Bilboquet


- Володя!

Непривычно взволнованный голос заставил десятилетнего мальчишку оторваться от увлекательного занятия: подбрасывать вверх шарик и ловить его таким образом, чтобы деревянный кругляш надевался точно на острие палочки, к которой был привязан веревочкой.

Ребенок повернул голову и увидел на крыльце отца, который призывно махал рукой.

- Да, папа?

- Оставь bilboquet на время, иди сюда! Мне нужно тебя кое с кем познакомить.

- Сейчас.

Мальчик недовольно положил игрушку на скамейку и направился к дому, гадая, зачем он понадобился обычно строгому и равнодушному к делам сына батюшке. Отец, взяв его за плечи, чуть подтолкнул, заставляя быстрее идти вперед.

- Не хмурься. И потрудись сделать более приветливое выражение лица, у нас гостья.

Мальчик обреченно вздохнул: наверное, опять приехала какая-нибудь знакомая или дальняя родственница отца, и сейчас начнутся охи-вздохи: «Ах, как вырос Володенька! Как похож на свою мать! Какой красивый ребенок!» Так бывало каждый раз, когда в доме появлялся кто-нибудь чужой. Незнакомки считали своей обязанностью расспросить Владимира об учебе, ущипнуть за щеку или потрепать по волосам. И никому из них и в голову не приходило, что он уже взрослый! Почти мужчина – на следующий год его отправят в Петербург в кадетский корпус, где он сможет наконец-то отдохнуть от надоедливого сюсюканья всех этих кумушек. Приставали бы лучше с нежностями к сыну соседей Андрею. Тот любит оказаться в центре внимания, когда со всех сторон начинают расхваливать его «скромность», «почтительность» и «смирение». Ха! Знали бы они, каков ангелочек, когда за ним не наблюдают строгие глаза матери!

Между тем они с отцом вошли в гостиную, и он увидел сидящую на диване девочку. В первый момент ему показалось, что отец в подарок какой-нибудь из соседских дочерей купил в городе дорогую игрушку – так малышка была похожа была на куклу.

Нарядный сарафанчик, вышитая рубашонка, ноги босые, с розовыми пятками. Белые, с легким золотистым отливом волосенки тугими колечками сбегают на плечи. Лицо чистое, как с картинки, маленький розовый рот, нос пуговкой и – глаза. Нет, глазищи. Зрачки утопают в аквамариновой радужке, и ближе к краю цвет глаз темнеет, приобретая необыкновенную синеву.

Мальчик затруднился подобрать сравнение, а потом, присмотревшись, понял: у маленькой гостьи были глаза оттенка кашмирских сапфиров, совсем как в ожерелье его покойной матушки.

Испуганная кроха, увидев в комнате незнакомого мальчишку, вдруг рассмеялась. Ее верхняя губа по-заячьи вздернулась, обнажив мелкие белые зубы. На щеках проступили ямочки, точно на тугое тесто, которое только что вымесила повариха, надавили мизинцем. Малышка закрыла лицо руками, но не плотно, и Володя увидел, что в щель между ладошками она его внимательно рассматривает, и ее губы дрожат в улыбке. Он, не удержавшись, улыбнулся в ответ и услышал тихий смех.

- Познакомься, Володя. Ее зовут Анна, и она отныне будет жить в нашем доме.

- В нашем доме? – переспросил мальчик, не веря, что теперь будет видеть эту «куклу» ежедневно. И, неожиданно смутившись, спросил шепотом: - А кто она такая?

- Ну… - отец кашлянул, - помнишь, ты когда-то хотел, чтобы у тебя был брат и сестра? Мы с твоей мамой, царствие ей небесное, увы, не успели родить еще одного ребенка… Но теперь ты можешь считать Анну своей сестрой. Я очень хочу, чтобы вы подружились. Теперь я оставлю вас. Знакомьтесь. Научи ее, если хочешь, играть в бильбоке.

Отец бесшумно удалился, пряча усмешку под рыжеватыми усами. Володя, оставшись наедине с малюткой, сел рядом с ней на диван.

- Сколько тебе лет? – спросил он, подражая строгому голосу отца.

Девочка вытянула сжатую в кулачок ладонь и, подумав, один за другим распрямила пять пальчиков.

- Фи… Да ты еще совсем малявка!

Услышав незнакомое слово, которое явно понравилось ей своим звучанием, она снова засмеялась. Только в этот раз не тихо, а заливисто – будто ветер тронул серебряные бубенчики.

- А как тебя зовут? – спросила она и вскинула на мальчика свои невиданно синие глазищи.

- Барон Владимир Иванович Корф, - важно представился тот. – Мне через два месяца исполнится десять лет, а еще через год меня примут в кадетский корпус. Я буду жить в самом Петербурге. Знаешь, какой это большой город?

- Нет. – Она качнула белокурой головкой, и ее волосы, освещенные лучами солнца, пробивающимися в окно, вспыхнули ярким нимбом.

- Все вы, девчонки, одинаковые. Только куклы и секреты на уме, и больше вас ничего не интересует. – Володя сделал паузу и спросил: - А где твои отец с матерью? Почему они отпустили тебя к нам?

- У меня нет папы, а мама недавно умерла. – Лицо девочки осталось спокойным, только уголки губ немножко опустились.

- И у меня мамы нет. Она умерла несколько лет назад. - Мальчик почувствовал приступ острой жалости к несмышленой крохе, с которой его роднило горькое чувство потери.

Он протянул руку и, поддавшись порыву, осторожно погладил девочку по льняной головке. Почувствовав ласку, та подалась вперед, как котенок, и опустила длинные ресницы, от которых на белые малокровные щеки легли тени.

- Хочешь, я научу тебя играть в бильбоке? – спросил он, с усилием оторвав ладонь от мягких, как цыплячий пух, волос.

- А что это такое? – Она с любопытством взглянула на своего нового друга.

- Точно, малявка! – Мальчик посмотрел на нее с оттенком превосходства. – Это известная забава, и она только для ловких ребят. Тебе придется долго учиться, чтобы ты смогла играть так же хорошо, как я.

Он взял Анну за руку и та, шлепая босыми ножками, пошла рядом с ним.

Августовский день клонился к закату, было душно. Ветер стих, и в розоватых лучах уходящего дня плясали золотистые пылинки. Даже комары и надоедливая мошкара, разомлев от жары, больше не кусались, спрятавшись в траве в ожидании прохлады.

Володя взял со скамейки бильбоке, подбросил шарик и ловко поймал его на острие палочки. Гордый достижением, свысока посмотрел на свою новую подругу по играм.

- Видишь, как просто? Подбрасываешь – ловишь, подбрасываешь – ловишь. Оп-па! Теперь попробуй ты.

Аня взяла протянутую палочку, дернула рукой. Шарик не пожелал слушаться нового игрока.

- У меня не получается. – Ресницы взметнулись опахалом, и девочка с досадой посмотрела на игрушку.

- Эх, ты, неуклюжая! Ну ладно, гляди. Я тебя научу.

Мальчишеская ладонь, покрытая загаром и царапинами, обвила слабые детские пальцы. Одно уверенное движение – и деревянный кругляш попал на предназначенное ему место.

Благодарный взгляд, застенчивая улыбка.

- Спасибо. Знаешь, а у тебя глаза, как вон то облако! – Тоненький пальчик указал на небо: с запада спешили темно-серые тучи.

- Скажешь тоже. – Мальчишка отвернулся, чувствуя, как по щекам разливается румянец – и когда только изживет в себе эту смешную привычку краснеть, как девчонка!

Резкий раскат грома заставил их обоих вздрогнуть.

- Гроза идет! – весело крикнул «барон Владимир Иванович Корф». – Айда домой, Аня?

И, не дожидаясь ответа, он подхватил «куклу», не умеющую играть в бильбоке, на руки, и поспешил к усадьбе. Едва он взбежал со своей ношей по ступеням, как густую дворовую пыль прибило к земле веселым грозовым ливнем.


Рождественские яблоки

В господском доме готовились к встрече Рождества. Конюх Феофан, двухметроворостый парень с лицом доброго ребенка, принес и установил в большой зале пушистую елку. Высокое стройное деревце ждало часа, когда его макушка засияет Вифлеемской звездой, а густые зеленые ветви чуть опустятся вниз под тяжестью разноцветных стеклянных шаров, бус и золотых шишек.

Владелец большого и приносящего солидный доход поместья в Двугорском уезде ждал сына, который второй год учился в 1-м Петербургском кадетском корпусе, и теперь приезжал домой только на каникулы. Семилетняя воспитанница барона, Анна, с обеда крутилась перед заиндевевшим окном, дыша на стекло и высматривая, когда приедет сын помещика, с которым ее с первого дня пребывания в доме связывала самая нежная дружба. Чем стоять здесь, она бы с большей охотой выбежала под летящий снег, но на улицу ее не пустили из-за разгулявшейся вьюги.

Девочка больше не дичилась, как раньше. Вместо простых сарафанов она приучилась носить пышные, как у взрослых барышень, наряды. Сегодня приставленная к ней служанка уложила светлые волосы Анны тщательнее обычного. Тугие локоны спускались до лопаток девочки, а на затылке красовался бант из голубого шелка. В комнате маленькую хозяйку ждали новое платье, купленное бароном для своей любимицы в одном из столичных магазинов, и лаковые туфельки.

Из молочной пелены снега показались темные силуэты лошадей и нарядный возок. Анне показалось, что она слышит, как повизгивают полозья и тяжело дышат уставшие кони. Она увидела, как из возка выбрался подросток в шинели, голова которого была закутана в серый башлык. Он весело помахал рукой, зная, что обитатели дома уже увидали его.

- Здравствуй, папа! – проговорил мальчик и обнял отца. На раскрасневшемся от мороза лице сверкали радостью серые глаза. – А где Аня? Хочу посмотреть на нее.

- Должно быть, у себя в комнате. Она весь день мне покоя не давала, все спрашивала, когда ты приедешь.

- Как она?

- Слава Богу, с ней все благополучно. Она все такая же. Может быть, вытянулась чуть-чуть за те месяцы, что ты ее не видел. Ступай к себе, переоденься. Через пару часов должны приехать Долгорукие.

- Ёлку еще не наряжали?

- Нет, решили дождаться тебя. Я помню, как ты любишь это занятие. Да я и сам когда-то приходил от него в восторг.

- Может быть, вы позволите Анне помогать мне?

- Она еще малышка. От нее будет мало проку.

- Пожалуйста! Я знаю, что она очень хотела бы этого.

- Да? – барон с сомнением качнул головой. – Ну, если ты так хочешь, чтобы она переколотила все шары, возьми ее своей помощницей.

- Я присмотрю за ней. Она будет осторожна.

- Хорошо, ступай.

Отцовская рука провела по его затылку, и мальчик на миг зажмурился от непривычной ласки: барон был скуп на проявление эмоций, и исключение делал только для своей воспитанницы.

В чемоданчике, с которым кадет приехал домой, хранился подарок для «сестренки» (он часто про себя так называл Анну): пакет с яблоками и грушами, полученными в качестве вознаграждения за успехи в обучении*. Владимир достал сверток и, подумав, обернул его блестящей красной бумагой. Ему не хотелось дарить свой подарок при всех или класть его под елку. Было бы лучше всего, если бы Анна нашла его сама и догадалась, от кого сей презент.

Проигнорировав приготовленную для него праздничную одежду, мальчик решил остаться в своей кадетской форме из темно-зеленого сукна. Ему казалось, что в мундире с красным воротником и обшлагами того же цвета он выглядит старше и солиднее.

Мельком глянув в зеркало, он остался доволен увиденным. Вздохнув от предвкушения, вышел из комнаты и направился на поиски Анны. Свой подарок он решил передать ей позже.

- Володя!

На кадета налетел пахнущий молоком и конфетами бело-голубой вихрь, при ближайшем рассмотрении оказавшийся семилетней девчонкой в шелковом платьице, лицо которой подрагивало от возбуждения и восторга.

- Здравствуй, Анечка! – Его руки сомкнулись на детской спине, и девочка, смеясь, сделала в воздухе полукруг.

- Ай! Отпусти!

Она стояла перед ним, успевая одновременно улыбаться и хмуриться.

- Хочешь вместе со мной наряжать елку? – спросил он, любуясь малышкой, которая была чудо как хороша в своем наряде.

- Мне пока не позволяют, – погрустнел тонкий голосок. – Дядюшка говорит, что только на следующий год мне разрешит.

- Глупости! Я спрашивал у отца дозволения, и он не стал возражать.

- Правда-правда? – Синие глаза недоверчиво посмотрели на мальчика, и он почувствовал странную неловкость под этим прямым выжидательным взглядом.

- Отец действительно разрешил.

- Спасибо, Володенька! – Девочка запрыгала от радости и захлопала в ладоши. – А это сложно – наряжать елку?

- Ужасно сложно. – Он сдвинул брови и менторским тоном произнес: - Это занятие требует особой осторожности. Нужно ничего не забыть, не уронить и не разбить. Словом, самое ответственное дело, которое когда-либо поручают детям.

Анна смотрела на него, приоткрыв рот.

- А что будет, если шар случайно разобьется?

- Это будет означать, что у тебя дырявые руки, и ты совсем еще малявка.

- Ты снова дразнишься! – протянула она разочарованно.

- Не смею, мадемуазель! Пойдем, что ли?

Он, улыбаясь, чуть склонился и протянул ей руку, как взрослой. Анна, заметив это и принимая игру, с уморительно серьезным лицом сделала книксен. Затем взяла Владимира за рукав. Смеясь, дети направились в большой зал.

…Еще никогда Анна не получала такого удовольствия, как в этот вечер. В ярко освещенной комнате вкусно пахло смолистым деревом и хвоей, и от этого аромата, украшенных ветками и серпантином стен, от близости любимого праздника, который девочка отмечала вместе с господами уже в третий раз, возникло предощущение чего-то чудесного.

Руководимая Владимиром, она осторожно вынимала из коробок украшения, которые тот развешивал на елке. В этом было что-то от настоящего волшебства: держать в ладонях переливающиеся всеми цветами радуги шары из хрупкого стекла, бусы, фигурки зверей, птиц и белых ангелочков, которые один за другим занимали свои места на зеленых ветвях.

Вошедший барон похвалил их совместную работу и позвал нескольких слуг, чтобы те довершили начатое и под его наблюдением занялись установкой на рождественском дереве свечей.

- А вы отправляйтесь к себе или поиграйте, пока не приехали гости. Мне же нужно кое-чем заняться. – Барон лукаво подмигнул, и дети поняли, что он говорит о подарках.

Володя вспомнил о гостинце, который приготовил для Анны и, решившись, сказал:

- Мне нужно тебе кое-что показать. Пойдем. - Он потянул девочку за собой. Они вошли в музыкальную гостиную. – Подожди меня здесь, хорошо? Только никуда не уходи. Я быстро.

Он бросился к себе в комнату, боясь, что его кто-нибудь заметит, и тогда его личный, особый подарок перестанет быть секретом для остальных. Быстро схватив пакет, он побежал обратно.

- Володя? – Анна испуганно поднялась с кресла, на котором сидела, увидев взволнованное лицо мальчика.

Он протянул ей большой красный сверток.

- Я не знал, что тебе подарить на Рождество… А потом вспомнил, что ты их любишь. Ну и вот… - неловко закончил он и потупился.

Анна стала торопливо разворачивать пакет и излишне резко потянула край бумаги. Сверток лопнул, и на пол посыпались фрукты.

Девочка бросилась их поднимать, в то время как Владимир, застыв соляным столпом, мысленно ругал себя за дурацкий, как ему теперь казалось, подарок. И пусть ради него он упорно учил уроки, чтобы стать лучшим учеником в своем классе, заслужить одобрение педагогов и заветный приз! Пусть друзья посмеивались, что из тумбочки задиры-товарища постоянно пахнет фруктами. «Ты что, решил собрать богатый урожай? - спросил как-то приятель по корпусу Мишель Репнин. – Если не хочешь есть сам, поделись с товарищем». На это Владимир резко ответил другу, чтобы тот не совал свой длинный нос в чужие дела. Он тайком выбирал самые красивые яблоки, а перед отъездом, получив награду за отличную учебу и прилежание, добавил к ним несколько нежных спелых груш.

Теперь он стыдился своего порыва. Можно подумать, яблоки с грушами для Анны в диковинку! В отцовской оранжерее выписанный из Парижа опытный садовник выращивал даже апельсины, чем вызывал зависть всех соседей барона. А тут…

Мальчик уже был готов махнуть рукой на свою неудачную затею и, оставив Анну, позорно бежать, как почувствовал, что его ладони коснулись теплые пальцы.

- Это все мне? – спросила Анна. – Правда, мне?

Он кивнул.

- Я не умею делать подарки и не знаю, что любят девчонки… А это, - он кивнул на разбросанные по полу фрукты, - хотя бы можно съесть. Они вкусные, я знаю.

Анна устремила на него взгляд, в котором читалась такая острая признательность, что юный барчук, как и давеча, ощутил непонятную неловкость.

- Давай я помогу собрать. Тащи вазу, что ли, - грубовато сказал он, маскируя под уверенным тоном собственное смущение.

Когда все яблоки и груши были собраны, Анна вдруг расстроилась:

- А я тебе ничего не приготовила.

- И не надо. Я уже большой для подарков. – Он передернул плечами, чувствуя, что солгал.

За дверью послышались смех и громкие разговоры.

- Гости приехали, - безучастно сказала девочка.

- Да. Отец говорил, что пригласил Долгоруких. Пойдем? Тебе будет веселее с Лизой. Она у них бойкая.

Погрустневшая Анна кивнула, и они вместе отправились встречать гостей.

…Праздник удался на славу. Возвращаясь к себе в спальню, Владимир вспоминал, как радовался вместе с остальными, когда отец распахнул двери в залу, где стояла сверкающая огоньками елка, под которой любопытных детских рук дожидалась целая гора подарков. Потом взрослые вместе с малышней водили хоровод вокруг лесной красавицы. Соседские девчонки визжали от восторга и попытались петь песни, но каждая из них тянула что-то свое, сбиваясь и хохоча. Было весело, непринужденно и чуточку грустно оттого, что рождественская ночь не может длиться вечно.

Раздевшись, мальчик плюхнулся в прохладную постель и, повернувшись на живот, привычно просунул руки под подушку. Послышался шелест бумаги. Недоумевая, что это может быть, он поднял подушку и ощутил, как уголки его рта против воли растягиваются в улыбке: на кровати горкой лежали леденцы и шоколадные конфеты. В том, кто приготовил ему этот сладкий сюрприз, сомневаться не приходилось: среди конфет было одно желтое, с темно-розовым бочком, яблоко.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* За усердие в обучении и прилежание кадеты получали поощрение: яблоки и груши. Получение высоких отметок в течение учебной недели не только гарантировало сладкое вознаграждение, но также увольнение в выходные.

Родственник

Над ним, жужжа, пролетел шмель и сел на цветок, чуть покачнувшийся под тяжестью толстого полосатого тельца. Рядом стрекотали кузнечики, и какой-то жук, не разобравшись, попытался влезть за ворот рубашки, но был пойман и отброшен в сторону.

Владимир лежал в траве и, зажав в зубах зеленую былинку, бездумно смотрел в голубое небо. Солнце припекало его темные волосы и обжигало кожу, по которой медленно стекали капли пота. Но вставать не хотелось. Гибкое тело было расслаблено и пребывало в совершенном покое. Он закрыл глаза.

Острый слух уловил какое-то движение. Тихий звук сминающейся под легкими шагами травы заставил напрячься. По губам юноши скользнула хитрая улыбка, но его лицо тут же приняло прежнее сонное выражение. Владимиру стало щекотно: кто-то, думая, что он спит, водил по его носу сухим стебельком. Он осторожно разлепил ресницы и увидел, что над ним склонилась воспитанница его отца Анна, которой недавно пошел двенадцатый год.

Его рука метнулась вперед и схватила нарушительницу спокойствия за ногу. Анна от неожиданности взвизгнула и, потеряв равновесие, упала прямо на хохочущего Владимира.

- А-а-а! Отпусти! Ты меня напугал!

- Будешь в следующий раз знать, как подкрадываться к спящим.

- И вовсе я не подкрадывалась. – Она надула губы, но юноша видел, что девчонка едва сдерживает улыбку. - Как ты узнал, что это я?

- Ваше топанье, мадемуазель, было слышно за версту. Вы шагали, как боевой слон индийского махараджи.

- А вот и неправда! Я шла тихо! И как тебе не стыдно притворяться! Я думала, ты заснул, и хотела тебя разбудить.

- Тебе это вполне удалось.

- И все-таки ты боишься щекотки.

- Иди-ка сюда, - он похлопал по траве, - давай выясним, кто из нас на самом деле ее боится.

- И не подумаю. - Она отрицательно замотала головой и на всякий случай сделала два шага назад, чтобы юный барон не смог до нее дотянуться.

- Ладно, я пошутил. Не трону тебя, не бойся. Садись.

Анна опустилась на примятую телом Владимира траву и расправила складки ситцевого платья.

- Я вообще-то пришла позвать тебя обедать.

- Не хочу.

- Иван Иванович будет недоволен.

- А ты ему скажи, что не нашла меня.

- Я не стану его обманывать.

- Ах ты, маленькая ябеда!

Он дернул ее за косу. Анна в долгу не осталась и ущипнула его за шеку. Шутливая потасовка продолжалась с минуту, в течение которой они оба успели подергать друг друга за уши и отвесить несколько легких тумаков.

Наконец Владимир поднял руки, признавая свое поражение.

- Все, сдаюсь! Сдаюсь! Как я посмотрю, общение с Лизой не прошло бесследно. За то время, что меня не было дома, ты многое успела у нее перенять, - сказал он, почесывая покрасневшую от щипка щеку.

- Тебе больно? – голос девочки сделался виноватым.

- Нет, что ты. Иди ко мне.

Он обнял девочку, и та доверчиво прислонилась к его плечу. «Господи, - подумал Владимир, - какая же она еще малышка!» Когда ему было десять лет, а ей пять, разница в возрасте не представлялась такой огромной, как сейчас, когда ему почти шестнадцать. Теперь кажется, что он старше Анны на целую жизнь.

- Сегодня Варвара пирог испекла. С малиной. Я обожаю малину. Она такая сладкая и пахучая! – Девочка потерлась носом о ткань его сорочки.

- Ты сама как ягода-малинка, - он с наслаждением втянул в себя запах, исходивший от волос Анны. Они пахли нагретыми солнцем полевыми цветами и еще почему-то карамелью.

- Как хорошо, что ты приехал!

- Правда? – Радость девочки тронула Владимира до глубины души.

- Я скучала по тебе.

Он молча прижал Анну к себе, вспомнив о том, как считал дни до возвращения домой. Здесь, рядом с этой егозой, он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Он уже привык принимать как должное то обстоятельство, что все свободное время отца, как и его сердечность, достается Анне, а не родному сыну. Поначалу он отчаянно ревновал барона к ней, старался, чтобы тот обратил на него свое внимание, похвалил, приласкал. Но со временем это желание притупилось, как и боль от несправедливости. И тогда всю свою нерастраченную нежность он добровольно передал малышке, одержавшей над ним победу в споре за привязанность Корфа-старшего.

В самом деле, разве Анна виновата в том, что одним своим видом вызывает улыбку умиления? Что от взгляда ее бесхитростных синих глаз становится спокойно, а от рук, привыкших к клавишам фортепиано, исходят тепло и уют?

- Какая же ты еще малявка… - с грустью проговорил Владимир.

- Почему ты снова вспомнил это старое прозвище? Я уже выросла.

- Только не для меня. - Он потрепал ее по волосам. – Малявка и есть.

Она повернула к нему лицо и, сощурив глаза, пообещала:

- Ничего. Я скоро стану совсем взрослой, и тогда ты перестанешь дразниться.

- Это почему еще? - удивился Владимир.

- Потому что говорить такие слова барышне будет неприлично.

- Ах, вот как! Прошу прощения, госпожа недотрога. – Он прижал ладонь к груди и покаянно опустил голову.

- Иван Иванович сказал, что осенью возьмет меня в Петербург, и мы будем жить там до самой зимы.

- Отец так сказал? – недоверчиво спросил юноша. – Странно, он мне ни словом не обмолвился о поездке.

- Наверное, просто забыл. Представляешь как здорово – мы сможем видеться, когда тебя будут отпускать в увольнение.

- Действительно…

- Я не люблю, когда ты надолго уезжаешь.

- А как же твои гаммы и французские книжки? Неужели у тебя остается время скучать?

Она не ответила и вздохнула.

- Я тебя чем-то обидел?

- Нет.

- Тогда почему ты так тяжело вздыхаешь?

- Я подумала о том, что совсем не помню своих родителей. Даже маминого лица не помню. Пытаюсь нарисовать себе ее портрет – и ничего не получается.

- Отец как-то сказал, что знал твою семью. Наверное, твои родители были достойными людьми. Но все-таки странно, что после их смерти у тебя не осталось никого из родственников.

- А ты разве мне не родственник?

- Я-то? – Он тихо рассмеялся. - Нет, не думаю.

- Тогда кто?

- Брат.

- Если бы ты был моим братом, то все бы об этом знали.

- Тогда, быть может, друг?

- Нет. Друзья такими не бывают.

- А какими бывают?

- Друзья – это те, с кем можно говорить, играть и веселиться. Но они не живут с тобой в одном доме… они уходят и возвращаются, когда их позовешь… Поэтому ты не друг.

- Хм… Любопытная классификация. А как насчет опекуна?

- Тоже нет. – Синие глаза лукаво блеснули. – Опекун – это Иван Иванович. Я слышала, как это сказала Мария Алексеевна Долгорукая.

- Уговорила. Я – неизвестный родственник. Седьмая вода на киселе. Или как там еще говорят? Нашему забору двоюродный плетень.

- Ты опять насмехаешься надо мной?

- Молчу-молчу. Называй меня хоть горшком, только в печку не ставь. – Серые глаза смеялись, и на самом донышке зрачков теплилась нежность.

Анна снова позволила себя обнять. Не глядя на Владимира, произнесла:

- Я бы так хотела, чтобы ты остался дома насовсем. Чтобы никуда больше не уезжал, и все было как раньше.

- Больше уже не будет, как раньше, увы. Теперь у меня есть обязанности, которые необходимо выполнять, Аня. Даже если они представляются скучными и надоедливыми.

- Знаю.

- Но теперь-то я рядом, верно? И буду с тобой до конца лета.

Он прикоснулся губами к светлой макушке. Аня, Анечка…

Маленькая, какая же она еще маленькая! И так беззащитна в своей наивности, в этом детском еще желании обнять весь мир! Птенец в его руках – и тот имел бы более грозный вид, чем она.

Юноша поймал себя на мысли, что ему хочется взять этого чудесного ребенка на руки и бежать, покуда хватит сил. Бежать, куда глаза глядят, чтобы спрятать девочку от людей, от проблем и неминуемого взросления. Чтобы не исчезли ее непосредственность и необъяснимое доверие к нему. Анна спрашивает, кто он ей? Если бы он только знал ответ на этот обманчиво простой вопрос!

Улыбнувшись, он встал и отряхнул с брюк мелкие травинки. Потом протянул руку девочке.

- Пойдем обедать. Я не могу допустить, чтобы по моей вине ты осталась без сладкого.

Анна с обожанием посмотрела на Владимира, который часто бывал ехидным, насмешничал и задирался, но иногда – вот как сейчас – становился внимательным к ней. В такие минуты она знала, чувствовала, что пока рядом будет ее сероглазый «родственник», с ней ничего плохого не случится.

- Давай наперегонки до усадьбы? – предложила она.

- У тебя нет шансов.

- Посмотрим. Давай?

- Ладно, но чтобы все было честно, я дам тебе фору.

- Тогда я побегу вон оттуда! – Она указала на куст шиповника, находившийся от них примерно в двухстах метрах. От него до дома было рукой подать.

- Это жульничество! – притворно удивился Владимир, хотя знал, что обогнать Анну ему не составит труда.

- Боишься проиграть?

- Ну хорошо, держись. Как махну рукой – беги.

Анна дошла до куста шиповника и обернулась, ожидая знака. Владимир махнул рукой.

Юноша видел, как Анна, подобрав юбки, бросилась к усадьбе. Он наблюдал, как девочка все дальше и дальше удаляется от него. Тонкая светлая фигурка среди пестрого моря травы и цветов.

Владимир тронулся с места, когда его проигрыш стал очевидным.


Последний вальс детства

I

В доме готовились к балу, который барон Иван Иванович Корф давал в честь своей воспитанницы Анны Платоновой: 25 июня ей исполнялось пятнадцать лет. Девочка вступала в ту пору, когда безмятежное детство с играми и куклами сменяется юностью, а значит робким еще осознанием собственной женской сущности, кокетством и первым волнением крови. Что за восхитительное, неповторимое чудо! Вчерашнее дитя вдруг становится девушкой и делает осторожные шаги в огромный взрослый мир, не видя препятствий и протягивая руки ко всему новому и неизведанному.

В поместье обещались прибыть соседи и добрые знакомые барона: шумное семейство князей Долгоруких, отставной генерал Бецкой, воспитывавший после смерти супруги сына и дочь; вечный холостяк и любимец женщин Платов, князь Оболенский, предводитель уездного дворянства барон Беленький и еще несколько друзей с женами и детьми.

Анна, ради которой ее опекун устраивал столь пышное торжество, не могла ни есть, ни спать от волнения. Было и жутко, и приятно от осознания того, что съедется столько людей, чтобы поздравить ее с пятнадцатилетием. Этот день, как она чувствовала, должен был подвести черту под ее прошлым и открыть ей двери в пугающую переменами жизнь.

В усадьбе все было готово к приему гостей, которых ожидали к семи вечера. Все были заняты делом, и только Анна не находила себе места. Часы, оставшиеся до приема, текли, как назло, медленно и только прибавляли беспокойства.

Анна направилась к пруду: метрах в десяти от воды барон распорядился поставить беседку, стены которой в теплое время года затягивались сеткой плюща и фиолетовыми вьюнками. Внутри плавал мягкий полумрак. Даже в самую жаркую погоду в беседке было прохладно.

Девочка (или уже девушка?) уселась в одно из высоких плетеных кресел и, откинув голову, закрыла глаза, отдаваясь своим мыслям. Она думала о том, что пройдет всего несколько часов, и большой господский дом наполнится голосами – детскими, юношескими, взрослыми. И она будет главной героиней вечера и впервые осмелится петь и танцевать при таком большом стечении народа.

Легкие туфельки только и ждут того часа, когда она ступит на паркет сверкающего огнями зала и закружится в вальсе. На балу предстанет совсем другая Анна, с которой никто еще не знаком. Специально для нее сшито шелковое платье, красивее которого никогда еще не было. Портниха, подгонявшая по фигуре клиентки прохладную ткань и пену невесомых кружев, цокала от удовольствия языком, нахваливая скромность и очарование девушки. Но была ли то Анна? Девочка, которая засыпала в обнимку с куклами, заплетала ленты в косы и выпрашивала у поварихи малиновые пенки в сезон варки варенья? О нет! Разве есть что-то общее между той наивной малышкой и незнакомкой, которой барон преподнес ко дню рождения ожерелье и серьги из розового жемчуга? Может быть, вышла ошибка, и дорогой подарок, роскошное платье и бал не для нее? Но в юной груди, несмотря на страх, поднималось ликование: нет, это все для нее. Для нее!

- Вот ты где! – прозвучал над ухом девушки знакомый голос.

Анна распахнула ресницы. Через мгновение она повисла на шее смеющегося молодого человека.

- Володенька! Я знала, что ты приедешь!

- Как я мог пропустить такое событие? – Корф-младший, кадет предпоследнего года обучения, смеясь, накрыл своими ладонями руки девушки. – Все-таки не каждый день сестренке исполняется пятнадцать лет.

- Иван Иванович говорил, что у тебя дела в Петербурге…

- Не волнуйся, - он подмигнул, - я умею договариваться. Меня отпустили пораньше.

- Как ты узнал, что я здесь? – Анна лукаво взглянула на своего «брата».

- Логика нередко помогает решать самые сложные задачи. Ну, например, если в доме все вверх дном, мужики сияют, как новые пятаки, ожидая щедрости барина, крепостные бабы прибираются в комнатах, на кухне пахнет пирогами, отец занят тем, что руководит этим бедламом, а виновницы торжества нигде нет, то это означает, что она устала он всеобщей беготни и решила уединиться… При этом, заметь, я знаю, что твое любимое место – беседка с вьюнками. Вывод напрашивается сам собой. Я первым делом отправился сюда. И, как видишь, не ошибся.

- Вы – безупречный логик, господин барон. – Анна почтительно склонила голову и тут же прыснула. Радость от долгожданной встречи наполняла ее легкостью. – Как я рада, что ты смог приехать!

- Ну еще бы! Ты ведь ждешь подарка, не так ли?

- А разве ты привез его для меня?

- Разумеется, - лениво протянул Владимир. – Так, ничего особенного. Мелочь. Но даже не пытайся выпытывать, что. Я все равно ничего тебе не скажу.

Ему очень хотелось сделать девушке сюрприз. Но он никогда бы не признался в том, каких хлопот стоил ему подарок. Владимиру пришлось обегать весь город в поисках. Он давно мечтал преподнести Анне нечто особенное. Чтобы украшение было простым, но в то же время изящным и привнесло бы в облик девушки романтическую ноту. Резной черепаховый гребень удивительной красоты, напоминавший своими очертаниями корону, теперь дожидался своей владелицы. Представив, как гребень будет смотреться в золотистых волосах Анны, кадет улыбнулся от удовольствия.

- Совсем-совсем не скажешь? Ну пожалуйста, Володя! – умоляющим тоном попросила девушка.

- Совсем. – Он сделал страшные глаза и заговорщицки произнес: - Это большая тайна!

Они оба рассмеялись. Анна в порыве благодарности за заботу прижалась к груди Владимира. Она часто так делала раньше, потому что ее «брат» был самым близким ей человеком. Даже благодетель Иван Иванович не занимал в сердце девушки такого места, как его сын.

Она не видела лица Владимира. Глаза юноши потемнели, сделавшись в полумраке беседки почти черными. Он вдруг осознал, что они с Анной совсем одни и скрыты от посторонних глаз. Никто не увидит, не одернет, не пристыдит за «недостойное» поведение.

Его руки внезапно зажили собственной жизнью. Осмелев, они обхватили девушку за талию. Видимо, резкое движение причинило Анне неудобство, потому что она пискнула и подняла голову.

- Что с тобой, Володя? – недоуменно спросила она, увидев выражение его глаз. – Ты какой-то не такой, как всегда…

- Да? – Смешавшись, он убрал ладони. – Я очень давно тебя не видел и ужасно, ужасно, ужасно соскучился! Извини, не хотел тебя напугать.

- И совсем не напугал. Что ты!

- Аня, - изменившимся тоном произнес он, - я давно хочу тебе сказать…

Голос не слушался. Во рту запершило. В гортани точно выросли колючки, и каждое слово давалось с большим трудом. Он хотел объяснить девушке, какие противоречивые эмоции обуревали его сейчас. В его груди пульсировал огненный шар, который все увеличивался, как готовая взорваться звезда, давил на ребра, обдавал жаром легкие и затруднял дыхание.

Прежнее чувство к Анне, такое бережное, братское, в один миг претерпело метаморфозу. Было ли тому виной изменившееся, нежно округлившееся тело девушки, или ее глаза, приобретшие небывалую глубину и выразительность, или запах ее волос, или еще что, но эти перемены, столь ожидаемые и в то же время столь поразительные, непривычные, сводили Владимира с ума. Прежняя малышка исчезла. С изумлением и потаенным страхом он видел перед собой девушку, которая через год-два обещала превратиться в красавицу, способную пленить сердце любого мужчины. И сегодня эта богиня начала свое победное шествие.

Ревность оглушила его. Он представил, что уже прошло несколько лет, отец подыскивает для Анны хорошую партию, и вот воспитанница барона становится женой какого-нибудь мерзавца и навсегда покидает поместье. Возникшая в воображении картина была такой отчетливой, что Владимир заскрипел зубами от ярости. Нет, он никогда не допустит, чтобы Анна досталась другому.

«Это почему же? – едко поинтересовался внутренний голос. – Она свободна в своем выборе. Ты не сможешь ей приказать». И, вступив со своим невидимым собеседником в спор, молодой барон привел единственный аргумент: Анна принадлежит только ему, и всегда будет принадлежать. Он ни за что не расстанется с ней, как бы ни сложилась жизнь. Потому что… потому что он её…

- Володя! – Анна потеребила его за рукав. – Что с тобой происходит? Ты словно не здесь.

- А? – Владимир вынырнул из своих грез и нервно усмехнулся. – Это от усталости.

- Тебе обязательно надо отдохнуть перед балом.

- Моя милая заботливая девочка, - сказал он со странной интонацией и набрал в легкие побольше воздуха, как перед прыжком в прорубь.

Владимир положил ладонь на затылок Анны и, склонившись, стал покрывать легкими быстрыми поцелуями лицо девушки, будто боялся, что их уединению помешают, что кто-нибудь вторгнется в уютный полумрак беседки и разрушит неожиданно возникшую близость.

Вопреки его опасениям Анна не стала вырываться. Зажмурившись, она принимала ласку, и только трепещущие ресницы и выступившие на скулах пятна выдавали ее волнение. Когда он робко коснулся ее губ, девушка судорожным движением вцепилась в его сорочку, оцарапав кожу под ней, и это привело Владимира в чувство.

Он обнял Анну. Уткнувшись лицом в ее волосы, зашептал:

- Не бойся меня, Анечка… Я лучше отрублю себе руку, чем обижу тебя. Ты не сердишься?

Она отрицательно замотала головой, а потом подняла глаза и взглянула на него с новым, неожиданно взрослым и понимающим выражением.

- Мне пора идти, Володя. Еще нужно привести себя в порядок, а то Иван Иванович будет сердиться.

- Погоди. – Он достал из правого кармана сюртука продолговатый футляр. – Это тебе подарок от меня. Думаю, он пригодится, когда тебя станут причесывать к балу.

- Что это?

- Посмотри, если хочешь.

Любопытство взяло верх, и Анна, щелкнув замочком, открыла створки футляра. Внутри на черном бархате лежал резной гребень, цветом и формой похожий на янтарную корону.

- Это мне? – неверяще спросила девушка.

Владимир кивнул. Бешеное напряжение, владевшее им несколько минут назад, все еще не отпустило его. Он увидел, как озарилось несмелой улыбкой лицо Анны.

- Ступай. А я еще немного побуду здесь. Сегодня душно. – Кадет ослабил ворот рубашки.

Он смотрел, как Анна, прижав к груди футляр, бежит по тропинке к дому. Совсем еще дитя, не осознающее собственных чар. Ребенок, беспечно играющий с огнем, но обжигающий тех, кто оказывается слишком близко.

II

Прислонившись к колонне, Владимир смотрел на Анну, сидящую за роялем. Она пела, но если бы барона спросили, о чем исполняемый девушкой романс, он бы не смог ответить. Скрещенные на груди руки свидетельствовали о том, что молодой человек мало уделял внимания происходящему и был всецело поглощен своими мыслями. Он чувствовал неясную угрозу, поселившуюся в его душе после разговора с Анной.

После того, что произошло между ними, он находился в растерянности. Он то корил собственную несдержанность, то называл свой поступок смелостью и гордился им. В нем все замирало при одном лишь воспоминании о поцелуе, и от шеи до крестца полз щекочущий холодок.

Владимир узнал, что такое физическая близость, в семнадцать лет. Робость, сопровождавшая его первые альковные встречи, быстро сменилась привычкой. Теперь, спустя почти три года, барон мнил себя многоопытным по части женщин, приобретя в корпусе льстящую самолюбию репутацию циника-сердцееда. Чаще всего его любовницами, связи с которыми редко длились дольше пары месяцев, становились актрисы: и он сам, и каждый из его товарищей считал себя завзятым театралом и был не прочь приволокнуться за хорошенькой субреткой или инженю.

Но ни с одной из женщин, опытных и неутомимых на ласки, он еще не испытывал такого смятения, как с воспитанницей его отца. Реакция собственного тела поразила его. Оно сделалось тяжелым, точно было из железа, и откликнулось на зов мощного магнита - расцветающей красоты Анны. Но при этом Владимир знал, что, несмотря на возникший соблазн, он не осмелится дотронуться до девушки. Ее непорочность и доверчивость были самой надежной броней, какую он мог себе вообразить.

Между тем Анна закончила петь и смущенно улыбалась, глядя на то, как аплодируют ей довольные выступлением слушатели. Один из гостей, седенький галантный старичок в вышедшем из моды сюртуке, преподнес ей розу и по-отечески чмокнул зардевшуюся певунью в щеку, чем вызвал одобрительные смешки присутствующих.

Слуги распахнули двери большого зала, и гости парами и поодиночке направились туда. В натертом до блеска паркете отражались зажженные свечи, наряды дам, мундиры и элегантные костюмы.

Анна, замешкавшись, не пошла вместе со всеми и решила еще немного побыть в музыкальной гостиной. Молодым людям, которые приглашали ее танцевать, она отвечала вежливым отказом, ссылаясь на усталость. Она и правда ощущала себя утомленной: слишком много впечатлений и внимания обрушилось на нее нынешним вечером. Усевшись на диван в уютной нише, почти скрытой драпировками, девушка решила немного передохнуть и собраться с мыслями. В этом убежище ее и нашел Владимир.

- Почему ты не танцуешь? – спросил барон. Голос был ровным, словно нынче не случилось ничего, что могло бы смутить его обладателя.

- Я немного устала, - ответила девушка и виновато улыбнулась. - Так много гостей, блеска, шума… Это все не для меня.

- А для кого же? Сегодня твой праздник.

- Иван Иванович слишком добр ко мне. Я не ожидала, что вечер получится таким пышным.

- В твоей жизни будет еще много таких вечеров, балов, званых приемов. Со временем ты с ними свыкнешься точно так же, как я.

- А мне кажется, что я никогда не смогу привыкнуть к такой жизни.

- Мадемуазель хочет сказать, что презирает подобные увеселения и предпочитает им общество книг и мелодий? – Владимир с радостью почувствовал, что к нему возвращаются прежняя насмешливость и непринужденность.

- Нет, - она прикусила нижнюю губу, - ты не прав. Я восхищаюсь тем, сколько выдумки и сил вложено в торжество, но, несмотря на это, мне больше по вкусу уединение. Наверное, я кажусь тебе дикаркой?

- Я могу попросить мадемуазель об одолжении? – спросил он с ласковой усмешкой, услышав первые аккорды вальса.

- Конечно, Володя.

- Позвольте пригласить вас на танец, - произнес он и подал ей руку.

Она хотела было возразить, что будет ощущать себя неловко на виду у стольких гостей, но не сумела отказать, поперхнувшись словами. Ее глаза сделались огромными, и только они жили сейчас на побледневшем лице. Уголок рта жалобно дернулся, будто бы девушка хотела сказать: «Вот я. Мне страшно, но я подчинюсь всему, что ты скажешь». Она медленно кивнула.

Анна ничего не видела перед собой от волнения. Лица людей сливались для нее в одно разноцветное пятно, а в ушах стоял гул. Барон, заметив состояние девушки, чуть пожал ее безжизненные пальцы. Та повернула к нему голову и слабо улыбнулась.

Они встали в круг танцующих. Левая рука Анны легла на плечо партнера, а правую приняла уверенная мужская ладонь. Владимир бережно обхватил девушку за талию, и музыка заключила их в свои объятия.

Ах, вальс, вальс! Если бы ты не существовал, право же, тебя стоило бы придумать! Ты открываешь потаенные мысли влюбленных, даришь надежду и закрепляешь узы. Ты помогаешь объясниться, не прибегая к словам…

Мелодия то взвивалась вверх, как веревочные качели в саду, то опутывала пары шелковой лентой, порождая в груди каждого невыразимое томление, то закручивалась позёмкой, заставляя сердца быстрее гнать по жилам кровь и окрашивая щечки девушек румянцем.

Владимир любовался грацией Анны, тем, как легко в такт музыке двигалось ее тело, и каким оно было послушным в его руках. Быть может, если бы они с ней танцевали раньше, то эмоции не были бы такими сильными, но это был их первый вальс, и новизна ощущений поразила его. Он смотрел Анне в глаза, пытаясь мысленно передать ей все, что чувствовал. Девушка отвечала ему таким же прямым взглядом, не желая признаваться себе в том, что ей нравится купаться в восхищении партнера, а его прикосновения к ней порождают трепет, которого она прежде не знала.

«Неужели то, что со мной происходит, продиктовано чувством к ней? - думал Владимир. – И возможно ли, чтобы братская привязанность, в которой не было ничего телесного, так быстро смогла перейти в совсем не детскую жажду обладания душой Анны и всем ее существом?»

Он увидел среди танцующих княжну Долгорукую, брак с которой был предрешен с того момента, как в семье соседей родилась девочка. И до недавних пор Владимир ничего не имел против женитьбы на ней. Подразумевалось, что по окончании корпуса он сразу же сделает княжне предложение и получит необходимое согласие невесты и ее родителей. Лиза любила его, и он относился к ней с уважением и приязнью, как к подруге детских игр. Но теперь барон понял, что ему недостаточно одного лишь уважения к будущей супруге. Ему хотелось, чтобы не только его любили, но чтобы и он сам мог отвечать взаимностью. Лиза, как ни старался он вообразить ее своей суженой, на эту роль не подходила.

Владимиру впервые стало не все равно, на ком его хочет женить отец. Если нужно создать семью, то он хотел бы видеть своей женой Анну. Ведь их союз возможен, разве нет? Пусть девушку все называют его сестрой, но ведь по крови они не родные! Кто, как не он, знает характер Анны, ее привычки, страхи, увлечения, странности? Кто, кроме него, способен найти в них такую же необъяснимую прелесть?

На пути его счастью есть пока единственное препятствие: Анна так юна! Но временная преграда исчезнет через пару лет, когда девушка станет старше. «Однако я не буду ждать столько времени, - подумал он. – Сегодня же я поставлю отца в известность о своем решении. Я ему объясню, что только Анна сможет составить мое счастье, и мне нет никакого дела до того, что она – бесприданница. Если отец так любит и балует свою воспитанницу, он не будет против нашего союза».

…Вальс неистовствовал. Он увлекал за собой красивую пару – высокого брюнета в военном мундире и миниатюрную синеглазую девушку, светлые волосы которой были заколоты на затылке черепаховым гребнем. Они оба были совершенно безучастны к тому, что происходило в зале. Каждый, кому достало бы терпения наблюдать за ними, пришел бы к выводу, что эти двое упиваются обществом друг друга. Возникшее между ними притяжение было очевидным и говорило об их чувствах больше, чем, возможно, они хотели.

Внимательные глаза не старой еще красивой женщины, не отрываясь, следили за танцующей парой. Княгиня Мария Алексеевна Долгорукая, подведя итог своим наблюдениям, обратилась к отцу Владимира:

- Как выросла ваша Анна! Давно ли она с моей Лизой играла в куклы!

- И не говорите, княгинюшка! – откликнулся барон Корф. – Не успеешь оглянуться, как наши дети сами станут родителями.

- Владимир глаз не сводит с Анны, - задумчиво произнесла женщина. – Он просто очарован ею.

- Володя с самого детства ее любил, - охотно согласился барон. – Они выросли вместе, и сын постоянно опекал девочку. Они были как нитка с иголкой: куда он, туда и она, и наоборот. Помнится, Анна покрывала все его шалости, чтобы тот смог избежать заслуженного наказания.

- Но дети выросли.

- Увы. Хотя нам с вами и Петром Михайловичем грех жаловаться. С нетерпением жду того дня, когда наши семьи породнятся, и Лизонька станет мне дочерью. Володя с младых лет относился к ней с особой теплотой.

- Знаю, знаю… Я тоже люблю его. Прекрасный юноша. - Княгиня довольно улыбнулась и тут же перевела разговор в интересующее ее русло: - Я слышала, вы хотите, чтобы Анна стала актрисой?

- Да. Она на редкость талантлива. И поет, и прекрасно играет в нашем домашнем театре, который я устроил специально ради нее. Знает четыре иностранных языка – французский, английский, немецкий, итальянский. На ее образование я никогда не скупился.

- Да полноте, Иван Иванович! Разве актриса – подобающее занятие для девушки ее воспитания и происхождения?

- Как знать, как знать, Мария Алексеевна, - задумчиво проговорил Корф. – Возможно, для Анны такое занятие как раз окажется самым подходящим.

- Не хотите ли подыскать ей жениха, барон? Она юна, красива, охотников сыщется немало. Особенно если вы дадите за ней приданое.

- Я думаю, что она еще несколько лет пробудет здесь, а там видно будет.

Корф взял с подноса бокалы с шампанским и передал один из них княгине.

ххх

На следующий день к пяти часам пополудни, когда уехал последний заночевавший в усадьбе гость, Владимир решился, наконец, поговорить с отцом об Анне. Он был уверен, что поступает правильно. И не только потому, что определился с природой своих чувств к девушке, но еще из-за того, что не хотел давать ложных надежд Лизе Долгорукой на брак с ним.

В гостиной он встретил Анну, которая при виде Владимира вспыхнула и попыталась уйти, но он, находясь в эйфории, рожденной собственным решением и предполагаемым согласием отца на супружество, обнял девушку.

- Володя, что ты делаешь! – воскликнула она, и краска стыда залила ее щеки. Девушка захотела освободиться из осмелевших рук, но Владимир лишь крепче прижал ее к себе.

- Не убегай, глупенькая! – прошептал он. – Скажи, ты любишь меня?

- Что? – От изумления она забыла о своих попытках вырваться и уставилась на него.

- Я спрашиваю, любишь ли ты меня? Можешь ли сказать, что я дорог тебе?

- К чему все эти вопросы, Володя?

- Прошу, ответь. Только «да» или «нет».

- Отпусти! Конечно, ты дорог мне… и всегда был.

Он разжал руки, ничуть не обидевшись на Анну, не захотевшую принять его ласку.

- Это все, что я хотел знать. – В глазах Владимира появился странный огонек. – Аня, мне нужно побеседовать с отцом. Я боюсь, что разговор будет нелегким, поэтому прошу тебя о помощи. Скажи кому-нибудь из слуг, чтобы принесли в кабинет бренди. Хоть это и не совсем честно с моей стороны, но мне необходимо заручиться согласием отца, а любимый напиток делает его благодушным.

- О чем ты хочешь поговорить с Иваном Ивановичем? – спросила Анна. Что-то в голосе Владимира заставило ее насторожиться.

- Я все тебе расскажу. Сегодня же, - пообещал он. – Знай только, что от этого зависит моя судьба.

- Ты пугаешь меня!

- Тс-с! Не переживай. Все будет хорошо.

Он нежно потрепал ее по щеке, как делал раньше, когда она была еще малышкой, и направился в кабинет отца.

ххх

Иван Иванович Корф сидел за заваленным бумагами столом. Он находился в сумрачном расположении духа. Его занимал вопрос, где найти нового дельного управляющего имением, поскольку прежний оказался редкостным пройдохой и воровал хозяйское добро почти открыто. Конечно, негодяя схватили за руку, но где теперь отыскать того, кто мог бы красть, но знать при этом меру?

Барон не ожидал увидеть сына в своем кабинете. Появление Владимира означало, что тот хочет поговорить о чем-то серьезном, однако Иван Иванович одинаково не был расположен к просьбам и вопросам.

- Что еще случилось? – недовольно спросил он, отрываясь от бумаг, цифры в которых свидетельствовали о понесенных по вине управляющего убытках.

- Мне необходимо поговорить с вами с глазу на глаз, отец.

- Ты нашел для этого не лучшее время. Я занят. Может быть, перенесем разговор на другой день?

- Нет. Вопрос не терпит отлагательства, - отрезал Владимир.

- Хорошо. Слушаю тебя. Только покороче, пожалуйста. Избавь меня от долгих словоизлияний.


- Я знаю, что вашим желанием является моя женитьба на княжне Долгорукой. Но я понял, что не хочу этого союза.

- Что? Да как ты смеешь идти против моей воли, мальчишка! – мгновенно вскипел Корф-старший. – Все уже решено!

- Выслушайте меня, - Владимир собрал волю в кулак, чтобы не нагрубить отцу и не ответить резкостью на резкость. – Дело в том, что я люблю другую девушку и хочу, чтобы она стала моей женой.

- Вот как? И кто же эта счастливица, позволь узнать?

- Ваша воспитанница Анна Платонова.

- Кто? Анна?!? – переспросил барон и расхохотался, словно понял, в чем соль изысканной шутки.

- Не вижу ничего смешного, сударь, - процедил юноша. – Я понимаю, что она еще очень молода, но я готов ждать два года, чтобы стало возможным сделать ей предложение руки.

- Ох, уморил! – по-прежнему веселился барон. – Как же ты наивен! Мог бы и меня спросить для начала.

- Может быть, поясните, что заставляет вас столь обидным образом реагировать на мою просьбу?

- Ваш союз невозможен. Выкинь из головы все мысли об Анне. Она тебе не пара.

- Но почему?

- Да потому что она – крепостная. Точно такая же подневольная, как любая из дворовых девок.

- Анна… крепостная? – Владимиру казалось, что его язык распух до невероятных размеров и почти не помещается во рту, отчего каждое произнесенное слово отдается болью. – Вы шутите, отец?

- Прости, что не сказал этого раньше. Мне казалось, что так будет лучше. К тому же необходимо признать, что вы так славно ладили с ней. Мне не хотелось лишать тебя подруги по играм.

- Крепостная… крепостная… - повторял уничтоженный внезапным признанием юноша. – Боже мой, как вы могли так поступить со мной? Так поступить с Анной?!

- А что мне оставалось делать? Ты же знаешь, как я привязан к ней. Девочка действительно талантлива, обещает стать редким бриллиантом. – Барон зажмурился от удовольствия. – Я помогу ей устроиться в жизни, дам вольную… Она еще заблистает на подмостках императорского театра!

- А вы подумали, что будет, если о настоящем ее положении узнают остальные слуги?

- Боюсь тебя огорчить, сын, но челядь и так об этом осведомлена. Однако я пригрозил, что любого, кто распустит язык, жестоко высекут на конюшне, а потом продадут другому хозяину. Мой приказ, как ты можешь видеть, исполняется неукоснительно.

- Значит, Анна тоже не знает правды?

- Разумеется. Мне бы не хотелось, чтобы сознание ею подневольности уничтожило мои надежды на ее блестящее будущее.

Владимир отвернулся, чтобы отец не увидел его исказившегося злобой лица, и вонзил ногти в ладони, чтобы физической болью хоть чуть-чуть заглушить страдания сердца.

Анна – крепостная. Это значит, что он никогда не назовет ее своей женой, как не сможет рассчитывать на ее взаимность. Более того, однажды она вместе с другим имуществом перейдет к нему. Как обеденный сервиз, как стол или рояль. Наивная девочка, не понимающая того, к какой пропасти подтолкнула ее скрытность благодетеля.

- Ответьте на мой вопрос, отец… - Ему показалось, что еще немного, и страшное открытие лишит его чувств. – Зачем вы делаете из нее дворянку? Зачем нужен был весь этот фарс с подарками, балом, поздравлениями, вводом в хорошее общество? Вы не боитесь, что правда уничтожит Анну, и ваша воспитанница возненавидит вас за такой чудовищный обман?

- Я надеюсь, что мне не нужно брать с тебя клятву о молчании? – строго спросил барон.

- Ошибаетесь. Я не стану потворствовать вам в желании опутать весь дом ложью.

- Ты не смеешь так разговаривать со мной!

В коридоре послышался звон падающей посуды. Владимир бросился к двери и распахнул ее. На ковровой дорожке в луже бренди лежал серебряный поднос. Рядом валялись осколки графина и рюмок.

- Что вы наделали! – крикнул молодой барон, добавив про себя: «Что я наделал». – Здесь была Анна. И теперь она все знает.

Иван Иванович на миг испуганно прикрыл рот ладонью, а потом спросил:

- Что же теперь делать, Володя?

- Скажите ей всю правду до конца. У вас нет иного выбора. А так, быть может, Анна простит вас.

ххх

Он обошел весь дом, но девушки нигде не было. Обуреваемый самыми худшими предчувствиями, побежал к беседке. Анна оказалась там. Она сидела в плетеном кресле и, закрыв лицо руками, раскачивалась взад и вперед. Ни всхлипов, ни плача юноша не услышал.

- Анечка! – Он попытался обнять девушку, но та отшатнулась от него, как будто своим порывом Владимир тяжело ее оскорбил.

- Оставьте меня, господин барон, - срывающимся голосом попросила она. Ее глаза были сухи, но их удивительная синева поблекла от страдания.

- Не называй меня так! – рявкнул он и увидел, как девушка испуганно вжала голову в плечи.

- Хорошо, барин. Ведь мне так теперь нужно к вам обращаться? Вы – мой хозяин.

- Что ты такое говоришь! Я ничего не знал о том, что ты…

- Крепостная? – произнесла Анна страшившее их обоих слово.

Он кивнул.

- Аня, я хочу, чтобы ты поняла… Для меня ничего не изменилось… Ты ни в чем не виновата.

- Только в том, что я родилась прислугой, верно?

Владимир, увидев, что у нее начинается истерика, схватил Анну за плечи и встряхнул.

- Посмотри на меня!

- Отпустите, барин!

- Посмотри на меня, прошу! Я не стану относиться к тебе хуже после того, что узнал.

Слезы градом покатились по щекам несчастной. Она всхлипывала, терла кулаками глаза. Ее лицо припухло, а вокруг губ появилась размытая красная полоска. Горе девушки было так велико, что она не могла его выплакать и успокоиться.

Владимир, сердце которого разрывалось от жалости к Анне, к самому себе и растоптанным мечтам, привлек девушку к себе и стал ее целовать. Ему хотелось утешить ее, приласкать, чтобы та поняла, что по-прежнему дорога ему. Он не чувствовал, как Анна пытается его оттолкнуть, и будто обезумел. Он вдавливал и мял ее губы, делая девушке больно и не сознавая этого. Идя на поводу у страсти, Владимир гладил тело любимой, и его ладони скользили по ее плечам, груди, бедрам. Он не понимал, что унижает Анну своим поведением и делает еще глубже рану, нанесенную ей бароном.

По лицу полоснуло, будто крапивой. Мутными глазами он посмотрел на съежившуюся в кресле Анну. Кровоточащие царапины на щеках прогнали охвативший его морок. До Владимира с опозданием дошло, что он наделал. Стыд за собственную несдержанность и отвращение к себе были так велики, что он крикнул:

- Уйди отсюда!

Он увидел, как вздрогнула Анна, и в ее глазах появилось презрение. Девушка вскочила. Растрепанная, с покрасневшим лицом и вспухшими губами, сейчас она была некрасива, как поступок, только что совершенный Владимиром. Молодой барин отвернулся, не зная, что сказать или сделать. До его слуха донесся звук быстро удаляющихся шагов.

Подранки

I

Карету потряхивало на дорожных ухабах. До родительской усадьбы оставалось еще около десяти верст. Если бы он поехал верхом, то уже давно был бы дома, но рана груди, полученная около двух с половиной месяцев назад и едва не оборвавшая жизнь, все еще сильно беспокоила его. Кучер, зная об этом, лошадей не гнал, и Владимиру казалось, что карета едва-едва движется. Он уже хотел прикрикнуть на возницу, но передумал. Глядишь, медленная езда к лучшему: можно поддаться ностальгии и вдоволь грустить, вспоминать...

За окошком мелькали деревья, покрытые молодой листвой. Небо, еще час назад хмурое, выплакалось коротким дождем и теперь блистало голубизной. На ветвях на разные голоса, как в католической капелле, пели птицы. Пахло травой, влажной землей и свежестью. В природе вновь свершалась невидимая созидательная работа, и все вокруг дышало, расцветало и радовалось новой жизни и солнцу.

Из писем отца, которые он, будучи на Кавказе, исправно получал раз в неделю, Владимир знал, что дома все в порядке, все живы и здоровы, а хозяйство процветает. Каждое послание барон Корф неизменно заканчивал фразой: «Анна кланяется тебе и шлет наилучшие пожелания». При этом воспитанница отца ни разу не написала сама, что могло означать только одно: девушка по-прежнему видела в нем, наследнике имения, не доброго друга, каким считала раньше, а надменного хозяйского сына, барина, к которому она перейдет однажды в собственность вместе с остальным имуществом.

Прошло уже четыре года с того момента, как Анна узнала правду о своем происхождении. Размолвка между ней и Владимиром, случившаяся вследствие открывшихся обстоятельств, стоила им обоим прежней дружбы и непринужденности. Как ни старался молодой барон исправить ситуацию, у него ничего не выходило. Напротив, все попытки снова сблизиться с Анной имели обратный эффект.

Она боялась, что барчук воспользуется ее зависимым положением. Владимир был уверен, что девушка наслушалась сплетен о его амурных похождениях в столице и решила, что с ней, крепостной, он тем более не станет церемониться, представься такой случай. В его обществе она превращалась в ледяную статую. На обращенные к ней вопросы отвечала односложно, всем своим видом давая понять, что тяготится необходимостью разговаривать с ним. Никто не смог бы упрекнуть ее в неучтивости, но холодная вежливость и бесстрастность были для Владимира хуже открытой вражды.

Поведение Анны и злило, и огорчало, и выводило молодого мужчину из себя, тем более что он сам не давал ни малейшего повода заподозрить его в недостойном к ней отношении. Простив своего благодетеля за ложь и скрытность, Анна не простила его сына.

«Глупая девчонка! – думал Владимир. – Да если бы я только хотел взять ее силой, принудить к сожительству, меня ничто бы не остановило!» Он прекрасно знал, что жизненный путь многих красивых крепостных проходил через барскую постель. В редких случаях господа признавали родившихся от связи внебрачных детей, а чаще байстрюки пополняли число принадлежащих хозяевам «душ».

В корпусе среди однокашников Владимира были юноши, которые, не таясь, рассказывали о том, как склонили к греху «чудо как расцветших» подневольных девушек и смаковали подробности интимных встреч. Такие откровения никого не шокировали и даже не удивляли: господа были вправе распоряжаться имуществом по собственному усмотрению и потому охотно срывали едва распустившиеся цветы невинности. В свете же на подобные «шалости» смотрели сквозь пальцы.

Владимира подобные развлечения никогда не прельщали. С одной стороны, он считал ниже своего достоинства заводить связь с крепостной девкой, а с другой - в столице он мог найти сколько угодно женщин, желающих скрасить одиночество красавца-кадета.

Анна… Да, она, как оказалось, была самого низкого происхождения. Но для Владимира это ничего не меняло. Он не мог отвернуться от той, с кем провел большую часть детства и юности. И с улыбкой вспоминал кроху в крестьянском сарафане; с нежностью – синеглазую девочку, ставшую поверенной всех его тайн; с любовью и нетерпением - юную прелестницу, вскружившую ему голову.

Владимир не мог и не хотел что-либо менять в отношении к ней, но его к этому вынуждало поведение Анны. Когда он, вняв просьбам отца, стал чаще наезжать к Долгоруким, девушка заметно повеселела, словно, оставшись без его внимания, она избежала опасности.

Окончив корпус с отличием, Владимир решил дать себе отдых, чтобы разобраться с тем, чего он хочет от жизни, и какой род занятий ему по душе. Вместе с другом он совершил путешествие по Индии. Возвратившись на родину, молодой барон, вопреки ожиданиям княгини и князя Долгоруких, не сделал предложения их дочери. Верная добрая Лиза не стала выпытывать, почему он решил повременить с помолвкой. Бедняжка все еще надеялась, что их брак рано или поздно будет заключен. Она не знала, да и не могла знать, что все мысли возлюбленного заняты другой девушкой - той, чье положение отказывало в праве стать баронессой Корф.

Прожив в поместье несколько месяцев, Владимир уехал в Петербург. Вскоре пришло известие, что его отправляют на Кавказ в действующие войска. Барон надеялся, что война и постоянная близость смерти хорошенько проветрят его, избавят от всего лишнего, наносного. Он изо всех сил желал, чтобы исчезло изматывавшее его чувство к отцовской воспитаннице. Но чем больше верст отделяло его от родного дома, тем острее была тоска по Анне. Он весь, как истомившаяся по солнцу и теплу земля, был пронизан ростками любви к ней, которые крепли и наливались силой с каждым новым днем.

И вот теперь его ждет новая встреча с ней. Какой стала Анна за те два года, что он ее не видел? Может быть, сейчас, когда он из мальчишки-кадета превратился в мужчину, заслужил боевые награды и благодарности командования, когда выкарабкался с того света после тяжелого ранения, она сумеет взглянуть на него без предубеждения?

Нет, надо выбросить все мысли о ней из головы. По крайне мере, до тех пор, пока он не войдет под крышу родного дома, и не думать об Анне уже будет невозможно. А сейчас – спать, приказал он себе. Сон поможет сократить дорогу.

Ослабленный болью организм с благодарностью откликнулся на поблажку. Прислонившись к стенке кареты, Владимир задремал.

ххх

Приезда молодого барина ожидали с минуты на минуту. Барон то и дело посылал узнать, не показалась ли карета, но возвращавшиеся слуги разочарованно разводили руками. Анну захватило всеобщее возбуждение. Она и хотела вновь увидеть Владимира, и страшилась встречи.

Ей было все сложнее сохранять на лице маску спокойствия и сдержанности. Она должна была делать вид, что возвращение хозяйского сына для нее не более чем приятное событие, и что она разделяет эту радость вместе со своим благодетелем. Но никто - ни Иван Иванович, которого она теперь с его разрешения звала «дядюшкой», ни слуги, ни проницательная кухарка Варвара - не должны догадаться об ее подлинных чувствах. Что бы они подумали о ней, если бы узнали, что ей хочется первой выбежать навстречу Владимиру, обнять его и сказать, как она его ждала и как сильно скучала?

Но нельзя. И этот запрет она наложила ради собственной безопасности. Она ведь не слепая. Видит, что нравится Владимиру Ивановичу, и что тот ищет любой возможности сблизиться с ней. А чем заканчиваются такие сближения, хорошо рассказала Варвара: хозяйской спальней, внебрачным ребенком и вечными сожалениями. Жениться барин на своей крепостной не сможет, но и отпустить не захочет. И тогда – прощайте, честь, мечты о сцене, свободе и самостоятельной жизни.

Но самое жуткое кроется в ее голове, думала Анна. Почему ей временами кажется, что она смогла бы найти счастье в унизительной роли полюбовницы барина? И эти необъяснимые, греховные, стыдные мысли в последнее время стали посещать ее все чаще.

А сколько раз она вспоминала Владимира за эти невыносимые два года, сколько молилась о том, чтобы он уцелел и вернулся невредимым! И снился ведь ей, проклятый, почти каждую ночь! Такого, как он, и захочешь – не забудешь.

Анна отчетливо помнила холод, сковавший все ее тело, когда Корф-старший прочел письмо, в котором говорилось, что сын барона тяжело ранен и находится в лазарете. И то, как страх сменился слезами облегчения при известии о возвращении Владимира домой. Теперь же, когда от долгожданной встречи ее отделяют считанные минуты, сердце предательски уходит в пятки, и хочется убежать, укрыться от всех. А от Владимира – в первую очередь.

«Барин приехал!» - послышался ликующий вопль кого-то из слуг. Девушка выглянула в окно и вздрогнула, увидев, как во двор въезжает карета с фамильным гербом на дверце.

II

Вместе со всеми, чтобы не вызвать недовольства хозяев (ей теперь приходилось все делать с оглядкой, хотя внешне ее жизнь в поместье никак не изменилась: все соседи по-прежнему находились в неведении относительно происхождения баронской воспитанницы), Анна, набросив на плечи шерстяной платок, отправилась встречать дорогого гостя.

Она видела, как молодой барин непривычно осторожно выбрался из кареты и обнялся с отцом. Когда Иван Иванович одобрительно похлопал его по спине, лицо Владимира исказила болезненная гримаса, и старый барон сообразил, что дала о себе знать толком не зажившая рана сына.

Владимир медленно поднялся по ступенькам крыльца и, увидев Анну, направился к ней. Девушка стояла ни жива, ни мертва.

- Здравствуй, Анечка! – произнес подошедший мужчина.

Анна всматривалась в изменившееся, похудевшее лицо, на которое время и война наложили печать ожесточенности. Черты заострились, и резче выделялись скулы. Кожа на лице была обветренной и загорелой. Но, несмотря на то, что Владимир еще до конца не оправился от болезни, он не выглядел неряшливым. Его щеки были чисто выбриты и благоухали одеколоном.

- С возращением, Владимир Иванович! – искренне ответила Анна.

- Почему ты не назовешь меня просто по имени? – с улыбкой поинтересовался он.

- Я рада, что вы приехали домой, Владимир, - сказала она, подчиняясь его не то просьбе, не то требованию. – Иван Иванович счастлив, что вы вернулись. Он очень скучал по вам.

- А ты? Ты скучала по мне?

Девушка пожала плечами и смутилась. Она опустила глаза, чтобы не встречаться взглядом с сыном хозяина. Но тот сделал вид, что не замечает ее неловкости. Горячие пальцы взяли ее за подбородок, заставили поднять голову и взглянуть ему прямо в глаза, которые своим цветом сейчас были похожи на готовую разродиться ливнем грозовую тучу.

- Ваше ранение заставило нас всех переживать, - промолвила она.

- Но ты как будто не рада меня видеть.

- Это не так, уверяю вас.

- Пойдем в дом, а то ты простудишься. На улице свежо… Я могу на тебя опереться? – спросил он и пояснил: - Как ни старался кучер везти осторожно, а меня все же порастрясло в дороге.

- Конечно. Как вам будет угодно.

Безропотный тон, готовность выполнить все, что прикажет барин, покоробили мужчину, но он этого не показал. Его правая рука тяжело легла на девичье плечо, и Анна сдавленно охнула. В гостиной Владимир ее отпустил, горько пошутив:

- Прости, что пришлось воспользоваться тобой, как костылем. Надеюсь, я не сильно придавил тебя?

- Нет. Зовите, если я еще понадоблюсь.

- Похвальная покорность, - съязвил он.

- Вы недовольны?

- Нет, отчего же… Разве что немного удивлен.

- Я могу идти, Владимир Иванович?

- Ты спрашиваешь у меня на это разрешения?

Анна сконфуженно прикусила губу и ничего не ответила. Владимир подошел к ней и, не в силах более сдерживаться, обнял девушку и зашептал:

- Не принимай такой отстраненный вид, Анечка! Я все это время вспоминал о тебе. Неужели ты думаешь, что я скучал только по отцу?

Она мягко, но решительно высвободилась из его рук.

- Я прошу вас не делать так больше, Владимир.

- Как же?

- Вы сами знаете.

- Ты отвергаешь любое проявление моей доброты к тебе.

- Это не доброта!

- Не ищи двойного смысла там, где его нет. – Он устало провел ладонью по лбу. – Хотя, что тут говорить! Все и так понятно... Ты можешь идти.

Анна сверкнула глазами и направилась к дверям, едва не столкнувшись с входившим в гостиную бароном. Тот посторонился, пропустив девушку.

- Вы так быстро успели поссориться? – удивленно поинтересовался он у сына. – Что ты ей сказал?

- Ровным счетом ничего.

- Володя, я требую, чтобы ты проявлял уважение к Анне, - строго сказал барон. - Она хоть и крепостная, но не забывай, что она является моей воспитанницей. За то время, что тебя не было дома, девочка для меня стала и вовсе незаменимой.

- Если она так вам дорога, почему вы до сих пор не дали ей вольную, отец?

- Потому что я считаю это преждевременным. Она воспитывалась, как барышня. Оказавшись на свободе без присмотра и привычной среды, она неминуемо погибнет.

- И когда же вы намерены выпустить птичку из клетки? – едко спросил Владимир.

- Твои насмешки лишены основания. Я хочу попросить Сергея Степановича Оболенского взять ее под свое покровительство. Осенью она пройдет прослушивание, и я отправлю ее в столицу брать уроки актерского мастерства… тогда посмотрим.

- Вы до сих пор не расстались с бредовой идеей сделать из нее актрису?

- Почему же, позволь узнать, моя идея бредовая? – Корф-старший не скрывал своего раздражения.

- Вы хотите погубить Анну?

- Что ты имеешь в виду? Ну же, отвечай, в чем ты обвиняешь отца!

- Вы и сами не хуже меня знаете, что представляет собой актерская среда. – Он махнул рукой. – Анна рано или поздно сделается одной из этих пошлых женщин. Все, что есть сейчас в ней наивного, целомудренного будет неминуемо уничтожено. Или вы заранее прочите ее в содержанки какого-нибудь… театрала?

- Прекрати! Все будет не так.

- А как же? Сделайте милость, посвятите меня в свои планы!

- Анна слишком талантлива, чтобы опуститься до судьбы, которую ты ей пророчишь. Ее ждут слава и признание. И это значит, что она будет обеспечена и не станет ни в чем нуждаться… Разумеется, я буду помогать ей, причем не только на первых порах.

- Вижу, вы уже все распланировали на годы вперед... Поздравляю, отец!

- Анну ждет блестящее будущее. Недаром же я столько лет отшлифовывал этот алмаз.

- Вы очень довольны собой, отец?

Увлеченный своими прожектами, Корф-старший не заметил горькой насмешки в словах сына и улыбнулся.

- Разумеется. И Анна, в отличие от тебя, очень благодарна мне за то, что я принимаю участие в ее судьбе.

- Очень деятельное участие.

- Не иронизируй, пожалуйста. Посмотрим, что ты скажешь, когда на мою девочку обратится августейшее внимание!

- Ого! Вы так далеко заглядываете, батюшка, что можно только позавидовать вашей зоркости. Неужели вы думаете, что Анна поднимется до таких высот?

- Она еще не раз удивит и меня, и тебя.

- Этого-то я и боюсь, - пробормотал вполголоса Владимир.

- Ты что-то сказал?

- Так, пустое. Я бы не отказался перекусить с дороги. Ужасно соскучился по домашней еде.

- Разумеется! Я сейчас же распоряжусь накрыть на стол.

ххх


За обедом Владимир успевал отвечать на вопросы отца, воздавать должное великолепному мастерству кухарки и без помех разглядывать сидевшую напротив Анну. От девушки не ускользнуло повышенное внимание к ней молодого барина, и от волнения ей кусок в горло не лез. Она не принимала участия в разговоре и мечтала поскорее выйти из-за стола и укрыться в своей комнате.

Владимир видел, что смутил Анну, но ему это даже доставило удовольствие. Он был расстроен ее холодным приемом и сдержанностью, которая по отношению к нему выглядела издевкой. Но, несмотря на это, он втайне любовался воспитанницей отца. За то время, что они не виделись, Анна чудесно расцвела. Теперь при взгляде на нее у Владимира перехватывало дыхание.

Она была безупречно красива и нежна, как спящий еще бутон цветка, и, казалось, сама не осознавала своей прелести. Появись девушка в высшем свете, пресыщенном и высокомерном, никто не заподозрил бы ее низкого происхождения. Напротив, с такой внешностью, манерами, тихой погруженностью в себя и мечтательностью Анна произвела бы фурор. Нашлось бы немало охотников посвятить сонеты ее дивным глазам, рукам с тонкими запястьями и фигуре, в которой даже самый строгий геометр не нашел бы ни единой скверной линии.

«Отец выжил из ума, если не понимает, какой оправой его «алмазу» станет склочное театральное закулисье с интригами, завистью, подлостью и желанием любой ценой обойти конкурентов, чтобы преуспеть. И что теперь? Отдать Анну на растерзание вульгарности? Молча наблюдать за тем, как порок напишет несмываемыми чернилами письмена на этом чистом лице? Не бывать этому никогда! – решил про себя Владимир. – И если понадобится стать тираном, чтобы помешать планам отца, – я стану им без раздумий».

Словно прочитав его мысли, Анна посмотрела на него. Уголки ее губ дрогнули в нервной усмешке. Поймав ее взгляд, Владимир на миг почувствовал головокружение от того, как много сказало ему выражение глаз девушки. Упрек, читавшийся в них, сменился грустью и безнадежностью, точно Анна признавалась: «Что я могу сделать? Я не властна что-либо изменить, потому что вы и ваш отец лишили меня свободы выбора. Мой удел – подчиняться, хотя вы и помыслить не можете о том, что терзает вашу «игрушку»».

- Аннушка, ты не больна? – обратился к своей воспитаннице барон.

- Нет, что вы!

- Ты сильно побледнела.

- Разве?

- Может быть, тебе лучше пойти к себе и прилечь?

- Да, дядюшка. Наверное, вы правы. Я так и сделаю. – Она облегченно вздохнула, радуясь представившейся возможности покинуть общество господ, и встала из-за стола. – Простите меня.

- Ступай, дитя. Пусть тебе принесут чая с медом или малиной. И хорошенько закутайся.

- Я непременно все сделаю так, как вы велите. Благодарю вас!

Она быстро (может быть, даже излишне быстро) покинула столовую. В отличие от сына, сразу сообразившего, чем вызвана такая поспешность, барон ничего не понял и пустился в разглагольствования о том, как опасны весенние простуды, и что он опасается за здоровье Анны.

Владимир слушал отца с кривой ухмылкой, комкая пальцами салфетку. Нет, совсем не на такой прием рассчитывал он, когда в тряской карете ехал домой, думал молодой мужчина. Ему казалось, что девушка забудет размолвку и отнесется к нему снисходительнее. Но стена, выросшая между ними несколько лет назад, и не думала исчезать. Сегодняшний день только сделал ее выше и прочнее. Он не знал, как теперь достучаться до Анны, как вернуть ее прежнее расположение к нему. Возможно ли, чтобы девочка, доверчиво прятавшая лицо у него на груди и рассказывавшая ему обо всех своих секретах, выросла и стала такой бесстрастной, заморозив все теплые чувства к нему из-за нелепых предрассудков?

- Не беспокойтесь, отец, - прервал он поток слов барона. – Ничего с вашей разлюбезной Анной не случится.

- Почему ты так груб с ней?

- И вовсе я не груб, - со вздохом ответил Владимир, ощущая, что его от радостного настроения не осталось и следа, и теперь на него накатывает волна черной меланхолии. – Я всего лишь сказал, что она здорова, и вы напрасно тревожитесь. А чашка горячего чая, рекомендованная вами, и вовсе окажет на нее поистине живительное действие.

- Я вижу твою неприязнь к ней, и мне это не нравится. Володя, я тебе уже говорил…

- Довольно, отец. Неужели мы будем ссориться с вами из-за крепостной? Вы вольны делать все, что вам заблагорассудится.

- Ты многого не знаешь о ней. Она унаследовала от своего отца благородство.

- Вы говорите загадками, но я сейчас не в состоянии их разгадывать. Если не возражаете, я пойду к себе. Обед был превосходен. Передайте Варваре мою благодарность.

ххх

К ужину Владимир не спустился. Посланный за ним слуга сообщил, что молодой хозяин неважно себя чувствует и просит вызвать врача. Обеспокоенный барон послал за доктором Штерном. Эскулап, осмотрев Владимира, прописал ему строгий постельный режим. Недомогание было вызвано раной, которую, по уверению доктора, залечили, как попало.

«Хотя, что еще можно было ожидать от походного лазарета? – с истинно немецкой флегматичностью резюмировал Штерн. – Я вообще удивлен, как в таком состоянии Владимир Иванович проделал столь долгий путь. Он поступил крайне неосмотрительно. Спрашивается, куда было торопиться? Зачем? Если бы это зависело от меня, я бы оставил его в госпитале еще, как минимум, на месяц. У вашего сына барон, задето легкое. Не знаю, что он вам говорил (наверное, щадил вас), но последствия такого тяжелого ранения могли оказаться самыми печальными. Ему еще очень повезло, что не были раздроблены ребра». Сказав, что он зайдет утром справиться о здоровье пациента, врач отбыл.

Несмотря на распоряжение обеспечить больному уход, Владимир отослал двух служанок, направленных к нему, и попросил их передать отцу, что чувствует себя гораздо лучше и не нуждается в присмотре.

ххх

Владимир полулежал, откинувшись на подушки: в таком положении не так сильно болела грудь. Рана (пуля вошла чуть ниже правого соска), которая и без того очень долго заживала, доставляя полковому доктору много беспокойства, по неосмотрительности молодого барона едва не открылась снова. Владимир не сказал отцу о том, что покинул лазарет без разрешения врача. Ему казалось, что родные стены исцелят его получше всяких медицинских снадобий. Он не учел лишь того, что долгая дорога и противопоказанное ему волнение ухудшат его состояние настолько, что ему снова понадобится помощь.

Он злился на собственную слабость. Его лоб был покрыт испариной, а тело, по ощущениям Владимира, накачали горячим воздухом, который и не думал остывать. Боль, поселившаяся за грудиной, разрасталась, постепенно захватывая в свой плен все измученное тело. К векам будто прикрепили свинцовые грузила. Он с сожалением подумал о том, что зря отказался от помощи: холодный компресс пришелся бы очень кстати.

Он услышал тихий скрип открываемой двери и улыбнулся: все-таки отец не послушал его и снова направил кого-то из прислуги. Не открывая глаз, Владимир приказал:

- Смочи полотенце и оботри мне лицо.

Требования барина поспешили исполнить. Послышался звук наливаемой в фарфоровый таз воды. Затем кто-то торопливыми движениями выжал ткань.

Холодным льняным полотенцем провели по его лицу и шее. На секунду замешкавшись, невидимая сиделка осторожно стерла пот с груди и плеч Владимира. Потом она вновь смочила полотенце, отжала его и положила на пылающий лоб.

- Спасибо. Ты хорошо знаешь свое дело и исполнительна, - произнес он, все еще не раскрывая глаз и блаженствуя от прохлады, притупляющей ноющую боль. – Как тебя зовут? Я скажу отцу, чтобы тебя наградили.

Ему никто не ответил.

- Ну что же ты? Оглохла, что ль? – недовольно произнес он и, сделав усилие, поднял веки.

Несколько секунд он ничего не мог разобрать, кроме пляшущей перед зрачками золотой мошкары. Он надавил пальцами на глаза и всмотрелся в полумрак комнаты. Разглядев, кто перед ним, мужчина лишился дара речи.

- Ты?! – только и смог выговорить он, увидев сидящую у постели Анну.

- Вам нельзя разговаривать, Владимир Иванович.

- Зачем ты здесь? – Он все еще не мог опомниться от потрясения. – Кто приказал?

- Ваш батюшка попросил меня побыть с вами. Он сначала сам хотел, но вы же знаете, что у него слабое сердце, и ему нельзя тревожиться… Вот он и сказал, чтобы я...

- И ты согласилась?

- Вы больны, а мне ничего не стоит побыть здесь, с вами.

- Неужели?

Лицо девушки было грустным. Анна выглядела усталой.

- Если что понадобится, только скажите. А лучше постарайтесь заснуть. Я побуду с вами.

- А ты не подумала о том, что я могу тебя прогнать, как других?

- Подумала.

- И что же?

- Если вы прикажете, я уйду. – Ее рот скривился. – Я ведь должна исполнять все ваши распоряжения. Так вы прогоняете меня?

- Нет! – поспешно сказал он, опасаясь, что Анна и в самом деле может покинуть его. – Я буду рад, если ты останешься.

- Если вы не хотите спать, я могу почитать вам. Когда Иван Иванович плохо себя чувствует, я всегда читаю ему.

- Смотрю, ты стала опытной сиделкой.

- Мне нетрудно ухаживать за людьми, если им нужна моя помощь.

- А кто тебе сказал, что я нуждаюсь в твоей помощи?

- Никто. - Анна вздернула подбородок. – Я прекрасно знаю, что вы ни в ком не нуждаетесь. Но теперь даже вам хочется, чтобы кто-нибудь был рядом. Неважно, кто.

- Почему ты так решила?

Она взглянула с него с легким превосходством и чуть улыбнулась.

- Потому что вы не отправили меня обратно.

- Хм… верно. Туше!

- Доктор Штерн сказал, что вам нужно отдыхать. Я прошу вас быть благоразумным.

- Благоразумным… И это говоришь мне ты? – Он сморщился от резкой боли. - Ох, черт!

- Вот видите!

- Ты нанесла мне рану, Анна, и обязана ее исцелить.

- Я вас не понимаю, - стушевалась девушка.

- Дай мне руку. Пожалуйста! – потребовал он, и Анна, поколебавшись, протянула ему ладонь, которую тут же стиснули пылающие пальцы. – Теперь ты можешь быть спокойна: я буду паинькой. - Владимир закрыл глаза и попросил: - Как только я засну, отправляйся к себе. Я не настолько беспомощен, чтобы заставлять тебя сидеть тут до рассвета.

- Как скажете, Владимир Иванович. Я пришлю к вам кого-нибудь.

Он слегка кивнул, соглашаясь.

Владимир не ожидал, что его так скоро сморит сон. Присутствие Анны несло успокоение и отдых, и он заснул, сжимая ее руку. Перед тем, как провалиться в темноту, он успел подумать о том, что нынешней ночью стена, разделившая его с девушкой, пусть не исчезла совсем, но стала тоньше на несколько кирпичей…

конец