткнула пальцем в барона. – Хватаешь её, - указательный палец второй руки больно ткнулся в плечо Анне, - и бросаешь сюда! Нежданная гостья указала на стол и расплылась в блаженной улыбке. - Ах… Ты срываешь с нее одежду, расстегиваешь молнию на брюках, - бросив быстрый взгляд на длинный сюртук Корфа, она недоуменно поджала губы, - ну… или чего у тебя там. И… любишь её… - Сударыня, что Вы себе позволяете?! – негодующе напустился на непонятную особу Владимир, но она, казалось, ничего и никого не замечала вокруг, пребывая в блаженной эйфории от картинок, которые уже успела себе представить. Он перевел взгляд на Анну. Лицо той, пунцовое от стыда, буквально горело, пришлось протянуть ладонь, едва прикасаясь, провести по бархатистой щечке: - Не стоит слушать всякие глупости, тем более что… - Глупости?! – бестактная особа снова оживилась. – Глупости – держаться за ручки, когда можно прям тут на кухне раскрутить Анечку на клёвую ЭнЦу! Она захлопала в ладоши, подпрыгивая на месте - Да! ДАААААААААА!!!!!!!! ЭнЦу!!!! Возьми её! Войди в её невинную плоть своим огромным горячим жезлом! Анна тихо вскрикнула, зажимая рот. Румянец на щеках сменился болезненной бледностью. Владимир и слова не успел возразить на непристойные замечания, когда народу в кухне прибавилось. - К черту ЭнЦу! К черту ВовАнну! – девушка постарше уже сидела на лавке у печи, грациозно закинув ногу за ногу. Кожаные сапоги чем-то напоминали гусарские, и лишь высоченный каблук выдавал в них дамскую обувь. Новая гостья брезгливо поморщилась. – Боже, КАК у вас скуШнА! Намеренно произнося слова несколько неправильно, она с ленцой потянулась к небольшому ридикюлю, стоящему, наверняка, целое состояние. - Дурак ты, Вовчик. Носишься со своей ненаглядной Аннушкой, когда в доме такая роскошная женщина вынуждена прятаться под личиной немой крепостной служанки. Вот уж кто будет достойной баронессой Корф, а не эта… Девица брезгливо фыркнула, не скрывая презрения, Анна дернулась в желании убраться подальше и от странных гостей, и от самого барона, только он удержал ее подле себя: - Постой, Аня!.. – хотел поставить на место эту высокомерную барышню, тоже невесть как появившуюся в его поместье, и снова не успел. - Какая, на х…, Ольга?! – еще одна девица появилась буквально из ниоткуда, материализовалась из облака черного дыма, пыхнувшего от печки. – Нет, я Олюшку, конечно, люблю горячо, но зачем она нужна?! Есть же Миша! ВМ рулёёёёз!!!!! - ВМ?! – оживилась Вторая, – ВовМиша?! Какая прелесть!!! Уже хочу это прочесть. А уж в твоем исполнении… Вторая и Третья обменялись многозначительными взглядами, полными нежности и взаимопонимания. Первая капризно надула губки: - Слэш – ацтой. Нихачю! – она опять затопала ногами и даже забарабанила кулачками по столешнице. – Хочу ВовАнну!!! Хочу на столе! Хочу ласки до утра во всех интимных подробностях. - Хочешь ВовАнну? Еще одна девица, круглощекая, чем-то напоминающая Варю в юности, гаденько усмехнулась, опираясь плечом на дверной косяк. - Будет тебе ВовАнна. Счас ОН, - эта небрежно кивнула в сторону барона, не удостоив его и взглядом, - затащит Аньку в кладовку и там хорошенько отделает. Она будет кричать, отбиваться, молить его о пощаде, но насильник будет неумолим! Он будет унижать ее снова, и снова, а когда надоест… - девица скабрезно ухмыльнулась, - выбросит из дома или в Архангельск продаст. И женится на Лизе. Все присутствующие ахнули – кто удивленно, кто рассерженно. - Или на княжне Натали. Снова дружный вздох, на сей раз Вторая отреагировала куда спокойнее. - Или на Полине. - Я счас сблюю! – скривилась Третья. - Или станет заниматься мужеложеством с Репниным, Цесаревицем и даже самим Бенкендорфом! - Эй, не гони, а то теперь сблюю я! – отозвалась Первая. – И вообще, валила б ты отсюдО, во саду ли, в огороде огурцы-помидоры выращивать. - Да пошла ты! Не указывай старшим, как писать! - Чё, давно косы никто не трепал? Так я могу. - Да не встревай, мелкая! - ААААААААА!!!! Убивают!!!! Всё смешалось в кухне Корфов, и уже не представлялось возможным разобрать, что истошно вопит Первая, над чем потешается Вторая, куда велит идти Третья и какими карами угрожает Четвертая. Вцепившись друг дружке в волосы, юные особы мило выясняли отношения, решая судьбу романтичного сочинительства. И среди этого балагана никто не заметил, как молодой барон и его бывшая крепостная, взявшись за руки, тихонько выскользнули за дверь, заперли ее и уже там, наедине, забылись в нежном поцелуе. «Первый вальс» Руки сжимают тонкую талию. Маленькие ладошки порхают по мужским плечам. Музыка звучит в душе, и невообразимо, непонятно, волшебно, словно по чьему-то таинственному могущественному велению, ею наполняется весь мир вокруг. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… Они никогда не танцевали прежде. Так уж получалось, хотя молодой барон мечтал прижать к себе хрупкую прелестницу, принадлежащую ему, в быстром танце. Так уж получалось, хотя юная воспитанница Ивана Ивановича Корфа часто видела во сне, как кружит среди ярких, роскошно одетых пар, и руки всегдашнего мучителя бережно поддерживают ее. Так уж получилось: даже во время нынешнего торжества не удалось в полной мере насладиться дивной прелестью танца, разделенного с любимым человеком, и лишь теперь они могли, наконец, наверстать упущенное. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… Она порхает, едва касаясь пола. Длинный шелковый подол то и дело цепляется за что-то, но соскальзывает, и клубится облаком, и взлетает, обнажая стройные ножки. Шнуровка корсета уже распущена… И когда только успел? Бесстыдник… Нежные щечки заливает румянец, а прижаться к его груди хочется ещё сильнее! «Ни в чем себе не отказывай…» Почти неслышно, на ушко, он шепнул ей о своей любви, когда вошли сюда, оставив позади шумную толпу гостей, а она, враз забыв о счастье, радости, тишине и долгожданном покое наедине с любимым, вдруг побледнела и задрожала. Ни в чем… Не отказывать… Она думала, всё будет по-другому. Она думала, он нынче не станет сдерживаться и робеть. Она могла лишь думать о том, что должно произойти между ними. Она не знала, что и думать! Сейчас же мысли будто разлетелись – испуганные глупышки. Остался только вальс. Музыка, звучащая внутри. Остались руки – властные и нежные мужские руки. Они с одинаковой уверенностью ведут ее в танце, подхватывают, подбрасывают легко, как пушинку, поддерживают, и тут же осторожно спускают еще ниже сорочку с ее плеч – ещё и ещё ниже – обнажая трепещущие грудки, ещё ниже – чуть задерживаясь на талии, ещё ниже - и вынимают ее из отхлынувшей вниз волны белоснежной шелковой ткани… Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… - Владимир… Даже через плотно зажмуренные веки видно, как горят в темноте его глаза, и пальцы ноют, дрожат, тянутся расстегнуть китель его парадного мундира, затем рубашку, ладони предвкушают возможность провести прохладной гладкостью своею по обнаженной мужской груди, глаза так хотят, мечтают взглянуть на него – и только стыд от собственной наготы и неопытности сковывает движения, плотно смыкает ресницы. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… Они уже не танцуют. Просто стоят посреди спальной, сжимая друг друга в объятьях. И ночь вступает в свои права – их первая ночь наедине, вместе! Но этот вальс, невинный и чистый, как ее улыбка, страстный и волнующий, как его ласки, – этот вальс останется в памяти на всю жизнь… «Волшебный сон» Просыпаться оказалось неимоверно тяжело. Да, вчерашняя попойка, разумеется, давала о себе знать, но было еще что-то. То, что свинцом налило голову, буквально склеило веки, отдавало во рту противным привкусом металла. Владимир Иванович Корф усмехнулся про себя: уж не довелось ли и ему, как прежде покойному батюшке, отведать яду, припасенного княгиней Долгорукой? Ну, или хотя бы сонного зелья? Ведь ему нынче снились странные сны. Грезилось отчего-то: он не один в спальной. Женщина, нелюбимая и даже нежеланная, делила с ним постель, гадко ухмыляясь своим коварным планам. А он всё силился разлепить глаза, взглянуть на нее – и не мог. Хотел разомкнуть губы, позвать кого-то – и снова сил не хватало! Теперь те сны стали похожи на кошмар, из которого невозможно выбраться. Всё позади, он проснулся, живой и здоровый (по крайней мере, относительно), и уж точно один. Один ли?! Слабо пошевелившись, Владимир пришел к выводу, что всё же рядом кто-то есть. Худенькая женская спинка прильнула к его боку, но саму женщину было невозможно разглядеть за одеялом. Пришлось покоситься в сторону зеркала и тут же недоверчиво выдохнуть: - Анна?! Черт, да что ж это такое? В том сне был кто угодно, но не она, не хрупкая воспитанница его отца, без памяти любимая им с детских лет, не предмет постоянных придирок и насмешек, заноза в сердце, не роковая одалиска, навязанным ей танцем поставившая его на колени… Но сейчас, здесь, в этой кровати под темно-красным пологом… это ведь Анна! Значит, кошмар просто превратился в сладкий сон, и в этом сне можно всё… - Анечка… - протяжно выдохнул барон, притягивая поближе спящую девушку. – Аня, ангел мой… Мужские губы нежно прильнули к изгибу шейки, попутно коснувшись спутанных переплетенных волос, так и не расчесанных, видимо, перед сном. Красавица сладко прошептала его имя и выгнулась, подставляя шейку новым ласкам. Владимир почувствовал, что окончательно теряет самообладание. От ее покорности, от сонной неги, от теплоты желанного тела темнело в глазах. Платье же открывало шелковистые плечи, поощряя, одобряя, умоляя барона быть еще более нескромным. Это же сон! Прекрасный сон, в котором можно всё. Простонав сквозь стиснутые зубы имя любимой, Владимир рывком развернул ее к себе, потянулся, было, к шнуровке корсета, но тут же рассудил, что это лишнее, и просто нетерпеливо потянул тонкую ткань – всё произошло так быстро, не успел даже подмигнуть зеркалу вездесущий солнечный лучик. Анна застонала в настойчивых мужских руках – и проснулась. - Господи! – взвизгнула, испуганно гладя на отпрянувшего от ее обнаженной груди мужчину, залилась краскою стыда и поспешила хоть чем-нибудь прикрыться. – Как вы можете? Как вы посмели?! Как вы… От негодования все слова разлетелись вдруг подобно стайке маленьких птичек, завидевших коршуна. Анна не могла сказать ничего, лишь беспомощно глотала ртом воздух. Владимир тоже ошарашено замер, по-прежнему удерживая красавицу в своих руках. Он же осмелился заговорить первым: - Но ты сама пришла ко мне! – а разочарование уже заныло в душе: это не сон, ничего не изменилось, он нелюбим, а теперь, возможно, и вовсе будет противен. Да, несомненно, будет! Иначе Аня не шмыгнула бы сейчас милым носиком, расстроено шепча: - Это всё Полина! Сказала, не может до вас достучаться, спросить, подавать ли завтрак. Я разволновалась, пошла прямо в спальную, а тут… - девушка прикусила язычок. Не слишком-то хотелось вспоминать наглую улыбку высокомерной горделивой полячки, устроившейся в постели хозяина дома. Ее слова до сих пор звучали в ушах: «Не слишком вежливо так врываться в чужую комнату, милочка. Вы же видите, барон спит. Он слишком устал нынешней ночью…» И как только Анне удалось тогда сдержаться, не запустить в эту негодницу тяжелым канделябром или хотя бы увесистой книгой? Выпроводить Ольгу оказалось непросто, но ситуация требовала разъяснения. Только барон никак не хотел просыпаться… Слуги уже вовсю сновали по дому туда-сюда, лакеи тушили светильники, горничные накрывали на стол, Варя грохотала на кухне тяжелой утварью – и лишь Владимир не открывал глаза, хотя бывшая крепостная со слезами на глазах пыталась разбудить его снова и снова. Тогда-то она и решила прилечь рядом. Вернее, думала, что несколько мгновений отдохнет, прижавшись к нему, вслушиваясь в почти незаметное дыхание, а затем уйдет и велит Грише съездить за доктором. Ведь просто не может сон человеческий быть настолько крепок! Пусть Илья Петрович приедет… И обязательно поможет, что бы ни произошло с вредным, неверным бароном. Это было неплохой мыслью, но разве Анна хоть когда-то могла представить, как сладко лежать в ЕГО объятьях, как истома норовит смежить веки, а в голову лезут картины, одна запретнее другой? Как она удосужилась заснуть? Не иначе, дала о себе знать бессонная вчерашняя ночь. И это пробуждение от пылких мужских ласк – она же будет до конца жизни сгорать со стыда, вспоминая его. А еще потому, что будет желать просыпаться так каждое утро… - Отпустите меня, Владимир Иванович. – Прелестница приняла независимый вид, точно не она лежала сейчас в разорванном смятом платье в постели мужчины, чья дурная слава всегда бежит впереди его самого. – На дворе уже давно день, и я должна… В этот миг Владимир будто очнулся ото сна. Вернее, проснулся по-настоящему. Улыбнувшись едва ли заметно, уголками губ, он медленно покачал головой. - Подождите, Анна… Отчего-то подумалось вдруг: он не помнит, чтобы раздевался, и все-таки лежит тут совсем без одежды. А на Ане это дурацкое платье, от которого всё сильнее хочется избавиться! И она шептала – пусть даже и во сне – но его имя! - Подожди… - повторил он тихо, - ты волновалась за меня. Я… хочу поблагодарить… Последовавший за этим поцелуй едва ли можно было назвать просто благодарным…