Тридцать дней ада

Автор: Скорпион Жанр: мистика, альтернатива Рейтинг: PG Герои: Анна, Владимир, ИИ, МА, может, будут и др. Пейринг: ВА Время: 1838 год Место: без изменений Сюжет: Анна, воспитанница барона Корфа, скрашивает будни старика, пока его сын, офицер и красавец, служит на Кавказе Предостережение: слабые нервы могут не выдержать, зарисовка - нечто среднее между драмой и слезовыжималкой обыкновенной Легкая утренняя тишина прозрачностью и негой накрыла особняк, заиграла первыми солнечными лучиками на поверхности зеркал, закружила ароматом свежих роз, блеснула искрящейся радостью на гранях хрусталя. и вдруг это царство покоя и света прервали негромкие звуки. Музыка… Она поразительно точно вписалась в мир солнечного зимнего утра и дополнила его новой палитрой красочных живых оттенков, разливаясь переливами нот, восторженно повествуя всему вокруг о сокровенном и величественном. Барон Иван Иванович Корф, прищурившись, неторопливым шагом направился в гостиную и замер на пороге, с едва заметной отеческой улыбкой разглядывая девушку, перебирающую тонкими пальчиками черные и белые клавиши рояля. Светло-голубой шелк домашнего платья струился и переливался на свету при каждом плавном движении юной красавицы, полном грации и уверенности в себе, подчеркивая золото волос и бездонную синеву взгляда, прикрытого нынче трепещущими ресничками. Это была Анна, воспитанница барона, хрупким изяществом и дивным голосом покоряющая всех, кто был знаком с нею, милое дитя, бесхитростно, наивно верящее в торжество добра и справедливости, в исцеляющую силу любви… Словно ощутив на себе пристальный взгляд, девушка умолкла и поспешно встала, склонив голову в приветствии. Иван Иванович одобряюще кивнул. - Продолжай, Аннушка, - в глазах старика промелькнула, было, легкая тень грусти и тут же растаяла в глубине зрачков, но не осталась незамеченной. Анна закрыла крышку инструмента и подошла ближе. Быть может, своим ранним пением она прервала сон барина? Девушка почувствовала себя виноватой. Восхищенная, пораженная красотой столицы, она успела забыть, насколько больно ранит, какой тяжелой ношею угнетает душу ее самая страшная тайна – тайна о ее происхождении, в любой момент способная открыться, каждый миг, каждый час, подобно дамоклову мечу, грозящая разоблачением. - Дядюшка, вы так грустны, – ласковый голос, подобный журчанию ручейка, всегда будто был частью этой умиротворенной утренней сияющей тишины, но сейчас прозвучал непривычно тревожно и взволнованно. – Что-то стряслось? Могу ли я помочь вам? Иван Иванович лишь отмахнулся: - Не стоит тревожиться, девочка моя, всего лишь одолела зимняя меланхолия. Ты… - ладонь барона легонько сжала маленькую ручку, - ты спой еще, и непременно что-то веселое, светлое, теплое, как майский день. Спой так, как умеешь только ты. А я пока поработаю в кабинете. С этим старик оставил Анну одну, и она невольно вздрогнула, вспоминая тревоги последних дней. С Иваном Ивановичем действительно что-то происходило: всё чаще и чаще в его взгляде скользила безотчетная тревога и наружу рвалась из души не прикрытая грусть. Так, словно что-то мучило его, тяготило настолько, что глубокие шумные вздохи то и дело срывались губ, лоб хмурился, выдавая беспокойство, а сердце с каждым днем всё чаще и чаще давало о себя знать нарастающей болью. Барон и сам не мог объяснить, что происходит. Улыбаясь немного неловко, он отшучивался и уверял воспитанницу: волноваться не о чем. А еще, торопливо позавтракав и похвалив успехи Анны, закрывался в кабинете, где, весь в делах и неизменно с бокалом излюбленного бренди, коротал день до вечера. И эта щемящая, неведомая боль, эти мрачные предчувствия, полные ночной тьмы, передавались и самой девушке. А еще начались эти странные сны… Самый первый сон приснился десять дней назад. Он еще не показался страшным или настораживающим, только где-то глубоко в душе нарастающее чувство тревоги всколыхнулось подобно волне и медленно-медленно накатило на сердце. В ту ночь Анне приснилась ее комната, залитая мягким лунным светом, призрачные блики застыли на гранях хрусталя, мерцающие вдали звездочки подмигивали лукаво, заглянув в окно, и отворачивались, продолжая вести свои непринужденные светские беседы с ночными облаками, да вышними ветрами, летящими с севера. Сама же Анна сидела, подобравшись, на кровати, и сон не шел почему-то, хотя она и проснулась утром довольно рано. Мысли сменяли друг дружку - то светлые и теплые, летние, то дрожащие, несмелые, словно осенний лист на почерневшей ветке. Блуждая в этих мыслях, как в дубраве, полной загадок и скрытых тайн, девушка не услышала ни шагов в коридоре, ни звука открывшейся двери. Но затем будто что-то толкнуло, заставляя вернуться в реальность и оглянуться. С порога, насмешливо изогнув бровь, на нее смотрел молодой барон. Владимир Корф был на редкость непредсказуемым человеком. Мог, скользнув безразличным взглядом, повергнуть в трепет и непонятное томление, мог же посмотреть серьезно и немного строго, но от этой серьезности возникало, словно поднимаясь изнутри, необъяснимое чувство спокойствия. К нему никто не оставался равнодушен, хотя чувства барон мог вызывать самые разные: от зависти и жгучей ненависти до восторга, немого обожания, нежной страсти, тайной или открытой, замершей в уголках улыбки, в теплоте прикосновений, в чарующем единении дыхания. Анна же его боялась. Боялась так сильно, что замирала всякий раз, стоило лишь заметить где-то поблизости высокую мужскую фигуру, темные волосы, небрежно спадающие на лоб, кривую усмешку одной стороной рта, словно говорящую – без слов, на одной ей ведомом языке: «Ты – никто. Обычная крепостная. Пустышка. Стекляшка, возомнившая себя драгоценным ограненным камнем!» О, сколько раз ей приходилось слышать его колкие упреки, его обвинения во лжи, лицемерии, коварстве! Безропотно снося их все, девушка кротко опускала голову, и всё же, вопреки собственному желанию, глаза иногда сами поднимались, бесстрашно ища его взгляд, спрашивая у надменного молодого барина: в чем она виновата!? И тогда… Это было так странно, непонятно, Анна никогда не смогла бы объяснить… Но тогда, погрустнев и нахмурившись, Владимир опускал взгляд, отворачивался, чаще уходил прочь. А если оставался – те же упреки слетали с губ, но он никогда, никогда не смотрел при этом ей в глаза! И вот молодой человек стоял, опершись плечом на дверной косяк, в её комнате. А за окном была ночь, и тишина, окутавшая старый городской особняк, будто застыла в его глазах, в его кривой ухмылке. Девушка испугалась ни на шутку – его присутствия, надменного выражения его лица, этой поглотившей мир тишины. Потому и решилась прервать молчание первой. - Владимир Иванович, - голос немного дрогнул, и оставалось лишь молиться, чтобы это не показалось слишком заметным, - а… что вы здесь делаете? Как можно?! Последние слова, наверное, прозвучали с толикой обвинения, ибо Владимир, выпрямившись, оторвался от опоры и сделал широкий шаг к девичьей кровати под роскошным балдахином. - Как можно… - задумчиво протянул он. Оглянулся, бросив беглый взгляд на закрытую дверь, потом – на дрожащую Анну. – Боишься меня? Напрасно. Девушка заметно расслабилась, но всё же выжидающе смотрела на ночного гостя, не в силах пошевелиться. Барон снисходительно улыбнулся: - Ничего не изменилось. Всё та же комната, и ты – всё та же подделка. Живешь чужой жизнью, пользуешься ею, даже не задумываясь о том, кто ты, что ты на самом деле! Его слова, как и прежде, резанули болью обиды по самому сердцу. Да так сильно, что слезы подступили к горлу, мешая сделать вдох. - Вы несправедливы! – Анна подскочила, кутаясь в теплую шаль от ночной зимней прохлады. – Так захотел ваш батюшка, и в его воле было дать мне всё это, в его воле будет и забрать. Если дядюшка… если господин барон пожелает, я без сожаления… - Полноте, Анна, я сыт по горло этой комедией! - темные глаза Владимира оказались совсем близко, зрачки отдавали какой-то морозной синевой, притаившейся внутри, и это пугало еще сильнее, чем всегда холодный, серый взгляд, столь знакомый крепостной воспитаннице барона Корфа. Меж тем Владимир шумно вдохнул воздух, поморщился отчего-то и продолжил. – Я надеялся, я верил, что за это время отец одумается и укажет тебе твоё настоящее место! Но, увы… Видимо, мне придется самому… В его тоне слышалась неприкрытая угроза. Девушка попятилась к двери, рывком открывая её, пытаясь не показать уже так близко дрожащих слез: - Уходите! Уходите немедленно! Корф сдавленно, беззвучно захохотал, но вышел, не отказав себе в удовольствии бросить на оскорбленную белокурую красавицу уничижающий взгляд, сулящий ей, что спокойной жизни наступил конец. Захлопнув двери, Анна повернула ключ несколько раз, до упора запирая хитрый замок, а потом упала на кровать и разрыдалась, уткнувшись в подушку. Проснулась она поздно. Тяжелый сон измучил, измотал ее, темными тенями остался у глаз, усталостью сковал тело. Подойдя к зеркалу у наполненного теплой водой умывальника, Анна с удивлением обнаружила, что до сих пор щеки влажны от слез, значит, она плакала во сне. Странно и непонятно – девушка пожала плечами, глядя на собственное отражение, - такого с ней прежде не случалось… Тонкие пальчики задумчиво перебирали клавиши. Черные и белые, черные и белые… Тихой музыкой, еле слышной песней лилась мелодия, выводимая волшебными аккордами, и мысли, воспоминания, ощущения терялись в переплетении семи нот. На следующую ночь сон не повторился, он был совсем другим, но еще больше растревожил душу. В тот день они с Иваном Ивановичем выезжали в театр. Впервые Анне было позволено прикоснуться к волшебному миру кулис, о котором она грезила, не с крепостной сцены, а в самом храме искусства. Восторги сменялись изумлением, она могла бы вечно наблюдать за искусной игрой актеров, за бархатными фалдами занавеса, ниспадающими мягкой темнотой и растворяющимися в тени у стен. Но, несмотря на всё это, поездка очень измотала девушку. Она даже не помнила, как добралась до своей спальной, как скинула платье и улеглась. Сон пришел незаметно и покорил ее, впитался в нее, растворился в ней, как прозрачные дождевые капли растворяются в реке. И уже не видно, где дождь, а где речная гладь, поглотившая его. Так и Анна: не могла уже, не имела силы и возможности разделить навязчивый сон и ночную явь… Вот она подошла к двери. Маленькая ладошка легла на резную ручку, легонько нажимая. Тусклый свет от огня в камине не слишком разгонял царящий в спальной полумрак. Владимир сидел в кресле у огня, задумчиво перелистывая какую-то книгу, хотя, казалось, так и не видел написанного, ведь не то что мелкие, даже заглавные буквы поглощала тьма. - Знаете, Анна, - протянул он, не удостоив хозяйку комнаты даже взглядом, - для меня всегда было любопытным, отчего юных барышень так привлекают любовные романы. Девушка не нашлась с ответом, но отметила между тем, что сегодня он почему-то не обращался к ней презрительным «ты», да и в глазах не было прежнего надменного холода. Впрочем, за это, возможно, следовало поблагодарить камин, у которого расположился молодой барон. Тягостное молчание длилось и длилось, перетекая в неловкость, пока, наконец, Владимир со злостью не захлопнул небольшой томик в кожаном переплете и, едва не столкнувшись с испуганной Анной, буквально выбежал в раскрытую дверь. Яркими красками горит зимний закат, но слишком быстро гаснет его разноцветное пламя. И вот уже новая темнота морозно, колко, резко словно падает на холодный город. День минул незаметно, в домашних простых хлопотах, в разговорах с Иваном Ивановичем, в негромких плавно-щемящих аккордах. За ужином барон, во всю стараясь не показать привычной в последнее время тревоги, натянуто улыбнулся: - Как там Володя? В последнем письме жалуется на лютые морозы, наверняка, крещенские еще сильнее. - Наверняка, дядюшка, - потупила взор девушка. Молодой Корф уже год служил на Кавказе, и скупые письма не часто радовали старика-отца, с которым у сына были отнюдь не теплые отношения. Анна сама читала эти письма барону, перечитывала раз за разом, и несколько строчек согревали сердце Ивана Ивановича так же, как и заметные успехи воспитанницы в музыке и вокале. Вот и недавно пришлось ей снова по просьбе опекуна достать из секретера изрядно потрепанный конверт с последней весточкой от Владимира. Оттого, должно быть, и приснился он, едкий, как дым по осени, колкий, как изморозь, надменный и неумолимый, словно рок. Вспомнив свои странные сны, девушка поежилась и бросила мимолетный взгляд на высокие напольные часы. Девять. И в теле сказывается непонятная усталость, веки тяжелеют, и сон неровно дышит где-то рядом, уже готовясь захватить в свой тягостный плен. Что-то сулит новая ночь?.. ______________________________________________ Тихо крадучись по ступенькам, неслышно ступая по мягким коврам, мимолетно заглядывая в открытые окна и двери, холодная северная ночь забралась в городской особняк Корфов. Старый барон отправился к себе, кряхтя и жалуясь на усталость, Анна же, пожелав дядюшке доброй ночи, не спешила ложиться, хотя глаза сами слипались, как если бы девушка уже давно жила, толком не высыпаясь по ночам. Она присела в удобное кресло в библиотеке и, не выбирая слишком, открыла первую же попавшуюся под руку книгу. Шекспир… Это оказался он. И вечная, как мир, история о любви и смерти захватила сердце, отодвигая на второй план тревоги и усталость. Всё сильнее и сильнее углубляясь в чтение, Анна жила страдания пылкого Ромео и юной Джульетты, обреченных в своей любви. Торопливо перелистывались страницы, воск медленно оплывал, капая на бронзовые канделябры, слова великого драматурга лились мощным потоком, но потом словно оборвались финальной фразой. - For never was a story of more woe Than this of Juliet and her Romeo*. – едва слышно прошептала девушка, смаргивая слезы, и тут же, совсем рядом, раздались негромкие хлопки. - Bravo, Анна! – молодой барон стоял, опершись на письменный стол, и аплодировал. Когда он склонил голову, словно признавая талант своей собеседницы, Анна смущенно зарделась, но стоило встретиться с Владимиром взглядом – стало понятно: в его глазах с издевкой скользила плохо прикрытая насмешка. - Зачем?! – не выдержала вдруг она. – Почему вы… всегда так? Так… грубо, так.. низко? Неужели для вас нет ничего святого, Владимир Иванович?! Сбивчивая отповедь красавицы немного удивила Корфа. Его взгляд вдруг стал серьезнее, лоб перерезала тревожная складочка. Следуя старинной своей привычке, молодой человек отвернулся и начал, казалось, пристально рассматривать висящую на дальней стене гравюру. Анна, в очередной раз дивясь, как незаметно заснула, наблюдала за ним. Его точеный профиль, наполовину поглощенный сумраком, несколько заострился, сам же Владимир осунулся, и даже в неверном сиянии свечей была видна его неестественная бледность. - Видите ли, - вдруг начал он, - эта книга, которую вы держите в руках, - такая небылица! Сущая небылица, недостойная восхищения. Просто сказка, коими на ночь потчуют таких сентиментальных барышень, - и не более. От этого, возможно, я и был с вами резок нынче, Анна… Барон никогда раньше так не произносил её имя – с надрывом, немного хрипло, немного покаянно. Но менее всего это сейчас заботило девушку. - Вы черствый человек, - упрямо тряхнув головой, возразила она. – Миллионы людей века восторгаются чудесной историей любви, жертвенностью и верностью влюбленных! А вы… вы… вы просто не способны на подобное чувство – вот и стараетесь растоптать, унизить, оскорбить!... От негодования сперло дыхание, и Анна умолкла, гневно глядя на человека из своих самых страшных, самых необычных снов. Тот лишь криво усмехнулся: - Да не в этом дело, - заложил руки за спину и отошел к окну, всматриваясь в безлунную ночь за прозрачностью стекла. – Сказка в том, Анна, что такой любви нет. Нет взаимной нежности, нет надежды на то, что одно твоё прикосновение, один взгляд решит судьбу, и та, которой живешь, которой дышишь, безропотно пойдет за тобой хоть на край света. А если нужно, когда придет срок, ступит за тобою же за его край, и ты скажешь ей: «Нет! Живи, живи ради нашей памяти, ради памяти нашей любви! Живи, родная моя, милая, ты…». Он осекся. Замолчал вмиг и обернулся, его испуганный взгляд встретился с не менее испуганными глазами девушки, враз побледневшей от услышанной сбивчивой тирады. И молчание залегло между ними, словно пропасть, над которою сломан, разобран хлипкой мосток, и нет возможности перешагнуть на тот край. Тишина эта вдруг прервалась топотом в коридоре, дверь скрипнула недобро, впуская заспанную горничную Прасковью. - Барышня, барышня, там барину совсем худо! Степан говорит, сердце, видать, прихватило! Вас он кличет, пойдемте, барышня! Девушка замерла, пытаясь понять, явь ли это или же продолжение сна. Встревоженный голос служанки уверял, что Анна проснулась, и, немного успокоившись, она повернулась к окну, где несколько минут назад стоял Владимир. Повернулась – и обмерла: молодой барон по-прежнему стоял там, тоже не в силах совладать с охватившим его волнением. Яркие лучи от зажженных в коридоре светильников проникали в комнату, разрывая полосками света ночной полумрак, да и свечи в руке Прасковьи озаряли библиотеку гораздо лучше огарка в канделябре у стола. Потому сейчас была так хорошо видна смертельная бледность барона, темные круги под глазами, с едва уловимой залегшей в них синевой, а главное – весь он был словно призрачное марево, хранящие вид некогда блестящего офицера-кавалергарда. Часть стены и угол шкафа, находящиеся за ним, можно было даже рассмотреть через прозрачную бледность щек, через сукно мундира и выглядывающую в расстегнутом вороте покрытую бурыми пятнами рубашку. - Пойдемте же, барышня, - плаксиво позвала горничная. – Там Иван Иванович, совсем плохие… Чувствуя смятение девушки, её ужас, растерянность, боль, Владимир тоже выдохнул: - Иди к нему… - и растаял в ночной темноте. Анна не спала всю ночь, присматривая за опекуном. Прибывший вскоре доктор подтвердил, что у старого барона едва не случился удар, и только чудом – или же чьими-то настойчивыми молитвами – он остался жив. Иван Иванович заснул, когда уже рассвело, и девушка смогла вернуться в свою комнату. Усталость ломила тело, не подпуская слишком близко мысли о том, что произошло нынче в библиотеке. Небо уже посветлело, и ярко-ледяное зимнее солнце величественно выплывало, окрашивая алыми зарницами облака на востоке и пушистые снежные сугробы на земле. - Как он?! Анна испуганно повернулась на резко прозвучавший в одиночестве её комнаты мужской голос. Владимир возвышался над ней подобно скале, да только не гранитной незыблемостью твердыни, а прозрачной дымкой казалась его высокая фигура. При свете зарождающегося дня он был почти не виден – просто призрак, бестелесный дух, парящий в эфире и бог весть, зачем спустившийся на землю, дабы тревожить мир живых. - Как отец? – настойчиво повторил он, и Анна с трудом выдавила: - Иван Иванович уснул. Доктор говорит, ему уже лучше, а за несколько дней совсем поправится… - но губы хотели произнести совсем другие слова. - Владимир, вы… Вы мне снитесь, ведь правда? Я очень устала, и потому не заметила, как заснула. И потому вижу вас, вижу вас таким… таким… - Страшным? – изогнув бровь, предложил молодой человек. – Или мертвым? Мертвым… Она только сейчас поняла, отчего так пугает эта бледность, отчего синие тени впитались даже в серую бездну его глаз и что за пятна буреют на белоснежной сорочке. Испуганно вскрикнув, девушка пошатнулась и обмякла, отдаваясь накатившей со всех сторон темноте… Когда Анна пришла в себя, день уже во всю заливал улицы светом, и морозными ледяными искрами сыпал белый иней, и река, под кованой зимней броней, тихо спала на ветрах. Она лежала на полу у комода, руки и ноги затекли от неудобной позы, а пальцы судорожно сжимали шаль. - Вы же понимаете, что я не могу в таком состоянии поднимать на руки лежащих в беспамятстве барышень и укладывать их на кровать! – раздалось совсем близко. Голос Владимира звучал немного раздраженно, но на лице еще видны были следы прежнего волнения, вызванного, вероятно, беспокойством о здоровье отца. - Владимир, - Анне до боли захотелось потянуться к нему, прикоснуться, но тут же она сама обругала себя за подобные мысли. Тихо, медленно, мучительно сердце принимало весть о его смерти. Теперь в этом не осталось сомнений. Более того – она не могла понять, как сразу не рассмотрела этого, не почувствовала, не услышала. Опираясь на резную спинку стула, девушка попыталась встать, охнула сдавленно, ощутив боль в боку, на что барон лишь поспешно отвернулся, хмыкнув: - Вы всегда были неженкой! - Вам же всегда доставляло удовольствие надо мной смеяться, - грустно выдохнула Анна. И вдруг накатило безразличие ко всему вокруг, глаза прикрылись, требуя сна, направившись к кровати, она устало поинтересовалась. – Неужто даже после смерти вы пришли мучить меня, господин барон? Он неспешно повернул голову, ухмыльнулся, искривляя губы. - Не бойтесь, Анна. Вам не долго осталось меня терпеть. И снова исчез. Несколько дней Владимир не появлялся, и юной воспитаннице его отца уже начинало казаться, что присутствие молодого барона, встреча с ним – не более чем плод воспаленного воображения. Жизнь меж тем возвращалась в привычное русло, Иван Иванович помаленьку поправлял здоровье, былая тревога уходила из его взгляда, словно тень уходит в час рассвета с благородного лица города. Только Анна не унималась. Грустно и одиноко ходила она по дому, то и дело останавливая взор на портрете Владимира, висящем в гостиной, заглядывая, будто ненароком, в библиотеку, где впервые поняла, что не ночным видением приходит он к ней, а в уютной тишине своей спальной раз за разом просыпалась среди ночи, всматриваясь в темноту, тщетно пытаясь разглядеть полупрозрачный мужской силуэт. Но его всё не было… - Аннушка, девочка моя, - старик, опершись на поручни кресла, попытался встать, но пережитая болезнь еще не отпускала, цепко удерживаясь подле него. – Помоги-ка подняться. - Конечно, дядюшка, - воспитанница быстрой птичкой вспорхнула с дивана, отложив рукоделье, и захлопотала подле барона. Когда Иван Иванович был уже на ногах, что-то упало на пол, соскользнув. Анна наклонилась и беззвучно ахнула: письмо Владимира, то самое, последнее, десятки раз перечитываемое его отцом и снова взятое сегодня. Девушка подняла послание, понимающе кивнула грустной улыбке опекуна, положила исписанные листы в конверт и незаметно спрятала его в рукав. Когда старший Корф отправился спать, поспешно спустилась вниз, заперла двери в библиотеку. Зачем? Едва ли объяснила бы: похоже, никто в доме, кроме нее самой, не мог видеть погибшего молодого хозяина, даже если бы он появился нынче опять. Да и возможность этого была настолько мала, что девушка лишний раз горестно вздохнула. А потом дрожащие пальцы раскрыли конверт, доставая письмо… Как же больно… Такой знакомый ровный подчерк. Уверенные буквы ложатся на бумагу, не нарушая порядка и правильности строк. Будничные заботы, мелочные просьбы. Ни слова, ни вопроса, ни воспоминания о ней. И всё же сердце так остро щемит… Анна прижала письмо к груди, и дрожащие губы прошептали на грани слуха: - Владимир… - Не надо, прошу вас, - тихо отозвался он. – Не стоит, Анна, не стоит оплакивать то, чего уже не изменить. Девушка сникла, не поворачиваясь, повела плечиком. - Но это… так… больно… - быстрая ладошка смахнула со щеки несдержанную слезу, и красавица решилась посмотреть в глаза стоящему за спиной офицеру. – Как… это произошло? Владимир задумался. Перебирая в памяти последние моменты своей потерянной, оборванной жизни, он будто решал, о чем же можно сказать нежной хрупкой девушке, не знакомой с тяготами походов и ужасами кровавых сражений. Наконец, он покачал головой. - Я служил, Анна. А военная служба всегда сопряжена с определенным риском. Кто-то черствеет душою, чье-то тело получает ранения, кто-то гибнет. В тот раз не посчастливилось мне и моим товарищам. Судьба, Анна, и всего лишь… - И вы… так просто об этом говорите? – она не могла отвести взгляда от него, такого сильного, насмешливого, немного грустного, близкого и далекого одновременно. Будто отвечая ее мыслям, Владимир и сейчас усмехнулся: - А что мне остается? – серые глаза прикрылись, выдавая усталость, и оттого еще сильнее обозначились на лице иссиня-мрачные тени. – Иногда мне кажется, что тела так и не нашли, что оно до сих пор лежит в ущелье, с ножом в сердце, и… Барон замолчал, заметив, как побледнела Анна, покачнулась слегка, но не позволила сдаться на милость предательской слабости. Храбрая, сильная девочка… Он бесшумно скользнул, было, к ней, но красавица гордо вскинула подбородок, показывая всем своим видом, что не боится и не нуждается в поддержке. - Когда… - она старалась не разрыдаться, только не теперь, не здесь, не с ним, - Владимир, когда вы..? - Мне кажется, так давно, словно и не жил я вовсе, - в тихом ответе слышалась горечь. – Даже не сразу понял, что умер. Смотрел на себя откуда-то сверху, и всё пытался разобраться, что же не так. И отчего боль в груди отступила еще быстрей, чем накатила за миг до этого. Мои товарищи сражались наверху, засада застигла нас над горным ущельем. Они сражались храбро, но падали сраженные – все как один… Корф склонил голову, неосознанно массируя пальцами переносицу, и Анне отчаянно захотелось разгладить залегшую на лбу напряженную складку. Она потянулась, но тонкие пальцы прошли сквозь его лицо – так проходит ладошка через дым над костром, когда проводишь плавно и медленно, согревая руку горячим дыханием огня. Молодой человек отпрянул от этого жеста, выдыхая с удивлением: - Анна, что… вы делаете?! Девушка пожала плечами, опуская взгляд . Ах, если бы она сама знала! Чтобы сгладить неловкое молчание, Анна несмело поинтересовалась: - И вы долго там на себя смотрели? - Три дня… - он тряхнул головой, и темные волосы упали на брови, скрывая взгляд. – Разве вы не знаете, Аня? Три дня душа подле тела, затем… путешествует по раю, до дня девятого. Анна оживилась, даже улыбнулась через силу, через грусть. - Вы видели рай? И как там? - Спокойно, тихо, светло… И небо синее-синее, как в детстве, когда смотришь ввысь с поля, золотящегося пшеничными колосьями. Да дни в раю быстротечны, за ними следует новое… хм… путешествие… - Куда? От простодушного вопроса Владимир вздрогнул. - Ад. Затем до сороковин душа путешествует кругами ада. И лишь на сорок первый день высшею справедливостью и Божьим судом решается, что же заслужил новопреставленный: покой или вечные муки. - Значит, вы попадете в рай! – вынесла свой вердикт Анна и тут же пояснила. – Ведь это время вы здесь, дома, и смотреть на адские муки вам не нужно! Владимир, вы непременно попадете в рай! Он ничего не ответил. Но сам прекрасно понимал, отчего, умерший, отторгнутый, позабытый в своей смерти, он оказался рядом с крепостной воспитанницей своего отца. Она была его адом: жгла изнутри, мучительной болью сдавливала сердце, не давала дышать. Её чистый взгляд кромсал его душу на кровавые, болезненные лоскуты. Ее нежный голос, выводящий романсы о любви, был хуже любой самой изощренной пытки. Но и это можно было стерпеть, всё можно было – кроме безразличия и страха, кроме тревоги, трепещущей под ресницами, кроме того, как мгновенно гасла ее лучистая улыбка, стоило молодому барону лишь появиться где-то рядом. Был ли он жив, бестелесным ли призраком маялся в стенах отчего дома – ничего ровным счетом не менялось. И всё же… Владимир был бесконечно благодарен судьбе за такую горькую участь своего первого и последнего настоящего чувства: отвечай ему Анна взаимностью, хрупкая красавица стала бы его раем. И тогда шесть дней они были бы вместе перед вечной разлукой. А так – целый месяц, тридцать дней, тридцать сумрачных зимних ночей он может смотреть на нее, представляя, как прикасается к ее волосам, как поцелуями снимает слезинки с бархатистых щек, как прижимает к груди, бережно обнимает, покаянно просит забыть былые обиды. Аня прочит ему рай… Едва ли. Слишком много грехов тяготят душу. И об одном осталось молиться: чтобы там, в черной бездне вечных мук, у него не забрали это крошечное, словно капелька росы, воспоминание о сегодняшнем вечере, когда любимая девушка, переборов страх, протянула руку к его лицу, захотела, попыталась унять его боль… - Ну разве только вашими молитвами, - весело подмигнул Владимир, тут же напомнив красавице себя прежнего, живого. Часы пробили полночь. Быстро летит отпущенный срок. Уже половина позади. Вспомнилось вдруг первое время, когда, удивленный, немного напуганный всем произошедшим, он ночи напролет сидел у изголовья её постели, храня её сон, тихо, неслышно шепча о своей любви, прикасаясь прозрачными невесомыми пальцами к растрепавшимся во сне шелковистым локонам. Потом он стал ее сном, потом превратился в кошмар. Еще две недели – и он уйдет навсегда. - Вам следует поспать, Анна, - барон отошел в сторону, поворачиваясь к двери. Но девушка неожиданно запротестовала: - Как же вы? Владимир, мне вовсе не хочется, чтобы вы в одиночестве проводили время, отпущенное на прощание. И еще… возможно… я не уверена, но всё же… вы могли бы поговорить и с дядюшкой тоже… - она еле смогла выговорить сбивчивое предложение. - Увы, - вздохнул он в ответ. – Меня можете видеть и слышать только вы. Идите же, Анна. Идите к себе. Отец по-прежнему слаб, ему понадобится ваша помощь. Ведь теперь у него, кроме вас, никого нет… Сны без сновидений черны и страшны, как бездна – в них падаешь, летишь на бешеной скорости, и ветер свистит в ушах. Темным водоворотом струится вокруг воздух, увлекая с собой, в эту жуткую мучительную пустоту. Анна вскрикнула и открыла глаза. Уже утро. Зимнее солнце даже тонкой багряной полосой еще не обозначилось на востоке, но утро наступило: неслышно отошла подальше ночная мгла, снег звучно заскрипел под ногами первых редких прохожих. Предрассветной прозрачностью наполнился мир – так комната полнится чарующим и сладким ароматом свежих роз, когда их только-только внесли и поставили на стол в высокой фарфоровой вазе. Девушка судорожно вдохнула свежий воздух и поднялась, уловила в зеркальном отражении свой тревожный взгляд. Владимир… Где он сейчас? Почему не рядом с ней? Ведь слишком рано, ведь еще не пришел срок, есть несколько дней, когда можно будет видеть его, - пусть это совсем немного, но хоть малая горстка обманного счастья, подаренная перед прощаньем. Призрачного и невероятного, и горького, как полынь, счастья слышать его тихий голос, смотреть в насмешливые глаза, поддернутые мутно-сизой пеленой смерти, и вспоминать, как лучистый свет мерцал и переливался в них еще совсем недавно… Холодная вода помогла смыть боль отчаянья. Не дожидаясь горничной, Анна оделась и спустилась вниз. Привычная и знакомая, сейчас просторная гостиная в особняке Корфов казалась особенной, сказочной. Окна комнаты выходили на восток, и только лишь взошедшее январское солнце алыми лучами отсвечивало золотистые шторы, заливая всё вокруг янтарно-оранжевым мягким светом. Смеющиеся блики скользили по полированной поверхности мебели, плясали, подобно огонькам свечей, на зеркалах, на гранях хрусталя и глянцевой поверхности рояля. Помимо воли красавица улыбнулась этому мирному волшебству и провела маленькой ладошкой по крышке инструмента. А потом вдруг… Это было очень тонко – как если бы на струнах скрипки, едва видимых из сумрака зала, родилась божественная музыка – она просто поняла, ощутила кожей, сердцем, душой, что не одна здесь. И верно… Сразу же сзади раздалось приглушенное покашливание, и прежде застывшая тишина обозвалась голосом молодого барона: - Я напугал вас, Анна? - Вовсе нет, - она попыталась придать своему выражению побольше беззаботности, чтобы лишний раз не напоминать молодому человеку о случившемся, и, обернувшись, склонилась в быстром реверансе. – Доброе утро, Владимир Иванович. Он кивнул в ответ: - Доброе, – и тут же нахмурился, - почему вы не спите? Что-то… произошло? - С чего вы взяли? – девушка небрежно пожала плечами, и темная бровь Корфа изогнулась, выдавая насмешку, послушная воле своего хозяина. - Вы никогда не слыли ранней пташкой, мадемуазель. И если сегодня встали ни свет, ни заря, определенно вас что-то беспокоит. Мне бы хотелось узнать, что именно. – С каждым словом его тон становился всё жестче и резче, да и выражение его глаз менялось, сильнее и сильнее перерезала глубокая складка его чело. Анне же хотелось кусать губы от боли! Глупый… Глупый, неужели всё нужно объяснять?! И то, что одна мысль о твоей смерти лишает покоя и сна. И то, что будь ты рядом, когда глаза открылись, убегая от мучившего всю ночь кошмара, можно было бы успокоиться, улыбнуться тебе и снова смежить веки. И грезить о том далеком времени, когда ты был жив, когда был озорным мальчишкой и не тяготился обществом навязанной отцом крепостной названой сестры! - Мне приснился дурной сон. Она отвернулась, всем своим видом давая понять, что не желает вспоминать об этом, и снова почти неосознанно погладила поверхность рояля. - Сыграйте мне, Анна, - Владимир вдруг оказался так близко… Наверняка теплое дыхание могло бы пощекотать девичью шейку, если бы только молодой барин мог дышать по-настоящему. - Хорошо, - девушка послушно присела и подняла крышку, прикасаясь кончиками пальцев к еще спящим клавишам, уголки розовых губ слегка дрожали, выдавая улыбку. – Странно… Вам прежде не нравилось слушать мою игру. - После смерти на многие вещи начинаешь смотреть по-иному, - философски изрек барон и устроился на диване, поправив полу форменного кителя. Анна заиграла. Сначала робко, словно пугаясь слишком высоких, радостных, и слишком низких гортанных нот. Но уверенные умелые руки скоро зажили своей особой жизнью. Они то легкими бабочками порхали над белыми клавишами, то тяжестью судьбы вдавливали черные – и музыка струилась, выливалась за край, звенела и разбивалась, и поднималась, и снова падала, и пела… Сама музыка пела о том, что мнилось невозможным для забредших в тумане лжи душ. Но вот растворился последний аккорд, Анна замерла, вслушиваясь в воцарившуюся тишину. Когда терпения не осталось, она повернулась, ищу взглядом своего единственного слушателя, и облегченно выдохнула. Владимир сидел там же, не отрываясь, смотрел на нее, и призрачные глаза казались сейчас влажно-серыми, будто налитые дождем облака. Он никогда не плакал при жизни, и после нее не мог плакать. Отчего же воспитанница барона Корфа была уверена в этот миг, что на темных ресницах его сына блеснули предательские слезы? - Вы божественно играете, Анна… - склоняя голову, он сейчас не шутил и не насмехался, в скупом жесте, в словах звучала дивная правдивость. – Я видел рай, и даже там не слышал ничего подобного! Помнится, год назад вы великолепно исполняли какой-то романс на балу у Долгоруких, но сегодня… Я могу сравнить вашу игру только с раем. Владимир умолк, отводя взгляд, коря себя за несдержанность, когда хрупкая девушка, сбросив оцепенение, недоверчиво покачала головой. - Нет… - с губ срывался шепот, подобный шелесту листвы. – Вам же никогда не нравилось! Вы либо не слушали вовсе, либо оставались лишь с единственной целью – кольнуть побольнее, унизить, еще и еще напомнить, что я просто крепостная неумеха, возомнившая себя бог весть кем! А я… я в вашем присутствии едва могла, переборов страх, сесть за инструмент. Я так боялась, так боялась вас… Красавица всхлипнула, не отводя глаз от мертвенно-бледного мужского лица, и вздрогнула, когда Владимир глухо выдохнул: - А я… вас… Не отрываясь, не отворачиваясь, не уходя – он смотрел на нее. Как никогда прежде, как на долгожданное солнце, как на далекую звезду – он смотрел на нее. Не нарушая торжество мига словами, не обрывая колкими фразами – он смотрел на нее. Подобно яркой вспышке, осенила догадка, она же тупой болью прошила спину, стремясь к сердцу, обожгла и морозом пробежала по коже. - Вы… любите меня? – но молодой человек молчал. – Это… правда?! В ушах зазвенело, Анна резко отшагнула назад, прячась от его взгляда и от тягостного молчания. Шум за окном подсказал, что новый день уже давно вступил в свои права, но не поднятые шторы еще удерживали в гостиной полумрак. - Аня, - тихий голос барона прозвучал непривычно ласково, будто не его губы произносили привычное имя, но душа. Господи, да так ведь оно и было! Девушка закрыла лицо ладонями, давая, наконец, волю слезам. И сразу же, как по приказу, прозвучавшему свыше, Владимир оказался рядом. - Аня, не плачьте, - мягко попросил он. – Ну же, не надо, не плачь, не плачь, Анечка! Она всхлипнула, неловко утираясь рукавом, вскинула голову, ловя его взгляд, и Владимир потянулся к ней. Жизнь и смерть закружились в вихре танца, теряя четкий контур, обозначенную грань, сливаясь во что-то единое. Его руки, губы словно обрели на миг прежнюю телесность и стремились теперь прикоснуться к девушке. Она затенила взгляд ресницами и замерла в ожидании поцелуя, словно мечты, которой, увы, не суждено сбыться… - А-анечка… - протяжно простонал барон у самого ее лица, красавица испуганно распахнула глаза, и новые слёзы вдруг застили взор. Просто призрак – разве мог он к ней прикоснуться?! Владимир стиснул зубы и кулаки, отступая на шаг, и глухо проговорил: - Не могу видеть твоих слёз. - Прости… - Анна отвернулась к окну. Ее худенькие плечики подрагивали из-за сдавленных рыданий, голова в обрамлении блекло-золотистых локонов совсем поникла, а вся она казалась такой маленькой и трогательной, что Владимир решился. Он не был уверен в правильности своих намерений, но хоть на миг, на этот короткий незабываемый миг желал унять боль любимой. Неслышно подошел к ней, встал за спиной, почувствовал, как притихла плачущая девушка. - Да, ты не ошиблась, Аня, я люблю тебя, всегда любил, моя хорошая, - как же хотелось вдохнуть сейчас запах ее волос. Но вместе с жизнью поручик потерял и эту привычную для людей возможность. Он улыбнулся с легкой грустью. – Знаешь, ведь мало что изменилось теперь. Я так же не могу к тебе прикоснуться, правда, несколько по иной причине, нежели раньше… И всё так же хочу это сделать – до одури, до сумасшествия хочу, Аня! Широкая ладонь скользнула вдоль рукава, так близко, что, чудилось, вот-вот коснется шелковой ткани, - от плечика к изящному сгибу локтя, затем к тонкой кисти – и снова назад, вверх, туда, где отворот кружевного воротничка обнажал нежную кожу. Красавица забыла, как дышать, как говорить – осталось лишь это неисполненное обещание прикосновения Владимира, но и оно было враз безжалостно растоптано чужими шагами. В гостиную вошла заспанная горничная, с удивлением воззрилась на барышню, и той не оставалось ничего, как велеть передать барону, что ей дурно спалось, и поспешно удалиться в свою комнату. Уже там она присела на краешек смятой ночью кровати. Слёзы необъяснимым образом высохли, оставив только соленую горечь на щеках да пустошь в душе. - Лучше бы я смолчал… Владимир уже сидел рядом, нервно сцепив в замок пальцы. Анна подняла на него сухие блестящие глаза. - Лучше? – она отрешенно замотала головой. – Нет, не говори так, и не думай, я имела право знать это, слышишь? Я должна была узнать об этом раньше, раньше… Слова оборвались – так рвется от напряжения слишком сильно натянутая тугая тетива. Девушка протянула руку, как перед этим Владимир, осторожно, не прикасаясь, очертила ладонью висок, линию скул и подбородок. - Ах Володенька… За что же нам… всё это? Почему… почему так жестоко… Володя? Из сбивчивого шепота, из несвязных фраз молодой барон понял лишь одно: сладко терзавшее его чувство к крепостной воспитаннице отца взаимно. - Анечка, жизнь моя! – выдохнул он радостно – и вдруг осознал всю абсурдность, всю безысходность своего пылкого возгласа. Да и красавица, сидящая рядом, осознала ее в полной мере. На ресничках снова блеснули крошечные капельки, и с тихим стоном Анна упала в мужские объятья. - Владимир! Мужчина протянул руки, но не смог её удержать. Пролетев сквозь него, девушка упала ничком на постель и зашлась в рыданиях. Она уже не видела, не замечала, как мучительно сошлись на переносице темные брови, как, опустившись у её ног, Владимир стал на колени и склонился к её волосам. Она уже не слышала ни его нежных признаний, ни покаянных речей, ни мольбы о прощении. В ее мире сейчас не было ничего, кроме слёз… *** Анна зябко вздрогнула и обняла себя за плечи. Морозный воздух проходил через тело, но был не в силах унять воспаленное сознание. Крошечные слезинки замерзали, превращаясь в соленый лед, так и не успевая скатиться по бледным щекам. Молодой человек замер рядом. - Анна, отойди от окна, - в его низком голосе чувствовалась тревога. Так непривычно, так странно… Девушка медленно покачала головой. - Когда холодно, в сердце не так громко стонет боль... - Но ты же заболеешь! Владимир в сердцах захлопнул оконные створки, деревянная рама, с треском закрывшись, задребезжала мелким звоном стекла, и этот звук разнесся по мирно отдыхающему вечернему дому. Испуганно всполошились слуги в людской, горничная, прибиравшаяся в кабинете Ивана Ивановича, едва не обронила графин с его излюбленным бренди, даже сам барон, неторопливо спускавшийся по лестнице, свел брови и взволнованно огляделся. Только Анна осталась на месте, казалось, совершенно спокойная и невозмутимая. Что звон так и не разбившегося стекла, когда сердце уже превратилось в груду кровавых острых осколков от понимания того, что любимый мертв, и лишь в смерти своей духом бестелесным успел открыть чувства, да и дух этот скоро растворится, навеки покидая отчий дом. Уходя от неё… - Это несправедливо! – красавица удрученно отвернулась, отбрасывая от лица белокурые пряди. – Почему ты можешь прикасаться ко всему в доме, но только не ко мне? Почему, Володя? Он не знал ответа. Глубокий вдох, шумный выдох – мертвым не нужен воздух, и всё же по привычке Корф пытался успокоиться, выравнивая дыхание. В этот миг в дверном проеме показался старый барон. Тяжело опираясь на трость, Иван Иванович тепло посмотрел на воспитанницу. - Что-то стряслось, Аннушка? Ты совсем бледная, девочка, уже который день схожа с тенью. Может, послать за доктором? Выдавила из себя натянутую улыбку: - Ну что вы, дядюшка… - ресницы прикрыли грустный взгляд. – Просто зима, снег на дворе так медленно кружится, навевает горькие думы… И не спится по ночам – оттого, возможно, немного устала. - Ой, темнишь, Аннушка, - серые глаза опекуна лукаво прищурились. – Уж не влюбилась ли? Скажи: аль украл кто твое неискушенное сердечко? Помимо воли девичьи щечки залил нежный румянец. Представилось вдруг, что Владимир – живой, невредимый – сейчас шагнет навстречу отцу, поприветствует обрадованного родителя быстрым кивком головы и скажет: «Имею честь просить руки Анны, вашей воспитанницы, - скажет своим неповторимым бархатным голосом, обернется и возьмет её дрожащую ладошку в свою, и добавит чуть тише, - отец, Анна уже ответила согласием на моё предложение. И отныне в вашей власти разрешить наше обоюдное счастье». Да вот не бывать этому – никогда! Черной пропастью разверзлась впереди будущность, и в глубине её мраком клубится это жестокое – никогда! - Чего молчишь? – ласково усмехнулся Иван Иванович, наблюдая за красавицей. – Значит, прав я, девочка? Ну что же, во имя всего святого, она могла ответить?! Подтвердить предположение дядюшки? В таком случае не избежать любопытных вопросов об избраннике, а он, хоть и стоит рядом, всё равно навечно потерян. Тогда… солгать? Нет уж, довольно лжи! Она упорно и давно запрещала себе даже думать о молодом барине, убеждала себя, что боится его, что холодно-серый взгляд стальных очей ей безразличен. И что же? Ценой его жизни поняла непреложную истину своего сердца: она любит его, гордого и упрямого, всегда любила, только самой себе страшилась доселе в этом признаться. От досадной необходимости отвечать на поставленный вопрос Анну избавил неожиданный гость. Как был – в заснеженном тулупе с поднятым воротом, в высокой шапке из овчины – нарочный привез барину письмо. - Странное дело, - пожал плечами Иван Иванович, озадаченно разглядывая конверт без подписи. Молодые люди испуганно переглянулись. - Это оно… Анна скорее угадала, нежели услышала, что прошептали бледные губы Владимира. Она робко придвинулась к нему поближе. - Думаешь… - Да! – теперь его голос звучал с такой уверенностью, как будто бы он сам находился сейчас рядом с отцом, пробегая глазами по выведенным строкам. – Моё тело нашли, и о гибели извещают семью. Аня, поддержи его, он ведь… еще не оправился после болезни. Он… Впервые девушка слышала, чтобы с такой неприкрытой искренней заботой Владимир Корф говорил об отце, с таким волнением пекся о его здоровье. Словно разгадав мысли возлюбленной, поручик улыбнулся: - Наверное, стоило умереть, чтобы понять, как отец мне дорог. – И тут же лоб прорезала недовольная складочка. – Ну же, Аня, иди к нему! Вопреки ожиданиям детей, старый барон, однако, не выглядел огорченным или подавленным. Скорее уж удивление с толикой беспокойства скользнуло во взгляде. - Собирайся, Анечка, - он оперся на резную спинку стула, небрежно махнув письмом. – Утром мы возвращаемся в поместье. Дела требуют моего личного присутствия. - В поместье? – девушка не смогла скрыть испуг. – Но… зачем? Старик снисходительно улыбнулся. - Нечего забивать хозяйственными делами эту хорошенькую головку. Всё равно будущей приме Императорских театров не пригодятся сии знания. Анне пришлось очень сильно постараться, чтобы не горчили привкусом подоспевших слез произнесенные слова. - Если неважно, не могла бы я… остаться в Петербурге? – синие глаза глядели с мольбой, и только слепцу не стало бы рассмотреть плескавшегося в них отчаянья. Розовые губки дрожали. – Пожалуйста… дядюшка… - Полноте, Аня, - прежде ласковый, голос опекуна звучал теперь строже, более властно. – Это не последний твой визит в столицу, еще не раз увидишь и дворцы, и парки, и набережную в гранитном плену. А следующей осенью начнем выезжать в свет. Тогда, глядишь, и Володя уже вернется домой… Старик вздохнул и вышел, не заметив, как по лицу юной красавицы потекли беспомощные слёзы. - Придется ехать, - бесстрастно проговорил Владимир и отвернулся к окну, скрестив руки на груди. Анна метнула к нему, всматриваясь в глаза, почти прозрачные за серо-голубой дымкой. - Я не могу! – она вдруг ощутила, как болезненно не хватает воздуха в груди. – Ты скоро уйдешь, я не брошу тебя в последние дни! Я не хочу, любимый мой… Она смущено потупилась, а когда подняла заплаканные глаза, мутный прежде взгляд Владимира был ясен, как когда-то, и словно горел из-под темных густых ресниц. Он уже успел прежде догадаться об ответном чувстве, но только что Анна впервые призналась ему вслух. Сказала о своей любви – сама! Это ли не чудо, ждать которого уже отчаялось его мертвое сердце?! - Я тоже не хочу расставаться, - прозрачные пальцы будто коснулись золотистых волос, почти провели по влажной от слез щечке, по соблазнительным губам, должно быть, сладким и пьянящим на вкус. – Но ради этих твоих слов… Поверь, любовь моя: смерть не такая уж и высокая цена за возможность услышать их… Вся дорога домой казалась нестерпимо долгой и мучительной пыткой. Впервые не радовал мерный перестук колес, прежде навевающий приятную дрему, впервые заснеженные поля, торжественным белым ковром раскинутые по обе стороны тракта, пугали, казались холодным и безучастным могильным саваном. Сжавшись в комочек у окна, Анна не слышала негромкие рассуждения барона о делах поместья, даже не пыталась изобразить на лице подобие вежливой улыбки. Странное безразличие овладело девушкой, и всё сильнее, всё дальше затягивало в свои сети. Память немилосердно нашептывала на ухо, что там, позади, в пустом доме, один на один со своей смертью остался ОН. Единственный – ни кого другого не желало более знать упрямое сердечко. Прежде не понятый, не услышанный, далекий и чужой, будто незнакомец, – сейчас он самый родной, близкий, нужный человек! И он навсегда остался там – где-то позади, куда не войти во второй раз, не вернуться. Владимир… Володя… Барон Владимир Иванович Корф… Воспоминания жгли душу, истязали, выматывали, но Анна упрямо возвращалась к тем недолгим мгновениям, проведенным с ним, и к его заблудшей душе, потерянной между раем и адом, тянулась, рыдая, душа его возлюбленной. - Приехали, барин! – пробасил вдруг Прохор, останавливая лошадей. Послышался шум и возня, дворовые подходили встретить хозяина. Анна вздрогнула от резкого звука постороннего голоса и быстро выскользнула из кареты, опершись на руку опекуна. Иван Иванович бросил быстрый взгляд на девушку и обеспокоено покачал головой: - Ну вот, совсем бледненькая, - его лицо озарила теплая отеческая улыбка. – Устала, Аннушка? Нынче же ступай к себе, отдохни хорошенько. Она послушно кивнула, и вдруг словно что-то толкнулось в груди, заставляя бешено застучать сердце. - Дядюшка, - нежные щечки покрыл румянец, синий взгляд чист и робок, и лишь лихорадочный блеск, затененный ресницами, скрытый в этой глубокой синеве глаз, выдает внутреннюю тревогу, непонятное волненье. – Можно ли мне немного прогуляться? Морозный воздух такой свежий, звонкий! И до вечера еще далеко, солнце только-только склонилось к западу… Безукоризненно вежливый тон, легкий поклон, вопросительный взгляд из-под ресниц – и старый барон уже готов всё позволить воспитаннице, даже эту непонятную прихоть, позднюю прогулку после утомительного пути. - Спасибо, дядюшка, - Анна искренне улыбнулась в ответ, и лишь когда Иван Иванович скрылся в дверях барского дома, тихо, почти неслышно прошептала, - и… простите меня, пожалуйста… Ноги сами понесли к обрыву – даже зимой, в самый лютый мороз речные омуты бурлили и клокотали под крутым уступом, и снег, падая вниз, темнел и медленно оседал в колюче-ледяной воде полыньи. Анна зажмурилась, без страха ступая вперед, едва ли отдавая себе отчет в том, что намеревалась сделать. Она уже ощущала через тонкую кожу дорожных сапожек неровную замерзшую землю на самом краю, юбки цеплялись за пожухлые стебли трав и ветки, в ушах шипела и глухо ворчала неспокойная даже под коркой льда река. - Анна! – властный испуганный голос остановил занесенный над пропастью шаг заставил открыть глаза. Девушка поднесла к губам озябшие пальчики, недоверчиво всматриваясь в почти прозрачную сейчас, на фоне вечереющего неба и белоснежной тишины фигуру. - Владимир… - непослушный голос с трудом выговорил родное имя. – Ты здесь… - Ну конечно здесь, маленькая моя, - будто ветер пролетает над лесом, неслышно, невесомо, он оказался рядом – такой же, в мундире и окровавленной рубашке, еле видной при свете заходящего солнца. Но даже так, даже сейчас боль и укор читались во взгляде. – Что же ты задумала, Анечка?! Медленно, осторожно, красавица отступила от обрыва и развернулась к барону, виновато потупила очи долу. - Я не могу без тебя, - всхлип вырвался помимо воли. Владимир приблизился к ней, тыльной стороной ладони провел у щеки, склонил голову, как если бы хотел прижаться лбом к ее холодному лбу. - Сможешь, обязательно сможешь, глупенькая, - так нежно, так ласково звучал его голос, укутывал мягким весенним теплом прямо посреди зимы. – Глупенькая моя, глупенькая… Губы девушки задрожали, пытаясь удержать слезы: - Но я думала… ты остался там! Я не… Владимир покачал головой. - Как я мог остаться вдали от тебя, Аня, если ты… - Что я? – тут же встрепенулась она, но молодой поручик уже успел отвернуться, оставив возглас без ответа. Впрочем, Анне не нужно было смотреть на красивое мужское лицо, она будто чувствовало, как хмурится упрямое чело, как темная челка падает на брови, и недовольная складочка залегла меж сведенных бровей. Наконец, нарушив молчание, Владимир выдохнул с горечью: - Пойдем в дом! – и, быстро повернувшись к девушке, сверкнул смеющимися глазами, как делал когда-то, так давно, словно в другой, невозможной жизни. Они вдвоем медленно шли по заснеженной тропинке. Ажурные снежинки порхали в воздухе, кружили в порывах ветра и падали на землю, пролетая сквозь молодого человека, - даже им не был преградой бестелесный призрак. Девушка обиженно надула губки, когда узнала, что молодой барон был рядом даже в сумраке кареты. - Был – и не соизволил показаться, чтобы мне было не так горько! Был – и ни словом не обмолвился, хотя знал, что Иван Иванович не увидит и не услышит тебя! - Не сердись, Аня, - бархатно прошептал Владимир, - вначале мне казалось, так будет лучше, а потом… потом я и вовсе решил сразу переместиться сюда, и встретить вас с отцом у ворот. Я ведь и подумать не мог, что моя девочка удумает такую глупость. Этот его голос… Анна всё бы ему простила. И на сей раз только грустно улыбнулась в ответ и тихо пообещала впредь не поступать так опрометчиво. Гостеприимно открылись створки дверей, приветствуя девушку и молодого хозяина. А на дворе уже готовилась разгуляться шальная февральская вьюга…А вместе с нею, как снег летит в вихре метели, полетели дни, складываясь в череду прощаний, омывая мир слезами о потерянном счастье. *** Анне не спалось. Как почти каждую ночь с тех самых пор, когда впервые увидела она в своей комнате в городском особняке Корфов погибшего поручика. У слабого огонька свечи она попробовала, было, читать, но буквы расплывались перед глазами, то ли от темноты, то ли от сдавленных рыданий. Даже пламя в камине не горело так ярко и радостно, как прежде, – ведь еще только день, и Владимир покинет ее навсегда. Один короткий зимний день, который нужно с честью выстоять, пережить, перетерпеть, не проклиная небеса за эту жестокую несправедливость, не проклиная саму жизнь. Она же обещала… Обещала ЕМУ, что не пойдет следом, попытается привыкнуть к мысли о том, что его нет, и забыть эту любовь. Сможет ли?.. Даже теперь ясно: никогда. Но чтобы Владимир ушел спокойным, чтобы обрел, наконец, давно заслуженный рай, крепостная воспитанница его отца могла и не такое пообещать. А данное слово следует держать – так учили с детства. Протяжно выдохнув еле слышный стон, Анна закрыла книгу и подошла к закрытой двери. - Володя… - позвала почти шепотом, опасаясь чужих ушей. Только в этот раз молодой человек не явился на зов любимой. Зябко передернув плечами, она набросила легкую шаль и потянулась к ручке. Окутанный во тьму и тишину, дом спал под привычные в эту пору завывания зимнего лютого ветра. Решив, что Владимир наверняка в кабинете отца, красавица быстро спустилась вниз, в надежде, незаметно скользнув через гостиную, повидаться с ним, поговорить напоследок или же просто помолчать, без лишних слов понимая, о чем болит его израненная душа. Она уже почти открыла массивную дубовую дверь, когда неприятно резанул слух насмешливый голос. - Что, не спится? Марья Алексеевна Долгорукая стояла, вздернув подбородок, пряча что-то в широком рукаве шубы. Её серая шляпка немного съехала набок, так, словно женщина очень спешила, и, видимо, совершенно не занимала теперь княгиню, которая, недобро прищурившись, полностью сосредоточилась на Анне. Долгорукие были друзьями и ближайшими соседями Корфов, и князь Петр Михайлович то и дело захаживал в гости к старому барону сыграть в шахматы или же просто побеседовать за бокалом коньяка, вспоминая молодые годы. Дабы не мешать разговорам старинных приятелей, юная воспитанница Ивана Ивановича, вежливо кивнув на приветствие, сразу же покидала гостиную или кабинет. Тем более странно, что в столь поздний час понадобилось в усадьбе Корфов княгине Долгорукой? Будто разгадав мысли девушки, Марья Алексеевна расхохоталась: - Не поймешь никак? – но вдруг холодная ярость блеснула в женском взгляде. – Или прикидываешься? А ну, в глаза мне гляди, живо! - О чем вы? – Анна испуганно прижалась к стене, боясь посмотреть на рассерженную соседку, но та лишь подошла ближе. Грубые пальцы вцепились в точеный девичий подбородок, заставляя поднять голову. - Врешь ты всё, - Марья Алексеевна скривилась. – Ты знала! Все знали – и потешались надо мною! - Но… - голосок Анны дрожал, теряясь в густом и спертом воздухе. – Я действительно не понимаю… - Молчи! – резкий окрик эхом разнесся по комнате. Долгорукая отступила назад, качая головой, что-то беззвучно бормоча себе под нос. Всегда горящие надменной строгостью, нынче ее глаза отражали блеск безумия. Анна замерла, когда разглядела в руке нежданной поздней гостьи пистолет. Черное дуло зловеще поднялось, прицеливаясь девушке в сердце. - Всех ненавижу… - прошипела княгиня, - всех уничтожу! А начну с тебя – пусть старый греховодник, не ведающий ничего святого, полюбуется сначала, как умирает его ненаглядная воспитанница, а потом и сам… Она замолчала, беспомощно хватая ртом воздух, но тонкий палец уже лег на курок. - Не делайте этого, Марья Алексеевна, - Анна не испугалась за себя, просто отчетливо понимала, что следующей жертвой суждено стать барону, а он не заслужил подобной участи. – Я уверена: вы ошибаетесь, и дядюшка… Иван Иванович не виноват ни в чем... - Да ты хоть представляешь, ЧТО он делал столько лет, девчонка!? – Долгорукая поморщилась, на миг опуская пистолет, и Анна бросилась к лестнице на второй этаж. Она сама не ожидала от себя такого поступка, но страх за жизнь опекуна заслонил все доводы разума. Девушка уже успела преодолеть несколько ступеней, когда догнал ее звук выстрела, ударил в спину, руку пониже плеча прожгло нечеловеческой огненной болью, и комната закружилась сверху донизу, падая и переворачиваясь. Она тихо ахнула и осела на пол, и тут где-то далеко, за гранью боли и страха, услышала крик, наполненный отчаяньем: «Анна!!!» Владимир выскользнул из тени, подбежал к ней, падая на колени. - Аня, девочка моя, Анечка! Господи… Аня! Он знал, что не может даже прикоснуться, не то что поднять любимую и позвать на помощь. А она лежала, истекая кровью, и слуги будто повымерли, и никого вокруг. Поручик рванул ворот мундира, расстегнул пуговицы, душившие сейчас пуще удавки, и склонился над бледной девушкой, едва смогли прошептать губы: - Анечка, милая, открой глаза… - Володя… - слабо проговорила она в ответ, пытаясь потянуться к нему, - ты здесь… Ты возьмешь меня с собой, мы уйдем вместе… - Глупая! Никто еще не умирал от простреленной руки, – Корф нахмурился и, как раньше, провел ладонью, почти трогая залитую кровью шелковую ткань. Анна подалась навстречу – и вдруг почувствовала его легкое прикосновение! Владимир не поверил сначала своим ощущениям, своим глазам, которые вместо прозрачного фантома видели теперь живую руку, испачканную ярко-алой кровью. И только изумленные глаза девушки подтвердили, что всё на самом деле, всё правда. - Что за черт?!.. Молодые люди обернулись на испуганный возглас и заметили Марью Алексеевну. Белее мела, белее заснеженных полей, женщина дальше и дальше отступала от них. Давно уже отброшенный, бесполезный, пистолет лежал на полу. - Господи милосердный и святые угодники… - княгиня осенила себя крестным знамением. – Да что же это? Как?! Прежнее яростное безумие во взгляде её сменилось священным ужасом, и это было последним, что увидели Владимир и Анна, прежде чем Долгорукая сбежала, выкрикивая хрипло и протяжно слова молитвы и покаяния. - Володя… - Анна взволнованно посмотрела на возлюбленного, с трудом подняла раненную руку и провела по бледной щеке. Боль смешалась с восторгом, когда девушка ощутила под пальцами его теплую гладкую кожу. Как же так? Разве это возможно? Разве так бывает?! Мысли испуганными птичками проносились в голове, но всё казалось таким неважным, второстепенным. Всё, кроме живой его кожи, измазанной в её кровь. Владимиру некогда было рассуждать, главное сейчас – отнести Анну в комнату, найти хоть кого-то, послать за доктором. Он упрямо тряхнул головой и попытался поднять девушку. Недоверчиво выдохнул, когда вместе с ее теплой кровью его руки обрели прежнюю силу. - Держись за меня, маленькая, - ласково прошептал он в розовое ушко, и красавица, судорожно вцепилась в рубашку барона. От резкого движения плечо снова прожгло вспышкой боли, зубы стиснулись до звона в ушах, и пальцы с силой потянули тонкую ткань, обрывая пуговицы. Анна застонала. - Тише, тише… Анечка, потерпи… Владимир крепко прижал девушку к себе, ощущая на обнаженной груди липкую влагу. И вдруг… Сначала несмело и почти неслышно, но затем всё четче, громче, уверенней – он услышал мерные удары своего сердца! Кровь быстро побежала по венам, отвыкшим от работы за последнее время, дыхание, теперь настоящее, вырвалось с глухим гортанным хрипом. Девушка в его руках встрепенулась и припала к сердцу молодого офицера, беспрестанно повторяя: - Оно стучит, стучит, Володенька… Любимый мой… оно бьется! - Аня… - глубокий бархатный голос впервые послышался в стенах родной усадьбы и тут же, набрав силы, властным криком разнесся по всему дому. – Кто-нибудь, сюда, живо! Доктора!!! Наконец-то показалась заспанная челядь. Испугавшись вида окровавленной Анны и разъяренного барина, невесть откуда взявшегося нынче здесь, Полина тут же юркнула назад в темноту коридора, зато Никита, испуганный не меньше, сразу метнулся к двери ехать за доктором Штерном. Владимир бережно уложил свою красавицу на диване, наплевав на приличия, сбросил и без того расстегнутый китель и склонился над раной. Благо, в бытность на Кавказе, как и на любой войне, он немало насмотрелся на подобное. Пуля прошла навылет, не задев ни кость, ни важные сосуды, и, хоть крови было предостаточно, она не била фонтаном из глубокой раны. - Всё в порядке, счастье моё… - Корф облегченно улыбнулся. – Совсем немного подожди, приедет Илья Петрович, и всё буде в порядке. Он наспех обтер руку и нежно провел пальцами по бархатистой влажной девичьей щечке. Анна прикрыла глаза, теряясь в этой ласке, впервые в жизни переживая ее не в томительном сне, не в воображении, а наяву. Всё произошедшее показалось невозможным, нереальным, будто кошмар, что теперь растаял в легком дыхании предстоящего рассвета. Немного приподнявшись на локте, она прижалась лбом к мужскому подбородку и выдохнула: - Я никогда, никогда тебя больше не отпущу, слышишь? Барон Иван Иванович Корф спустился на шум, едва не споткнулся на полушаге и тут же схватился за сердце, когда увидел в гостиной запятнанные кровью ступени, испачканный диван и брошенный посреди комнаты пистолет, а в особенности – неожиданно вернувшегося с Кавказа сына, прильнувшего жадным поцелуем к губам юной отцовской воспитанницы. Конец Вместо эпилога (а попросту – Ро выклянчила) Будто морская волна, обласкав песчаный берег, схлынула назад – так мягкие покровы сна отпустили отдохнувшую девушку. Анна осторожно повернулась, чтобы не потревожить рану, и открыла глаза. Она была в собственной спальне, свечи горели так ярко, будто не хмурый вьюжный рассвет был за окном, а жаркий летний полдень. - Проснулась, моя маленькая? – прошептал мужской голос у самого ушка. Красавица, кивнув, довольно зажмурилась и натянула одеяло повыше, пряча в его приятном тепле счастливую улыбку. Рука, казалось, уже совсем не тревожила, лишь отдаленной приглушенной болью напоминала о случившемся всего несколько часов назад. Анна чувствовала на своей щеке горячее дыхание, сильная ладонь, отвернув одеяло и убрав золотистые волосы, медленно поглаживала девичье плечико через ткань, но даже если бы Владимир не был сейчас так близко, она знала бы о его присутствии. Этот месяц горького отчаянья, бесконечные тридцать дней и ночей, проведенные вместе, сделали их единым целым гораздо раньше, чем чудесной силою сжалившихся вдруг небес молодой барон снова вернул свою жизнь. Анна попыталась приподняться и сдавленно охнула, не ожидая этой резко накатившей слабости. Тут же заботливые объятья любимого словно обернули ее мягкими крыльями ангела-хранителя. - Тебе еще рано вставать, - строго прозвучали слова, почти приказом, если бы не эта глубокая, затаенная в каждом звуке, в каждом движении губ нежность, на которую, как когда-то казалось Анне, молодой барин и вовсе не был способен. О, как же она ошибалась! Девушка, наконец, решилась открыть глаза и встретилась с ласковым и встревоженным серым взглядом. За то время, что она спала, Владимир уже успел переодеться, сменив испачканную кровью разорванную рубашку и набросив поверх чистой свой любимый халат. Несмело протянув здоровую руку, красавица снова почувствовала, как бьется в груди мужское сердце – всё чаще, всё громче, то ли от духоты в жарко натопленной комнате, то ли от чего-то еще. Но какая разница?! Вдруг лицо его расплылось, теряя привычные четкие очертания, и взволнованный, немного охрипший голос прошептал: - Ну что же ты снова плачешь, счастье мое? Плачет? Действительно…Она и не заметила, как полились по щекам слёзы радости, не успела смахнуть их с ресниц. Владимир чуть-чуть подался вперед, влажные губы собрали с бархатистой кожи слезинки, мелкими поцелуям прошлись по скулам и подбородку, спустились ниже, приникая к шейке – медлительно, долго, сладко – заставляя сердечко заколотиться внутри, заставляя восхищенно выдохнуть имя любимого, позабыть о болезненно ноющей ране и вцепиться тонкими пальчиками в его широкие, сильные плечи. Барон с трудом приказал себе оторваться от девушки и бережно уложил красавицу на мягкую постель. Сжал хрупкую ладошку, напоследок прижимаясь к ней губами, смиряя охватившую тело страсть. Анна тихонько засмеялась в ответ на горящий взгляд мужчины. - И как это дядюшка позволил тебе остаться со мной в спальне? - А он и не хотел. – Владимир, покосившись на закрытую дверь, укутал любимую одеялом и, довольно улыбнувшись, примостился рядом с ней на широкой кровати. Скользнул рукой по подушке, приподнимая белокурую головку, притягивая к своей груди. – Но я же не мог оставить тебя после всего, Анечка. Вдруг Марье Алексеевне взбредет в голову вернуться? Я должен быть со своей малышкой, чтобы защитить от всего на свете, правда? При упоминании обезумевшей княгини девушка вздрогнула, сильнее прижимаясь к Владимиру. - Ты думаешь… она может вернуться? - Надеюсь, что нет, - повел плечом Корф, но меж темных бровей не разгладилась тревожная складочка. Анна вздохнула. - Что могло статься с ней? Я не понимаю… Отчего Марья Алексеевна, всегда такая рассудительная и спокойная, будто с ума сошла? Она в чем-то обвиняла дядюшку, и меня, и грозилась… Девушка испуганно осеклась, поднимая взгляд на молодого человека. Он же отвернулся. Молчание повисло в воздухе, подобно не выплакавшим дождь грозовым тучам. *** Сегодняшняя ночь, так неожиданно и волшебно вернувшая Владимира к жизни, во многом стала для него откровением. Пока привезенный Никитой не выспавшийся и взволнованный Илья Петрович осматривал раненую воспитанницу старого барона, сам Иван Иванович напустился на сына. Почему вернулся столь неожиданно, отчего не предупредил о возвращении, как допустил, чтобы княгиня сделала роковой выстрел, чуть не убив Аннушку, и главное – как посмел столь бесцеремонно целовать испуганную окровавленную девочку, сжимая своими грубыми солдатскими руками?! Владимир молча выслушал родителя. Лишь безмерная радость от того, что сама смерть отпустила его назад, заставила поручика удержаться от упреков и привычных взаимных обвинений. Что поделаешь? Он любил отца. Совсем недавно, бродя призраком по родному дому, молодой барон понял, насколько сильна была его любовь. А теперь вот ожил – и снова почувствовал, как сердце сжимает железной хваткой кипящая обида и злость. - Отец, я вас прошу! – прервал он очередные увещевания. – Мы с Анной любим друг друга, именно для объяснения с нею я…и приехал так поспешно, взяв короткий отпуск после ранения. Старик умолк, озадаченно разглядывая сына, – так словно перед ним стоял незнакомец, затем недоверчиво покачал головой. - Ты… И… Анечка? Но как? Ведь… - Мне нет дела ни до чего, - отрезал сын. – Даже до того, дадите ли вы благословение на наш брак. Единственное, что меня беспокоит, - это сегодняшние события. Хотите или нет, вы обязаны объясниться, отец. Иначе я всё равно вынужден буду узнать правду, ибо не могу позволить, чтобы моей невесте угрожала смертельная опасность. Тогда-то, прочитав решительную настойчивость в прищуренных глазах сына, Иван Иванович поведал старую историю любви князя Петра Долгорукого и бывшей крепостной Корфов Марфы – историю, невольным хранителем которой он оказался. А следовательно – едва ли не причиной гибели любимой воспитанницы, поскольку Марья, узнав о связи, длящейся не первый десяток лет, попросту загорелась безумным желанием отомстить. Об этом и предупреждал Петр в своем письме. Но барон даже предположить не мог, что отчаянная женщина отважится придти посреди ночи в соседнее имение и собственными руками отплатить за грех предательства! Владимир устало прикрыл глаза. - Вот что: если она еще раз заявится к нам, позовем исправника. Если же… попытается навредить Анне… - он немного помедлил, загоняя вглубь дикую животную ярость, - я убью её! После этого, не слушая особо отцовских возражений, молодой человек отправился в комнату возлюбленной, поговорил с доктором Штерном и велел Григорию его проводить. А сам опустился на колени у постели своей красавицы, до сих пор до конца не веря в произошедшие сегодня чудеса. *** - Это старая история, любовь моя, - Владимир подмигнул девушке, уходя от ответа. – У нас же найдутся дела поважнее… Анна тихо ахнула, когда любимый ласково приподнял её, перекладывая на спинку, неторопливо, как можно осторожнее приспуская с плеч сорочку и припадая к губам –завораживающе-дерзко, ослепительно, жарко. Она не слишком хорошо помнила тот недавний поцелуй на диване в гостиной, когда едва вернувшийся из мертвых барон, наспех перетянув кровоточащую рану, склонился к ее лицу, и прикосновение обожгло пересохшие девичьи губки. Его первое настоящее прикосновение… Владимир был нежным и взволнованным, его дыхание манило сладостью сбывшихся мечтаний, но боль застила мир серым удушливым туманом. В тумане этом, словно в горьком осеннем дыму, терялись ощущения и звуки, лишь нечастые отголоски их долетали до слабеющего сознания. Цепляясь за обрывки слов и мыслей, Анна ответила тогда на поцелуй и почти сразу обмякла в мужских руках, лишаясь чувств. Нынче же Владимир был не туманно-дымной грезой, но чистым светом, лившимся из окон, заполняющим пространство, затопляющим её всю… - Девочка моя, Аня… - прошептал он, когда понял, что любимой нужен хоть маленький глоток воздуха. – Я вернусь домой осенью, и мы сразу же поженимся, слышишь? Только ты моя жизнь, я не могу без тебя, Анечка, не могу… Хрупкой красавице понадобилось не одно мгновение, чтобы немного успокоиться, переводя дух, и взволнованно спросить: - Откуда… вернешься, Володя? Ты едешь… - страшная догадка заставила испуганно вскрикнуть. – Ты едешь назад на Кавказ?! Владимир серьезно посмотрел в родные синие глаза девушки, составляющей его жизнь, его мир, его счастье. - Анна, - он бережно отвел от личика золотистую вьющуюся прядку. – Ты же не хочешь, чтобы муж слыл трусом и дезертиром? - Нет, конечно, - изящные пальчики скользнули по мужской щеке, по затылку, теряясь в темных волосах. – Но тебя ведь считают погибшим! - Пока только пропавшим без вести. Скажу, что томился в плену. За последний месяц пришлось столько всего пережить и увидеть… Едва ли кто-то усомнится в моей истории. Или… - поручик помедлил, словно взвешивая варианты, - рассказать всё, как было? Насмешливо изогнулась тонкая бровь, губы расплылись в улыбке, серые глаза задорно блеснули, и Анна рассмеялась в ответ, притягивая мужчину ближе. Когда её сладкий ротик почти коснулся его рта, девушка прошептала: - Не думаю, что стоит… Вряд ли поверят… Она и сама до конца не верила, боялась поверить во всё происходящее. Во всё, кроме любви Владимира и своей к нему любви, сияющей правдой, вечной истиной открывшейся в сердцах. конец