Дороги судьбы

Автор: Скорпион Жанр: мелодрама (с элементами драмы) Рейтинг: PG-13 Герои: из БН в наше время Пейринг: ВА Сюжет: что делать врачу, если пациентка до неприличия хороша? На холодный мрамор могильной плиты легли розы. Темно-красные, почти черные, и бархатные, как дорогая ткань, с влажными лепестками, на которых застыли то ли капельки росы, то ли чьи-то горькие слезы. Высокий молодой мужчина, положивший только что этот роскошный букет, вздохнул и провел ладонью по безучастному камню надгробия. Мама… Он едва помнит её, неясными фрагментами проносятся в памяти обрывки детских воспоминаний, наполненных маминым счастливым смехом. Но чаще она грустна. Карие глаза улыбаются из-под густых длинных ресниц, да это лишь для того, чтобы скрыть подступившие слезы. Мама красива. Он уже не помнит ни черточки её лица, озаренного жизнью. Разве могут многочисленные фотографии с запечатленной в статике женщиной в темных платьях заменить её – живую и настоящую?! Потому он не пытался никогда сохранить в мыслях схваченный фотографом образ. Ему на самом деле хватает тех обрывочных полуснов, полувоспоминаний, где мамино сердце еще бьется. Потом же – пустота одиночества. И боль на все последующие годы. Жгучая боль потери, временами такая нестерпимая, что в пору выть на луну, терзаясь и стеная, и молиться невесть каким богам, чтобы вернули её! Он научился жить с этой болью, хоть мука и не стала меньше. Он принял её, как часть своего существования. Тихая, спокойная, застывшая прохлада кладбищенских троп. Впервые он прибежал сюда в тот самый день, когда черной дырой поглотило известие о маминой смерти. На улице был дождь. Нет, не так… Ливень… Ледяной проливной дождь поздней осени остервенело колотил по оконным стеклам и крышам домов, а он всё бежал, не разбирая дороги, пока, наконец, не добрался до указанного места. Венки уже успели пожухнуть в царящую непогоду, и увяли, поломанные, темно-красные траурные розы. Он упал на колени у могилы матери и долго просидел так на мокрой холодной земле, пока его не нашли. Сейчас трудно вспомнить, кто именно. Да и разницы, в общем-то, никакой. Нашли – и всё. Привезли домой. Отец обругал и запер в комнате на три дня, ведь глупая гордость не позволила просить прощения за своевольный побег на кладбище. Уже вечером в первый день поднялась температура. А что? Не стоило рассиживаться на земле в начале ноября! На второй день пропал голос, но он даже не подумал позвать кого-то из взрослых. Лишь ночью удушающий кашель услышала экономка отца Варвара и в панике вызвала скорую. То приключение закончилось двусторонним воспалением легких и ссорой с отцом, обида на которого не перегорела даже сейчас, двадцать лет спустя. - Володя, вот ты где, – послышался вдруг негромкий женский голос. Он обернулся, не отрывая, впрочем, руки от холодного мертвого гранита. Его ответ прозвучал немного резко в тишине обступивших вечерних сумерек: - Как ты меня нашла? Светловолосая девушка покачала головой. - Я знала, что ты тут. Где ж еще-то? Между прочим, мог бы предупредить. Он не обратил внимания на нотки легкой укоризны в словах, лишь глаза сузились, выдавая раздражение. - Послушай, Лиза, я уже сто раз объяснял… - Нет, это ТЫ послушай: если надо будет – объяснишь в сто первый, и скажешь, в конце концов, почему так неожиданно уезжаешь! Лиза подошла ближе и склонилась, укладывая скромный букет желтых хризантем. Они словно солнечным светом разбавили торжественно-траурные царственные розы. Владимир улыбнулся уголками губ, и девушке показалось, что в этот миг он снова стал безумно похож на умершую мать. - Она не любила срезанных цветов… - в голосе мужчины была только грусть. – Говорила, что им уже не суждено ожить, как бы люди не хотели этого, что бы не предпринимали. - Наверное, она была права… - Лиза пожала плечами. – Владимир, так твой отъезд. Это… решено? - Окончательно и бесповоротно. В десять у меня самолет до Новосибирска, там возьму такси и через пару часов доберусь до места. Просто прелесть! Лиза прекрасно знала эту манеру раздельно произносить слова, чуть растягивая начальный слог. Так Корф подчеркивал высшую степень недовольства. Только вот ни задача: по официальной версии ведущий нейрохирург одной из лучших частных клиник Петербурга, он по собственному желанию уволился и подыскал работу в какой-то Тьмутаракани у черта на куличках. Сказал, именно так приобретают нужный опыт. Почему же не смотрит в глаза и не в силах скрыть раздражения? Она осторожно поинтересовалась: - Что случилось? - Ах, сестренка… - выдохнул Владимир, запрокинул голову и понял вдруг, что просто обязан высказаться. Что если по обыкновению запрет все чувства глубоко в душе, то в один прекрасный день просто сорвется. А ему никак нельзя с такой работой, где каждое движение пальца, руки, удерживающей скальпель, каждый вздох – всё направлено на спасение человеческой жизни. Один шаг в сторону – смерть. Мелкая дрожь – смерть. Неверное решение – тоже смерть. И он не имеет права ни на легкомыслие, ни на раздражение, ни на срыв. Владимир тяжело присел на скамейку у чьей-то могилы и провел ладонью по лицу, снимая напряжение. - Помнишь, ко мне привезли пациентку? Женщину с аневризмой? Сестра нахмурилась, непроизвольно поправляя выбившийся из прически локон. - Два месяца назад, кажется? Ну, помню. Ты провел операцию, Наташа ассистировала – мне Мишка рассказывал. Корф хмыкнул. - А твой Репнин не рассказывал, случайно, - между бровей оформилась недовольная складочка, делая выражение лица угрюмым и мрачным, - что сразу из операционной меня вызвали на ковер к главному? - Что-то пошло не так? – забеспокоилась девушка. Она, как никто другой, знала о безупречной репутации брата, и допустить хотя бы предположение, что он завалил операцию, казалось, по меньшей мере, невозможным. - Не-е-ет… - протянул Владимир. – Просто, видишь ли, эта женщина… её наша сотрудница подобрала на улице. Увидела, что человеку плохо, бегло осмотрела и привезла ко мне. Я сразу на стол, да, самовольно, но ведь она умирала! А потом… этот индюк Забалуев говорит: «Немедленно выписывайте… Вы же видите, мол, Владимир Иваныч, что этой особе не по карману операция в такой клинике, как наша». Глаза Лизы расширились от ужаса. - И что же ее теперь, на улицу вышвырнуть? Владимир скривился. - Выходит, что так. Собственно, это мне и предложили. - Ну, ты же ответил негодяю?! – теперь глаза девушки уже горели азартом, предвкушая историю о расправе с подлецом во имя справедливости. Корф ухмыльнулся. - Сначала пытался его урезонить мирными методами. Не помогло, и пришелся в пору последний аргумент. Лиза заговорщически подмигнула: - В челюсть левой? - Под дых правой! Брат и сестра синхронно рассмеялись. Успокоившись немного, девушка констатировала: - И как результат – здравствуй, Тьмутаракань. - А то ты не знаешь, что у Забалуева связи в Минздраве? – мужчина закатил глаза. – Ну, ничего. На месте разберусь. А ты – родителям ни слова. - Могила! – Лиза символическим жестом провела по сжатым губам и взяла брата под руку, прижимаясь к его плечу. – Когда ты вернешься? - Поработаю годик-второй, там видно будет, - неопределенно ответил Владимир, и когда сводная сестра расстроено шмыгнула носиком, крепко притянул ее к себе. – Я тоже буду скучать, ласточка… *** Холодное нынче выдалось лето… То ли вообще природа обделила теплом, то ли в этой северной глуши так отчетливо чувствовалась серая прохлада, дождевыми каплями застывшая на ветках, неуместным ветром завывающая под крышей по ночам. Низкое влажное небо виснет, будто над самой землей, и давит, угнетая, вся тяжелее и тяжелее, немилосердно бьет по нервам. И пора бы солнцу порадовать первыми яркими проблесками пришедшего настоящего лета! Да только снова утро хмурится туманом, а по радио сонная барышня рассказывает об очередном циклоне. Владимир затушил в пепельнице очередную сигарету, и бессмысленно уставился в окно, наблюдая за редкими прохожими и больничными облезлыми котами во дворе. Вот уже почти год он здесь – а ведь казалось сначала, что и недели не протянет. Глушь давила не него не меньше этих затяжных неуместных дождей. Коллеги посмеивались над столичным денди: дескать, комфорту парню не хватает. На все подшучивания Корф пожимал плечами: бывало и хуже. Правда ведь, бывало. Была добровольная практика: полгода в зоне боевых действий в составе группы миротворцев на территории одной из многочисленных горячих точек, когда тяжелые раненые с травмами черепа поступали так часто, что порой хирурги не успевали даже хлебнуть чаю. Тогда и говорить не приходилось о приличной порции сна или горячем душе. Отвыкнув за те полгода от благ и прелестей цивилизации, молодой доктор вначале даже дичился церемонных обедов в семейном кругу, приемов и коктейльных вечеринок, излюбленного времяпровождения его мачехи, Марьи Алексеевны. Вот и теперь отсутствие горячей воды по утрам едва ли могло угнетать Владимир Ивановича так сильно, как того ожидали сотрудники. Напротив, выслушав очередную порцию жалоб по этому поводу от престарелого анестезиолога Юзефа Ильича, он с кривой ухмылкой сообщал: «Холодный душ по утрам гораздо полезней и бодрит сильнее!» А уж такие мелочи, как отсутствие приличных ночных клубов, паленая водка в рюмочной за поворотом или постоянный привкус хлорки во всех без исключения блюдах местной столовой и вовсе не заботили Корфа. Отчего же тогда на душе такая муть? Мужчина тряхнул головой, отбрасывая темную челку с упрямого, перерезанного складкой лба. Эта глушь затягивала. Как болотная трясина, готовая в любой подходящий момент утащить заплутавшего путника, прерывая новый шаг, она обволакивала человека, привыкшего к свободе, в тесный кокон из будничных проблем окружающих, из склок и мелочной зависти, из желания выслужиться и страха за свою собственную шкуру. Кто угодно начал бы задыхаться в этих призрачных тенетах, а Владимир, с самого детства гордый, непокорный, независимый, просто тихо гиб, неспособный перевернуть жизненный уклад того небольшого количества людей, с которыми теперь приходилось проводить бОльшую часть времени. Людей, кардинально отличающихся от всех, с кем доводилось общаться ранее. Странное дело… Человек – социальное животное, об этом говорили еще античные мудрецы. То ли под давлением, то ли под ненавязчивым влиянием окружающих уже через пару-тройку месяцев Владимир по-новому взглянул на закрытый мирок провинциального сибирского городка и задышал ровнее. Зажил спокойнее. И так до сегодняшнего дня: работа и ночные дежурства, встречи в баре с немногими близкими знакомыми – закадычными друзьями-то питерский гордец так и не обзавелся! Женщины… О, это и вовсе отдельная история…. Корф извлек из пачки и прикурил еще одну сигарету, отодвинул вертикальную полоску жалюзи и с наслаждением выпустил в приоткрытую створку окна струю дыма. На самом деле всё не так уж и плохо… - Корф, ты слишком много куришь! – раздался за спиной недовольный женский голос. - Полина… - молодой человек закатил глаза, не удостоив, впрочем, вошедшую даже вежливым поворотом головы. Смазливая девица в белом медицинском халатике непристойной длины, покачивая стройными бедрами, плавно подошла к окну, для вида выглянула во двор. - Одно и тоже, - презрительно фыркнула она, бросила на собеседника хмурый взгляд и, выхватив из мужских пальцев сигарету, тут же затушила её в пепельнице. Владимир недоуменно свел брови, серые глаза немного насмешливо прищурились. - Это еще что за вмешательство? Полина пожала плечами. - Хватит курить, и так весь кабинет закоптил, войти боязно. - Так не входи. Они оба замолчали, но пока девушка лихорадочно пыталась подыскать достойный и достаточно колкий ответ, Корф с безразличным видом прикурил снова. И рад бы забыть почти случайную связь с вертихвосткой-медсестрой из травматологии, да настырная Поленька не забывает напоминать, так, словно до сих пор не теряет надежды захомутать его окончательно и бесповоротно. В тот вечер скорая привезла мужчину с возникшей вследствие застарелой травмы мозжечка опухолью, к счастью – доброкачественной. Вполне операбельный случай, тем более что Владимир не раз и не два имел дело с гораздо более запущенными новообразованиями. Он уже почти вытащил пациента, даже ассистент успел поздравить: «С очередным успехом, Владимир Иванович!» Не в добрый час слетело с губ слово, не иначе. Именно в тот момент во всей больнице вырубило свет. Какие-то пять минут решили человеческую судьбу – мужчина скончался прямо на операционном столе… Даже сейчас, через несколько месяцев после тех жутких событий, Корф стиснул зубы в немом яростном бессилии. Тогда же он просто напился. Так сильно, как никогда прежде за всю свою жизнь. Воспаленное сознание было словно в тумане, но мозг, приученный к самым разнообразным кризисным ситуациям, фиксировал каждую деталь: и облупленную штукатурку на потолке в ординаторской, и выцветшие грязно-розовые занавески с едва различимым в тусклом свете лампочки белесым рисунком, и прозрачную, как янтарь, перцовку, принесенную знакомым санитаром из ближайшего киоска, в почти опустошенном граненом стакане. В этом дымном пьяном угаре прикосновение к плечу показалось приятно-прохладным, нужным, целебным. Это-то и была Полина, заступившая на ночное дежурство. Ох, лучше бы он забыл все, случившееся потом! По всей видимости, на лице мужчины отразилось такое отвращение, что смазливая медсестричка тут же поняла: о ней вспомнили. И затянула свою старинную песню: - Да, именно этого от вас, столичных-заезжих, и можно ожидать! Попользуетесь бедной девушкой, - она нарочито громко шмыгнула носом, изобразив самый скорбный из своих взглядов, - а потом за шкирку и выкинете. И наплевать на чужие чувства, на всё вам наплевать… - Пошла! Вон! – раздельно прошипел Владимир, теряя самообладание, нервно затушил окурок и, в два шага преодолев комнату, распахнул дверь. – Полина, я уже устал обсуждать наше… хм… происшествие. Красотка скривилась. - Происшествие? Вот как теперь ЭТО называется? - Именно так. Владимир подождал, пока Полина, заносчиво вздернув носик, скрылась в коридоре, и с силой потянул на себя дверную ручку, покрытую облупившейся бежевой эмалью. Налил прохладной минералки и отсалютовал стаканом собственному зеркальному отражению: - Дурак! Форменный дурак! Он ведь сначала действительно чувствовал себя виноватым. Просил прощения у девушки, покаянно опустив голову, списывал на алкоголь и минутную слабость, просил забыть… Она отводила покрасневшие глазки, уверяя елейным голосом, что всё-всё понимает. От этого Корфу было еще хуже, пока, в конце концов, не справившись с омерзением к самому себе, он попытался ухаживать за девушкой: цветы, конфеты, мороженое в кафе. Поленька оказалась до ужаса ограниченной особой, находясь в трезвом уме и светлой памяти, Владимир даже не глянул бы в ее сторону! Но, скрипя зубами, продолжал заглаживать свою вину. Отношения порвались так же внезапно, как и начались. Доктор Корф припарковался у здания лаборатории и бодро шагал на утреннюю планерку, когда услышал довольно громкий спор на боковой аллейке. - Ну что ты, Гришка?! – капризно твердил голосок Полины. – Сам понимаешь, чего мне от Корфа надо. - Да понимаю уж, - басил незнакомый мужской голос. – Захомутаешь красавчика, в Питер с ним умотаешь, не век же в нашей деревне такому специалисту вековать. И думать обо мне забудешь… Полька фыркнула, показывая высшую степень недовольства: - И вовсе нет. Из него я денежек покачаю, заработал в своей прежней больнице, не обеднеет, не то, что наши нищенские зарплаты. Но люблю я всё равно только тебя! Ну, Гриша, Гришенька, поцелуй, а? Этот неизвестный Гришка тут же растаял, едва ли имея претензии к благородной цели своей зазнобы, потому как спор прекратился, а через несколько секунд Полина глупо захихикала, неразборчиво что-то шепча кавалеру. Владимир изогнул бровь: попалась, голубушка… И в тот же день доступно объяснил госпоже Пеньковой, куда именно ей следует убираться. Обломанная девица еще долго мозолила глаза, то и дело томно улыбалась, в общей компании, а иногда и наедине продолжала предъявлять на него права, но в основном помалкивала. Корф же стал намного разборчивее и аккуратней в выборе дамского общества, с самого начала никому и никогда не обещая серьезных отношений. В сердце, отданном своей профессии, не может быть места для кого-то постороннего – так давно решил Владимир Иванович, и менять этого решения не намеревался. - Доктор Корф, скорее, - влетела в кабинет запыхавшаяся медсестра. Всегда веселая, румяная Татьяна нынче стояла, белее мела, неловко уцепившись ослабевшей рукой в деревянный наличник. Владимир нахмурился и без лишних вопросов подхватил халат. Уже на пути к операционной более или менее разъяснили суть да дело: девушка ориентировочно лет двадцать, жертва автокатастрофы. Водитель машины, в которой ехала, погиб на месте, её зажало после столкновения между креслом пассажира и искореженной дверцей так сильно, что пришлось вырезать автогеном. - Томография? – Корф внимательно осмотрел поврежденную в нескольких местах голову пациентки, пока молоденькая студентка-практикантка ватным тампоном смывала кровь. - Показывает эпидуральную гематому в области левого виска. – На освещенном, но довольно грязном экране мелькнул нечеткий снимок местного томографа – аппарат явно эпохи застоя, и показывает соответственно, но, приглядевшись пристально, Владимир сумел-таки разглядеть под боковой поверхностью височной доли светлый промежуток, характерный для эпидурального кровоизлияния. Он прикрыл глаза и глубоко вдохнул тяжелый больничный воздух, пропитанный, увы, медикаментами и болезнями, а не царящей за окнами операционной прохладной хвойной свежестью сибирского лета. - Всё верно, - хирург склонился над операционным столом и покачал головой, - средняя менингеальная артерия разорвана в клочья. Как же ее так угораздило? Ассистирующая медсестра сочувственно глянула на девушку, которую как раз заканчивали готовить к операции. - Владимир Иванович, а может… того… не надо? Безнадежный ведь случай! А нам лишняя смертность… сами понимаете, статистика, отчет, и… - Чушь! – Корф яростно сверкнул глазами, и дородная женщина отшатнулась. Ни для кого в районной клинике не был секретом взрывоопасный характер столичного нейрохирурга, вообще неконтролируемый, когда речь заходила о человеческой жизни. - Но когда пациентка умрет, нам… - Она не умрет. – Тонкие пальцы сжались в кулак и тут же разжались подобно тугой пружине внутри сложного многофункционального механизма. – Будем ставить катетер, чтобы провести дренаж гематомы через фрезевое отверстие. И процесс пошел… Удаление кровоизлияния, с которым на сей раз пришлось иметь дело Корфу, заключается в декомпрессии мозга с последующей костно-пластической трепанацией, необходимой для полного удаления гематомы и прекращения кровотечения. Но уже на первых стадиях операции стало понятно основное, а вернее – подтвердились худшие предположения: консервативное лечение не даст положительного результата, ибо объем гематомы превышает не то что тридцать, а и все сорок пять миллилитров. - Не стоило и пытаться, - скупо бросила старшая медсестра, поглядывая на силиконовую трубку катетера. – Даже если рассосутся и удачно выйдут все сгустки, летальный исход обеспечен. С таким-то количеством жидкости! Но Владимир отчеканил: - Продолжаем фибринолиз с рекомбинантной пуролазой, - в низком властном голосе, в командном тоне не было и тени усталости, хотя тяжелейшая операция продолжалась уже второй час. Корф стойко выдержал вопросительные взгляды всех, кто находился в операционной, и повторил с легким нажимом, – у нас ЕСТЬ этот фибринолитик? - Д-да… Но… Она же до сих пор считается экспериментальной разработкой! – наконец, выдавил кто-то, на что доктор лишь махнул рукой. - Экспериментальный фибринолитик или бабушкина травка – а для девушки это последний шанс выжить. Вводите сразу пять кубиков, и продолжаем активную аспирацию. В тот день звезды расположились именно так, и в чьем-то раскладе выпали только хорошие карты. Где-то пошел дождь, даря живительную влагу давно жаждущим полям. Где-то теплый южный ветер возвестил о приходе настоящего лета, а где-то еще, на другом конце света, малышка с темными глазами порадовалась первой снежинке новой, такой восхитительной и неповторимой зимы. В душном же воздухе операционной в районной больнице затерянного в глубокой провинции городка в это самое время молодой нейрохирург, приехавший из Петербурга, смог спасти жизнь хрупкой двадцатилетней девушке… *** Владимиру снилось лето. Не этот холодный сибирский июль, отдающий запахом хвои и влажной коры, а горячее южное лето, и золотистый пляж, окаймленный полосой прибоя. А рядом была Анна… Смотрела на него ласково и влюблено, проводила хрупкой ладошкой по щеке, тянулась к губами, затенив ресницами сияющий взгляд. Медленно, словно ожидая позволения, Владимир опускал девушку на теплый песок, всё ниже склоняясь над ее лицом, опаляя шелковистую кожу своим дыханием. Он все же не выдержал и прильнул к пересохшим женским губам, когда красавица тихонько застонала от неги и наслаждения, углубил поцелуй, пытаясь прикоснуться к ее маленькому проворному язычку, – и проснулся. Как всегда… Как уже просыпался много раз, судорожно цепляясь воспоминаниями за ускользающие в грезу сновидения, с трудом принимая реальность, в которой Анна была не с ним. Доктор Корф практически ни на минуту не покидал свою пациентку, с каждым днем все отчетливей понимая: без нее не жить, не встречать новый день, не строить дерзкие планы на будущее. Уверенно и упрямо хрупкая девушка завоевывала его сердце, вплеталась в сурово ограниченные рамки давно распланированной жизни. Причем для этого Анне не приходилось делать абсолютно ничего! Вопреки прогнозам, она шла на поправку, пусть не слишком быстро, что было бы непозволительным чудом при подобной травме, робкими, но уверенными шажками она все ближе подходила к грани тьмы, все сильнее тянулась к свету. Сейчас, когда состояние больной в полной мере стабилизировалась, Владимир с ужасом вспоминал первые дни после операции. Он ведь не отходил от кровати в отделении реанимации. Просто не привык полагаться на судьбу, когда следует самому брать ее в руки, ловить за хвост и отвоевывать у смерти то, что принадлежит миру живых. Именно так он сражался за свою пациентку. Уже первые сутки стали испытанием: не в меру учащенный пульс колотился в висках, будто норовил разорвать тонкие стенки вен и выплеснуться на стерильно-белый кафель сгустками крови. Поднявшаяся к вечеру температура выжигала изнутри тонкое осунувшееся тело, рефлексы спали, мозг едва работал, словно размышлял, продолжить ли бренное существование своей хозяйки или умереть, растворяясь в спасительной темноте комы. Болезнь не желала уступать, цепляясь за свою жертву, и на всех фронтах умело отражала попытки медиков помочь. Владимир не спал – просто боялся закрыть глаза, проваливаясь в усталость, и пропустить тот момент, когда его рука и умение пригодятся больше всего. Он сам еще не мог бы объяснить, отчего так рьяно вырывал эту девушку из лап смерти. Предпочитал думать: это лишь верность клятве Гиппократа, и жизнь каждого пациента бесценна. Первый послеоперационный кризис миновал где-то через неделю. - Выкарабкалась, голубка! – выдохнула с облегчением добрая нянечка, убирая с бледного, покрытого испариной лба больной прилипший локон. И Корф впервые за несколько дней тоже позволил себе расслабиться. Уставшее тело требовало отдыха, стоило лишь провести по лицу – и жесткая щетина царапнула ладонь. Он приобнял старушку за плечи и виновато попросил: - Семеновна, побудете здесь? Мне бы хоть в душ, да побриться… - Отчего ж не побыть-то, Владимир Иванович?! – нянечка присела на край табурета у койки, стараясь не прикоснуться к многочисленным трубкам капельниц. Молодой человек, удовлетворенно кивнув, поспешил в свой кабинет. В этом крыле больницы было не так давно инфекционное отделение, переделанные во врачебные кабинету боксы так и остались с санузлами и душевыми – к величайшему удовольствию местного медицинского персонала. Даже холодная, отдающая запахом ржавчины вода показалась Владимиру благословением. Она смыла накопившуюся за несколько дней грязь с души и с тела, дала хоть немного своей живительной бодрости, позволила почувствовать новизну и свежесть утра – ведь доктор Корф уже давно не замечал, солнце или луна выглядывает из-за пышных темно-зеленых ветвистых елей под окнами отделения интенсивной терапии. Когда с бритьем было покончено, он упал в свое рабочее кресло и прикрыл глаза. «Всего минуточку…» - молило истощенное сознание, и он согласился. На несколько мгновений. Увы, они незаметно превратились в два часа крепкого сна, за которые коварная злодейка-судьба предприняла новую попытку. Владимира разбудил чей-то настойчивый шепот. Мало разбираясь, где он находится, мужчина отмахнулся: - Варя, я не хочу завтракать! – и судорожно натянул на лицо полу белого халата. - Владимир Иванович, Платоновой хуже. Доктор Остапин ее пытается вытащить!... Остапин… Осел с купленным дипломом! Корф подорвался и яростно взглянул на испуганную медсестру. В миг собрался с силами, стряхнул остатки дремоты и вылетел в коридор. Худощавая сестра едва поспевала за доктором, широкими шагами отмеряющим коридор. - Приблизительно с полчаса назад Семеновна прибежала в ординаторскую, бледная как полотно. Сказала: «Дышать не может девонька, спасайте». - Почему меня не позвали? – Владимир нахмурился. – Немедленно! Алена лишь развела руками, машинально тряхнув головой. Да какая разница!? Теперь главное успеть. Они вышли во двор. Реанимация расположилась в восточном корпусе, а застекленный переход – по обыкновению своему – был на ремонте. На улице шел дождь. Впрочем, шел – слишком слабо сказано: небо словно прорвало, и теперь огромные холодные капли колотили по свежей траве, по утоптанным дорожкам и бетонным ступенькам, пряно пахло прибитой пылью, летом и тяжелым кислородом. Владимир опрометью бросился в стену дождя, даже не заметив, что медсестра завозилась с небольшим зонтом. В реанимации царил хаос – довольно привычное зрелище, когда никто не знает, что следует делать. Скинув свой промокший халат, тут же подхватив первый попавшийся, Корф зло толкнул двери в нужную палату. - Что здесь? - Частичная непроходимость дыхательных путей… - проблеял доктор Остапин, испуганно отступая к стене. В другое время этот недоучка схлопотал бы серьезный выговор за свою халатность, только сейчас было абсолютно не до того. Владимир склонился над пациенткой. - Кожа посинела, это уже асфиксия, - он стиснул зубы, - ее надо интубировать. Живо! Сестры засуетились, готовя всё для процедуры, незадачливый эскулап смешался под тяжелым взглядом коллеги и попятился к выходу, оставляя Владимиру Ивановичу возможность самому справиться с непредвиденными осложнениями. Причиной кризиса стала депрессия дыхательного центра, усугубленная приемом препаратов, невесть с какого перепугу введенных запаниковавшей старшей сестрой, когда она обнаружила, что дыхание Платоновой утруднено. И не было времени разбираться, случайно или по незнанию женщина уколола пациентке после нейрохирургического операционного вмешательства наркотик, несовместимый с перенесенной анестезией. Как бы там ни было, не обошлось без искусственной вентиляции легких, и снова затянувшаяся реабилитация превратилась в тяжелейший марафон. А между тем Анна начала меняться… Сперва стали бледнеть синяки, полученные во время аварии, и сошли уродливые струпы. Кожа ожила, набираясь сил от солнечного света, и однажды утром Владимир понял вдруг: ему в пациентки попалась прехорошенькая девушка. А когда она открыла глаза… Даже сейчас, по прошествии стольких дней, он помнил тот миг. Проверяя основные показатели после очередной электроэнцефалограммы, он услышал легкий вздох, полустон-полувсхлип. Доктор взглянул на больную, встречаясь взглядом с мутноватыми синими глазами, и понял, что пропал. Она его, конечно, не знала, она его даже не видела, что-то неразборчиво шепча, стискивая ослабевшими пальцами потрепанную больничную простынь, но он растворился навсегда в глубоком омуте ее глаз. И тогда впервые, поддавшись неведомым ранее порывам, присел на краешек постели, сжимая в руке ее узкое запястье, и прошептал: «Анечка…» Девушка успокоилась почти сразу, снова прикрыла глаза и забылась болезненным сном… Анна проснулась через несколько часов. Изучавший карту ее анализов Владимир вздрогнул от хриплого крика и в одно мгновение оказался рядом. Прижал ладонь ко лбу – температура в норме. Пульс учащен – маленькое сердечко бешено колотится в груди, а ведь ей же нельзя волноваться. Сам, не дожидаясь вечно дремлющей дежурной сестры, приготовил успокоительное и вынул из катетера трубки капельницы, готовясь ввести в вену необходимый препарат. Девушка вдруг застонала еще протяжнее, заметалась на постели, дыша тяжело и прерывисто. - Кирилл… - позвала сначала тихо, затем – громче, с надрывом, глотая буквы, - Кирилл!!! Корф с силой схватил худенькую ручку, сжал, радуясь, что красавица не почувствует этой боли, и незамедлительно ввел лекарство, благодаря всех богов сразу, что девушка не вырвалась. Уже когда Анна снова забылась сном, в палату, лениво потягиваясь и зевая, вплыла дежурившая на ночной смене Полина. - Что за шум, а драки нет? – она брезгливо поморщилась, бросив быстрый взгляд на измученную пациентку, потом на доктора и лишь гневно прищурилась, услышав тихое: - Пошла вон! Владимир остался наедине со своей бесчувственной красавицей и своей же ревностью, разъедающей душу. Кто этот мужчина – Анна так звала его, так просила быть рядом… Муж? Жених? Просто парень? Почему не приходит к ней – пусть в реанимацию и не пускают, но хоть справиться о здоровье любимой! Если бы Анна была с ним… От одного такого предположения сердце забилось часто-часто, разгоряченная кровь застучала в висках, так что Корфу пришлось шумно выдохнуть, успокаиваясь. Если бы Анна была с ним, он бы ни на шаг не отошел от нее, ни на миг не бросил бы. Прежние сны, едва реальные грезы нахлынули с новой силой, и Владимир помимо воли потянулся к девушке, ласково провел рукой по спутанным светлым волосам. - Девочка моя… Разве я могу тебя кому-то отдать теперь?.. Она, разумеется, не ответила, но вдруг неожиданно открыла глаза и впервые осмысленно взглянула на своего спасителя. *** А над головой – только свет. Свет заливает всё вокруг, потом же, закручиваясь по спирали, устремляется куда-то вдаль, в одну недосягаемую, невозможно яркую точку. И лишь когда он соберется там ослепительным пучком лучей – всё остальное темнеет неожиданно резко, будто скорый поезд ныряет в черноту горного туннеля. Такое ощущение, что по этому туннелю бежишь далеко-далеко и бесконечно долго, пытаясь добраться до заветного островка света в самом конце. Но чем дальше, чем быстрее продвигаешься, тем недостижимее желанный выход, тем холоднее становится вокруг. Вдруг свет впереди гаснет так же резко, как сверкал прежде, и северная непроглядная ночь обступает со всех сторон. Морозом по коже бежит ее ветреное холодное дыхание. Цель, та самая, ради которой хотелось бороться, кажется недостижимой, даже размытая память гонит ее прочь. Силы враз покидают, словно растворяются в этой кромешной темноте, ноги слабеют и подкашиваются – нет никакой возможности идти дальше. Именно тогда появляется ОН… Он ангел. Нет, даже не просто… Он – ЕЁ ангел-хранитель, и только благодаря ему она еще не сдалась окончательно, а продолжает пробираться во тьме к отдаленно манящему призрачному свету. Когда она падает на замерзшую рыхлую землю – его рука тянется помочь подняться, когда она, отчаявшаяся и позабытая, уже не хочет бороться – он тихо-тихо, почти неслышно шепчет ей одними губами о том, как прекрасна жизнь, о том, что она стоит этих нескольких шагов на грани сознания, на пределе возможностей, и она верит – верит ему и верит… в себя… У ее ангела нет лица, есть только голос и глаза, самые теплые в мире. Когда слушаешь его слова, снова хочется жить, но иногда… невыносимо хочется умереть и оказаться рядом с ним, увидеть его в первый и последний раз среди ослепительной небесной синевы. Только он ведь… не позволит… И вот еще одна вспышка. Эта – болезненней, чем прежние, потому что расплылась по всему телу широкой, как река, мутной болью, а затем шмыгнула к глазам и застыла там, словно обрамляя болезненной тяжестью уставшие веки. Даже ресницы поднять трудно… Но неудержимое желание сделать это сильнее мучительного омертвения! Анна медленно открыла глаза и тут же едва не зажмурилась от испуга: она всё-таки умерла! Вокруг нее – лишь белесо-голубая небесная высь, а рядом – ее грустный ангел, и его пальцы невесомо прикасаются к ее воспаленному лбу. Впрочем, первое замешательство длилось недолго. Всего несколько мгновений осознанного взгляда – и небо вокруг превратилось в побеленные стены больничной палаты, некогда размешанная в побелке синька слегка прибавляла голубизны в мел, а добрый ангел, поспешно убрав руку, сообщил своим чарующим голосом, что ей пока рано говорить. Анна слабо улыбнулась, с трудом осознавая себя, и попыталась припомнить, как же тут оказалась. Последним воспоминанием был её собственный крик. Почти пустынные улицы, машины, мелькающие за окном, и ранний густой туман, несмешные шутки сослуживца Шишкина, навязчиво оказывающего ей знаки внимания, – всё было раньше, до того, как в истеричном визге тормозов перед самым поворотом послышался хрипловатый с надрывом смех смерти. Груженую фуру занесло на скользкой мокрой дороге – никакой шофер не справился бы с управлением, не вырулил бы из подобной ситуации. Тяжелый прицеп смел на своем пути несколько легковушек, пока, наконец, не замер, упершись в каменную глыбу многоэтажки. Анна помнила сильный удар, треск и кровавые брызги на лобовом стекле, помнила, как звала Шишкина по имени, а сама отчаянно пыталась не потерять сознание от боли, но Кирилл не отвечал. А потом она помнила только туннель и бархатные нотки в голосе её ангела-хранителя, оказавшегося на самом деле… - Анна, меня зовут Владимир Корф, я ваш лечащий врач. Она снова взглянула на мужчину, превозмогая боль. Он казался немного растерянным, с обеспокоенным видом проверил ее пульс, несильно сжав запястье, а потом быстро пометил что-то в записной книжке. - Вы… отдыхайте, это сейчас самое важное. И постарайтесь ни о чем не беспокоиться, – доктор взглянул немного лукаво из-под темных чуть приподнятых бровей. – Оставьте это мне, хорошо? Девушка смогла лишь прикрыть глаза в знак согласия – голова болела так сильно, что даже кивнуть не представлялось возможным. Сколько она уже здесь? Что с Кириллом Матвеевичем? Как долго ей еще быть в больнице?! Ведь скоро приедет мама, и Анне вовсе не хотелось бы её расстраивать или пугать! Губы чуть приоткрылись в желании расспросить обо всем молодого человека, назвавшегося врачом, но его указательный палец мягко прикоснулся, запрещая слова: - Не надо… - повторил он, покачав головой, - вам необходимо беречься, обязательно. Если будете послушной, уже через неделю сможете рассказывать мне всё, что заблагорассудится, но пока что… не стоит. Договорились? Он склонил голову набок, неотрывно глядя в синие глаза пациентки, и ей пришлось снова на миг утвердительно зажмуриться. Уголки его губ дрогнули, выдавая улыбку, темные волосы, чуть выбившись из-под медицинской белой шапочки, падали на высокий лоб, оттеняя серый взгляд. Даже во сне, в горячечном бреду она не ошиблась. Этот взгляд был невообразимо теплым, и манил, и звал за собой. Анна расслабилась и попыталась уснуть. Если уж нельзя говорить с ним, то хоть во сне можно одним глазком взглянуть на своего ангела. И кто во сне запретит ей подняться, подойти к нему в невесомости облаков, провести рукой по темным шелковистым волосам и, заглянув в глаза цвета дождливого летнего неба, сказать, что она так давно, так упрямо его искала? Его одного… *** - Кушай, кушай, ласточка, - Семеновна обтерла салфеткой немного бледные губки девушки и поднесла ко рту еще одну ложку молочного супа. – А то Владимир Иванович придет и снова серчать станет, поправляться же тебе надо, а не на диетах сидеть! Анна потупилась, легко улыбаясь: - Ваш Владимир Иванович хочет, чтобы я только тем и занималась, что ела и спала, - она вздохнула притворно разочарованно и как бы невзначай поинтересовалась, глядя исподлобья. – А… доктор Корф сегодня будет? - Будет, будет, как же ему не быть-то? На планерке он, – добрая нянечка снова набрала полную ложку питательной еды. Может, бедной девочке и не до того, но только же слепой не заметит, как смотрит на нее Владимир Иванович, да обхаживает, как королевну. Пока в себя не приходила, дневал и ночевал в палате, только теперь старается появляться реже. Боится, что ли? Старуха выдохнула протяжно, про себя сетуя на то, что ничегошеньки нынешняя молодежь не понимает. Девушка тоже заметно погрустнела. Подчас она не могла понять причин этой своей странной грусти. Она выжила в тяжелейшей аварии, операция прошла без видимых последствий и уже сейчас все возможные анализы показывали позитивную динамику. Молодой организм шел на поправку неожиданно быстро, даже приподниматься можно было все сильнее и сильнее – голова почти не кружилась. Почему же болью разочарования каждый раз отзывался в сердце сочувствующий терпеливый взгляд лечащего врача? И приходилось день ото дня, замирая на мгновение, когда он заходил в палату, напоминать себе, что Владимир Иванович – не совсем ангел-хранитель из ее снов, что клятва Гиппократа, а не что-либо другое заставляет его, участливо улыбаясь, подбадривать пациентку и несильно сжимать ее плечи, помогая облокотиться на подушку, приложенную к жесткой спинке больничной узкой кровати. Он так относится ко всем больным – и она не стала, не станет никогда исключением, разве что… очередной маленькой победой, отвоеванной у смерти… Нянечка отставила миску и торопливо помогла девушке прилечь. - Вот, так, чтобы отдыхала твоя бедная головушка. Не давит? Не жмет? Она заботливо подоткнула легкое летнее одеяло и тихо вышла, оставив Анну наедине с грустными мыслями. Обуреваемая ними, девушка еще долго мучилась бы неизвестностью, но ее прервали. Сухо скрипнув ржавчиной старых петель, покрашенная больничная дверь приоткрылась, впуская девушку в одежде медицинской сестры. Та бочком прошла в палату, опасливо оглянувшись, словно проверяя, нет ли кого в коридоре, и снисходительно оглядела Анну. - Как самочувствие, Платонова? – даже фамилия больной, казалось, была ей незнакома, пришлось заглянуть в карту анализов, лежащую на столе. Это слегка удивило – ведь в больнице небольшого районного центра не так уж много персонала. И если эта статная красавица с тугой русой косой не прикреплена за левым крылом хирургии, то почему она, собственно, здесь? Анна чуть заметно повела плечом. - Спасибо, хорошо. Доктор Корф говорит, что… - Да знаю я! – медсестра прервала ее самым невоспитанным образом, и, резко развернувшись, задернула плотные выцветшие шторы. – Знаю я, что доктор Корф говорит! Дома мне уж все уши прожужжал: «Платонова это, Платонова то, Платонова идет на поправку!» Ну, понимаю я, что на твоем случае карьеру себе хочет сделать, да увезти меня из этой глуши, только легче же не становится! Анна затравленно взглянула на девушку, сердце отказывалось верить услышанному, не хотело, не желало принимать очевидного. Меж тем, неожиданная гостья, ловко перебросив за спину косу, скрестила руки на груди: - Ты вот лечишься тут: доктор Корф, доктор Корф… А думаешь, мне приятно, что жених днями и ночами, вместо того, чтобы меня обнимать, у твоей кровати засиживается? - Простите… - почти неслышно пролепетала Анна, - я не… Она не знала, в чем должна оправдываться, но слова слетели с губ сами собою. Невеста Владимира Ивановича отмахнулась от них, как от назойливой мухи, и еще немного поохала, жалуясь на жизнь. А потом просто ушла, раздраженно стукнув дверью. Невеста… ЕГО невеста… В висках вдруг бешено заколотился пульс. С силой обхватив голову, Анна застонала от боли и не успела даже позвать кого-то, проваливаясь в мучительную душную темноту опасного обморока. Где-то в конце коридора требовательный голос врача пытался перекричать реплики младшего медицинского персонала. Навязчиво сигналили приборы, напоминая о том, что пациенту необходима срочная помощь. Уже во дворе, у самого входа в западное крыло грустно скрипнул на ветру старый засохший вяз. Нахмуренное, точно недовольное на всех и вся небо вот-вот грозилось прилиться дождем, в воздухе уже пахло первыми каплями, оттого Владимир Иванович спешил еще больше. За всеми этими делами сегодня он не успел утром даже на секундочку заглянуть к Анне. Анна… Память тут же услужливо подбросила несколько картинок-воспоминаний: синие глаза с затаенной на дне грустинкой, трепещущие ресницы скрывают чуть смущенный взгляд, улыбка, робкая, несмелая, уставшая после изматывающей болезни, словно освещает нежные девичьи черты. Эта улыбка и его сейчас заставляет ласково улыбнуться... Занятый своими мыслями, доктор Корф вполуха слушал шагающего рядом главврача, который лишь несколько часов назад вернулся из очередной командировки, и начальнику пришлось настойчиво повысить голос, привлекая к себе внимание. - Володя?! Вы слушаете? - Да-да, конечно, - молодой человек тряхнул головой, прогоняя сладкое наваждение, образ девушки, которую не мог, не имел права назвать пока своей. – За время вашего отсутствия никаких ЧП не было. Петровская пошла на поправку, у Палыча из седьмой случился рецидив, но мы справились. Вот… вроде всё. Ах, да, Федотов… Он требовал столь рьяно – пришлось выписать. Главный удивленно изогнул бровь, так что Владимиру пришлось небрежно отмахнуться: - Разумеется, под его личную ответственность. Хотя с такой гипертонией я не советовал ему не то, что возвращаться в мэрию – даже в школу сына на родительское собрание ходить. Не ровен час… как ударит по нервам… - Ладно, это уж дело личное. – Анатолий Евгеньевич устало прикрыл глаза. – Премного благодарен вам, Владимир. Надеюсь, мои многочисленные пациенты не отвлекали вас от прямых обязанностей в хирургии? Корф счел самым лучшим проигнорировать плутовскую улыбку непосредственного начальника. Впрочем, как весьма точно выразилась недавно та же всезнающая Семеновна, его особого интереса к Платоновой мог не заметить разве что слепой. Проводя бесчисленные часы в терапевтическом отделении, выслушивая в приемное время жалобы посетителей на всё подряд – от обострения щитовидки до разбушевавшегося похмельного синдрома, он буквально проклинал эту свою уступчивость. Разумеется, в некоторой степени ему играло на руку даже просто исполнять обязанности главврача в районке провинциального городка, где хорошая слава, равно, как и дурная, распространяется невиданно быстро. Он по-прежнему надеялся как можно скорее отбыть термин своей принудительной ссылки и вернуться в столицу, где мог бы принести гораздо больше пользы, и одобрение местного начальства сыграло бы в его обратном переводе не последнюю роль. Но вместе с тем, при подобном раскладе он крайне редко видел Анну. После дней и ночей у её постели, сплавившихся в одну бесконечную круговерть, пока жизнь девушки висела на волоске, и в каждый миг могло случиться непоправимое, после затяжного периода выздоровления, то и дело прерываемого возвращением тревожных симптомов, Анна стала необходима ему самому. Так необходим нам воздух, и лишь когда его не хватает, мы начинаем ощущать удушливый кислородный голод. Быть с нею рядом – просто держать за руку, буднично проверяя пульс, или невесомо прикасаться на короткий миг ко лбу, чтобы узнать, не поднялась ли у больной температура, - все эти мелочи казались наградой, небывалой ценности призом, который он получил в бою со смертью. И Корф не намеревался этот свой приз кому-либо отдавать. Приемная терапевта, длинные очереди в коридоре, грудной надрывный кашель, угрожающий очередным приступом астмы или подозрением на туберкулёз, - он с неизменно приветливой улыбкой переживал это всё, ради нескольких мучительных, желанных, долгожданных минут у ее постели. Он признавал, что влюбился. Он признавал, что теряет голову. Он признавал, что сходит с ума… - Чёрт! Снова ручка отлетела… - послышался со стороны раздраженный оклик. Анатолий Евгеньевич безуспешно пытался открыть заднюю дверь административного корпуса. «Надо бы слесарю Иван Санычу сказать…» - пронеслось в голове, и в этот миг взволнованное «Владимир Иванович!» раздалось с крыльца здания интенсивной терапии на противоположном краю широкого заросшего низкой травою двора… *** - Как... это произошло? Что… почему?! – судорожно проверяя показатели приборов, одновременно пытаясь выхватить из рук напуганной медсестры шприц с необходимым лекарством и ввести его в подвешенную капельницу, Владимир Иванович уже давно не чувствовал себя настолько беспомощным. Аня, Анечка… ну что же с тобой? Что произошло, маленькая? Ты ведь уже смеялась – ещё вчера, утонув в подушках, ты смеялась над какой-то совершенно глупой шуткой, над историей про рыжего кота и медицинский спирт, над прогнозом погоды, неуместно вещавшим под аккомпанемент грозовых раскатов, что нынче в городе солнечно и сухо. Ты сама шутила, полушепотом произнося слова, и можно было потерять себя в сияющем, лучистом, бездонном взгляде твоих синих глаз. А сейчас ты бледнеешь всё сильнее с каждым мигом, твои ресницы безжизненно замерли, а маленькие ладошки холодны, как лёд. Анечка, не уходи! Не бросай, слышишь? Если бы можно было – сам махнулся бы, не глядя, отдал свою жизнь взамен твоей. Девочка моя… Красавица моя, голубка, мой маленький котенок… Эти трубки – они сейчас только и поддерживают твои силы. Но кажется отчего-то: они будто выпивают из тебя жизнь. Приборы, неровно мигающие у изголовья, указывают тонкую ниточку пульса, чуть подрагивающую в такт дыханию, - значит, ты ещё живешь. И враз забываются годы учебы в меде, интернатура и стажировка, и ощущаешь себя никем перед лицом смертельной угрозы, и руки опустились бы в бездействии отчаянья, если бы от них не зависело так много. Часы ожидания, изнуряющие, вечные, бескрайние, они перетекают друг в друга, как вода в древней клепсидре. Инъекции, капли в прозрачной трубке – прямо в вену, к сердцу, боль, страх, работа, снова страх, усталость – где-то на грани сознания, за чертой реальности, такая же нереальная, словно лето, догорающее за окном. Ожидание. Работа. Любовь – душа корчится в муках, истекает кровью. Утро. День. Вечер. Снова утро – вслед за проскользнувшей незаметно относительно спокойной ночью. Опять работа. Страх за ее жизнь. Ожидание. Пока не затрепещут ресницы, пока не приоткроются самую малость глаза, щурясь от настойчивого света. - Аня… - и не удается побороть в себе желание прижаться щекой к исхудавшей ручке, осыпать поцелуями каждый пальчик – прямо тут, у больничной койки, не вставая с колен. Встреться с нею взглядом и разобрать буквы своего имени, так и не облекшиеся в звуки, просто застывшие на потрескавшихся губах, на слабой уставшей улыбке. *** - Ну и напугали же вы нас, голубушка, - добродушно усмехнулся чуть седеющий доктор Безруков, заведующий отделением хирургии, и вся его многочисленная свита дружно закивала в подтверждение слов шефа. Эти воскресные шествия уже давно стали доброй традицией, скорее походящей на праздничный парад, нежели на положенный обход больных. Владимир недовольно хмыкнул и скрестил руки на груди, внимая пространным разглагольствованиям о качестве отечественной медицины. Таких вот заведующих отделением, небось, по всей стране пруд пруди… Только и могут, что складно говорить на обходе. А на самом-то деле… - Владимир Иванович? О, это уже к нему… - Слушаю вас. – Голова чуть склонена, глаза опущены – это от учтивости или же просто, чтобы не были видны со стороны насмешливые искорки в деланно серьезном взгляде? - Уже выяснили, что вызвало у Анны… Петровны такой глубокий кризис? Хм… Глубокий кризис… Что за выражение? Где он таких нахватался? В американских сериалах о докторах, что ли? - Увы, пока нет. - Возможно, ваш прогрессивный метод… дал сбой? Ну, как же!.. Дался ему этот метод! Сам бы мог вполне им пользоваться – только не поленись, открой любой журнал по послеоперационному уходу в разделе ЧМТ за последние пару лет, и найдешь все необходимые рекомендации! - Исключено. Вводимые пациентке препараты проверены и одобрены Минздравом для лечения подобных больных. К тому же я полагаю, обострение стало результатом сильной психологической травмы. - Даже так? – недоуменный взгляд поверх круглых очков. – Анна Петровна, и что же вызвало стресс? Вам дали слишком много этой невообразимо вкусной молочной каши? Хихиканье у стены – какая-то несмышленая практикантка. Прибил бы! Самому уж впору лечить нервы – совсем ни к черту. И ещё Анна… Старательно отводит глаза, стоит завести речь о дне, когда ей стало хуже. Молчит и только грустнеет, видя его по утрам. Анна Петровна Платонова… Чем же вам не угодил ваш лечащий врач? Шумная толпа покидает палату. Наконец-то, можно вздохнуть более или менее спокойно, сосредотачиваясь на лечении. - Голова не кружится? - Немного. Когда сажусь. Но сидеть нормально. Только… - с некоторой долей неловкости, - тошнит немного. - Это последствия черепно-мозговой травмы, - вдох – и резкий выдох. – Но не переживайте. Скоро пройдет. - Хорошо… - так тихо, должно быть, шелестит листва на березах за окном… А ветер уже холодный, точно осенью. - Анна, сегодня после обеда придет медсестра взять кровь на анализы. Вы же не боитесь этой процедуры? – лукавая полуулыбка должна бы разрядить напряжение, но непонятно от чего девушка вдруг бледнеет: - Какая… медсестра? Неужели, это так важно?... Господи! - Кажется, сегодня на смене Таня… – она протяжно выдыхает и, похоже, успокаивается. - Не боюсь… - И ещё одно: даже после выписки вам всё равно необходимо наблюдаться. Желательно – у меня. Всё равно никто не знает вашу историю болезни лучше. - У вас!? – в широко распахнувшихся глазах – недоверие, удивление, испуг. Они мерцают, переливаются, как синие сапфиры в лучах солнца, и тут же гаснут – в один короткий миг. – Извините, Владимир Иванович, но… нельзя ли мне найти... другого доктора? - Другого доктора? Это исключено! Возможно, ответ прозвучал слишком уж резко. От громкого голоса девушка вздрогнула и отвернулась, пряча глаза. Этот неосознанный жест кольнул Владимира чувством вины. Он продолжил уже мягче, увещевая несговорчивую пациентку, точно ребенка: - Поймите, Анна, у вас нестандартный, довольно сложный случай. Я… - доктор помолчал несколько секунд, стараясь как можно точнее подобрать верные слова, - я не уверен, что в этой больнице еще кто-либо возьмется за него, а даже если и так… то едва ли сумеет успешно провести курс лечения до конца. Анна встрепенулась, уловив из всего сказанного лишь то единственное, что посчитала важным: - В этой больнице?... А если… Разумеется, Корф не позволил ей договорить: - О перемещении подобных больных не может быть и речи! – он сам не узнавал себя сейчас, пугал собственной строгостью, направленной на девушку, с которой хотелось быть бережным и нежным. Но два страха терзали с удвоенной силой. Страх потерять любимую – не видеть больше чудесных глаз, не слышать ручейком журчащий шепот, не иметь возможности хотя бы невзначай, изредка прикасаться к шелковистой коже, и страх потерять пациентку – не успеть помочь ей в нужный миг, не защитить от болезни и смерти, не вернуть в жизнь – оба оплели холодной металлической сетью сердце и не желали уходить. Ну как, господи, как ее отпустить?! Владимир еще раз взглянул на поникшую хрупкую красавицу. Неужели она не понимает, какая опасность до сих пор угрожает ей, отчего так настойчиво отказывается от услуг по уши влюбленного лечащего врача? - Скажите, пожалуйста, Анна, - молодой человек присел у изголовья больничной койки, наклонился немного и рискнул взять девушку за руку, - что произошло? Очевидно, она не ждала ни подобного вопроса, ни осторожного прикосновения. Анна удивленно взглянула на мужчину, позволила необыкновенно сладкой, робкой радости вспыхнуть в глубине зрачков, но тут же одернула себя воспоминанием: он принадлежит другой! И эта нечаянная ласка, может, просто дань профессии, а может… О чем там говорила эта медсестра, его невеста? Владимиру Ивановичу нужно уехать из этой глуши, увезти молодую жену, подарить ей лучшую жизнь. И, возможно, такой случай представится, благодаря успешному лечению пациентки Платоновой. Вот и пытается доктор не быть слишком строгим, не показывать раздражения безразличной ему девушке – ведь в таком состоянии малейшие волнения противопоказаны, а не заметить, что больная по нему сохнет, вовсе нетрудно… Стало так горько – Анна снова попыталась отвернутся, чтобы вообще не видеть серых глаз спасшего ее мучителя. Но лишь настойчивее сжал Владимир тонкие пальчики, едва ли не прозрачные после затяжной тяжелой болезни. - Я же вижу: что-то случилось. Расскажите мне, Аня... Очень тихо позвал ее, даже не сразу поверила себе маленькая ослабевшая красавица. Так тихо и нежно… Точно скользнул по коже невесомый прохладный шелк… И мягко – словно маленький котенок потерся о щеку и негромко мурлыкнул, признаваясь хозяйке в любви. И как же хочется ответить этому прикосновению, раствориться в нем, остаться в нем навсегда… Анна вздохнула и выговорила чуть слышно: - Всё… хорошо… - но мужская ладонь сжала – аккуратно и бережно, но достаточно ощутимо, не вырвать из этого плена дрожащие замерзшие пальцы. - Вы говорите неправду, - он был настойчив. Он хотел ответа, намеревался во что бы то ни стало этот ответ получить. Его тон, прищуренные в нетерпении глаза, чуть заметный наклон головы – всё не давало ей выбора. Пришлось стиснуть зубы, чтобы ни слова, ни звука не сорвалось. Но удивленным вздохом разомкнуло губы, когда Владимир Иванович провел по ее волосам, отводя от виска влажноватые локоны. Девушка дернулась: - Ч-что вам от меня нужно? – ее голосок в какую-то ничтожно малую долю секунды дрогнул так же, как она: как ее тонике пальцы, ее бледные губы, как густые ресницы, притеняющие взгляд. Но Анна всегда умела держать себя в руках. И нынче тоже смогла собраться, хоть и не нашлась, что сказать на грустный ответ доктора: - Только одно: чтобы вы снова были здоровы… Чтобы она была здорова… Зачем ей жизнь без него!? Противной горько-кислой микстурой скользнула мысль по горлу, свела губы болезненной судорогой. - Владимир… Иванович… вы бы шли лучше… домой… - Анна повернулась к окну, так резко и быстро, насколько позволяла слабость. – А то… просиживаете в больнице… днями и ночами тоже… Ваша невеста может… обидеться… Владимир недоуменно свел брови: - Какая… невеста? Красавица молчала, не удостоив лечащего врача даже взглядом, потому Корфу пришлось повернуть к себе нежное личико. Мужские пальцы стерли со щек дорожки от слез, оставшиеся на коже горячей влагой, и молодой человек лукаво улыбнулся. - Надеюсь, не слишком сильно разочарую вас, если скажу, что у меня нет невесты. - Нет?.. – одними губами прошептала Анна, а потом посмотрела на собеседника столь изумленно, точно он сказал что-то несуразное и жутко глупое. Владимир даже чуть смешался. Мало ли чего болтает народ? Да и Аня знает о нем не слишком много – малышка вообще могла вообразить доктора Корфа женатым, счастливым и с целой кучей детишек. Он коротко хохотнул от возможности подобных слухов. По правде говоря, раньше ему и в голову не приходило жениться. Даже когда действительно чувствовал себя виноватым перед настырной Полиной. Оттого, должно быть, с таким острым пренебрежением и отреагировал на подслушанную болтовню медсестры. Корф пересел на краешек постели больной и поправил одеяло: - Я… правда, не собирался ни на ком жениться. Или вам сообщили другое? – насмешливо блеснули глаза из-под темных ресниц, подушечки пальцев снова одарили едва ощутимым прикосновением. Но Анна замерла, не умея понять, чего же сейчас в ней больше: легкой бесшабашной радости от того, что он свободен, или грусти, не успевшей растаять с тех пор, как его губы произнесли: «Я не собираюсь ни на ком жениться». Разумеется… Зачем ему это? На то и молодость, чтобы развлекаться, даже здесь, в лесной сибирской глуши райцентровского захолустья. Да любая будет счастлива скрасить такому кавалеру пару-тройку скучных холостяцких вечеров! Любая – хоть та болтушка-медсестра в мини-юбке вместо белого халата. И только она… так не может… Девушка заставила себя через силу улыбнуться, слушая весьма обнадеживающий прогноз по поводу своего выздоровления. В итоге, пообещав больше не пугать медперсонал неожиданными кризисами, проводила взглядом темноволосого доктора, потревожившего покой ее сердечка, и откинулась на подушки. Всё-таки Владимир Иванович слишком оптимистичен: она ведь по-прежнему не в состоянии подняться! Руки так же дрожат, стоит лишь чуть-чуть напрячься, глаза режет, если долго смотреть на свет, да и голова кружится после утренних процедур… Или это потому, что ОН заходит спросить о здоровье своей самой проблемной пациентки? В двери он снова спросил, с чего она взяла эту нелепость о невесте. Анна упрямо сжала губы и зажмурилась: скорее уж умрет, чем расскажет правду о медсестре с ехидным недобрым взглядом. Пусть доктор думает: это просто любопытство. Праздное любопытство, присущее всем молоденьким особам. Пусть он думает так, если не в состоянии разглядеть, как жутко она ревнует! Дурак! Анна еще немного пообижалась на непонятливого, невнимательного лечащего врача, но за окном так задорно выблескивали в солнечных лучах дождевые капли, такими тонкими изумрудно-зелеными иголочками заглядывала в палату пушистая ель, что странным образом захотелось… жить. Такие мгновения мимолетны – гораздо быстрее всех других: когда ощущение наполненности вдруг прорывается восторженным вздохом. Такие мгновения появляются внезапно и так же поразительно быстро исчезают в никуда. А хочется поймать хоть одно – удержать болезненной слабостью рук, уголками губ, помимо воли подпрыгнувшими в легкой улыбке, или вон той невесомой паутинкой, застывшей в углу… Мгновение налетело на Анну, накрыло ее с головой и улетело дальше, но все равно сделало хрупкую девушку счастливой. Она уже давно не чувствовала себя настолько… живой… *** - Стыдно должно быть товарищу доктору! – брезгливо фыркнула Полина, поправляя складки на форменном халатике сомнительной длины. – Чай, и другие пациенты есть, а он только у Платоновой и протирает штаны. - Ну почему ты так сразу? – Таня, расколачивая в чашке ароматный кофе, возразила негромко и робко. Она отчего-то всегда робела в присутствии бойкой Полины – то ли опасалась острых ногтей со вчерашним маникюром, то ли острого языка, разносившего сплетни по всему городку, способного очернить даже ангела небесного, не то, что простых смертных. А может, скромную выпускницу медицинского училища пугал слишком яркий Полин макияж?.. Как бы там ни было, сейчас она осмелилась возразить бесцеремонному комментарию. - Вот-вот, - подхватила ее добрая Семеновна, - ничего не протирает. Просто Анечке нынче особый уход нужен. Да и вообще… дело-то молодое… Старуха утерла слезу и умиленно вздохнула, явно радуясь установившемуся между доктором Корфом и его пациенткой по-летнему теплому спокойствию. Так, глядишь, скоро и поймут, глупенькие, что рядом они – как голубь с голубкой, и никуда-никуда им друг от друга не деться… Мирную беседу младшего медперсонала прервали самым беспардонным образом, а именно – звонком от доктора Соснова с настойчивым приказом Полине Сергеевне «подготовить пациентку к томографии». Разочарованно вздохнув, девушка отбросила на стол скомканный конфетный фантик: - Ну вот, всегда так: даже перекусить в разгар рабочего дня минутку не дают! Комната, отведенная и на скорую руку оборудованная под кабинет томографии, находилась тут же, в двух шагах по коридору. Неплохого специалиста, того самого Соснова, прислали в районку вместе в подаренным во время последней избирательной кампании новым томографом. В другое время Полина, скорее всего, даже обрадовалась бы возможности построить глазки молоденькому рентгенологу, но сейчас не было настроения куда-либо идти вместо того, чтобы поболтать с подружкой по телефону или хоть чай с конфетами допить. Лениво толкнув ладонью нужную дверь, она зевнула: - Леонид Василич, что стряслось-то? Какая срочность? – но доктор пожал плечами, налаживая прибор: - Корф забил тревогу, опасается аневризмы. Сказал: нужно уточнить. Полина, введете пять кубиков метризамида в вену локтевого сгиба, - рентгенолог кивнул в сторону небольшого шкафчика с лекарственными препаратами, - он на второй полке справа. - Угу, - протянула девушка и не смогла сдержать кривой ухмылки, когда дежурная сестра ввезла в кабинет кресло с хрупкой белокурой пациенткой… Полине пришлось изрядно постараться, чтобы обращение прозвучало достаточно небрежно и не вызвало лишних подозрений: - А… Платонова? Ну что же... Опасливо покосившись на Соснова, девушка отметила, что тот не обращает ровным счетом никакого внимания на происходящее, подготавливая прибор. Быстрой молнией метнулась рука, доставая с полки совершенно другой препарат… Вообще-то, Пенькова уже давно не имела каких-либо иллюзий по отношению к Корфу, в особенности после того, как столичный доктор доступно, так сказать, по-простому, по-народному, объяснил, куда ей идти. И все-таки наказать эту зарвавшуюся пигалицу, спутавшую все планы, стоило! Девушка уже представляла, как, оказавшись в своей палате, ненавистная пациентка спокойно устроится на койке, может, даже уснет. Но через некоторое время волной накатит удушье, горло сведет болезненным спазмом, сил не хватит на то, чтобы позвать на помощь, - не то, что выйти из палаты. С ее диагнозом такие рецидивы не редкость. Полина незаметно фыркнула, набирая положенные кубики чуть мутноватой жидкости, и уже повернулась, одновременно выпуская из шприца лишний воздух, как вдруг встретилась взглядом с внимательно наблюдавшим за ней Владимиром Ивановичем. Мерзкой дрожью обозначился страх вдоль позвоночника. Пристальные серые глаза не отрывались от нее, следили, предупреждали, точно доктор уже давно догадался о коварных её планах и теперь просто выжидал, когда же предъявить обвинение. - Ой… - из дрогнувших пальцев выпал шприц, цокнул о кафельный пол кабинета и, описав неровную окружность, подкатился к ногам Владимира. – Я подберу! Быстро скорчив раздосадованную рожицу, медсестра поторопилась всё убрать и порадовалась про себя, что в школе мечтала записаться в драматический кружок. Она даже выучила длиннющий монолог, готовясь к пробам, но вредный худ.рук почему-то забраковал ее, обвинив в отсутствии таланта. Старый идиот! Может, роль Джульетты и не подошла бы бойкой красавице, но куча же других ролей, куда интересней. Да и вообще умение схитрить и притвориться не раз помогало Полюшке в жизни. Один этот Корф не повелся… Мало того, что дал от ворот поворот, так теперь еще и зыркает, готовый рассмотреть подвох на каждом шагу. Сейчас если бы не то, что узнал – лишь предположил, что она задумала – как пить дать, убил бы прямо на месте. Схватил бы за горло и задушил прямо тут. Вон как трясется над своей ненаглядной. Все видят, только эта тихоня и не замечает… Обидно же! Чем она, Полина, хуже?! Чем прогневила какую-то мощную «крышу» наверху, что не заслуживает такого мужика?! - Убрала? Ступай на сан. пропускник, - суровый голос Корфа заставил прервать размышления. Полина капризно надула губки. - Владимир Иванович, там ведь сегодня Веревкина дежурит! – и тут же засуетилась возле томографа. – А я Леониду Васильевичу ассистирую. Владимир снисходительно улыбнулся, переглянувшись с коллегой. Пенькова слыла той еще ассистенткой. - Веревкина ушла в лабораторию, ты ее пока подменишь, а здесь, - он чуть мотнул головой, - я и сам управлюсь. Полина, разумеется, изобразила недовольство, но поспешила убраться. Проводив заносчивую медсестру напряженным взглядом, Анна слабо выдохнула. Интересно: у этой… девушки было что-то с Владимиром Ивановичем? Или все-таки нет...? Но тогда почему бы нахалка вела себя таким образом, словно едва выжившая пациентка посягнула на ее личную собственность?! Значит, что-то было… Впрочем, скорее всего, давно прошло – Владимир даже не посмотрел в сторону коротенького полупрозрачного медицинского халатика, полностью сосредоточенный на лекарстве! - Анна?.. – немного встревоженный, голос лечащего врача с трудом пробился через обступившие золотоволосую головку сомнения и тревоги. Кажется, он уже довольно долго и настойчиво звал её? Девушка смутилась, потупив взор: - Извините, я… - маленькая ладошка скользнула по виску вниз, убирая волосы, - мне немного… нехорошо. Владимир нахмурился. - Это меня и тревожит. Вот почему сегодняшняя процедура просто необходима, - он оборвал себя, чтобы не выдать волнения, настолько сильного, что Анна могла бы испугаться. А подобного допустить никак нельзя. Молодой человек мягко провел рукой по тонким судорожно стиснутым пальчикам, по хрупкому запястью, безмолвно уговаривая красавицу расслабиться и довериться ему. Чуть настороженно взглянули голубые глаза, но девушка улыбнулась в ответ на ласку. - Аня, - не глядя, подтянул к себе низкий табурет и присел у каталки, - позвольте мне… Она сначала не поняла, что нужно доктору Корфу, только когда в его свободной руке угрожающе сверкнула иголка одноразового шприца, Анна вспомнила, что ей перед томографией должны сделать какую-то инъекцию. И тут же про себя посмеялась над своей детской боязнью уколов и прочих медицинских процедур. Вспомнилось вдруг, как долго приходилось маме уговаривать ее сдать кровь на анализ. Малышка краснела, бледнела и задыхалась, едва ли не теряя сознание, упиралась и плакала, наотрез отказываясь садиться на стул и протягивать медсестре пальчик. Если в такой ситуации рядом оказывался отец, он отчего-то мрачнел, враз становился непривычно суровым и вообще старался как можно быстрее выйти в коридор, точно сам боролся с не менее неприятными своими собственными воспоминаниями. А вот мама оставалась… И опять терпеливо и мягко пыталась объяснить девочке, что тетя просто сделает укольчик – совсем не больно, словно комарик укусил… Аня улыбалась сквозь слезы и позволяла, храбрясь и замирая, сделать всё необходимое… Как же далеко нынче время беззаботного детства! А вот глупый страх остался. И чтобы не поддаться ему, нужно забыться, растворяясь в серых глазах мужчины, сидящего у твоих ног. Раствориться в нем – и представить, что он не подносит к твоей вене наполненный шприц, а просто… рассказывает веселую историю… Или еще лучше: говорит своим чарующим голосом о любви – как поэму, как сказку! Тем более что Владимир Иванович действительно говорит о чем-то. Только сил вслушиваться нет, внутренняя дрожь поглотила эту возможность. Правда, непонятно пока, отчего так дрожит каждая клеточка в теле: от страха боли или же от близости мужчины, о котором в последнее время все мечты, все мысли? А может, от того, что его рука снова поглаживает ласково и тепло. - Всё, уже всё, Аня… - сильные пальцы прижимают к месту укола вату, и спиртовой раствор жалит крошечную ранку, точно пчела. – Вот, и совсем нестрашно. Аня, вам не стало хуже? В его словах только забота, в его жестах – одно желание помочь. И эта щемящая нежность – да полноте! – она лишь померещилась влюбленной дурочке, еще не пришедшей в себя после аварии и затяжного курса лечения. Просто место укола щемит назойливо и долго. Даже когда знакомая палата встречает привычными побеленными стенами. Сейчас, в закатных лучах, они словно покрыты позолотой. А еще Владимир Иванович радуется: его подозрения на аневризму не подтвердились… *** - Значит, надо выписывать! - главный развел руками, - я понимаю ваши чувства, Владимир, но вы не можете уделять столько времени одной единственной пациентке, тем более, если она уже вполне здорова. - Трудно судить на все сто об этом самом «вполне», - резонно возразил Корф, чуть склонив голову. Хотя даже он не мог не признать: Анна поправилась, насколько это возможно, и еще удерживать ее в больнице не было смысла. В принципе, в больничном режиме не было равным счетом никакой необходимости, разве что следует проводить ежемесячные осмотры и похлопотать о санатории недельки на три… С этим знакомые уже обещали помочь, да и сам он вполне мог себе позволить отправить в приличный пансионат… Кого?! Вот тут и засела назойливая, как муха в августе, проблема: кто он для Анны? Просто лечащий врач, которого тепло благодарят в день выписки, которому улыбаются, случайно встретив на улице, иногда звонят поздравить с профессиональным праздником и Новым годом. Ну и, конечно, чей телефон дают друзьям и знакомым с наилучшими рекомендациями. А ему ничего этого ненужно! Молодой человек незаметно сжал и расслабил пальцы, пытаясь привести себя в норму. Достаточно притворяться хотя бы перед собой: Анну Платонову давно пора выписать. И продолжать наблюдать… Но… согласится ли она? Не так давно девушка упорно не хотела видеть его своим врачом даже оставшуюся пару недель! И с чего она должна захотеть продолжить знакомство? А он же хочет быть с ней всегда!.. Не отпускать ни днем, ни ночью, просыпаться рядом с нею, засыпать, тесно прижимая хрупкую белокурую малышку к своей груди… Сентиментальный болван! Надо же, как скрутило любовью сердце... Точно тисками зажало, и не выдохнуть, не вырваться из плена. Коротко кивнув главврачу, что-то упрямо доказывающему позвонившему из мэрии человеку, Владимир вышел из кабинета и – через холл, по двору мимо детской кухни, прямиком в западное крыло. Анна как раз читала. Вернее, с явным интересом перелистывала принесенный Татьяной глянцевый журнал, появившийся в киосках всего пару дней назад. В былые времена она бы и не открыла подобное издание, но сейчас, проводя по лощеным ярким страницам, словно прикасалась к жизни, из которой была выброшена на долгие восемь недель. Столько событий прошло стороной… Незнакомые люди, за чьими судьбами пристально следит вся страна, а то и весь мир, улыбались ей со снимков, и красавица неосознанно улыбалась в ответ. Отблеск этой улыбки, как лучик угасающего лета, коснулся вошедшего темноволосого мужчины. - Здравствуйте, Владимир Иванович. Он присел у койки, поправляя полу халата. Какая же она красивая… И какой он непроходимый болван, если только сегодня решился на серьезный разговор! Следовало выяснить всё раньше, намного раньше… Доктор Корф пододвинул стул чуть ближе, и Анна, насторожившись, отложила журнал. Серые глаза смотрели на нее пристально и внимательно, словно хотели выведать все тайны. Тишина замерла в воздухе – так всегда бывает в преддверии серьезного разговора, когда собеседники, понимая его неизбежность, настраиваются на соответствующий лад, приглядываясь друг к другу. Девушка не выдержала первой. - Что-то… случилось? Владимир молча кивнул. Протянул ладонь, точно хотел прикоснуться к расслабленно лежащей поверх одеяла девичьей руке, но тут же одернул. Может быть, передумал? Только посмотрел как-то по-особенному пронзительно и грустно. - Анна, завтра будем оформлять выписку. - Уже?! – она не хотела, старалась изо всех сил не выдать охватившую сердце боль, ту, что чувствуешь, теряя самое важное в жизни. – Вернее, я имела в виду… не знала, что уже здорова. И просто… Девушка окончательно смутилась и потупилась, пряча взгляд. Владимир всё же рискнул взять ее за руку. Да что же с ним такое?! Робеет, как мальчишка, а нужно-то всего ничего: чуть сжать исхудавшие за время болезни пальчики, наклониться над кроватью и тихо-тихо, чтобы не услышали даже эти выбеленные больничные стены, прошептать: - Я должен вас выписать, но… не смогу забыть. Анна, потрясенная услышанным, подняла голову и засмотрелась в серые глаза, не в силах сказать хоть слово. Бесстыдно пользуясь ее смятением, Корф позволил себе поднести к губам маленькую ручку. - Вы… позволите хоть иногда видеться с вами, Аня? Спросил, и отчего-то душа наполнилась неописуемым торжеством. Если его красавица вздрогнула и так мило покраснела от совсем невинного прикосновения, не должно занять слишком уж много времени завоевание любимого сердечка. Он ведь просто не может долго ждать! Она нужна ему – сейчас, всегда и на всю жизнь, прямо здесь до одури хочется прижаться губами к изумленно открытому ротику, убеждая Аню в своей любви. Но для этого еще рано, увы, рано, еще нужно будет доказать девушке преданность и искренность, очаровать ее, вскружить голову настолько, чтобы это настороженное напряжение исчезло из милых глаз. Владимир требовательно взглянул на свою пациентку, ожидая ответа: - Так вы согласны? Ее губы дрогнули, чуть искривились где-то на грани несмелой улыбки и тщательно скрываемой болезненной гримасы. Она, казалось, долго решалась на последний шаг, пока, наконец, слабо кивнула головой… но тихо выдохнула: - Н-н-ет… Мужчина ожидал чего угодно, кроме такого ответа. Она ведь согласилась – она ХОТЕЛА дать согласие, ее тело сказало своё твердое и безоговорочное «да»! Отчего же упрямые губы твердят о другом?.. Анне всё-таки удалось высвободить ладошку из теплого плена его рук, она встала с постели и отошла к окну, на безопасное, по ее мнению, расстояние от такого близкого, неизбежного в своей реальности искушения. - Владимир Иванович, я не думаю, что это хорошая идея… - пожала плечами и чуть отвела занавеску, всматриваясь в вечернее небо. Корф поднялся следом. - Но почему? – хотел шагнуть к ней, но Анна словно отгородилась от него прозрачной стеной. Он осязал это отчуждение, он напоролся на него разочарованным сердцем, как на невидимую, но мощную звуковую волну. А девушка молчала… Да и что она могла сказать? Беспечно заявить «вы мне неинтересны», когда это меньше всего походило на правду? Или поддавшись страху, дальше упрямо молчать, ничего не обещая и не уточняя? Или переступить через свой же страх, попытаться объяснить его? Как же всё сложно… Как, оказывается, сложно любить… Владимир вдруг оказался совсем рядом за ее спиной, сжал ее плечи и согрел дыханием затылок. - Ну что плохого в том, чтобы просто позволить мне пару раз встретить вас с работы? Я ведь не прошу много, я ничего не прошу – только это! Я не могу без вас жить! – выпалил последнюю фразу на одном дыхании, но Анна, видимо, даже не услышала ее, настойчиво вырываясь из надоедливых объятий. - Зачем?! Зачем мне такие встречи? – ее глаза сверкали – одновременно от негодования и подступивших слез, делая красавицу еще соблазнительней. – Чтобы какая-то из ваших бывших подружек, встретив нас в парке, обсуждала потом на каждом углу, что у вас очередная пассия? Или того хуже – пришла бы ко мне с претензиями, на которые я не могу ничего ответить?! Девушка прикусила язык, как только поняла, что взболтнула лишнего. Он не должен был знать, не должен! Это же как… раскрыть конкуренту главную коммерческую тайну… Это же как провалиться на экзамене, когда знаешь в совершенстве ответ на каждый из вопросов билета! Это… как… - О чем ты? – Владимир несильно тряхнул ее за плечи, вырывая из состояния охватившей паники. – Аня, кто и что тебе говорил обо мне? Она испуганно взглянула в его глаза – и дух захватило, так, словно смотришь в предгрозовое небо. Торопливо помотала головой, не в состоянии даже выговорить злосчастное «никто». Впрочем, если бы и сказала, разве ОН сейчас поверит? Владимир склонился к ней, такой высокий и такой… суровый… Обхватил ладонями ее лицо, провел по щекам, стирая слезы. Они в больнице. Анна слишком долго была слаба и не могла не то, что выходить – даже вставать! С кем она могла говорить? С кем могла говорить о нем? Кто мог сказать что-то, из-за чего его девочка думает… Бог знает, что она думает! Да, у него были женщины. Дома, в Питере, любвеобильных подружек хватало, и здесь тоже, но она… Как объяснить, насколько она важна для него?! Когда-то товарищ по стажировке утверждал, что такие вещи надо объяснять пылким поцелуем, но Корфу не встречалась ни одна девушка, которой захотелось бы подобное объяснить. Ни одна, кроме Анны. Теряя голову, он подумал, что хуже едва ли будет. А потом вообще уже не мог ни о чем думать – когда его губы прикоснулись к нежным и желанным девичьим губам. Лишь прикоснулись – и отпустили. Даже пары секунд не прощелкали электронные часы на тумбочке у больничной койки. Тут же Анна, пораженная не меньше его самого, уперлась руками в мужскую грудь. - Что... вы делаете? Как можно?! Молодой человек улыбнулся, пряча собственное смущение: - Разве непонятно? Красивая девушка позволила себя поцеловать… - Я позволила?! Он лукаво усмехнулся в ответ: позволила. Еще как позволила, моя радость! Не так, как это делают развязные девицы в барах, готовые после первого же совместно распитого коктейля ответить на французский поцелуй. Твои губки даже не приоткрылись – просто дрогнули в ответ, но этого достаточно, чтобы утверждать со всей ответственностью: ты позволила! Ягодка моя летняя, свежая, как утренняя роса!.. Тут же почему-то память услужливо подбросила образ на всё готовой, слащавой, точно микстура от кашля, Полины. Черт! Пенькова, мать ее так! Анна снова взглянула в глаза своего лечащего врача и невольно отшатнулась – такой злостью и презрением горел его потемневший взгляд… - Что случилось? – спросила – и сама тут же смешалась: имеет ли право задавать вопросы после того, как оттолкнула его от себя. Впрочем, разве этот поцелуй, вернее, тонкий, как крыло бабочки, намек на поцелуй не дает ей хоть самую малость заветного права? Владимир тут же овладел собой, уверенный и бодрый, подмигнул застывшей рядом красавице: - Всё хорошо. Я просто забыл… Вечерний осмотр. Другие пациенты. Завтра я подготовлю документы, связанные с выпиской, а сегодня перед отбоем зайду еще раз, за окончательным ответом. Обещайте мне подумать! Он улыбнулся. Анне подумалось вдруг: именно такой улыбкой змей обольщал Еву в райском саду. И если да, то она теперь не в праве осуждать прародительницу… Темнело долго и протяжно – так разливается по лугу туман влажным студеным утром. Сначала стало сумрачно в палате, но на улице, казалось, можно еще читать газеты с мелкими-мелкими буковками. Но скоро темнота начала сновать свои сети и там тоже: сперва под сенью деревьев в квадратном внутреннем дворе, затем заполонила и сам двор, спряталась в густых кронах, и последним источником света осталось только небо. Впрочем, и его заволокло ночными облаками, сегодня прилетевшими с севера. Зажглись фонари. Через тонкий тюль гардин их свет размытыми лучами попадал в помещение, скользил по больничным простыням, по скудной мебели, добираясь до пальчиков лежащей Анны. А ей не хотелось даже свет включать! Только затаиться на кровати и в тишине думать над ответом. Каким он будет?.. То есть, что она скажет Владимиру… Ивановичу? Как же хочется верить ему… Не словам, нет. По большому счету, он ничего ей не обещал. Но его глаза, руки, губы – они сказали так много… О том, что он хочет быть с ней. О том, как сильно он этого хочет. Да какая разница, на сколько – на час, на день или на месяц? Хотя, конечно, лучше бы на всю жизнь… Дверь привычно скрипнула, открываясь, Анна радостно вскинулась навстречу долгожданному гостю, но вошел вовсе не доктор Корф… - Как вы себя чувствуете, Анна Петровна? – тон Полины был слащав до приторности, но даже в полумраке было заметно, что она чем-то изрядно напугана. А поскольку Пенькова не принадлежала к числу впечатлительных девушек, причина испуга, вероятно, была стóящей. Анна насторожено взглянула на медсестру. - Благодарю, всё… в порядке. Владимир Иванович говорит: завтра меня выписывают. Меньше всего хотелось видеть сейчас эту особу, которая, похоже, решила снова достать ненавистную пациентку. Иначе зачем бы садилась на низенькую табуретку у кровати? Впрочем, Полина выглядела настолько присмиревшей – Анну даже заинтриговало ее поведение. - Анна Петровна, я хотела… - девушка умолкла, чертыхнулась вдруг негромко, подскочила, потянувшись к выключателю. Анна на миг зажмурилась, когда яркий свет резанул по непривыкшим глазам. – Извините… Присаживаясь на место, Полина неловко развела руками. Её собеседница попыталась улыбнуться. - Да ничего… Мне, наверное, следовало раньше включить его. - Вообще-то, я не об этом… Просто… В общем, с Владимиром Ивановичем у нас не было ничего серьезного. Так, перепихнулись разок-др… Эээ… Встречались недолго, но на самом деле ничего серьезного. На искреннее недоумение пациентки Пенькова криво усмехнулась. Думала ли она еще совсем недавно, что станет оправдываться перед этой мелкой тихушницей? Да что она ей должна?! Медсестра не сдержалась и поморщилась, вспомнив, как разгневанный Корф влетел в сестринскую, едва не сбив двери с петель, прошипел что-то невнятное и, больно сжимая локоть, буквально вытащил ее в курилку. Черт, она реально думала: он прибьет ее прямо там! Заезжий доктор никогда не был ангелом, слухи о его взрывном нраве поползли по районной больнице уже на вторую неделю после его прибытия. Но таким злым Владимира Ивановича еще никто не видел… Полина, перепуганная до смерти, согласилась на всё, но у палаты Платоновой замешкалась, и тогда мужчина – медленно и доходчиво – пояснил ей: он с радостью забудет о хорошем воспитании, запрещающем ему поднимать руку на женщину, и преподаст пару-тройку неплохих уроков. Чтобы знала впредь, как опасно соваться в чужую жизнь. Ну а потом распахнул дверь и втолкнул туда опешившую медсестру. Сам же остался в коридоре… - Короче! – по привычке Полина прервала внутренний монолог эмоциональным сленгом. – Я на твоего Корфа не претендую. В том смысле, что… Слов явно не хватало. Чтобы подцепить накачанного парня в клубе, красноречие – отнюдь не обязательная деталь гардероба, не то, что мини-юбка и макси-декольте. Разумеется, медсестре было начхать на мнение и чувства этой забитой худышки, но Владимира Ивановича она откровенно побаивалась. А как иначе, если ведущий хирург, кореш главного говорит тебе: одно лишнее слово – и ты не только в больнице работу потеряешь, а даже в интернат уборщицей не попадешь. В том, что руки Корфа настолько длинны, Поля сильно сомневалась, но знать наверняка не могла. Потому и побаивалась ляпнуть это самое, непонятно какое «лишнее», кусала губы и умолкала раз за разом в совершенно не характерной для себя манере. Тот же Корф, нагнавший на завистливую сплетницу столько страху, довольно вовремя спас ее сейчас, войдя в палату. - Пенькова, твоё дежурство закончилось, сдай смену Рязановой. Вообще-то, до конца смены было еще минут десять, а Оля Рязанова обычно опаздывала на четверть часа из-за медленного, как улитка, автобуса. Но Владимир здраво рассудил: главные слова сказаны, и Анне довольно общаться с этой… кхм… девицей. Да и по всему видно: Полина сама хотела бы смыться поскорее. Пробормотав дежурные извинения, она поспешила к выходу. Корф с легкой улыбкой присел на краешек кровати. Конечно, подобного нельзя делать, особенно медперсоналу. Но так белокурая красавица, замершая в неловкой позе на больничных простынях, была немного ближе, чем обычно… - Вот видите, Аня, - он едва дотрагивался, беря в свою ее маленькую ладошку, - не было ничего из того, о чем столь опрометчиво поспешила рассказать вам Полина. Она… просто… фантазерка. - Но как… - удивленная, Анна даже не попыталась вырваться из плена его ласковых пальцев, - откуда вы узнали, что эта девушка… что она… Доктор оставил ее сбивчивый вопрос без ответа, быстро встал, поправил халат. - Простите, Анна. Завтра в первой половине дня у меня опухоль на мозжечке. Затем начну оформлять вашу выписку. Потéрпите еще немного здесь? - Да, - она кивнула, рискнув подарить ему робкую улыбку. Владимир же сглотнул, вспоминая, как сегодня накрыл своими эти сладкие губки, представляя, как прижимается к ним страстно и жарко, обнимая стонущую от наслаждения красавицу. Он бы с радостью остался с ней ночью. Нет, ясное дело: не претендовал бы ни на что, кроме ее общества, Аня слишком слаба для такого рода… потрясений. Но просто сидеть рядом. Оберегая ее сон, - это разве не счастье? Ждать, когда откроются заспанные глазки, наблюдать за ресницами, трепетно хранящими ее грезы, – о чем еще можно мечтать?! Быть недалеко и знать, что с любимой всё в порядке, - это уже так много… Только завтра предстояла слишком тяжелая работа. Следовало отдохнуть и отоспаться дома, а не прикорнув в неудобном кресле в палате или на кушетке в ординаторской – ведь даже кабинет сейчас на ремонте. Нужно было идти… Он хотел склониться к ней. Поцеловать хоть легонько в приоткрытые розовые губки, провести кончиками пальцев по шелковистой коже щеки, однако, благоразумно удержавшись от подобных вольностей, доктор Корф пожелал пациентке спокойной ночи и удалился, щелкнув выключателем. Теперь за окнами совсем стемнело, палата погрузилась в мягкую прохладную тьму, которой Анна улыбнулась так же мягко. Странно… Лишь показалось, или Владимир Иванович действительно хотел ее поцеловать? Или все-таки обманчивым предвкушением сверкали в свете электрической лампы серые глаза? Он даже не сжал ее ладонь на прощанье. Неужели неуверен в ее согласии? А она… она бы всё ему позволила… Абсолютно всё… *** Случай и правда выдался сложный. Позавчера поступившего мужчину едва успели обследовать и, к счастью, довольно быстро установили: поставленный в соседнем районе диагноз – злокачественная опухоль – неверен. Прибудь пациент хоть на несколько дней позже – и едва ли операция могла бы помочь ему. А пока еще можно было вырезать мерзкое доброкачественное образование. Пять часов в операционной… Пять часов адского напряжения, когда кажется, что сил уже не осталось, когда уставшие глаза хотят моргнуть, уставшие пальцы хотят дрогнуть, но он просто не имеет права ни на то, ни на другое. Всё, что после, - одобрительный гул коллег, благодарность в глазах родных спасенного пациента – это так мимолетно, даже заметить трудно. В операционной Корф был почти богом – еще со времен ординатуры, когда молодого одаренного хирурга заметил ведущий профессор кафедры нейрохирургии, о нем говорили так без намека на лесть. Но от операций Владимир всегда отходил тяжело и долго. Сигарета за сигаретой в тенистой посадке за корпусом хирургии не в состоянии снять напряжение, и мужчина устало прислонился щекой к стволу облезлой сосенки. Живица мазнула кожу, приятно запахло хвоей, и он понял, наконец, что ему могло бы помочь. Столько раз пускался во все тяжкие после особенно сложных случаев, снимал стресс алкоголем, никотином, женщинами, чужими его сердцу, а на самом-то деле достаточно было бы уткнуться лицом в шелковистые волосы любимой, обнять ее покрепче, враз забывая обо всем, выдохнуть – и жить дальше! Анечка… Теперь она есть у него, и он будет последним дураком, если позволит девушке исчезнуть из его жизни. Разумеется, пока всё непросто. Ему еще предстоит узнать, нет ли поблизости претендентов на руку и сердце его красавицы, и стереть их в порошок, ежели таковые найдутся. Этот еще Кирилл… Аня так жалобно звала его в бреду. Вдруг он важен для нее? Или просто знакомый? Вряд ли… Знакомых так не зовут. Брат? Было бы неплохо… Почему только этот «брат» ее не проведывал за прошедшие два месяца? Корф ревниво фыркнул, не слишком веря в мифического родственника. Жених… возможно. Но точно не муж – на тонком Анином пальчике не было кольца. Хотя скорее уж… друг. А таких друзей Корфы ставят на место одной левой! Окончательно утвердившись в своих собственнических намерениях, Владимир швырнул в урну очередной окурок и с завидной бодростью зашагал в административный корпус. Мельком взглянул на часы. Уже пора. Бумаги по Аниной выписке должны были подготовить полчаса назад. Анна заметно нервничала с самого утра. Нехотя, скорее для Владимира Ивановича, съела принесенный Семеновной легкий больничный завтрак. Вещи собирать был ненужно – то, в чем она сюда поступила после аварии, давно выбросили, простенький халат и пару сменных рубашек заботливая нянечка состряпала «бедной девочке» сама. А сегодня Танюшка забежала в выходной со своей одеждой. Увы, привезти вещи из квартиры Анны было некому. Впрочем, так даже лучше. Девушка очень любила, когда мама с отцом гостили у нее, отдыхая от своих бесконечных экспедиций, но лучше уж им узнать о произошедшем теперь, когда всё наладилось, и здоровью дочери ничего не угрожает. Доктор Корф не заходил довольно долго. У него, кажется, важная операция, и ей не следовало бы нервничать по такому пустяшному поводу, но Анна отчего-то безумно боялась, что ее выпишут, сестры вызовут такси, она уедет отсюда и не успеет сказать ему, что согласна! Что будет ждать встречи, когда бы ему не заблагорассудилось придти. Солнце уже упорно клонилось к западу, и только сейчас скрипнула, открываясь, дверь палаты. - Анна, вы готовы? Девушка кивнула и улыбнулась на его приветливую улыбку. Было немного неловко: Владимир Иванович сам подготовил необходимые документы, собрал печати и даже принес ей сюда. - Значит, поехали? - Как? То есть… куда? – она немного растерялась, на что мужчина негромко хохотнул: - Неужто вы намерены остаться жить в больнице, Аня? Поверьте: не лучшее место. Даже мы, врачи, и то стараемся поскорее сбежать отсюда домой, как только заканчивается дежурство. На самом деле, он немного лукавил. Кто-кто, а доктор Корф всегда славился тем, что дольше всех задерживался на работе, особенно пока выхаживал свою любимую белокурую пациентку. Только вот сейчас хотелось поскорее покинуть душные и грязные больничные стены. Он протянул красавице внушительную пачку бумаг и, попытавшись взять ее за руку, повторил: - Поехали? – но Анна опасливо взглянула на него исподлобья и уточнила: - Я поеду отсюда… с вами? Владимир Иванович замялся отчего-то, но лишь на пару мгновений. Затем лукаво улыбнулся, подтверждая: - Да, со мной, – и тут же без всякого стеснения взял девушку под руку. – Я провожу вас домой, Анна. Считайте, это входит в обязанности заботливого… лечащего врача. Она хихикнула, совершенно ему не веря. Впрочем, какая разница, что он делает сейчас: просто пытается ее рассмешить или уже кадрит бывшую пациентку? С ним так хорошо… Так легко и свободно – кажется, будто крылья выросли за спиной. Это ощущение и пьянит своей сладостью, немного запретной и от этого с легкой ноткой терпкости, и чуть-чуть пугает – она ведь привыкла прятать за сдержанностью и строгостью некую неуверенность по отношению к парням. Это воспоминание кольнуло давно забытым разочарованием, которое принесла пятнадцатилетней девчонке первая влюбленность. Только сейчас, здесь, в опасной близости умопомрачительного мужчины, несколько раз спасавшего ее жизнь, даже кольнуло, хоть и навязчиво, но почти не больно – словно инъекция витаминки после вечернего обхода. Они вышли во двор. Позади остались добродушные подшучивания врачей, перемешанные с пожеланиями скорейшего выздоровления, объятья медсестер, ставших за это время едва ли не подружками, причитания нянечек с Семеновной во главе, беспокойно охающих: «Кто ж теперь за нашей девочкой приглянет?!» Анна даже удивилась немного этой теплоте: незнакомые, в общем-то, люди, многих из которых она и не помнила толком, провожали ее домой, как провожают кого-то близкого, почти родного. Неизменно поддерживающий ее под локоть доктор Корф уверенней сжал руку, давая понять, что надо повернуть направо. И тут красавица смешалась еще сильнее, стоило ему открыть дверцу припаркованной иномарки и приглашающим жестом велеть ей садиться. Смущенный румянец едва ли получилось скрыть даже сейчас, в вечерних сумерках и под ветвистым кленом. - Владимир Иванович, я думала… вы просто вызовете такси. Правда, не нужно… - И с чего это я не могу лично отвезти домой девушку, которую… - он запнулся. Пристально посмотрел в глаза, и ее сердечко, замерев на секунду, пустилось дальше в отчаянном испуганном ритме. Может быть несколько мгновений, а может – целую вечность, до тех самых пор, пока молодой человек не выдохнул. – Садитесь в машину, Анна. Скоро стемнеет, а вечера уже не то, что в июле. Она и правда вздрогнула после этих слов – то ли от прохлады, то ли от чего-то еще. Но перечить не посмела. Аккуратно устроилась на пассажирском сидении и подобрала свободную юбку, оказавшуюся немного длиннее и шире ее размера. Терпеливо дождавшийся окончания этой процедуры Владимир захлопнул за ней дверцу. Даже сглотнул, когда щелкнул замок: попалась в клетку, маленькая птичка… Он всё еще не мог поверить, что это происходит на самом деле! Что Аня, мечта, о которой недели напролет он запрещал себе даже думать, неожиданно повстречавшаяся и едва отвоеванная у смерти – что она сейчас с ним. Вернее, не с ним, конечно, ПОКА не с ним, хотя уже доверчиво сидит в его машине, прячет под дрожащими ресницами сияющий взгляд. И с каждым новым поворотом, с каждой новой его шуткой, с каждым новым аккордом мелодии на волнах какой-то FM-станции в динамике разом теряется, уходит ее обычная настороженность, сменяясь расслабленным спокойствием. Наверняка, потом он даже не вспомнит, какую чушь несет сейчас. Но это ему просто необходимо – даже нет, не слышать ее голос в ответ а, внимательно следя за дорогой, наблюдать боковым зрением, как улыбаются розовые губки на очередную шутку, как округляются удивленно, если речь срывается на привычный врачебный жаргон, отдельные словечки которого кажутся постороннему человеку верхом нелепости. Притормозив на светофоре, Корф с трудом удержался, чтобы не склониться к хрупкой малышке с поцелуем. Вернее даже не удержался, просто свет неожиданно сменился желтым, затем – зеленым, подпиравший сзади джип отчаянно просигналил, и ему пришлось газонуть с места. Аня же так мило взвизгнула и раскраснелась – молодой человек решил раз и навсегда: он когда-то проедется с любимой по ночному шоссе на всей скорости. Только не сейчас. Это вообще чудо – то, что Анна не испытывает страха после аварии. Еще в Англии ему приходилось работать с жертвами катастроф, и порой последствия оказывались сложнее самой травмы. Его же любимая пациентка хоть и была напряжена, садясь в машину, но отнюдь не потому, что этого боялась. Интересно, он ей хоть чуточку интересен? Некстати появившийся вопрос чрезвычайно интересовал Владимира Ивановича, ведь при всей своей опытности по женской части он почему-то совершенно не мог понять эту маленькую красавицу. Да, она смущалась в его присутствии, но мало ли на что это можно списать? Она огорчилась, когда узнала от Полины о его якобы предстоящей свадьбе, но ревность ли это?! Наконец, она ответила на поцелуй, но – черт возьми! – даже робкий ответ ее губ ничего не значит. Девушка была растеряна и слаба, измотана продолжительной болезнью, вполне возможно: она лишь от неожиданности дрогнула тогда в мужских руках… Хватит! Владимир оборвал глупые доводы разума. Видано ли это – пытаться логически опровергнуть возможность счастья?! Он должен доказать всем и прежде всего самой Анне, что они созданы друг для друга, а значит, следует быть смелым, отбросить сомнения, страхи, чрезмерную робость – и доказать! Но все-таки… он ей хоть чуточку интересен? «Хоть чуточку… Хоть совсем немножко…» Отвернувшись к окну, прикрыв глаза якобы от свалившейся усталости, Анна размышляла о том же: насколько интересует мужчину, укравшего ее покой. Возня детишек у расцвеченной огнями витрины заставила ее очнуться: - Ой, вы снова не туда повернули, Владимир Иванович! – она кашлянула с некой долей неловкости, - то есть… Владимир… Они ведь уже договорились об этом: обращаться друг к другу по имени. И доктор Корф тут же не преминул напомнить о договоренности. Параллельно извинился – он живет тут уже больше года, но так и не успел выучить хитрые переплетения улочек в частных секторах, разворачивающихся сразу же через пару кварталов от шумного кирпично-бетонного центра. Сам он снимает квартиру в пятиэтажке на проспекте, прямо перед воротами центрального парка. ЦРБ тоже недалеко, только в другую сторону. И работа съедает всё время, иногда не остается свободного дня даже отдохнуть, не то, что лишний раз прогуляться, рассмотреть местные достопримечательности. Анна не очень понимала, зачем Владимир рассказывает ей об этом. Да, честно говоря, и не вслушивалась. И уж точно не винила в том, что он пять раз неправильно сворачивал, добираясь до ее дома в райончике трехэтажек. Так даже лучше. Так ее ни к чему не обяжет возможность немного побыть с ним наедине, ничего не страшась. Неужели свершилось?.. Когда-то, давным-давно, уткнувшись в мамино плечё, она всхлипывала и повторяла раз за разом, что боится теперь любить. И мама, мягко улыбнувшись, гладила ее по голове: «Так ты поймешь, что пришла любовь настоящая, - шептала она, - однажды перестанешь бояться…» Анна давно почувствовала это, но сопротивлялась изо всех сил, а вчера вдруг поняла, насколько всё бесполезно. Машина неожиданно остановилась. Владимир заглушил двигатель и невесомо погладил ее по плечу. - Смотрите, Аня, кажется, приехали? Действительно. Она кивнула, отстегнула ремень безопасности и потянулась, было, к ручке, но мужчина накрыл ее ладошку своей. - Подождите минутку, - он ловко выпрыгнул из авто, оббежал и открыл ее дверцу, подавая руку. – Прошу вас, сударыня. С легким поклоном. С совершенно плутовской улыбкой. Анна чуть прищурилась, но правила игры приняла. Эти самые правила заставили ее, учтиво склонив голову, принять поддержку кавалера. Только вот плутали они по городским улочкам слишком уж долго. Солнце закатилось за горизонт, как выспевшее ярко-красное яблоко, а вместе с предсумеречной темнотой, на смену его лучам пришла ветреная прохлада. Девушка, столько времени проведя к однообразной, чуть душной теплоте больничного отделения хирургии, даже поежилась с непривычки, и тут же на плечи легла плотная ткань джинсового пиджака. Она неловко повела плечом. - Ну что вы, не стоит… - Не думайте перечить лечащему врачу, - с притворной строгостью ответил ее провожатый. - А то ведь… получится, что я даром таскал его с собой весь день?! - Бедный, совсем измучился! – Анна рассмеялась и, вовсе не думая, забыв обо всякой осторожности, провела ладонью по гладко выбритой мужской щеке. Словно по контрасту с ее игривой беззаботностью Владимир замер и напрягся, сильнее сжимая хрупкие девичьи плечи. Как назло, из-за угла дома высыпала шумная группа подростков, упитых вдрызг, если не обкуренных. Дружный свист сменился оскорбительными намеками, Анна поморщилась, и Корф, решив, что воспитывать неадекватную молодежь сейчас совсем бесполезно, просто развернул ее к подъезду. Если бы пришлось подниматься – видит Бог! – отнес бы любимую на руках, но заветная квартира оказалась на первом. Ключ отыскался под половичком, спрятанный заботливой хозяйкой в довольно-таки крупную щель между бетонными плитами – на случай возвращения родителей в ее отсутствие. Быстро повернув его в замке, Владимир повернулся к девушке. - Голова не кружится? Не стоило так резко наклоняться. - Да всё в порядке, господин доктор! – скорчив забавную рожицу, Анна нырнула в дверной проем. Повернулась к нему попрощаться и прикусила губку от смущения. Как же он на нее смотрел! Не наклонялся навстречу, не делал никаких попыток ее обнять, лишь смотрел так жадно и горячо, что ее саму бросило в жар. Коленки подогнулись, и безумно захотелось попросить его остаться у нее на сегодняшнюю ночь. И на следующую тоже… И от стыда вдруг сделалось трудно дышать! Ведь, похоже, Владимир на раз разгадал ее мысли! Спасаясь от волнующего взгляда, красавица решила отступить, сделала шаг назад, прячась в гостиной, и уже там настигло ее требовательное объятие. - Аня… - его губы скользнули по светло-пшеничным волосам, а шепот – по самой душе. – Анечка… Иди ко мне… Слова сменились сладким поцелуем – так сладка первая клубника в начале лета, даже если ее бочок еще немного зеленый. Владимир никогда не настаивал на своем, хотя всё равно его воле невозможно было не подчиниться. Анна полностью отдалась поцелую, но доктор Корф не стал закреплять успех. Отпустил ее, позволил себе лишь легкое прикосновение к замерзшему носику. - Спокойной ночи, - пожелал тихо-тихо и еще тише добавил. – Позволите зайти завтра? Конечно же, она позволила. И никогда не пожалеет об этом. А если всё-таки решит пожалеть – память подскажет лишь несколько воспоминаний: его улыбку, видимую даже сквозь забытье беспамятства, его голос, кажущийся шепотом ангела, нежный взгляд, от которого сердце сладко ёкает в груди. И тогда опять сожаления канут в лету, рассеются, точно туман поутру. Анна спрятала в ладонях пламенеющее личико и еще немного постояла, подпирая дверь, в слабо освещенной прихожей. За это время она успела забыть, что одна из лампочек настенного светильника перегорела еще в конце мая. Руки всё не доходили купить новую и позвать соседа дядю Колю, помогающего всему подъезду с проблемами по части электрики. Отдышавшись и чуток умерив смущение, прошла дальше. В потемках провела рукой по стене гостиной, нащупывая выключатель. Господи, совершеннейшая дурочка! Надеялась, что Владимир Иванович зайдет к ней на чай, даже чуть сама его не пригласила, а тут бардак, которого еще поискать. Вот был бы позор на всю жизнь… Быстренько разложила по нужным полкам вещи, создавая хоть видимость уборки. Остальное успеется и завтра, больничный выписан почти до середины сентября, и то с оговоркой лечащего врача о возможном продлении по состоянию здоровья. К огромному счастью, горячая вода оказалась на месте, и после мучительных недель, проведенных в больнице, девушка смогла расслабиться в собственной ванной. Здесь тоже думала о том самом лечащем враче. Она вообще постоянно о нем думает – ну нельзя же так! Только ничего не поделать с глупым сердечком. - Владимир… - прошептала робко, опасливо, словно какое-нибудь запретное имя. Опять смутилась, опуская глаза, провела ладошкой по густой белой шапке пены, - Володя… Как бы хотелось, чтобы сейчас он был рядом! Не позволяя себе размечтаться слишком уж далеко, красавица недолго поплескалась в теплой воде и поспешила на кухню. Еще один досадный промах: только растворимый кофе на самом донышке банки, пара пакетиков чая, галетное печенье в плетенке на столе, высохшее за это время до полукаменного состояния. Масло в холодильнике противно пахнет старым, а больше ничего. Впрочем, неудивительно. Она же в командировку собиралась. Не целых две недели, а значит – никаких лишних запасов. Как водится, до последнего собирала вещи, всё казалось: забыла что-то необычайно важное, и потому то и дело пересматривала сложенный чемодан. Кирилл Шишкин заехал за полчаса до поезда, но даже при таком раскладе вынужден был ждать минут пять. Конечно, станция недалеко, время было… Анна вздрогнула и без сил опустилась на табурет у стола. Оставалось минут пятнадцать до поезда, и ее охватил привычный озноб – как всегда бывало перед поездкой еще с детства. Именно в этот момент визгливо притормозивший на повороте огромный грузовик преградил путь… Она вспомнила боль. Не испытала сейчас, нет, просто вспомнила. Та боль была быстрее страха, появилась первой. Кирилл… он, скорее всего… Надо бы узнать точно… Боже, как это всё ужасно! Жизнь так коротка и так непредсказуема – нужно ловить каждый ее день, каждый миг, не упускать даже самой призрачной возможности счастья. А значит, она была права, и не пожалеет. Она уже извелась тоской, уже соскучилась по нему. Владимир… Его имя было последним, что произнесли уставшие губки. Девушка почти сразу провалилась в сон, глубокий, крепкий, мягкий, как эта кровать, от которой за два месяца жестких больничных коек она так и не смогла отвыкнуть. Владимир заехал ближе к вечеру. Ужасно волновался непонятно отчего, мучился сомнениями, рада ли будет видеть его Анна, не согласилась ли на эту встречу просто из вежливости. Главный еще на утренней планерке заметил в поведении доктора Корфа неладные симптомы и, лукаво подмигнув, предложил уйти пораньше. Владимир согласился, хоть и поморщился чуть раздраженно: такое чувство, будто за развитием их с Аней отношений пристально наблюдают, словно за подопытными мышами в лаборатории под стеклом. Выслушав эту концепцию, Лёнька Соснов рассмеялся в голос: «А чего же ты хотел, Корф? В провинциальном городке, где все всех знают, где все друг друга крестили/учили/лечили, за подобными вещами следят в оба и слушают, навострив уши. Это ж круче, чем очередной сериал на СТС!» Наверное, он прав. Скорее всего, прав, но это лишь усиливает неловкость. Впрочем, со временем местные сплетницы найдут себе новый объект для наблюдения, смешки из-за угла поутихнут, новые пациенты станут волновать медперсонал районной клиники гораздо сильнее, чем жена доктора Корфа. Жена… Так торжественно и необыкновенно. Раньше ему вообще не приходила в голову подобная нелепость: добровольно урезать крылья своей свободе банальным штампом в паспорте. А сейчас такая перспектива воспринимается как вопрос времени, не более: Ане нужно поправиться, отойти от всего – и тогда они поженятся. Дело за малым: получить вожделенное согласие. Эта мысль застыла на губах, когда дверь распахнулась, и с порога на него чуть взволнованно, но счастливо взглянули родные глаза. - Привет! – наклонился к ней, чуть задержался у приоткрывшихся губ лишь для того, чтобы целомудренно чмокнуть в их уголок. Хотя даже это взволновало кровь. Все сомнения вмиг улетучились, былые страхи показались смешными. И девушка, кажется, почувствовала то же самое. Выдохнула облегченно, не скрывая радости во взгляде: - Привет. Зайдешь? Я поставила чайник. Владимир медленно покачал головой: - Выключай. Негоже ему кипеть в пустой квартире. - Почему это в пустой? – запротестовала, было, Анна, но лишь растерялась, выслушав его приглашение пойти погулять. Честно говоря, она бы предпочла побыть дома, да разве с ним можно спорить!? Всего несколько минут ласковых увещеваний, нежный взгляд, скользящий по ней, лишающий воли, путающий мысли, прикосновение к щеке бережных мужских пальцев – и она уже готова абсолютно на всё. Опять его машина, удобное кресло, и не менее комфортная близость его улыбки, вызывающей уютную теплоту внутри. Неспешная прогулка по аллеям центрального парка, мороженое в кафешке, расположенной под сенью каштанов, с соответствующим названием «Каштанка», милым и забавным. Вот странно: она почти всю жизнь прожила в этом городе, за исключением, разве что, пяти лет учебы в университете, а здесь ни разу не бывала. Всё недосуг. Смакуя фирменный десерт, щедро политый клубничным сиропом, она поделилась с Владимиром своими мыслями, на что тот лишь пожал плечами: - Так бывает. Значит, ты просто ходила по другим тропинкам. Пила кофе с подружками в других кафе. Встречалась с парнями под другими каштанами. Последнее произнес, пряча напряжение за напускной беззаботностью. Благо, Аня не заметила этого. И все же, обратила внимание на опасно прищурившийся взгляд. Ей стало отчего-то неловко. На первом свидании – это если еще сегодняшнюю прогулку можно назвать таковым – ей бы не хотелось вдаваться в подробности личной жизни. А Владимир напряженно ждал ответа, всматриваясь в ее лицо. Или просто показалось? Она чуть отодвинула плошку с мороженым, собираясь встать, и Корф тут же нарушил молчание, переключая тему разговора. Слишком поспешно, как ей подумалось. С другой стороны, достаточно непринужденно и свободно. Потом они разговаривали обо всем на свете. Смеялись, шутили, вспоминали случаи из больничной жизни, которые Анне за время болезни довелось слышать от докторов и медсестер. Снова гуляли, а когда стемнело, молодой человек предложил перекусить в ресторанчике в центре с отменной домашней кухней. Тут Анна часто бывала с коллегами, потому после ужина порекомендовала любимый кофе и собиралась сделать заказ, когда Владимир пригрозил пальцем: - Считай, твой суровый доктор настоятельно рекомендует воздерживаться от кофе, по крайней мере, месяц. Разумеется, девушка скорчила недовольную рожицу и хотела уже возмутиться вслух, но сильные руки притянули ее к мужской груди, ладони ласково прошлись по спинке, губы накрыли ее ротик в головокружительном поцелуе, напрочь лишенном прежней дружеской сдержанности. Слава богу, что он не позволял себе подобного раньше! Она бы уже давно с ума сошла от таких поцелуев… Когда, отпустив ее, молодой человек чуть отстранился, красавица была не в состоянии вымолвить ни слова. Только судорожно вдыхала воздух, перемешанный с его дыханием, безуспешно пыталась справиться с бешено бьющимся сердцем, и с этим смущенным румянцем на щеках выглядела, должно быть, по меньшей мере, странно. Просто, во-первых, она никогда прежде не целовалась на людях настолько откровенно и бесстыдно, во-вторых, никогда не позволяла себе забыться, растаять, безоговорочно капитулировать в чужих объятьях, а в-третьих, чего греха таить, никогда раньше ее так не целовали. Владимиру же всё нипочем! Ухмыльнувшись самодовольно, он опять притянул девушку ближе, по-хозяйски обнял за талию и прошептал в растрепавшиеся волосы: - Моя… Только моя… Он прижался губами к виску и замер, больше ничего не предпринимая, зато Анне показалось: земля ушла из-под ног. Неужели так бывает? Когда боишься вздохнуть, чтобы не разрушить волшебство мига, когда все слова кажутся лишними и неуместными, когда хочется жить лишь для того, чтобы принадлежать этому мужчине, обычное ненавязчивое присутствие которого делает тебя бесконечно счастливой… Девушка приподняла голову в желании сказать ему об этом, но Корф встрепенулся, словно пришел в себя. Невесомо провел ладонью по ее щеке, заглянул в глаза так пристально и близко – Анна рассмотрела собственное отражение на дне его темных зрачков. Небрежно бросил на стол несколько купюр и склонился к ней. - Поехали, я отвезу тебя домой. Её ответ потерялся в поцелуе. Потом были встречи, полные нежности, прогулки под луной и бесконечные разговоры. Прикосновения, бережные, чуткие, без намека на нетерпеливую страсть. Вечера, наполненные счастливым смехом, превращали жизнь в сказку, о которой любая романтичная девушка может только мечтать. Огромные букеты роз по утрам, фильмы – непременно вечерние сеансы, оставшиеся в памяти словами признаний и сладкой дрожью от поцелуев любимого. Да, именно в темноте кинозала, осмелев или, может, набравшись побольше наглости, Владимир повторил своё прежнее: «Не могу жить без тебя». Его слова потребовали ответного шага, Анна замерла на миг, собираясь с силами. В это же время застлавшая экран небесная синева озарила помещение, отразилась в ее синем взгляде и заиграла в улыбке. «Я люблю тебя…» Тая восковой свечкой в его руках, захлебываясь сладостью поцелуев, она повторяла снова и снова: «Люблю, люблю, как же я люблю тебя!..» Пока его настойчивые губы не лишили ее способности говорить на весь остаток вечера, вплоть до того самого мгновения, когда, отпустив ее, наконец, молодой человек не прошептал: «Спокойной ночи…» и, подмигнув, не скрылся за дверью ее квартиры, уже с лестничной площадки крикнув: «Люблю!» Он был ее принцем, трепетным и благородным, шальным и безрассудным, способным ради нее на всё, веселым и остроумным. Легко, словно играючи, он заполнил собою ее мир, да так полно – ни на что, ни на кого другого и свободного места-то не осталось. Он умел удивить одним словом, привести в восторг одним взглядом. Эта же его способность меняться – выскальзывать из образа строгого всезнающего доктора и прямо на глазах становиться беспечным мальчишкой, казалась влюбленной девушке вообще необъяснимой. Только однажды, открыв дверь в привычное время, она взглянула на Владимира и не узнала его… Молодой доктор, пленивший ее сердце, был весел, остроумен, спокоен, уверен в себе настолько, что даже перед тяжелейшей операцией выглядел так, будто собирался на свидание, заведомо зная: девушка согласна на всё. Стоящий же перед ней человек был тенью прежнего Корфа. Болезненные круги под глазами выдавали усталость, губы сжались в тонкую полоску, как от презрения или безразличия ко всему на свете, на бледной лице лишь глаза казались живыми, но в глубине их была боль, столь яркая и острая, что серый взгляд отдавал холодом зимней стужи даже в этот теплый летний вечер. - Володя, что с тобой? – испуганная, девушка замерла на пороге, не решаясь сделать еще один шаг ему навстречу. Он же, неверно истолковав ее оцепенение, криво усмехнулся. - А что со мною может случиться, малышка? Просто… день тяжелый… Вот, заехал сказать, что сегодня никуда не выберемся. Стало еще больнее. Когда ехал к Анне, мечтал забыть обо всем произошедшем в ее нежных объятьях, только застывшая на пороге красавица взглянула не слишком участливо. Раз так – стоит ли нагружать ее хорошенькую головку чужими трудностями? Владимир уже хотел развернуться, когда Анна смело шагнула из квартиры на лестничную площадку. - Ну что ты? Что?.. – обняла за шею, прижалась всем телом, поцеловала – сперва совсем робко, невесомо, лишь обозначая прикосновение к губам, затем всё смелее и смелее, лихорадочно целуя его щеки, скулы, шею и снова губы. – Володенька, не уходи, милый… Зайди, пожалуйста… В нем точно рухнул какой-то внутренний барьер. Сдержанность, привычно руководимая железной волей, растворилась без следа. Молодой человек стиснул красавицу так крепко, что она даже охнула от неожиданности, поднял на руки и вошел в квартиру, на ощупь закрывая дверь. В коридоре было непривычно светло, а свет сейчас казался неуместным и лишним. Не выпуская девушку, Владимир направился сразу в комнату, будто хотел спрятаться там вместе с нею от навязчивого света, терзающего напоминанием об операционной. - Аня… Анечка моя… - пальцы немного дрожали, высвобождая из петелек крохотные пуговки на летней кофточке – вот уж, правда, ювелирная работа. Нетерпение, сжигающее изнутри, подсказывало более простой вариант: сорвать эту чертову вещь и забросить куда подальше. Но что-то в сознании, на самой грани его, а может, и в подсознании всё же блокировало это дикое желание. Аня ничего не говорила в ответ, только дышала часто-часто, иногда с тихим стоном выдыхая его имя, и прижималась всё теснее к ласкающим ее рукам. Так близко, так сладко… С джинсами Владимир решил уже не церемониться. Тугая пуговица отлетела на паркет и закатилась. Судя по звуку – в дальний угол. Мужчина потянул вниз змейку, не отпуская губ любимой, когда в голове истошно застонал последний довод разума: «Ты с ума сошел! Знаешь ведь, что творишь в подобном состоянии… Неужели хочешь, чтобы твоя девочка впервые узнала тебя – такого?» Мысль, угрожающе правильная и досадно очевидная, заставила его отпустить Анну и резко подняться на руках, перекатываясь на край дивана. И когда только успел ее уложить? Отходя от сложных операций, он довольно часто искал душевный покой в женских объятьях, и это были вовсе не те женщины, с которыми обычно церемонятся. Питерские подружки, поочередно хвастающиеся его вниманием, случайные знакомые в ночных клубах, та же Полина – разве можно было их всех, да хоть одну из них, поставить в один ряд с Анечкой? Нет, с ней всё будет совершенно не так! Вот она уже прижалась к его плечу, гладит по щеке. В распахнутых глазах – испуг вперемешку с отступающей негой. - Володя, я… - сладкие губки сейчас пытаются подбирать слова, - я сделала что-то не то? Прости… А слова как раз и не нужны, и не важны в такой миг! Корф мягко развернулся, притягивая к себе любимую. - Это ты прости меня, - его улыбка потерялась в шелке женских волос, растрепавшихся и спутанных, - но мы сегодня правда никуда не сможем пойти. Билеты пропадут… Анна напряглась. При чем здесь эти дурацкие билеты? Его голос звучал с непонятной смесью вины и горечи, словно случилось что-то, а он или не хочет рассказывать, или не знает, как это сделать. Глупый, такой глупый… Он с нею, рядом, это лучшее, что может быть, а еще просит прощения не понять, за что. - Владимир, не нужно никуда идти, побудем дома. – Положила голову на мужское плечо, уютно, и впрямь по-домашнему. – Я заварю себе зеленый чай, а тебе кофе, и расскажу про этот фильм, я в Интернете отзывы читала. Договорились? Он молча кивнул. Проследил глазами, как малышка, на ходу натягивая ту самую кофточку, торопится в кухню, и откинулся на спинку дивана. Наконец-то, позволил себе зажмуриться, и разом провалился, как в пропасть, в усталость сегодняшнего дня. Стены Аниной гостиной вдруг превратились в выбеленные панели операционной. Его хрипящий крик: «Да выкачивайте эту чертову кровь!» - растворяется в писке приборов, ровном и прямом, как эта ускользнувшая вниз ниточка пульса… Нет… Господи, но почему же так трудно терять?! - Нет!!! – он рванулся из дремоты, резко сел на диване, тяжело дыша, встретился помутневшим взглядом с обеспокоенной хозяйкой квартиры. - Володенька, - видя, как ему скверно, она сама едва не плакала. Уже успела надеть простенькую домашнюю футболку, и две чашки дымились на подносе рядом, ароматно призывая уставшего гостя присоединиться к чаепитию. Но спешить не хотелось. - Ань, мне так плохо… - притянул ее к себе, самую близкую, самую родную, уткнулся лбом в ее живот, поцеловав ненавязчиво через тонкую ткань. – Я сегодня потерял пациента, прямо на столе. Анализы показывали аневризму, я вскрыл череп, а там… опухоль, даже не заметная за гипофизом… Я… старался… но - Но ты не можешь спасти всех на свете, даже если сильно-сильно захочешь, - тихо прошептала она, обнимая его еще сильней, еще ласковей, и ее слова лились, похожие на колыбельную, на волшебную колыбельную серебристых звоночков. Да, стоило искать так упорно, ждать так долго, чтобы найти ее. - Ему и пятидесяти не было… Мог бы пожить еще год или два, так хотел дождаться рождения внука, только… эту опухоль нельзя… воздухом. Метастазы уже через пару недель приведут к летальному исходу. Зачем, зачем я, дурак..? Немудрено, что она его не узнала сегодня. Анна впервые видела доктора Корфа таким, беспомощным и плачущим, судорожно выдыхающим её имя. Они просидели всю ночь, не разжимая рук, говорили о пустяках, а то и просто молчали. Лишь под утро, устроив голову на коленях любимой, Владимир вытянулся на диване и прикрыл глаза. Произнес неслышно, одними губами: - Я чуть-чуть, ладно? – Анна улыбнулась и легонько кивнула в ответ. Гладила задремавшего мужчину по волосам и где-то до полудня боялась даже пошевелиться, чувствуя себя, впрочем, абсолютно, невозможно, до неприличия счастливой. *** - Осень пришла как всегда неожиданно! Первого сентября. – Запрокинув голову, Владимир рассматривал белые барашки облаков, прекрасно гармонирующие с ослепительной, по-осеннему насыщенной синевой. Это время – когда еще жарко днем, но и осень чувствуется в каждом вздохе восточного ветра, - оно восхитительно. Анна расхохоталась. Пряча смех в пышном букете хризантем, повисла на руке любимого: - Скоро мои родители приезжают! Ты придешь знакомиться? Он только хмыкнул в ответ: - Ха! Еще бы! Приду при всем параде, скажу: уважаемые Петр и… - Вера! - И Вера, - он чуть нахмурился, на какое-то короткое мгновение, но тут же продолжил торжественно и празднично, с жутким пафосом, от которого Анне снова захотелось смеяться. – Я, находясь в здравом уме и трезвой памяти… Ой, не то… Я имею честь просить руки вашей дочери, Анны Петровны Платоновой! Заливающаяся красавица враз умолкла и остановилась. Как только удосужилась букет не выронить от подобной неожиданности!? Он опять со скоростью молнии и виртуозностью фокусника-профессионала сменил лицо шутника на лицо серьезного ответственного мальчика-отличника, к тому же сказал такое… такое… Отстранившись, Анна шагнула в сторону и присела на первую же попавшуюся лавку, благо в парке их было немало. Владимир опустился следом, наслаждаясь ее смущенным румянцем. Да, следовало романтичнее обставить предложение руки и сердца, но ох уж эта его любовь к театральным эффектам и спецэффектам! - Аня, Анечка… - взял в руку ее маленькую ладошку, согрел тонкие пальчики сначала дыханием, потом теплыми губами. – Ты даже не представляешь, как я хочу этого: видеть нас женатыми, счастливыми и с целой кучей маленьких детишек… Девушка капризно надула губки – не без кокетства. - И давно ты так решил? – прищуренный лукавый взгляд заставил Корфа улыбнуться. - Давно. Ты еще лежала в реанимации, когда я понял, что мне не нужна другая. Ожидал от нее радости, счастливого вздоха – да хоть чего-нибудь, но не ощутимого тумака под ребра. - Понял – и молчал!? Приходил справиться о самочувствии, мерил температуру и уходил, пока я томилась в одиночестве и мечтала о тебе? Ах ты негодник!... – она, смеясь, толкнула его в бок, может быть, возмутилась бы еще, но бывший лечащий врач сгреб в охапку свою малышку вместе с огромным букетом разноцветных хризантем и закружил, подкрепляя всё вышесказанное глубоким поцелуем. Увлекшись им, молодые люди даже не сразу заметили, что начался дождь, противный, мерзкий, осенний, холодный, секущий дождь. Пока бежали до машины, одежда промокла едва ли не насквозь. Владимир сердито пробормотал: - Только этого тебе не хватало, - и вдруг заявил совершенно безапелляционно. – Сейчас же идем ко мне. А то пока я тебя довезу домой с поломанным светофором на проспекте и двумя объездами из-за ремонта, схлопочешь менингит. - Как скажешь, папочка, - томный шепот раздался у самого уха и заставил вздрогнуть. Господи, как же эта малышка способна свести с ума… Уже дома снова превратился в сурового доктора, отправил девушку в ванную, предварительно напомнив: - Из горячей воды в махровый халат, сразу! – на что Аня только поморщилась, видимо, недовольная подобной опекой. Скорее обжигающий ароматный чай и немного коньяка – для согрева, как говаривал когда-то доктор Горчаков, его первый наставник, лучший учитель. Владимир перенес приборы в гостиную, собирался укутать любимую пациентку еще и теплым пледом, отогревая, как следует, но она не позволила. - Хватит нянчиться! Я – не простудившийся маленький ребенок! – обиженно свела бровки, становясь от этого еще милей. И еще желанней. Настолько желанней, что Владимир не сдержался – прижался губами к капризному ротику, смял руками нежный шелк волос, запрокидывая голову девушки, делая поцелуй глубже и слаще. В одночасье забылась вся прежняя жизнь с ее проблемами, бедами, горестями и мимолетными увлечениями. В этой восхитительной реальности, новой, волшебной, созданной лишь для двоих, были только Владимир и Анна, был их поцелуй, который всё длился и длился, не желая уступать настойчивой необходимости глотнуть хоть немного воздуха. - Ты сводишь меня с ума… - Анна не сразу узнала хриплый, срывающийся его голос. Да и все равно не смогла ничего сказать в ответ, переводя дыхание. Владимир сидел сейчас на диване, устроив девушку на своих коленях, и дерзкие мужские руки пробрались под подол теплого халата, ласкали обнаженные бедра, поглаживали попку, а пояс уже распустился, может быть, и сам собою, хотя, откровенно говоря, она весьма в этом сомневалась. Смущение заставило отстраниться, прежние же воспоминания, налетевшие так некстати, дрожью прокатились по телу. Анну уперлась ладонями в грудь обнимающего ее мужчины. - Отпусти меня! – почти успела сорваться на крик, но Владимир тут же разжал руки, не переча ни словом, ни жестом. Она поскорее соскочила, запахнула халат и потуже стянула пояс, точно это могло бы спасти ее от охваченного страстью поклонника. Нечто подобное… произошло с нею однажды… Анна была в ту пору совсем юной, неопытной, да и в людях разбиралась скверно, раз уж угораздило влюбиться в красавчика из выпускного класса. Сама она заканчивала десятый и жутко гордилась собой, когда принц из мечты пригласил ее пойти с ним на выпускной в качестве официальной девушки. Выбрала сногсшибательное платье, подобрала украшения и модные туфли. С самого утра прихорашивалась, сначала делала прическу у маминой подруги, настоящей мастерицы, затем несколько часов убила на макияж. Ей хотелось быть лучшей… Для него… И что же? В итоге она оказалась у него дома, один на один с подвыпившим разгоряченным кавалером, не знающим отказа у девочек, не знающим самого слова «Нет». Так же бесцеремонно его руки залезли ей под платье, стягивая белье, тиская и лапая – Анну даже сейчас передернуло от отвращения. Его голос прозвучал словно наяву: «Только не надо строить из себя невинность! Ишь как задком на дискотеке крутила…» Она не знала, что было бы, не приедь его родители так вовремя. До сих пор видела перед собою испуганное мамино лицо, когда прибежала домой, растрепанная, вся в слезах, с размазанной по щекам тушью. Мама тогда подумала о худшем… А узнав историю, долго пыталась успокоить дочь, уверяя: не каждое чувство оказывается настоящим. Но после того случая Анна безумно боялась снова полюбить и сознательно не подпускала к себе никого. Пока не появился Владимир Иванович… - Что с тобой? Девушка мотнула головой, сбрасывая оцепенение, подняла глаза на мужчину и поразилась, таким растерянным и взволнованным он выглядел сейчас. Разумеется, понял: что-то неладно. Только не решался не то, что настоять на новом поцелуе – даже прикоснуться к ее руке. Какой же он… другой! Как сильно отличается от всех знакомых ей молодых людей. Рядом с ним не остается места страху. Смущение, трепет, готовность пройти до конца – это есть, а страх отступает под его уверенностью. Анне вдруг стало стыдно. Что бы ни произошло там, в далеком прошлом, ЕГО уж точно винить не за что! Девушка попыталась улыбнуться. - Всё нормально, - но если так, что заставляет отворачиваться, пряча глаза? Вздохнув, Владимир решился, наконец, погладить ее по щеке – ни к чему не обязывающий жест, а как иначе показать, донести до нее всю нежность, скопившуюся в душе, мешающую сделать вдох? И как победить настороженность в любимом взгляде? Разве что… Он лукаво подмигнул красавице, снова становясь прежним. - Анна! Жди здесь! – молниеносным движением подхватил девушку, но она не успела даже вскрикнуть, оказавшись на диване. – У меня для тебя сюрприз. Торопливо скрылся в двери кухни, ничего толком не объяснив, она лишь удивленно проводила его глазами. Впрочем, чему удивляться рядом с ним? Ведь доктор Корф способен самый простой день превратить в настоящее чудо! Он не раз доказывал ей это: когда они ездили на озеро, когда катались на каруселях почти до рассвета, когда он учил ее играть в бильярд в модном баре в центре. О, тогда он, помогая правильно держать в руках кий, так сладко прижимал к себе у всех на виду неумелую ученицу – Анна чувствовала себя невообразимой бесстыдницей! Что он еще задумал? Улыбка помимо воли дрогнула в уголках губ. Что бы ни было дальше, она больше не хочет бояться… Владимир показался в дверном проеме довольно скоро. С воодушевлением на лице продемонстрировал принесенное: большую прозрачную миску с чем-то белым и фабрично запакованную… клубнику! - Купил сегодня утром в супермаркете, - гордо сообщил он, складывая всё на журнальном столике. – Я же помню, как ты рассказывала, что любишь клубнику. Но поскольку проболела всё лето, совсем ее в этом году не попробовала… Он еще что-то говорил, с энтузиазмом распаковывая коробку с ягодами, шелестел целлофаном, только Анна не вслушивалась. Наблюдала из-под опущенных ресниц за своим персональным волшебником. Если уж умудрился даже с того света безнадежную пациентку вернуть, что ему ее глупые, полузабытые страхи?! Справится в два счета, еще и пожурит ласково: «Как ты могла настолько не доверять мне, Анечка?» И будет прав… наверное… Ведь у нее нет ни крошечки от причин не доверять ему. - А это что? – бросила, наконец, любопытный взгляд на миску. – Сметана? Робко потянулась к столу, опустила пальчик в белую взбитую массу и облизала – да так, что наблюдавшего за нею молодого человека судорогой скрутило нахлынувшее возбуждение. Пришлось взять себя в руки: право слово, не подросток же он с бушующими в организме неуправляемыми гормонами! - Ой… сливки! – промурлыкала тем временем красавица, прикрыв глаза, - и сладкие… Вкусно! - Ну, это же нашей Семеновны сестра… Ты помнишь Семеновну? - Угу, - Анна кивнула, увлеченно пробуя лакомство, не замечая горящего мужского взгляда. Да что там? Даже не думая о нем! Владимир сглотнул и продолжил, стараясь совладать с охватившей тело дрожью. - Так вот, ее сестра… - хоть бы голос звучал не слишком низко, хоть бы малышка ничего не заметила и опять не испугалась, отталкивая его! – живет в деревне, совсем недалеко здесь и держит корову. Так что вся больница обеспечена свежими сливками и домашним творогом! Владимир говорил сейчас, как заправский молочник. Новая маска? Или, возможно, желание ее рассмешить, растормошить, снова заставить смеяться беззаботно и отбросить всё дурное? - А что, Семеновна их продает прямо взбитыми и сладкими? – смешинки уже заплясали в вопросе, как снежинки в ветряный зимний день, и доктор Корф тоже облегченно улыбнулся, присаживаясь рядом на диван. - Нет. Я вчера покулинарил… - самодовольство на его лица заставило красавицу хихикнуть. - Ты и это умеешь? - Ага… А еще крестиком вышивать могу… И на машинке… Ну, как есть – довольный котяра! Анна не удержалась и погладила его по голове – совсем как в том мультике, любимом с детства. Владимир подвинул клубнику ближе, выбрал крупную спелую ягодку и поднес к ее губам. - Пробуй. Замер на миг, когда девичьи губки обхватили ярко-красную мякоть. Соблазнительная девочка… Слишком соблазнительная, а он держится на одном честном слове и не может, не должен, не имеет права… - Теперь ты! - Клубника, белая от пенки взбитых сливок, прямо перед ним, Анечка, взволнованная и раскрасневшаяся, сверкает глазками. – Пробуй! Медленно, сдерживая себя в каждом движении, молодой человек наклонился, мягко обхватил губами крупную ягоду вместе с пальчиками, перепачканными десертом. Придержал дрогнувшую, было, руку и, не отрывая глаз, аккуратно слизал сливки до последней капли, закрепляя благодарность долгим поцелуем в ладошку. - Теперь снова я… Кисловатый сок поздней клубники смешался со сладостью, Анна даже не заметила, как лакомство сменилось очередным поцелуем – Владимир увлеченно слизывал сливки с ее губ. Пропустила она и тот миг, когда вдруг перестала бояться. Затеянная игрою, чтобы позабыть прошлое, ее смелость начала жить сама по себе, провоцируя и мужчину на более смелые ласки. - Анечка, я люблю тебя, - его бархатный голос обжег ушко, разлился чарующей негой по коже, ставшей неимоверно чувствительной сейчас, заполонил сознание. – Не бойся ничего, маленькая моя, не бойся… - Я не боюсь, - прошептала Анна в поцелуй. Хотела сказать еще что-то, только руки любимого скользнули под ткань халата, в этот раз несмело, осторожно, словно опасаясь вызвать опять отчуждение и страх. Напрасно! Ей ведь хорошо… Ей так хорошо с ним! К чему же уступать нелепому, изрядно подзабытому страху? Девушка обняла любимого и сама поцеловала настойчиво и глубоко. Подумала вдруг: теперь его ничто не остановит. А затем все мысли растворились, пропали, оставив лишь невероятно яркое ощущение восторга от того, что ОН рядом, что любит, что ласкает так дерзко и сладко – впору кричать от наслаждения. Его руки, губы, уверенные объятья, жар его тела… Всё так верно, так понятно и желанно… Даже когда теплота халата сменяется прохладой простыней, даже когда он прижимает ее к кровати, а нежность в его движениях, в его прикосновениях сменяется неистовой страстью. - Владимир! – стон смешивается с тихим всхлипом. - Анечка? Аня… Родная моя, любимая, хорошая, прости меня… - виноватый шепот мужчины заставляет почувствовать долю собственной вины. Она, наверное, должна была ему рассказать? Неужели… он сомневался?.. Она ведь уже не надеялась встретить того, кого сможет полюбить по-настоящему. Но какое же это счастье – быть с ним! Ощущать, как его ладони проводят по телу, лаская и успокаивая, как в плавных движениях забывается боль, остается одна лишь нега, сладкая и воздушная, точно взбитые сливки, - в каждом вздохе, в каждом взгляде. Шторы в спальной не задернуты, на дворе осенний день плавно перетекает в вечер, а они ни на мгновение не отводят друг от друга глаз. Ее наслаждение пляшет в глубине его зрачков, его страсть пылает в ней – в незнакомом восторге трепещут ресницы, веки смыкаются в такт уверенным толчкам, а ей всё равно хочется смотреть на него, в его глаза, отдаваясь его любви. И даже сквозь легкую дрему голос любимого тихо рассказывает о том, как безумно счастливы они будут вместе – всю жизнь… Разве можно усомниться в пылких его клятвах?.. *** Так приятно, просыпаясь, видеть его глаза, сияющие теплотой и нежностью… Безмерно приятно тонуть в них, мечтая о чем-то, неимоверно светлом и прекрасном. Но эти ощущения давно ей знакомы. Сколько раз в больнице, просыпаясь ли, выныривая ли из болезненного тягостного забытья, Анна видела перед собой глаза доктора Корфа, то ласковые и спокойные, то взволнованные, тревожные, либо светло-серые, либо потемневшие и затуманенные, словно солнце в полуденной знойной дымке. Она даже привыкла просыпаться с его взглядом – настолько, что представляла его себе, если лечащего врача не оказывалось поблизости в момент пробуждения. А сейчас всё по-другому… Он еще спит. Его темные ресницы чуть подрагивают во сне, на губах замерла улыбка… Прежде Анна отдала бы жизнь за такую, но теперь знает: эта его улыбка предназначена ей одной. Не счастье ли – прижаться к нему, спящему, невесомо провести рукой по мерно вздымающейся мужской груди, скользнуть ладошкой ниже и, наконец, обняв его за талию, устроив голову на его плече, опять закрыть глаза?.. За окнами уже ночь. Или еще ночь? Ведь кажется: Владимир целую вечность терзал ее то нежностью, то страстью, заставляя забывать собственное имя. Только вот на самом деле вечность эта замкнулась коротким осенним вечером, плавно перетекла в ночь и успокоилась под раскинувшимся над землей звездным небом. Наверное, скоро утро? Уже не так непроглядна ночная мгла. А может, просто внутри столько света, что он буквально озаряет мир вокруг? Впору глупо улыбнуться, коль не в силах разобраться в себе, не научилась пока вместить столько счастья. - Проснулась, маленькая? – его голос чуть хрипловат со сна, но кажется дивной музыкой, и жизнь кажется сказкой… Так и хочется промурлыкать в ответ: - Еще нет.. – и свернуться клубочком под надежной защитой любимого, и снова уснуть, и проспать так до самого утра со всеми его тревогами, проблемами и делами, привычно отложенными «до завтра»... Собственно говоря, с них утро и началось: едва цифры на электронном будильнике сонно моргнули десять минут шестого, в мир тишины и неги ворвался звонок мобильного. Этот рингтон только для работы, а значит – нет времени медлить. - Слушаю! – за несколько секунд, понадобившихся для того, чтобы дотянуться до телефона и ответить, доктор Корф уже полностью взбодрился. В голосе – ни намека на сон. - Хорошо. Выезжаю. - Куда ты? – растерянно пробормотала разбуженная громким звонком Анна. – Еще так рано… - Надо на работу. Ты же знаешь… – рывком наклонившись, он провел ладонью по растрепанным белокурым волосам своей красавицы и торопливо выпрямился. Девушка окончательно проснулась и вскинулась вслед за Владимиром. Она-то привыкла приезжать в офис к девяти часам, а вот его могут вызвать на операцию даже посреди ночи. И за каждым из таких экстренных вызовов – чья-то жизнь! Наверное, нужно успеть приготовить завтрак или хотя бы… - Анечка, спи. – Корф снова склонился к девушке, чмокнул ее в губы – совсем легонько, почти не прикасаясь, строго-настрого запретив себе сейчас увлекаться. Она тряхнула головой: - Володя, может быть… - Спи! – он уже успел одеться, и теперь прятал в карман ключи с телефоном. – Я… не знаю, когда вернусь. Но к ужину должен быть дома. Осмотрись тут, милая. И жди меня… Последнее – таким соблазнительным шепотом, так лукаво изогнув бровь – Анна забыла выдохнуть, враз вспоминая всё, что произошло сегодня между ними. Соскользнула-таки с кровати, пока Владимир искал пиджак. Накинула мужской халат и догнала его в прихожей. - Я люблю тебя! – обняла за шею крепко-крепко, принялась целовать, захлёбываясь словами, и любовью, и нежностью. А он ведь такой высокий… Пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться до губ, и сразу же стало еще сложнее отпускать любимого от себя. Ему, наверняка, тоже трудно. Поэтому разжала руки, легонько подтолкнула мужчину к двери, произнесла как можно беззаботнее. - Тебя ждут в больнице! И Владимир прикрыл глаза, словно убеждая самого себя: - Да… Он уехал. Конечно же, спасать чью-то жизнь, как спас когда-то ее. В детстве Анна наивно полагала: самые героические профессии у пожарных, разведчиков и космонавтов. Чтобы понять, насколько ошибалась, нужно едва не погибнуть в катастрофе и заново родиться на операционном столе. Или влюбиться в хирурга. Или сперва чуть не погибнуть, а потом непременно влюбиться в своего же хирурга! Красавица улыбнулась собственным мыслям и прислонилась к стене. - Мой… Только мой… Оказывается, это так приятно – называть мужчину своим… Вернее, именно ЕГО! Называть его своим – и чувствовать неимоверную гордость, и сладкую дрожь внутри, и смеяться неизвестно чему, и мечтать о том, как любимый вернется, обнимет, накроет губы требовательным ртом и… Анна зашла в спальную и снова прилегла. Уткнулась лицом в подушку Владимира, представила, что он лежит рядом, даже зажмурилась, чтобы представлять лучше, но не слишком помогло. Сон по-прежнему не шел… Так зачем попусту тратить время? Девушка встала. Десять минут на горячий душ – и целый прохладный осенний день, чтобы осмотреться в незнакомой квартире, прибраться, осознать, наконец, насколько бесповоротно изменилась жизнь. Вчера была суббота. Вчера обещали теплую и солнечную погоду без осадков, но, как обычно, ошиблись. Да и кто нынче верит прогнозам синоптиков?! Вчера началась осень - и враз в теплый летний воздух, точно по чьему-то приказу, вплелось дыхание холодных ветров. Вчера Владимир сделал ей предложение… Проказливо хихикнув, Анна плюхнулась в глубокое мягкое кресло, откинулась на спинку, мечтательно прикрыв глаза. Она теперь невеста лучшего мужчины на свете? Или еще нет? Она ведь так и не дала своего согласия. Впрочем, он говорил, что сделает предложение официально, попросит ее руки у родителей, и всё такое… Как романтично… Разве не об этом мечтает каждая девушка? И в то же время так волнительно, так тревожно, аж дух захватывает. Сердечко стучит часто-часто… Она очень любит его, безумно, бесконечно. Раньше она и подумать не могла, что возможно любить настолько сильно. А сегодня ночью… Красавица прижала ладошки к пылающим щекам. Какой же он… Каждый миг заставляет гореть в своих объятьях, так жарко, так сладко, что даже больно… Разом нахлынули все подробности вчерашнего вечера и ночи, перегоняя друг дружку, закружили неопытную девушку в волшебном вихре воспоминаний о первой близости с любимым мужчиной. Чтобы хоть немного отвлечься, Анна прибралась в гостиной, в спальне, спрятала одежду в прихожей. Позволила себе мимолетную улыбку: типично холостяцкому жилищу не хватает женской руки. Интересно, теперь они будут жить вместе или нет? Из-за работы Владимира они так и не успели поговорить, разобраться во всем, и эта неопределенность настораживала. Правда, совсем чуть-чуть, главное ведь – его любовь, а больше… ей ничего не надо… За стеклянной дверцей шкафа обнаружилось фото в рамке: Владимир, отчего-то недовольно нахмурившийся, рядом с пожилым светловолосым мужчиной и роскошной женщиной – настоящей светской львицей. Наверное, его родители? Только ни капельки не похожи. На соседней фотографии он уже весело улыбается, обнимая красивую белокурую девушку. Анна ревниво нахмурилась. Вынула фотографию, чтобы рассмотреть поближе, но, едва достав из-под стекла, расслабленно выдохнула. «Любимому брату от Лизы» - золотая гравировка в нижнем углу не оставляла сомнений: это всего лишь его сестра, по всей видимости младшая. Плечи недоуменно дернулись: даже странно, как мало она знает о человеке, с которым провела столько времени. Целое лето – с того дня, как ее после катастрофы доставили в районную больницу с минимумом надежды на выздоровление, и до самой осени, до вчерашнего дня, до предложения руки и сердца. Люди годами набираются смелости, чтобы решиться на этот шаг, а Владимир не дал ей ни минуты на раздумья, ни шанса на отказ. Но тем ни менее, она до сих пор не знает, как так вышло, что он, успешный питерский нейрохирург, оказался в этом богом забытом захолустье. И страшно становится, если подумать, допустить хоть на мгновение: этого могло не случиться! Не потому, что в таком случае Анну Платонову некому было бы спасать. Просто… как бы она жила… без него?.. Знакомая мелодия отвлекла от мрачных мыслей. Девушка пропустила несколько звонков, пока нашла, наконец, брошенный вчера, где попало, мобильный. Но звонящий оказался настойчивым. Когда на дисплее в четвертый раз высветился незнакомый номер, она торопливо нажала кнопку вызова. - Да, я слушаю. И на другом конце бодрый мужской голос ответил: - Здравствуй, Анечка! **** - Дальше без меня! Зашивайте. Давно уже ассистирующий доктор Березников и анестезиолог с медсестрами никогда не видели Владимира Ивановича таким воодушевленным. Довольно сложная незапланированная операция походила в его исполнении на музыкальн6ую пьесу, разыгранную по нотам умелым пианистом: каждый шаг, каждое движение, каждый крошечный надрез, сделанный скальпелем хирурга, будто вливались друг в друга, образуя гармонию. Это была не просто операция, но ведомое наитием действо. И как такому специалисту можно смиренно похоронить себя в глуши? Лечить, что ли, выбитые пальцы и насморки? Да, пусть бабушек из окрестных деревень вполне устраивает молодой, умный и внимательный доктор, только он куда больше пользы принес бы в хорошей специализированной клинике где-то гораздо ближе к цивилизации, чем эта замшелая провинция. Главврач, Анатолий Евгеньевич, прекрасно понимал это. И сегодня, слушая восторженные отзывы о проведенной Корфом операции, в очередной раз убедился в своей правоте. Он догнал хирурга у боковой лестницы, спускающейся в буфет. - Владимир Иванович, у вас найдется несколько минут для разговора? - начало вышло каким-то не в меру официальным… Молодой человек рассеянно кивнул, явно думая о своем. Даже странно подчас становится: всегда собранный и осторожный в операционной, Владимир в жизни мог быть и веселым, и безрассудным, и отстраненным, и не в меру горячим – в зависимости от того, какую маску одевал или позволял себе снять. Сейчас вид у него был мечтательный и крайне счастливый. Главный не стал откладывать важные новости: - Владимир, вы же помните: я всего несколько дней назад вернулся из области. - Разумеется, - Корф ожидал продолжения, чуть склонив голову, хотя и не слишком понимал, о чем речь. Единственное, чего хотелось в этот момент, это быстренько выпить кофе, прийти в себя по мере сил и возможностей – и сразу домой, к Анечке, в собственное удовольствие догулять испорченный выходной. Анатолий Евгеньевич начал без обиняков: - Как выяснилось, нынче в министерстве на весьма влиятельной должности засел мой одногруппник. А он мне должен еще с четвертого курса, и полагаю, мог бы подсуетиться о… вашем переводе в более подходящее для вас место, Володя. Серые глаза хирурга прищурились, выдавая недоверие: - Вы боитесь, что я займу вашу должность? - Боже упаси! – Главврач только рассмеялся в ответ. – Честно говоря, не думал о подобной опции, но… Корф, оно вам надо? - А вдруг… - задумчиво и протяжно, хотя и не сдерживая улыбки. – Впрочем, мне действительно ни к чему такая головная боль. А перевод… Сейчас я не хотел бы никуда переводиться. Брови собеседника помимо его воли удивленно вскинулись. - А… Да… Но..? Владимир торопливо мотнул головой: - Понимаете, сейчас в силу личных причин я предпочел бы остаться здесь. - Правда? Ну, как же, как же, прекрасно помню вашу хорошенькую синеглазую причину, - улыбнулся Анатолий Евгеньевич. – И надеюсь: именно она заставит вас изменить решение. - Может быть… - Тогда обещайте подумать и дать мне ответ, скажем, через пару недель. Тогда я как раз собираюсь в Москву по делам и увижусь с приятелем. Договорились? Владимир согласно кивнул. В принципе, не худшая перспектива. Но если Аня предпочтет остаться здесь, он не будет настаивать. И никогда ее не бросит. *** Настроение оказалось непривычно радужным. Нет, он всегда возвращался к своей Анечке в наилучшем расположении духа, но сегодня несколько факторов способствовали счастливейшей улыбке, и совершенно не заботил тот факт, что со стороны он, взрослый мужик, выглядел сейчас, по меньшей мере, глупо. Припарковав машину под окнами спальной, хлопнул дверцей и, насвистывая незатейливый мотивчик, направился к подъезду, но тут же замер, точно ошпаренный. Такой же болью – дикой ожоговой болью охватило сердце: Анна, ЕГО Анна повисла на шее незнакомца, гладила его по голове, расцеловывала заросшие многодневной щетиной щеки, не испытывая при этом – отсюда Корфу было ясно, как божий день – ни капли смущения или вины! Тот самый Кирилл? Хм, староват для поклонника. И уж точно староват для соперника, когда речь идет не просто о женщине твоей мечты – о ТВОЕЙ женщине! Скрипнув зубами, Владимир недобро прищурился. Тряхнул головой, отбрасывая с глаз мешающую рассмотреть наглеца челку. - Извините, не помешал? – вопрос, произнесенный елейным голосом, должен был испугать парочку. Анна действительно подпрыгнула от неожиданности, разжала руки, а вот мужчина только взглянул недоуменно в его сторону, даже не думая отвлекаться от объятий. Вблизи он был гораздо старше, чем прежде показалось Владимиру. Не очень высокий, светловолосый, с едва заметной сединой в висках, он даже чем-то походил на Аню, даже хмурился, как она, чуть поморщил лоб, смерив подошедшего синим взглядом: - Кто это, Анна? Спросил, не тая собственнических ноток в голосе. Корф презрительно фыркнул: не ОН ли имеет право сейчас задать СВОЕЙ девушке этот самый вопрос?! Готов был уже начистить незнакомцу его небритую физию, когда Анна, словно опомнившись, торопливо захлопотала: - Папа, папочка, всё нормально, это… Владимир… - и с долей вины. – Извини, я… не предупредила, не успела. Я… Чуть смущенно потупились милые глазки. Девушка, умолкнув, замерла между мужчинами, не слишком хорошо понимая, как оба отреагируют на эту встречу. Она ведь и правда не успела предупредить Володю о приезде отца. Сначала набрала его мобильный, но тот оказался недоступен. Как раз шла операция. Потом за приготовлениями и кулинарными изысками совсем замоталась – и забыла. Вдруг Володя будет недоволен? Может, не слишком любит таких вот спонтанно появившихся гостей? Тем более после операции – она ведь помнит, каким он бывает после сложных операций! Тревожные мысли роем пронеслись в голове, заставили взглянуть на мужчину в поисках поддержки, но, увы: его напряженный вид подтверждал худшие из предположений. Знала бы она, что на самом деле чувствует в эту минуту доктор Корф… Наверное, улыбнулась бы. Потрепала его по растрепанным волосам и заверила: всё в порядке. Он ни в чем не виноват, и уж точно папа не станет на него сердиться. Сам ведь всегда говорит: за такой славной девочкой нужен глаз да глаз. Вот, кстати, и эти слова: - Правильно делаете, молодой человек. Анютка только с виду хрупкая и безобидная. Но девочке палец в рот не клади – покажет зубки. Да и следить за ней нужно в оба. Так что всё верно. Меня зовут Петр Викторович. Будем знакомы? Платонов протянул руку, и Владимир, лишь сейчас облегченно выдохнув, с удовольствием пожал ее, представился и незамедлительно пригласил гостя домой. Да и зачем стоять посреди улицы под уже холодным ветром сибирской осени? Остаток вечера прошел, как говорится, в дружественной и непринужденной обстановке. Анна оказалась так похожа на отца: с ним тоже было легко и приятно, и общие темы для разговоров нашлись без труда. Когда речь зашла об Ане, Петр взглянул как-то по-особенному, непривычно пристально и строго. Впрочем, как еще можно смотреть на человека, с которым живет твоя дочь? Владимир нахмурился: если у них с Анной родится девочка – он лично будет проверять на вшивость каждого из потенциальных ухажеров! Мало ли подонков вокруг?! Неясно еще, что подумал о нем самом сдержанный и дружелюбный Платонов – тоже доктор, но исторических наук, известный в широких кругах археолог! Дабы раз и навсегда выяснить этот вопрос, Владимир тактично пригласил будущего тестя покурить в кухне. Тот согласился – не менее тактично, на что Аня тут же изумленно округлила глаза: - Папа, ты куришь?! - И к чему только жизнь не принудит, - улыбнулся Петр Викторович, беспечно пожимая плечами. Вышел вслед за молодым человеком, прикрыл дверь, но тут же вежливо отказался от предложенных сигарет: - Знаете, Володя, Анна ведь права: я не курю… Просто показалось: вы хотели поговорить..? Корф кивнул: - Это так. Разговор выдался не из легких. Нет, разумеется, Платонов не указывал с пеной у рта, как скоро молодые должны пожениться, не обвинял собеседника в недостойном поведении, не грозил всеми карами и не припомнил первые минуты знакомства, отнюдь не располагавшие к душевному общению. Наоборот, он не без облегчения отметил, что дочь, не склонная в силу характера размениваться по пустякам, нашла, наконец, достойного человека. Поинтересовался, как произошло знакомство: уж слишком нетипичным для провинциальной глубинки показался ему молодой хирург. Вот тут и начались трудности. Пришлось вспомнить об аварии. И о больнице. И едва сдержаться, чтобы не описать затянувшееся лечение, предоставившее доктору Корфу массу возможностей влюбиться в свою хорошенькую пациентку, равно, как и бесконечные часы, дни, недели окончательно увериться в своих чувствах, понять их, понять себя. Конечно, он мог бы говорить об этом в ярчайших красках. Но зачем? Чтобы отец Анны считал себя ему обязанным? Или принял любовь Анны за смесь благодарности и восхищения? Или думал об их романе, как о мимолетном увлечении между работой и домом, которому суждено продлиться, пока перспективного доктора не переведут в другое место?! Нельзя, нельзя… Владимир тщательно подбирал слова, заведомо уменьшая собственную роль в лечении Анны. Да и не стал пугать Петра сложностью полученных его дочерью травм и всеми подробностями долгого ее выздоровления. Если уж даже Аня не рассказала этого, с чего ему подставлять невесту неуместными откровениями? В итоге, выслушав все же сдержанные благодарности, предложил вернуться к заскучавшей, наверняка, красавице. Платонов не был против. Немного позже, вызывая такси, Петр Викторович вздохнул: - Быстро растут дети… - и тут же лукаво подмигнул дочери. – Не заметите, как ваши заговорят о собственной свадьбе. И только сейчас Владимир хлопнул себя по лбу. Свадьба! Ну, как же он забыл! В пору посоветоваться с невропатологом Галиной Дмитриевной, чем лучше подлечить ранний склероз. Словно вторя его мыслям, старший собеседник сокрушенно покачал головой: - Жаль, моя Ника еще не вернулась. Но ничего: вот приедет – и мы снова посидим, теперь уже по-семейному. Правда ведь? - Кстати, а где мама? – тут же оживилась Анна. Родители всегда вместе проводили раскопки. Хотя у Веры Платоновой и не было специального образования, знаний мужа им с избытком хватало на двоих. - Она еще в Медине, изучает кое-что в местной библиотеке. А заодно подтягивает свой арабский. – Мужчина улыбнулся добродушно. – Та еще полиглотка. Владимир постарался сдержаться, не показать давно приглушенной, подзабытой боли, но все равно горло свело горькой судорогой. И его малышка, кажется, увидела. Едва заметно на мгновение прижалась к нему, невесомо провела по руке в желании успокоить. Уже когда Петра усадили в такси, и машина, подмигнув красными огоньками фар, скрылась за углом дома, он устало пояснил: - Мой отец учился в МГИМО, готовился стать дипломатом. Там и познакомился с матерью. Она… тоже любила изучать языки. - И что же? – Анна недоуменно свела бровки. – Не заладилось? Вышла замуж и решила забросить? Та женщина на фото в его квартире… Девушке подумалось отчего-то: такие видят счастье в выгодном браке и не продолжают после свадьбы ни карьеру, ни образование. - Нет, почему же? Всё заладилось. Просто… - едва слышно прошептал Владимир, - мама умерла. Давно. Мне было тогда восемь лет… Американцы говорят: «Это сделало мой день!». А та маленькая фраза безвозвратно испортила весь оставшийся вечер, плавно перешедший в ночь. Анна чувствовала: Владимир старается изо всех сил, чтобы и ей еще не испортить настроение, но эта боль в его глазах казалась неизгладимой. Помогая убирать тарелки, молодой человек, вероятно, даже не видел ничего перед собой, и уж точно не слышал, как она позвала его пару раз. Просто думал о чем-то своем, о чем-то настолько темном и так глубоко запрятанном в душе, что девушке становилось страшно. Она с радостью разделила бы его горе, она сделала бы всё, чтобы ему не было сейчас так тяжело и одиноко. В конце концов, в ее семье, где все понимали друг друга без слов, обычно было заведено делиться проблемами и справляться с ними сообща. Только с Владимиром так не получалось… не могло получиться… Отгородившись от всего мира, он переживал свою боль в сердце, истекающем кровью, - Анна понимала, ощущала эту боль, как свою, а вот пробиться сквозь высоченную неприступность стены не могла! И в итоге сдалась: - Володя, - бережно коснулась его руки, настойчиво отбирая грязный бокал, - ты ведь с работы, наверняка устал, отдохни. Я сама… Мягкий голос, мягкие ладошки, бережные пальчики на его щеке – Корф улыбнулся виновато. - Аня, прости, я… - Осечка. Голос не справился, точно проржавевший насквозь курок, уже не способный сделать выстрел. Ну что ей сказать? Поведав невеселую историю своего раннего сиротства, разворошить в душе давно зарубцевавшиеся раны? К чему малышке думать сейчас о дурном? К чему портить счастливый и торжественный вечер неуместной горечью? Она ведь такая умная, такая славная – его девочка, она всё-всё поймет и подождет с объяснениями. Может быть, когда-нибудь он решится? Переступит через собственные детские слезы, из дальнего-дальнего ящика, из коробочки, перевязанной черной траурной лентой, достанет старые мамины фото и покажет Ане её, и расскажет о ней, о ее доброте, о ее нежности, о ее голосе. Будет говорить и говорить до утра, даже о том, как хочет назвать дочку, их дочку Верой. И что теперь для этого есть еще один важный повод. Сам не заметил, как оказался на балконе, привычным жестом достал пачку с сигаретами, закурил. Отчего столько лет ему чудилась фальшь в воспоминаниях отца о матери? Они ведь успели насладиться счастьем. Пусть не так уж много, всего несколько лет, но они были счастливы! А последовавший за ее гибелью брак с Марьей стал скорее попыткой забыть прошлое и заодно подправить дела фирмы. Не раз и не два Владимир успокаивал себя этим, а сейчас вот опять задался измучившим вопросом: откуда омерзительный привкус лжи? - Идёшь спать? - Тонкие руки оплели талию, ладошки взметнулись вверх по груди, шаловливо пробираясь под рубашку, расстегивая всё новые и новые пуговицы. Его девочка оказалась чертовски способной ученицей! И в пору бы, позабыв обо всем, подхватить прелестницу на руки, увлекая в спальную, но… Но на душе слишком муторно, слишком тяжело. И даже трепещущие ресницы, что скрывают синеву любимых глаз, не способны принести облегчение. - Я так люблю тебя, Анечка… - даже это вышло с горчинкой, а что уж говорить обо всем остальном? Она доверчиво прижалась к мужской груди и выдохнула: - Пойдем спать. Без прежней кокетливой шаловливости, без тени лукавства, без намека на что-либо еще, в очередной раз напоминая, как ему повезло найти ее, войти в ее жизнь и пустить ее в свою, добиться ее любви. Если не ради этого – зачем тогда жить? *** - Катерина, у меня перерыв до трех. Если пациенты всё же нагрянут, отправляй к Васильевой. – Владимир Иванович захлопнул за собой дверь, предупредительно задвинув нехитрый засов. После ночного дежурства и утреннего приема он определенно имеет право отдохнуть хотя бы полчаса. А то и весь час, до возвращения главного. После мягкой расслабленности вчерашнего дня, когда они с Аней, пользуясь радостью последних теплых деньков, гуляли в парке, смотрели старое кино под бутылочку красного, а потом задремали на диване, обнимая друг друга, сегодня выдалось жутко суматошным. Ночью было несколько тяжелых больных, хоть и не по его профилю, но с санпропускника ведь все бегут к дежурному хирургу. Утром, словно на заказ, повалили старушки с гипертонией – как раз атмосферное давление резко качнулось вверх. Доктор Корф уже настроился на то, что целый день продолжится этот крестный ход, но надо отдать должное переменчивой осенней погоде: после полудня полил холодный противный дождь. А это многое значит: не только упало давление и полегчало всем метеозависимым людям, те же старушки, беспрерывно атакующие его в первой половине дня, постепенно рассосались. И новые не спешили торопиться по причине плохой погоды, обеспечив врачу районки полноценный обеденный перерыв с перекуром и быстрым сном. По крайней мере, ничто не предвещало обратного. Выпив стаканчик горячего кофе, молодой человек откинулся в кресле, немного поблуждал взглядом по рабочему кабинету и остановился на окне. Через неплотно закрытые жалюзи было хорошо видно сплошную стену дождя, серо-сизую, осеннюю, настолько холодную даже на вид, что скулы сводит. Косые струи барабанили по пластиковым желобам, по стеклу, по крыше, оседая на подоконниках мириадами мелких брызг. Владимир и сам не понял, когда веки начали тяжелеть и опускаться, но вдруг совершенно неожиданно в кабинет постучали. Устало отмахнувшись, доктор прикрыл глаза, но настойчивый довольно громкий стук не прекращался. Ну что за народ?! Если доктор не отвечает, если кабинет закрыт, значит, никого же нет! Теперь он уже из принципа не собирался вставать. Вряд ли там что-то срочное и неотложное, тяжелый пациент не станет молча добиваться в закрытую дверь, а кто угодно из медперсонала уже подал бы голос. Мысли потекли в подобном ключе и почти сошли на нет в не сдающейся полудреме, когда в тишине отдыхающей поликлиники раздался голос дежурной медсестры: - Владимир Иванович, вы там? Впору было чертыхнуться в голос. Корф прищурился, не тая раздражения, и рявкнул через закрытую же дверь: - Катерина Максимовна, я непонятно выразился? До трех приема нет! – рывком потянул на себя ручку двери – и замер с раскрытым ртом перед испуганными до бледности Катей и Анной. Его Анной! Сначала он и сам немного заволновался, но Аня торопливо замахала руками: - Я стучала, а вы не открыли, Владимир Иванович, И Катя… то есть Екатерина Максимовна… она говорила: вы в кабинете. Она… - девушка осеклась, - мы.. вместе… полагали: вы не откажетесь меня принять… Владимир улыбнулся чуть кривовато и весьма нахально: - Не откажусь. Галантно пропустил хрупкую красавицу в кабинет, придерживая дверь, и с довольным видом шагнул следом. Катя, заулыбавшись, стиснула кулачки – на удачу. Какая же все-таки эта Платонова стеснительная скромница. На людях боится Корфа даже на «ты» назвать. Ох, знала бы она, какие слухи блуждают по коридорам больницы о романе хирурга с бывшей пациенткой… Закатив глаза, хорошенькая медсестра направилась в терапию, где за чашечкой чая в сестринской можно было обсудить последние новости с коллегами. В то же время в своем личном кабинете доктор Корф недоуменно свел брови, разглядывая смущенно замершую Анну. - Что-то случилось? - Н-нет, - чуть запнувшись, девушка еще старательней потупила глазки. – Просто… ты вечером забыл бутерброды… От сердца немного отлегло, и Владимир позволил себе хохотнуть, обнимая любимую: - Анечка, здесь же есть столовка! Можно пообедать за сносную цену. – Но тут же его лицо стало не в меру серьезным, превращая влюбленного молодого человека в строгого лечащего врача. – Аня, там дождь и плюс пять на градуснике. Ты продрогла! Ловко стащив рукава легкого плащика, он мгновение прижался губами к прохладному женскому ротику и тут же отстранился. Но увиденное заставило сдержанного доктора Корфа напряженно сглотнуть. Любимая пациентка выглядела чертовски соблазнительно в коротком платьице. Ох, не зря считается, что широкий поясок, обхватывающий стройную талию, только подчеркивает сексуальность. Как и пара расстегнутых пуговок у воротничка, позволяющих открыться умопомрачительному виду… В пору было бы распахнуть окно, подставив горячую голову под холодный сентябрьский дождь. Или воспользоваться душевой, как обычно не подающей теплую воду. Ведь Аня, скорее всего, даже не подумала, как возбуждающе подействуют на засидевшегося на дежурстве мужчину высокие каблучки на затянутых в тонкий капрон ножках. - Ань, может… кофе? – с трудом удалось совладать с охрипшим голосом и то лишь потому, что сейчас не время и не место зацеловывать до сдавленных стонов крепко стиснутую в объятьях красавицу. Она же, как назло, легонько качнула головой: - Ты забыл? Мне нельзя кофе. – И чуть обиженно: - Сам же запретил. Действительно, сам. А чай, разумеется, закончился, последний заваривал Соснов сегодня утром в ординаторской. Вот ни задача… Корф улыбнулся с явно преувеличенной бодростью. - Ну… что же? Тогда просто посидим. - Угу, - Анна скромно опустила очи долу, успев, впрочем, стрельнуть лукавым взглядом из-под опущенных ресниц. Ему кажется, или малышка что-то затеяла? Ну не ради забытых же бутербродов она пришла в поликлинику в разгар рабочего дня! - А еще я укутаю тебя, чтобы не простыла. После такой операции болеть ни к чему. – Быстро открыв низенькую тумбочку, он вытащил большой теплый плед, припасенный к холодам еще прежним хирургом. Отметил крем уха, как в очередной раз что-то согласно угукнула Анна, и повернулся к ней. Силы небесные! Его ли это девочка? Его ли Аня сидит сейчас на диване, подобрав ножки, совершенно не заботясь о том, как и без того короткая юбка подскочила еще выше, открывая жадному взгляду ажурные резинки чулок… Мужчина застыл на месте, а маленькая соблазнительница только улыбнулась, в притворной скромности прикусывая губку: - Что-то не так? Володя, ты очень странно смотришь. А я не замерзла, правда. Ну, может, совсем чуть-чуть… И очень-очень соскучилась… Наверное, эта игра показалась бы ему забавной. По крайней мере, раньше он никогда бы не отказался пошалить с хорошенькой малышкой, и рабочая обстановка лишь приправила бы приключение дополнительным адреналином. Но подобное поведение настолько не вязалось с Аней, что в пору было призадуматься, какие же мотивы руководили сейчас девушкой, призывно выгнувшейся перед ним на стареньком диване, совсем недавно наново перетянутом черным дерматином. Анна тоже замерла, не решаясь пока предпринять что-либо, стараясь изо всех сил, чтобы он не заметил волнения, не понял настоящей причины ее прихода… А они были просты. Еще тогда, после отъезда отца, Анна немного заволновалась. Ведь это была не привычная скрытность Владимира, с которой она уже немного научилась ладить, это казалось внутренней войной, которую мужчина упрямо вел сам. Хотя мог бы, мог поделиться самыми тяжелыми своими переживаниями! Как тогда – после смерти пациента, она бы поддержала его, постаралась забрать себе какую-то часть его боли. И что же? Он не пожелал поделиться. Отделался своим бархатным «люблю тебя», и его признания впервые не успокоили. Даже наоборот: взволновали еще сильнее, когда в постели он не обнял ее, как прежде каждую ночь, а лишь глубоко вздохнул и уставился в потолок. Анна сделала вид, что заснула, а сама почти до утра прислушивалась к размеренному его дыханию, и гадала, в чем причина. Только ли в рано умершей матери? Или, может, разговор с ее отцом там, за закрытой дверью кухни, пошел по какому-то совершенно не известному ей руслу, и в итоге Владимир передумал… жениться на ней? Просто не захотел расстраивать раньше времени… Подобные мысли не покидали девушку весь день. Как назло, Владимир даже во время прогулки был внимателен и предупредителен, но не более. Вечером как-то слишком быстро ушел на дежурство, забыв-таки те самые пресловутые бутерброды, и послужившие в последствие поводом навестить его. Как же она переживала… Пока решалась на этот визит, пока выбирала платье и сексуальное белье, пока добиралась сюда по дождю, почти бесконечно дожидаясь под дверью подъезда вызванное такси. Едва не ушла домой, когда так и не смогла достучаться в его дверь, чуть не струсила от его строгости, чуть не отказалась от безумной идеи соблазнить его. Даже сейчас боялась неизвестно чего, а любимый был так близко… Она видела это в его глазах: недоверие, непонимание, настороженность. Но видела и горящие на дне темных зрачков всполохи желания, чувствовала: еще немного – и он не сумеет совладать с собой. А значит… по-прежнему хочет ее, хотя бы так… Она ведь знала, какой он, она ведь отдавала себе отчет в том, кого полюбила… Анна улыбнулась едва заметно, когда всегда сдержанный и уверенный на работе доктор Корф с шумным выдохом опустился рядом с ней. Подалась немного вперед, всего лишь на полдвижения, встала на колени, оплетая руками мужскую шею. Не говоря ни слова, склонилась к его губам и уже в поцелуе, поглощенная, увлеченная им, с восторгом ощутила, как ладони Владимира бесцеремонно скользнули под подол коротенького платья и крепко сжали ее бедра, привлекая девушку еще ближе. Гореть в его руках она могла бы вечно. Потому что его дыхание лилось, как своё, потому что его тело манило прижаться, забыться, отдаться без остатка. И она была готова – отвечала со всей страстью, со всем жаром, отбросив прежнюю стыдливость, просто позабыв обо всём, кроме бесконечной сладости уже проведенных с ним ночей. Где-то в глубине души сомнения подстегивали вереницу мрачных мыслей, подсказывали, что это всё нечестно, что так любимого мужчину не удержать, а если и удержать – то лишь на какое-то время, но всё равно, провоцируя Владимира на более и более откровенные ласки, она желала хоть на самую малость продлить своё счастье. А потом – будь, что будет. - Володя… - голос едва ли слушался, срывался с шепота в хрип, внутри всё мучительно обжигал огонь. Белый больничный халат уже давно лежал в углу, пуговки на ее платье расстегнулись, как по волшебству, а жадные губы метили поцелуями ее шею и плечи. Анна только на мгновение отстранилась, чтобы расстегнуть ремень его брюк, когда Владимир, сверкнув глазами, перехватил ловкие пальчики и чуть встряхнул ее, крепко сжав запястья. - Что ты творишь, Анна?! Бог свидетель, как трудно далась ему эта необходимость остановиться! С каждым днем, с каждой ночью он всё сильнее любил хрупкую малышку, подброшенную ему судьбой, и всё сильнее хотел ее. Но она была так скромна и неопытна – ему подчас становилось стыдно за необузданное неуемное желание, охватывающее его всякий раз, когда Анна была с ним, когда он, взрослый мужчина, возбуждался, точно подросток, и ничего не мог с этим поделать! Такие же девушки, как его Аня, любят романтику, прогулки при луне и нежные поцелуи. Так неожиданно проснувшиеся в его душе воспоминания о маме навеяли эту необходимость заботиться и оберегать, вынудили хоть немного притушить полыхающую страсть – Аня ведь только-только окончательно поправилась после аварии, и лишние встряски, пусть даже и весьма приятные, ей ни к чему. Он решил подарить ей сказку – и уж никак не ожидал, что его маленькая скромница так настойчиво примется соблазнять его прямо на рабочем месте. Черт! Еще пара мгновений – и она преуспеет в этом! Тяжело дыша, мужчина перехватил руки уже оседлавшей его колени красавицы, опять встряхнул ее как можно осторожнее. - Повторяю свой вопрос: что ты творишь?! – с утроенной строгостью заглянул ей в глаза. Да, он потерял голову, без памяти влюбившись в пациентку, но она достаточно благоразумна. Была. Прежде. А вот сегодня… Девушка игриво тряхнула густой гривой золотистых вьющихся волос и надула губки в притворном недовольстве: - Тебе не нравится? Не нравится? Как бы ни так, малышка! Нравится – не то слово! Ты манишь, дурманишь, ты зовешь, лишая воли, но даже сейчас не покидает это непонятное чувство неправильности происходящего. И все-таки солгать твоим смеющимся глазам невозможно: - Я… ты же знаешь, что это не так. Чуть поерзав, Анна хмыкнула согласно: едва ли он смог бы сейчас скрыть свое желание. Улыбнулась удовлетворенно и победно, когда от легкого движения мужчина сдавленно застонал, стискивая зубы. - Тогда что не так? - Ты не так, Аня! - получилось с надрывом. Он и вправду словами отрывал ее от себя. Пытался оторвать. – Понимаешь, это ведь не ты! Я успел узнать тебя, любимая, и ты никогда не повела бы себя так! Извини, но я не могу… Не можешь? Да ты не хочешь! Значит, это… правда… Неужели ничего не вернуть? Глупая, глупая девчонка, возомнившая себя искусной соблазнительницей. Он оказался выше и благородней уже потому, что не принял тебя сейчас, хотя, скорее всего, не отказался бы провести время даже с подзабытой любовницей. Главное – не заплакать. Не здесь. Не теперь… Анна медленно поднялась и отвернулась, чтобы привести в порядок одежду. - Это ты меня извини, - бросила небрежно через плечо, - куда положить ключи? - Какие? О, как же ее сейчас разозлила глупая его непонятливость! Резко развернувшись, девушка буквально бросила на стол связку – от первой и второй входной двери, от гаража – всё, что он давал ей, предлагая разделить с ним жизнь. - Эти! – буквально крикнула ему в лицо и недоуменно заморгала, когда Корф, нависнув над ней подобно скале, выдохнул в лицо: - Ты с ума сошла? Взгляды встретились. Впервые за целое лето знакомства да еще маленький кусочек осени, желтеющей за окном, встретились жестко, как если бы велит поединок. И в серых глазах мужчины удивление быстро сменилось гневом, а гнев в синих девичьих глазах вдруг блеснул слезами. - Глупая!!! – простонал Владимир, прижимая любимую к себе. – Ну что ж ты себе вообразила, Аня? Анечка… Его губы, его руки, его глаза… Жар его тела, окутывающего сладостью. Анна честно пыталась хоть как-то ему противостоять – пыталась только из упрямства, ведь даже уверенность в его безразличии успела отступить в настойчивых объятьях. А Владимир просто не слышал ее. Наново расстегнув длинный ряд пуговок, спустил платье не просто с плеч – до талии. Не стал церемониться с бельем в желании убрать между ними все преграды. Девушка не заметила, как снова оказалась на диване, придавленная сильным и тяжелым мужским телом, как в нетерпеливых пальцах затрещало тонкое кружево трусиков. И волна страсти, мощная, как цунами, понесла двоих, мужчину и женщину, закружила, взметнула до звезд, пролилась стоном, сцелованным прямо с губ, разлетелась криком, заискрилась звездопадом и осыпалась невесомой золотой пылью, пляшущей в солнечных лучах… - И что теперь о нас подумают… Она пришла в себя не сразу, даже не сразу поняла, о чем, улыбаясь, размышляет полушепотом Владимир. Разобравшись же, вспыхнула еще сильнее, хотя и так, едва успев выплыть из блаженства, не в силах была справиться с прерывистым дыханием и физически ощущала, как горят раскрасневшиеся щеки. - Впрочем, сама виновата. Это ты пришла ко мне. И соблазнила скромного примерного доктора самым бесстыдным образом. Даже по голосу она услышала, как он улыбнулся еще шире. Сильные руки крепче обхватили ее, скользнули по влажной коже, чуть задержались на резинке чулок и одернули платье. - Не искушай меня. А то до конца рабочего дня не выпущу тебя отсюда. И ведь может! Анна потянулась всем телом, сбрасывая сладкую истому. Она будто купалась в легкости осеннего дня, плавно перетекающего в предвечерье. Невесомо прикоснулась к лицу мужчины, очертила пальчиком ровную линию скулы и контур упрямых губ, умеющих дарить ей счастье. - Ты… любишь меня? Владимир удивленно изогнул бровь, разглядывая раскрасневшуюся красавицу. - Скажи: любишь? - Неужели ты сомневаешься? – чмокнул соблазнительные губки. – Аня, мне почему-то кажется, ты хотела спросить о другом… - Если кажется – креститься надо! – захохотала Анна, шутливо боднув его в плечо, спрятала смешок в изгибе мужской шеи и в очередной раз удивилась тому, с какой легкостью он ее читает – как раскрытую книгу. Она ведь действительно хотела спросить не об этом… «Ты же не бросишь меня, Володя? Никогда-никогда не бросишь, правда?!» - так мучительно и тревожно звучали в сердце слова. Только глупая гордость не давала их произнести. А еще непонятно откуда взявшийся почти суеверный страх того, что слова материальны, что стоит лишь произнести – и это непременно сбудется. Но она не сможет теперь без своего доктора – никак не сможет!.. …Жаль, что всего не учесть, не угадать, не предвидеть наперед. И не вспомнить важного. В тот миг, нежась в объятьях любимого, Анна едва ли думала, что наши мысли – они тоже материальны… *** - Володя… ты что? Прекрати!... Тонкие женские пальчики снова попытались остановить бесстыжую мужскую руку, нырнувшую под платье. И опять проиграли. Перерыв давно закончился, доктору Корфу пора было приступать к исполнению прямых обязанностей, а он всё не мог оторваться от хрупкой искусительницы, укравшей его сердце. Ласкал поцелуями теплый желанный ротик, дерзко гладил тело под платьем, так и норовя наново растрепать только-только приведенную в порядок одежду. Вот и сейчас, прильнув губами к сладкой шейке, выдохнул на самой грани слуха: - Я же говорил, что ты сводишь меня с ума… Не стоило легкомысленно соблазнять меня, малышка, теперь не сбежишь… - Но ты же на работе! – в равной степени возмущенная подобным нахальством и смущенная собственным поведением, девушка отпихнула дерзкую руку. – Или, может быть, кто-то отменил сегодня все болезни? Владимир рассмеялся в ответ, а потом чувственно подул на разгоряченную щечку. - Анечка, никого же нет. Бывают в больнице такие дни – ни спешки, ни суматохи. Обычно можно скоротать время за партийкой в шахматы или попить кофе у автомата, но у нас… - его шепот скользнул по коже, вызывая в теле блаженную дрожь предвкушения, - найдутся дела поважнее… Она замерла на мгновение, и Владимир тут же уловил безошибочным чутьем эту в ней перемену. Ведь сразу чувствуешь, когда любимая готова, когда с радостью открывается тебе навстречу. Уверенные ладони обняли девичье личико, пальцы погладили бархат щек, провели по тонким дугам бровок, невесомо коснулись ресниц. - Аня… - какая же она красивая, его хрупкая мечта. И каким романтиком сделала его, пресыщенного женскими прелестями, нахального и циничного. – Милая моя… Он уже почти склонился к ее губам, но именно сейчас жестокой реальности угодно было бесцеремонно вторгнуться в хрустальный мир простого человеческого счастья настойчивым стуком и голосом главврача: - Владимир Иванович, вы там? Чертыхнувшись сквозь зубы, Корф разжал руки, и Анна буквально подпрыгнула с его колен, в смятении одергивая юбку, одновременно пытаясь и застегнуть оторванную верхнюю пуговицу, и поправить растрепанную прическу, и успокоить сбившееся дыхание. Владимир перехватил ее, нервно дрожащую, мечущуюся в смятении, и крепко обхватил за плечи. - Успокойся, Аня! Всё хорошо! – заглянул ей в глаза и повторил чуть громче, удерживая между словами многозначительную паузу. – Всё. Хорошо. Поняла? Девушка беспомощно кивнула. Он шагнул к двери и отодвинул допотопную щеколду. - Владимир, мне сказали… - начал, было, главный с порога, но, заметив смущенную девушку, понимающе улыбнулся. – Здравствуйте… Анна? Простите, что перебил ваш… разговор. Володя, помните, о чем мы говорили позавчера? Тот мой друг звонил сегодня, обстоятельства несколько изменились, и он просит поторопить с решением. Я сказал: вы сами встретитесь с ним в ближайшее время. Если хотите… Мужчина протянул Владимиру визитку, тот сдержанно кивнул. Анна не вникала в суть разговора, делая всё возможное для того, чтобы не так ярко горел на щеках лихорадочный румянец возбуждения. Стараясь отвлечься немного от охватившего смущения, она отвернулась к окну – и удушливая, как пустынная буря, обжигающая, точно костер, волна стыда накрыла с головой. На полу, на самом видном месте у стола с медицинскими карточками и историями болезней текущих пациентов, красовался изорванный кружевной лоскут, прежде бывший ее нижним бельем. Господи! Только бы главврач не посмотрел туда, только бы не посмотрел, только бы… Губы беззвучно шептали бесконечную эту просьбу, но этим, казалось, она привлекала еще больше внимания. Анатолий Евгеньевич пристально взглянул на взволнованную бывшую пациентку и посоветовал выпить что-то успокоительное. Владимир Иванович, сперва забеспокоившись, перехватил случайный взгляд и дерзко ухмыльнулся, вгоняя в еще большую краску. Да что ж это такое?! Бесстыдник! Анна с трудом дождалась, пока они снова остались наедине, и напустилась на мужчину, высказывая всё, что думает, о его бесцеремонности и дурной славе. А затем, бросившись к столу, подобрала напоминание о творившемся тут совсем недавно и спрятала в карман плаща под заливистый мужской смех. - Ты невыносим! Знаешь это? Он лишь согласно кивнул: - Знаю. Но никого другого ты не получишь, учти. Да разве ей нужен хоть кто-то еще? Анна покачала головой: - Дурак! – и растрепала игриво темную челку. – Когда придешь? - Так меня уже отпустили! Главный сказал: у меня работоспособности ноль… после ночного дежурства. А я и рад признать свою профнепригодность. Не отпускать же тебя домой одну… и без этого?! Нужно ли говорить, что коварная рука тут же скользнула в карман того самого легкого осеннего плащика?.. Домой они попали довольно быстро. Не намеренный нигде задерживаться доктор Корф едва ли не гнал машину на красный. Еще на лестничной площадке умудрился смутить любимую совершенно нескромными поцелуями, а в полумраке прихожей порвал-таки полдня мешающее платье. Этот вечер и ночь, незаметно проскользнувшая за ним в проем не задернутых штор, стали жарким продолжением дня со всеми его многочисленными сюрпризами. И он снова клялся в своей любви. Клялся самой жизнью, и скреплял свои клятвы каждым новым поцелуем, каждым сильным движением, каждой очередной вспышкой радужного блаженства, пляшущего в их телах. Лишь перед рассветом отпустил утомленную девушку, позволяя быстрому сну смежить веки. А утро ворвалось в сознание полуденным боем старинных часов, оставленных в кухне хозяйкой квартиры, запахом свежей выпечки из булочной в подвале соседнего дома, ароматом дорогого мужского одеколона и тихим шепотом: - Вставай, соня… Анна потянулась в постели, встречая объятья любимого, в очередной раз замирая от невозможного своего счастья. Но тут же сникла, ошарашенная новостью: - Мне нужно съездить в Новосибирск на пару дней. Скажи, Аня, если я… если мне предложат работу в другом городе, ты… поедешь со мной? Настороженный мужской взгляд, чуть прищуренный и строгий, заставил Анну улыбнуться. - Только если ты захочешь, Володя, – и тут же вскинуться на постели, обвивая руками его шею. – Ты поэтому уезжаешь? - Да, завтра утром буду на месте, переговорю с одним человеком, потом смотаюсь по поручению Анатолия Евгеньевича и вернусь, едва улажу все дела. Будешь скучать по мне? - Я уже скучаю… Девушка уткнулась носиком в его плечо, не зная еще, как пережить даже короткую разлуку… Но безутешно горевать не пришлось: буквально через полчаса после того, как Анна проводила глазами удаляющееся такси, раздался телефонный звонок, и с замиранием сердца она нажала кнопку приема вызова: - Здравствуй, мамочка! Боже… Мне нужно столько всего тебе рассказать! *** Они разговаривали дни напролет, и никак не могли наговориться! Разумеется, Анна вернулась на время в свою квартиру. Не вести же маму в квартиру Владимира, как незваную, нежданную гостью. Она позвонила любимому, чтобы сообщить об этом, но тот, видимо, занятый, сбросил вызов, потому пришлось обойтись смс-кой. Конечно, позже вечером Владимир отзвонился, ласково пожурил свою девочку и не преминул сообщить, что любимая будущая теща уж никак не станет незваным гостем. Но в его квартиру Анна так и не вернулась. Маме нездоровилось после длительного тяжелого перелета, еще и рейс на Новосибирск задержали из-за нелетной погоды на несколько часов, усталость показалась несносной и уже не юный возраст дал о себе знать вегето-сосудистой дистонией. Тогда, в самый первый вечер Вера только улыбнулась и покачала головой на предложение дочери хотя бы посмотреть квартиру ее парня: - Как-нибудь в другой раз. Вот вернется твой Володя – и, возможно… - ее вздох был отчего-то таким печальным. Анна опустилась на колени у дивана, взяла мамины руки в свои: - Что-то случилось? Ты… плачешь? - Всё хорошо, Анечка, - женщина, мягко высвободив ладонь, провела кончиками пальцев по золотистым локонам своей малышки. – Просто что-то в глаз попало… С тех пор прошла почти неделя. Дела задерживали молодого человека в Новосибирске и плавно перетекли в официальную командировку, но Вероника Николаевна Платонова была даже рада этому. Притупившаяся боль вспыхивала с новой силой уже много лет и сейчас просто разрывала сердце насильно выброшенными воспоминаниями. Что могло успокоить ее? Разве только наивно распахнутые, сияющие, искрящиеся счастьем глаза ее малышки, без памяти влюбленной в хорошего человека? Дай то Бог… Уже не вслушиваясь в слова, Вера просто смотрела на в одночасье повзрослевшую дочь. Всего полгода назад, уезжая с мужем в очередную экспедицию, она оставляла совсем еще девочку, юную и хрупкую, как первоцвет, а по возращении встретила взрослую женщину. Это превращение было в одинаковой мере пугающим и забавным, и уж точно не могло не тронуть материнскую душу. Господи... Ведь так скоро пойдут внучата!... Мысль заставила широко улыбнуться, но тут же оборвалась, отрезвила холодом. Будут ли… скоро? А может, где-то уже давно… Вера вздрогнула, зябко обхватила себя руками, всматриваясь в сумерки за окном. Не сразу услышала даже, как Анна взволнованно обращается к ней: - Что такое, мам? Беззаботно отмахнулась, стараясь сбросить груз боли и вины: - Не переживай, доченька, это сквозняк из беседки дает о себе знать. Поставь-ка чайник. - Я же говорила: пойдем в дом. – Девушка погрозила пальчиком. – А ты заладила: соскучилась по этой вечерней прохладе, в пустыне даже ночью душно… Тебе чай или кофе? - Пожалуй, чай. - Хорошо. Анна упорхнула в кухню, и за несколько минут ее отсутствия нужно привести себя в порядок. Глубоко вдохнуть. Выдохнуть. Успокоиться. Вера прикрыла глаза, буквально приказывая себе не думать… об этом. И в тот же миг за кухонной дверью зазвенела, разбиваясь, посуда, полилась вода, упало что-то тяжелое. Испуганная, женщина бросилась туда и обнаружила свою девочку на коленях прямо на полу у плиты. Мобильник лежал рядом. Торопливо опустившись, прижимая дочь к себе, Вера подняла телефон. На дисплее SMS - белыми буквами на черном фоне: «Извини, но мы не можем быть вместе. Прощай». Почему он так? Почему? Почему?! Других вопросов не было. Она знала всю историю от начала до конца. Знала, что такие мужчины слишком часто увлекаются, знала, что женские сердца слишком беззащитны перед чарами густо-серых глаз, бархатного голоса, покоряющего душу с той же легкостью, с которой умелые ласки покорили тело. А ей было вдвое сложнее: коварный ловелас спас ей жизнь! Именно его сначала приняла за ангела-хранителя едва оправившаяся после операции девушка. А потом… потом она оказалась такой доверчивой… Даже когда сама судьба в лице Полины предупредила ее о возможных последствиях, все равно сдалась на милость победителя, не устояла перед обаянием доктора Корфа, поверила в его чувства, глупо понадеявшись, что они так же сильны, как ее собственные. И что теперь? Подобно пресловутой старухе из сказки, осталась у разбитого корыта, ведь ее принц, лишь на несколько дней уехав в командировку, увлекся другой принцессой… Как же больно… Обжигает, испепеляет всё внутри. Глупая, глупая, глупая! Она даже не поверила сперва. Подумала отчего-то: это просто нелепая ошибка, подстава, неправда! В отчаянье, с трудом справившись со слезами, торопливо набрала его номер, чтобы услышать механическое «Абонент недоступен…» Не хочет говорить? Напрасно, теперь уже не имеет значения, что бы он ни сказал ей в ответ. Она… наверное, поблагодарила бы… лечащего врача… Вряд ли кто-то другой сумел бы так быстро восстановить пациентку после травмы. А еще, возможно, спросила бы, сколько с нее за послеоперационный уход и потраченное нерабочее время. И что решила: она обязательно будет теперь счастлива – без него. И что он ей не нужен! И что она ненавидит его! Ненавидит! Не-на-види-и-ит!!! Обессиленная, девушка упала головой на подушку и замерла, не замечая, как катятся из глаз крупные слёзы. Почувствовав осторожное прикосновение в плечу, чуть-чуть повернула голову, устало взглянула на испуганную бледную мать и опять уставилась в стену. Чего от нее добиваются? Рассказать, что произошло? Спросить, как она? Какая разница? Теперь уже никакой… Анна закрыла глаза, и тут же из темноты проступило мужское лицо. Прямо в упор на брошенную любовницу смотрел Владимир, разный, во всем своем разнообразии – то романтично-мечтательный, как на первых свиданиях, то сосредоточенный, как в больнице, то с горящим голодным взглядом, от которого и сейчас затрепетала каждая клеточка, натянулась каждая жилочка в ней. Удержать тихий вздох не хватило сил. Больно, как же больно прощаться с жизнью. Анна едва не простилась с нею в той аварии три месяца назад, и сейчас впервые пожалела об этом. Во сто крат лучше умереть в беспамятстве, чем вот так отпустить жизнь из пока живого тела в здравом уме и трезвой памяти! Еще один вздох больше походил на всхлип, хотя слезы, похоже, иссякли. Вера наклонилась самую малость, невесомо провела по золотистым растрепанным волосам дочери и сжала зубы от бессилия: только бы найти этого подонка – сама бы ему выцарапала глаза, голыми руками задушила бы негодяя! Но, увы, Анна не назвала его фамилии, не сказала, где он работает, – не сообщила ничего. Просто не успела – не о том хотелось поговорить после долгой разлуки. Теперь вообще из девочки слова не вытащишь! И мужчина, испоганивший малышке жизнь, так и останется просто Володей, хирургом. Нервно переплетя пальцы, Вера прищурилась. Она узнает. Все равно узнает, где его найти. И… поговорит с молодым человеком. - Аня, - позвала негромко, но в ответ пришлось довольствоваться тишиной. Еще раз аккуратно заглянула через дочкино плечо. Может, таки заснула? Натянув повыше одеяло, перекрестила спящую девушку и на цыпочках вышла из спальной. Наконец, поставила чайник, заварила крепкий чай и выглянула в окно. Как странно, что дети повторяют ошибки родителей. Она ведь тоже когда-то пережила это: предательство, боль, разлуку с тем, кто и сейчас для нее чуть ли не самый дорогой человек на свете. Где он? Каким стал? Сердце, изболевшееся за Анну, опять обливается кровью… за него тоже. И за вину, которой не было, и за двойную измену, коварней которой не найти. Чай давно остыл на столе, а Вера всё высматривала что-то в окне, и в сухих глазах, давно позабывших, как надо плакать, отражалось звездное небо… *** - Эй, Корф, ты чего? Слышишь? Слышишь меня, дружище? Владимир поднял мутные глаза. Этот голос он помнил. Но лица человека перед собой не мог разобрать. Пришлось тряхнуть головой, возвращая хоть какую-то ясность мыслей, и голос преобразовался в Лёньку Соснова, его товарища по работе. Только вот беда: от резкого движения в висках дико засаднило, в затылке застучали тысячи молоточков, отозвавшихся неприятной горечью во рту. Владимир скривился: - Чего тебе? - Это с тобой что?! – Леонид встряхнул его за плечи, пытаясь привести в чувство, но лицо доктора Корфа ничего не выражало, кроме раздражения и усталости. Ну и еще последствий распития трех бутылок марочного коньяка за ночь – пустая тара валялась тут же, на столе и на полу неподалеку. Соснов брезгливо поморщился. – Тараканов поминаешь? - Чего? - Тараканов, говорю. Или последнюю память пропил? Покачав головой, молодой человек направился в кухню, плеснул в чашку кипяток. Кинул пакетик завалявшегося черного «Липтона» в надежде, что крепкий чай хоть немного приведет в чувство этого начинающего алкоголика. Вчера вечером Корф пришел к нему буквально за пять минут до выхода. Соснов дежурил в ночную, и уже искал ключи от квартиры, когда раздался звонок, а затем нетерпеливый стук в дверь, и продрогший Владимир, шагнув в прихожую, напросился на ночлег, рассказал, что дома травят тараканов, а проводить очередную ночь в больнице после командировки не хочется. Уже тогда Леонид заподозрил неладное. Даже поинтересовался, отчего нельзя было переночевать у Анны, на что Володька отмахнулся как-то отстраненно, буркнул под нос о не вовремя заявляющихся родителях и прошлепал в гостиную прямо в грязных туфлях. Сегодняшнее же возвращение окончательно уверило: что-то случилось. Только вряд ли в таком состоянии Корф даст внятный ответ. Не лучше ли прочисть ему кровь медикаментозно? Впрочем, это уже крайняя мера, даст бог, сейчас хлебнет чайку и оклемается. Вопреки оптимизму хозяина квартиры, Владимир Иванович так не думал. Если вообще мог о чем-то думать, кроме вчерашней встречи. Воспоминание было так сильно, что в миг вышибло хмель из головы, стоило лишь увидеть Анну в беседке, а рядом с нею… женщину, которую он знал когда-то как Веру Николаевну Корф, свою мать… Господи… Первые пару минут он думал: это жестокая ошибка, женщина просто похожа на маму, безумно похожа, но… потом понял: никакой ошибки быть не может. Родную мать не спутать ни с кем. Она ведь почти не изменилась, разве что в темно-русые волосы добавилось немного седины, морщинки вокруг глаз осели легкой осенней паутинкой, а вот улыбка осталась прежней, хоть и с незнакомым оттенком грустной гордости – она никогда так не улыбалась с ним. Правда, пока оставалось неясным, откуда мама тут, откуда Аня знает ее, что вообще произошло… - Мамочка, пошли в дом, тут прохладно! – Анна вдруг затеребила Веру за рукав, пытаясь поднять с деревянной скамейки, но та лишь отмахнулась: - Давай еще посидим, девочка моя, в пустыне не бывает этой вечерней прохлады. «Девочка моя…» «Володя, представляешь, мама приехала!» «Девочка моя…» «Я пока поживу с ней у себя» «Девочка моя…» «Мамочка, пошли в дом, тут прохладно!» «Мою маму зовут Вера» «Моя Ника… Полиглотка еще та…» «Моя мама» «Мама!» «Мама…» Владимир, отшатнувшись, зажмурился плотно-плотно, зажал уши руками, но голоса никуда не делись. И они повторяли на все лады слово, которое первым произносит каждый человек. Осторожно приоткрыл глаза. Две обнявшиеся женщины в беседке – молодая и постарше – не исчезли. И в пору было выть на луну, уже взошедшую в пока светлом небе, беспечно гуляющую меж белых облаков. Он летел сюда как на крыльях. Мечтал обнять любимую девушку, мечтал познакомиться с будущей тещей и, вызвонив доктора Платонова, устроить семейный ужин, официальную помолвку. Но выходит, Аня, ЕГО Аня – его же сестра? Нет, нет, неправда! Неправда ли? Теперь всё становилось на свои места: череда ужасных совпадений подарила ему единственную любовь, но судьба, словно опомнившись чуть запоздало, привела его сюда именно в это мгновение. И открыла глаза на страшную истину: Анна – его сестра. Корф почувствовал, что ноги не держат, оперся о гранитную стену и так, придерживаясь, медленно, с трудом делая шаг за шагом, пошел прочь. Ему нужно было всё обдумать. О нет, разумеется не то, как рассказать Ане правду. Его малышка никогда не узнает, что они учинили в неведении своем! Ведь если узнает – ужаснется! Ужаснется и отшатнется от него, и проклянет тот день, когда с робкой улыбкой позволила увлечь себя на первое свидание! Словно наяву, Владимир увидел расширившиеся от ужаса глаза девушки, которую… чего таиться хотя бы перед собой?! – которую до сих пор безумно любил и безумно хотел. В этом, именно в этом величайший из его грехов, неизбывный, неискупимый: раньше они не ведали, что творили, а сейчас он знает! И не раскаивается ни на миг. И ни на йоту не стала меньше его любовь к той, которая доверилась ему, пошла за ним, подарила всё, что может дать женщина, и наверняка, будет страдать так же, как он. Но другого выхода нет. Нет его – и всё тут! В сердцах стукнув о ствол старенькой шершавой березы, Владимир даже не заметил, как оцарапал кулак до крови, ободрав ребро ладони и пальцы. Не заметил еще, как слезы текли по щекам, как оборачивались в его сторону случайные поздние прохожие. Как кварталы сменяли друг друга в серо-желтом осеннем однообразии. Очнулся лишь в районе химкомбината у одной из пятиэтажек и невесть как вспомнил, что тут приходилось бывать раньше. Зашел в знакомый подъезд, поднялся к знакомой двери, постучал. И ему открыли… - Корф, выпей-ка это. Мужчина на секунду поднял глаза, встретился взглядом с Ленькой Сосновым, безразлично взглянул на чашку с чем-то темно-янтарным и дымящимся, и тут же ссутулился, снова обхватывая руками затылок. - Не хочу. - О, уже меньше пьяни в голосе. Сам, что ли, оклемался? Удивленный вопрос остался без ответа. Леонид присел на соседний стул и плеснул в пустой стакан остатки коньяка. - Ну, хоть расскажи, в чем дело. Приятель так же молча мотнул головой. Не хочет. Или не может. Желания друзей надо уважать. Залпом опустошив содержимое стакана, молодой человек похлопал Владимира по плечу. -Поживи пока у меня. Только позвони Анатоль Евгеньичу, скажи: заболел. – И уже чуть веселее.- Вот увидишь, всё образуется! Тут Корф резко вскинулся. Горящие гневом, сухие, как у сумасшедшего, глаза резанули, точно сталь, – Соснов даже отшатнулся. - Что образумится?! Ты хоть понимаешь, О ЧЁМ говоришь?! – Владимир стукнул по столу уже, похоже, давно разбитым кулаком, но надолго его не хватило. Яростно проведя ладонью по лицу, он глубоко выдохнул и вдруг прошептал: - Тебе приходилось когда-то убить человека?.. Леонид растерянно покачал головой. - Н-нет… В конце концов, я же только рентгенолог… - отчего ему показалось, что Владимир вовсе не о врачебных ошибках сейчас говорит? - А… хотелось? Соснов замахал головой еще сильнее в знак протеста. - А… себя? – от кривоватой улыбки, перечеркнувшей лицо приятеля, Леониду стало нехорошо… Оторопевший на пару секунд Соснов тут же схватил приятеля за грудки, встряхнул что было силы, хотя был ниже Владимира на голову и казался по сравнению с ним слишком худощавым и мелким. - Не пори чуши, Корф! Не то позвоню знакомому менту – упечет в трезвяк и быстро тебе мозг прочистит! Понятно?! - Чего уж непонятного… - съехидничал Владимир в ответ, копируя раздраженные Ленькины интонации. А все равно ведь больно… В хмельном бреду, в тумане беспамятства, в насильном отрезвлении, пришедшем вместе с воспоминаниями, - всё равно так больно, - не выразить словами. Горло сводит судорога, даже если ухмыляешься цинично и жестоко, как привык с детства в разговорах с «любимой» мачехой. Ну вот. Опять… Мысль о Марье, короткая, как де-жавю, едва проскользнувшая, словно тонкая иголка шприца на один миллилитр, всё равно возвращает его к немыслимой его боли. Мама… Как же так получилось? Где, в чем, когда он согрешил настолько, что любимую девушку отобрали у него худшим из способов? - Слушай, Володя, поспи, а? – доктор Соснов опять похлопал его по плечу. Просто ты, Ленька, ничегошеньки не знаешь… - Зачем? Я не устал. Сгоняй лучше за коньяком. – Порывшись в карманах, выудил бумажник и швырнул на стол. – Я тут… немного использовал твои запасы. Заодно и пополнишь. Товарищ только покачал головой в ответ. - Нифига не получишь! Ни грамма на опохмелку. - Да пошел ты! - В сердцах ругнувшись, Владимир попытался встать. Видимо, слишком резко, потому что выпитый накануне алкоголь тут же дал о себе знать головокружением и черными всплесками перед глазами. Пришлось ухватиться за столешницу. Да что ж такое?.. Господи, ему никогда еще не было так плохо. Это не коньяк – беда жгла внутри раскаленным железом, это пустота пыталась вытравить из тела сердце, но даже ей не под силу, наверное, уничтожить живущую в нем боль. Эта боль сильнее него, эта боль ярче молнии в темном небе, горячее кипящего свинца в глотку каторжнику. И у боли есть имя: Анна. Аня. Анечка… Маленькая, хрупкая, ранимая, словно крошечный котенок, так же ее хочется прижать к себе, ласкать и гладить, и шептать нежности, и защищать от бед. А он растоптал ее – своим поступком, своим родством – просто растоптал, и не понятно пока, который из двух его грехов хуже. Увидеть бы ее… хоть раз… хоть издалека… Леонид что-то говорил ему, подхватив под руки, куда-то вел, должно быть, на диван в гостиной. А кресло совсем как у них дома. Вернее, у него. И не дома, нет, на съемной квартире. Аня любит сидеть в нем, поджав ноги, пьет чай и листает журналы, а иногда так и задремывает, не дождавшись его из больницы. Вот сейчас тоже прикорнула, свернувшись калачиком, опершись щекой на спинку старого кресла, и улыбается чему-то во сне, и розовые губки так манят прикосновением… Разумеется, то уже был сон. Разумеется, он так и не понял этого, во сне опускаясь на колени у кресла, целуя сонные пальчики любимой, нежно касаясь золотистых волос, вдыхая ее тихое размеренное дыхание. Сон оборвался, как только Анна открыла глаза, и доктор Корф провалился в вязкую липкую черноту. И лишь так, балансируя в ней над пропастью, он смог ненадолго избавиться от навязчивого образа – любимой девушки, улыбающейся сквозь слезы, всё понимающей и всё прощающей. *** Он не знал, сколько проспал, может, долго, может, около часа. За окно в самом разгаре был занятой будний день средней осени, хотя когда засыпал, утро только-только началось. Откинув подальше наброшенный плед, осмотрелся и нахмурился. Сон вернул ясность мыслей, не принеся, впрочем, покоя. - Ну что? Оклемался чуток? – насмешливо послышалось со стороны. – Я вот только одно в толк не возьму: Корф, тебя что, Анна бросила? Владимир прикрыл глаза, болезненно сглотнув неприятный привкус. Не было сил ни ругаться, ни спорить, ни оправдываться, ни даже умереть. По крайней мере, не сейчас. Сейчас все равно не позволят. Он слабо махнул головой, отчего темная растрепанная челка упала на глаза. - Нет, Лёнь, я… - и тут же, заученным, зазубренным уроком: - Мы не можем быть вместе. - Зазубренным, но так и не понятым уроком, не пропущенным ни через разум, ни через сердце, механически слетевшим губ. Сказал – и ужаснулся в который раз себе самому – этому одинокому, проклятому самой судьбою незнакомцу. Нет, так не пойдет, он должен, должен… Корф встал под настороженным, взволнованным взглядом друга сделал несколько нетвердых шагов, приводя в норму расшалившийся вестибулярный аппарат. Прищурился в ответ на проскользнувшую в голосе Соснова панику. - Не бойся, я… в норме. Можно принять душ? Леонид лишь растерянно кивнул. Вода хлестала тело немилосердно, безумно, обдавая то ледниковым холодом, то удушливым парным жаром практически кипятка. Упершись руками в стенки душевой кабины, Владимир, не моргая, смотрел перед собой. Вода лилась по лицу, каплями останавливалась на ресницах, заходила в глаза до рези, острой, как бритва, но он не обращал на подобные мелкие неудобства внимания. Совсем. Он должен не просто увидеться – поговорить с Анной. Сказать ей, что всё совсем не так, что он дурак, негодяй, подонок и трус, но он до сих пор… Черт! Ну не говорить же о своей любви?! Предложить остаться друзьями? До банального просто и не выход: кому становиться другом? Той, которую мечтает видеть матерью своих детей? Той, которой, возможно, не хватает лишь его короткого, но искреннего «прости», чтобы броситься на шею, забыть обо всем в любимых объятьях? Этого нельзя допустить, а уйти навсегда он не в состоянии, не может, не мыслит! Он надеялся, что сможет без нее, а всё в нем восстало вдруг против этой ничем не подкрепленной надежды. - Анечка!.. – запрокинув голову, мужчина снова подставил лицо встречным струям, а уже через пару мгновений выключил воду, яростно стер ладонью оставшиеся на щеках капли, насухо вытерся полотенцем и в зеркале увидел человека, похожего на себя прежнего. Как вернуть его теперь – без Анны? Уверив друга, что ничего дурного не удумал, Корф ушел. Решил не вызывать такси, в попытке выкроить немного времени и окончательно всё обдумать. Как он заявится к Анне на квартиру? Что будет говорить ей? Что скажет матери, если Вера тоже там? И самое главное: что потом? Почти вечность протекла в дороге, но и она закончилась слишком быстро. Так и не придя к окончательному решению, успел дойти до нужного района и остановился у скамьи возле ее подъезда. Когда-то моросил привычный осенний дождь, желтые листья, фыркая на ветру, то и дело отряхивали мелке капли, а они, спрятавшись под широким Аниным зонтом, целовались на этой самой скамейке – безумно, страстно, как в последний раз. Мысленно застонав, молодой человек поднял глаза. Вон ее окно – кажется: рукой подать. Только был ли в его жизни шаг труднее, был ли путь сложнее, длиннее этого? Шаги, почти неслышные прежде на затертых ступеньках, отбивали в сердце навязчивым приглушенным стуком: раз, два, три. Квартира на первом этаже, только подняться от входа в подъезд – и уже знакомая дверь призывно подмигнет лакированной поверхностью, приглашая позвонить. Владимир остановился, тяжело дыша. Видимо, действительно вчера перебрал, откуда еще взяться такой отдышке? Протянул руку и застыл. Представил лицо Анны, когда она увидит его. Захочет ли говорить? А когда всё узнает? Тряхнул головой, прогоняя ненужные размышления. Он все равно не может не повидаться с ней. Хоть короткое мгновение перед тем, как опять отчаянно захочется смерти. Чуть подавшись вперед, судорожно сжал и снова разжал пальцы, зажмурился, сглотнув плотный ком в горле. Позвонил. И залегла тишина. Такая тягучая и густая, что уши заложило. Или, может, это боль в душе парализовала слух? Тишина длилась долго: мучительную бесконечность тридцати секунд. А затем в коридоре за дверью раздались шаги – не легкие Анины, другого человека… Она открыла и снизу вверх и взглянула на высокого молодого мужчину с темными волосами, видимо, растрепавшимися от ветра. Взглянула недоверчиво, недоуменно и холодно. - Вам кого? По телу прокатилась мелкая дрожь, искривила губы усмешкой, заныла растравленной памятью. - Мне нужно поговорить с Анной. - А, это вы? Казалось, женщина не удивилась. Даже, скорее сего, она ждала его – не сегодня так завтра, она готова была к встрече и готова была до последней капли крови защищать свою дочь. По крайней мере, она, сурово сведя брови, преградила рукой дверной проем, когда гость сделал шаг вперед. - Не думаю, что это хорошая идея, молодой человек. Не узнала? Впрочем, прошло двадцать лет, за это время он… несколько изменился. И в пору бы улыбнуться недоразумению, если бы так не давило в груди. - Вера Николаевна, вы… не понимаете. Я должен ее увидеть! Должен – хоть на секунду. Позовите Аню, прошу вас. Она сверкнула глазами – он сам бы не смог делать этого более грозно. - Прóсите?! ВЫ – прóсите?! После всего, что девочке пришлось пережить по вашей вине?! Да вы порог этого дома не переступите!.. Вера говорила тихо и сдержанно, не желая, наверное, лишний раз расстраивать Анну или пугать ее повышенным тоном. И все равно ее слова звучали гласом божьим, обвиняющим законченного грешника, лишая его последней надежды на прощение. Владимир помнил этот голос, с каждым мгновением, с каждым новым словом он всё больше вспоминал маму – и то, как никогда не смел ослушаться ее, как даже ласковый упрек вызывал чувство вины. Как потом, после ее смерти, он каждую ночь в кошмарных снах гнался за уходящей вдаль мамой и молил вернуться, прося прощения за все свои детские проступки и шалости. А ведь это она… Она во всем виновата! В том, что он рос сиротой, в том, что сиротство было липовым, как и вся ее лживая материнская любовь, в том, что девочка, которую она родила, разбила ЕМУ сердце! Корф бесцеремонно отодвинул женщину с пути, дольно сильно сжав запястье, и оказался в прихожей. - Анна! Она не вышла навстречу, и уже не в силах скрыть тревогу, молодой человек, прошел в гостиную. - Анна! Вера вбежала следом, хватая его за рукав, и лютой змеей прошипела: - Не смей! – но серые глаза так же ярко сверкнули в ответ и такой же приглушенной угрозой прозвучало тихое: - Оставь меня в покое. Ты уже дважды испортила мне жизнь. И не тебе решать, куда мне идти… Аня! Он толкнул дверь спальной. Хрупкая девушка, укутанная в теплое одеяло, даже не повернула головы в его сторону. Даже воздух тут был пропитан несчастьем. Горе жило в каждом вздохе, ЕЁ горе, принесенное ЕГО болью. - Анечка… - тихо выдохнул Владимир, шагая ближе. – Посмотри на меня, пожалуйста. И вновь немая в скорби своей тишина отдала в ушах музыкальными аккордами из квартиры над ними. - Аня, нам надо поговорить. - Зачем, Владимир? – иронично изогнув бровь, Вера уже стояла за его спиной. – Вы, по-моему, всё сказали. Ступайте прочь, молодой человек. - Но я… не могу… - пришлось призвать на выручку всё свое упрямство, всю стойкость, погасить благоразумием, точно красным огнетушителем советского производства, поднявшееся в душе негодование. – Позвольте нам поговорить наедине. Пожалуйста, позволь… мама… Последнее слово заставило повернуться даже отрешенно уставившуюся в стенку Анну. - Мама? Впервые за всё время этой серой беспросветности она увидела его снова – не во сне и не в воспоминаниях, пришедших, как бред. Владимир стоял перед нею, осунувшийся, небритый, его глаза воспаленно блестели из-под спутанных прядей. И еще это непонятно откуда взявшееся, дрогнувшее на губах «мама…» О чем это он? Впрочем, ей уже всё равно. Былая усталость накатила с новой силой, окутала одним-единственным желанием забытья. - Уходи отсюда, - девушка, равнодушно махнув рукой, опять готова была повернуться, отвернуться от него. Наверняка, она так и поступила бы, но вдруг совершенно неожиданно мама, ее мама выдохнула: - Володя… Так горек ветер в степи, который гонит по бескрайным просторам степной ковыль. Так больно смотреть на солнце – в глаза словно впиваются тонкие острия лучей, а свет запрещает сомкнуть веки в поисках спасения. - Володя, мальчик мой… Теперь она его узнала. Двадцать долгих лет видела во сне, шла к нему через множество преград, молила за него всех известных святых, мечтала – о, как мечтала, что они увидятся вновь, а встретив – не узнала. Молодой мужчина, замерший перед нею, уже давно не был восьмилетним сорванцом, единственной маминой радостью, он смотрел надменно с легкой примесью превосходства, только в глубине глаз, таких родных, таких любимых, плескалась боль, но это, скорее всего, из-за Анны. И нет сил выговорить еще что-то, и нет права протянуть руки, обнимая его, прижимая к груди, и едва ли он, чужой и отстраненный, позволит ей вымолить прощение. Вера отступила на шаг, вцепившись пальцами в дверной откос. Давно, много лет назад, она думала, что разучилась плакать. Лучше бы нет – лучше бы сейчас пролились водопадом скопившиеся в душе слезы. Тогда, обретя голос, она сказала бы ему, как нестерпимо болит сердце матери в разлуке. Но под осуждающим серым взглядом она не в состоянии была вымолвить ничего – ни оправданий, ни утешений. Она не сумела даже ответить испуганно выдохнувшей Анне: - Мама, это… он?! – не смогла ответить, просто бессильно кивнула в подтверждение и прижалась виском к стене, чувствуя, как подкашиваются ноги. - Господи… - ошарашенная девушка так же застыла на кровати на несколько мгновений, затем недоверчиво взглянула на Корфа. – Это правда? Это твоя мать? И услышала в ответ покаянное: - Да… Точно это он был виноват, Владимир, шумно выдохнув, подошел к постели, опустился на колени и сжал в руке маленькую девичью ладошку. - Теперь ты видишь, что случилось? – прижался губами к тонким пальчикам и зашептал горячо и быстро, уже не обращая внимания на присутствие Веры. – Я жизнь бы отдал, чтобы остаться с тобой, Аня! Но это невозможно, невозможно! Я хотел… сделал всё, чтобы ты не узнала… Я думал – лучше уж остаться негодяем в твоих глазах, чем заставить тебя страдать еще и потому, что… Я полагал: смогу без тебя прожить дальше, но… не сумел прожить и дня… Прости меня, любимая… Склонив голову, уткнулся носом в складки ее одеяла. Хоть минутку побыть бы рядом с ней, хоть еще одно мгновение, еще, еще одно… Легкое прикосновение к волосам заставило подняться. Анна улыбалась сквозь слезы. Бледная, измученная, как тогда, в больнице, она казалась ему еще красивее, чем прежде. - Ну что ты, Владимир? Что ты? Глупый… Подумал, что я твоя сестра? Как же я могу? Я ведь люблю тебя, так люблю… Он тоже любил ее – безумно, как можно любить только раз. И потому, наверное, не успев понять ее слов, не успев в них поверить, подался вперед, перехватил свою девочку и притянул к себе, накрывая ее губы своими. Он бы сдержался, конечно, сдержался бы, не сияй синие глаза так ярко, не будь прерывистое дыхание таким сладким, не лежи она так близко и так заманчиво. Не сразу Анне удалось перевести дух после головокружительного поцелуя, но все-таки непослушные губы прошептали мужское имя: - Володя… господи, ты поэтому написал то сообщение? – Маленькие ладошки скользнули по его щекам, притягивая ближе, теплое дыхание обдало лицо, согрело, обласкало, заставляя снова биться сердце, успевшее заледенеть. – Думал, я твоя сестра? Но это не так, милый, не так!... Ну скажи, мамочка! Они оба повернулись к ней. Две пары глаз взглянули на притихшую Веру – и в синих глазах застыло счастье вперемешку с обожанием, а в серых – презрительная насмешка, и торжество, и еще что-то едва уловимое, но столь острой болью полосующее ее сердце. Женщина отстранилась от дверного косяка и сдержанно кивнула: - Володя, правда, мой сын. – Улыбнулась дочери, вернее, изобразила улыбку уголками губ. – Помнишь, я рассказывала тебе о нем? Говорила, что он был бы замечательным братом… Девушка вздрогнула в ответ на эти слова и лишь сильнее прижалась к плечу любимого. Владимир же зло прищурился: - Я ее брат? Всё, что ей осталось, - только мягко покачать головой: - Нет… Разумеется, нет. - Это всё, что мне нужно знать, - холодно отчеканил молодой человек и повернулся к хрупкой красавице, кутающейся в одеяло. – Аня, собирайся. Мы едем домой. Анна торопливо выбралась из кровати, вцепилась в его руку. Точно он мог куда-то исчезнуть, или передумать, или опять отказаться от их будущего, и вдруг случайно встретилась взглядом с женщиной, воспитавшей ее. Столько лет Вероника Николаевна была не просто матерью – подругой, советчицей, самым близким, самым родным человеком. И что же, что ее родила другая? Анна не помнила биологической матери. Не могла помнить, потому что родилась за несколько часов до ее смерти. А росла уже под присмотром Веры, второй жены отца. - Мама, почему ты молчишь? Она действительно не понимала: как мама, всегда такая гордая, непреклонная, несгибаемая, стоит сейчас, ссутулившись и поникнув, точно надломленная береза, почему не расскажет обо всем хотя бы теперь, здесь… ему? Хотела спросить об этом, когда Владимир, чуть поморщившись, насмешливо фыркнул: - Видимо, ей нечего сказать… - и громче Анне. – Поехали. Нет, нет, она уже не могла оставить всё на своих местах! Ей ведь тоже упрямства не занимать. Анна остановилась. - Подожди. - Что? - Ты не можешь так. – Огромные глаза наивно распахнулись, заглядывая через маски и личины в самую душу. – Она же твоя мать! - Мать?! – наверное, Владимир никогда не смеялся столь фальшиво и горько. Разве что лет в двенадцать, когда отец и Марья принудили сыграть в школьном представлении какого-то трагикомического героя. – И где же она была все эти годы? Отчего не писала открыток на день рождения и Новый год? Отчего не приехала на мой выпускной? Отчего, черт побери, я двадцать лет ходил на ее могилу, оплакивая ту, что не умерла – просто бросила малолетнего сына?! Вся боль, накопившаяся за годы, выплескивалась сейчас, ударяла штормовой волной в несчастную женщину, стоящую напротив. Будучи в ординатуре, он посещал лекции по психологии и знал: человек склонен обвинять во всех смертных грехах умерших – они же уходят, бросая нас, а нам оставаться, лелея свою скорбь. И вот теперь он снова и снова обвинял ее: в том, что бросила, в том, что ушла, в том, что заставила поверить в свою смерть, хоть так и не отпустила. Она что-то отвечала ему. Дрожали в ответ на его обвинения бледные женские губы, но воздух, накалившись до предела, звеня от напряжения, воровал слова. А значит, их попросту не было. Владимир устало махнул рукой и шагнул в дверной проем. Если бы только существовал иной выход из спальной в коридор, другая дверь – в таком случае не пришлось бы идти мимо нее. Но… это единственный выход. Он шагнул и скрипнул зубами, когда чужие пальцы схватили его за локоть. - Я не прошу оправдывать меня, Володя, - Вера вскинула подбородок, глядя сыну в глаза. – Снисхождения тоже не жду и прощения не прошу, но… ты можешь выслушать меня… Если захочешь… Только теперь она чуть отвернулась. Отпустила его руку и отошла к окну, обхватив себя за плечи. Анна непонимающе моргнула несколько раз: ей показалось, или на самом деле мама, ее всегда сильная мама плачет?! Она почти бросилась к ней в желании прикоснуться к поникшему плечу, успокоить и поддержать, когда вдруг услышала за спиной: - Я хочу! Владимир сглотнул, едва заметно мотнул головой, словно прогоняя прочь все противоречивые мысли. Может, и нужно было бы одернуть себя, напомнить, ЧТО сделала эта женщина, но в какой-то миг осознание пришло с завидной ясностью: он ведь хочет услышать. Он столько лет жил без нее, оплакивал, скучал, страдал, черт побери, и он хочет знать, отчего мать, самый близкий, самый родной человек, предала его! - Я хочу знать, хочу! – он в несколько шагов пересек комнату и навис над матерью, сжимая ее плечи. – Полагаю, что имею на это… право. - Разумеется, - она сдержанно кивнула. И снова позволила себе крошечную мимолетную слабость: провести ладонью по его небритой щеке, по подбородку – будто заново узнавая его, нового и взрослого. – Каким же ты стал… Серые глаза женщины влажно блеснули, и Владимиру безумно захотелось обнять ее, прижаться головой к ее плечу – как раньше, в детстве, попросить прощения за что-то, в чем-то раскаяться. Хотя… разве это не она виновата?! Корф отстранился так же быстро, как и оказался рядом. - Почему ты сделала это?! - Потому что я так тебя люблю. Едва ли можно было бы найти ответ нелогичнее. Молодой человек улыбнулся, иронично выгнув бровь. - Потому и бросила тогда? А кого, интересно, посетила эта гениальная идея с могилой? Тебя или… отца? – упоминание о родителе, к которому уже давно не испытывал ничего, кроме жалости, заставило презрительно фыркнуть. – Впрочем, не удивлюсь, если это было ваше обоюдное решение. Вера опять повернулась, уставившись в окно. Чего она ждала? Что сын согласится выслушать ее? Что поймет ее мотивы и попытается простить? Такого не прощают… Краем глаза женщина заметила взволнованную Анну и порадовалась мимолетной мысли: надо же, как странно распорядилась судьба: ее дети, и сын, и дочь, нашли счастье друг в друге, то самое счастье, которое у нее, как казалось когда-то, безвозвратно отняли. Они так любят… Они не смогут порознь – это же видно! Отчего хочется радоваться их счастью и плакать одновременно, да так сильно, что не сдержать всхлип? - Я надеялась, ты сможешь понять меня, вернее, даже не меня, нет… - Вера опустила глаза, нервно заламывая пальцы, – просто вырастешь, полюбишь и поймешь: иногда приходится отказаться от тех, кто нам дорог, чтобы с ними всё было хорошо, чтобы не случилось беды. - Ах, увольте от высоких слов, - Владимир усмехнулся и склонил голову в наигранном уважении, - матушка. Он всегда был насмешливым, и в восемь лет, и сейчас тоже. Женщина покачала головой. - Наверное, мне бы хотелось, чтобы ты был прав, чтобы это были лишь высокие слова, прикрывающие жалкие оправдания. - Но это, конечно же, не так? – он уже готов был опять съязвить, когда Анна подошла к Вере, обняла ее, гневно сверкнула глазами. - Прекрати! Почему ты так жесток с собственной матерью, Владимир? Ты же видишь, как ей плохо! - А каково маленькому мальчику плакать на маминой могиле?! – он тоже вспылил. Скорее всего, незаслуженно и не к месту, но слишком уж тяжело вспоминать тот день... – Почему ты так поступила? Снова бросил уже не со злостью – с болью, и в ответ на эту боль, разумеется, материнское сердце пропустило удар, изошло кровью. - Володя! – она прижала его голову и погладила по волосам, совсем, как много лет назад, ведь он все так же ее маленький мальчик, самый любимый, родной, единственный. – Сынок, ты помнишь, конечно, у Ивана была тогда небольшая фирма. Но едва тебя интересовало в детстве, что он для блага своей политической карьеры решил не руководить ею, переписал всё на меня. На самом деле, Владимир был в курсе. Он узнал значительно позже, уже полностью погрузившийся в медицину, и не слишком разбирался в махинациях своего уважаемого родителя. Он осторожно высвободился из маминых рук и взглянул прямо в ее глаза. - Он подставил тебя? – по какой-то причине это было первой возможностью, пришедшей на ум, но Вера отрицательно покачала головой. - Не он. Маша. Моя лучшая подруга решила погреть руки на успешной фирме, а заодно и прибрать к рукам выгодного мужа – она ведь как раз выгнала Петра, узнав об очередном его романе. А Маша дипломированный юрист, разработать хитрую схему подставы ей не составило труда, знакомые в органах помогли реализовать план – и в один прекрасный день к нам пожаловала проверка из налоговой. А я… я всего лишь переводчик. Сама не поняла, как оказалась в СИЗО. - И отец ей поверил? – Владимир видел, как матери до сих пор трудно вспоминать об этом. Да и ему для полноты картины не нужно было знать абсолютно всех деталей. Вера горько усмехнулась, опускаясь на диван. - Твой отец… он поверил фактам. Наверное... По крайней мере, сначала. Он приходил ко мне, присылал адвокатов, уверял, что поможет, просил… признать вину. А я, как дура, твердила одно и тоже: что ничего не знаю и ничего не делала. Но как раз ЭТОМУ он не верил. И потом пришла Марья. Женщина прикрыла глаза, опять переживая тот миг, пересматривая перед собой, точно кинопленку, и впервые за столько лет не ощутила жгучей боли. Возможно, дети давали ей сил, или не так ярко ощущалась вина, или по какой-то другой причине – она сумела вспомнить разговор, произошедший двадцать лет назад в тесной камере предварительного заключения. Марья сияла, как новый пятак. Поблескивала бриллиантами сережек, золотом колец и белизной улыбки, свысока рассматривая поверженную соперницу. - Могу поздравить тебя, дорогая. Кажется, адвокату удалось отмазать фамилию Корфов от этого дела. Разом стало так светло и легко, словно прямо в начале осени весна наступила. - Когда меня выпустят? Я очень соскучилась по Володе. Как он там? Марья, тогда еще Долгорукая, поморщилась: - Сорванец, негодник и мелкий пакостник. Чтобы не путался под ногами, Ваня отправил его в детский лагерь на море. Должен вернуться недели через три. – Она не ответила на первый вопрос, а Вера не сразу заметила это, радостно выдыхая: - Я поеду за ним, как только выйду отсюда. Заберу… - Нет! – подруга прервала ее грубо и резко, и продолжила, брезгливо поджав губы. – Как раз это не входит в мои планы, милочка. Более того, ты не покинешь сии… хм… приветливые стены, пока не подпишешь это. Бумага появилась в ее руках, как по волшебству. Пробежав глазами по ровным строкам, Вера удивленно подняла брови. - Развод? Иван хочет развестись со мной?! - Хочет - не хочет, какая разница? – Долгорукая игриво накручивала на палец темно-каштановый локон. – Ты чуть не угробила его дело и поставила под угрозу карьеру. Вот он и решил: зачем нужна такая жена? Тут впервые закралось неуловимое предчувствие: - Он решил или… ты? И хищная улыбка была понятным ответом. Вера Корф поднялась и нервно заходила по камере. - Может, и всё это – дело твоих рук? Но ведь ты же, ТЫ только что сказала: Корфам вернули доброе имя, доказали, что… - Корфам – вернули. Но не тебе, Вероника. И если не хочешь гнить в тюрьме до глубокой старости – подпиши бумагу. - Хорошо! – согласие почему-то не вызвало внутреннего протеста. Если муж не доверяет ей настолько, что устранился при первом же испытании, она отпустит его. Да, будет страдать и плакать по ночам, но отпустит. Ведь справедливость есть, рано или поздно он узнает правду, она простит его, и всё будет, как прежде, даже еще лучше. – Давай своё заявление. Я подпишу его. Мы с Володей поедем… - А-а-а!.. – Марья погрозила ей пальчиком, так строгая учительница грозит непослушному двоечнику, собираясь поставить в угол. – Сама не знаю, по какой причине, но Ваня слишком любит этого мальчишку и не отдаст его тебе. - Но я его мать! - А он отец. - Любой суд оставит ребенка с матерью! - В таком случае Ваня будет несчастен. – Женщина скромно потупилась, расправляя несуществующие складки шикарного костюма. – А это, в свою очередь, не выгодно мне. Мне нужен… счастливый муж. Тут она впервые открыла карты. Что ж, Вере следовало догадаться раньше. А теперь осталось только одно: зубам и когтями сражаться за самое дорогое: - Я не отдам вам сына! Никогда! – она бросилась, готовая вцепиться сопернице в горло, но тюремщик за стеной загремел ключами, стукнул в дверь камеры: - Эй, ты, потише там! – и Марья осмелела. Брезгливо поморщилась, отбрасывая ее руки. - Отдашь, отдашь, куда денешься? – тут ее голос понизился до вкрадчивого зловещего шепота. – Ты ведь не хочешь, чтобы с твоим ненаглядным Володенькой произошло что-то непоправимое… Взглянув в глаза бывшей подруге, Вера поняла вдруг: та не шутит. Она, правда, способна навреди даже беззащитному ребенку. А значит, главное сейчас – выйти отсюда, быть поближе к сыну, защитить его… Только люди слабы перед обстоятельствами, слишком слабы. Тогда, мельком встретившись с оправданной в зале суда уже бывшей женой, Иван не поверил ни слову из пересказанных ею угроз. Владимир по-прежнему был на море, где именно – никто не говорил, Вера металась по городу в поисках помощи и защиты, которую, увы, так и не находила. Подкарауливала Корфа у мэрии, в офисе, возле дома, умоляла хотя бы узнать, всё ли хорошо с сыном, но Иван, уже очарованный Марьюшкиными речами, близко не подпускал бывшую. Не отвечал на звонки. Лишь раз сам позвонил ей на съемную квартиру и потребовал написать отказ от родительских прав. Она бросила трубку. Вскоре пожаловала и Марья. При ней набрала номер своего человека и ехидно поинтересовалась: - Как там мальчишка? – кинула неслышному собеседнику и сообщила испуганной Вере: - Представляешь? Поехал на экскурсию в горы со своим отрядом. Не дай бог с ним что-то случится, какая трагедия… - Нет! – раненной птицей простонала она в ответ. И подписала всё. А как еще могла поступить мать? Подписала и, согласно требованиям Долгорукой, уехала, куда глаза глядят, с одной лишь надеждой: что когда-то ее Володя вырастет и, узнав историю матери, постарается простить ее и понять. - Я и сама не простила себе той слабости. - Женщина смахнула со щеки скользнувшую слезу. Рука ее дрожала, хотя лицо словно закаменело, оставаясь бесстрастным. - И не простила того, что позже смирилась, что в страхе за тебя не решилась вернуться, а потом вовсе осталась здесь, устроила свою жизнь. Я… знаю, что это невозможно простить, но… ты любишь, Володя… Она улыбнулась, переведя взгляд на взрослую приемную дочь. Владимир тоже посмотрел на залитое слезами личико Анны. Да, он любит. И еще вчера сам готов был ради любимой отказаться от нее. Наверное, без этого не смог бы понять боль, пережитую матерью, не сумел бы так быстро ее простить. Или… сумел бы? Он ведь и ее очень любит!.. Вместо эпилога - Фу, как здесь холодно! – Лиза потуже запахнула на себе кардиган и капризно протянула: - Па-а-ап, это край земли, да? Иван Иванович лишь снисходительно улыбнулся на вопрос дочери. - Всего-навсего Новосибирск, милая. Марьюшка, ты не замерзла? - Нет, - огрызнулась жена, тут же не преминувшая бросить очередную колкость. – Между прочим, мы могли бы сейчас отдыхать на теплом побережье где-нибудь на Багамах, а не пытаться выехать из новосибирского аэропорта, где, кажется, никто не слышал о такси. И почему тебя не встречают? Почему не прислали лимузин или хотя бы занюханную БМВ с занюханным сибиряком-водителем? Иван Иванович снисходительно покачал головой, поясняя жене, как несмышленому ребенку: - Может, потому, что это не официальный визит, Машенька? Мы же просто едем к Володе знакомиться с его девушкой. - Наверняка, подцепил в местном баре раскрашенную вертихвостку и решил хотя бы так насолить родителям, - фыркнула Марья. – А мы для него всё: учёба и стажировка за границей, работа в престижной клинике – и что? Где хоть капля уважения? - Мам, ты не права, - попробовала вступиться за брата Лиза, но тут как раз возле них остановилась таксующая «Волга». Выбирать особо не приходилось… Дорога заняла не так уж много. Новосибирск – не забитые пробками столичные улицы. Дверь квартиры по указанному в письме адресу открыл пожилой мужчина интеллигентной наружности. - О, добро пожаловать. Как доехали? За его спиной тут же появилась миниатюрная девушка. - Здравствуйте, проходите, пожалуйста. Меня зовут Анна. Она сразу не понравилась мадам Корф: и эти синие глазищи, и непослушные завитки золотистых волос, и правильные черты лица, и точеная фигурка, которую лишь украшал чуть округлившийся животик. Что же, не так проста захолустная золушка, решила охмурить столичного красавца и, похоже, понятно, как именно удерживает рядом с собой. Марья натянула самую слащавую из припасенных для случая улыбок. - Где же наш Володя? - Действительно, где? – поддержал муж, совершенно умиленный увиденным. - На месте! Владимир вырос за хрупкой Анной незыблемой стеной, сверху вниз посмотрел на отца, смерил неприветливым взглядом мачеху и обнял свою красавицу, скользнув по талии рукой. Рукой с обручальным кольцом. Только сейчас Марья заметила золотое тонкое колечко на безымянном пальце девушки. Повисло молчание. Лиза встрепенулась первой, подбежала к брату и чмокнула в щеку новую сестру: - Вот партизаны! И когда только успели? Почему не пригласили? - Так уж вышло, сестренка, - Корф по обыкновению своему лукаво подмигнул ей. – Ну, проходите в комнату. Извините, несколько тесно, но квартира побольше нам уже ни к чему, скоро переезжаем в Москву. - О, давно пора, - одобрительно кинула Лиза.- Аня, а это твои родители? Очень приятно! Петр Викторович кивнул веселой белокурой девушке, высокая темноволосая женщина, молчаливо стоявшая до этого в углу, тоже повернулась и словно через силу растянула губы в улыбке. Между ним был сейчас стол, заставленный всевозможными блюдами, волнение взрослых детей и долгие годы разлуки. Она не чувствовала сейчас ничего к человеку, необдуманно разрушившему ее жизнь, а значит, теперь может с чистой совестью отпустить его восвояси вместе со своей виной и своей обидой. Вера улыбнулась поверх настороженных взглядов, поверх перегоревших разочарований и лжи и перевернула прожитое, точно прочитанную страницу: - Ну, здравствуй, Иван… Конец