Обрыв

Автор: Маска Рейтинг: PG-13 Жанр: драма, альтернатива. Время действия - где-то в самом начале сериала, в районе 10-х серий. Пейринг: В/А Герои: Анна, Владимир, старый барон, Карл Модестович, возможны другие. Сюжет: Бывают события, после которых человек уверен, что жизнь кончена. Тогда ему остается только вниз головой с обрыва. Но может быть редко, но случается, что за поледней чертой оказывается не тьма, а всего лишь навсего новая жизнь? Главное, чтобы рядом был человек, который сможет понять, принять и поддержать. Обрыв — высокий крутой берег на изгибе реки. Как последняя огромная ступень перед вратами ада для загубленной души. Ее души. У них в окрестностях тоже был такой. Безумно высокий склон – казалось, упадешь, и лететь тебе не меньше десятка лет. А далеко-далеко внизу вечно бурлящая пучина, будто требующая новую жертву. Только почему этой жертвой должна была стать она? Видимо, судьбе, так же как и ее несостоявшемуся хозяину, Владимиру Корфу, был противен мерзкий обман, так вознесший презренную крепостную, и теперь она решила низвергнуть фальшивую богиню с Олимпа, да так, чтобы уж наверняка не встала. Насмерть. Ведь душа уже умерла в тот страшный час, а очнувшаяся плоть всего лишь вскоре ее догонит. Нужно только добраться до обрыва. Она уже давно была бы там, когда б не этот неестественно сильный ветер. Он не пускает, заставляя после каждого шага вперед сделать два назад, хочет продлить мучения. Зачем? Кому теперь нужна ее жизнь, не стоящая ломаного гроша? Злой волей одного единственного человека ее пусть и иллюзорный, но такой привычный и любимый мирок сгорел, оставив после себя горстку пепла и следы засохшей крови, не замеченные горничной. Только вот глаза слезятся вовсе не от дыма. Странно. Всю эту неделю она не чувствовала ничего, а тут вдруг слезы… Что ж, покойников ведь оплакивают, так почему не помянуть себя знатным глотком слез. Все равно больше некому. Раньше всеобщая любимица теперь она оказалась прокаженной. Как чумная. В доме поблизости с ней все будто вымерло. Конечно, кому хочется марать себя общением с такой как она. Даже Варвара лишь испуганно зажала ладонью рот, увидев ее после всего, а дядюшка, не сказав ни слова, заперся в кабинете и не искал встреч с опозорившей его воспитанницей. Никому не нужная искалеченная заводная кукла. Теперь только выбросить. Или сбросить.. в омут. Анна Платонова, крепостная воспитанница героя отечественной войны, барона Ивана Ивановича Корфа, наконец-то добралась до обрыва. Несколько мелких камешков откололись от склона и полетели вниз. Девушка заворожено смотрела, как они переворачиваются в воздухе и исчезают в волнующихся водах реки. Через пару минут ее тоже обнимут ледяные волны. Все-таки это сложно – сделать последний шаг, как бы ни был уверен в его необходимости. Решение и убежденность в его правильности пришли сегодня утром, едва она очнулась от своего многодневного забытья... сегодня, едва порог отчего дома переступил молодой барин… Именно его теперешнее поведение привело Анну в чувство. Владимир, ранее не упускавший случая сказать ей колкость, нынче даже не посмотрел уничижительно-превосходяще, стальными глазами говоря: «Как я и думал – ряженая дворовая девка». Ничего похожего. Всего лишь искоса скользнув ничего не выражающим взором по полумертвой крепостной, он стремительно направился в кабинет к отцу. Как только дверь за мужчиной закрылась, Анна вздрогнула, приходя в себя. Впервые с того дня ее мысли стали такими четкими, сознание переломилось, окончательно объясняя девушке, что произошло. После этой короткой встречи она поняла: косые взгляды и гримасы отвращения даже от самых близких людей – единственное, что ждет ее в будущем существовании. Невыносимо! Чего ради? Чего ради хранить пустую оболочку, когда жизнь уже сорвалась с обрыва? Остается только последовать за ней. И вот она стоит одной ногой уже в аду, а другой готовится оттолкнуться от земли… Этот обрыв был особенным. Не просто крут – он как балкон нависал над рекой, скрывая ее берег. Маленькой Анне всегда было интересно, что природа спрятала от любопытных глаз, но это оставалось загадкой. Никто не решался спуститься вниз – слишком велик был риск свернуть шею. Правда, маленький, но не по-детски храбрый, барон Корф однажды отправился в опасное путешествие. Однако, вернувшись, он лишь загадочно улыбнулся, но тайны не раскрыл. Что ж теперь она и сама сможет узнать, что там. Правда, как и Владимир, никому не расскажет… Пора. Сделав последний глубокий вздох, крепостная уже начала прощаться с этим миром и просить Бога отпустить ее грехи, когда за спиной раздалось сдавленное и полное ужаса «Анна!». Она на мгновение замерла. Нет, верно показалась. Кто может тревожиться за нее? Бред. Но бред снова заговорил. - Анна, прошу вас, не делайте этого, - и как-то совсем жалобно, на выдохе, - Пожалуйста. Голос... Девушка была готова поклясться, что знает его владельца. Но этого просто не может быть. Владимир Корф и страх за собственную крепостную – две вещи несовместные. Должно быть, это ветер шутит с ней. Убедив себя, что это всего лишь обман, Анна все же повернулась на всякий случай. Глаза ее широко распахнулись, когда вопреки здравому смыслу она увидела, что с ней на самом деле говорит Владимир. И удивление это было только сильнее оттого, что лицо барона выражало такую бездну отчаяния, будто это его жизнь должна была сейчас оборваться… В последнее время Владимира Корфа упорно преследовали неприятности. Хотя для пребывания в Петропавловке это весьма мягкое определение. И ведь попал туда из-за сущей глупости – из-за женщины. Аглая Лопухина была, конечно, прехорошенькой, но стреляться с Ушаковым все же не стоило – кормят в тюрьме прескверно. Откуда же барону было знать, что милая барышня сговорена с князем, у которого нрав не менее вспыльчив, чем у него самого. Корф пригласил княжну на танец на очередном балу. И вот во время исполнения самой сложной фигуры милейший Денис Сергеевич буквально вырывает девицу из рук барона и, пыша жаром, требует объяснений. Естественно барон тоже вспылил. Их танец прервали самым наглым образом, а теперь еще что-то хотят от него услышать. И все это на глазах у жаждущего зрелищ светского общества. Слово за слово и как результат – пистолеты, секунданты, донос тайного доброжелателя и недельный оплачиваемый отпуск в светлой и просторной камере с новыми решетками и очаровательным соседом-заговорщиком. Возможно, дуэль и не имела бы таких последствий – встретились бы они с князем, прострелили друг другу что-нибудь, да разъехались с миром, залечивать раны. Но публике, как известно, всегда нужно две вещи – хлеба и зрелищ. А тут два лучших стрелка, с сумасшедшими характерами и прилюдно сделанным вызовом! Высший свет просто не простил бы молодым людям, откажись они от своей затеи или даже не убей один другого. Юные барышни уже готовили траурные платья, думая, кого из двух красавцев придется оплакивать, и до конца не отдав никому предпочтения. Но многие склонялись к тому, что в живых лучше остаться Корфу – Ушаков помолвлен, а это все равно что наполовину мертв. В общем, молодые люди не имели права так обидеть столь уважаемых людей. Одна только виновница дуэли была в отчаянии. Она пыталась остановить безумцев, попеременно взывая к здравому смыслу то одного, то другого и забывая, что всякий смысл теряется, когда кровь кипит и доброжелатели подливают масла в огонь. Она даже однажды побывала в особняке Корфов, в надежде образумить Владимира. Она говорила, что не сможет жить, если барон убьет ее жениха. А если князь окажется более метким, то его, скорее всего, отправят на каторгу, что равносильно смерти. - Вы – мужчины, хоть когда-нибудь интересовались у женщин, что чувствуют они? Вы вызываете друг друга на дуэли, пытаясь этим что-то доказать неизвестно кому, и даже в голову не возьмете, что в первую очередь убиваете тех, чью честь якобы отстаиваете. Каково нам будет всю жизнь мучиться сознанием того, что на нашей совести чья-то кровь? Я сейчас говорю про настоящих женщин, а не пустоголовых жеманниц, для которых жизнь не боле, чем красивая театральная постановка, а смерть – достойное обрамление их красоте. Вы всегда думаете лишь о своих чувствах, забывая, что мы тоже живые и умеем страдать не меньше, а порой и больше вашего, - закончила княжна гневную тираду, когда получила от барона отказ. Девушка ушла, а через два часа Корф уже скакал к месту дуэли, а еще через час любовался чудными видами через решетку. Но барону повезло. Видимо властям надоело кормить нахлебника, и сегодня его все-таки отпустили, при этом, порекомендовав на некоторое время отправиться в отпуск. Дважды барону повторять было не нужно, и в особняк он вернулся с подписанным рапортом. Дом встретил привычным теплом и известием, что уже почти неделю его дожидается письмо от отца. При этом тревога кольнула сердце. Старый барон мог написать сыну только по делу. И хотя Владимир был убежден, что случилось что-то серьезное, молодого человека удивил страх, охвативший душу, которая говорила не просто о несчастье, а о самой настоящей беде. Не мешкая, барон сломал печать и торопливо начал читать. Владимир очень хотел, чтобы именно сейчас обычно безошибочная интуиция его подвела, но она сработала с жестокой безупречностью. Отец писал в ужасном волнении. Об этом красноречиво говорили многочисленные кляксы и несвойственная небрежность в написании букв. «Володя, сынок! Страшная беда обрушилась на наш дом. Аннушка, девочка наша… Нет, не могу этого написать. Господи, как я мог такое допустить! Старый дурак, почему не уследил, не уберег? Нет мне прощения. Мы собирались ставить новый спектакль. Анна, естественно, должна была играть главную роль. После ужина, когда все детали были оговорены, девочка пошла в гримерную, чтобы подобрать костюм, я же решил немного почитать. И это в то время, когда нужно было оберегать несчастное дитя! Но нет, беспечный, я со скукой перелистывал страницы в тот самый миг, когда бедная девочка переживала самое страшное в своей жизни. Спустя некоторое время, обеспокоенный долгим отсутствием воспитанницы, я отправился за ней. Увиденное едва не заставило остановиться сердце. Аннушка, этот чистый и хрупкий ангел, лежала без чувств, в разорванном платье, на котором виднелись темные следы. Открывшаяся картина не оставляла сомнений в том, что произошло. Какой-то негодяй воспользовался Анечкиной беззащитностью и тем, что в театре пусто и надругался над ней. Горе нам, горе! Сейчас Анна в своей комнате под присмотром Варвары, а я малодушно молюсь, чтобы она подольше не приходила в себя. Я просто не знаю, как посмотреть в эти глаза, когда она обвинит меня во всем. Ведь это только на моей совести. Я не должен был оставлять ее не на минуту, обязан был оберегать, но не справился. Володя, я прошу тебя приехать. Ты никогда не любил Аннушку, не понимал моей привязанности к ней, но я верю, что ты не можешь оставить слабого в беде. А сейчас мы все в беде и все слабы. Нам нужна опора, которой можешь стать только ты. Потому, умоляю тебя приехать, сын. Пожалуйста.» Спазм сдавил горло, а побелевшие костяшки пальцев с силой сжали листок. Нет, этого не могло быть на самом деле. Жестокий обман, злая шутка – что угодно, но не правда. Упорно цепляясь за эту мысль, Владимир еще раз пробежал взглядом по неровным строкам. Увы, все надежды были тщетны. Отец прислал, сам того не ведая, смертный приговор его и без того увечному чувству. «Ты никогда не любил Аннушку…» Когда бы это было так! Возможно, сердце не рвалось бы на куски, не хотелось бы рычать от боли и крушить все от безысходности. Владимир давно любил ее, хотя даже наедине с собой, даже в мыслях не произносил это слово – «любовь». Он просто знал, что любит, в то же время не осознавая. Это сложно объяснить. Любовь к Анне была такой же частью его самого как гордость, долг воина, честь. Упрямец не повторяет каждый день себе, что неподатлив. Однако от этого он не становится более управляемым. Он лишь как-то отдалено понимает, что ему присуще это свойство. Это часть его натуры. Так и от неосознанности любовь Владимира не становилась меньше, а лишь сильнее пускала корни в сердце, а сегодня расцвела пышным цветом. Для того, чтобы засохнуть. Впоследствии Корф стыдился своего эгоизма, но первой мыслью было то, что Анна для него потеряна, даже не будучи обретенной. На несколько минут собственное горе завладело им. Но вдруг как молния перед лицом вспыхнуло лицо княжны Лопухиной, а в ушах зазвучал ее гневный голос: «Вы всегда думаете лишь о своих чувствах, забывая, что мы тоже живые и умеем страдать не меньше, а порой и больше вашего!». И тут барон понял, что даже не подумал о том, какого сейчас самой Анне. Когда писалось письмо, она была в беспамятстве. Но прошла уже целая неделя. Что с ней, как она? Вопросы забились в голове, как птицы в клетке. Мешкать было нельзя. Неизвестно, что уже произошло дома, пока он пребывал на казенных харчах, а что еще может произойти. Сердце опять нашептывало о беде. Решив не искушать судьбу, барон велел немедленно седлать коня и вскоре покинул Петербург. Первым делом нужно было поговорить с отцом. Поэтому, едва соскочив со взмыленного жеребца и узнав у слуг, где барин, Владимир отправился в библиотеку. По дороге его ждало испытание. В гостиной сидела Анна. К этому Владимир был не готов. Даже сейчас она выглядела как богиня. Только мраморная богиня. Неестественно прямая спина и застывшее, ничего не выражающее лицо. Корфу не хватило духу подойти к ней и заговорить, он даже посмотрел на девушку не открыто, а украдкой, искоса. Глаз не было видно. Но отчего-то ему казалось, что они также пусты. Анна больше была похожа на скульптуру, чем на живого человека, от нее веяло холодом и… ужасом? Она не бормотала бессвязных слов, не металась в истерике, но убийственное спокойствие делало ее какой-то безумной. Владимир внутренне содрогнулся от всего этого. Чья-то железная рука сдавила сердце, дышать стало тяжело. Испугавшись своих эмоций, молодой барон спешно скрылся за дверью библиотеки. Пока он не был готов к разговору с ней. Пока. Иван Иванович всю неделю почти не покидал кабинета. С того самого момента как написал сыну письмо. Владимир… Старый барон каждый день, каждую минуту ждал его приезда, незаметно превратившегося в цель всей жизни, но офицер почему-то не торопился домой. Усилием воли старший Корф отгонял от себя все чаще появляющуюся мысль, что сын, опьяненный детской обидой, вовсе не пожелает появиться дома. Нет, тогда это уже будет не Володя! Должно быть, какие-то крайне важные дела не позволяют ему никак приехать, не более. Иван Иванович убеждал себя в этом как только мог – без сына он не знал, что делать. Желая как-то отогнать тревожные мысли, хозяин поместья подошел к окну, втайне надеясь увидеть приближающегося всадника. Ничего. Тяжкий вздох уже готов был слететь с губ, когда как порыв свежего ветра в комнату ворвался его сын. Владимир был поражен. Он не виделся с отцом всего ничего, и метаморфозы, произошедшие с тем, удивляли. Он весь как-то постарел, осунулся. Было видно, что старый барон искренне переживает. На задворках сознания мелькнула ревнивая мысль: волновался бы так Иван Иванович за сына, но Владимир усилием воли прогнал глупые обиды. Не время сейчас для них, не время. Когда первый порыв радости и облегчения отца от встречи с сыном улегся, а слова приветствия были сказаны, офицер попросил еще раз рассказать о произошедшем. С усилием и постоянными причитаниями, но старший Корф повторил все написанное в письме, добавив, что Анна пролежала в беспамятстве еще около суток, а когда очнулась словно впала в транс, замкнулась в себе, не выходя из комнаты. Отводя взгляд, отец сказал: - Понимаешь, Володя, я так и не решился с ней поговорить. Каждый день заглядываю к ней в комнату, когда она спит, и обещаю себе, что завтра наверняка… Но при свете дня во мне, военном человеке, просыпается трусость. Ответом ему послужил укоризненный взгляд сына. - Отец… - Да, я знаю, что веду себя в крайней степени глупо, но ничего не могу с собой поделать. Сынок, я просто не знаю, как подойти к девочке. Наступило минутное молчание. Наконец, Владимир решился задать вопрос, терзавший его сильнее всего. - Отец, - начал он осторожно, - а уже известно, кто это был? - Да, Володя, - старик сокрушенно опустил голову, - этот негодяй – Карл Модестович. - Наш управляющий? – младший Корф ушам не верил. Ладонь сама сжалась в кулак. - Бывший управляющий, - машинально поправил сына отец и пустился в объяснения, - В тот день я его уволил. Совершенно случайно я узнал, что он уже давно пристает к Аннушке. Это стало последней каплей. За ним итак было много грехов, и я его выгнал, - барон закрыл глаза и с мучением произнес, - Если бы я только знал, что этим не избавлю ее от беды, а совсем наоборот! - Его поймали? – Владимир с трудом сдерживал ярость. - Да, пару дней назад. Только вот Аннушке это уже не поможет… Володя, я даже не знаю, что теперь делать. Нужно отдать ей вольную, но я боюсь, что она посчитает, будто я пытаюсь откупиться. Владимир задумался. Анна вполне могла решить, что хозяин теперь пытается избавиться от неугодной крепостной. Возможно, отец и прав, что не стал сразу совать ей в руки документ. Но и одобрить его поведения Корф не мог. Насколько он понял, никто даже не попытался поговорить с девушкой, успокоить ее. Не со злым умыслом, конечно. Но благими намерениями вымощена дорога в ад. Неизвестно, что могла Анна себе придумать за это время. Как бы в подтверждение его опасений вновь болезненно сжалось сердце. - Вот что, отец, - решительно произнес Владимир, - Вы просили меня приехать и помочь. Так выслушайте мой совет. В том, что вы не отдали Анне сейчас вольную, я Вас, пожалуй, поддерживаю. Но поговорить с ней нужно было давно. Бог знает, каких она могла натворить глупостей, пока все отсиживались по углам. Однако, раз уж никто раньше не удосужился, а я уже здесь, то предлагаю пойти и сделать это нам вместе и немедленно. Иван Иванович вдруг как-то с облегчение улыбнулся. - Хорошо, - согласился он и, помолчав немного, добавил, - Спасибо, что приехал. Теперь мне почему-то кажется, что все будет хорошо. Однако уверенности Ивана Ивановича суждено было подвергнуться серьезному испытанию. Решив поговорить с девушкой, бароны направились в гостиную. К удивлению Владимира ее там уже не было. Спальня Анны также встретила пустотой. Спросили у слуг, но никто не видел, куда делась «барышня». Молодой человек нахмурил брови – это ему определенно не нравилось. Куда могла деться девушка, находясь в таком состоянии? Ответ пришел вместе с Григорием. - Барин, - обратился он к Ивану Ивановичу, - боюсь я за Анну. Как бы беды не натворила. - Что с ней случилось? Где она? – засуетился старик. - Даже не знаю. Может, оно конечно, и зазря господ беспокою, - замялся Гришка, - поди гуляет просто. Да только вид у нее был больно странный. - Куда она пошла?! – не выдержав, взревел Владимир. Не на шутку перепуганный рыком молодого барина крепостной мгновенно рассказал, что видел, как Анна направлялась в сторону реки. Обеспокоенный Иван Иванович посмотрел на сына: - Володя, неужели она..? – невысказанный вопрос застыл на старческих губах. - Не знаю, - складка между бровей его сына стала еще глубже, - В любом случае мне лучше немедленно ее отыскать, - и уже мягче, - Не волнуйтесь, отец, все будет в порядке. Пообещать почтенному родителю было просто. Но как смирить тревогу в собственном сердце? Преследовавшее с утра чувство беды, сейчас захватило все существо. Напрасно молодой барон убеждал себя, что Анна слишком набожна для такого шага, что для этого нужно мужество. Характера и решимости ей тоже было не занимать. К тому же она, скорее всего, убеждена, что теперь ей все равно гореть в гиене огненной… Ноги еще быстрее понесли к обрыву. Предчувствие не обмануло барона. Боясь лишний раз вздохнуть, офицер незаметно приблизился к стоящей на краю девушке. Губы сами вытолкнули «Анна!». Она испуганно застыла, но не повернулась. - Анна, прошу вас, не делайте этого, - «Только бы не шагнула, только бы не оступилась», - Пожалуйста. Наконец, девушка повернулась, на лице застыло крайнее изумление. - Владимир? Что вы здесь делаете? - Пытаюсь не дать Вам совершить ужасную глупость. Анна, - осторожно произнес Корф, - пойдемте домой. - У меня больше нет дома, - девушка мотнула головой, прогоняя наваждение. Слишком уж странно было видеть надменного барона, волнующимся за жалкую крепостную, - Жизнь моя кончена, Ваш батюшка не желает меня больше видеть, меня вообще никто теперь не желает видеть! – внезапно она сорвалась на крик, а от рукава платья оторвались пуговицы, которые девушка отчаянно теребила, - Мне нет прощения и места на земле. - Анна, вы заблуждаетесь. Отец обеспокоен Вашим отсутствием, он волнуется за Вас. И я тоже, - добавил мужчина глухо. «Господи! Да отойди же ты от этой проклятой пропасти!» Как хотелось крепостной сейчас верить своему хозяину. Да, она решила, она бы не остановилась. Так было нужно, в конце концов – она ведь уже умерла. Но какая-то крошечная часть естества не желала смириться с очевидным, хотела избежать неизбежного, отчаянно жаждала жизни! Она бы ее подавила, она бы уже шагнула, если бы злобное провидение не прислало сюда Владимира Корфа. Он говорит, что она все неправильно поняла и ее на самом деле ни в чем не обвиняют? Он убеждает, что она по-прежнему всем нужна, что все пройдет, что ничего не кончено? Он призывает ее жить дальше, напоминая, что самоубийство грех? Ах, разве же она сама того не знает! И как хочется ему верить, безумно хочется. Верить, что даже для нее еще будет ласково светить солнце, что люди посмотрят приветливо, а не с презрением, что она еще сможет открыто и искренне улыбнуться. Хочется. Но разве можно? Разве не показывал неоднократно своенравный барчук своего отношения к ней? Так как ему можно поверить? Это должна, обязана быть очередная ловушка. - Владимир, зачем Вы все это затеяли, какую каверзу готовите, каким образом хотите подшутить? Позвольте мне хотя бы уйти спокойно, - горечь слов можно было попробовать на вкус. - Бог с вами, Анна, разве я могу шутить сейчас! – изумление и испуг были такими откровенными, что не поверить в них было невозможно. - Вы никогда не скрывали своей ненависти ко мне, - уже менее уверенно сказала крепостная, - так с чего бы Вам вдруг измениться. Вы должны радоваться, что избавитесь от меня. - Анна, очнитесь! – в ужасе воскликнул барон, - Не стоит путать детскую неприязнь с ненавистью. Это были необоснованные мальчишеские обиды – не более. Не отрицаю, что порой – да что там, зачастую – я вел себя жестоко, но смерти Вам никогда не желал. Позвольте мне это доказать – возвращайтесь домой. Вы слова дурного ни от кого не услышите, я стану Вам другом… Поверьте, жизнь еще не закончена. Анна колебалась, желая и боясь уступить. Владимир, видя это, молча протянул ей руку. Девушка со смесью самых разнообразных чувств на лице посмотрела на него, помедлила еще минуту и сделала шаг вперед. «Странно, - бесцветно подумала Анна, медленно шагая в сторону поместья, - куда подевался ветер? Совсем недавно деревья чуть не касались земли верхушками, а сейчас не колышется ни ветки. И солнце светит так ярко…» Не то, чтобы ее сильно волновала погода – совсем не волновала. Всего лишь нужно было чем-то занять мысли. Человек всегда должен думать, живой человек. А она приняла решение жить. Сделала осознанный выбор. Осознанный ли? Анна покосилась на идущего рядом Владимира Корфа. Следовало признать, что именно благодаря ему она сейчас придается пустым размышлениям о солнце и ветре, а не кружится в подводном хороводе вместе с русалками. Он не позволил ей прыгнуть. Беспокойством в глазах, увещеваниями заставил сделать шаг навстречу ему. Даже не этим. С детства ведомая звуками (не даром рояль всегда был лучшим другом), Анна просто не могла не покориться этому особенному голосу. Мягкий, но полный тревоги баритон притягивал как магнит к его обладателю, заставляя верить ему; вытеснял из головы все прежние мысли, заполняя собой. Девушка всегда считала, что, если бы Корф захотел, он бы любого смог убедить в чем угодно. Даже в том, что Земля плоская. Вот и Анну убедил. И она попала в ловушку под названием Жизнь. Именно ловушку. Сейчас, когда дымка слепой веры рассеялась, сомнения снова с радостью стали нашептывать каверзные вопросы. «Зачем, почему он это сделал? Люди не меняются, во всяком случае, так быстро. Что он опять затеял?», - вкрадчиво звучал в голове голос, убеждая, что напрасно она проявила малодушие и послушалась офицера. Что хорошего может быть теперь в ее жизни? Ровным счетом ничего. Нужно было бежать. Но барон и это предусмотрел. Едва девушка отошла от пропасти, мужчина взял с нее слово, что больше она подобного не попытается сделать. А слово Анна держала всегда. Владимир видел, что Анна беспокоится. И барону это не нравилось. Хотя собственные его чувства также находились в немалом смятении. Стоя там, у обрыва, он молил Бога об одном – убедить Анну вернуться в поместье, заставить поверить себе. Получилось. Все еще опасаясь, но она сделала шаг навстречу протянутой руке, хотя и не взялась за нее. Сперва такое поведение поставило Корфа в тупик, и он даже слегка оскорбился ее пренебрежением, но тут же, поняв в чем дело, обругал себя за толстокожесть. Можно было бы сразу догадаться, что теперь девушка боится людей, особенно мужчин, и не может к ним прикоснуться. Почему же человек, всю жизнь делавший ей гадости должен был стать исключением? Удивительно, что она вообще его послушала. И, тем не менее, это произошло. Вздох облегчения слетел с губ, остановившееся сердце забилось с удвоенной силой, возвращая кровь к лицу. А вместе с тем пришло понимание того, что слова, сказанные Анне, на самом деле, правда. Да, она еще может быть счастлива. Нет, они могут быть счастливы. Он полагал, что Анна теперь для него навсегда стала недосягаемой. Глупец! На каком основании он сделал этот вывод? Ничто не потеряно и никто не потерян, пока человек числится в списках Жизни, а не Смерти, пока из приоткрытых губ вырывается теплое дыхание, а не могильный холод. Он мог бы потерять ее, а заодно и себя, но Провидение сжалилось над гордым офицером, позволило успеть в последний момент. Ему предоставлен шанс. И он будет не барон Корф, если не вернет Анне любовь к жизни. Он сделает все, чтобы заставить ее вновь улыбаться; потратит хоть сотню лет, чтобы дождаться того мига, когда она примет его протянутую руку. Время, забота и любовь – лучшие лекари, и Владимир очень надеялся, что с их помощью удастся исцелить даже израненную душу девушки. А пока он готов идти просто рядом, на почтительном расстоянии, чтобы не спугнуть. За очередным поворотом показалось поместье – они почти пришли, но Корф знал, что настоящая дорога только начинается. Старый барон места себе не находил, страшась даже на мгновение представить, что Владимир не успел догнать воспитанницу. Камень упал с сердца, когда дети вошли в ворота усадьбы. Иван Иванович тотчас бросился к ним. - Аннушка, девочка моя, слава Богу, ты цела. Я так за тебя волновался. Младший Корф с удовлетворением отметил, что в безжизненных глазах крепостной наконец-то мелькнуло удивление – хоть какая-то эмоция. Значит, не все потеряно. Анна была поражена. Размышляя по дороге в поместье, она окончательно пришла к выводу, что Владимир никак не мог говорить искренне. Скорее всего, ее велели вернуть домой, чтобы изгнать с позором или на худой конец выдать замуж за какого-нибудь пьяницу. Но поведение Ивана Ивановича не вписывалось в придуманный сценарий. - Вы не сердитесь на меня? – удивленно выдохнула она. - Сержусь? Господи, да как тебе в голову такое могло прийти. Внезапно плечи девушки поникли, и у нее вырвался судорожный всхлип, впрочем, не перешедший в рыдания. - Я думала, что Вы во мне разочаровались и не хотите больше видеть. - Боже! Прости меня, девочка, прости. Я не должен был оставлять тебя одну, - старик виновато покачал головой, - Аня, я хочу, чтобы ты знала, я никогда от тебя не откажусь, ты мне все равно, что дочь. Поверь, - продолжил он, – время унесет боль, горе, страх. Не нужно отчаиваться, все наладиться. - Я верю, - непослушными губами шепнула девушка. - А мне? – раздался сбоку мягкий голос, молчавшего до этого Владимира, - Мне Вы теперь тоже верите? Как видите, я не обманул – дома Вас любят и ждут, - офицер грустно посмотрела на крепостную. Анна повернулась к нему. Синие глаза встретились с серыми… - Верю, - тихо прозвучало через пару секунд. И уже чуть тверже и громче, - Верю. *** - Володя, ты просто не представляешь, как я счастлив твоему приезду - сказал старый барон, с теплотой глядя на сына. - Ну отчего же, представляю. Вы счастливы до такой степени, - Владимир выдержал паузу, - что немедленно прикажете Варваре подавать обед. Потому как я ужасно голоден, - добавил он, широко улыбнувшись. Иван Иванович хохотнул в ответ. Кому-то этот совершенно несвоевременный приступ веселости показался бы кощунственным… Другие же нисколько не удивились бы, увидев за беззаботной улыбкой тревожный блеск в глазах и услышав страх неизвестности в добродушном смехе… Люди не любят серьезные разговоры. Люди боятся серьезных разговоров, ибо они имеют прескверную привычку сочетаться с неприятными переменами в жизни. Но, даже если несчастье уже произошло, и ничего не повернуть вспять, человек из последних сил старается удержаться на канате стабильности, всеми способами оттягивая падение в пучину жизненных проблем. Вот тут-то и появляются пустые разговоры, совершенно неотложные бесполезные дела, нарочитая веселость… Только никакое вино не в силах заглушить горький вкус реальности, отрезвляющей и заставляющей обратить на себя внимание. Оба барона понимали, что говорят совсем не то, что нужно, не то, что волнует. В комнате повисло молчание, с каждой минутой становящееся все более тягостным. Первым не выдержал Владимир. - Папа, - уверенно произнес он, - я считаю необходимым на время увезти Анну из поместья. Здесь слишком много неприятных воспоминаний. Пусть поживет пока в Петербургском особняке, придет в себя. Ну а мы будем рядом, если потребуется наша помощь. – Он поймал изумленный взгляд отца. – В чем дело, Вам не нравится моя идея? - Отчего же, отчего же… Напротив – весьма здравая мысль, - поддержал его старый барон. – Завтра же отправимся в путь. Я просто удивлен твоей резкой перемене по отношению к Анне. - О чем Вы? – младший Корф усиленно изображал непонимание. - Ты сейчас заботишься о ней больше, чем любой другой в этом доме, хотя раньше не проявлял подобного участия. Я, разумеется, рад, но мне всегда казалось, что ты ее, мягко говоря, недолюбливаешь. Владимир отвернулся к стене. - Вам казалось, - раздельно произнес он. - Володя, ответь… - Пойду, скажу Анне, чтобы собирала вещи, - пресекая дальнейшие расспросы, офицер спешно ретировался из кабинета. У комнаты девушки он замедлил шаг – оттуда доносились женские голоса. Стараясь не обнаружить себя раньше времени, Владимир осторожно приоткрыл дверь. Взору предстала следующая картина: Анна и Варвара сидели в обнимку и ревели в три ручья. Кухарка как ребенка раскачивала девушку из стороны в сторону и причитала. - Что же это ты, золотце мое, удумала? Чуть беды не натворила. - Мне казалось, что все меня презирают, - всхлипнула Анна. - Ох, горе-горюшко… - вздохнула Варя, - И я дура старая. Нет, чтобы поговорить с тобой по душам, глядишь полегчало бы. Так боялась – растревожу только больше. Ой, - покачала женщина головой, - неизвестно что было б, кабы не Владимир Иванович. Варя, - девушка отстранилась от нее, - я так удивилась, когда его увидела. От неожиданности, наверное, и послушалась. Я же, - Анна со слезами в глазах посмотрела на женщину, - я же грешным делом подумала, что он рад будет от меня избавиться. Владимир нахмурился. Нет, он, конечно, много усилий приложил, чтобы Анна считала его чудовищем. Но не до такой же степени. Такие завалы и жизни не хватит разобрать. - Ты что мелешь! – не на шутку перепугалась кухарка и крепко обняла девушку. – Ты эти глупости из головы выброси. Слышишь? Чтоб барин молодой смерти кому желал… - добавила она с укоризной. - Да знаю я, Варь, знаю. Плохо мне сейчас – вот и мысли дурные в голову лезут. - А ты поплачь, легче станет. А люди, они в беде познаются. Вот и Владимир Иванович тебе наконец-то стал братом. Корфа вновь передернуло. Ну, уж нет! Он никогда не был и не будет ее братом. Только не им. Словно читая его мысли, хоть и неверно их истолковав, Анна произнесла: - Ну что ты Варя. Зачем ему нужна такая сестра. Решив, что достаточно подслушивать подобно ищейкам графа Бенкендорфа, барон громко постучал. Женщины тут же бросились вытирать слезы. - Анна, - Владимир почтительно склонил голову, - я пришел предупредить Вас, что завтра мы выезжаем в Петербург. – мужчина поймал взволнованный взгляд девушки. – Не волнуйтесь, мы просто с отцом решили, что лучше пожить некоторое время в городе. Не дав девушке возможности опомниться, он удалился, отговорившись необходимостью встретиться с одним господином. При этом лицо его исказилось ненавистью. - Афанасьич, - протянул барон, - может, все-таки пустишь? Мне необходимо поговорить с господином Шуллером, - в подтверждение своих слов Владимир достал из кармана маленький кругленький, но очень весомый аргумент. - Простите, Ваше благородие, но не имею права, - произнес страж, впрочем, не отводя глаз от монетки, - Вот ежели б пропуск у Вас был, то милости просим. А так, - он с сомнением покачал головой. И без того находящийся на взводе офицер чертыхнулся про себя. Почему у русских людей рвение к исполнению должностных обязанностей просыпается в самые неподходящие моменты? Что стоит охраннику пропустить его к этому мерзавцу (если б кто только знал, как тяжело далось Владимиру проклятое «господин Шуллер»), так ведь заладил «не положено», «нельзя», «не имею-с права». Молодому человеку безумно хотелось схватить Афанасьича за шиворот, да встряхнуть, как следует, чтобы тот понял, что ему плевать на запреты, что у него – барона Корфа – свое право, ради исполнения которого он из-под земли Шуллера достанет. Да вот только нельзя. Силой он здесь ничего не добьется. Потому, с трудом подавив в себе закипающий гнев, Владимир добавил больше елея в голос и еще одну монету в руку. - Афанасьич, пять минут. Никто даже не узнает. - Э-э-э, господин барон, - протянул тот, недоверчиво покачав головой, - знаем мы вас. Уж не ведаю, за что господин Шуллер к нам попал, но повидаться Вы с ним явно не с проста желаете. Поди украл что-то дорогое. С лица Владимира в тот же миг слетело выражение наигранного доброжелательства. Оно стало серьезным, даже жестоким. Казалось, мужчина глубоко о чем-то задумался, но уже через мгновение глухим голосом вытолкнул: - Украл. Дороже не бывает. - Вот, - с укоризной сказал охранник, - мы-то тоже не лыком шиты, знаем, что к чему. Внезапно Корф, растеряв остатки самообладания, навис над сторожем как коршун и резко потребовал: - Немедленно открой эту проклятую дверь, иначе я вышибу ее к чертовой матери! - Вы это, господин барон, - с опаской начал Афанасьич, - не буйствуйте. Велено никого не пущать – что я могу поделать. Окончательно взбешенный офицер схватил мужчину за шиворот и прижал к стене. Гнев исказил правильные черты лица практически до неузнаваемости. - Что здесь происходит? – раздалось из-за спины. Владимир нехотя разжал руки и повернулся. Перед ним стоял начальник тюрьмы. - Я объяснял его благородию, что нет никакой возможности пустить их к господину Шулеру, но они ничего не желают слушать, - подал голос начавший приходить в себя Афанасьич. - А я еще раз повторяю, что должен его увидеть! – рявкнул поручик. - Успокойтесь, господин барон, - примирительно произнес начальник, - Лучше давайте переговорим с глазу на глаз, - он приглашающе отвел руку в сторону. Еще раз гневно сверкнув глазами, Корф все же прошел в указанном направлении. - Барон Корф просил держать эту историю по возможности в тайне – он не хочет, чтобы имя Анны Петровны трепали во всех домах, - пояснил Василий Гаврилович, как только они оказались наедине, - поэтому к господину Шуллеру было велено никого не пускать. - Благодарю, - рассеяно пробормотал поручик, - но почему Вы не желаете впустить меня. - Видите ли, Владимир Иванович, - смутился начальник тюрьмы, - Ваш горячий нрав хорошо известен во всем уезде, и…, - продолжать не было необходимости. – Нет, - торопливо добавил он, - я, разумеется, понимаю Ваш гнев. Анна – воспитанница Вашего батюшки… - Анна – моя невеста! – воскликнул барон. Внезапная фраза будто заледенила время и напряжение, висящее в воздухе. - Только не переусердствуйте, - единственное, что и смог выдавить Василий Гаврилович, когда прошло первое удивление. Корф лишь хмуро кивнул головой. Железная дверь захлопнулась, прогоняя из камеры сунувшийся было свет. Все правильно – темные инстинкты обитают во мраке. С койки поднялась фигура. Корф сделал шаг вперед. - Владимир Иванович? – раздался полный скрытого ужаса голос. Вместо ответа еще один шаг. Фигура попятилась было назад, но сокрушительный удар в челюсть прервал не успевшую начаться погоню. Когда Владимир добивался встречи, даже когда входил в камеру, он еще не знал точно, что собирается сделать. Избить – слишком мало, убить – невозможно и откровенно противно. Но стоило Шуллеру заговорить, как в ушах зашумело, глаза заволокла ненависть, а внутри проснулся дикий зверь. Раньше, чем успел осознать это, барон одним хорошо поставленным ударом свалил немца на пол… Когда дверь камеры открылась, Василий Гаврилович вздохнул с заметным облегчением. Он уже десять раз успел пожалеть, что разрешил молодому барону лично поквитаться с немцем – слишком уж страшны были звуки, доносившиеся изнутри. Владимир вышел, чуть пошатываясь, и прислонился к стене. На руках виднелись следы крови, челка была мокрой от пота. Опасаясь худшего, Василий Гаврилович бросился в камеру. Шуллер лежал на полу, чуть поскуливая, лицо больше напоминало кровавое месиво, одного уса не хватало, левая рука была неестественно изогнута. Но в целом не оставалось сомнений, что он жив. Чуть успокоившись, Василий Гаврилович вернулся к барону. Тот по-прежнему стоял у стены, мучительно прикрыв веки. - Владимир Иванович, - тихо окликнул начальник тюрьмы офицера. Поручик нехотя повернул голову, медленно приходя в себя, - пойдемте отсюда. Вас поди уже дома заждались. Так ведь негоже являться перед батюшкой и барышней в таком виде – умыться б Вам. А это, - он кивнул в сторону камеры, - уже наша забота. Сегодняшний разговор с сыном заставил Ивана Ивановича на многое взглянуть по-новому. Страстно увлеченный театром он успел позабыть, что люди нередко и в жизни изображают придуманные чувства. Слишком занятый взращиванием таланта своей подопечной, не заметил в доме другого не менее, а может быть и более гениального актера. Удивительно, но он всегда принимал ярко демонстрируемую ненависть Владимира к Анне за чистую монету. И ни малейшего сомнения в подлинности этого чувства не мелькнуло, пока старый барон не увидел, как Владимир нынче смотрел на его воспитанницу. Безусловно молодой человек искренне сопереживал девушке, во взгляде не было ни капли презрения и насмешки. Но не будь он барон Корф, если лишь банальную жалость испытывал его сын! Нет, слишком велика и очевидна была тоска серых глаз. А спешное бегство Владимира из кабинета лишь сильнее укрепило старого барона во мнении, что совсем иное чувство хранит в сердце Владимир. Оставалось только найти ему название. А для этого нужно было поговорить. Но как назло сына нигде не было, слуги тоже не знали, куда подевался молодой барин. Длительное отсутствие отпрыска стало беспокоить барона. Хорошо хоть Варвара сказала, что «Владимир Иванович собирались с каким-то господином встретиться». Услышав это, старый Корф недоуменно нахмурился. Что за дела могут быть у Владимира в такое время. Все это выглядело весьма подозрительно. Пообедав в одиночестве и бесцельно побродив еще некоторое время по дому, Иван Иванович решил спуститься вниз, чтобы серьезно переговорить с сыном, как только тот вернется. Мерзкий гул в ушах не прекращался, отчего уже начинало тошнить. Чуть пошатываясь, Владимир вошел в столовую. Удивительно, но ему удалось все-таки добраться до дома, причем без происшествий. Молодой человек рухнул на первый попавшийся стул и с силой сжал голову руками. Там, глубоко внутри, пульсировал непонятный комок. Будто кто-то долбил и долбил по его воспаленному мозгу. И от этого невозможно было скрыться, как от зубной боли. Проснувшийся зверь никак не желал освобождать нового раба… Владимир знал, как одним словом описать свое состояние. Плохо. Очень-очень плохо. Сегодня он, боевой офицер, избил человека. Именно избил. Пусть негодяя, мерзавца, но заведомо слабее его самого. И от этого на душе было гадко как никогда. Корф был офицером, Корф был дворянином, который всегда находился в равных условиях с противниками. Возможно, он лучше стрелял, был более удачлив (хотя, видит Бог, тысячу раз хотел, чтобы фортуна отвернулась), но его враги и соперники никогда не были безоружны, беспомощны. Никогда, до сегодняшнего дня. Нет, барон знал, что поступил правильно – для совершенного Шуллером любого наказания было слишком мало. Но сознание этого нисколько не облегчало душу. Точно так же Владимир прекрасно понимал, что двигала им не жажда справедливости, а месть. Месть – единственное чувство, способное человека превратить в чудовище, уродливую копию себя самого, стоит ступить на ее тропу. И тем опаснее она, что пьянит не хуже шампанского, полностью поглощая и растворяя в себе. Если не сможешь остановиться. Заскрипела лестница. Корф поднял тяжелый взгляд и увидел, вошедшего в столовую отца. Досада охватила молодого барона – он не хотел никому попадаться на глаза в таком виде. Нужно было сразу идти в свою комнату, а теперь не избежать расспросов. И словно в подтверждение удивленное: - Володя, где ты пропадал? Сцепив руки в замок, офицер медленно провел ими по волосам. Затем, посмотрев на ждущего ответа отца, устало произнес: - У меня были дела. Неотложные. - Ты же только сегодня приехал. Что могло случиться? – по-прежнему недоумевал Иван Иванович. - Необходимо было вернуть одному человеку долг. Чести, если хотите. Не говорить же, в самом деле: «Простите, папа, Ваш сын сегодня чуть не убил человека». Хватит уже с отца потрясений. Но старый барон явно был неудовлетворен таким объяснением. Видя, что достопочтенный родитель собирается что-то сказать, обессиленный Владимир поспешил опередить его: - Папа, я хотел бы отдохнуть. Не спрашивайте меня ни о чем, пожалуйста. - Владимир, но я хотел с тобой поговорить. Мне… - Папа, - молодой человек положил руку на плечо отца, на которую тот с удивлением воззрился, - позже, все позже. Я действительно страшно устал. Не дождавшись ответа, офицер покинул комнату. Собственно Иван Иванович уже и не возражал. Царапины на тыльной стороне ладони и содранные костяшки пальцев сына говорили красноречивее всяких слов. Чуть улыбнувшись, барон отправился дать распоряжения по поводу ужина. В этот день Владимир так и не покинул своей комнаты. Нельзя сказать, чтобы это сильно нравилось Ивану Ивановичу. Но хмурая складка меж бровей барона разгладилась, стоило на лестнице показаться Анне. Девушка сегодня впервые спустилась к ужину, что вызвало его неописуемую радость и заставило смахнуть счастливую слезу притаившуюся за дверью Варвару. За трапезой воспитанница была молчалива и грустна, однако все это отодвигалось на второй план. Анна медленно, но возвращалась к жизни, переставала чураться людей – вот, что было по-настоящему важно. И теперь оставалось аккуратно, ниточка за ниточкой раскрутить кокон, в котором она пребывала последнюю неделю… Подали десерт. Сидящие за столом сосредоточили на нем все внимание. …И все-таки тишина давила непомерным грузом. Вздохнув, барон Корф украдкой посмотрел на воспитанницу. Та с безучастным видом ковыряла вилкой кусочек пирога. Мысли ее явно летали далеко и были тяжелы. Если вообще были. Он почти угадал. Анна думала обо всем и ни о чем. То вспоминала беззаботное детство, то видела свое лицо, покрытое илом и тиной. То слышала церковные псалмы, а то – задорные деревенские песни. И перед глазами вереницей образов проплывали знакомые и не очень лица: рано ушедшие родители, Варвара, семейство Долгоруких, Сычиха, Иван Иванович, Владимир… Последний не ужинал с ними, чем поднял новую волну сомнений в душе девушки. Почему он не спустился? Слишком утомила дорога и последующие события? До сих пор на своей важной встрече? А, может быть, просто понял, что напрасно поддался жалости и вернул ее в дом, в жизнь, и теперь не хочет видеть? Нет-нет! Она верила ему. Она не верила себе, своему нежеланию видеть зло. Раньше ведь она тоже замечала только хорошее, а что вышло… Не поверив, что Карл Модестович может причинить настоящий вред, была легкомысленна, не заботилась о безопасности. Но разве можно жить, в каждом видя врага? А нужно. Или все-таки нет? Девушка устало прикрыла глаза. Как же все перепуталось в голове. Тень вымученной улыбки скользнула по губам. Кажется, кавардак в мыслях становится для нее обычным состоянием. Иван Иванович видел выражение бесконечной усталости на лице воспитанницы. И губы, казалось, изобразили не улыбку, а просто не сдержали муку… и просьбу. Так смертельно уставший актер молит свою безжалостную публику пустить его отдохнуть. Ненадолго. Всего лишь на пару минут. Смежить веки, забыться… Чтобы не было никого и ничего. Но зрителю и в голову не придет, что лицедей может устать, и потому он не ведает жалости. Так и судьба не щадила крепостную актрису, заставляя играть жизнь. Захотелось по-отечески обнять девушку и погладить по голове, взять себе часть ее ноши… - Владимир сказал тебе, что завтра мы едем в Петербург? – спросил совсем не то, что хотел, не особо интересуясь ответом. Только чтобы заполнить опостылевшую пустоту в воздухе и душе. В ответ растерянный взгляд и едва слышное подтверждение. Старый барон нерешительно помялся, словно собираясь еще что-то добавить. Но почти сразу вновь сосредоточил повышенное внимание на пироге. Для Анны тоже сейчас все самое интересное в мире пряталось в ее тарелке. И вновь каменная тишина. … Ужин подошел к концу. Двое людей, так и не сказавших друг другу всего, что хотели, встали из-за стола. Анна собралась уходить. Девушка уже тысячу раз пожалела, что спустилась сегодня. Все-таки она еще не была готова, слишком поторопилась. Обычная трапеза превратилась в пытку. Когда ты долго под водой, не хватает воздуха. Точно так же сегодня не хватало слов. Смешно – от тишины болела голова. Она уже собралась торопливо удалиться, когда Иван Иванович решил, что хватит, в конце концов, каждому прятаться в скорлупе своих переживаний. - Анечка, - голос опекуна прозвучал не то укоризненно, не то извиняясь, - может быть… - слова явно давались старику с трудом – все известные фразы казались фальшивкой, не выражающей ничего, - может быть, поговорим? Девушка испуганно уставилась на него. Разговор? Какой разговор, о чем? Усталость последних дней разом упала на плечи, одновременно вытеснив из головы все мысли. Осталось только жгучее желание ничего не чувствовать и не думать. Хотелось оказаться маленькой девочкой, для которой самая страшная беда – это остриженная барчуком кукла, а каждый день – праздник, наполненный приключениями и новыми впечатлениями. И все легко и понятно, и не сосет под ложечкой, не скручивает в тугой узел что-то внутри от неопределенности, от неизвестности. А еще хотелось, чтобы рядом был кто-то близкий. Чтобы мама или папа обняли крепко-крепко, убаюкали, сказали, что все будет хорошо. И не важно как, главное, что наверняка будет. Ведь так сказал самый близкий на свете человек. И тебе не придется решать ничего самой. - Аня… - той самой отеческой заботой прозвучал рядом голос барона. Молчание бывает разным. Тревожным, тягостным, пустым как во время нынешнего ужина. А бывает молчание, которое говорит больше тысяч самых разнообразных слов. Такое, какое сейчас воцарилось в столовой. Разговор, к которому стремились и которого боялись эти люди, стал совершенно не нужен. Иван Иванович не знал, что, как сказать, поэтому просто тихонько, совсем как ребенка, погладил Анну по голове. Девушка с болью посмотрела на человека, воспитавшего ее, заменившего родного отца. Ставшего этим отцом… И разрыдалась у него на груди. Всхлипы перемежались обрывочными фразами, смысл которых с трудом можно было понять. Но это было уже не важно. Порой даже самые значительные вещи оказываются без надобности. Сегодня величие слов померкло рядом с простым человеческим пониманием. И боль, поделенная на двоих, уж казалась не так тяжела, и будущее не было столь безрадостным. И знакомый с детства, полный отеческой заботы, голос повторил, уже сказанные сегодня другим слова: «Все будет хорошо». И уже живущая в душе вера радостно затрепетала крыльями, подтверждая это. Ведь не может быть иначе… Если так говорят самые близкие люди. *** Солнце встало совсем недавно, а уже во всю рвалось к зениту. Деревья недовольно перешептывались, разбуженные беззаботным юным ветерком, а трава наоборот радостно стряхивала остатки сна. Обитатели поместья тоже прощались с ночными видениями. Уже во дворе началась хозяйственная суета, бабы понесли на реку корзины с бельем, а конюх начал запрягать лошадей. День вступил в свои права. И казалось, невозможно не радоваться этому бесконечно-глубокому и невинно-чистому небу. Все живое пребывало в спокойной безмятежности, окутанное влажно-горячим как поцелуи воздухом. Но, как известно, человек редко ведет себя по правилам… Маленький воробышек, сидящий на старом вязе, с удивлением смотрел на кучку хмурых людей, толпящихся у дверей дома. Они выделялись на фоне общего благоденствия как черная клякса на чистом листе. Что заставило странных существ зимним холодом отвечать на ласку солнечных лучей? Птичьи глаза внимательно уставились на хрупкую юную девушку. Она была создана, чтобы дарить окружающему миру свет и счастье. Но вместо этого, почему-то, вокруг нее только рваными клочьями висела безысходность. Ужель есть что-то сильнее солнца, сильнее жизни, раз стерло радужные краски из ее глаз? - Чирик? – удивленно спросил пернатый у вяза. Тот в ответ лишь так же недоуменно покачал макушкой. Все-таки странная человеческая душа не понятна никому, кроме самих людей… Анна с грустной полуулыбкой смотрела, как маленький воробей порхнул с ветки и полетел в… А собственно так ли важно куда? Главное, что он свободен, беззаботен и счастлив. Ах, как хотелось бы и ей сейчас вот так же легко помчаться прочь отсюда, подальше от себя, чтобы только ветер приятно щекотал маленькие перышки! Но хрупким птичьим крыльям не под силу поднять ее отяжелевшую душу, а потому она навечно привязана к этому месту и этому времени, словно утопленник камнем ко дну. И поездка в Петербург вряд ли что-то изменит. Она нужна, пожалуй, только для того, чтобы привыкнуть, смириться с мыслью о превращении родного дома в личный круг ада, который отныне придется переживать каждый день. И не потому, что стены будут напоминать или прошлое не отпустит. Оно и не сможет отпустить, ведь отныне всякое понятие о времени исчезло из ее жизни. Нет Прошлого – все, что относилось к нему, происходило с кем-то другим, цельным, не искалеченным. Нет и Будущего – оно оборвалось вместе с кружевом платья, разлетелось в стороны десятком мелких пуговиц, кануло в Лету с последней вспышкой сознания. Есть только бесконечно-мучительное Настоящие, полное отчаяния, страха и, наконец, спасительной пустоты и бесчувствия. От него не спрятаться, не скрыться, не спастись потому, что это – Настоящее, единственное, что рядом с человеком всегда, до конца его дней. Нельзя избежать боли от ожога сейчас, но можно забыть о ней потом, и даже излечиться от страха перед огнем. Но как привыкнуть к пламени, ежедневно корчась в нем от боли? Анна обняла себя руками. Как бы то ни было, ей придется научиться жить заново, смириться с тягучей серостью дней. В конце концов, у нее есть дядюшка, Варвара и… Глаза скользнули по Владимиру, что-то шепчущему на ухо коню. Его дружелюбное отношение во время сегодняшнего завтрака развеяло последние сомнения в девичьей голове. Барский сын переменился к отцовской воспитаннице, тем самым, сняв хотя бы малый груз с сердца. Жаль только, что основой тому стала жалость. А впрочем… - Аня, тебе нехорошо? – забеспокоился Иван Иванович, заметив, что девушка слишком сильно замкнулась в себе. Его сын тоже бросил тревожный взгляд на крепостную. Анна виновато улыбнулась. - Нет, что Вы, дядюшка, я просто слегка задумалась - она старалась, чтобы голос звучал как можно беззаботнее. Старый барон ее показному спокойствию не поверил, но решил промолчать. Молодой только крепче стиснул уздечку в руке. - Можно ехать, барин, - крикнул Никита, до этого проверявший упряжь. Анна вздрогнула. Вот и все. Пора… Оставшийся в одиночестве вяз смотрела как карета качнулась, впуская пожилого мужчину и совсем молоденькую девушку. Другой человек вскочил на готового к скачке жеребца. Возница взмахнул кнутом, и экипаж тронулся с места… И уж точно никто не обратил внимания на то, как выглядывающая из окна кухарка перекрестила отъезжающий экипаж, тихо попросив кого-то невидимого, чтобы все наладилось. Потянулись однообразные дни в городском особняке. Скучные, серые, пустые. Анна сидела за столом, беседовала с Иваном Ивановичем и Владимиром, даже пыталась читать. Но привычные занятия не доставляли никакой радости, а напротив, только сильнее заставляли почувствовать свою неполность, только больше бередили душу, оставляя на сердце тяжелый осадок от жестоко ускользнувшего. Жизнь продолжалась, мир остался тем же, а девушка не могла вновь стать его частью. Жаждала всей душой, но не могла. Не получалось. И от этого ее изболевшееся сердце только сильнее страдало. Все попытки шли прахом – душа не хотела простого успокоения, ей нужна была сама жизнь. Не существование, к которому она себя приговорила – жизнь, безжалостно отрезанная. Но и как раньше быть не могло. Пусть люди не знают о случившемся – она сама себя выдаст. Как говорить с окружающими, не страшась разоблачения, не ожидая злых, колючих, презрительных взглядов? Она не имеет права на уважение, а потому ее судьба – до конца жизни оплакивать потери и оставаться рядом с Иваном Ивановичем, прячась от мира. И благодарить небо, что подарило ей любящих родных людей. Ведь она могла оказаться совершенно одна, и тогда уж точно – только в омут… Так что для нее все сложилось еще очень даже хорошо… Хорошо, когда удается уговорить саму себя. Если бы еще убить эту нелепую, непонятную надежду, которая мешает срастись с новой скорлупой; ту самую, пресловутую надежду, что умирает последней; наивную надежду, не имеющую направления, слишком похожую на слепую веру в чудо. Она заставляет снова и снова бороться с собой, а это слишком утомительно. И непонятно, кто выйдет победителем… И неясно, кто должен… И уж совсем неизвестно, нужна ли эта борьба. Мысли кружатся, вертятся, перескакивают с места на место, завлекают обманом в свои сети, переворачивают все с ног на голову, сами искажаются в кривом зеркале сознания, и ты уже чувствуешь, что не владеешь ни ими, ни собой и, более того, тонешь как в болотной трясине. А желания бороться нет… Так прошло пять дней. Анна вставала по утрам лишь для того, чтобы дождаться ночи, когда можно будет, зарывшись в подушки, укрыться сном без сновидений и ни о чем не думать. Потому, что уже нет сил. От мужчин свое состояние она пыталась скрыть, считая, что сама должна все преодолеть, хотя с каждым часом отчетливее понимала – в одиночку не выкарабкаться. Но обмануть двугорских театралов было не так-то просто. Иван Иванович, видя, что воспитанница, места себе не находит, пару раз предпринимал попытки поговорить, однако безуспешно. Девушка ограничивалась общими фразами, заверениями, что все в порядке, и спешно уходила в свою комнату. Поняв, что самому ему вряд ли удастся чего-то добиться, старый барон решил прибегнуть к помощи сына. - Неужели Вы думаете, что со мной Анна будет более откровенна, нежели с Вами? – спросил Владимир, услышав просьбу отца поговорить с воспитанницей, - Сомневаюсь. Иначе уже давно попробовал бы. Жаль, что она так и не начала нам доверять, - добавил он с грустью. Старший Корф не был с этим согласен. - Думаю, дело не в этом. Анна привыкла все всегда держать в себе. Слишком привыкла. Владимир хотел сказать, что это и немудрено для крепостной барышни – скрывать свои истинный чувства, но в последний момент удержался. К чему добавлять каплю яда в и так отравленную чашу? Иногда полезно – суметь промолчать. Барон тем временем подошел к окну и продолжил. - Как знать? Возможно, именно с тобой она и поделится тем, что на сердце. Одни раз ты ее уже спас. Мне кажется, что теперь вас объединяет гораздо большее, чем раньше, - он задумчиво посмотрел в ночное небо. Владимир нервно забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Спас! Одно воспоминание о тех нескольких минутах у обрыва, заставляет лоб покрываться холодной испариной. Мысль о том, что было бы, если... убивает вернее самого меткого врага. Не потому ли он, забыв о человеческой природе, со звериной жестокостью избил немца? А потом целый день провалялся в спальне, борясь с мерзким животным, влезшим в душу. Победил. И дал себе слово, что никогда, никогда не позволит ненависти и мести руководить собой. И что вытащит за собой Анну… …Ночь сегодня была необыкновенная. Для Петербурга. Такое черное небо в столице увидишь не часто. Нынче все было скрыто – здания, дороги, люди, их души… Трус свой невидимый страх выдавал за храбрость; глупец притворялся, что вместо пустых мыслей в его доме покоятся древние фолианты; тайно влюбленный, закрывшись щитом ночи, без страха говорил сердцем с виновницей его мук; одинокий человек представлял себя в толпе, а уставший от мира и фальши, радовался возможности отдохнуть. Сегодня можно было все. Даже спрятаться от данного себе слова. Ведь так будет спокойнее жить. Зачем взваливать на свои плечи непомерную ношу, если можно притвориться, что ничего не было? Ночь проверяла детей солнца на малодушие. Она заставляла каждого принять какое-то решение или еще раз подумать над старым, впрочем, оставляя возможность увильнуть. И с интересом наблюдала за хитростями людей перед самими собой. Только забыла им сказать, что все равно наступит утро и тогда придется отвечать. Но она не учла, что для некоторых ее уловки не имеют никакого значения, они их не видят. Потому, что им нечего решать – выбор сделан давно и, отказаться от него, значит отказаться от жизни. А это черное небо заставляет задуматься только об одном – хватит ли сил, начав, дойти до конца. Хотя и это, в сущности, пустая меланхолия, навеянная яркими звездами и слишком хорошим коньяком. - Завтра утром я поговорю с Анной. Анне не спалось. Спасительное забытье сегодня никак не хотело окутать ее и дать хотя бы короткую передышку. Борьба не приносила никаких результатов, но требовала всех сил. А их оставалось меньше и меньше. Нужно было отдохнуть, но уставшие глаза ни за что не желали смыкаться, а сжатый в пружину воспаленный разум не позволял расслабиться и погрузиться в сон. Из-за этого девушка нервничала и еще сильнее срасталась с явью. Она не могла уснуть потому, что была в беспокойстве; и беспокоилась еще больше оттого, что оказалась даже не способна заставить себя отдохнуть. Замкнутый круг. Анна как заведенная сама себе твердила, что все хорошо, что нет причин для волнений, не замечая, что механические повторения превращаются в истерику. И уже не так важны были причины. А причина была одна. У нее ничего не получалось и она уже сильно сомневается, что вообще получится. Кажется, она проиграла собственную жизнь самой себе. От сознания беспомощности хотелось рыдать. Может быть, так было бы и лучше, но крепостная привычно не позволила навернувшимся слезам скатиться из глаз. Можно еще немного побороться, а потому она должна быть сильной и не показывать слабости даже темноте ночи. И, мучимая безотчетным страхом она продолжила убеждать пустоту в своем спокойствии. Впрочем, мало надеясь на успех… Перед самым рассветом пошел дождь. Не ливень с громом и молниями – мелкий моросящий дождик. Он был так нужен уставшим сердцам. Легкие капли тихо и размеренно падали с неба, вызволяя из глубин памяти давно позабытый мотив колыбельной, которую любила петь на ночь мама. Дождь успокаивал мятущиеся души, убаюкивал своей песней, смывал усталость, в нем растворялись все тревоги… Анна с облегчением почувствовала, что веки тяжелеют, а в ускользающей темноте появляются обрывки лиц, воспоминаний, образов. И прежде, чем полностью утонуть в них, девушка успела подумать, что еще поборется. Человек быстро привыкает к хорошему. А к плохому еще быстрее. На утро Анна с удивлением почувствовала, что железная хватка отчаяния, сковывавшего сердце, ослабла. Она лежала в постели, прислушиваясь к себе и боясь неосторожным движением спугнуть новое ощущение нетревоги. Это нельзя было назвать счастьем или хотя бы покоем, но и сводящего с ума страха перед неизвестностью не было. Казалось, что она просто устала бояться. Но сейчас и это было победой. Завтрак прошел в ставшем уже таким привычным молчании. Иван Иванович, впрочем, пару раз попытался вовлечь сына с воспитанницей в беседу, но особым успехом это не увенчалось. Осчастливив старого барона односложными ответами, они вновь замыкались в себе. В конце концов, получив на замечание, что сегодня дивная погода, лишь хмурый сыновний кивок, старший Корф сдался и отправился разбирать накопившуюся почту. Предоставленные же себе молодые люди и вовсе не нарушали тишины. Правда, так они провели не слишком много времени – быстро покончив с завтраком, Анна хотела тотчас сбежать в свою комнату, но опомнившийся Владимир помешал ей. - Анна! – крикнул он, увидев стремительное бегство крепостной. Та вздрогнула, - Куда же Вы? Я хотел с Вами поговорить, - мужчина жестом пригласил ее присесть. Анна обреченно опустилась на стул. Она не хотела этих разговоров и всеми силами избегала, когда Иван Иванович пытался узнать, что у нее на сердце. Слова только бередят раны, а подобия душевного равновесия добиться было слишком сложно. Владимир меж тем мучительно пытался подобрать правильные фразы. Но все выходило как-то глупо, пошло и неискренне. - Анна, с Вами все в порядке? – сказал и тут же понял, какую ерунду сморозил, - То есть, я хотел сказать… Я вижу, что Вас что-то беспокоит. Может быть, Вы хотите поговорить и…, - мужчина запнулся, поймав взгляд синих глаз. Она не хотела. Более того, она боялась. Только кого – его, отца, себя? Сердце защемило от жалости. Повинуясь секундному порыву, Владимир присел рядом с Анной. Хотелось взять ее за руку, обнять, утешить, но, помня, что девушка испытывает физическое неудобство от присутствия мужчин, пришлось сдержаться. - Анна, - он говорил как можно ласковее и спокойнее, - Вам нельзя замыкаться в себе, выговоритесь – станет легче, я готов помочь Вам, поддержать. Только скажите, и я сделаю, что угодно. Хотите – пойдем гулять? Отец прав, после дождя на улице удивительно свежо. Услышав последнее предложение, Анна вскинула на барона испуганные глаза и что было сил замотала головой. - Прошу, Владимир Иванович, только не это, - она вскочила со стула и начала пятиться к двери, - я не хочу… я не могу. Молодой барон был не на шутку взволнован подобной реакцией. - Анна, успокойтесь. Что с вами? – Владимир не понимал, чем напугало ее такое, по сути, невинное предложение. В ответ она лишь пробормотала что-то нечленораздельное. - Анна, если не хотите, то не пойдем. Только не волнуйтесь так! Молодой человек уже сам был не рад глупой идее с прогулкой. Около десяти минут понадобилось, чтобы увещеваниями заставить девушку успокоиться. - Анна, почему вы так испугались? Уж не думаете ли вы, что я могу представлять опасность? - спросил Корф, наливая ей стакан с холодной водой. - Бог с Вами, Владимир, Вы здесь совершенно ни при чем. Это все я, - тихо прошептала она. - Что Вы? – кажется, ему все же удастся добиться откровенности сегодня. Анна издала звук, похожий на стон. Будь что будет, но она не может больше все держать в себе. Так больше невозможно. - Неужели Вы ничего не понимаете? – она металась как раненый зверь в клетке, - я не имею на это права. Не и-ме-ю! Я и жизнь не заслужила – это вы меня заставили. Как я могу выйти из дома, как я вообще могу посмотреть в глаза человеку, зная, что должна гореть в аду? Мне теперь до конца жизни молить Господа о прощении, а Вы хотите, чтобы я делала вид, что ничего не случилось! Как мне ходить рядом с людьми, понимая, что я этого не достойна? Тирада, полная гнева и боли, прорвала какую-то внутреннюю плотину, и тщательно сдерживаемые слезы вырвались наружу. - Теперь Вы довольны? – сквозь рыдания зло спросила она, и задохнулась от возмущения, услышав тихое «да». Владимир понимал, что девушке плохо, но не мог не радоваться. Она злилась, что он раскрошил ее панцирь, а злость порой так же сильна как любовь. Это значило, что она жива. Да пусть хоть поколотит его сейчас, разобьет графин о его голову, убьет, только спрятаться в другую раковину ей никто уже не даст. Что за чушь она там несла? Не имеет права находиться рядом с «уважаемыми» господами? Что ж пришло время раскрыть ей глаза на истинные сущности людей. Только такой ангел как отцовская воспитанница мог думать, что окружающие безгрешны, а себя сделать виноватым без вины. - Анна, скажите, а за что вы должны себя корить? За то, что оказались слабее? Или за то, что слишком верили в добро? Не скрою, в наше время это большой недостаток, но никак не грех. Девушка застонала. Он так ничего и не понял. Да и куда уж там. Корфу не приходится ежесекундно сгорать со стыда, думая о своем падении. - Вы не понимаете… - Вы правы, не понимаю, - бесцеремонно перебил ее барон, - не понимаю, почему Вы должны жит подобно вору? Вы украли, Анна, убили? Нет. А между тем многие люди, совершившие эти и боле тяжкие грехи, прекрасно чувствую себя в свете, и уж поверье их муки совести нисколько не мучают, хоть они и вполне заслуженны. Крепостная хотела было возразить, но не найдя достойных аргументов, закусила губу. А Владимир, почувствовав небывалый прилив вдохновения, продолжил свою импровизированную проповедь: - Почему вы решили, что не достойны жить? Какая глупость! Никогда не смейте так думать. Слышите? Никогда! Только Бог может это решать. А в отношении вас он сделал свой выбор, отправив меня к тому обрыву и не позволив вам шагнуть. Не думаете же вы, что мне в такой момент просто свежим воздухом подышать захотелось? Вы же верите в Бога, Анна? Девушка заворожено кивнула. Уже знакомое чувство слепой веры начало охватывать ее. Он вновь убеждал. Побеждал. И не было сил и желания возражать. - Анна, позвольте Вам помочь. Не отталкивайте меня. Вы должны жить, радоваться сами и дарить счастье другим. Вы даже не представляете как, улыбнувшись, преображаете все вокруг, - мягко заметил Владимир, - Пора выйти из дома. Не бойтесь ничего – я рядом и никому не позволю Вас обидеть. Вы мне верите? – боясь отказа, спросил он и как тогда протянул ей руку. Которая на этот раз была принята. *** Иван Иванович с раздражением отодвинул только что прочтенное письмо. Назвать новости, которые он получил из Двугорского уезда добрыми, мог бы только болван или человек с самой скверной фантазией в мире. Хотя, положа руку на сердце, содержание письма не стало такой уж неожиданностью. Корф вынул из ящика стола послание, пришедшее недели полторы назад, как раз в то день, когда, отчаявшись добиться от Анны откровенности самостоятельно, старый барон обратился за помощью к сыну. Что молодой человек сказал воспитаннице, ему было неизвестно, но с тех пор Анечка как-то изменилась. Иван Иванович затруднялся дать определение ее состоянию, но совершенно верно, что она стала спокойней, можно сказать умиротворенней. Порой даже, казалось, что счастливей. Девушка напоминала канатоходца, наконец-то поймавшего равновесие. Но он опасался пока делать поспешные выводы, подспудно ожидая всего чего угодно. Этот штиль мог оказаться всего лишь затишьем перед бурей. Бог видит, этого совсем не хотелось – барон справедливо полагал, что несчастий на их семью хватит с лихвой, но внутренне готовил себя ко всему… Итак, разбирая в то утро корреспонденцию, старший Корф среди всего прочего обнаружил весьма странное письмо. Некто, пожелавший остаться неизвестным, убеждал его, что княгиня Долгорукая вероломно решила захватить их родовое поместье. Мария Алексеевна утверждает будто он, барон Корф, не выплатил долг ее покойному супругу и требует в качестве компенсации ни много, ни мало – имение. Ее не останавливает ни давнее соседство, ни дружба барона с князем, ни договоренность обвенчать Владимира и Лизу (впрочем, с некоторых пор Иван Иванович и сам не так горячо жаждал данного союза), ни то, что долг был выплачен давно, о чем свидетельствовала расписка… Собственно из-за этой расписки вся ситуация и казалась такой абсурдной. Княгиня прекрасно знала о ее существовании и вряд ли могла надеяться выиграть дело – все-таки она была умная женщина, хоть (этого нельзя было не признать) завистливая. К тому же автор письма не сообщил своего имени, что не позволяло в полной мере оценить его мотивы. Размышляя подобным образом, Иван Иванович пришел к выводу, что это чья-то глупая шутка и постарался вычеркнуть из памяти странный эпизод. Но смутное чувство тревоги не покидало. Интуиция настойчиво шептала, что Долгорукая не так проста, и ожидать от нее стоит, если не всего, то многого, очень многого. Наконец, чувство предосторожности возобладало, и, спустя несколько дней, барон написал князю Ухтомскому, бывшему их общим с Долгорукими соседом, с просьбой рассказать все, что он знает по этому поводу. И вот сегодня, со значительной задержкой, но ответ был получен. Все-таки таинственный автор первого послания, кто бы он ни был, ни капли не приукрасил. Милейшая Мария Алексеевна действительно решила прибрать к рукам дом, поля, людей. Что ж, она всегда была хозяйственной женщиной. Только что ей в своем хозяйстве не сидится?! Иван Иванович нервно заходил по комнате. Следовало немедля собираться в поместье, дабы пресечь все поползновения на корню. Насколько барон понял из письма Ухтомского, Долгорукой помогает Андрей Платонович Забалуев, что в двойне опасно. В этом милейшем человеке великолепно уживались предводитель уездного дворянства и первый проходимец этого же уезда. Талант. Но как же это не вовремя. Откровенно говоря, ему очень не хотелось оставлять детей одних, однако и взять Анну с собой решительно не представлялось возможным. Конечно, с Владимиром она будет как за каменной стеной. Только слепой мог не заметить, что его отношение к девушке давно не вписывается в рамки простого человеческого сочувствия. Хотя сам Владимир старательно изображал полное непонимание и недоумение каждый раз, когда отец пытался с ним заговорить по этому поводу. Приходилось отступать. Но все-таки найдите хотя бы одного родителя, уверенного, что он не нужен детям. К тому же Анна до сих по полностью не пришла в себя. И тут же, словно нарочно опровергая мысли старого барона, с улицы послышался похожий на звон колокольчиков смех, который мог принадлежать только одному человеку. Не веря своим ушам, Иван Иванович бросился к окну. Все верно, не было никаких сомнений – смеялась Анна, вернувшаяся со ставшей традиционной прогулки. Открыто, искренне, чего не было уже давно. Барон Корф судорожно принялся высматривать, что послужило причиной, и едва не рухнул. Его сын, блестящий молодой человек, боевой офицер… карабкался через забор как мальчишка, укравший соседские яблоки. И это при том, что рядом были открыты ворота. Но его это, казалось, ни капли не смущало. Успешно преодолев, Бог знает для чего, придуманное препятствие, он торжествующе, но в тоже время с глубокой нежностью посмотрел на Анну и взял за руку, галантно предлагая пройти в дом. Девушка, до сих пор широко улыбающаяся, что-то ему сказала. Владимир лишь пожал плечами, наполнив этот жест беззаботностью и бравадой, и они направились ко входу в особняк, перебрасываясь на ходу какими-то фразами. Наблюдавший в высшей степени странную сцену, Иван Иванович до сих пор не мог придти в себя. Подумать только! Он не понимал, что взбрело в голову этому мальчишке, но все же пришел к выводу, что, пожалуй, молодые люди прекрасно справятся и без него. Анна подбежала к барону, с невозмутимым видом поправлявшему чуть сбившуюся одежду. Едва они поравнялись, Корф, как ни в чем не бывало, взял ее за руку, жестом приглашая пройти в особняк. Однако девушка не собиралась просто так оставить без внимания его небывалую выходку. - Владимир, Вы – сумасшедший! – воскликнула она. Впрочем, сияющие глаза никак не вязались с напускной строгостью в голосе. Вместо ответа молодой человек лишь неопределенно пожал плечами и беззаботно улыбнулся. - Я просто хотел показать, что Вы неправы, - все же добавил он через несколько мгновений. - О, да, - фыркнула Анна, - Вы в полной мере доказали, что я погорячилась, назвав Вас взрослым, серьезным человеком. На самом деле Вы просто… - А еще я хотел Вас развеселить, - мягко перебил ее мужчина, - и рад, что мне это удалось. Девушка осеклась, услышав вроде бы невинное признание. Одно мгновение она заворожено смотрела на офицера, но тут же, спохватившись, отвернулась. - В самом деле, нужно поторопиться, - фразы давались с трудом – все силы уходили на то, чтобы скрыть предательский румянец, - Иван Иванович наверняка уже заждался нас. - Пожалуй, - с улыбкой сытого кота отозвался Корф, откровенно любуясь ее смущением, и не сделал ни шагу. Девушка бросила на него недовольный взгляд, и первая торопливо зашагала к дому. Молодому человеку ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. Анна злилась на себя. В самом деле, что за новая блажь – смущаться молодого барона? Ведь он не сделал и не сказал ровным счетом ничего, что могло этому способствовать. Да, повел себя крайне безрассудно, и, как оказалось, лишь для того, чтобы вызвать ее улыбку. Но это все. Отчего тогда сердце радостно бухнуло в груди, а ноги подкосились? И отчего Владимир стал таким? Добрым, милым, все понимающим. Почему сейчас проводит все свое время с ней, оберегая, хотя раньше получал непонятное удовольствие при виде ее боли. Он проявляет необыкновенное участие в жизни безродной сироты, в то время как мог ограничиться дежурными фразами сочувствия – и это было бы уже ни мало, во всяком случае, раньше поддельная барышня даже такого вряд ли могла бы ожидать от молодого хозяина. Хотя… Девушке стало стыдно за подобные мысли. Разве не доказал Корф уже, что она слишком заблуждалась на его счет? А она вновь ищет подвох. Неблагодарная. Но, если поведение Владимира еще можно было объяснить, то приходилось признать, что в своих собственных мыслях и чувствах несчастная окончательно запуталась. Владимир же не утруждал себя ненужными размышлениями – их пора для него давно прошла. Сейчас он просто блаженствовал. Только что ему удалось развеселить самого важного, самого нужного на свете человека. Это ли не счастье? Каждый день, вытаскивая Анну на прогулку, он надеялся, что вот именно в этот раз ему удастся зажечь прежний свет в любимых глазах. Пусть для этого понадобится хоть звезду с неба достать. Но ничего не выходило: потухшему солнцу не нужны холодные ночные светила. Анна была скромна, тиха, благодарна ему и скучна. Вернее ей было скучно. Жить. Обычно так бывает, когда день изо дня то-то делаешь, чем-то занимаешься, но не тем. И чем дальше, тем больше ты отходишь от того единственного важного, что и составляло суть существа. И ты становишься таким же – серым и безликим, а твой взгляд – мертвенно-тусклым. К счастью, эти краски отныне не из их палитры. Владимир упрямо тряхнул головой и широко улыбнулся в спину Анне. Боже! – сколько вызова было в этой гордой осанке. И пусть пока это всего лишь вызов ему. Кто знал, что глупая выходка может иметь столь благотворные последствия. Барон в последние дни ни на минуту не оставлял девушку наедине со своими мыслями. Лучший способ избавиться от болезни – не думать о ней. И Корф заставлял ее не думать. Он воскрешал в памяти их общие детские выходки, собственные проказы в кадетском корпусе, описывал красоты Индии и нрав жителей Кавказа. Говорил обо всем – даже об откровенных глупостях. Вот и сегодня, когда они уже возвращались с прогулки, молодой человек вспомнил сущую безделицу – то, как они, будучи еще совсем мальчишками, сбегали из корпуса, что бы посмотреть на площади представление бродячих артистов. На что Анна, снисходительно заметила, что детство, к сожалению, прошло, сейчас-то он уже давно вырос и лазать по заборам точно не станет. И она пошла дальше, считая тему исчерпанной. А на Владимира словно что-то нашло. То ли природный дух противоречия дал о себе знать, то ли высшие силы подсказали – мужчина сам не знал, но уже спустя несколько секунд барон Корф пробирался в собственный особняк самым оригинальным из способов. А уж смех Анны стал настоящей музыкой. И это было самое прекрасное произведение, которое она когда-либо исполняла. Отговорка оказалась правдой. Иван Иванович уже дожидался их в гостиной. Не нужно было слишком хорошо разбираться в людях, чтобы понять – старик чем-то крайне раздосадован. Сердце Анны сжалось в предчувствие новой беды. Владимир увидел мрачное лицо отца, и вся веселость мигом слетела с него. - Папа, что-то случилось? – спросил он настороженно. - Боюсь, что да, - Иван Иванович решил не ходить вокруг да около, - Не хотелось бы вас расстраивать раньше времени, но… - он беспомощно махнул рукой, - Марья Алексеевна Долгорукая требует передать наше поместье ей. Ответом ему послужили возгласы изумления. - Она утверждает, что я не выплатил долг ее мужу. - С такой фантазией милейшей княгине только пьески для Императорского театра писать, - хмыкнул Владимир, - Есть же расписка о выплате. - Дело в том… - начал было старший барон, но осекся - А впрочем, смотрите сами – и протянул им оба письма. - Поверить не могу! – воскликнула Анна, завершив чтение, - Княгиня – такая добрая, милая женщина… - Алчная и мстительная, - мрачно добавил молодой Корф, - Да, это все – наша любимая соседка. Одного не пойму. За что она так ненавидит нас. Вы случайно не знаете? – он пытливо посмотрела на отца. Тот замялся, не зная, что ответить. Спас старшего барона лакей, доложивший, что экипаж подан. - Я решил отправиться в дорогу, как только прочел ответ князя Ухтомского, - пояснил он детям. - Может быть, Вам понадобится моя помощь? Я готов следовать вместе с Вами, – предложил Владимир. - Нет, благодарю тебя - Иван Иванович отрицательно покачал головой, - я хочу, чтобы ты остался здесь и позаботился об Анне в мое отсутствие. - Как угодно, - с легкостью согласился молодой человек, сам желавший того не менее, - Твое слово – закон. - Я пока не знаю, сколько мне предстоит отсутствовать, - продолжил барон, - Я напишу, когда доберусь до поместья. - В таком случае, я желаю Вам приятного пути, - Владимир обнял отца на прощание, - Насколько это возможно, учитывая цель поездки. - Надеюсь, все не так плохо, как нам представляется Мне жаль, что придется оставить тебя, - обратился Корф к воспитаннице, - Но дело не терпит отлагательств. - Я все понимаю, дядюшка, - мягко успокоила его Анна, - Вам не о чем волноваться. - В самом деле, отец, - поддержал ее Владимир, - занимайтесь делами спокойно. И немедленно сообщите, если понадобится моя помощь. - Думаю, что смогу обойтись собственными силами, - Иван Иванович надел цилиндр и подошел к выходу, - В конце концов, я же не хочу, что бы мои внуки оказались бездомными, - он заговорщицки подмигнул сыну и напоследок тепло улыбнувшись, воспитаннице вышел прочь. Владимир, желавший что-то сказать отцу с глазу на глаз, последовал за старым бароном. И уже никто из них не видел, как исказилось страдание лицо девушки, наконец-то понявшей саму себя. *** Ленивое солнце нехотя ползло к горизонту, подгоняемое нетерпеливыми сумерками. Извозчики лихо гнали экипажи по мостовым, оставляя за собой клубы пыли. Благородные господа и прекрасные дамы совершали неторопливый променад, наслаждаясь вечерней свежестью. Еще далеко было до настоящих холодов, а дни все так же опаляли жаром, и даже сильнее. Но так и любовники, чувствуя неминуемое приближение губительного рассвета, любят друг друга еще неистовее, обманываясь отвоеванной у судьбы крупицей времени; веря, что от мгновения до вечности – меньше полушага. Только уже вплелись благородной горчинкой в ночное безумие стоящие в глазах слезы. Только горят клеймом расставания, одиноко затесавшиеся в пышущие зеленью кроны деревьев желтые листья. Столица незаметно прощалась с летом. …А в роскошном особняке на краю города маленькая хрупкая девушка прощалась с последними иллюзиями. Анна посмотрела в окно. Чем же провинилась она перед Небесами, раз они так щедры на удары? Никогда нельзя спрашивать у судьбы «за что», но как быть, если кроме этого вопроса не остается ничего. Слеза скатилась по щеке. Анна торопливо стерла ее. Довольно и того, что она весь вчерашний день провела, рыдая. Нужно взять себя в руки. Некого винить в том, что бывшая крепостная позволила себе так неосторожно… так неосторожно… Девушка села на кровать и, горько улыбнувшись, обняла подушку, впитавшую вчерашние слезы и сегодняшнюю боль. А разум отказывается принимать данное слово, будто это еще может что-то изменить. Но нет! Довольно самообмана. Она влюбилась – и пора признать это. Любовь… То, что должно украшать жизнь лучше всяких драгоценностей, согревать душу надежнее самых дорогих мехов, поднимать к облакам быстрее крыльев ангела, оказалось кинжалом, вогнанным в сердце. И не вынуть его, не умереть невозможно. Злая шутка Судьбы. Он оттащил ее от края в тот раз. И он же толкнул в бездонную пропасть сердечных мук сейчас, пусть и не знает о своем коварстве. Анна мучительно сглотнула воздух, и, закрыв глаза, уткнулась головой в колени. Как это произошло? Когда благодарность уступила место любви, и почему она вовремя не почувствовала опасности? Как-то незаметно Владимир завоевал сперва ее доверие, а затем – сердце. Его слова стали законом, истиной. Поддержка – заменой воздуху. Ежедневные утренние прогулки – смыслом жизни. В этой размеренности и спокойствии время будто остановилось, а с ним застыло льдинкой и растаяло от тепла другого человека все плохое, что произошло. И она сама не заметила, как пропала. А ведь она всерьез думала, что после случившегося утратила заложенную природой в человеке способность любить, и забыла о всякой осторожности. И это была главная ошибка. Вчера сказка закончилась. Все разрушила неосторожно брошенная опекуном фраза. Он говорил о внуках. А его внуки – это дети Владимира. Которых не бывает без женщины. Без жены. Которой ей никогда не стать. Эта мысль полыхнула костром, вмиг сжигая спасительный занавес, скрывающий тайны сердца от хозяйки. Сама мысль – верх нелепости, но… Она хотела быть этой женой, быть матерью кучи маленьких детишек. Хотела отчитывать за проказы маленького барона, петь на ночь колыбельные его сестрам, а потом, когда дети уснут, спустившись в библиотеку, сесть тихонько рядом с мужем и, положив голову на сильное плечо, слушать, слушать все, что он говорит: будь то хоть старинная кавказская легенда, хоть рассказ об озимых. Анна словно видела перед глазами хрустальный шар, на каждой грани которого отображались такие заманчиво простые и бесконечно желанные картины. Да только не бывать этому никогда! Ее жизнь не роман, и благородный спаситель наверняка скоро помчится выручать другую несчастную, которой, возможно, все-таки повезет. У нее же… У нее и раньше-то не было никаких шансов завоевать хоть крупицу внимания Корфа. А сейчас и помышлять не стоит. Единственное, что может предложить мужчине даже самая бедная женщина, и то безжалостно отнято. А еще хуже от понимания того, что он не испытывает к ней ничего, кроме жалости. Уж лучше б ненависть как раньше! Не измени Корф своего к ней отношения, он бы не стал ей так жизненно нужен. Ведь теперь разлучиться с ним все равно, что оторвать от себя кусок плоти. А это рано или поздно произойдет. Отчаяние подступило к горлу, а непрошенные слезы заплескались в глазах. Анна со страшной силой закусила губу, пытаясь сохранить остатки самообладания. Получалось плохо. Едва зажившие старые раны, разгорелись новой болью, смеясь над ней, напоминая, что теперь и мечтать нельзя, что теперь ее жизнь проклята. Чувство безысходности и ненависти к Судьбе захлестнули с головой... …Упал хрустальный шар, разлетевшись на тысячу осколков. Из них бедной девушке предстояло собрать свое сердце. - Барышня завтракать не выйдут. Корф как на стену натолкнулся от этих слов. - То есть как это – не выйдет? - Велели передать, что у них голова болит. «У барышни болит голова. Барышня не выйдут»… Кажется, он уже где-то слышал это. Ах, да! Вчера на ужин ему преподнесли эту фразу. А еще раньше побаловали ей за обедом. Прямо де жа вю какое-то. Варианта всего два. Либо Степан над ним издевается, либо Анна его избегает. Владимир с подозрением покосился на слугу. Нет, приходилось признать, глядя на безразлично-заспанное лицо крепостного, что единственное его желание – побыстрее убраться с барских глаз и всхрапнуть часок-другой в тишине. «Да, отец, распустили Вы слуг», - подумал молодой человек. Впрочем, у него теперь будет много времени, чтобы исправить эту и другие оплошности любимого родителя… Но тогда не остается сомнений – Анна избегает встречаться с ним. Весело. Выходит, рано было радоваться. А он, дурак, уже позволил себе расслабиться и размечтаться. Отцу вчера сказал, что хочет жениться на его воспитаннице. Впрочем, старик, кажется, не сильно удивился. Даже буркнул что-то вроде «ну на конец-то». А в это время девушка вновь нырнула в трясину переживаний, из которых он ее так упорно вытаскивал. Кажется, теперь он представляет, что чувствует Сизиф, когда камень катится вниз. Все последние дни пошли насмарку. И при этом Владимир понятия не имел, что могло случиться за полчаса, пока его не было. Ведь вчерашнее утро вовсе не предвещало беды. Нет, так дело не пойдет! Первым порывом было пойти и поговорить с девушкой. Корф даже сделал несколько шагов по направлению к ее комнате, но остановился, поняв, что это не лучшая идея. Кажется, сейчас он слишком раздражен для спокойной беседы. А его рычание и крики вряд ли убедят Анну поделиться тревогами. Владимир даже криво усмехнулся, представив, каких дров может наломать. Тогда уж точно придется оставить всякую надежду. Сперва, определенно, надо успокоиться самому. К тому же разговор явно займет не пять минут, а он сегодня планировал наведаться в казармы. Время отпуска неумолимо подходило к концу, и нужно было что-то предпринять. А вернее – подать в отставку. Владимир был не настолько наивен, чтобы полагать, будто женитьба на бывшей крепостной ничего не изменит в привычном укладе жизни. Напротив, от многого придется отказаться и в первую очередь – от службы в армии. Сменить ставший второй кожей мундир на безликое штатское платье, боевое оружие – на охотничье снаряжение, воинский устав – не расходные книги, растворить все краски мира в серости помещичьих будней… Скучно, немыслимо! Так ему казалось раньше. Потому и изводил себя и Анну, не понимая, что выменянные на настоящую любовь блага жизни, превращаются всего лишь в жалкие декорации существования. Глупый, самовлюбленный мальчишка… Слишком близко к краю пропасти пришлось подойти, чтобы прозреть, поумнеть, повзрослеть. Пришлось почти сорваться и даже получить несколько увечий. Остается только радоваться, что произошло это не тогда, когда уже совсем поздно… Вчера он, наконец, решился. Решился объясниться с Анной, выложить на стол все карты и уже в открытую добиваться ее любви. Эта мысль пришла, когда он увидел совершенно очаровательное смущение девушки от его робкого комплимента. Тогда он подумал, что у него появляется надежда стать не только заботливым другом. Сознание этого хмелем ударило в голову и теплом согрело сердце. Захотелось запеть, однако Господь весьма неравномерно распределил музыкальный талант в семье Корфов, отдав весь его Анне (впрочем, молодого барона это не сильно огорчало), и он ограничился до безобразия блаженной улыбкой. Но строить будущее нужно, окончательно распрощавшись с прошлым, и Владимир первым делом собирался написать рапорт об отставке. И тут такая «приятная» неожиданность. Которая, впрочем, кардинально замыслов мужчины не изменила. Он хотел признаться Анне? Он признается. Сегодня вечером – не всегда утро мудренее. В конце концов, давно пора это сделать. Тяжело добиваться расположения женщины, видящей в тебе лишь «брата». Он не собирался требовать каких-то клятв, обещаний – это было бы слишком смело, слишком рано. Но Владимир считал, что по отношению к девушке было бы более честным, если б она знала о его действительных намерениях. Возможно, тогда она и сама задумается над тем, чтобы полюбить сына своего опекуна. И, может быть, даже полюбит… Только перед этим он аккуратно вытряхнет из ее головы все ненужные мысли. В очередной раз. К ужину Анна все же решилась выйти. Отговариваться головной болью и дальше было невозможно, да и простая человеческая потребность в еде давала о себе знать – со вчерашнего дня у нее во рту маковой росинки не было. Предстоящая встреча с Владимиром страшила – она совершенно не знала как себя вести, и сегодняшний день ни на грамм не приблизил ее к ответу на этот вопрос. Но и прятаться более не было никакой возможности. Нужно просто не показать ему своих чувств, сделать вид, что все в порядке. А как быть дальше она придумает. Позже... Тяжело вздохнув, девушка подошла к зеркалу и усмехнулась подобно Корфу-младшему, увидев свое отражение. Щеки со следами дорожек от слез, припухшие веки … Да, Владимир бесспорно поверит в ее безмятежность. Умывание холодной водой немного помогло. Еще бы убрать тоску из глаз. Пришлось вспомнить, что она все-таки актриса. Помогло. Надев маску безразличия, Анна наконец-то выбралась из своего убежища. Сердце билось так, будто сейчас ей предстоял не ужин, а дебют на сцене Императорского театра. Но спектакль не состоялся. Владимира в особняке не оказалось. Заспанный слуга сообщил, что барин ушел еще с утра и с тех пор не возвращался. Облегчение и разочарование охватили девушку одновременно. С одной стороны она малодушно радовалась возможности оттянуть так страшащую встречу. А с другой – ей завладела почти детская обида из-за того, что он не пришел. И уже недетский страх, что ему наконец-то наскучило быть нянькой для бывшей крепостной, что он решил развлечься. И совершенно взрослая ревность при мысли, в чьих объятиях. А еще она просто скучала без него. Издалека донесся раскат грома, за окном начал накрапывать дождь. Анна невольно поежилась. В детстве она боялась грозы. Эти вспышки освещали комнату, разрушая гармонию ночи, разбивая грань между реальностью и фантазией. Раньше в такие минуты маленькой Ане казалось, что в дом пробрались чудовища и хотят ее украсть. Тогда она бежала к Ивану Ивановичу или Варваре, которые успокаивали ее и оберегали. Рядом с ними было совсем не страшно. Но сейчас в доме, кроме слуг, никого не было – мысль неприятно резанула сознание, - и позабытые страхи начинали подобно змеям копошиться где-то на дне души. Анна стряхнула минутное оцепенение. Ей было неприятно возвращение детских фантазий. В самом деле, она уже давно выросла и нечего бояться. Это глупо. К тому же еще не стемнело, и непогода вполне может обойти стороной, избавив тем самым от невеселых мыслей. Хотя пока дождь только усиливался. Чтобы отвлечься от пустяков, девушка велела накрывать на стол. Но от недавнего голода не осталось практически не следа. Без энтузиазма поковыряв вилкой свой ужин, бывшая крепостная отложила прибор в сторону. «Вот уже без Владимира и кусок в горло не лезет», - мелькнула в голове отстраненная мысль. Открытие не вызвало ни радости, ни разочарования (слишком много она сегодня думала о своих «отношениях» с Корфом), а лишь стало еще одним доказательством того, насколько необходимо сломанной кукле присутствие младшего барона в ее грошовой жизни… Небо заволокли тучи, за окном стало темно. И без того сиротливо одинокий дом стал казаться еще и мрачным. В сумерках его тишина звучала зловеще. Неприятное чувство тревоги никак не желало покидать девушку. Анна злилась на этот назойливый страх, но ничего не могла с ним поделать. Чем чаще капли падали на землю, тем сильнее билось сердце. Прячась от самой себя, бывшая крепостная пошла в библиотеку, намереваясь забыться каким-нибудь глупым, предсказуемым, но занимающим все мысли романом. Но сконцентрироваться не выходило. Несчастья бедной Изабель (а может быть и Луизы – она даже имени героини не запомнила) оказались неспособны заглушить настойчивый голос страха. Ненужная книга была с раздражением отброшена… …В окна с остервенением стучался ветер. А Анна уже не пыталась скрыть от самой себя, что боится. И чего боится. Стихия давно бушевала во всю. Гром гремел, словно пытался спрятать свершившееся где-то страшное преступление. Молнии сверкали, обнажая то, что тщательно подавлялось разумом. Дождь лился непрерывным потоком, стеной отгораживая от внешнего мира. А, может быть, запирая людей вместе со страхами? Ее страх смотрела из темноты ночи похотливыми глазами немца. Что может случиться с человеком ужасного в его собственном доме? Ничего... Ничего не знает тот, кто так думает. Тогда она тоже была ДОМА. И даже не одна. И, кажется, где-то далеко начиналась гроза. Хотя это могло и показаться ее воспаленному сознанию… Дома… Почему же родные стены не смогли защитить от чужих рук и мерзких желаний? Словно это было только вчера, Анна увидела, как растянулись в гадкой улыбке губы Шулллера, зашевелились, будто живые усы, и он начал медленно приближаться. Она сразу поняла, что бывший управляющий не играет, и попыталась сбежать, но не вышло. Он заломил за спину занесенные для удара руки, и поцеловал ее. Девушку чуть не стошнило от этого. С отчаянием она сделала первое, что пришло в голову – прокусила ему губу. В следующее мгновение страшный удар по лицу отбросил ее к стене. И это стало избавлением – дальше она ничего не помнила. То ли просто потеряла сознание, то ли всевышний сжалился и стер все воспоминания. В любом случае она была благодарна Богу за это. Но сегодня в каждом темном углу комнаты, изредка освещаемом молниями, ей мерещилась ненавистная фигура, и это сводило с ума. Одиночество стало ключом от двери, за которой были надежно заперты воспоминания. Анне казалось, что немец везде – за креслом, прячется в шторах, скрывается меж книжных страниц. Пробравшись в ее мысли, он впитался в каждый предмет в комнате. Это было невыносимо. Сзади раздался какой-то хлопок. Девушка вздрогнула и резко обернулась. Грозившее выскочить сердце, тут же успокоилось – это всего лишь открывшиеся от сильного ветра ставни. Облегченно переведя дыхание, она вновь заперла их и посмотрела в окно. За стеной дождя ничего не было видно, даже черноты ночи. Владимир так и не вернулся, да и разве стоило помышлять о подобном при такой погоде. Хотя куда спокойнее было бы знать, что он рядом, в соседней комнате. Тогда можно было бы даже поспать. Ведь с ним тоже ничего не страшно. Как в детстве с Варей и Иваном Ивановичем. О том, что ей пора привыкать жить без Корфа-младшего, Анна как-то сейчас забыла. Девушка провела рукой по занавеске. Как бы там ни было, сейчас никого из них нет рядом. Есть только паника, комком застрявшая в горле и длинная ночь без сна впереди. Сидеть в опостылевшем кабинете больше не было сил. Намереваясь перейти в гостиную, Анна развернулась и тут же в ужасе закричала, попав в чьи-то объятья. С отчаянием она забилась в руках захватчика. Мир сжался до размеров одного испуганного сердца, бешеные удары которого эхом отдавали в висках. Животный страх, сломав последний барьер, выплеснулся наружу, подавив все другие чувства. Наверное, поэтому, вырываясь из ловушки стальных рук, девушка не сразу услышала взволнованное: - Анна… Анна… Анна! А, расслышав, все равно не поняла, кто, сам того не ведая, шагнул в ее кошмар из темноты ночи, и продолжала иступлено биться в удерживающих объятиях, как заведенная повторяя: - Пустите меня… Пустите, пустите! - Анна… Анна, успокойтесь! Все хорошо. Это я – Владимир. Что с вами? Успокойтесь. Вы слышите меня, Анна? Она не слышала. Не слышала ничего кроме ядовитого голоса страха, продолжая колотить мужчину. Поняв это, он встряхнул девушку, но она никак не среагировала. Тогда просто схватил за подбородок и заглянул прямо в глаза. - Анна, все хорошо. Посмотрите – это всего лишь я. С минуту широко распахнутые глаза бессмысленно скользили по знакомым чертам. Но вот взгляд прояснился, разжались стиснутые кулачки и безвольно опустились руки. - Аня?.. – осторожно не то спросил, не то позвал притихшую девушку барон. И вздрогнул от неожиданности, когда она, резко прижавшись к нему, разрыдалась. - Анна, не плачьте, все хорошо, - повторял он, легко гладя ее по волосам, - все хорошо, - шептал как колыбельную, - Аня… Анечка… - а она захлебывалась слезами. Не пытаясь освободиться или отстраниться, барон подхватил девушку на руки и бережно усадил в кресло, сам же устроился у ее ног, продолжая шептать что-то успокаивающее. Сколько они так просидели – час или всего десять минут? Кто знает... Время потеряло привычное значение, превратив секунды в удары сердец. Наконец, Владимир почувствовал, что всхлипы становятся реже и тише – девушка приходила в себя. Тогда, аккуратно освободившись от ее рук, мужчина стакан воды. - Выпейте, Анна… Девушка смутилась, но послушалась. Страх отступил, и на его место пришел стыд. Стыд за то, что кричала и билась подобно сумасшедшей, за то, что, забыв все на свете, жалась к Владимиру, хотя прав никаких не имела. Разве можно себя так вести? Ни в коем случае! Но тогда она об этом не думала. Облегчение, опустошение, усталость переполняли бедную душу, и жизненно необходимым было, чтобы кто-нибудь взял себе хоть малую толику этой ноши. Совсем чуть-чуть. Чтобы только успеть сделать вдох. Владимир мысленно ругал себя. Это же надо было додуматься – оставить Анну одну на целый день. Хотя он сам и не собирался задерживаться так надолго. Подать рапорт и все. Но наши желания редко совпадают с действительностью. Быстро со всем покончить не удалось. Сперва командир не желал ставить подпись. Битый час Корф убеждал его, что решение – взвешенное и обдуманное, а главное - неизменное. Посвятивший всю жизнь воинскому долгу генерал никак не мог, не желал понять, что что-то может оказаться важнее. Командир был упрям, но барон тоже мало кому мог уступить в этом качестве, и в конце концов кабинет генерала покинул уже бывшим офицером. А потом он совершил глупость. Решил проститься с сослуживцами. Стоит ли говорить, что «прощание» затянулось до позднего вечера? Пережив первое изумление от этой новости, и поняв, что уже все равно ничего не изменить, бравые офицеры собрались закатить прощальную пирушку. То, что об этом думает сам «виновник торжества» их интересовало в последнюю очередь. Вырваться удалось только, когда над городом сгустились сумерки и начался дождь. И он даже предположить не мог, что ожидает его дома… Отобрав у девушки пустой стакан, который та теребила в руках уже с минуту, Владимир как можно мягче спросил: - Отчего вы так разволновались? Что произошло? Анна ожидала этого вопроса, но все равно вздрогнула. Как объяснить свою панику, да и стоит ли? Покраснев и пряча взор, она невнятно пролепетала: - Ничего. Но провести молодого человека было не так легко. - Анна, Анна… Вы никогда не умели врать, так стоит ли начинать сейчас? - попенял он ей, невольно улыбнувшись уголком рта. Бывшей крепостной вновь стало стыдно. Она попыталась отделаться общими фразами. - Владимир, в самом деле, не стоит. Я просто испугалась. - Вот это-то я и хочу знать. Что Вас так напугало? Только не говорите, что гроза, - предупредил молодой человек. - Отчего же? – искренне удивилась в конец оправившаяся Анна. - Она еще не закончилась, а сейчас Вы уже спокойны и безмятежны. - Но ведь Вы же рядом! – воскликнула девушка и тут же закусила губу, поняв, что сказала лишнее. Корф довольно улыбнулся. - Я рад, сударыня, что мое присутствие влияет на Вас столь благотворно. - Я имела ввиду, - судорожно принялась оправдываться Анна, - что сейчас я не в одиночестве и…, - она замолкла, не зная, что придумать еще. Барон же, казалось, не замечал ее мучений. - Я так и понял. Как же захотелось стереть с его лица эту коварную улыбку. Будто он все про нее знает и посмеивается над жалкими попытками скрыть очевидное. Окончательно смущенная девушка отвернулась. Ну почему она так глупо чувствует себя рядом с Владимиром? - Я на самом деле испугалась грозы, - выдавила девушка из себя. В конце концов, она не врет. Отчасти. А остального ему знать не нужно. И опасаясь дальнейших вопросов, тут же выпалила дерзкое, - А вот, где Вы были, господин барон? Сбылось желание – улыбка слетела с лица Корфа. Он вмиг стал серьезным и собранным, испытующим взглядом вперился в нее. - Вы действительно хотите это знать? Разумеется, она не хотела. Она прекрасно представляла, где может проводить свободное время молодой ничем не обремененный мужчина. С кем может его проводить. Но отступать назад было нельзя… - Конечно, иначе бы не спрашивала. Сказала, и в тот же миг почувствовала, как что-то изменилось. Природа за окном все так же сходила с ума, заливая землю слезами, претворяющимися дождем; спешили встретить полночь стрелки часов, стоящих в углу комнаты; оплывал воск с доживающих последние минуты свечей… Все так, как и мгновение назад. И все же иначе. Похоже, просто испугалась собственной смелости. Разве можно! Не имея на то никаких прав, допрашивать Владимира как… как… как если бы была его женой. (От одной этой крамольной мысли онемели кончики пальцев.) А он не возмутился, не оборвал резко, а, кажется, даже собрался ответить. Как будто, так и должно быть, как будто это… правильно?.. Догадка едва различимой дымкой скользнула по краю сознания. Глупость. Скоро она начнет принимать желаемое за действительное. Звук колотящих в стекло капель и то имел больше смысла. Не стоит в простой вежливости искать скрытое значение… - Я был в казармах, - наконец-то ответил он. Тон, каким были произнесены эти слова, заставил Анну ждать продолжения. Но Владимир, похоже, передумал, а может быть, и вовсе не собирался делиться с ней подробностями. Замолкнув, он с увлечением принялся вертеть в руках налитый ранее бокал вина. Слушать молчание и раскаты грома становилось все скучнее. Видимо и без того малосодержательная беседа исчерпала себя. Пора было уходить. И когда между ними успела появиться эта странная недоговоренность? Анна уже собиралась встать и пожелать спокойной ночи Корфу, когда услышала бесстрастное: - Сегодня был подписан мой раппорт. Я больше не служу в армии Его Величества. Едва привставшая с кресла девушка так и замерла в неудобной позе. Чуть заметная ухмылка невольно скользнула по губам барона. Похоже, он произвел впечатление. Приходилось признать, любовь к театральным эффектам – их семейная черта. Анна не знала, как должна реагировать на заявление мужчины. Как нужно вести себя, если человек говорит, что отказался от жизни, от ее смысла? Во всяком случает от важнейшей части существования. Если она, сколько себя помнила, грезила о театре, то Владимир всегда готовился к службе. Он родился офицером. Есть прирожденные музыканты, поэты. Призвание Владимира – война. Без преувеличений, этой особе он хранил верность дольше, чем всем другим своим женщинам. Девушка в растерянности посмотрела на Корфа. Он ждал. Словно они играли в шахматы, и сейчас был ее ход. Следовало что-то сказать, но, видимо, с наступлением темноты все хорошие мысли погрузились в сон. После нескольких неудачных попыток, бывшей крепостной удалось только удивленно пролепетать: - Зачем? Она тут же поморщилась от собственного голоса – так беспомощно и жалко прозвучал вопрос. Владимир на минуту замялся. Не нужно было начинать разговор (если только так можно назвать их обмен пустыми, но отчего-то приобретающими тайный смысл, фразами). Во всяком случае, не подводить его к опасной границе, когда остается всего два пути – обнажить чувства и сбросить маски или позорно бежать. Корф и бежать… Смешно. Но и первое уже не казалось такой хорошей идеей. Да, еще утром он твердо решил, что сегодня расставит все точки над “i”. Но тогда он даже представить не мог, в каком состоянии застанет Анну вечером. Неужели истерика – лучшее начало для объяснения? Вряд ли. - У меня была на то причина, - произнес мужчина осторожно, надеясь, что такое объяснение удовлетворит девушку. Анна понимала, что ей нужно уйти, что она итак слишком много себе позволила, но не могла сдвинуться с места. Неведомые силы приковали ее к креслу, не позволяя встать, а у самого уха звучал таинственный голос, искушавший остаться, спросить. А, может быть, это ее сердце, так глупо попавшееся в силки? Странная закономерность – чем меньше слов, тем сильнее оно бьется. Губы пересохли. - И какая же? – наконец-то вымолвила она с трудом. Как же хотелось сейчас зажмуриться, а еще лучше убежать. - Вы. Слова – предатели. Они любят срываться с губ в самый неподходящий момент. Когда разум призывает к спасительной тишине, слова вылетают подобно пуле, и один Бог знает, что и кто окажется мишенью. Корф сам опешил от неожиданного признания. Он не собирался этого говорить, но тем не менее… Всего лишь на мгновение чувства взяли верх – ведь им так мучительно тесно в одном сердце –, и, послав к черту разум, заставили выдохнуть короткое признание. От его ответа Анна вздрогнула, ее губы несколько раз беззвучно шевельнулись, но так ничего и не сказав, девушка поспешно отвернулась. Владимир медленно скользнул взглядом по застывшей в кресле фигуре. Маленькая как кукла. Фарфоровая. Разве странно желание крепко сжать ее в руках, оградить от всего на свете – не дай бог разобьется, беречь, хранить? Пылинки сдувать… Совершенно естественное желание. Но он так долго шел против своей сущности, против самой жизни! И судьба отомстила. По тонкому фарфору пролегла глубокая трещина, которую не залатать. Разве что спрятать можно, если хорошо постараться. Она была неподвижна. Лишь на хрупкой шее пульсировала жилка. Или это игра света, обман умирающих свечей? Безумно захотелось подойти и проверить, коснувшись нежной кожи. Неожиданно Владимир почувствовал, что напряжение, сковавшее сердце, душившее волю, отступает. Он смотрел на Анну, и все становилось простым и понятным. Он любит ее. Так какого черта? Ради этого он оставил офицерский мундир, теперь пора оставить и сомнения. Приблизившись к девушке, барон увидел, что ее глаза закрыты, а руки намертво впились в подлокотники кресла. - Анна? – вышло даже слишком взволнованно. Она не ответила и только сильнее зажмурилась. Складка пролегла меж бровей Владимира. Выражение муки на лице девушки отзывалось глухой болью в его сердце. Смотреть на это было невозможно. С трудом удалось разжать Анины пальцы, и взять ее ладошку. - Анна, посмотрите на меня. Бесполезно. Она не послушалась. Но, помедлив мгновение, все же произнесла: - Довольно, Владимир Иванович. Ваша жалость перешла в жестокость, - и отдернула руку. На некоторое время Корф даже оцепенел. Он столько раз в жизни пытался вызвать ее злость, но ни одна попытка не увенчалась успехом. А сейчас, желая совершенно обратного, отвратил девушку от себя. - Анна, я не понимаю… Она устало поднялась с кресла и повернулась к нему. В глазах стояли слезы. - Что, что Вы не понимаете? – внутри сломался защитный барьер, и море боли вырвалось наружу, - То, что ваша жалость хуже самой страшной пытки? Что слишком заигрались в благородство? Или что… - не договорив, она устало махнула рукой, - Бросьте это, Владимир. Я понимаю, Вы пытались как-то искупить свое дурное поведение все эти годы. Лежачего ведь не бьют, - губы исказились в болезненной ухмылке, а голос наполнился новой горечью, - Но лучше бы все оставалось как раньше. Лучше бы вы не делали вид, что я могу значить что-то для кого-то… для Вас… - Но Вы мне действительно не безразличны! - Не нужно, барон, все это слишком далеко зашло. Не претворяйтесь больше, Вы совершенно не умеете врать. Во всяком случает не так искусно. Терпение мужчины иссякло. Что за чушь она несет! Годы борьбы с собой и сердечных терзаний – это всего лишь притворство? Перед кем? Перед самим собой? Или перед Богом? Он мгновенно схватил девушку за плечи и, что было сил, тряхнул. - Анна, почему вы мне не верите? Посмотрите мне в глаза. Я говорю истинную правду. Вы мне небезразличны, больше чем небезразличны. Это возникло не сегодня, и даже не вчера. Я живу с этим столько, сколько себя помню. Столько, сколько бьется мое сердце… А все то, что Вы себе успели придумать, говорит лишь о том, что я совершенно не умеют признаваться в любви… Черт! – его ладони разжались, отпуская добычу на свободу. Как еще ей доказать? Тело Анны била мелкая дрожь. Она не верила, она отказывалась верить тому, что услышала. Этого не могло быть, этого не было. Но разве можно так играть? Она бы не смогла. А он? Широко раскрытыми глазами девушка следила за бароном, мечущимся как раненый зверь в клетке. Внезапно он остановился и тяжело посмотрел на нее. Сердце пропустило несколько ударов и забилось только тогда, когда он вновь крепко обнял ее своими сильными руками. Словно намертво скрепляя нити судьбы, скрестил взгляды. - Я люблю тебя. И мне все равно, что ты об этом думаешь. Что было потом, ни один из них толком не запомнил. Слезы мешались с улыбками, признания подкреплялись клятвами, сердца пели, а глаза сияли. Вся ночь слилась в бесконечный разговор, им ведь так много нужно было друг другу сказать. Оказывается, безумно приятно слушать его голос, мягкий и глубокий. Это как плыть тихим летним вечером по реке. Оказывается, можно испытывать чистый восторг, лишь заставив ее улыбнуться. Это как полет. И даже крылья не нужны. Оказывается, трудно сдержаться и не крикнуть: «Остановись мгновенье!». Ибо оно поистине прекрасно. Оказывается, это так просто – любить… Боль, страх, сомнения – все злейшие враги отступили, не в силах противостоять всепоглощающему счастью. Прошлое и будущее переплелись в причудливый узор, став дивным настоящим… Они так и остались в кабинете, не пожелав, побоявшись расстаться на ночь. Она – на маленьком диванчике, свернувшись, как котенок, и он – в глубоком кресле, охраняя сон своей принцессы, как верный страж. С открытыми сердцами и спокойными душами. Это была странная ночь, неожиданная и волшебная. Но и утру было чем удивить… - Нет. - Да. - Нет. - Да. - Нет. - Да. - Нет, Владимир! - Да, моя радость, да. Ты выйдешь за меня замуж, и прекратим этот спор. Анна устало прикрыла глаза. Нет, невозможный человек. И совершенно сумасшедший. Кто еще мог предложить руку и сердце бывшей крепостной? Да еще и… Додумывать не хотелось. Хотелось только заставить Владимира понять очевидное. Этот брак – невозможен, он пожалеет. Но как убедить упрямца, если от всех разумных доводов он отмахивается как от мух? На один ее аргумент отвечает десятком своих, да так, что и возразить нечего. Но не выходить же за него замуж на самом деле! Это дикое, безумное предложение… Верх абсурда… - Я испорчу Вам жизнь. - Моя жизнь не пирог, ее испортить невозможно. Вот опять. Он смеется, а ей хоть плачь. - Но что о Вас подумают люди? - Что я безумец, скандалист, крайне подозрительный тип и от меня лучше держаться подальше. Ничего нового, дорогая. Пожалуйста, у него на все имеется ответ, а она уже устала выдумывать причины. И смотрит с такой улыбкой, что не поймешь, чего хочется сильнее – задушить или броситься в объятия. - Вас нигде не будут принимать! - Не страшно. В свет стоит выходить только для того, чтобы подыскать жену. Но так как я – не падишах, - мужчина притворно вздохнул, - мне там делать будет нечего. - Я не выйду за Вас замуж! - Выйдешь, моя радость, даже не сомневайся, - очередная совершенно нахальная улыбка расползлась по его лицу. «Никуда ты не денешься, любимая», - с нежностью подумал Владимир, наблюдая за тем, как девушка тщетно пытается подобрать достойную причину для отказа. Он пребывал в странном состоянии эйфории. С ночи. И, что еще более подозрительно, это ощущение, похоже, не собиралось покидать его ближайшие лет сорок. А если повезет прожить дольше, то и пятьдесят. Кажется, пора бить тревогу – он становится необратимо счастливым. И даже Анины нелепые попытки воззвать к его разуму заставляют только шире улыбаться. Глупенькая, не понимает, что именно сейчас он разумен как никогда. Ведь только круглый дурак добровольно отпустит жар-птицу, попавшую ему в руки. А он безумен не до такой степени. Анна положила голову на спинку дивана и грустно посмотрела на сидящего напротив мужчину. Эта несерьезная перепалка по такому серьезному вопросу ее порядком утомила. Все равно, что стучаться в запертую дверь темницы. Зачем он так упирается, неужели не понимает, что ей сложно сопротивляться не только его, но и своему собственному, самому заветному желанию? Ах, если бы она только ничего не помнила, не знала о себе. Тогда можно было бы податься порыву, не думая о последствиях. Но так не бывает. - Зачем это тебе? – голос прозвучал устало и жалобно. - Действительно, зачем мне жениться на любимой женщине? – ироничные слова не вязались с нежностью в голосе и взгляде, - Наверное, чтобы прожить с ней всю жизнь, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, - он говорил медленно, чуть ли не после каждого слова целуя ее маленькую руку, - Ужасно, правда? Но это то, чего я действительно хочу, Анечка, и уже очень давно. А ты, чего хочешь ты? Скажи мне. Наверное, он – маг. Как иначе объяснить гипнотическую силу стали этих глаз, под воздействием которых становишься безвольной куклой? Нет, не так. Не безвольной, а отдающейся своим желаниям, а не мнению толпы. И сразу его безумство кажется единственно правильным. Но так нельзя! Или можно? Для чего, в конце концов, весь мир, когда в нем нет самого дорогого? Ответов нет, есть только чувства, и можно хотя бы раз послушать их, а не доводы рассудка. Всего один раз – рискнуть. Глубокий вздох перед прыжком за точку невозврата. - Я хочу того же. В болезни и здравии… Пока смерть не разлучит нас. *** Это прекрасно – наслаждаться взаимным чувством. Гораздо лучше, чем страдать от неразделенной любви. Это волшебно – слышать по утрам теплое «любимая». Гораздо приятнее, чем церемонное «сударыня». Это пьяняще – ловить на себе шальной взгляд серых глаз. Гораздо легче, чем натыкаться на стену презрения. Это… А что это, на самом деле? Наверное, любовь. Только почему же неясная печаль отравляет каждое мгновение радости? Анна с тяжелым вздохом отложила в сторону гребень и посмотрела в зеркало. Отражение ответило грустным взглядом. Они друг друга поняли. В бочке меда есть ложка дегтя. Всегда. Видимо судьба у нее такая, что даже счастье ущербно и отдает горчинкой. Вся ее жизнь отдает горчинкой, застывшей в легкой улыбке. Так хорошо, как в последние дни, ей никогда не было. Она любит, она любима, она невеста – разве можно мечтать еще о чем-то? Владимир – воплощение всех девичьих грез – здесь, рядом, только руку протяни. Он мил, предупредителен, готов на все. А еще он бесконечно чуток и потому сдержан. Что делает ее самой счастливой и самой несчастной одновременно. Да, именно так. Анна устало сжала виски. Вот уж правда - кто может понять женщину, если она сама не в состоянии этого сделать? Как одновременно можно и благодарить, и проклинать? А вот у нее получается. Хотя, конечно, проклинать, это слишком громко, но все же… Девушка прекрасно понимала, что, согласившись стать женой молодого барона, брала на себя, если можно так сказать, некоторые обязательства. Ведь супружеская жизнь – это не только прогулки под луной. Совсем не прогулки… Лицо привычно загорелось, а сердце сжалось, стоило мыслям коснуться запретной темы. Было немного стыдно (хотя ей ли теперь испытывать это чувство), и ужасно страшно. Страх определенно преобладал. И, похоже, Владимир чувствовал это. И делал все возможное, чтобы заглушить ее тревогу. Нынче, имея практически все права, мужчина ограничивался только тем, что нежно целовал ей руку по утрам, не позволяя себе лишнего, даже самого невинного, прикосновения. Словно боялся спугнуть и приручал, приручал… Анна была благодарна ему за эту отсрочку, за возможность свыкнуться с мыслью о предстоящей свадьбе и неизменных переменах. Но вместе с тем, каждый день в ней усиливалась тревога. Она не могла не замечать взглядов, которые Владимир бросал на нее украдкой. Горящие, тяжелые и… голодные. Девушка даже вздрогнула, когда в первый раз случайно увидела эту смесь. Заметив ее испуг, Владимир поспешно отвернулся, и с того момента не показывал никаких чувств, кроме дружеских. Даже когда говорил, что любит. И от этого хотелось плакать. Ведь не так ведут себя влюбленные. Он заботился о ней, и в этой заботе дошел до крайности, ведя себя, практически как брат. Стоило ли тогда становиться женихом? Да и долго ли продлится их помолвка, если все будет так продолжаться? Вот что страшило сильнее всего. Слишком много слухов о «подвигах» молодого барона доходило до Двугорского уезда, слишком хорошо она сама его знала, чтобы думать, что подобная холодность естественна для мужчины, что она ему ничего не стоит. И сердце замирало от мысли, что однажды ему надоест копить в себе чувства, что однажды он просто не сможет ждать и, оставив ее лелеять свои страхи, подарит всю нерастраченную страсть и нежность другой. Более достойной и смелой. И нельзя будет осудить барона. Ведь только она виновата в том, что не может разлучиться с прошлым, в том, что, вцепившись мертвой хваткой в свои кошмары, сама разрушает свое, нет – их будущее. Так что же ей делать? Можно наивно верить, что время все само сотрет. Но неизвестно, сколько придется ждать. Не будет ли слишком поздно? Опасно плыть по течению. Можно не заметить и пораниться о подводные камни. К тому же такое неправильно правильное поведение Владимира только делало все хуже, ежечасно напоминая о том, что она не такая, напоминая о том, что хотелось забыть. Но был еще один выход. Перебороть себя, свой страх. Путь не самый легкий, но наградой может стать вся жизнь… Анна встала и поправила на плечах шаль. Она до сих пор не верила, что решилась сделать это. Раньше ей подобное и в голову бы не пришло. Чувство стыда усиливалось с каждым мгновением. Но как иначе удержать в руках счастье и победить своих демонов девушка не представляла. Перекрестившись и взяв свечу, она вышла из комнаты. Владимир отбросил оказавшуюся бесполезной книгу. Что толку жечь взглядом страницы, если мысли все равно заняты другим. Другой. Анной. Что, впрочем, и не странно. Легче вспомнить, когда он о ней не думал. Первые лет пять своей жизни, наверное. Уже многие, многие годы каждый его день начинался и заканчивался с одного и того же имени… Анна – свежее дыхание нового утра. Анна – спасительный ветер под палящим Кавказским солнцем. Анна – глоток воды для умирающего от жажды. Анна – чистый и нетронутый уголок души, погрязшей в грязи и крови. Анна – тайное желание, случайно сорвавшееся с губ вслед за падающей звездой. И вот сейчас оно сбылось. Почти. До сих пор не верилось – она согласилась. Он сделал предложение, и она согласилась. То, что раньше казалось видением из нездешних миров, вдруг стало настоящим. Прощайте страдания, боль, терзания. Прощайте! Прощайте ли? Это только в сказках бывает «И жили они долго и счастливо». Так просто, чтобы не утомлять читателей нудным и совсем не сказочным описанием того, что было после примерки туфельки. А было еще много испытаний. И у них еще много испытаний. Он понял это, когда забылся всего на мгновение и увидел в дорогих глазах испуг. Вот так вот. Не очень удобно ходить в хрустале – нужно долго привыкать. Жаль, что в жизни нельзя заменить этот период на привычное «быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Приходится делать, а не сказывать. Приходится невесте быть всего лишь другом. Нет, неправильная какая-то сказка. С самого ее страшного начала. Корф прислонился лбом к стеклу. Просто сказочник опоздал. Иван-дурак несчастный! В дверь робко постучали. Владимир резко развернулся. Кому он мог понадобиться в столько поздний час? Недоумевая, мужчина поспешил открыть. - Анна? – изумленным полустоном раздалось в тишине, когда на пороге он увидел объект своих мыслей, причину своей жизни. Она стояла на пороге бледная и хрупкая. В одной руке дрожала свеча, другая нервно комкала шаль, в которую девушка была закутана с головы до ног. Лицо отражало внутреннюю борьбу. Что привело ее сюда? Сердце привычно заныло от тревоги. - Что-то случилось? Молчит. Молчит и смотрит затравленным взглядом. Неуютная тишина. - Нам… Мне нужно с Вами поговорить, - наконец-то смогла вдавить из себя хоть несколько слов, - Могли бы Вы уделить мне немного времени? Конечно! – поспешно согласился Владимир и, отодвинувшись, жестом пригласил девушку войти. На несколько секунд Анна замешкалась. Это оказалось гораздо тяжелее. Сложно переступить порог, когда внутренний голос не спрашивает, а практически кричит, что нужно еще раз подумать. Правильно ли она решила поступить, не сочтет ли жених это неслыханной дерзостью и распущенностью? Вот он, стоит рядом и ничего не понимает, в глазах отражается растерянность и тщательно скрываемая тревога, с которой молодой человек уже сроднился. Почти незаметная, она теперь всегда сопровождает каждый его взгляд, каждый его вздох. Какого же будет ей, если на место этих чувств придет брезгливость. Словно наяву Анна увидела как тесно сплелось с мужскими губами презрение. Образ был настолько ярким, насколько и кошмарным. Нет! Такое выше ее сил. Владимир увидел, что вместо шага вперед девушка начала пятиться назад и в тысячный раз проклял свою горячность. Идиот! Нашел место для разговоров. С таким же успехом можно было сразу предложить ей лечь в кровать. - Анна, постойте! Простите Бога ради, я просто не подумал, - он помялся, подбирая слова, - Разумеется, я готов с Вами поговорить. Давайте перейдем в гостиную. Девушка вскинулась как от удара. Широко открытыми глазами она посмотрела на барона. Не может быть! Неужели даже сейчас он в ее трусости смог обвинить себя? Чуткий, предупредительный, понимающий… Идеальный мужчина. Но ей нужен такой. Потому, что это не настоящий Владимир Корф. Потому, что настоящий подавляется, что подавляет и ее и не дает поддаться даже иллюзии обычности. Ей нужен прежний, идеальный в своей неидельаности. Живой. И делающей живой ее. Решимость наполнила душу. Глубоко вдохнув, Анна уверенно прошла внутрь. Сделав несколько шагов, Анна оставила свечу на прикроватном столике и замерла спиной к мужчине. - Закройте дверь, - не то попросила, не то приказала она, не оборачиваясь. Владимир замешкался на несколько секунд, сбитый с толку ее непоследовательным поведением. Он совершенно не понимал, что происходит. Вернее… Слишком громко и резко захлопнулась дверь, выгоняя из комнаты и сознания ненужные, неверные, лишние мысли. Непозволительные мысли. Только слишком поздно. Холодная испарина покрыла лоб. Дыхание перехватило, и мужчина с силой прижался к гладкому дереву. Нельзя было давать подобным догадкам даже родиться на свет, но разве они спрашивают разрешения? Особенно подкрепленные нашими же желаниями. Было ли это следствием его слишком длительного и слишком тесного общения с женщинами и общей развращенности света, но если бы барон Корф узнал, что некая особа пришла ночью в спальню молодого неженатого мужчины, он вряд ли бы долго задумывался над целью ее визита. А между тем… Яркие, далекие от пуританства картины вспыхнули перед глазами. Пришлось стиснуть зубы, прогоняя откровенные видения. Нельзя же до такой степени не руководить собой и своими желаниями. Что бы подумала Анна, узнай она о творившемся в его голове? Наверное, надавала бы пощечин и убежала, куда глаза глядят. Но черт возьми! Как же… С трудом удалось сдержать звериный рык. Зачем она только пришла! Сбегая от разбушевавшихся внутри демонов, Владимир резко развернулся и задохнулся от увиденной картины. Перед ним бледная и дрожащая стояла Анна. Одетая всего лишь в сорочку. Сползшую с одного плеча. Барон судорожно сглотнул. Как это он раньше не замечал, что в комнате настолько жарко? И что этот воротник ужасно душит. Обгоняя друг друга, по полу поскакали две пуговицы, оторванные трясущейся рукой. Как завороженная Анна смотрела за ними. Устав бояться, она загнала почти все свои страхи в самый дальний угол комнаты, предусмотрительно накрыв их шалью, чтобы не вырвались наружу. И странное дело, избавившись от этой брони, девушка почувствовала облегчение. - Владимир…, - маленькая ладонь коснулась напряженного плеча, чуть погладив его, по телу побежали мурашки. Женская рука обжигала даже через ткань халата. Что же ты смотришь на меня так тяжело? Скажи, сделай хоть что-нибудь. Я же одна не справлюсь. Я не хочу справляться одна. Нас же двое. Двое, ведь правда? Видит Бог, он пытался не поддаться. Видит Бог, он боролся с искушением. Но огонь уже начал растекаться по венам, хмель овладевал разумом. Да и как устоять, когда тебя так соблазняют, и неумелость только пьянит? А в том, для чего именно Анна пришла, уже не осталось никаких сомнений. Но почему? - Анна, зачем все это? – неожиданная догадка пронзила молнией, - Вы не должны мне ничего доказывать, - хрипота в голосе говорила об обратном, - Уходите пока не поздно. Девушка медленно покачала головой из стороны в сторону. Влево… У тебя еще есть пара минут, чтобы сбежать. Вправо… Ну же! - Если я и хочу кому-то что-то доказать, то только себе, - голос звенит в тишине, но звучит твердо и уверенно, - Это нужно прежде всего мне, - с отчаянием скомкала халат на груди мужчины, - Я этого хочу. Я. Бум. Это не часы. Бум. Это сердце. Бум. Сообщило о том, что время истекло. Назад пути нет. Руки сами сомкнулись вокруг талии. Так вот оно какое – наслаждение. Острое, тягучее. Продлить бы это мгновение на вечность. Год за годом, век за веком чувствовать под ладонями изгибы давно желанного тела, сердцем впитывать каждую его частичку, дышать его запахом. Губы воруют у самих себя, покрывая милое личико быстрыми лихорадочными поцелуями. И хочется медленно, не торопясь пить мед с этих уст, но нет сил остановиться даже на миг. Нет сил даже дышать. - Аня, Аня, Анечка, - жизненно необходимым было произносить ее имя на все лады. Так же как и получать короткие вздохи в ответ. Господи, как же запело все внутри, когда он почувствовал первый отклик ее тела! Не зная, как выразить переполняющие душу счастье, любовь и нежность, просто крепко прижал свою драгоценность к самому сердцу. - Как же я тебя люблю, - прошептал, блаженно прикрыв глаза. - А я тебя. Владимир замер от неожиданности. Нет, она говорила эти слова и раньше, и он несомненно ей верил. Но сегодня… Сегодня они приобрели совсем иной смысл. Ее приход все сам сказал. Маленькая храбрая девочка. Сильная женщина. Они обменялись сердцами, а совсем скоро обменяются и кольцами. Но к алтарю пойдут с открытыми глазами, спрятав все скелеты в старый ненужный шкаф, который выбросят за ненадобностью. Нынче же. - Родная моя… - широкая ладонь накрыла маленькие пальчики. Совсем холодные. Возникло непреодолимое желание их согреть, и барон не стал противиться. Анна судорожно вздохнула. Разве знала она, что от простых поцелуев в руку может так кружится голова? Что она вообще так может кружится. И это не страшно. Совсем нестрашно. Даже стыдно за свои сомнения – как можно бояться счастья? Девушка чудом подавила чувственный вздох, когда губы мужчины переместились на обнаженное плечо. Она так и не успела поправить соскользнувшую сорочку, чем теперь нагло пользовался бесцеремонный барон. И бессердечный. Разве можно так мучить? Словно отвечая на ее мысли, Корф придумал еще более изощренную пытку. Оставив в покое плечо, принялся медленно спускаться поцелуями все ниже и ниже. Через минуту непокорный барон уже стоял на коленях и страстно целовал ее живот, нисколько не смущаясь препятствием в виде ночной сорочки. Что ему жалкий клочок ткани, который уже сгорел в начинающемся пожаре? Судорожный всхлип все-таки сорвался с приоткрытых женских губ, когда рука молодого человека, скользнув под подол, погладила округлое колено и переместилась к бедру. Этот звук отрезвил Владимира. Он действительно увлекся. Слишком увлекся. Но разве можно противиться такому искушению? Опасаясь увидеть прежний страх, мужчина посмотрел в лицо любимой и с облегчением поймал удивленный, но блаженный взгляд. Довольная улыбка расплылась по лицу против воли. - Все хорошо, дорогая, все хорошо, - ответил на немой вопрос, а потом… Глядя прямо в глаза невесте, припал к ее губам в давно вымечтанном поцелуе. Это было лучше, чем в снах. Это было реальней, чем в мечтах. Это просто было – вот что главное. Словно всю жизнь эти двое ждали друг друга. Избегали своей судьбы, рвали связывающие их нити, убивали в сердцах любовь. Но ничего не помогло. Видимо, это та самая доля, от которой нигде не спрячешься. Она найдет и на краю земли, приведет туда вторую половину и отведет от края. Скрипнула кровать, принимая в свои объятия мужчину и женщину – две части единого целого. Сегодня будет дописана последняя глава в книге их скитаний, поставлена финальная точка. Ночь станет единственным свидетелем, но никому другому и не дано понять поэзии сердец. А для себя они начнут новую книгу, в которой не будет черных страниц. Прошлое, как старая мебель, будет спрятано в чехлы и отправлено на чердак. Ведь будущее нужно начинать с перемен, не так ли? Эпилог Единое целое часто кажется состоящим из несовместимого. Как этот лист, упавший под ноги. Наполовину зеленый, наполовину желтый, он служит одновременно и последним пристанищем сбегающего лета, и домом неумолимо надвигающейся осени… Как они сами. Кто сказал, что лед и пламень не могут ужиться? Уже почти год каждым прожитым днем они доказывают обратное. Анна украдкой посмотрела на идущего рядом Владимира. Она вообще любила наблюдать за мужчиной, когда он, избавившись от назойливого внимания всего внешнего и лишнего, сбрасывал свои такие разнообразные маски (хорошие ли, плохие, но маски) и становился самим собой. Она словно приобщалась к какой-то тайне, делила с ним его душу. Как-то в темноте ночи она простодушно высказала барону эту мысль. В ответ он только усмехнулся и заявил, что подобное решительно невозможно, ибо вся его душа давно и безраздельно принадлежит одной очаровательной, потрясающей, божественной женщине. Именно такими эпитетами. Заставляя смущаться и краснеть. А он, казалось, совершенно ничего не замечая, продолжал перечислять достоинства своей избранницы. - Что же Вы тогда делаете в моей постели? – дерзко бросила Анна, в глазах которой плясало лукавство, - Ступайте к своей прелестнице. Сейчас же! – она шутливо принялась отталкивать Корфа. Тот только хохотнул, а через минуту молодая женщина уже лежала прижатая к кровати горячим мужским телом. Пошевелиться не было никакой возможности, оставалось только гордо и грозно метать молнии глазами. - Это что еще за бунт? – притворно строго поинтересовался Владимир, вопросительно изогнув бровь, - Или Вы забыли, что сказал священник? Да убоится жена мужа своего! – подумав одну секунду, он быстро чмокнул ее. - Вот еще! – фыркнула Анна, сделав очередную попытку вырваться, но захват был стальным. - Еще? – понижая голос, вкрадчиво спросил барон, - Это можно, - согласно кивнул он, с жадностью припадая к женским губам. Ненадолго – до нехватки воздуха. Когда этот поцелуй прервался, в темноте раздался томный шепот: - Еще… Больше барона просить не пришлось… - И все-таки будет девочка Безапелляционное заявление мужа выдернуло Анну из состояния задумчивости. Она остановилась и посмотрела на Корфа. - Что? – он сделал самое невинное лицо на свете. - Я думала, что первым обязательно должен быть наследник, - объяснила она свое удивление. Владимир лишь легкомысленно отмахнулся. - Успеется, моя радость, - он одной рукой обнял жену, а другой погладил ее по пока плоскому животу. Всего лишь несколько дней назад доктор развеял все тревоги мужчины относительно недомоганий юной баронессы, объявив, что им следует ждать прибавления в семействе, а казалось, что целая вечность прошла – совершенно ненормальному состоянию радости было мало короткого сегодня, и оно захватило десятки прошлых и сотни будущих дней. - Вот как? - иронично изогнула бровь молодая женщина, и слегка отодвинулась от мужа. Абсолютное блаженство еще не было поводом соглашаться с ним во всем. Впрочем, сам Владимир так не думал. Лишь еще сильнее притиснув свою половину, он довольно мурлыкнул: - А как же. Или ты думаешь – я шутил по поводу кучи детишек? Тогда разочарую – я говорил предельно серьезно, - подумав, он добавил, - И это все равно будет девочка. Анна закатила глаза. - Понимаешь ли, дорогая, - помогая спуститься жене по крутой тропинке, принялся объяснять он, - в нашем доме слишком мало женщин. Это нужно срочно исправить. К тому же отец мне все уши прожужжал о внуках. А ведь я так старался. Правда, Анечка? – невинно поинтересовался Корф. Анна покраснела, вспоминая КАК он старался. Чтобы скрыть, смущение, выпалила: - Но с таким же успехом Иван Иванович может понянчиться и с мальчиком. - Воспитывать девочек у Ивана Ивановича получается лучше, - парировал ее супруг. - Володя! – недовольно воскликнула она, - Почему ты никогда со мной не соглашаешься? - Потому что ты вечно со мной споришь, - последовал невозмутимый ответ. Оба рассмеялись. Когда приступ веселья закончился, мужчина объявил: - Мы пришли. Безмятежность посыпалась как старая штукатурка. Анна осмотрелась, вмиг став серьезной. Они действительно пришли. По телу пробежал неприятный холодок. Ровно год назад она уже пыталась попасть сюда. Спрыгнув с обрыва, который сейчас козырьком повис высоко над головой. Женщина поежилась. Заботливые руки мужа тут же обняли ее за плечи. - Зря ты это затеяла. Может быть, уйдем? Упрямо помотала головой. - Нет, мне это нужно. - Зачем? Несколько секунд молчания. - Не знаю, - честно призналась баронесса, - Просто так чувствую. Понимаешь, когда я стояла там… - она сглотнула, - Нет, не то. Просто ровно год прошел и…, - она не могла подобрать слов. - Я понимаю, - успокоил ее Корф, - Все понимаю, - обнял покрепче, - Это как финальная точка, да? Анна робко улыбнулась. - Наверное. Глупо все это. И я у тебя глупая. - И вовсе нет, - возразил супруг, целуя ее в макушку, - Ну разве самую малость, - он хитро улыбнулся. Женщина почувствовала, как напряжение спадает. И в самом деле – что за блажь на нее напала? И именно сейчас, когда все хорошо. Неожиданно барон, что-то тщательно обдумывавший уже несколько минут, потащил ее вперед. - Куда мы? – удивилась Анна. - Хочу тебе кое-что показать. Женщина фыркнула. - Почему ты никогда не можешь прямо ответить на вопрос? - Это неинтересно, - пожал плечами он и быстро добавил, - А теперь смотри. Недовольство на лице его супруги сменилось восхищением, когда она увидела перед собой самую настоящую пещеру. - Как красиво! - Я знал, что тебе понравится, - довольно улыбнулся барон, - Подумал об этом еще тогда, когда увидел в первый раз, в детстве. - А почему же не показал мне? – обиженно надула губки баронесса. - Во-первых, было как-то неудобно заставлять изнеженную девочку сдирать руки о камни. А во-вторых, - шепнул ей на ушко, - я решил, что приведу сюда уже свою жену. Анна широко раскрыла глаза. - Да, Анечка, говоря, что люблю давно, я имел в виду именно слово «давно», а не какое-то другое. Правда тогда, - он прижал ее спиной к своей груди, - я еще не знал всех, хм… возможностей, которые предоставляет такое уединение. Медленный поцелуй в шею заставил Анну выгнуться. - И… - она судорожно вздохнула, - какие же… это преимущества? - Нужно подумать, - протянул Владимир, ласково гладя ее по щеке, - можно было бы побеседовать без докучливого внимания посторонних, - прикосновения сместились к подбородку, - полюбоваться видами, - к ключице, - просто помолчать или…, - пальцы, водившие по краю неглубокого декольте, говорили красноречивее всех слов. Анна с трудом подавила грудной вздох. В самом деле, не здесь же. Во всяком случае, не сейчас. Оказывается, она сказала это вслух. - Ты права, - барон торопливо убрал руки за спину, - Не сейчас. Да и прохладно уже стало – осень все-таки. Но, - в глазах мелькнуло что-то бесовское, - предлагаю прийти сюда следующим летом. Как раз можно будет заняться сыном, если вы так на этом настаиваете. Возмущенный писк баронессы как обычно был заглушен поцелуем. Конец.