До дна

Жанр: мистика, horror Рейтинг: R Герои: Владимир, Анна, Михаил, Александр и иже с ними Время: БН Сюжет: хм… своеобразная дуэль горячего барона с Престолонаследником и ее разнообразные последствия Быстро шагая по коридорам Зимнего дворца, поручик Михаил Репнин, князь и Адъютант Цесаревича Александра беспрестанно вспоминал последний разговор с Государем. Ему всегда казалось, престолонаследник просто слишком избалован и высокомерен, чтобы постоянно показываться на балах и прогулках. Когда впервые Император пожелал видеть будущего адъютанта сына, когда первый разговор произошел меж ними у двери Высочайшей Канцелярии, Михаил изменил мнение, уверившись, что властность царственного отца возбраняет Александру Николаевичу выходить так часто, как то принято в свете. И лишь сегодня, понимая всю серьезность сложившейся ситуации, Его Величество решил напрямую раскрыть все карты. Какой же невероятной, какой темной и ужасающей оказалась эта правда… Молодой человек вздрогнул едва ощутимо, но тут же остановился и вытянулся в струнку, услышав громкий окрик за спиной. - Куда торопитесь, Репнин? – Александр, в два счета догнав своего адъютанта, уже стоял рядом, чуть насмешливо изогнув бровь. – Бьюсь об заклад: вы получили очередной приказ от моего отца глаз не спускать с моей престолонаследной персоны? Михаил учтиво склонил голову. - Помогать и всюду сопровождать вас – мой долг, - не выдержав всё же пристального холодного взгляда, офицер отвел глаза. – И моя прямая обязанность. - Репнин?! Вы… чего-то недоговариваете? Цесаревич подозрительно прищурился, точно всматриваясь в самую душу, но, видимо, не был нынче настроен на серьезные разоблачения, потому дружелюбно похлопал поручика по плечу. - Полагаю, вы намерены сопровождать меня на маскараде у Потоцких, князь? Михаил вернул собеседнику несколько озадаченный взгляд. - Но… Его Величество… - Полноте! – Александр махнул рукой, фыркнув по меньшей мере презрительно. – Его Величество слишком мало мне доверяет, хотя прекрасно осведомлен и о моей силе воли, и о королевской выдержке, и о том, что я никогда, НИКОГДА не позволю себе с подданными чего-либо неподобающего. Репнин попытался изобразить на лице полнейшее недоумение, но, вероятно, Его Высочество действительно умел читать души… Загадочно улыбнувшись неудачной попытке, он медленно покачал головой: - Не играйте со мною, Репнин... И даже не думайте мне лгать. Мой отец – Государь, но и он не вечен. Кому вы предпочтете служить – Государю нынешнему или будущему? – его тихий голос приобрел вдруг легкий флёр угрозы, а глаза вспыхнули на короткий миг хищным блеском – и сразу погасли, отражая безразличие. Глядя вслед быстро удаляющейся невысокой мужской фигуре, Михаил почувствовал, как противный холодок пробежал вдоль позвоночника. Впервые в жизни малодушно захотелось подать в отставку, всеми правдами и неправдами уговорить Наташу бросить вихрь придворной мишуры и убежать отсюда за тридевять земель. Лучше бы кто-то другой остался тогда в казармах, лучше бы не на сына славного рода князей Репниных пал роковой выбор Императора! *** Карета скрипнула и остановилась. Молодые люди вышли из нее, торопливо надевая полумаски. И только полная луна, далекая и неприступная, разглядела бы среди ночной мглы да праздничных огней, как оттеняют друг друга довольная самоуверенность улыбающегося в предвкушении забавы престолонаследника да мрачная обреченность следующего за ним по пятам адъютанта. - Мишель! Ну, сколько можно?! – задорный, полный веселья и чуть-чуть хмельной от шампанского, догнал его у колонны голосок младшей сестры, фрейлины самой Императрицы. Михаил отвлекся лишь на пару мгновений, отвечая красавице улыбкой, но за это время Александр растворился в толпе, точно его и не было. А звуки вальса сменились мелодией модного романса, и голос, прекраснейший из всех, что доводилось слышать загнанному в ловушку долга и опасений князю, раздался под сводами старинного особняка: Сей поцелуй, дарованный тобой, Преследует моё воображенье. И в шуме дня, и в тишине ночной Я чувствую его напечатленье… Музыка лилась и очаровывала, равно, как и прелестная обладательница этого волшебного голоса – хрупкое белокурое изящество в нежно-розовом наряде, с глазами, искрящимися восторгом. Как же хотелось прижаться к сладкому ротику маленькой нимфы, как хотелось обвить рукою стройную талию, уводя мечту в головокружительном вальсе… Михаил замер в неловкой позе, с глупейшим выражением на лице рассматривая певицу. И не сразу понял даже, что именно с нею встречался намедни, когда лошадь недотепы-извозчика понесла по мостовой. Глупец – он тогда не догадался спросить имя барышни, чья жизнь оказалась в его руках. И лишь благосклонная Фортуна свела их сегодня, подмигивая огоньками оплывающих свечей, подсказывая, что не следует терять ни одной драгоценной минутки. Красавица, исполнявшая романс, оказалась воспитанницей барона Корфа. С сыном старика Михаил водил дружбу еще со времен учебы в кадетском корпусе, но Владимир никогда и словом не обмолвился, что в его доме на правах названной сестры живет такая райская птичка! Представленный ей , князь затаил дыхание. Когда прикоснулся губами к нежной ручке, затянутой в перчатку, голова пошла кругом! Такое было с ним впервые… Когда друзья-товарищи наперебой расхваливали своих пассий, делились на всю казарму любовными победами и строили планы по завоеванию новых прелестниц, Михаил лишь усмехался с долею снисходительности. Слишком романтик для случайной ни к чему не обязывающей связи, слишком прилежный для ветреного увлечения, он свято верил, что не станет тратить время на пустые комплименты, что первая же девушка, очаровавшая его, тут же станет верной спутницей жизни, принесет клятвы у алтаря. На деле любовь обстояла иначе. Дыхание сбивалось, легкий туман застил взор, кровь бушевала в теле, летела по венам горячим огнем. И всё это – от одного недолгого взгляда в чистые, точно родник, васильковые глаза изящной барышни по имени Анна. Анна… Опьяненный страстью, впервые познанной, доселе незнакомой, молодой человек уже мечтал о большем, чем просто затененный ресницами смущенный взгляд. Приглашая красавицу на танец, он менее всего думал о юношеский своих грезах, мечтая до стона целовать обворожительные губки. Первые аккорды вальса наполнили зал, сердца же преисполнились небывалой легкостью, что дарована лишь в вечер, когда может сбыться сказка. Поддерживая партнершу в танце, Михаил Репнин, адъютант Наследника Российского престола, даже не подозревал, какая беда уже готова разразиться совсем рядом – всего в нескольких вальсовых па отсюда... Бал был в разгаре. Десятки пар кружили в танце, дамы завораживали изысканностью туалетов, кавалеры поражали галантностью манер, и лишь один – высокий статный офицер в парадном мундире – прятал разочарование за обманчивой маскою удовлетворения. Он давно ждал нынешнего вечера, связывая с ним надежды на романтическое знакомство с чрезвычайно заинтересовавшей его особой. Виденная пару раз на прогулках и светских раутах, очаровательница пленила его, заставив думать о себе днем и ночью. Молодой человек вздохнул, признаваясь, что немного – но всё же лукавит, даже перед самим собой. Он никогда не думал о красавице-незнакомке, как о мечте, скорее уж – как о победе, которую необходимо одержать. Не будь он Владимир Корф! Раздались последние аккорды очередной мазурки, когда он увидел, наконец, столь ожидаемое прелестное создание. Пряча в перьях пышного веера раскрасневшиеся щеки, девушка вошла в бальный зал. Огляделась нетерпеливо, точно в поисках кого-то знакомого, кивнула дворцовым сплетницам, сбившимся в стайку у колонны, и жестом призвала лакея с шампанским. Изящная ручка потянулась, было, взять бокал, но к вящему неудовольствию красавицы её опередили. Симпатичный брюнет в полумаске и мундире поручика учтиво склонился, подавая ей вино. Прелестница улыбнулась: - Благодарю, - улыбнулась скорее уж из вежливости, нежели радостно или восхищенно. Но, увлекшись комплиментами, молодой человек не обратил внимания на столь ничтожную деталь. Он мог бы показаться немного навязчивым. Да и она также не слыла скромницей, её улыбка флиртовала и манила, удерживая, впрочем, на расстоянии. Хотя есть ли что-то, недозволенное на маскараде? Уверенно поддерживая партнершу в танце, барон Корф уже предвкушал достаточно легкую победу, когда их бесцеремонно прервали. Невнятно извинившись, ничего не объясняя, кроме того, что этот танец уже был обещан ему прежде, наглец, тоже скрытый за маской, разбил пару и поспешно увел красавицу с собой. Какой пассаж! Ни разу у поручика еще не воровали дам из-под самого носа! Настроенный решительно, он последовал за уединившимися мужчиной и женщиной в одну из боковых комнат. И покинул бальный зал в тот самый миг, когда хрупкая белокурая девушка, стыдясь и смущаясь, робко вышла из толпы гостей к роялю, подбадриваемая опекуном… Владимир обнаружил свою даму довольно скоро. Она отпрянула от того самого наглеца, стоило барону рывком открыть дверь, и вздернула подбородок: - Немедленно уходите отсюда! Она надеялась урезонить галантного поклонника, только, увы, речь уже не шла о ее внимании – скорее об уязвленной гордости барона. Подобного унижения он не спускал никому прежде и сегодня не собирался. Словно почувствовав его настрой, соперник сделал пару шагов вперед, загораживая свою даму. - Да, немедленно покиньте комнату, поручик, и впредь не лезьте не в свое дело! – молодой человек гоношился, едва ли не бросаясь в драку, и Корфу пришлось брезгливо скривиться: - Уберите руки! Уже объятая волнением, красавица опять попросила его уйти, но в ответ получила лишь сдержанное: - Никогда. – А вслед за ним серьезное. – Вы же не останетесь наедине с хамом, который увел вас от меня, не спросив вашего согласия! Многое еще можно было говорить: о слепоте, о невежестве, об оскорбленной чести, но ни увещевания девушки, не надменный тон соперника не остудили пыл офицера. Он, теша свое самолюбие, криво усмехнулся и довел до сведения присутствующих, лениво растягивая слова: - Я не могу уйти, когда задета честь дамы. Я вынужден… вызвать вас на дуэль, милостивый государь! - белая перчатка взметнулась хлесткой пощечиной. – Поручик Корф, к вашим услугам. Две маски сняты с лица. И, точно в дурном спектакле, меняются местами исполнители главных ролей. Благородный рыцарь, вступившийся за доброе имя дамы, отступает назад, а выскочка и нахал, на эту самую даму покусившийся, оказывается Наследником престола. И не помогут извинения, и суровую шутку сыграет горячность, и карты судьбы, перетасованные чьей-то игривой рукою, лягут теперь иначе, совсем иначе… - Ваше Высочество, я бы никогда не осмелился вызвать вас, и сейчас… - Владимир, до сих пор не овладевший собой , пытался всё исправить. Красавица, ставшая предметом ссоры, бледная, как мел, тоже прилагала все усилия для этого, лишь Цесаревич был горд и непреклонен. Гораздо ниже не только барона, но и статной своей любовницы, Александр Николаевич свысока взирал на мышиную возню вокруг себя, уже приняв окончательное решение. И эти жалкие попытки Корфа избежать неизбежного выглядели в его глазах – право слово – обычной трусостью! А трусость – величайший из пороков боевого офицера. В российской армии таким не место! - Дуэль состоится, что бы вы там не говорили, барон. – С поистине царственным спокойствием Престолонаследник начал лениво расстегивать мундир. – Причем состоится немедленно. - Нет… - прошептала Ольга Калиновская, его возлюбленная и фрейлина Императрицы, бледнея еще сильнее, но тем увереннее прозвучал его голос: - Да, дорогая, - и с легкой иронией, позволенной лишь правителям. – А к чему тянуть? Выбирайте оружие, сударь! Действительно: к чему тянуть? Судьба этого труса уже предрешена, и днем раньше, днем позже ли всё произойдет – сроки ровным счетом ничего не меняют. Офицер и дворянин, Корф никогда не позволит себе поднять руку на отпрыска царской фамилии, тем более на будущего Императора. А если и позволит… Александр Николаевич ухмыльнулся, предвкушая возможность наказать зарвавшегося наглеца. Владимиру же не оставалось ничего, кроме как выбрать поединок на шпагах – время позднее, и на улице темно, даже для человека с репутацией лучшего стрелка драгунского полка. Они вышли в зимний сад, устроенный в северном крыле столичного особняка Потоцких, приняли стойку друг напротив друга. Ольга пропала куда-то, точно и не было заманчивого яблочка раздора, хотя на самом деле ее исчезновения соперники не заметили. Барон Корф, размышляя о том, как лучше отступить, прикинул, что в дуэли на пистолетах, разумеется, было бы проще. Пуля в висок – и нет уже угрозы для короны российской. Здесь же всё по-другому: и шанс победить в открытом бою выше, и возможности уйти благородно меньше, и сдаться без боя честь не позволит. Первый выпад за ним. Вперед – и вот соперник, удивленно вскинув брови, отскакивает к кустам роз, уже увядших в это время года. Можно расслабиться и немного отступить, самую малость, прежде, чем Цесаревич пойдет в атаку. Владимир опустил шпагу, переводя дух, и не поверил своим глазам, когда Его Высочество, двинувшись на противника, вдруг отбросил собственное оружие. Озадаченный подобным выпадом барон не сразу разглядел настоящую угрозу. Понял лишь, когда острые клыки блеснули в лунном свете, и ярче, во сто крат ярче тусклых лунных лучей блеснул в темноте янтарный взгляд Цесаревича. Корф увидел это – но принять, поверить так и не сумел. Меж тем Александр, грозно наступая, оттеснил его к противоположной стене. - Разве офицеру не должно чтить наследника Престола? – его голос сейчас всё больше и больше напоминал шипение ядовитой змеи, тонкой лентою струящейся по голым кавказским скалам. – Я люблю своих подданных, ВСЕХ своих подданных, но среди них нет места ослушникам и смутьянам… Острые клыки удлинялись все сильнее, выдавая в Цесаревиче то самое неугодное богу отродье, что питается кровью людской. Владимир не мог сказать ни слова. Точно парализованный, смотрел в янтарный блеск хищных глаз, и отвести взгляд казалось немыслимым. Эта тварь, постепенно теряющая благовидный мужской облик, уже походила на нечто среднее меж человеком и нечистым, какими их изображают в церквях на картинах страшного суда. От его дыхания веяло могилой, от тела – холодом. Одно слово: нежить… Этот холод сковывал члены, застил мысли пеленою, точно белым густым саваном. - Хоть теперь смело взгляни в лицо своей смерти!.. – шипение Престолонаследника раздалось у самого уха, ледяное прикосновение к шее заставило Корфа вздрогнуть. Никогда еще он не чувствовал подобной беспомощности: всю волю выпила эта адская тварь, забрала силы не то что мыслить здраво – стоять! И ноги бы давно подкосились, не держи его когтистая рука так крепко за левое плечо. Не осталось ничего, кроме сожаления: он столько не успел сделать… Яркие образы короткой жизни промелькнули перед глазами в тот миг, когда острые клыки, плавно рассекая кожу, вошли в плоть. О, упырь готовился к изысканной трапезе!.. - Он где-то здесь! Держитесь вместе, не отставайте! Владимир услышал чужие голоса уже за гранью реальности. И тут же почувствовал клыки не так глубоко. - Там, смотрите! - Его Светлость сюда, живо! Снова голоса, уже ближе, четче. Раздосадованный, Цесаревич совсем чуть-чуть ослабил хватку, но этого оказалось достаточно, чтобы боевой офицер, обретя хоть каплю собственной воли, дал отпор врагу. Удар ниже пояса в три погибели скрутит любое существо мужеского пола – живое или нет. И Александру, враз припомнившему все знакомые ругательства, пришлось выпустить из рук уже надпитую жертву. Не разбирая дороги, Владимир Корф ринулся прочь, кажется, вышиб окно этой чертовой оранжереи и уже не видел, разумеется, того, что последовало за событиями, перевернувшими его судьбу. Пока Александр приходил в себя, снова становясь похожим на милого и открытого молодого человека, вокруг толпились какие-то люди. Он сверкал глазами в их направлении, но клыки так и скрежетали от бессилия: даже наследник престола не в состоянии пойти против Секретных чиновников Третьего Отделения. - Что ж вы так плохо, Ваше Высочество, держались сегодня? Наследник криво усмехнулся: вот пришла вторая из отпущенных на его голову кар. Только-только глаза вновь обрели способность видеть человеческим взором, как перед ним, во всей строгости своей и при оружии сам Шеф тайной полиции граф Александр Христофорович Бенкендорф. Пришлось деланно скривиться: - Этот поручик был жутким невеждой и хамом! Посмел поднять руку со шпагой на меня! На МЕНЯ! Скептический вздох несколько поумерил пыл Цесаревича. Обернувшись по сторонам, граф развел руками. - Был? – уточнил, словно мимолетно, невзначай. – Стало быть, почил в бозе? Что же, теперь Ваше Высочество намерены расправляться таким образом с неугодными? Или все-таки оставите это дело правосудию? - На вашем месте я бы не спорил с будущим Императором! Смерив Бенкендорфа царственным взглядом, Александр поправил полу мундира, обтер губы предложенным платком и направился в бальный зал. Уже там, отыскав адъютанта, что-то увлеченно рассказывающего белокурой прелестнице, подал знак сопровождать его до кареты, после чего любезно позволил вернуться к барышне и продолжить приятный вечер. Дорога до Зимнего показалась непривычно долгой и скучной, неутоленная жажда бурлила в крови, вновь и вновь напоминая, какой дивный нектар он сегодня пригубил – чарующую смесь любви, ненависти, ревности, желания и безнадежности, коей никогда прежде попробовать не удавалось… Этот Корф – и как только сумел вырваться, шельмец! А впрочем, какая разница? Нет надобности даже раскрывать его имя Бенкендорфу – поручик не дотянет до новой луны, не переживет и трех ночей! Или же умрет от впитавшегося вампирского яда, или же в нестерпимом желании хлебнуть крови невинной жертвы выполнит условие и станет истинным вампиром, то есть… опять-таки умрет! Славный род Корфов лишится единственного наследника и опоры старика-отца. Как прискорбно! Александр плотоядно улыбнулся сияющей в небе луне – вечной своей любовнице. Сейчас хорошо бы узнать, кто навел жандармов на место поединка. И, видит ночь, ЕЙ не поздоровится… Ведь до рассвета еще долго…Осенняя ночь длинна и загадочна. Еще не так темна, как зимою, но уже смыкает очи первым обещанием холодов… Лишь на рассвете утихли в северной столице былые страсти, забылись переживания, и ночные тени схоронились в углах и щелях до новой темноты. На рассвете трижды пропели петухи, прогоняя расшалившуюся нечисть. На рассвете лакей, проверяющий коридоры Зимнего дворца, обнаружил в углу кучу окровавленного тряпья, и в ней не сразу признали изувеченные останки фрейлины Её Величества красавицы Ольги Калиновской. А признав же, постарались как можно скорее обо всем забыть… Но даже на рассвете молодой барон Владимир Корф не вернулся домой… Пережитый ужас гнал его всё дальше от того места, где мертвенно бледная луна захотела сделать его своим верным слугой. Барон Корф никому не служит! Кровь из пары крошечных ранок на шее уже перестала сочиться, но ее вытекло так много – ноги подкашивались от слабости и усталости, неимоверно хотелось спать и пить… Он знал: ни вода, ни вино не утолят эту жажду. Только кровь – горячая, живая, струящаяся из жертвенного тела неуемной, полноводной рекою… Ведь кто он сейчас? Уже не человек. С первой секунды, когда клыки вампира пронзили его шею, вгрызаясь в плоть, страшный яд попал в тело, и теперь его жгло, скручивало, терзало изнутри, убивало шаг за шагом этим жутким мертвецким ядом! Рано или поздно, не сегодня так завтра он с легкостью оборвет жизнь, не оставив и следа от блестящего офицера-кавалергарда! А рядом с этой возможностью манит, привлекает, зовет другая: переступить за грань жизни, добровольно обречь себя на проклятье вампира, стать одним из них – и, умерев, каждую ночь забирать с собой десятки других жизней. Это кажется таким… сладким, таким правильным… Жажда иссушает каждую вену, точно и нет в теле ни капельки своей крови. Жажда овладевает разумом, подчиняя его себе, и не осталось уже ни единой мысли, кроме той, что твердит с завидным упрямством: путь истинного вампира весел и легок. Несравнимо легче этого глупого, безрассудного, никуда не ведущего сопротивления… И подчиненная воля готова принять его. И уставшее тело жаждет принять его. И холодеющее сердце согласно принять его. И на пути к покою – один только шаг: до капли, до дна испить человека, которого с одинаковой страстью это сердце любило и ненавидело… Она была в его жизни – девушка, красота и благосклонность которой запретнее плодов в райском саду. Клокочущая в теле жажда подсказывала всё настойчивее: только она способна нынче прервать круг страданий, невинной и чистой кровью своей исцелить его, посвятить в таинство вечной жизни за пределом тьмы и света, бытия и смерти, за гранью бренного мира, в котором им никогда не бывать вместе. Крадучись меж теней, скрываясь от людей, пока горело в высоком небе осеннее солнце, молодой барон наблюдал издали за белокурой красавицей, склонившейся над клавишами рояля. Изгиб лилейной шейки манил, обещая блаженство, невозможное для обычных смертных. Мутными тенями виделись для объятого пламенем жажды взора другие люди – отец, горничные, лакеи и конюхи, то и дело сновавшие по двору особняка. Заезжал даже Мишель Репнин, но вскоре уехал. Не найдя дома друга, он, по всей видимости, не нашел и достойного повода остаться. Но едва ли бьющееся сердце упорно подсказывало Владимиру тайные желания князя: тот хотел себе ЕГО добычу! Желал девушку, чья кровь, чья жизнь принадлежат лишь ее хозяину! Будь барон уже истинным, он бы стоял на смерть, защищая свою личную собственность, но пока, увы, приходилось схорониться в густой тени и смиренно ждать, когда коляска Репнина скроется за углом. Анна же… Взор укушенного, даже не обращенного, способен видеть дальше и четче. Вот Анна вздохнула – и изумительно приподнялась ее грудь в скромном декольте. Вот снова подошла к роялю, открыла крышку, тонкие пальчики легли на черно-белые клавиши – и почему-то не решились продолжить. Вот она вышла из комнаты, но светлый след за нею – точно золотистый шлейф – остался у дивана, на котором пару мгновений назад она сидела за вышиванием. Отчего она так прекрасна? Отчего ему, даже теперь, даже почти мертвому, рядом с нею так безумно хочется жить!? И разом с тем умереть? Упасть в небытие, раствориться в нем, забыться навсегда? Отец к вечеру засобирался куда-то, велел закладывать карету, Анну же, к счастью, оставляет в столице. Невиданное везенье! Всё сильнее страдая от желания смять в руках тонкое тело, испить с поцелуем вампира душистой сладкой крови, Владимир едва дождался темноты. Но ничто не вечно в нашем мире, и осенний день догорел ярким закатом, а скорый на расправу вечер пригласил на тур вальса владычицу-ночь. Значит: пришло время! И теперь некому, нечему защитить от жадных клыков измучившую молодого барина крепостную! Он вышел из своего укрытия, ступая мягко и неслышно. Дверь родного дома открылась гостеприимно, встречая хозяина, не распознав за знакомой личиной чудовище, в которое он начал превращаться. Шаг по ступенькам – и тишина. Снова шаг – вверх, к ней. Долгий коридор можно преодолеть в один такт дыхания – и знакомая дверь ее спальной. Владимир толкнул ее, пробираясь внутрь, и щелкнул замком: нынче ему никто не в силах будет помешать. В спальной барской воспитанницы ярко горел камин, свеча на столике у изголовья давала еще больше света. Здесь точно отступала ночь. Но и дня уже, увы, не сыскать. Опустившись на одно колено у постели, молодой барон жадно рассматривал спящую Анну. Золотистые локоны разметались по подушке, легкая улыбка замерла на устах, словно прекрасный сон, одеяло скомкалось, отброшенное до талии, а шелковая сорочка не скрывает – лишь подчеркивает прелести желанного тела. Открытая шейка искушает обещанием крови, но едва ли не сильнее лишают рассудка розовые соски, виднеющиеся в кружевном вырезе сорочки. Тонкие руки… Ему слышно сейчас, как в запястьях бьется пульс, как бежит кровь по голубым венам, но даже коварная адская жажда не сушит так немилосердно, как желание перецеловать маленькие ладошки, ощутить их на своих плечах, почувствовать объятье этих нежных рук и пропасть в нем до утра. В пору ли… время ли мечтать теперь об этом?! Глухо застонав, барон попытался расслабиться. Болью свело скулы, когда клыки начали заостряться, удлиняясь. Анна… Губы потянулись к ней, до конца не ведая еще, с каким желанием: выпить до дна сосуд сей или же сделать своею девушку, с юношеских лет лишавшую сна и покоя. Анна… Её кожа нежна даже на вид, а уж под его пальцами казалась бы бесценным бархатом. Прокусить ее, должно быть, так просто. Анна… Дыхание вздымает ее грудь, а в его груди мечется влюбленное, страдающее сердце, и не знает оно – теперь вовсе не знает, так ли сладка и неотвратима тропа истинного вампира. Анна… Поручик мог бы долго еще разрываться надвое, борясь со всеми искушениями разом, но прелестница, будто почувствовав чье-то присутствие, распахнула вдруг глаза. - Владимир?! – замерла на мгновение, не веря тому, что видела, и тут же залилась краской стыда, поспешила прикрыться от горящий мужских глаз. – Владимир, где вы были всё это время? Дядюшка… Иван Иванович очень переживал. Нынче он отбыл в поместье, вызванный срочным письмом, но… Оборвав себя на полуслове, Анна замолчала, стоило лишь разглядеть, что не так с молодым барином. Он был неестественно бледен и напряжен, расстегнутый ворот парадного мундира испачкался в кровь, и на шее багровели две крошечные ранки. - Что с вами? – спросила почти шепотом, боясь и его, и правды, несмело протянула руку, прикасаясь к жутким отметинам. – Владимир, что произошло? Ее пальчики – такие теплые, такие ласковые. В жарко натопленной комнате ему было холодно, пока Анна не провела рукою по скуле вниз к шее, до сих пор воспаленно горящей от укуса. Вместе с холодом куда-то подевалась и боль. Только крови хотелось всё так же, и жажда эта горячей судорогой сводила низ живота. Корф попытался криво усмехнуться, и девушка отпрянула: оскаленная пасть вместо человеческого рта без слов отвечала на все вопросы. Она не могла бы сказать, что в тот миг придало силы: собственный ужас, его боль или мольба, застывшая во всегда безразличных и холодных серых глазах, но Анна переступила через себя и протянула руку. Провела по его губам, едва касаясь острых выдающихся клыков. - Вам… очень больно? Мужчина покачал головой в ответ. - Мне очень… тяжело… - отвел взгляд, пристально рассматривая сейчас видневшуюся в проеме не задернутых штор ночную тьму. – Невыносимо быть ни живым, ни мертвым, а еще хуже знать, что должно произойти меж нами! Ибо только ваша жизнь способна положить конец моим страданиям! Бедный… Анна вздохнула, пододвинулась ближе и совершенно неожиданно – и для него, и для себя самой – провела по мужским волосам: - Прошу вас: не думайте ни о чем! Просто делайте, что должно, вы ведь… так меня ненавидите… От этой ее жертвенности, от этой жалости в ее голосе барону стало еще хуже. - Ненавижу! – прошипел он, цепко хватая хрупкие запястья, и рванул девушку к себе. – Если бы ты только знала, как сильно… Глаза его сузились, и в глубине темных зрачков вдруг вспыхнул не серых, холодный, но жаркий золотой огонь. - Ненавижу, ненавижу тебя больше жизни!!! Он не был вампиром. Пока еще не был, а значит, не умел подчинить себе, выпивая волю одним лишь взглядом. И все равно белокурая красавица затрепетала, не в силах оторваться от его глаз, не в состоянии вымолвить ни слова в ответ на уничижительные речи. - Больше жизни… - не повторил – прохрипел Владимир и прильнул к изгибу нежной шейки. Сперва Анне показалось: укушенная им, она сразу умерла, от этого лишь такая поразительная, необыкновенная легкость во всем теле. Она уже успела представить себя в райских садах, когда молодой барон оторвался от нее, тяжело дыша, оставив на бархатистой коже след не укуса, но… поцелуя. - Ты полагаешь: я ненавижу тебя, - его голос срывался, и глаза таинственно сверкали в полумраке, отражая отблески пламени. – Это правда, Анна, только люблю… Люблю я тебя так же сильно, а может… еще сильнее. Гораздо сильнее… Он понял это, как только прикоснулся губами к изгибу девичьей шеи. Целовать ее – жадно, жарко, забывая себя – несравнимо ни с какой, даже самой лютой жаждой. Вдыхать ее запах, чистый, словно роса поутру, и знать, что она готова принадлежать ему нынче, как никогда не была готова прежде… Разве не стоят минуты счастья с нею того, чтобы к новой луне умереть? Владимир поднялся, пересаживаясь на кровать, и пристально взглянул на свою крепостную. Испуганная, растерянная, она замерла в мужских руках, только губки, чуть приоткрытые и ярко-красные, напоминают спелые вишни, дрожат едва заметно, точно силясь произнести какие-то слова. Оттолкнуть его? Удержать? Да теперь его и сам дьявол не удержит! - Анна, ты моя, слышишь? – она почти незаметно то ли кивнула, то ли просто качнула головой, а ему было мало столь скупых подтверждений. Обхватив ладонями бледное личико, Владимир принялся покрывать поцелуями щеки, носик, брови, пока, наконец, не накрыл дрожащие губы настойчивым нетерпеливым ртом. Он никогда прежде так не целовал женщину… Так, если бы это был последний раз, отпущенный им жизнью. Впрочем, а разве нет? Разве за нынешней ночью есть хоть малая, призрачная надежда на будущее? Забыв обо всем на свете, он пил ее дыхание, как пил бы кровь из любой другой жертвы, и лишь с нею он так не мог. Любви в сердце оказалось гораздо больше, чем глупой, бессвязной, уже запамятованной ненависти. Насытившись теплотой нежных губ, спустился ниже, к давно манящему кружеву ночной сорочки. Пальцам не удалось унять нервную дрожь, когда стягивал с плеч тонкий шелк, а губы скользили следом, будто бы пробовали на вкус невинное тело. Лишь когда опущенная до талии сорочка почти полностью раскрыла красавицу перед мужчиной, он немного отстранился. Перевел дыхание, стараясь не сойти с ума от пленительной картинки, до сих пор спрашивая себя: вдруг это просто сон? Или бред? Или яд в его крови гораздо коварнее, чем ему сперва показалось? Накрыл ладонью ладную грудку, и через прикосновение – от кончиков пальцев до самой души словно молния пролетела, Анна тихонько застонала в ответ на ласку и подалась вперед. О милосердное небо! Что же мешает ему продолжить?! Она в его объятьях, тает в неге, томится в предвкушении. Ее тело зовет его – мужчину, хозяина, завоевателя, но что же останавливает последний порыв? Он любит и желает, безумно, безвольно, уже не отрицая своих чувств, а этого почему-то мало. - Ты любишь меня?! - барон напрягся, пытаясь разглядеть правду за покорностью маленькой девушки в его руках. Она же молчала, не двигаясь, даже не открывая сомкнутых негой глаз – пришлось встряхнуть хрупкие плечики. – Ну, скажи: ты любишь меня, Аня? Ну, скажи мне! Наверное, он хотел, чтобы она смолчала. Тогда опять сравнялись бы любовь и ненависть, требуя не ответа – горячей живой крови. Тогда всё стало бы так же просто, как в самом начале: один укус, один глоток глубиною в жизнь прервал бы мучения одинокого сердца. Но девушка на грани слуха прошептала: - Да… Он ощутил ее голос, хоть и не расслышал, потому, недоверчиво мотнув головою, переспросил – так же, одними губами: - Что – да? – и Анна улыбнулась ему: - Люблю тебя… Подобное – да полноте, разве это возможно, по-настоящему? Уголки его губ дрогнули, не доверяя хозяйскому слуху: - Это… правда...? Окончательно смущенная длительным допросом, Анна отвела глаза и вмиг залилась краской, вспомнив о своей наготе. Поспешила прикрыться одеялом и спрятала в легких складках смущенное: - Правда… - И… как ты меня… любишь? - Одной рукою молодой человек заставил прелестницу поднять голову, перехватил нежный взгляд, второю же потянул за краешек одеяла. – Расскажи, Анечка… Разумеется, она пыталась удержать на груди последний покров, только его руки ведь сильнее… - Очень-очень… - несмелый, снова едва ли слышный, даже такой ответ не удовлетворил раззадоренного барона. - Очень… это хорошо, - промурлыкал в маленькое ушко, притянув ее себе вплотную. – И… давно? Едва ли что-то понимающая, истомленная его неспешными движениями, Анна вскинула на молодого барина глаза. - Владимир!... – и тут же застонала громче, протяжней, когда его ладони погладили спинку под распущенными длинными волосами, спустились ниже, окончательно избавляясь от сорочки, лаская упругую попку. - Я лишь хочу знать… - он опять поцеловал ее в шею – в тот самый первый след, до сих пор оставшийся от его губ. – Скажи мне, Анечка, любимая… - Всегда… Володя, ах… Володенька! – она томно выгнулась в его руках, отдаваясь его страсти, позволяя всё больше и больше. Одеяло отлетело в угол вместе с кителем парадного мундира и разорванной рубашкой. Владимир навис над полностью обнаженной прелестницей, сдерживаясь на самой грани безумия, и все-таки боясь, смертельно боясь, что она просто околдована пусть не всемогущей, но темной властью вампира. - Володя, что с тобой? – тяжело дыша, девушка приподнялась на локте, всматриваясь в искаженное болью его лицо. - Почему ты со мной, Аня? Ну, разве не глупый? Маленькая ладошка погладила осунувшуюся щеку, пальчики обожгли контур губ несмелым прикосновением. - Почему я с тобой? В этой сказке? Может, потому, что боялась даже во сне увидеть тебя так? Ибо тогда не хотела бы просыпаться, ибо тогда твоя ненависть, холодность, презрение наяву убили бы меня в один миг, в одно слово! А так я буду с тобой… буду с тем, кого люблю больше жизни, и смертью своей подарю эту жизнь – тебе! Владимир резко сел, выпуская девушку из объятий, обхватил голову руками – так сильно, чтобы не чувствовать этой боли! Увы, не помогло… Анна торопливо поднялась следом, прижалась к его плечу, не сдерживая слез, с немым вопросом на губах. - Анечка… - с глухим стоном слетело с потрескавшихся от жажды губ ее имя. – Но я не возьму ее, слышишь?! Я слишком тебя люблю, и не могу, и не хочу брать твоей жизни взамен на своё проклятье! Я… просто умру через несколько дней, всё равно – умру, и ничего не… Она остановила его, прервала пламенную речь, накрыв губы неопытным робким поцелуем. А затем, оторвавшись, в губы же прошептала: - Если так… то чего ты ждешь? Люби меня! Как в последний раз – люби! *** Утро обещало погожий осенний денек: ни одна тучка не портила аквамариновую синеву небес, позолоченные деревья переговаривались с ветром тихим шелестом листочков. Владимир проснулся первым. Анна, укутанная в тонкую простынку, еще дремала, и дыхание ее целительной теплотой разливалось по широкой мужской груди. Он помнил каждое мгновение прошедшей ночи – от первого поцелуя до вскрика боли, сорвавшегося со сладких губок, от неслышного нежного стона до яркого, почти болезненного наслаждения, отозвавшегося в каждом уголке тела. Он до сих пор помнил запах ее крови, но это воспоминание не будоражило больше уснувшую жажду, жажды словно… не было. Мир опять обретал прежнее буйство красок, и всё меньше было меж них темных тонов, всё больше – чистого света. - Володя… милый… - находясь где-то на грани сна и яви, Аня потянулась в надежных его руках, еще слаще прижимаясь к нему своим соблазнительным телом. И вдруг молодой барон понял со всею ясностью: в его крови НЕТ больше ни отравы, ни животной жажды! Есть солнце, льющееся в окно, есть радость взаимности и восторг первой близости с любимой, есть желание, не утоленное до конца нынешней ночью – да всё, что угодно, только не яд живого мертвеца! Кошмар так быстро, так неожиданно стал исполнением самой сокровенной, самой смелой мечты… И ни Владимир, ни его юная влюбленная баронесса долго не в силах были понять, куда же подевалась эта тьма. Пока в положенный срок – ровно через девять месяцев после той ночи – не взглянули на крошечного сына. Едва наметившиеся у него острые клыки стали ответом на все вопросы… (to be finished) Эпилог 1866 год - Дмитрий Владимирович, долго-то еще ждать хоть? Авось и не проедет тут карета? - мужчина средних лет, крепкий и рослый, точно медведь, выглянул из укрытия, осматривая дорогу. Его собеседник только усмехнулся: - Проедет, Никита. Еще как проедет. Отсюда до Гатчины около двух верст, не иначе как задержался там для… трапезы… Красиво очерченные губы молодого человека скривились в презрении. Рука же мимолетно погладила содержимое раскрытой шкатулки: несколько кольев разной величины, крест, сплав византийского серебра с золотом, освященным в Ватикане, хрустальную емкость со святой водой, принятую от самого Владыки. Он столько лет готовился к этой миссии… Самым своим рождением поправ законы природы, причины и следствия вещей, он долго учился вдали от родной земли, чтобы затем вернуться, выследить и, наконец, истребить дьявольское отродье, когда-то едва не лишившее жизни его отца, вынудившее родителей уехать из России, где оно властвовало. Где оно властвует по сей день. Мститель тихо зарычал, с трудом сдерживая гнев. Ощутил, как, повинуясь охватившему тело напряжению, зубы медленно удлиняются, заостряясь смертоносными клыками. Не проклятье, наложенное нежитью, сделало его таким, острые клыки – оружие вампира – достались ему от рождения вместе с нечеловеческою силой, ловкостью и скоростью, и лишь любовь родителей, своей чистотой, своей жертвенностью убила самую суть проклятья, превращая его в благословение. Он, Дмитрий Владимирович Корф, родился в этой стране ровно двадцать шесть лет назад. Тогда многое было здесь по-другому: иной Император сидел на троне, иные порядки и законы царили меж людей, даже небо было иным – ясным, с ослепительно яркой синевой. Он хорошо помнил то небо, хотя был еще несмышленышем, когда родители приняли решение переехать в Англию. С ним. Ради него. Дмитрий никогда не слыл обычным ребенком. Матушка до сих пор с улыбкой вспоминает день его появления на свет. Бледная повитуха подала ей кроху, завернутого в пеленки, и на негнущихся ногах попятилась к двери. Молодая баронесса не сразу поняла, что произошло, отчего уездный доктор, принимавший у нее роды, разом потерял дар речи. Всё стало на свои места, когда отец хмуро указал ей: «Клыки уже есть». Только родители и не боялись его. Они слышать не захотели тех страстей, в кои пустился батюшка, отказавшийся крестить младшего барона. Они любили его, любят и нынче так трепетно, сильно, нежно – лишь любовь барона Корфа и его супруги друг к другу соизмерима с их любовью к единственному сыну. Дмитрий же в свою очередь уже крохой научился контролировать все странности, отмерянные на его век судьбой. И был неимоверно горд собою, когда в пять лет отец, слывший одним из лучших стрелков в своем драгунском полку, похвалил его меткость. Именно в тот год скончался прежний Самодержец Николай Павлович. По столице поползли разнообразные слухи, говаривали даже: Император пал жертвою заговора, возглавленного Престолонаследником. Никто не желал верить подобному, а вот родители, переглянувшись, в тот же день решили покинуть страну. Ему, мальчугану едва ли шести лет отроду, переезд казался очередным забавным приключением, путешествием, которому скоро придет конец, но слишком уж затянулась увеселительная прогулка. Не сразу, но со временем отец рассказал ему всё, не минул ни одного из трагических событий, некогда постигших его: ни рокового вызовы, ни кровавого поединка, ни долгого дня на грани жизни и смерти с диким, животным желанием убивать. Возможно, умолчал лишь о том, как именно спасла его мама. Хитрец… Свернул всё на силу ее любви, но нужно быть совсем глупым, чтобы не сравнить время тех событий с датою собственного рождения! Да уж, его матушка никогда не была трусихой… И за это папа, несомненно, любит ее еще сильней – сильней и крепче, вот уже столько лет! Корфы осели в предместье Лондона, в старинном доме, некогда принадлежавшем очень дальней родне. Сперва отец сам тренировал его, отмечая растущие день ото дня способности. То, чего простые люди добивались годами длительных занятий и немалого упорства, давалось юному барону с необычайной легкостью, точно всегда было его неотъемлемой частью. В день его четырнадцатилетия пожилая цыганка, проезжающая по лесной дороге недалеко от их поместья, заметила упражняющегося отрока и подозвала к себе. Она же напророчила бесстрашному великую долю… Родители молча выслушали восторженный рассказ о Мстителе, призванном избавить мир от воплощения зла, и мама робко сжала руку мужа. Отец же, Владимир Иванович, согласно кивнул, вздыхая: «Для такой судьбы, сынок, тебе не хватит моих скромных знаний». С тех пор призвание вело за собою по крутым ступеням – ввысь. Лучшие учителя, мудрейшие книги, высочайшие покровители. Родители могли позволить многое, но и сам он, и его врожденный дар были уникальны и не могли не заинтересовать седовласого профессора Абрахама Ван Хелсинга, известного борца с нечистью. Десять долгих лет обучения с ним не прошли напрасно: нынче, здесь, в самом сердце лютого врага, Дмитрий Владимирович Корф готов исполнить свою миссию! Или умереть, выполняя ее! - Едет, барин! Точно едет! Это Никита, верный слуга, дождавшийся, наконец, господ. Все никак не свыкнется с мыслью о своей свободе, хотя крепостное право отменили пять лет назад. ОН отменил… И народ возликовал, чествуя Царя-Освободителя! Знали бы простые люди, что стоит за добродушным лицом молодого Императора… Реки, потоки крови, с того самого мига, когда поддался искушению и испил кровь невинной жертвы в ночь своего совершеннолетия. В ту пору его хоть что-то сдерживало: роль будущего правителя требовала ответственности, строгий отец не позволял чрезмерных вольностей, мать Императрица любила до самозабвения, а восторгам первой влюбленности можно было предаваться с ее многочисленными фрейлинами, надежным щитом меж жаждой крови и подданными стоял шеф тайной полиции генерал-адъютант Бенкендорф, создавший в связи с кровожадными наклонностями Наследника особую, сверхтайную гвардию… С годами же ослабевали эти барьеры, падали один за другим редуты – век человеческий недолог и суетен. И тем вольнее дышалось отродью в императорском теле. В последнее же время он точно с цепи сорвался: опустошал подданных направо и налево, не ведая пощады, не зная милосердия. Пока не пришел Мститель… Дмитрий вынул из своей шкатулки несколько заточенных кольев. - Никита, на тебе охрана и кучер. Держи это, и воду. Не жалей воды – она сама собою освятится в сосуде. Держись подальше от Самого, он – моё дело. Бывший конюх охотно кивнул, принимая оружие. - Вы тоже, Дмитрий Владимирович, себя берегите. Ежели что – не спустят мне ваши батюшка с матушкой, когда вернутся. - Обо мне не беспокойся. Покосившись на молодого барона, Никита похолодел на миг: белые, точно лунный свет, длинные клыки выдавали в нем не-человека, кожа побледнела, серебрилась при луне, русые волосы потемнели, а глаза сейчас ни на йоту не походили на синий взгляд его матери, красавицы Анны. Дмитрий упрямо тряхнул вихрастой челкой. - Пора! – и пулею вылетел из убежища, бросая в карету Императора Александра горючую смесь. Лошади вздыбились, испугавшись взрыва, безвольные слуги, обращенные самодержцем много лет назад, приготовились до последней пылинки собственного праха защищать господина. «Семь покушений переживет он – семь, от первого до последнего…» Первым стала рука с клинком, занесенная над головой Цесаревича бароном Владимиром Корфом. Затем были еще попытки избавить от него мир, да так и не увенчались успехом – уж больно силен противник, уж больно хитер, умен, изворотлив… «Но придет Мститель. И обернется победой восьмое покушение!» Ну, вот он – легок на помине! Дмитрий краем глаза отметил, как споро справляется с нежитью Никита, но все внимание было приковано к тому, кто плавно вышел сейчас из перекошенной кареты навстречу очередному смельчаку. - Так-так-так… И кто у нас на сей раз? – Его Величество Император Александр II изогнул бровь, рассматривая соперника. – Надо же… Весь в отца. И этот взгляд, полный высокомерия, и это превосходство в жестах. А голос, небось, от матери –крепостной певички? В одно мгновение поборов ярость, Дмитрий овладел собой: - Кое-что досталось и от Вашего Величества, - легкий поклон получился шутовским, притворно заискивающая улыбка сверкнула хищным оскалом. От неожиданности Александр отшатнулся: - Но… Ты прежний! Не изменился, переходя в демона, - а ТАК не бывает! Корф ухмыльнулся еще шире: - Да, матушка говорит, что я особенный. Отец же полагает: всё дело в силе любви. Только вам – не понять! Клинок сверкнул наточенной сталью. Выпад вперед – на врага, и сразу назад – тот тоже во всеоружии. Отбить чужую сталь – и в сторону, подальше от когтистых лап! Всю силу, всю ловкость в удары. Что угодно, сотворенное рукою человеческой, может подвести: промахнутся заговоренные колья, вода освященная развеется по ветру, преломится клинок. И только сердце, храброе, чистое, горячее сердце одолеет любое зло! Да будет так – навечно! Конец