Моя азбука

Рейтинг: PG-13 Жанр: Точка Зрения Персонажа Герои: Анна и ее мысли, Владимир А что это было меж нами? Отчего же таким быльем поросла прежде чистая и открытая детская дружба? Стоит мне хоть немного увлечься игрою – твои колкие речи вмиг спускают на землю с призрачно счастливых небес. Стоит лишь позволить себе нежность в голосе или взгляде – и будто холодным ветром обдает твое презрение. Я часто вспоминаю прежние времена, когда мне казалось, ты и впрямь был моим братом, но я не смею ни словом, ни вздохом тебе напомнить о них. Я боюсь тебя… Так боюсь, что сердце заходится в страхе. И снова – ни жестом, ни стоном не имею права рассказать тебе об этом. Иначе мне будет во сто крат хуже, чем сейчас. И потому на все упреки и унижения, на все нелепые приказы, на всю ненависть мой единственный ответ – улыбаться, тая горечь разочарования в душе, улыбаться одними уголками гу Б… Блеск… Он слепит глаза. Больно смотреть на солнце, когда оно в зените, и прямые лучи словно прожигают раны во взгляде. Прикрываю ресницы, но ярко-золотистые пятна горят пред мысленным взором, слепят так же сильно, как и невидное теперь солнце. А потом сменяются твоим лицом, перечеркнутым кривой ухмылкой с привкусом ненависти. Почему я так боюсь тебя – до дрожи? Почему сердце становится тяжелым и горячим, когда встречаюсь с тобой взглядом, - и только твоё презрение придает сил бороться дальше, как если бы в жаркий полдень меня окатили ключевой водой? Ты – хозяин… Мой хозяин… Ненавистное слово… Отчего же именно оно норовит соскользнуть с языка, когда, гордо вскинув подбородок, я не отпускаю твоего взгляда? Оно – из сотни, из тысячи других сло В?!.. Вода… Прозрачные капли дождя медленно стекают по стеклу – точно слезы… Пальцы тянутся к губам, стараясь перехватить нечаянный всхлип, но не успевают. Почему всё так – одиноко и больно? Почему твои глаза холодны, как лед на замерзшей заводи, почему в твоем присутствии так зябко, будто в осенний ранний туман? Я хотела бы спросить тебя, хотела бы задать прямой вопрос, требуя такого же откровенного ответа, не отпуская твоих надменных глаз. Да от этого, наверняка будет еще хуже, и остается покорно смириться с незавидной долей. А желтые листья медленно кружат, летят по ветру, то взмывая в небо, то падая на каменный поро Г… Грезы… Простые девичьи грезы так восторженны, так схожи меж собою: побольше открытого солнечного света, весенняя трепетно-зеленая листва, да любовь – настоящая, верная, вечная – такая бывает лишь в романах! А вот мечты подневольного человека серы и просты, подобно домотканому льняному полотну: Свобода. О ней – все помыслы, все чаянья. Мне же… И правда: а что остается мне, чьи мечты заблудились где-то на распутье, на перекрестке меж поисками счастья да вожделенной вольной? Запертая в этом своем ненастоящем хрупком мире, что могу я – не свободная и не крепостная? Где среди шелковых нарядных платьев и горько-справедливых упреков, среди кружев, отороченных насмешками да презрением – где мне отыскать свою судьбу? И жжет, и давит груз чужой лжи, невольно ставшей моею. И только тогда на душе мягче, когда удается на короткий миг воскресить в памяти нежный взгляд незнакомца. Но… упавшая роза подобрана, ямщик дальше погнал своих лошадей, а незнакомого поручика уже простыл и сле Д… Дни. Бесцельные дни. И ночи – бесконечные тревожные ночи. Как же безжалостна смерть, как мстительна. И так слепа в своей неразборчивой мести – отбирает то единственно дорогое, что согревало сердце столько лет. Его домашнее тепло, уют, доброта, заставляющая меня едва ли не каждый день жалеть о том, что он не был моим отцом. Его мягкий голос и одобрительный взгляд – смогу ли еще чего-то в жизни достигнуть без его улыбчивого благословения? А его нет… больше нет. И последняя горсть холодной осенней земли с приглушенным ударом падает на заколоченную крышку гроба. Он ушел… от меня… И… от тебя… От ТЕБЯ ведь ушел тоже! Пусть ты храбришься, всячески пытаясь показать при посторонних, что спокоен, и с каменным лицом принимаешь боль утраты – непроницаемо, незыблемо – так умеешь только ты! Но я – знаю. Твои слезы в пустой часовне – то плакала твоя душа. И гримасой муки на заплаканном лице исказилось твое сердц Е! Если бы ты только знал, если бы ты хоть на миг ощутил моё одиночество – возможно, не стал бы ненавидеть меня так люто. Но этому не случиться никогда. Я бегу от него в призрачный и таинственный мир театральных кулис, я скрываюсь от него в тишине библиотеки, я заглушаю его зловещий рокот громкими музыкальными аккордами и пытаюсь забыть в заботе и нежности возлюбленного – но выхода нет, и не спрятаться, и не скрыться от этого беспросветного одиночества! Иногда… я бываю настолько неосмотрительна, что пытаюсь обрести своё спасение рядом с тобой… Лишь узнай ты об этом – вмиг разразился бы хохотом, сродни дьявольскому, да прогнал бы подальше опостылевшую стекляшку, возомнившую себя бриллиантом! Но я не позволю, видит Бог – никогда не позволю тебе услышать моё сердце, разгадать мою муку! Белый снег… Крошечные замерзшие капельки осеннего дождя кружатся в небе, норовят припорошить землю. И моё одиночество вот-вот взвоет серым лесным волком. А за околицей кружится, похожее на обгоревшие листья, черное воронь Ё… Ёкнуло в груди… Еще раз – сильнее, настойчивее, и так сладко – весь мир можно отдать за один такой миг! Его губы творят запретное волшебство, требовательно касаясь моего рта, покоряя его, словно сдавшуюся без боя крепость, и я вместе с ним упиваюсь этой победой. Мне ли не знать: обычная крепостная – не пара князю. Мне ли не понимать: моя ложь не менее страшна для возлюбленного, нежели моё низкое произношение. Но почему же хочется беспрекословно верить, что у нас с ним есть будущее? И ничто, даже ворох условностей лицемерного света, не сможет разрушить наши чувства! И никто, даже ты – не сможешь отобрать их у меня. Даже ты не разрушишь манящий и прекрасный мой призрачный мира Ж… Жизнь… Жизнь – лишь череда вдохов и выдохов, сделанных шагов – вперед ли, назад или в сторону, череда догоняющих друг друга даров и расплат. Расплаты – постоянные, неотступные спутницы судеб наших, и они следуют за каждым, даже самым крошечным даром. Да вот только в состоянии ли я ответить самой себе, не слишком ли дорого – платить унижением за миг ослепительно счастливой свободы? Но цена установлена, и я своим словом приняла ее – точно собственной рукою подписала свой приговор. Ждала ли я от тебя… такого? Да! В любой день, в любой миг – услужливо подтверждает разум. Но упрямое сердце шепчет чуть слышно, где-то на самой грани памяти и снов, что верило в тебя, в твою доброту, в то, что ты на самом деле не причинишь мне столько боли! Ошиблась. Заплачу по счету… И снова попрошу небо помочь мне скрыть от Миши мою главную, самую страшную тайну. Попрошу слезно, преклоняя колени – в последний ра З… Зеркала… Их нет в душной столовой, наполненной терпкими запахами страха, стыда и воска. Но кажется, что они повсюду! И в каждом из них – даже в крошечных осколках разбитого зеркала моей гордости – отражается бесстыдная танцовщица, вознамерившаяся сполна забрать плату за своё унижение. И нет сил взглянуть на собственное отражение, потому я смотрю… лишь тебе в глаза… И вижу жар. И вижу страсть. И вижу душу… И бью по ней клинком наотмашь: Хозяин! И вижу боль… Ты не любишь, если тебе не подчиняются, ты хочешь полной власти и злишься, когда не получаешь ее. А эта боль – она от того, что слишком сильно впивается злость в твоё зачерствевшее сердце. Я знаю это! Я уверена: не может быть иначе. Я… хочу в это верить… И ухожу с гордо поднятой головой, осознавая свою победу. Ухожу, подспудно боясь разглядеть еще один – маленький, едва ли заметный уголок твоей душ И… И сколько же еще так бежать по кругу, в равных долях убегая и догоняя?! Я бы с радостью думала о чем-то другом, но непослушные мысли опять возвращаются к тебе – к тому самому новому незнакомому тебе. А может, наоборот, к прежнему, только слишком хорошо забытому?.. Мне кажется, ты рядом даже в тот миг, когда со мной он. И незримое присутствие твоё не позволяет переступить черту, за которой уже не будет возврата, удерживает от слишком уж необдуманных решений, запрещает сделать последний шаг, полностью вверяя себя человеку, которого считаю своим возлюбленным. Меж ним и мною столько всего становится всякий раз! Неравенство и ложь, унижение, робость, черные глаза цыганки, сверкающие в полумраке дорожного шатра. И всё же мне постоянно кажется: это ты… Ты – со мною. Всегда и всюду. С несправедливой насмешкой ли, с немым ли укором. Ты… И я снова чуть заметно улыбаюсь, завидев в темноте твою высокую фигуру – и забываю всё, пережитое подле тебя, как плохо выученный уроК. Как же я хочу прижаться к тебе… Прижаться сейчас, старательно слушая удары твоего сердца, отсчитывая их, один за другим, и опять уверяясь, что ничего страшного не произошло! Я никогда не сделаю этого, просто не решусь… Но под час приходится напоминать себе об этом. В такие минуты, упрямо тряхнув головой, я снова и снова убеждаю тебя, себя, весь мир: я люблю Михаила! То же, что чувствую к тебе, - это… запрет. Запрет, наложенный много лет назад, запрет, который никак нельзя нарушить. И место, что ты занимаешь в моем сердце, - лишь дань нашей давно ушедшей детской дружбе, которую так долго, так мучительно ты отказывался признавать. Ты и сейчас не хочешь сделать это! И не братский поцелуй обжигает мои губы, и не дружеская улыбка заставляет сердце трепетать пойманною птицей. Ты… любишь меня?! Твои серые глаза вспыхивают на миг, и блаженное тепло разливается в груди… Это… правда? С твоих губ слетают слова. Но одно молчание мне остается вместо ответа. И кажется отчего-то: ты не просто ушел к себе, а… сбежа Л?! Любишь… Любишь, любишь, любишь! Мне нет дела до этой твоей любви, совсем, совсем нет. И эта радость, которую я не в силах удержать в себе, и это срывающееся дыхание, и улыбка – всё пустое. Так, должно быть, полна своей гордостью и счастьем любая барышня, покорившая блестящего кавалера. Я не знаю, как быть теперь, что делать с этой твоей нечаянно открытой, до сих пор не признанной любовью. Я не хочу её! Упрямо вновь и вновь заявляю об этом тебе, уверяя, что уже ничего не возможно изменить. Но только… мои глаза… Я не смотрю сейчас в зеркало, но отчего же такое чувство, будто мои глаза – они говорят совершенно другое? Возможно… Возможно, в другом месте и времени, в другом мире, так же непохожем на наш, как день отличается от непроглядной ночи, где ты не такой заносчивый и насмешливый, где я свободна – от крепости, от себя, от чужих чувств – может, хоть там мои губы произнесли бы совсем иные слова, и твоя любовь стала бы не моей виной, но моей наградой, чистым вышним свето М… Может быть… Но мне кажется, легче сбежать от всего вокруг, чем признаться себе самой, как сильно хочется попасть в тот неведомый мир. Так сложно стоять здесь – как на распутье – между двух огней. Одна любовь, светом вошедшая в жизнь, успела познать предательство, одарила первой, неожиданной болью. Любовь же вторая из боли поднялась, прикоснулась почти неощутимо и робко скрылась за серыми полотнищами туч. Но все равно осталась рядом, словно растаявший утром со Н… Не лучше ли сбежать от вас обоих, так, чтобы не помнить, никогда больше не помнить возможности выбора? Выбора, который, я чувствую, не смогу сделать… А если и сделаю – слишком велика, слишком сильна возможность ошибки… Я так запуталась в себе, в тебе, в нем – я заблудилась в лесной чаще, и безмерно хочу найти выход. И в то же время безмерно боюсь этог О… Охота… Мне всегда было ненавистно убийство ради развлечения, мне претил мужской восторг при виде пораженной добычи. А сейчас я словно охотник, сразивший легкомысленную, невнимательную дичь. Твой взгляд грустен. Мои стрелы уже пронзили сердце, и оно отбивает последние удары в пустоту морозной ночи. Но я упрямо не желаю отступать, готовясь вновь и вновь выстрелить в очередной раз. Черное дуло целится в твою грудь. Это ведь не пистолет – это безразличие и жажда мщенья. Они стоят на страже моих чувств, ретиво охраняя уверенность в том, что ты для меня – никто. Но еще есть страх. Он живет во мне. Его жалкий удел – дрожать от крамольной мысли о смерти, чужой смерти. Чтобы предотвратить ее, я готова на всё, на любую глупость, на любое безумие. Ночная тишина расплывается по дому, обволакивает со всех сторон, скрадывает мягким ковром легкую посту Пь… Плен… Что может быть страшнее неволи, уж тем более – добровольной? Рука робко тянется к прикрытой двери, и каждый новый шаг – в никуда, как в бездну. То, чему никогда не сбыться в лучах полуденного солнца, еще может случиться под луною. Твоя боль – она словно протекает через меня. Теперь я понимаю тебя так полно, так всецело – самой становится страшно. И чуть-чуть сладко… Твои губы сошли с ума в своей невыносимой нежности и вознамерились, видимо, свести с ума меня. Твои ладони скользят по коже, по тонкому шелку ночной сорочки, прикасаются слишком легко, будто дразнят, и я, не задумываясь, подаюсь навстречу, обнимаю твой стан. Отдай мне все свои прикосновения! Из последних сил удерживается на губах стон, но срывается с выдохом протяжное и еле слышное: «Господи!..» Владими Р… Раскаты грома заглушают голос. Или это так громко колотится сердце, что не услышать твоего ответа? Чего ты хочешь от меня? Я не могу, я не хочу тебе этого дать! Я не хочу шепнуть сейчас то, что так отчаянно хотят промолвить губы, а потом каждый день, каждый час жалеть, понимая, что ошиблась. Я готова, видит бог, готова платить за каждую из своих ошибок, но только не за эту! И отвечаю слезами на твои мольбы о любви, а ты, как всегда, как прежде понимаешь меня неправильно. Или… это я… неправа? Я ухожу от тебя, но так оказываюсь еще ближе. Владимир… Я безрассудно угрожаю тебе, но еще сильнее боюсь причинить тебе боль. Владимир. Я покидаю тебя, уезжая с другим, и даже не смотрю тебе вслед, только разве от этого думаю о тебе меньше? Владимир! Твое имя наваждением врывается в мир моего счастья, и, ослепленная, завороженная другим, я выдыхаю в нагретый любовью воздух твоё имя, не в силах больше лгать. Только не сейча С… Сон. Это лишь сон, или правда горе отступило, забылось? Твоя улыбка стерла его с памяти, как быстро стирает широкая ладонь дождевые капли с заплаканного мокрого стекла. Я играю с тобой. Ты – со мною. Мы по привычке играем друг с другом, отчетливо, ясно понимая, что не сможем прожить без этой игры. Отпусти меня… Нет! Не отпускай! Никогда! Обними меня… Нет! Не смей прикасаться, забудь даже думать об этом! Мои мысли – не о тебе, мои мечты – не с тобою. Моё место на сцене… Этого всегда ждали от меня, такою я была нужна, такою я была желанна. И даже тут, в этот миг – я в театре, веду свою партию чинно и безукоризненно. А на губах – застывшей нотой запретное ожидание: когда же… антрак Т?… Танец. Шаг вперед – и два назад. Шаг к тебе – и два в сторону, подальше, туда, где расстояние обезопасит от твоего тепла. Вальс. Он сводит нас и разводит в новом танцевальном па, но не позволяет насовсем развести сплетенные руки. Я уже готова присесть в благодарном реверансе и сбежать, оттого твоя смелость, твоя упрямая настойчивость так нежданно приятна. Ты столько раз напоминал о своем праве хозяина, столько раз повторял о моей незавидной подневольной участи, но всё же… Ты отпускал меня. Всегда, снова и снова ты меня выпускал из своих рук, безжалостно отталкивая, когда я не торопилась уходить. Я и сегодня готова к этому, но твои губы… Нет сил противостоять им, нет сил не ответить на поцелуй, нет сил не поцеловать в ответ, отдавая долг своей собственной нежностью. Разве ты не понял? Милый, хороший мой, разве ты не понял того, о чем твердила моя душа накануне? Я буду с тобой, пока буду тебе нужна, пока будешь звать меня, манить, тянуть за собою, пока… не прогонишь!... Неужели, ты не понял?.. Или… это я не поняла? Ты хочешь от меня – другого? И это другое – оно не может быть правдой, ему просто не пристало… Зачем? Зачем роняешь в моем присутствии эту нелепую жестокую шутк У? У счастья нет цвета... Есть вкус, и это вкус твоих губ. Есть запах – терпкий запах твоей кожи, смешанный с выпитым выдержанным вином. Есть замершее в воздухе негромкое и трепетное, как первое признание, «будь моей женой». Есть свет, что напоил, напитал твои глаза, когда я медленно, недоверчиво кивнула в ответ. А вот какого счастье цвета? Не известно. Да и неважно, когда ты крепко обнимаешь меня, привлекаешь к своей груди и ловишь мой взгляд, безмолвно моля об ответном признании. А я не могу произнести его. Хочу – но не могу. Люблю – но ни на миг не мыслю возможным сказать требе об этом. Ты хмуришься чуть заметно, удерживая, впрочем, разочарованный вздох. Ты думаешь, я не испытываю к тебе ничего? Ты думаешь, я трушу? Если бы ты знал, если бы только мог заглянуть хоть одним глазком в мою душу, ты бы всё-всё понял, мой родной! Это не страх, это просто лишнее – говорить о моей любви. Я уже говорила о ней другому, и теперь слова лишь осквернят то, что есть меж нами. Ибо не спрятать, не сковать мою любовь, нашу любовь в ровные строки, в звуки голоса, в четкий рисунок рифмованных стро Ф! Финал нашей истории… Колокольный звон торжественно плывет над заснеженной землей, теряется в высоких светло-серых облаках, в прозрачном воздухе, в здравицах и поздравлениях, слышных отовсюду. Наша свадьба… Было время – я не смела даже мечтать о чем-либо подобном. Было время – я не могла дождаться этого дня. Наш день… Это как сказка – солнечный свет заливает ступеньки церкви, белые голуби, соприкасаясь кончиками крыл, - наши голуби взлетают в небо, и я взлетаю белым невесомым перышком в твоих сильных рука Х. Храм… Отец Георгий, суровый и по-отечески добрый, осенил меня крестным знамением, выслушав недолгую исповедь моих грехов. Он говорит, храм в нас самих, в наших душах. Мой храм – в тебе: в улыбке, от которой сердце заходится в бешеном ритме, в горящем взгляде, что заставляет меня смущаться и избегать твоих глаз, в губах, коим чужды слова, а нужны одни только поцелуи. Отчего сейчас мне вспомнились наставления священника? Оттого ли, что впереди самое важное таинство? А может, мне просто страшно? И мысли, путаясь, упрямо хватаются за что угодно, лишь бы не думать о главном? Я медленно опускаю на низкий столик гребень и всматриваюсь в темную поверхность зеркала, и зову, и ожидаю, и заманиваю оттуда своего суженного. Ты скоро придешь… Придешь ко мне, заставляя – я уверена! – забыть обо всем на свете, но пока тебя нет, пока я одна в полумраке спальной, могу позволить себе представить крещенский вечер и старое гадание… Я всегда боялась его, страшилась увидеть в нечетком зеркальном силуэте того, кого любить нельзя. Но теперь смело могу, подумав о тебе, о тебе одном, прошептать в губы своему отражению: «Суженый-ряженый, приди ко мне ужинать…» Ну же, не заставляй меня ждать и бояться слишком долго! Приди, наконе Ц! Цветным покрывалом разворачиваются наши судьбы. Но черно-белые нити вплетает жизнь в это яркое полотно, посылая нам то невзгоды, то быстротечные радости. Радость… Моя радость, моё счастье, мой любимый… Ты склоняешься ко мне, и губы прижимаются к губам в почти целомудренном легком поцелуе. Я понимаю: ты не хочешь спешить. Ты бережно ласкаешь моё тело, лишь едва заметной дрожью твое нетерпение отзывается на кончиках пальцев, замирает там, почти неразличимое, и мягко передается мне. Сокрушить, смести ту каменную стену, что стояла меж нами! Обогреть, растопить замерший меж нами лед… Я прижимаюсь к тебе всем телом, всем своим теплом, оплетая руками сильную шею. Кожа прикасается к коже, мысли плавятся в жарком дурмане этих восхитительных прикосновений. Я отдаюсь им, таю в них, теряюсь среди них в волнах неистового блаженства и с радостью принимаю немой приказ твоих горячих ладоней. Чувствую спиною прохладный шелк покрывала, чувствую огонь твоей любви, силу твоей страсти – и без страха провожу ладонями по гладкой коже твоих пле Ч… Часто-часто вздымается грудь, срываются с губ неровные вздохи. В такие ночи, наверное, вершатся судьбы мира. И наша любовь – она свершилась, наконец, в пляшущих отсветах пламени, в томительно-неспешных движениях угасла, позабытая, первая боль. Какой же ты… Мой любимый, мой милый, славный, единственный… Если бы могла, подобрала бы сотни имен для тебя, но мысли, как назло, разлетаются легкокрылыми птичками от твоих мучительно-сладких ласк, от твоих горячих безумных поцелуев. Ты открываешь мне своё сердце, открываешь самого себя, а я ни слова не могу сказать в ответ. И лишь полнее желаю слиться с тобою, лишь глубже – почувствовать тебя в себе, лишь жарче – любить тебя, забывая своё собственное имя! Володя… Мой… Володенька… Не оставляй меня, не оставляй… и… не останавливайся… Не останавливайся, слыши Шь?! Шепот… Шелковый шепот. Счастливый шелковый шепот. Он будто скользит по мне – по моим пересохшим губам, по моим заплаканным щекам, по растрепанным волосам, по напряженной шее к груди и ниже, а затем растекается по всему телу вместе с приятно-теплой истомой, утомившей меня. «Я люблю тебя…» Где-то у самого сердца дрожит, замирая, последняя протяжная нотка наслаждения. «Моя… Только моя, Анечка…» Только твоя… Проваливаясь в накатившую дремоту, прижимаюсь к тебе и чувствую, как бережные руки притягивают меня еще ближе. Обнимаю, обвивая тебя собою – так ствол могучего высокого дуба оплетает влюбленный плю Щ… Щедрость… Судьба не поскупилась для нас на испытания, но и не обидела потом, щедро одаривая пригоршнями счастья. Я тоже буду щедрою, мой хороший… Ты еще узнаешь, как сильны мои чувства, еще поймешь, как одержима я тобою – твоим нежным взглядом, твоими настойчивыми поцелуями – в самых грешных снах тебе бы не могла привидеться вся бездна моей любви! Владимир… Выдыхаю то ли наяву, то ли уже в глубоком волшебном сне. Наверное, все же еще наяву – твой поцелуй возвращает мне сорвавшийся стон уже со вкусом моего имени: «Аня…» Эхом... Гулким эхом моё имя подхватывает ночь и несет на своих крыльях в небесную высь, чтобы навечно, до смерти соединить с медленным и протяжным именем твоим. Луна робко и немного смущенно заглядывает в окно, пробираясь серебристыми лучами меж неплотно задернутых штор, и отражается в твоих глазах. Я…люблю тебя… Люблю, люблю, любл Ю! Южный ветер так ласков, так нежен – словно твои губы. В нашу ночь он кажется до боли родным, нужным, близким даже этой суровой северной зиме. Еще далеко до весны… Еще крепче сожмут свои когти лютые морозы. Метели запорошат след недолгой оттепели белым пухом снегов. Но в спальной тепло и уютно. И твои объятья окутывают меня пеленою сна, успокаивают заходящееся в груди сердечко, охраняют, покоряют, сохраняют мен Я… Я, счастливая, засыпаю на твоей груди… Конец