Цветы моего сада

Автор: Царапка (Шмель) Рейтинг: R Жанр: драма / мелодрама Герои: Анна, Владимир, И.И.Корф, М.А.Долгорукая, Лиза. Сюжет: альтернатива. Время и место действия – без изменений. 1 --- Я появилась на свет в деревне, принадлежащей барону Корфу. Сколько было мне лет, когда меня привели в усадьбу? Мой отец стал солдатом прежде, чем я родилась, а мать умерла. Я не помнила даже её, только свечи у гроба. Дворовые дети щипали меня, за столом в людской доставался последний кусок, пока однажды барин, Иван Иванович, не увидел, как кухарка шлёпнула меня тряпкой. Барон рассердился, прикрикнул: «Я же велел о ней заботиться!», приказал вымыть, переодеть и привести в господские комнаты. - Посмотрим, на что она будет похожа, - я была слишком мала, чтобы понять, почему мне боязно под его пристальным взглядом. - Во что рядить эту неряху? - угрюмо проворчала служанка. - Неужели в доме нет детской одежды? - буркнул барон, - Да хоть во что-нибудь, что осталось после барышни, - он вздохнул. Барин овдовел, когда жена подарила ему второго ребёнка, девочку, умершую за месяц до моего появления в доме. Женщина сердито напялила на меня красивое платье, пришедшееся впору, но Федосья, прежде нянчившая маленькую баронессу, оказалась добрее, расчесала мне волосы, вплела ленточку в косу, поправила юбку. Иван Иванович одобрил мой вид: - Ну вот, такая хорошенькая девочка! Зачем её обижают? Ты уж присмотри за ней, Федосья. Неожиданно дверь за моей спиной отворилась, и я услышала возглас барчука: - Дашенька! - молодой барин схватил меня за плечи и повернул к себе. В первый миг, увидев счастье в глазах юного барона, я обрадовалась, заулыбалась, но скоро мне стало страшно. На лице Владимира Ивановича отразилось разочарование, скоро сменившееся досадой. - Отец! - мальчик кусал губы, - Зачем Вы позволили этой девчонке надеть платье Даши? - Нашей малютке оно уже не понадобится, Володя, - грустно ответил Иван Иванович. Мальчик, на миг забывший, что его маленькой сестры больше нет, покраснел и сорвал на мне горе: - Но дворне-то зачем? Отдайте в приют! - Не учи меня! - вспылил Иван Иванович, - Я лучше знаю! Иди в классную! Пока отец с сыном ссорились, я стояла, ни жива, ни мертва, держась за юбку Федосьи. Барчук выбежал из комнаты, бросив мне гневный взгляд. Барин, не остыв, посмотрел на меня строго, но смягчился, заметив испуг. - Не бойся, крошка, - он поднял меня, - Ты действительно хорошенькая, - барин внимательно посмотрел на мои руки, подумал и обратился к Федосье, но я тогда не понимала французский. Лишь потом я узнала, что личная горничная покойной барыни росла вместе с ней и, по прихоти родителей Веры Фёдоровны, училась, а позже пошла ей в приданое. Иван Иванович от скуки развлекался образованием дворовых, по его приказу даже конюх знал несколько французских слов, и Федосье барон велел научить меня грамоте, французскому и хорошим манерам, прибавив: - Посмотрим, может, из неё вырастет что-нибудь путное. Мать её была недурна не по-крестьянски. Зачем барин помянул мою мать, я не могла догадаться. Учили меня поначалу не особенно усердно. Федосья часто брала меня на прогулку в сад, где оставляла одну, велев смирно сидеть на скамейке, а сама куда-то уходила с садовником, здоровенным бородатым мужиком. В саду никогда не было скучно. Рядом со скамейкой росли розы, я любовалась пышными бутонами, каждый день отмечая изменения. Вон та, белая, только вчера начала распускаться, а жёлтая уже увядает. Я представляла, как они разговаривают, хвастаются нарядами, вроде служанок на кухне перед праздником. Принимают гостей - бабочек и смешного неуклюжего шмеля. Кавалеру-шмелю изящно кланяются, бабочкам уделяют внимания куда меньше. У меня были любимицы, я осторожно нюхала их, чуть касаясь лепестков. Но не всегда я оставалась одна. Барчук тоже любил гулять, вернее, бегать по саду, один или с соседскими детьми. Я старалась прятаться от него, но, увидев, как он рвёт самую красивую розу, не выдержала, подбежала, закричав: - Что Вы делаете? Барчук с удивлением обернулся: - Тебе что, велели сторожить розы? - в голосе звучало высокомерие. - Она живая! - Ну да, - Владимир Иванович ничего не понимал. - Зачем Вы её сорвали, она скоро умрёт, - я плакала от жалости, опустив голову. Юный барон растерялся: - Она бы всё равно через день облетела, а так я её Лизе подарю. Ну ты чудная, - барчук спохватился, что оправдывается перед дворовой, нахмурился и ушёл к стоявшей неподалёку нарядной маленькой барышне, важно сделавшей книксен, взявшей подарок, но недолго выдержавшей благочиние. Я слышала смех, с которым княжна схватила молодого барина за руку и потащила за собой. Цветок, опущенный вниз бутоном, колыхался у её юбки, с него начали опадать лепестки, он плакал, ему было больно. Вечером я нашла у ворот смятую розу, утром горделиво кивавшую головой. Княжна Лиза уронила цветок, уезжая домой. Владимир Иванович, поначалу нарочито не замечавший меня, смягчился, впрочем, он вовсе не был зол или груб с дворовыми. На другой день подошёл и спросил: - Ты действительно думаешь, цветам больно, когда их срывают? - Конечно, - я удивилась, что меня спрашивают о таких очевидных вещах. - Они бояться умереть? Знают, что происходит вокруг? Я кивнула. Мальчику показалось забавным, что для маленькой девочки цветы наделены мыслями и чувствами, как люди. Барчук был сорванцом, ко всему любопытным и озорным, иногда спрашивал, отвлекшись от очередной забавы: - Что думает пион, когда рядом проходит серая кошка? - Зачем такому роскошному цветку думать о ком-то сером? – осмеливалась отвечать я. - А если рыжая? - О рыжей кошке он решит - я всё равно красивее. - А крапива, когда в неё падают? - О том, какие люди неуклюжие. Потом младший барон поступил в кадетский корпус, приезжая домой на каникулы. Со мной здоровался: «А, всё по-прежнему, как цветочек в саду!», на прощанье же трепал волосы или щипал, но не больно. Кузьма, садовник, заметил мою любовь к цветам, называл сорта, рассказывал, как их растить, каким нужно больше воды, каким - солнце, доверял мне привязывать ростки к колышкам и приговаривал: - Учись лучше грядки полоть, а французский на что тебе? Федосья вторила: - Барин скоро забудет про затею свою, а в саду всегда работа найдётся. Впрочем, боясь быть уличенной в небрежении, женщина всё же понемногу давала мне уроки, в основном повторяла за Кузьмой названия растений по-французски, а в доме сажала за стол и приказывала переписывать буквы из книжки. Барин, казалось, действительно не вспоминал обо мне, пока однажды не застал с маленькой лопаткой рядом с настурциями: - Это ещё что такое? - барон не на шутку рассердился, - Федосья! - прибежавшей на крик женщине Иван Иванович сердито погрозил: - На конюшню захотела? Я тебе что велел? У девчонки все руки в грязи! - Так на что ей белоручкой расти? - проворчала в ответ служанка, обычно не очень боявшаяся хозяина, но в этот день ей не повезло. Барон, явно не в духе, искавший, на ком сорвать дурное настроение, побагровел и заорал: - Что ты о себе возомнила? Думаешь, раз с барыней вместе росла, то не такая же дворовая? Сейчас узнаешь! - он оборотился, чтобы позвать кого-нибудь из слуг, но я осмелилась отвлечь его, пролепетав по-французски: - Настурции любят пить. Барин удостоил меня взглядом: - Так она тебя всё-таки учит? Я очень старалась вспомнить побольше, и рассказала барину о принимающих гостей розах. Мой рассказ насмешил хозяина, и он смягчился к стоявшей соляным столбом Федосье: - Чёрт с тобой на сегодня. Но смотри, я теперь буду проверять, как ты занимаешься с этой козявкой. И пора учить её на фортепьяно, я не хочу, чтобы Аня портила руки. Несколько дворовых умели играть кто на скрипке, кто на флейте, услаждая барина за обедом, но рояль со смертью барыни замолчал. После нескольких неудач с другими детьми Иван Иванович решил попробовать обучить меня, говоря, что у меня должны быть хорошие пальцы. Учитель заверил, что я не обделена слухом, и каждый день я подолгу сидела у клавиш. Легко научилась грамоте, французское произношение у меня выходило чисто. Барин хвалил за прилежание и позволял мне больше, чем многим. Прошли два или три года, я достаточно подросла, чтобы мне разрешили самой брать книги в библиотеке, и однажды я обнаружила захватившую меня вещь - толстенный немецкий том по ботанике. В нём были цветы, и знакомые, и невиданные. Нарисованные сухим карандашом, с надписями на незнакомом языке, о котором Федосья хмуро буркнула: «латынь, тебе точно уж ни к чему». Немецкий мне учить разрешили, на мою удачу учитель музыки был немцем, и я до поздней ночи с трепетом разбирала напечатанные убористым шрифтом статьи о жизни трав, цветов и деревьев, выискивая растущие в наших краях. Кузьма познакомил меня с матерью, слывшей колдуньей, и лучшее время своего детства я провела, слушая, как она вещает о лечебных травах, и сама пересказывая ей истории, вычитанные в немецкой книге. Я старалась угодить барину, занимаясь за фортепьяно, разучивая романсы, французский, и ровно держа спину за обедом в людской, втайне надеясь, что в награду он позволит мне проводить больше времени в саду, а не в доме. Несколько крепостных девушек ели за отдельным от других слуг столом, где за нами иногда наблюдал хозяин, требовавший от горничных безупречного знания этикета. Многие смущались, проявляли неловкость под его взглядом, и бывали отправлены на кухню, а их место занимали более способные. Круглой сиротой я была одна, к тому же из деревни. Этого, однажды одетого платья барышни, да ещё хозяйских похвал, мне не прощали, и близкой подруги я не нашла. По настоящему добры ко мне были моя бездетная воспитательница, её друг с матерью, и старый огородник Филипп. Остальные в доме не замечали или дразнили деревенщиной, даже когда к учёбе я оказалась самой способной. Кузьма раздобыл для меня большие кожаные перчатки, и я помогала ему сажать луковицы тюльпанов. Садовник вздыхал: - Плохо они у нас приживаются, не приведи Господи, мороз посильнее, так потом после господской науки неделю не присесть. Сажай осторожно, у тебя рука лёгкая. Действительно, в том году тюльпаны зацвели на диво, и барин, наслушавшись похвал от гостей, наградил Кузьму целым рублём. Он купил мне пряников, а я спросила: - Кузьма, ты не пробовал на вольную накопить? Слушавшая нас Федосья ахнула и прикрикнула: - Да что ты такое говоришь? Али барину не благодарна? Я ужасно растерялась, не понимая. - Говорят, можно откупиться, вон на Масленицу приходил лавочник. Кузьма усмехнулся: - Где ж мне взять деньжища такие, как у лавочника? - Это дорого - купить человека? - я с трудом выговаривала слова. Федосья угрюмо оборвала меня: - Коли господа меж собой продают, рублей по сто за мужика. Вон на вывод Долгорукие продали крепких парней, сразу многих, чтобы наделы земельные не делить, был прибыток. В мои годы бывало, девок пригожих, или мастериц, хорошо продавали, а так... Коли откупиться, это сколько барин захочет, господам не всегда деньги, почёт надобен. А от холопов и есть первый почёт - не забудет поклониться, задница поротая напомнит. Мы молча стояли втроём у парника, пока Кузьма примирительно не заметил: - На что тебе воля? Пойдёшь замуж, так всё одно голова - муж. Я не стала ничего говорить, зная - будь Кузьма с Федосьей вольные, давно обвенчались бы. Бог весть какая блажь нашла на барина, запретившего няньке дочери выходить замуж - дескать, со своими детьми Федосья будет отвлекаться от барышни, а после смерти маленькой баронессы зло бросившего ей: - Радоваться не смей! Я давно знала - в Европе, которой господа подражают манерами и платьем, нет подневольных. В библиотеке оказалось достаточно книг, чтобы знать - в тех странах люди боятся нужды, болезней, разлуки, предательства, но не того, что их купят и продадут. Федосья бурчала мне: - Брось книжки, одна тоска в них. Я давно в руки не беру, - но я не слушала. Во время званых приёмов, когда мои пальцы услаждали гостей звуками фортепьяно, до меня, между разговорами об охоте, псарне и урожае, нередко доносились глубокомысленные рассуждения: - Мужикам в наших краях всё бы лениться, да пьянствовать. - И не говорите, глаз да глаз нужен. Слава Богу, вольнодумцы притихли, а то Европу им подавай - мужиков отпускать! - Дураки, в городе и знать не хотят - сиволапым хозяин, как воздух, нужен! - И наука хозяйская! Вон Алевтина Григорьевна, сперва распустила дворню, а теперь взялась за ум! - Пришлось, - вздохнула в ответ молодая гостья, - От рук отбились неряхи, выгнать нельзя, приходится сечь. Я старалась не слушать господ, но тоскливое детское ощущение невидимого ничтожества осталось со мной навсегда. 2 --- Став старше, я поняла - Федосья права, в книгах такие, как мы, найдут печаль прежде всего. Я завидовала героиням романов, Памеле, смеющей отказать хозяину в утехе, даже несчастной обманутой Клариссе, которая, ошибившись в выборе, имела право на такую ошибку, могла надеяться на поддержку и уважение друзей. Мольеровским бойким служанкам не грозила порка, а Сюзанна и Фигаро морочили своего барина, как им было угодно. Что ж говорить о трудах Бог весть кем и зачем поставленных на полки Вольтера, Дидро и Монтескьё, писавших о равенстве всех людей. Читала я и русских писателей, конечно, дворян, упоминавших о таких, как я, мимоходом, и, разумеется, не желающих знать, как много может быть горечи в судьбе, которой уделено только несколько слов. Теперь я старалась не давать волю мечтам, рождающимся при чтении книг, и усердно штудировала ботанику. На деньги, иногда выделяемые барином к ярмарке, сумела купить ещё книгу - о садоводстве, с рисунками клумб и букетов. Моими самыми близкими и дорогими друзьями стали цветы. Я каждый год высаживала астры, бархатцы, душистый горошек, гвоздику и вербену, укутывала на зиму лилии и ирисы, по весне их подкармливая, лечила их, защищала от насекомых. Сирень дарила мне счастливые цветочки, я иногда загадывала желания, но старалась не запоминать их, зная несбыточность самого заветного. Почтенные плодовые деревья благосклонно принимали мои ухаживания, но подлинно приятельские отношения между нами устанавливались по весне, когда яблони, груши и вишни молодели, покрытые чудесными цветами, а тонкие ветки ещё не гнулись от летних забот по терпеливому выращиванию детей. Кузьма охотно советовался со мной, разбивая клумбы, оранжерею вовсе предоставил мне, а экономка приказала следить, чтобы господские покои всегда были украшены свежими цветами. Я примирилась с мыслью, что участь цветов - быть сорванными, и старалась срезать их осторожно, не повредив куста и корней, просила у них прощения, если никто не слышал, то вслух. Барин заметил, что дамам нравятся составленные мной гирлянды, букеты и цветочные арки, а палисадник стал пышен, как никогда, и распорядился дать мне помощника - паренька из дворовых, который по моим указаниям копался в земле. В свободное время мы бегали с ним в салочки, я учила его грамоте. Вредить рукам мне было по-прежнему запрещено - я аккомпанировала навещавшим барона дамам и барышням, радующим пением друзей и родню, или вместе с другими крепостными музыкантами играла за обедом и во время балов. Иван Иванович славился радушием и слыл самым гостеприимным из окрестных помещиков. Умел угождать он и дамам, хотя собой был неказист, не в пример сыну, пошедшему в мать. Заурядную внешность барон возмещал щедростью, любезным обхождением и умением польстить приятными пустяками, к числу которых прибавились мои букеты и цветочные корзины. К пятнадцати годам я стала настоящей садовницей, если не считать белых рук. Смотрела и за огородом, где в изобилии росли овощи и зелень к господскому столу. Опытный Филипп, недолюбливавший Кузьму, поначалу принял меня с подозрением, не веря, что в книжках бывает толк, но я уговорила его устроить парник, как на одном из рисунков, и, встретив удачу, мы подружились. Он даже делился со мной секретами, которые прежде ревниво оберегал. Его собственные дети избегали чёрной работы, стараясь прислуживать в доме. О дочери старик вовсе терпеть не мог говорить, лишь иногда угрюмо бросая: - Дурища бесстыжая! Харитину я хорошо знала. Видная собой девушка не раз презрительно мне бросала: - Возись со своими цветами, всё равно больше ни на что не пригодна. Она одевалась наряднее других служанок, барин её жаловал и она чаще всех ужинала с ним в небольшой комнате, смежной со спальней. Какая-нибудь из молодых дворовых раз-другой в неделю бывала затребована к барину, о чём барон говорил сам, глядя, как мы управляемся со столовыми приборами за обедом, или передавал через личного слугу, всякий раз гадко ухмылявшегося. Связи Ивана Ивановича с благородными дамами случались с каждым годом всё реже – брали своё возраставшая рачительность барина и лень считаться с капризами скучающих дам. До пятнадцати лет я не задумывалась об этом, погружённая в каждодневные уроки и заботы о саде. Я считала себя некрасивой, не способной понравиться барину, и тайно радовалась этому. Барин вызывал к себе статных полнотелых девиц, заискивающе улыбавшихся под его оценивающим взглядом, а потом хваставшихся друг перед дружкой обновками. Иногда в доме оказывались деревенские женщины, как правило, ненадолго, и чаще дворовых стыдившиеся барской милости. Но вот Иван Иванович стал поглядывать на меня, не слишком довольно: - Совсем не растёшь, тощая, не кормят тебя, что ли? Я замирала, надеясь, что барин, разочаровавшись в моей внешности, оставит меня садовницей и музыкантшей, не возьмёт в постель. С детства я могла видеть во дворе случки животных, и знала - между людьми всё так же, от этого появляются как щенки, так и дети. Но люди должны венчаться, иначе - грех, Бог накажет и детей, и родителей. Правда, для крепостных всё не так, если барин прикажет, но я не хотела. Не хотела, чтобы барин сделал со мной то, что делает жеребец с кобылой, а потом забыл, как жеребец, до следующей случки. Не хотела, чтобы среди дворни появился ещё один крепостной - мой ребёнок, нужный родному отцу только как новый лакей или служанка. Таких в усадьбе было с десяток. Матери бывали выданы замуж за слуг, самые крепкие - в деревню. Харитина осталась не замужем, даже забрюхатев, лестью добилась позволения и впредь угождать барину, а всё остальное время бездельничала, понукая служанок и мало заботясь о малышке, к которой барон был равнодушен. Никому не нужная девочка вскоре умерла, а мать, видя, что ею не привязать хозяина, плакала лишь для виду. От других детей, прижитых то от барина, то от конюха или лакея, избавлялась, едва почувствовав их в утробе. Нашему хозяину были безразличны её измены. Он сердился только, если девушка, которую считал невинной, оказывалась испорченной - крепко доставалось и ей, после исчезавшей, и следившей за нами старухе. Шептали, что таких дворовых продавали, и не смеялись при этом - у всех по спинам проползал мороз от догадок, куда. Заподозренного любовника после порки отдавали в солдаты. Легче отделывались горничные и мастерицы, не намеченные к барской утехе - их просто пороли, позволяя потом выйти замуж. Когда барону докладывали о дурном поведении надоевшей наложницы, он лишь рукой махал: «Что со шлюхи-то взять», и такая девушка не могла надеяться ни на чью на защиту, как бы ей не был противен домогающийся мужчина. Я не старалась приглянуться барину, мало ела, чтобы остаться худой, опускала голову, гладко причёсывалась, никогда не завивая локоны. Одно время стала горбиться за столом, но барин, рассердившись, накричал на мою воспитательницу, и пришлось вернуться к хорошим манерам. Федосья была права - нельзя подневольным читать, от книг горько. Я стала брать в руки только труды по ботанике и садоводству, примирившись с мыслью, что я сама - пустоцвет. --- Среди дворни я слыла придурковатой, несмотря на знание языков и умение играть, поэтому моего присутствия не стеснялись. Девушки хвастались, кто дольше сумел удержать хозяйское внимание, смеялись над глупой Парашей, расплакавшейся в спальне, наказанной поркой и отправленной в деревню замуж за одного из крестьян. Говорили, непривычная к деревенской работе, она скоро спала с тела и умерла первыми же родами. Я не выдержала: - Что тут смешного? Бедная Параша! - и поразилась злости девушек: - Ты нам глаза колоть вздумала? - прошипела общее мнение Харитина. Я растерялась. - Вовсе нет! Мне её просто жаль стало. - Себя пожалей, дура! Кто-то прибавил: - На неё не то, что господа, лакей не позарится, - все засмеялись, теперь надо мной. Я смолчала, подумав, что быть некрасивой для меня - лучшее. И к лучшему считаться глупенькой - мне не учиняли допроса, когда какая-нибудь девушка попадала под подозрение. Строгий цербер дворецкий, пытливо допрашивая слуг, кто что приметил, меня оставлял в покое - Анька одни лишь цветы видит. Для дворни я была всего-навсего дурочкой Анькой. Прошёл ещё один год, мне исполнилось шестнадцать. Хотя ела я мало, время сделало заметной грудь, под кожей появился тонкий слой жира, я чувствовала, хотя не осознавала, изменения в своём теле. Банщица, проводя рукой по моим бокам и спине, не без удивления приговаривала: - Гляди ж ты, тощая, а гладкая. Безмятежности пришёл конец. Однажды мой помощник принёс мне из поля букет васильков. Переминаясь с ноги на ногу, проворчал: - Ты в саду, да в саду, а в поле тоже цветы красивые. - Спасибо, Мишенька! - я была растрогана знаком внимания, но пока не умела понять - они предназначены юной девушке, а не подружке по детским забавам. Мне в тот день Харитина фыркнула: - Мишка тебе самая пара, он дурак, а ты - дурочка! ---- Молодой барин, уже офицер, как-то приехав летом домой, вдруг сделал мне подарок - книгу о розах. В ней были сотни сортов с описаниями особенностей роста, советов по хранению их, срезанных с куста, и множество других интересных вещей. Получив книгу, я раскраснелась от благодарности и удовольствия. Владимир Иванович засмеялся: - В нашем саду и так лучшие розы в уезде, а теперь твоими стараниями на всю губернию слава пойдёт. Он велел мне идти рядом, пока он обойдёт сад. Хвалил аккуратные дорожки, поросшие травой, подстриженные газоны, мой вкус в разбивке клумб, увитую плющом и жимолостью беседку. Удивился растущему в дальнем уголке чертополоху, и мне пришлось признаться, что его цветение я нахожу очень красивым. - Чертополох - сильный, гордый и умеет за себя постоять. - Символ Шотландии, - задумчиво откликнулся молодой барин. - Разве не шиповник? - удивилась я. - Может быть, оба, если шотландцы любят колючее, - ответил мой будущий хозяин. - Многие овощи и ягоды цветут изумительно, не хуже цветов, которые выращивают для красоты. Взять хоть артишоки, или даже картофель, - я оживилась и говорила больше, чем обычно, - В стеклянной горке в гостиной есть старинная статуэтка из фарфора, там к поясу дамы приколот букетик цветов картофеля. - Какая ты глазастая! – улыбнулся Владимир Иванович, - И всё такая же чудачка, - он, как прежде, хотел потрепать мои волосы, но они были зачёсаны слишком туго, и получилось, что большая ладонь погладила меня по голове. Я вдруг подумала, что молодой барин больше смотрит на меня, чем на сад, и отогнала эту мысль. Ведь я некрасива, а он хорош собой необыкновенно. Ни у соседей, ни между гостившими молодыми господами не знала я никого, способного сравниться с ним. Ловкая стройная фигура, сильные руки, легко управлявшиеся с самым строптивым конём, и красивое лицо с дерзкими светлыми глазами, обрамлённое тёмными волосами. Дворовые девушки заглядывались на него, передавая из уст в уста рассказы о его победах над благородными. Некоторых, самых пригожих служанок, Владимир Иванович удостоил мимолётным вниманием, и они смотрели на других с превосходством. Гордившийся сыном старый барин на обычные шалости молодого дворянина глядел сквозь пальцы, спутавшихся с поручиком девок даже не ругали, только замуж отдавали скорее. Иван Иванович предусмотрительно заботился, чтобы его мальчик, по юной горячности, не влюбился в дворовую и, чего доброго, не вздумал принять всерьёз какого-нибудь байстрюка. За обедом иногда нравоучительно произносил: - Женщины низших сословий по природе распутны. Коли какая вздумает ломаться - не верь, она только цену себе набивает. Девушкам велено было молодого барина слушать так же, как старого, но и без приказа шептались - Владимиру Ивановичу отказать невозможно. Я однажды, записывая особенности роста редких и дорогих орхидей в оранжерее, услышала доверительную беседу между молоденькой горничной и вышивальщицей: - Барчук-то ласковый, слова говорит нежные... - Не то, что старик, возьмёт своё и тотчас прогонит, - завистливо отозвалась подруга. - Слава Богу, миновало меня, а теперь уж не позовёт, сразу замуж, - вздохнула первая. - Ой, тише, смотри, - первая заметила меня и показала пальцем. - А, пустое, всего лишь Анька, - пренебрежительно отмахнулась вторая, - Ей и невдомёк, о чём мы толкуем. - Думает, люди, как цветы, - фыркнула собеседница, - А может, и не расслышала, - посмеиваясь, обе удалились. Почему иногда со мной обращались, как с глухой? Слышала я прекрасно, спасибо урокам музыки. Впрочем, старалась пропускать мимо ушей то, что меня не касается, глядела в сторону, меня, верно, считали рассеянной, выражаясь грубее. Ни в одном, даже самом укромном уголке души, я и представить не могла, что привлеку особое благосклонное внимание молодого барина. И, действительно, в день, когда мне подарена была книга, поручик, осмотрев сад и похвалив мои старания, велел сделать букеты для княгини и княжон Долгоруких, щедро наградив за труды. Мне было весело в тот день, я напевала, перевязывая ленточкой розы, но Кузьма испортил мне настроение хмурым: - Никак, молодой барин положил на тебя глаз? Я удивилась: - Что ты, Кузьма, разве я такая, чтоб господам приглянуться? - Глупая ты, вот что скажу, - мой друг садовник вздохнул, - Невеличка, верно, зато кость у тебя тонкая, как у благородных. А нашему барину, я об Иване Ивановиче, первое дело - руки красивые. Как на картинках аглицких. Федосья говорит, таких, как у тебя, ни у кого нет в усадьбе, да и среди дворянок - не часто увидишь. В галерее и библиотеке висели копии и гравюры портретов Ван Дика, голландца, писавшего с англичан. Я вздрогнула, подумав, что могла бы позировать для художника, и припоминая, как строго барин наказывал беречь руки. 3 --- Взгляды старого барина становились внимательнее, он чаще прежнего приказывал подойти к нему в гостиной, брал за подбородок, слегка поворачивая голову вбок, любовался руками, и как-то раз удовлетворённо отметил Федосье: - Смотри ж ты, пальцы тоненькие, длинные, ровные, у настоящих аристократок таких днём с огнём не сыщешь. А нога? - он приподнял подол, - Ножка изящная. Я сгорала от стыда, заливаясь румянцем, но барину и это понравилось: - Кожа-то, как шёлк, и, - он решил, что на него нашло поэтическое настроение, - На шёлке разбросаны розовые лепестки, - усмехнулся так, что у меня похолодело в животе, - Носик точённый, глазки с хорошее озерцо... Хороша... Даже лучше, чем я думал, приглядываясь к ней малышке. Он коснулся моего уха: - Не прячь под волосами такие милые ракушки. Серьги-то совсем простенькие, можно получше купить. Хочешь красивые серёжки? Я чувствовала на лице его дыхание, пришла в смятение и пролепетала: - Дозвольте купить красивую куклу, - я старательно округлила глаза и сложила губы, надеясь сама стать похожей на куклу. Моя хитрость удалась. Барин, смеясь, убрал руки и заметил Федосье: - Аня - совсем ребёнок, пожалуй, с год подрасти нужно. Грудь попышнее станет. Может, и меньше года, - он задумался, не сводя с меня пристального взгляда, - Специально готовить не стоит, - от его ухмылки я чуть не закричала, - Но бельё и платье ей сшить понаряднее, пусть привыкает. Комнату выделить просторную, тёплую, без сквозняков. Масла втирать не надо, кожа и так хороша, пахнет, - хозяин наклонился ко мне и втянул воздух ноздрями, - Превосходно. Недаром с цветами возится. Немного мускуса не помешает, передай банщице. Чуть-чуть, для пикантности. Но смотри, - он сурово погрозил пальцем, - Испортят девку, кто угодно, даже мой сын, взыщу втрое! Этот кусочек полакомее других будет, - обратился ко мне, - Я девкам разрешил угождать Володе, какую захочет, а ты не смей. Не то... - он не закончил, но мрачная угроза в голосе и взгляде была очевидна. Барон вышел из комнаты, а я, рыдая, упала на грудь Федосьи. Добрая женщина, не безразличная ко мне, причитала: - И сделал же тебя бес на дворянку похожей. Тихо, тихо, слезами не поможешь. Я не в силах была остановиться, и к вечеру впала в горячку. Несколько дней не сходил жар, Федосья боялась за мою жизнь, хотя призналась потом - тот, кто желает мне добра, молился бы о моей смерти. У неё не хватило духа дать мне ядовитый отвар, приготовленный старой Пелагеей, матерью Кузьмы. Я заменила своей воспитательнице дочь, и, пусть опозоренной, Федосья хотела видеть меня живой. Когда я стала выздоравливать, она после каждого посещения барином моей каморки обнимала меня и шептала: - Плетью обуха не перешибёшь, Аня, помучаешься, да может после легче станет. Старый барон не на шутку беспокоился, что я могу умереть как раз тогда, когда он предвкушал удовольствие, жалел, что затянул время и сердито ворчал: - С чего это она расхворалась? На кухне, что ли, дряни съела? Или в саду поранилась ядовитой травой? Жук какой-нибудь мог укусить? Мысль, что на меня могли произвести такое действие его слова и разглядывания, явно не приходила ему в голову. Вынесенный врачом - какая честь, мне позвали врача, а не знахарку, - вердикт «нервная горячка» вызвал у хозяина лишь раздражение - нервы у дворовой? Что за остолоп этот доктор! Когда я смогла встать с постели, то была похожа на собственную тень. Экономка с кислой миной сообщила мне: - Барин велел тебя выхаживать, и травами, и лекарствами, и молоком, вон как заботится. А ты, бесчувственная, где твоя благодарность? Благодарности не было и в помине, слишком хорошо я понимала - после утехи моё здоровье, да и сама жизнь, станут барину безразличны. Молодость брала своё, я поправлялась и скоро могла выходить в сад, где не радовали даже самые любимые цветы. Не знаю, что бы я сделала, будь барин постоянно в усадьбе и терпи я каждый день его взгляды, но это время он чаще прежнего уезжал в город или гостил у соседей. Во мне затеплилась надежда, что болезнь лишила меня привлекательности в его глазах, его занимают другие развлечения. Дворовые шептались о связи барина с живущей неподалёку вдовой, я молила Бога, чтобы это оказалось правдой, и благородная женщина всерьёз увлекла Ивана Ивановича. За мной всё время следила одна старуха из прислуги, как оказалось, сумевшая внушить барину, что я немного не в своём уме, и Иван Иванович при встречах стал менее откровенен в своих намерениях. Разговаривал почти ласково, дарил подарки, хвалил усердие в саду, французский и игру на рояле. Я была юна, неопытна, мне очень хотелось поверить, что он смягчился. Бывали дни и целые недели, прожитые спокойно, но острый взгляд барина, пронзавший из-под бровей, не позволял долго оставаться в самообольщении. Прислуга, видя мою тоску, утвердилась в мнении о моей глупости. Харитина ворчала: - Привалило счастье дурище, а ей хоть бы что. Будь ума хоть с полушку, ходила бы разодета, сложив свои расчудесные ручки, а она куксится. Надоест барину, будет знать. --- Барин жил в своё удовольствие, принимал и навещал соседей, объезжал угодья, взыскивал недоимки с мужиков, распекал дворню, требовал безупречности от слуг, особенно в присутствии гостей. Среди окрестных помещиков барон считался не самым суровым хозяином. Рачительный, строгий, вины не спускал, но бросившись ему в ноги, можно была значительно смягчить наказание. Действительно не терпел он непослушания. В детстве меня поразил случай с помощником управляющего - молодым смышлёным парнем, выучившимся считать до того складно, что сумел поймать тогдашнего немца на воровстве. Все ожидали награды ему, но барин, прогнав мошенника, сквозь зубы процедил одобрение Тишке и впредь был к нему придирчив. Бедняга, на время заместив управляющего, старался изо всех сил, но Иван Иванович доверял ему всё меньше и меньше. Однажды Тихон осмелился возразить желанию барина продать лес ради покупки породистых жеребцов, уверяя, что года через три лес достигнет лучшего качества и выручить за него можно будет дороже, а доходов поставить конный завод всё одно не хватает. Барон закричал так, что слышали полдома: - Учить меня вздумал, холоп! Я тебя выучу! - велел выпороть парня кнутом. Тихон стал молчалив и задумчив, на ворчание Федосьи, в своё время учившей его немецкому, на котором написаны были собранные в библиотеке труды о сельском хозяйстве, не отзывался. Напрасно воспитательница моя его уговаривала: - Кланялся бы почаще барину, повинился бы перед ним, а то возгордился умишком, вот и схлопотал горячих. Тихон молчал, а в день приезда нового управляющего запил горькую и три дня не приходил в себя. К моему удивлению, барин отнёсся к такому проступку снисходительно и даже благодушно: - Что взять с мужика! - никакого наказания не назначил. Ненадолго протрезвев, Тихон сдал дела, выслушал насмешки, снова напился, по дороге из трактира попал под снег, свалился в канаву и замёрз насмерть. Барин, услышав о несчастье, пожал плечами и бросил: - Выучился, дурак, на свою голову. Жаль, совсем без грамотных в хозяйстве не обойтись, а то бы каждого сёк, кого с букварём бы застали. Хозяйство было большое, требовались и простые работники, и умеющие покупать, продавать, да угодить барину, желавшему усладить себя и гостей музыкой, чтением вслух, а также особым образом, для чего среди прочих предназначена была я. Через некоторое время после моего выздоровления он вновь стал вызывать девушек в спальню. Экономка без обиняков рассказала в людской: - Полюбовница-то господская больно до подарков охоча, бросил её, говорит, с холопками и дешевле, и приятнее. Есть у него товар не хуже, чем благородная, - Марфа осклабилась в мою сторону, - Неужто о тебе? Я опустила голову, и на меня тотчас прикрикнули: - Дура! Барин и так с тобой долго манежится, давно пора тебя... А всё тянет. - На сладкое, - злобно фыркнула одна из новых наложниц, прислуживавшая барину старательно, но не слишком удачно - подарок ей сделан был скромный. - Да чем в ней лакомиться? - чей-то мужской голос прозвучал с искренним недоумением, - Кожа да кости. - Барин велел подкормить, - давилась смехом кухарка, - Кабы не причуда его, про руки, побрезговал бы, точно. Я убежала, провожаемая общим хохотом. Есть стала ещё меньше, чем прежде, но не могла поспорить с природой - кожа моя была белой и гладкой, а грудь стала больше, о чём банщица, без сомнения, доложила барину. Остатки надежды были уничтожены очень скоро. Я пряталась от людей в саду, и однажды была застигнута соседкой, княгиней Марьей Алексеевной Долгорукой. Её сиятельство придирчиво рассмотрела мой реверанс, и надменно молвила: - Ты, что ли, разбиваешь клумбы и составляешь букеты? - Я, Ваше сиятельство, - я вновь присела. - Руки-то не садовничьи, - недоверчиво отозвалась дама. - Барину угодно, чтобы я играла ему на рояле, руками работать запретил, дал помощника. - Ну, это уж блажь, - протянула княгиня, спохватившись, велела: - Покажи-ка мне, что тут есть. Я провела хозяйскую гостью сначала по саду. Был разгар лета, пышности нашего цветника мог бы позавидовать любой в округе, как я слышала от бывавших за пределами усадьбы. Кусты и деревья радовали обилием плодов. Особо княгиня отметила мою гордость - розарий, с досадой протянув: - Ишь ты, махровые у меня вовсе не приживаются, а здесь - всех цветов, не сосчитать, сколько. С минуту поразмыслив, Марья Алексеевна продолжила расспросы: - Овощи и зелень растить умеешь? Или только баловство - цветы? - Барин нашим огородом доволен, - сдержано ответила я. - Помню, на тыквы прошлым летом вся округа дивилась, и зелень к столу сочная. Лечебные травы? - княгиня хотела знать всё. - Чистотел, подорожник, шалфей, ромашку растим здесь, за зверобоем и другими девушки в лес ходят. - Девки глупые, поди, отравы притащат. - Я всегда сверяю с рисунками из труда по ботанике. - Грамотная, значит? Я сразу поняла, - её сиятельство глядела хмуро, - Ладно, - Марья Алексеевна повернулась ко мне спиной и направилась к дому. За обедом я, как обычно, тихонько наигрывала что-то, способствующее пищеварению. После десерта барин довольно откинулся в кресле, беседуя с гостями - семейством Долгоруких. - Обед у Вас, как обычно, пальчики оближешь, - похвалила её сиятельство. - Стараюсь не разочаровать такую знаменитую хозяйку, - отозвался комплиментом хлебосольный барон. - Сегодня я гуляла по Вашему саду, - продолжила Марья Алексеевна, - Хоть и разбаловали Вы Вашу садовницу, её белые руки - просто неприлично, но, придётся признать, других таких роз и рододендронов в округе нет. - Аня - девочка ко всему прилежная и старательная, - скользнув по мне взглядом, - небрежно похвалил барон. - Вы прежде не были большим любителем цветников, - вела к своему княгиня. - И сейчас не любитель. Всё для дорогих гостей. - Не сделаете мне одолжение по-соседски? - Что прикажете, Марья Алексеевна? - хозяин был сама любезность. - Продайте мне эту девчонку. Мужчине цветами гордиться смешно, сын Ваш когда ещё женится, а мне как раз удовольствие. Да и молодёжь когда в доме собирается с моими девочками, гулять среди цветов куда как приятно. На моего садовника надежда плоха, секи не секи последнее время, всё одно - знай пьёт горькую. Женю Гаврилу на ней, так хоть будет с кого спросить. Я всё слышала, заставляя себя продолжить игру. - Или нет, - княгиня с сомнением оглядела мою фигуру, - Лучше её замуж не отдавать, тощая она, помрёт родами, одни убытки. - Маша, Маша, при девочках... - тихонько одёрнул её супруг. - А, - отмахнулась княгиня, слава Богу, посторонних нет, а дочерей к хозяйству приучать нужно. Только вот, - княгиня лукаво улыбнулась, по секрету от кавалеров. Им, дуракам, ангелов подавай, как будто ангелы заботятся, чтобы в доме не текла крыша, а от птичника не было бы одних убытков. - Маменька, мы пойдём в сад, подавив зевок от привычного нравоучения, молвила старшая из княжон. Барышни вышли, а разговор пошёл откровеннее. Барон решительно заявил: - Уж простите, дорогая соседка, Аню я не продам. Ежели угодно, цветы и фрукты из моего сада всегда к Вашим услугам. Будете выдавать замуж Ваших красавиц, - он был сама доброта, - Анна и церковь, и комнаты цветами уберёт всем на зависть, а продать, уж извините. - Балуете Вы девку! - шутливо погрозила пальцем княгиня, - И одета лучше, чем ей подобает, и играть обучена слишком хорошо, и грамотная, главное - держу пари, порки не знает. - Да не за что вроде было, - барин пожал плечами, - Девка тихая, скромная, послушная. Возится себе в саду, а умом - чистый ребёнок. - Разве можно так рассуждать? - с укором возразила её сиятельство, - Про тихий омут поговорку Вы знаете. За грамотными особый присмотр нужен, вот от кого благодарности не дождёшься. Вместо того, чтобы по гроб жизни за господские милости Бога молить, только и мечтают, как вольную выправить. Барин задумчиво разглядывал меня и посоветовался с почтенной гостьей: - Вы считаете, малышка созрела для замужества? Она тщедушна, недавно болела... - В деревне давно бы замуж отдали, - отмахнулась княгиня, потом в ней проснулось любопытство, дама перевела взгляд с соседа на меня и понимающе усмехнулась: - Вы всё такой же озорник, Иван Иванович. Не пора ли угомониться? Мне хотелось провалиться сквозь землю. - Я - вдовец, Марья Алексеевна, - не счёл нужным опровергать её догадку барон. - И что Вы нашли в этой замухрышке? - скривила губы почтенная дама. На моё счастье, пьеса была простая, а если я и сбилась, увлечённые беседой господа не заметили огрехов игры. - Не скажи, Машенька, - проснулся от дрёмы старый князь, тотчас сникнувший под строгим взором супруги. Настроение у княгини явно испортилось, она продолжила весьма сердито: - Я её у Вас купить готова, не сейчас, так после. Заплачу хорошо, только если не будет брюхата. Байстрюки на дворе мне не нужны. И всю дурь, какая есть у неё в голове, скоренько выбью. - За что Вы её собираетесь наказать? - усмехнулся барин, наливая себе ещё чаю. - Найдётся. Вы распустили прислугу, а порка ей причитается хоть за то, что без Вашего позволения давеча показала мне сад. - Помилуйте, Марья Алексеевна, - такой поворот удивил даже моего хозяина, - Мы же с Вами друзья и соседи, слугам прекрасно известно. Я бы рассердился, вздумай кто тревожить меня по таким пустякам. - Их дело - слушаться, а не рассуждать. Если надоедают, можно поучить иногда, но куда легче, чем коли без спроса, сами решат, как поступить. - Да, сударыня, - задумчиво согласился барон, - Излишнее усердие подозрительно. Они ведь милости барской не чувствуют, хуже того, - Иван Иванович понизил голос, - Сами хотят благодарности. - И не говорите, батюшка, и не говорите, - горячо подхватила княгиня. Наконец, меня отпустили, вернее выгнали сердитым: «Ступай, надоела», и я ушла на еле сгибающихся ногах. Говорили господа по-французски, но хозяин мой знал, что я понимаю. Ему было всё равно, что я слышу, или он нарочно держал меня в комнате весь разговор? Сомневаюсь, что нарочно, я была слишком ничтожна, но воспользоваться услышанным барин не преминул, и вечером, приказав мне за ужином налить ему бренди, молвил: - Вот видишь, Аня, как я к тебе добр. Помни, и будь благодарна. Я склонилась в поклоне и поцеловала его руку. Довольный барин отпустил меня в этот вечер. Мной овладела апатия. Кто я такая, чтобы заботиться о достоинстве и чести? Что ждёт меня в жизни, кому я нужна? Мои друзья, такие же бесправные, как и я, примирились с моей участью и утешали так, как будто это уже произошло. Цветам нужно солнце, нужна вода, нужны руки, ухаживающие за ними, всё равно, чистые или нет. 4 --- Я держалась тише воды, ниже травы, но, видимо, в глазах барина была особенным лакомством, и насладиться мной собрался он не откладывая, со вкусом. Из Петербурга приехала бойкая мамзель, по указаниям которой мне сшили кружевное бельё и платье с низким вырезом, державшееся, как я с ужасом заметила, на живой нитке. За обедом француженка, не стесняясь моего присутствия, проворковала замаслившемуся от её слов барину, что я как будто сошла с картины Буше, и спросила, как долго он хочет держать меня у себя. Старик, усмехнувшись, сказал не то ей, не то мне: - Посмотрим. Если Анечка окажется хорошей девочкой... Ты ведь умница, Аня? - он усмехнулся в усы, - Может, я её в другие руки и вовсе отдавать не стану, сколько бы не посулили. Старею, простые девки скоро надоедают, вырастил чудненькую малышку, так зачем ещё искать... Ты, Анечка, будешь послушной и ласковой со своим барином? Он велел мне подойти, взял руку, погладил, а мамзель со смехом произнесла: - До ночи уж дотерпите. - Ваша правда, я долго ждал, и сегодня торопиться не стану, не мальчик, - он призадумался, не сводя с меня глаз, - Аня явно робеет. - По первости, - вставила гостья. - Да, но откладывать хватит, чего доброго..., - он умолк, а дама залилась смехом. Я вышла из гостиной, встала в коридоре, прислонившись к стене. Федосья меня уже дожидалась, обняла, увела к себе и велела выпить настой. - Не плачь, глаза будут красные, рассердишь барина, а жалости всё равно не дождёшься. До самого вечера моя воспитательница ни на шаг не отходила от меня. Стемнело. Банщица меня мыла особенно тщательно, не забыв сказать, что барин в бане уже побывал. Француженка прыснула мне на волосы каплю духов, в аромате которых я не могла узнать ни один из цветов, а потом облачила в кружева и шёлковое платье. Расчёсывая и раскладывая по плечам мои волосы, весело верещала: - Глупенькая, не рада, хотела бы, чтоб сегодня с тобой был молодой и красивый. Вот что я тебе скажу - от молодых, особенно красивых, ты никогда не дождёшься настоящего внимания и заботы. Ты прехорошенькая, даже красавица, если сумеешь воспользоваться тем, что у тебя есть, устроишься в жизни отлично. Проводив меня в смежную с хозяйской спальней комнату, мамзель поцеловала меня в щёку и шепнула: - Не бойся, всё будет хорошо, а больно - совсем чуть-чуть. Я перешагнула порог проклятой комнаты и замерла. Барин сидел на софе в свободном халате, перед ним был накрыт стол на двоих, жестом старик велел мне сесть напротив него. Я опустила на краешек кресла, и осмелилась обвести глазами место, куда попала впервые. От увиденного перехватило дыхание. Смирившись с неизбежным позором, стараясь не думать, как всё произойдёт, я не была готова к мерзким напоминаниям, в изобилии украшавшим стены. В комнате было достаточно светло, чтобы разглядеть гравюры, откровенно изображавшие предстоящее мне этой ночью. Я замерла, должно быть, побледнела, поскольку барин ободряюще заметил: - Не пугайся, всё не так страшно, как кажется. Не смотри пока, позже, когда обвыкнешься, малышка. Поешь со мной. Он взял в руки приборы, я последовала его примеру, но не могла съесть ни кусочка. Барин не настаивал, а отужинав, самолично разлил по бокалам какой-то напиток и придвинул один из них мне. - Выпей, Аня, тебе понравится, и ты перестанешь так дрожать. Не знаю, что подсказало мне совершенно отчётливо - пригубив вино, или что там было в графине, я пропаду окончательно. Во мне подымалась смирившаяся было обида, осознание мерзости, ждущей меня здесь, отвращение при виде хозяина, приготовившегося не спеша дополнить ужин ещё одним блюдом - мной. Не узнавая собственного голоса, я пролепетала: - Благодарю, барин, я не хочу пить. - А я тебя не спрашиваю, что ты хочешь. Пей, - голос был пока мягок. Я покачала головой в знак отрицания. Барин нахмурился, но, видно, решил действовать осторожно. - Аня, глупенькая, тебе будет легче, если выпьешь. Здесь добавлены травы, которые ты так любишь, я нарочно велел приготовить, чтобы тебе в первый раз было не слишком больно. О бодрящих отварах я слышала от Пелагеи, и поняла - в напиток намешано что-то подобное, помогающее забыть стыд, может быть, горячащее кровь, особенно для мужчин. Я отодвинулась от стола, ещё раз мотнув головой. Глаза барона сузились: - Ты, я вижу, упрямая, я напрасно надеялся на твоё почтение. Тебе же хуже. Подойди. Я вскочила, но на сделанный знак приблизиться не двинулась с места. - Что ещё такое? - барин стал злиться, - Вздумала ломаться? Забыла со своими книгами и цветами, кто ты такая? - он встал и шагнул ко мне. Я отпрянула, он, сердитый уже не на шутку, последовал за мной, ещё шаг назад, и дальше - стена. Барон приблизился вплотную, и ледяным голосом произнёс: - Я не против небольшого кокетства, но не преступай меру, нахальная девчонка, - хозяйские ладони легли мне на плечи. Зажмурившись, я наклонила голову и подняла руки, набираясь духа его оттолкнуть. Он был совсем рядом, хотел поцеловать меня в шею, усы коснулись щеки… Он стар, но сильнее меня, я попробую, я справлюсь, я должна, будь что будет… Бесконечное мгновение, когда я была в объятиях барина, оборвалось спасением. Звучный голос заставил старика отпустить меня: - Отец, Вы уже заритесь на малолеток? Не рановато ли? - на лице распахнувшего дверь Владимира Ивановича читались ярость и злая насмешка. - Что ты себе позволяешь? - барон обернулся к сыну, а я тихонько отодвинулась от него вдоль стены. - Право, отец, - гнул своё молодой офицер, - Не ожидал, Вы не настолько стары, чтобы брать таких зелёных, фи, Вам не к лицу. - Глупости! Аньке уже семнадцать! И тебя это не касается! - Я бы дал ей пятнадцать, а то и четырнадцать! - Вздор! Я пятилась от них под шум ссоры, потихоньку прокралась к двери и выбежала вон. Примчавшись в свою комнату, наспех переоделась в обычное платье и уложила косу вокруг головы. Потом сидела, еле дыша, не зная, чего мне теперь делать и ждать. Ожидание оказалось недолгим. Я услышала стук копыт и увидела в окно уезжавшего верхом молодого барина. Судя по всему, он недавно прискакал, пошёл прямо к отцу, и его коня даже не успели расседлать. В мою комнату громко постучал лакей: - Анька, бегом вниз, барин шум поднял в людской, тебя ищет! Перекрестившись, я вошла в людскую, где была встречена хозяйской пощёчиной: - Дрянь маленькая, я из-за тебя с сыном поссорился! Я стояла посреди комнаты, опустив глаза и стараясь ни о чём не думать. Отдышавшись, барон несколько успокоился: - Чёрт с тобой, ладно. Володя отбивается от рук, я его скоро угомоню, а тебе придётся постараться, чтобы я тебя простил. Я был к тебе слишком добр, но, - он окинул взглядом мою фигуру, - У тебя ещё есть возможность исправиться, - он протянул руку к моему лицу, наверное, желая погладить по щеке. Я отдёрнулась, про себя твёрдо решив, что своими ногами не вернусь в ту комнату. - Что? - барин не верил своим глазам, - Ты опять за своё, мерзавка! Немедленно переоденься и ступай, откуда сбежала! Я отчаянно замотала головой и поразилась наступившей вдруг тишине. Слуги, до того с любопытством перешёптывавшиеся, находя забаву в моём положении и гневе на меня барина, вдруг смолкли, улыбки погасли, я стала центром общего оцепенения. Гнетущее молчание прорезал визг Харитины: - Брезгует! Барин, наконец, убедившийся в моём непослушании, побагровел и заорал благим матом: - Тварь! Запорю! - пощёчины следовали одна за другой. Прежде молчавшая вместе со всеми Федосья упала на колени, хватая старика за руки: - Помилуйте, барин, Аня с детства не в своём уме! Барон ногой отпихнул её: - Не в своём уме? Не ты ли её упрямству учила? Добрая женщина не унималась, и я еле слышно шепнула ей, слизнув сочащуюся из губы кровь: - Не надо, Федосья. Должно быть, мои слова стали последней каплей. Барин вдруг успокоился и холодно процедил: - Эта дрянь стоит денег, одной порки для неё мало, - он обратился к француженке, с интересом наблюдавшей за происходящим: - Сколько, по-вашему, даст за эту девку мадам де Воланж? Дама пожала плечами: - Сомневаюсь, что она вообще захочет её купить. Зареклась от упрямых, после того как два года назад одна такая тихоня порезалась. От крови комнату отмывали, да ещё с полицией дело пришлось улаживать. - Какая полиция, это всего-навсего крепостная! - В Санкт-Петербурге могут быть неприятности, - твёрдо ответила дама. - Не беспокойтесь, я велю её сильно выпороть, но так, чтобы кожу не повредить, к мадам её привезут шёлковой. И, - он подумал и расщедрился, - Дорого не возьму. Француженка ещё сомневалась, глядя на меня… - А вдруг она что-нибудь выкинет перед клиентом? - Неужели у Вас не найдутся такие, что наверное с ней справятся? Я смотрела даме прямо в глаза, перейдя грань страха. Безразличие к будущему утопило все чувства, и я пыталась себе представить, что может сделать хрупкая женщина, чтобы защитить себя перед мужчиной. Ничего не есть, чтобы не подмешали снотворное, прятать в рукаве булавку, притворившись послушной, укусить за нос, или… Новую мысль подала мамзель: - Я тут болтала с Вашими людьми, говорят, девчонка всю жизнь возится с травами, вдруг яды знает… Я чуть заметно кивнула, и француженка отвернулась к моему хозяину: - Разве что Вы напишете обязательство возместить убытки, которые она может принести. Слывёт дурочкой, выглядит робкой, а на поверку упряма, к тому же неплохо образована - чёрт знает, что от неё можно ожидать. - Что? - барин возмутился, - Хотите ещё и приплату? Ну нет… Я сам с ней разделаюсь, или… - ему пришла в голову новая мысль, - На неё есть другая покупательница, - он хмуро обратился ко мне, - Не спеши радоваться, дрянь, у Марьи Алексеевны тебе спуску не будет ни от барыни, ни от барина… - старик пришёл в лучшее настроение, - Дура, никуда не денешься, Пётр Михайлович просил уступить тебя на время, в моём доме, я, напрасно отказался, а теперь или он, или княгиня позаботятся, чтобы тебя пороть не забывали. Сделаю одолжение соседке, а уж как там в её доме выйдет - не моё дело. 5 --- На другой день французская гостья уехала, а барин отправил записку Марье Алексеевне. Но Долгорукие навещали дальних родственников, господ ожидали к концу следующей недели. В доме оставалась старшая барышня под присмотром двоюродной тётки, вернее сказать, приживалки. Княжна Лизавета Петровна, предвидя от поездки лишь скуку, упросила маменьку избавить её от созерцания стариков, обещающих оставить большое наследство. Как рассказала её горничная, девушка надеялась на визит домой нашего молодого барина. Личный лакей Ивана Ивановича, вручив барину известие, выслушал бормотание: - Вот незадача, Володя-то уехал, ни дня не остался. Княжна, как узнает, огорчится, конечно. Всё из-за маленькой дряни, - иначе он меня теперь не называл, - Хотя, - барон любил рассуждать вслух, не обращая внимания на прислугу, - Жениться ему ещё рано, зачем зря беспокоить Лизу, она премилая девушка. Вот выйдет замуж, дело другое, Володя своего не упустит... - мысли о сыне улучшили его настроение, и гнев на меня остался без последствий. Возможно, барин считал ниже своего достоинства месть холопке, довольствуясь тем, что у новой суровой хозяйки мне придётся несладко. О своей скорой судьбе я узнала в людской. Меня сторонились, как прокажённую, я старалась пораньше выходить в сад и возвращалась после захода солнца. Обедала в сторожке у Филиппа, где собирались немногие, кто жалел меня - Федосья с Кузьмой и его матерью, да Миша, шмыгавший носом. Мы почти не разговаривали, лишь иногда Федосья с тоской твердила: - Княгине сад нужен красивый, Бог даст, будет милостива к тебе. - Ежели только князю не приглянёшься, - мрачно возразил ей Филипп, - Держись от них подальше, что от старого, что от молодого. - Вот горе, князь Пётр уже разглядел её. - Не надо, Федосья, раньше срока меня оплакивать, - не выдержала я, - Здесь спаслась, может, и у Долгоруких Господь надо мной сжалится. - Господь, может, и сжалится, а вот господа - нет, - угрюмый старик огородник много повидал на своём веку. --- Я продолжала ухаживать за цветами, уже не надевая перчаток, не обращая внимания на царапины, которые по вечерам Пелагея смазывала со словами: - Осторожнее нужно, пока руки загрубеют, не дай Бог, от земли нарывы пойдут. Барин, гуляя в саду, делал вид, что не замечает меня, а я не подымала головы, даже когда он оказывался совсем рядом. Дочь моих будущих хозяев, княжна Лизавета Петровна, навещала усадьбу Корфов, скучая дома и надеясь поговорить о Владимире Ивановиче. Старик рад был её визитам, приём барышне всегда был наилучший, и, посидев с хозяином, резвая девушка нередко убегала в сад, чтобы собрать цветов и клубники, а потом, перед возвращением домой, отведать чаю на уютной террасе или в беседке. Однажды во время прогулки её юное сиятельство снизошла до разговора со мной. - Ты делаешь букеты? - Именно так, барышня, - я разогнулась, а потом присела в реверансе. - Владимир рассказывал, что ты думаешь - цветы почти такие, как люди. Кто бы мог представить - благородные в своих разговорах касаются столь ничтожного предмета! - Они гибнут при дурном обращении, барышня. Княжна оживилась: - У нас в саду цветы не такие роскошные, как здесь, маменька говорила, хочет тебя купить. - Мой барин меня продаёт, - я надеялась, что голос звучит бесстрастно. Лизавета Петровна с удивлением осведомилась: - Ты так спокойно говоришь - продаёт, покупают... Тебе всё равно? - Господи, Лиза, что за затея! - ни я, ни княжна не заметили, как барин подошёл к нам по дорожке, укрытой кустами, - О чём говорить с негодной девчонкой! Не её дело, что решат хозяева! - Но продают ведь её! - барышня давно привыкла, что хорошенькие кудрявые ягнята превращаются в жаркое, но что есть люди, которых следует считать бессловесной скотиной, добрая девушка ещё не осознала. Барон поспешил преподать ей полезный урок: - Лиза, Лиза, - голос старика звучал мягким укором, - Вы роняете своё достоинство, запросто беседуя с прислугой. Конечно, некоторая короткость с личной горничной извинительна, что ж поделать, юность беспечна. Но эта девка станет работать у Вас в саду, и никакое снисхождение к ней неуместно. Боюсь, Ваша матушка будет и так слишком милостива к негоднице за её цветы. Но помните, моя дорогая девочка, дворовые - самое неблагодарное племя, а что до этой, - он не мог даже перед гостьей скрыть злобу, - Куда хуже всех остальных. Княжна в удивлении заступилась: - Чем она виновата? Я помню, как Вы хвалили её игру на рояле и прилежание в работе. - Напрасно хвалил, она возомнила о себе… - мне вновь достался тяжёлый взгляд, а барон продолжил урок: - Запомните, милочка, с ними нельзя поддаваться жалости, иначе не сможете удержать их в руках. Некоторые мягкосердечные помещики глубоко заблуждаются, ожидая от дворовых чувств, смешно сказать, благородных, поверьте мне, Лиза, ничего подобного у них и в помине быть не может. Мне вдруг захотелось спросить: «Кого Вы пытаетесь убедить, Иван Иванович, княжну, меня или себя?». Барин как будто забылся: - В молодости я, помню, был глуп… - он очнулся, взял княжну под руку, и, вновь не замечая меня, удалился в дом вместе с изумлённой барышней. --- Бог весть, как сложилась бы моя судьба в доме у Долгоруких, но эта участь меня миновала. Проводив княжну Лизу, старик велел седлать коня для прогулки, хотя давно не ездил верхом. То ли он сам отвык от стремян, виной ли стала случайность, но лошадь понесла, а всадник свалился, сломав шею. Наследник приехал через день, не застав отца живым. После похорон, проводив последнего соболезновавшего, поручик остался в гостиной наедине с бутылкой вина. Пил всё ночь, следующий день спал и к вечеру вновь взялся за бутылку. Я уже собиралась лечь спать, когда мне велели спуститься к нему. Мой новый хозяин был страшен. Небрит, глаза запали, нос обострился, барон по-волчьи смотрел на меня из-под тёмных бровей. Я стояла перед ним, надеясь, что мой испуг не слишком заметен сквозь пьяную пелену. - Подойди ближе, - наверное, он не мог разглядеть меня хорошенько. Я сделала шаг. - Ближе, - он встал, пошатнулся, обхватил ладонями мои щёки: - Ты спала с ним? – не услышав ответа, продолжил, сильно сжав руки: - Ты была наложницей моего отца? Страх сковал меня, я не могла понять, зачем он спрашивает об этом, но нашла в себе силы отрицательно покачать головой. - Лжёшь! – его крик оглушил меня, - Я видел, как ты к нему льнула! - Я надеялась, что сумею его оттолкнуть… - мой лепет не убедил его. Барин рассмеялся, его лицо исказилось гримасой, означавшей, должно быть, презрение. - Оттолкнуть! Никто его не отталкивал… - он слегка успокоился. - Анна, я тебя не обвиняю, это бессмысленно. Отец был твоим барином, ни одна дворовая не могла отказать ему. Но теперь твой барин я, и я хочу услышать всё от тебя! Правду! – он смотрел на меня расширенными зрачками. Я подумала – если оклевещу себя, он оставит меня в покое и перестанет замечать, но голова моя дёрнулась влево прежде, чем я смогла что-нибудь сообразить. Мне не хотелось, чтобы Владимир Иванович считал меня падшей… Он вдруг поник: - Ты всё-таки врёшь. - Зачем Вы спрашиваете, если не верите? – я не узнавала собственного голоса. Он рассердился на мою дерзость, с которой я посмела задать вопрос: - Вот как? Не верю. Разве можно тебе верить, кто ты такая, чтобы я… - он сделал паузу, перевёл дух, - тебе, - снова пауза, - верил! Я молчала, не видя значения в словах, а в пьяном мозгу барина возникла новая мысль: - Я всё узнаю. - Другим дворовым Вы доверяете больше? - Смотря кому. И на сей раз обойдусь без дворовых, - он мерзко ухмыльнулся и позвонил в колокольчик. Поспешившему на зов лакею велел привести деревенскую повитуху и опустился в кресло, вновь налив себе вина. Я недоумевала, зачем понадобилась повитуха, а барин нарочито не обращал на меня внимания. Ноги затекли от долгого ожидания, но под конец смутно знакомая мне бабка вошла в гостиную и поклонилась. Барон перевёл на неё глаза: - Вот она, - он показал на меня пальцем, не выпуская из руки бокала, - Твердит, что она невинный цветочек. Я хочу вывести её на чистую воду. Пойди с ней в её комнату и осмотри. Ты знаешь, как, - он отвернулся от нас. Старуха, гадко улыбнувшись, велела мне идти вперёд и последовала за мной. Я догадалась, что меня ждёт, колени дрожали, я напрасно себя уверяла, что меня всего-навсего осмотрит старая женщина, чуть подробнее, чем в бане… Как мерзко… --- Я перевернулась на живот, уткнувшись в подушку, а сделавшая требуемое барином повитуха вышла за дверь. Должно быть, хозяин не дожидался в гостиной, кому, кроме него, женщина могла говорить: - Целёхонька! В самый раз сорвать цветочек… - я легко представила выражение её лица, - Останетесь довольны, барин. - Ладно, вот тебе. Уходи, - голос хозяина донёсся до меня, приглушённый дверью. Владимир Иванович вошёл в мою комнату. Зачем? Сорвать цветочек? Я не пошевелилась. Как ни странно, барина не возмутило моё вопиющее неуважение, он лишь тихонько сказал: - Аня, я напрасно обидел тебя. Я был уверен… Тогда, мне показалось, ты сама этого хочешь, да и из прислуги кто-то брякнул о тебе гадость. Аня, ты слышишь? Я сдавила уши ладонями, а он заметил, наконец, в каком состоянии мои руки: - Господи, что с твоими руками? – он слегка коснулся их, - Бедная, мне следовало по ним догадаться, что ты не в милости у отца. Не бойся, я не стану тебя ни к чему принуждать, ты будешь растить цветы и играть на рояле, как прежде. Одевай перчатки, не надо так… Он по старой привычке слегка поворошил мои волосы и вышел. 6 --- Владимир вернулся в гостиную к своей недопитой бутылке. С силой швырнул её о стену. Как нелепо, как жестоко он поступил с безобидной девочкой, только и желавшей, чтобы её оставили спокойно растить цветы. Почему? Какое ему дело, была ли Аня одной из отцовских наложниц? Всего лишь крепостная садовница... Почему, когда, приехав домой, и по многозначительному «барин заняты очень», догадавшись, чем, в ответ на ленивое: «с кем на сей раз?» он услышал: «с Анькой», у него вывернуло душу? Сначала поручик не понял, перебирая в уме горничных. Не то, что особенно тщательно, но он избегал делить с отцом женщин, даже дворовых. Равнодушно уточнил: «с какой Анькой?», равнодушно смотрел на скабрезную физиономию дворецкого, пока не осознал смысл ответа: «с дурочкой из сада». Перед ним вспыхнул облик маленькой феи цветов, худенькой, почти бесплотной, в глазах которой он находил приснившиеся в детстве сказки. Не отдавая себе отчёта в нелепости вмешательства, Владимир помчался наверх, ворвался в комнату отцовских развлечений и увидел заставившее его схватиться за косяк зрелище. Анна, положив руки на грудь старого сатира, с закрытыми глазами наклонила к нему голову. Злая насмешка сорвалась с губ молодого барона почти непроизвольно. Новая услада отцовской спальни казалась невинным ангелом, ничего не понимающим ребёнком, тем отвратительнее была её готовность к рабскому угождению. Или ей нравится? От внимания Владимира не ускользнули роскошь её наряда и аромат дорогих духов. Разве всесильный барин, холящий красивую игрушку, может быть противен для крепостной? Но никакие резоны не могли в тот вечер удержать язык непочтительного сына. Отец, что Вы нашли в таком ребёнке? Насмешки стекали одна за другой, за препирательствами отец и сын упустили миг, когда их предмет ускользнула из комнаты. Владимиру стало легче дышать, но он с горечью подумал - она ведь вернётся. Сама, ради шёлкового платья, или просто не мысля, что барина можно ослушаться. Накал разговора притух, Иван Иванович поучал сына вполне дружелюбно: - Я ждал тебя только завтра, что это ты так спешил, да ещё вздумал врываться ко мне? - Парад рано закончился, я решил не откладывать, машинально ответил поручик, - Но почему именно Анна? Её же от земли не видно, да и слывёт не от мира сего. - Не скажи, сынок, не скажи, - старик огладил бороду, - Мало ты понимаешь в женщинах, если не разглядел такого бриллианта. Или, - барон усмехнулся, - разглядел прежде меня? Едва ли, ты был совсем мальчиком, когда Аня уже обещала стать красавицей. Ума ей в самый раз - обучилась музыке и хорошим манерам, я просто любуюсь, как она отправляет кусочки в свой маленький ротик, жаль, сегодня от робости не ела ничего. Да, и в садоводстве - сущая энциклопедия. Что ещё нужно для крепостной? - он задумался, - Не философия же? Так и до мыслей вредных недалеко, а о благодарности и речи не будет. Младший барон стыдился своей вспышки, и продолжил разговор нарочито легкомысленно: - Я не собирался Вам мешать, просто удивлён Вашим выбором. Ей расти и расти. - Не морочь меня, - отца было не обмануть, - И младше девку взять можно, правда обычно они спеют раньше, к шестнадцати, а то и к пятнадцати, да и то бывает, нарвёшься на порченную. Ты, никак, сам к ней присматривался? Владимир промолчал, на что старик сделал вывод: - Понимаю, прекрасно понимаю. Такую лакомую малышку и в свете встретишь не часто, а тут крепостная, никаких обязательств, одно удовольствие. Володя, - отец положил руку ему на плечо, - Ты молод, у тебя таких будет..., - он сделал неопределённый знак рукой, - Я, в мои годы, женщин только купить могу, да и прежде соблазнить немалого труда стоило. Ты у меня красавец, - старик оглядел поручика с гордостью, - Как твоя покойная мать. Офицер, поди, женщины сами за тобой бегают, не станем же мы, прости Господи, ссориться из-за крепостной. Я порадуюсь на старости лет, едва ли ещё такой случай представится. Аню легко принять за дворянку, юная, свежая... - Иван Иванович пошевелил губами, должно быть, представляя нежную девушку в своих объятиях, - У тебя всё впереди, сынок. Младший барон с трудом боролся с тошнотой, видимо, выражение его лица было достаточно красноречиво, старик нахмурился: - Уж не пришло ли тебе в голову жалеть её? Что за фантазия! Она просто холопка! Стыдись! Она для того и создана, чтобы служить своему барину! - А если не станет служить? - хрипло спросил Владимир. В отцовских глазах зажёгся злой огонёк: - Ей же хуже! Ты прекрасно знаешь, я никому не спускаю непослушания! Да Бог с тобой, - он спохватился, - Аня, конечно, дичится поначалу, барина боится, но это и хорошо. Терпеть не могу развязных девок, уж лучше поскромнее, насколько дворовая может быть скромной. Поверь моему опыту, она уже начала привыкать к новым обязанностям, и к платью новому. Твоя жалость мало того, что неуместна, совершенно напрасна, смешна, наконец. Поручик вдруг засмеялся, отец улыбнулся, предложил ему выпить, сходить в баню и выбрать какую-нибудь другую служанку, кроме Ани, есть недурны, пусть попроще. Но смех не прекращался, на глазах поручика даже проступили слёзы, и он, давясь смехом, объяснил недоумевающему отцу: - Вы с ней напомнили мне одну гравюру, что-то о купленной чистоте... Иван Иванович вспылил: - Ты ведёшь себя безобразно! Я избаловал тебя! Посидишь месяц-другой без содержания, тогда и научишься почтительности! - Не смею Вам мешать, отец, - Владимир изобразил шутовской поклон, - Развлекайтесь, как знаете, дома, а я поищу развлечений в столице, - он повернулся на каблуках, вышел вон, не задерживаясь, спустился во двор и поскакал, не взирая на темноту. Остановился на ночлег в небольшом городке, заплатил за услуги местной шлюхи, но в её бесстыдных объятиях не мог забыть горького зрелища. Ругал себя, смеялся над собственной глупостью, что он ожидал? Конечно, Анна, удалившись от господской ссоры, вернулась продолжить свою службу хозяину. Может быть, даже досадовала на помеху, боялась, что барин сорвёт на ней гнев на вмешательство сына, и проклинала его злополучное появление... Анна, Анна, кто мог бы представить такого ангела в порочных утехах со стариком. Окружённая цветами садовница казалась воплощением чистоты, скорее творением рафаэлевской кисти, чем живым человеком. Владимир вспоминал, как позабыл о смерти сестры, увидев белокурую головку маленькой девочки, как развеялось наваждение, вернулось горе, но и потом Аня часто казалась ему обитательницей другого мира, где люди разговаривают с цветами. Конечно, мальчик потешался над волшебными сказками, любимыми Лизой, но, глядя на Аню, он думал - может быть, и есть где-то такие края? Княжна жаловалась, что цветник Долгоруких безнадёжно уступает корфовскому, а юный барон смеялся в ответ: - Ваш садовник не умеет уговаривать цветы распускаться. Наша Анька знает волшебные слова, - дети вместе прыскали со смеху. Как-то прослышав, что Анну почитают дурочкой, искренне удивился - разве дурочка может запомнить столько латинских названий? Конечно, часто снисходить до бесед с крепостной барчук не позволял себе, но те, что случались, всегда были занимательны. Чудачка, фантазёрка, да, но какая ж она дурочка? Скорее прислуга глупа. В кадетском корпусе, на Кавказе, в шуме столичных развлечений баловень судьбы охотно вспоминал родной дом. Отца, лес, речку, друзей, сад и его фею - Анну. Наверное, живи на земле феи, они так же колдовали бы над цветами, играли бы нежные мелодии, глядели бы прозрачными глазами, и так же румянились бы от застенчивого удовольствия. Молодой барон сам не понимал, почему, столько лет любуясь девушкой, не чувствовал к ней вожделения. Она ведь красива, как мечта, должно быть, грубо желать её в глубине души означало осквернить всё лучшее и чистое, что осталось от детства. Отец не ведал подобных сомнений, прекрасно помня, какова доля этого ангела. Стать его наложницей, ублажить старческую плоть, а потом достаться мужлану, и это считать счастливой судьбой. Будь в старике хоть капля нежности к девочке, его сын, может быть, не чувствовал бы себя так скверно, но для отца Анна очевидно была лишь сладким кусочком женского мяса. Оставалось только смеяться над собственной сентиментальностью. Ведь что она такое? Дворовая, только. Наверное, в милой головке нет ни тени сомнения - барин - бог над ней, и единственное возможное преступление - ослушаться этого бога. Как она к нему льнула… Поручик вернулся в столицу, и несколько дней посвятил беспробудным кутежам. Кошмар, в котором Анна с радостной улыбкой отдавалась отцу, преследовал его, но ещё мучительнее оказалось наваждение, где ангел с порочной душой ласкала самого Владимира. Известие о смерти отца застало его едва протрезвевшим и вновь готовым напиться. Приехав в поместье, поручик бросил последний взгляд на отца, в сердце промелькнула нехорошая мысль – недолго Вы утешались юностью феи Вашего глупого сентиментального сына. На похоронах барон угрюмо слушал соболезнования, вернувшись, прочёл завещание – единственному наследнику были поручены небольшие выплаты дальней родне, крупная сумма назначалась на заупокойные молебны. Отдельно лежало письмо, написанное несколько лет назад и успевшее пожелтеть. Содержание составило бы честь любому любящему и благоразумному отцу. «Сын мой, - писал Иван Иванович, - ты ещё юн, я надеюсь, эти строки прочтёшь нескоро, может быть, я даже сожгу письмо, если при моей жизни увижу, что ты следуешь моим советам. Ты станешь офицером, будешь блистать в свете, мои средства, наш титул и твоя внешность сделают тебя неотразимым. Я решил не ставить тебе условие в завещании, дабы ты избежал искушения нарушить мою волю, исполнив её лишь формально. Я хочу, чтобы после моей смерти ты оставил службу и поселился в поместье. Моими стараниями дела наши идут превосходно, но небрежение легко разрушит создаваемое за долгие годы. Доверие к нанятому управляющему, хуже того, к кому-нибудь из грамотных крепостных, непременно приведёт к разорению, и тебе придётся в зрелости испытать унижение, залезая в долги или выбирая супругу ради приданого, не считаясь с её репутацией, происхождением и собственным вкусом. Тебя влечёт свет, но поверь мне, в провинции, где ты будешь одним из самых богатых и влиятельных помещиков, полновластным хозяином великолепного дома, удовольствия найдёшь не меньше, чем среди многочисленных светских людей, превосходящих тебя чинами, знатностью или богатством. Возможность находиться близко от высочайших персон требует преклонения, которое куда приятнее получать. А столица недалеко, у тебя не вызовет затруднений ради разнообразия навестить Петербург. Дорогой мой, я всего лишь даю тебе совет, но уверен, в своё время ты своему собственному сыну посоветуешь то же самое. Любящий тебя отец, И.Корф». Как прекрасны, как благоразумны советы. Кто, прочитав письмо, усомнится, что оно написано человеком кристальной честности. Кому придёт в голову, что одним из наиболее ценимых удовольствий деревенской жизни старый барон почитал безграничную власть над тысячами людей, и как он пользовался этой властью над красивыми девушками. Владимир отшвырнул листок. Разум признавал справедливость каждого прочитанного слова, но пустяк, недостойный внимание благородного человека, заставлял его изнывать, делая отвратительными все привлекательные стороны немедленного исполнения отцовских пожеланий. Маленькая девочка, смешная дворовая чудачка, на поверку оказавшись покорной шлюхой, стала для молодого человека олицетворением душной лжи, затопившей родной дом. Данное себе обещание не замечать Анну хозяин нарушил всего через день. Зачем ему понадобилось услышать всё из её уст? Неужели в душе теплилась надежда... На что? Что отец в раздражении передумал и предпочёл Ане другую? Как глупо... Какое мне дело, твердил барон себе, призывая Аню к ответу. В ответ - отрицание, которому он не смел поверить и потребовал доказательства. Получил их вместе со стыдом и раскаянием. Как будто желая усилить его угрызения совести, после девятого дня с отцовских похорон к новому владельцу поместья обратилась княгиня Долгорукая: - Простите, дорогой мой Владимир, что тревожу Вас пустяками в нелёгкое для Вас время, но мне бы хотелось закончить одно небольшое дело, обещанное Вашим отцом. - К Вашим услугам, Марья Алексеевна, - ответил барон привычно учтиво. - Сущий пустяк. Иван Иванович обещал мне продать садовницу, эту девчонку, она ещё на рояле играет. - Анну? – очнулся поручик. - Да, её. Извините, конечно, лучше бы мне подождать до сороковин, но мой Гаврила опять запил, цветник вот-вот зарастёт сорняками, а мне не хочется поручать клумбы помощнику, раз уж мне обещана Ваша садовница. - Никогда бы не подумал, что отец решит продавать её, - Владимир не сумел скрыть удивления. - Поначалу, действительно, не соглашался, но потом передумал. Поглядите-ка, - княгиня протянула записку. Изумлённый барон прочитал: «Любезная Марья Алексеевна, я отказался продать Анну Платонову, но теперь сожалею, что доставил Вам неудовольствие. Если сумма в триста рублей не покажется Вам чрезмерной, девка в Вашем распоряжении. Я запросил бы больше, она мастерица, но вынужден признать, что напрасно поручился за её хорошее поведение. Она строптива и упряма, я заблуждался касательно её почтительности. Я как следует наказал бы её, но с той минуты, как принял решение продать её Вам, считаю Вас её настоящей хозяйкой и советую не откладывать хороший урок. Искренне Ваш, И.И.Корф». - В чём же Анна провинилась? – подумал вслух барон. - Неважно, я уверена, Ваш батюшка сердился не на пустяк. Со мной управляющий, он принёс деньги и подготовил купчую. - Я не стану её продавать, - быстро ответил Владимир. - Но Ваш батюшка, - её сиятельство приподняла брови, - Вы не можете нарушить его волю. - Извините, но я не собираюсь продавать крепостных. Если Вам так нужна садовница, наймите её. - Нанять? Вы о чём? – княгиня не поняла. Владимир подумал, что может загладить обиду Анны, устроив её судьбу: - Я выпишу ей вольную, а Вы её наймёте за жалование. - Что? Вы шутите? - Нисколько. Я твёрдо решил не продавать людей, но ради того, чтобы сделать Вам любезность, готов отпустить Анну. - Нелепо! Невозможно! Нанимать прислугу! Какой вздор! Вы вольнодумец! – Марья Алексеевна настолько возмутилась, что позабыла о приличиях, которые должно соблюдать в доме, носящем траур. - Тогда мне остаётся надеяться, что Гаврила бросит пить. Её сиятельство сердито откланялась, бормоча про себя: «Неслыханно», а барон перевёл дух, стыдясь признаться, что рад её отказу. Владимир полюбопытствовал, каким образом Анна попала в немилость, и выслушал от экономки отчёт: - Ума она совсем решилась, как сбежала от барина, так возвращаться не изволила. Батюшка Ваш надавал ей пощёчин, а она знай стоит столбом. Даже француженка подивилась, барин о чём-то с ней шептался, видно, хотел продать, она отказалась. - Продать француженке? – у Владимира потемнело в глазах от мысли, куда. - Да, он какой-то мадам продавал иногда негодниц, видно, и Аньку собрался, но мамзель разглядела, что от полоумной прока никакого. Я заметила, она всё своё – но, но, и головой качала. - Ступай. Поручик налил себе водки. Отец повёл себя с девочкой ещё более мерзко, чем это можно было представить. Анна не солгала, сказав, что хотела оттолкнуть хозяина. Но теперь лгать невозможно себе - фея цветов превратилась для Владимира в земную девушку, прекрасную и желанную, чёрт побери. 7--- Я почти не спала той ночью, как барин подверг меня испытанию. Не могла найти ни малейшего утешения, твердя - ничего страшного, ровным счётом ничего особенного - осмотрела меня повитуха, что ж такого? Но вместо успокоения приходили новые слёзы. Так скверно я себя не чувствовала, даже когда получила приказ прийти к старому барину. Почему? Молодой барин всегда был добр ко мне, не обижал ни словом, ни взглядом, почему мне так горько? Унижение? Я унижена от рождения. Господи, зачем я появилась на свет? Ночью в голову лезла всякая гадость - не сойтись ли с кем-нибудь из слуг? Зачем дворовой блюсти себя, кому нужен жалкий цветочек? Я не замечала внимания со стороны лакеев, но, наверное, кто-нибудь любопытствовал о вкусе приберегаемого барином лакомства, опасаясь проявить интерес. К счастью, под утро я одумалась, вспомнив, к чему может привести такой шаг. День прошёл спокойно, я вернулась к своим цветам. Выспавшийся и возвративший человеческий облик хозяин ласково поздоровался со мной, мне даже померещилось смущение, как будто он жалеет о вчерашней выходке. После обеда велел сыграть ему. Через несколько дней подошёл и сказал, что, вопреки воле отца, не собирается меня продавать, прибавив: - Марья Алексеевна осталась весьма недовольна, даже обиделась. Я не смогла сдержать вздох облегчения, конечно, замеченный. Барин улыбнулся, со словами «не бойся» погладил меня по щеке и оставил. Я с трудом дождалась, пока он скрылся из виду, и расплакалась, ругая себя за глупость. До сороковин Владимиру Ивановичу было не до меня. Он знакомился с состоянием дел, объезжал свои владения, каждый день у него бывали приказчики. Долгие беседы вёл барон и с управляющим. После молебна на сороковой день узнали мы поразившую всех новость - барин оставляет службу и намерен поселиться в деревне. Управляющий, предвкушавший, как он забарствует в заброшенном владельцем поместье, встретил решение хозяина с кислой миной, но ему ничего не оставалось, кроме как смириться. Я погрузилась в свои заботы - этой осенью особенно хороши распустились хризантемы, урожай зимних яблок сняли отличный, я удостоилась похвалы недолюбливавшей меня кухарки. Женился сын Марьи Алексеевны, князь Андрей, и старшая княгиня, желая принять невестку как можно лучше, сменила гнев на милость, попросив барона прислать меня проследить за работами в саду. Много лет я не помнила такой великолепной осени. Почти безветренно, сухо, кроны деревьев оставались золотыми едва не до первого снега. В парке Долгоруких убраны были все сучья, приведены в порядок клумбы, мне удалось осторожно пересадить лучшие хризантемы и несколько розовых кустов поздних сортов. Княжеский садовник был сторонником французской манеры, деревья и кусты рядом с домом казались расчерченными чертёжными приборами, но величина усадьбы позволяла устроить в ней несколько уютных уголков. Работники успели починить мостики и заброшенную беседку, а я поручила им расчистить кусты и насыпать дорожку к беседке так, что её хорошо видно было с пруда, но, подходя по парку, пришлось бы приблизиться к небольшому строению вплотную, чтобы заметить его. Я была очень довольна работой - прежде не удавалось осуществить свои фантазии на чём-то большем, чем клумбы. Гаврила, хотя и ревниво воспринял мои новшества, снизошёл до невнятного «дело знаешь». Княгиня сквозь зубы уронила несколько слов одобрения, хозяин же мой оказался куда щедрее на похвалы моим стараниям. Обрадованная, почти забыв смущение, я спросила, получая награду в его кабинете, какие цветы нравятся ему, я посажу их ближе всех к дому. - Вполне доверяю твоему вкусу, - тепло ответил Владимир Иванович, - Самым красивым цветком нашего сада всё равно останешься ты. Я опустила голову, перестав улыбаться. Грудь заныла - не видать мне покоя, а хозяин, встав с кресла, положил руки мне на плечи: - Не дичись меня, Анечка. Я шепнула: - Дозвольте идти, - он не держал. Я вернулась к обычным делам, стараясь печальным видом не отравлять радость Федосьи, получившей долгожданное разрешение выйти замуж. Прислуга перестала дразнить меня, все пришли к выводу, что у молодого барина я в милости. Мне же не доставляли ни малейшего удовольствия мысли о том, чем может обернуться эта милость. Владимир Иванович был деликатен ко мне, поняв моё нежелание идти навстречу его интересу. Но случайно подслушанный разговор девушек, ссорящихся из-за спора, кому достанется его благосклонность, вывели меня из душевного равновесия. Я знала, что ненавистная мне комната всегда заперта, мерзкие гравюры отправлены в город, но, хотя вкусы нового хозяина отличались от известных по стариковским привычкам, бывший офицер был молод, горяч и обожаем женщинами всех сословий. Конечно, моя скромная персона не удостоилась долгой осады. Барин действовал проще, решив подарить мне золотые серёжки. - Тебе они должны понравиться, - встретил меня однажды его голос, сопровождаемый полуулыбкой. На широкой ладони лежала коробочка с парой изящных маленьких роз. Я покраснела и покачала головой: - Простой садовнице золото не к лицу. - Напротив, твоему милому личику они очень пойдут, - барон не сводил с меня глаз. Я сделала вид, что не понимаю: - Вы щедро наградили меня за устройство сада княгини, я не заслуживаю новой милости, - я была само почтение. - Глупенькая, - он подошёл совсем близко, - Ты заслуживаешь большего, гораздо большего. Во мне вспыхнула вдруг надежда, что Владимир Иванович действительно добр ко мне... Я затаила дыхание. Как будто угадав мои мысли, барин шепнул своим низким голосом: - Что ты хочешь в награду, Анечка? У тебя есть заветное желание? Забыв всё на свете, я выпалила: - Я заслуживаю вольной? Вмиг его участие обратилось в холодность. Хозяин отвернулся к окну, и я ясно различила обиду: - Ты хочешь уйти? Куда? Я растерялась. - Разве обязательно нужно будет уйти? Если Вам угодно, я останусь работать у Вас, за какое Вы назначите жалование. Или наймусь к кому-нибудь из соседей. - У соседей полно дворни, - барин стоял ко мне спиной, - А Марья Алексеевна считает неприличным нанимать слуг из вольных. Он повернул голову: - Вот видишь, идти тебе некуда, вся твоя жизнь - здесь, среди цветов, другой ты не знаешь. Что изменит для тебя вольная? Как можно объяснить дворянину ничтожность вещи, не имеющей право на чувства, достоинство, гордость? Как рассказать о дыхании? Я сумела выдавить лишь жалкий лепет: - Вольная совсем не то, что крепостная... - Что значит «не то?», - он помолчал, - Ты боишься, я снова обижу тебя? Я стояла с опущенной головой, понимая, что не получу документа, напрасно вызвав досаду, хорошо хоть не гнев барина. - Аня, - я слушала его сквозь туман, - Тебе нечего бояться, ты заслуживаешь только хорошего обращения. Я сделала реверанс, ушла к себе и целый час лежала на кровати, обняв подушку. Спустилась к господскому обеду, услаждала хозяйский слух звуками фортепьяно. Барин был такой же, как накануне, так же улыбался, так же тепло похвалил. Я надеялась, что ничем не выдала - чувствую себя шелухой от ореха, семечек, вернее всего - крыльями бабочки, выпитой пауком. 8 -- Анна ушла, а барон продолжал угрюмо глядеть в окно. Мысль о вольной для Анны, зародившаяся в нём под влиянием угрызений совести, давно отброшена, а теперь стала нестерпимой. Не стоит сомневаться, свободная Анна уйдёт, едва заподозрит, что бывший барин относится к ней не как хозяин, или сама почувствует влечение к нему. Куда уйдёт? Одно лицемерие - уговаривать себя, что только в поместье, под опекой хозяина, для неё возможна безбедная жизнь. После праздника у княгини Владимир получил письмо от столичного торговца цветами с покорнейшей просьбой отпустить Анну к нему по оброку. Некий купец в поисках поставщиков редких растений недалеко от Санкт-Петербурга объезжал помещичьи усадьбы, известные своими садами, и стал свидетелем торжественной встречи молодой княгини Долгорукой в доме мужа. Замысловатая арка, где светились все краски осени, произвела на него впечатление. Купец обошёл сад, разговорился с работавшим мужиком и узнал об Анне, несмотря на юность, превосходно справляющейся с нелёгкими трудами по надзору за работами в саду и парке барона Корфа, и своими руками составляющей затейливые букеты, неизменно нравящиеся дамам. Пока помещик занят был более важными делами, купец договорился с управляющим, по приказу которого Анна сделала несколько цветочных корзин, бережно упакованных, доставленных к началу спектакля в Императорском театре и мигом раскупленных на зависть прочим торговцам. Нашлись театральные завсегдатаи, выразившие желание заказать такие и на следующий день, но, увы, пока купец не мог быть им полезен. Решив, что в магазине такая работница быстро окупит своё содержание и уплаченные барину деньги, купец осмелился обратиться к барону Корфу. Стоит ли сомневаться, что нанимать вольную этот человек не сочтёт неприличным. Владимир вызвал управляющего и сурово выговорил ему за самоуправство. Выращиваемые Анной цветы предназначены для удовольствия хозяина и подарков его друзьям, а не на продажу. На пройдохе сорвана была досада за новое свидетельство тому, что вольная откроет Анне дорогу к достойной жизни, где не нужно будет искать барской милости, страшиться несправедливого гнева, продавать свои ласки, а не плоды честного труда садовницы или цветочницы. Купец наверняка будет хорошо обращаться с девушкой, не допуская переманить её, может быть, сосватает за своего человека - продавца или приказчика... На этом рассуждения барона оборвались. Довольно было представить Анну рядом с каким-нибудь румяным услужливым молодчиком, чтобы решительно отбросить всякую мысль освободить её. Владимир встряхнул головой, отбрасывая наваждение. Кто бы мог подумать, что гордый аристократ тайно изнывает по собственной рабыне, в ней, а не в знатной девушке, видит воплощение сладких мечтаний, её хрупкость вызывает в нём дрожь, в её взгляде ищет он нежность... Безумие. Анна принадлежит ему. Барон подошёл к зеркалу, пробуя на вкус каждый слог: - Анна принадлежит мне. Она - крепостная, а я - её хозяин, - впервые он почувствовал упоение властью. За обедом барон вновь любовался сосредоточенным личиком, гладкой причёской, тонкой фигуркой, которую не могло скрыть скромное глухое платье, проворными пальчиками, уверенно бегающими по клавишам. Отпуская, ласково похвалил и заставил-таки взять подарок, не обращая внимания на её неловкость. Милая моя фея, ты недолго будешь дикаркой. Владимир еле сдержался, чтобы не обнять её, решив не торопиться. Зачем? Следующие недели, к разочарованию барона, ничего не изменили. От Анны он видел только почтительность. Напрасны были разговоры о цветах, прогулки по саду и парку, расспросы в оранжерее и позволение устраивать всё, растущее в усадьбе, на своё усмотрение, не считаясь с расходами. Владимир не уставал любоваться собеседницей, но взгляд его, столь приятный дамам и барышням, Анну лишь настораживал. Барон развлекал себя сравнением Анны с её любимыми цветами. Роза? Надменный, роскошный и холодный цветок, требующий преклонения. Не то... Хризантема? Нельзя сравнивать юную девушке с тем, что цветёт осенью. Пион? Молодого человека насмешили воспоминания о проходящих мимо пиона серой и рыжей кошках. Беспечные анютины глазки? Только название напоминает в них Анну. Бархатцы, маргаритки? Глупы и грубы. Любимый Анной чертополох, из которого девушка устроила нечто вроде живой изгороди, заслоняющей артишоки? Как нелепа его фантазия! Но дерзкий чертополох тут же представился защитником, вооружённым колючками против всякого, кто посмеет обидеть фею, понявшую его гордость и красоту. Ей так нужна защита... Владимир стал представлять в своём воображении весенние цветы, потом лесные и полевые, и понял, что скоро найдёт сравнение. Скромно прячущиеся в густой зелени жемчужины ландыша, душистые фиалки, робкие подснежники, первыми осмеливающиеся посмотреть на весеннее солнце, золотые купальницы... Незабудки? Их беспримесная голубизна просто скучна. Может быть, васильки, скрашивающие щедрую жизнь пшеницы? Цветы льна? Нет, слишком жестоко. Они подошли к плодовым деревьям, освобождённым от урожая и готовым к зимнему сну. Владимир вспомнил их чудесное цветение по весне, конечно, не оставляющее равнодушной прекрасную садовницу. Владимир остановился, и наяву ему пригрезилась Анна рядом с тоненьким деревцем вишни, покрытым цветами. Ветки ласкали её, касаясь плечей, распускающиеся листочки шаловливо играли с золотистыми волосами, распушёнными озорным ветерком. Год назад такое зрелище вызвало бы в романтически настроенном офицере нежность и умиление, но сегодня его захлестнула волна сладострастия. Надеясь скрыть от спутницы охвативший тело жар, барон продолжил прогулку. Фея, тихо шедшая рядом, вдруг встрепенулась, вспорхнула и полетела в другой конец аллеи, откуда доносился детский смех. Барон поспешил вслед за ней, и увидел дворовых мальчишек, играющих с привязанным за лапку воробышком. Анна вскрикнула: - Не мучьте его, отпустите! - ей в ответ раздались смех и выкрики: «Дурочка!». При грозном виде хозяина маленькие негодники сникли, отпустили добычу, но измученная пичуга уже не пыталась взлететь. Анна взяла несчастную птичку, слегка трепыхавшуюся в белых ладошках, благодарный взгляд на миг согрел сердце барона и тут же вернулся к бедному созданию. Извинившись, девушка ушла, а Владимир понял теперь совершенно ясно, с кем сравнить её будет вернее всего. Не цветок, нет, испуганная птичка, тоскующая в клетке, где её держит капризный мальчишка, готовый вкусно кормить её с рук, гладить ей пёрышки, что угодно, только не отпустить. 9 --- Барон чувствовал - ещё немного, и он не удержится, сломает тоненький стебель, на котором колышется хрупкое спокойствие околдовавшей его подневольной. Решил оглянуться вокруг, развеяться, развлечься. Урожай был собран, в деревнях гуляли свадьбы. Доходы подсчитаны, для мастериц работа на зиму задана, промышлявшие извозом мужики отпущены до весны. Особых хлопот в отлаженном усилиями покойного отца хозяйстве не было. Осень стояла необыкновенно тёплая, и помещик много времени проводил на воздухе, охотился, ездил верхом. На одной из прогулок встретил давно знакомую по столичной жизни молодую княгиню Элен Долгорукую, оказавшуюся куда податливее мечты, носящей звание крепостной. Дама с радостью пошла навстречу ухаживанию, начатому полушутя, и, едва оправив одежду, назначила новое свидание. Почему бы и нет? Князь Андрей, занятый карьерой, ещё до окончания медового месяца сорвался в город, обещав вскоре вернуться. Её раздосадованное сиятельство положила себе не терять молодого времени, в чём воспользовалась помощью привлекательного соседа. Владимир с удовольствием ей удружил. Жизнь монаха не для него, сколько можно воздерживаться от женщин, надеясь, что до него снизойдёт маленькая садовница? К началу зимнего сезона Андрей увёз жену в город, а ничуть не огорчённый любовник подновил рога паре мужей своих прежних пассий. После Рождества барон на три недели съездил в столицу, предался былым развлечениям, скоро наскучившим, дав ему повод с благодарностью вспомнить отцовский совет. Вернувшись, вновь попытался склонить Анну к уступчивости перед хозяином, на сей раз настойчивее, но её упрямство лишь возросло. Пришлось позволить другой дворовой согреть барскую постель. Он не выбирал, взяв девку, откровенно искавшую внимания и вертевшуюся перед ним с призывной улыбкой и сладким: «не угодно ли чего, барин?». Угодно, а вот тебе плата. Может быть, хочешь вольную? Та отказалась, плаксиво умоляя не прогонять. Но выдать её замуж барон поспешил, решив так же поступать и с прочими. Порой Владимир сам грел постели жён соседских помещиков, чьи мужья предпочитали обильную выпивку и закуску. Знала ли Анна? Жалела ли об упущенном случае или радовалась миновавшей беде? На чистом лице хозяин не мог прочесть ничего. У барона возникла надежда, что время избавит его от наваждения страсти к непокладистой дворовой, и он сможет поступить с ней, как требует совесть, но пока... Он развлекался. --- Я убегала внимания барина, и он пощадил меня. Я поставила свечку за его здоровье и за то, что он не похож на отца. На мой счёт управляющему даны были распоряжения - никакой работы, кроме сада, парка и оранжереи, не поручать, в них предоставить полную свободу, выделяя средства и помощников по мере надобности. Если меня заподозрят в провинности, то решение примет лично хозяин, а управляющий не властен подвергать меня наказанию. Слуги шептались о редкой милости, многие завидовали, но насмешки в глаза поубавились. Федосья решительно заявила, что доложит барину о любой моей обиде, и я осталась в покое со своими цветами. Позволено мне было навещать соседское имение, правда, не одной, меня непременно сопровождали Федосья, Кузьма или Филипп. Я смотрела, как прижились пересаженные мною цветы, разговаривала с Гаврилой, мы втроём пили чай в его домике у ограды. Темнело рано, и однажды, очарованная красотой полной луны, я решила пройтись до беседки, оставив ненадолго своих друзей. Я медленно брела по дорожке, любуясь сказочным в полумраке пейзажем, ноги принесли совсем близко к созданному мной уголку, как вдруг издаваемые людьми звуки заставили меня очнуться. Женские стоны перемежались мужскими, их значение было ясно, меня бросило в краску. Я хотела удалиться как можно тише, не любопытствуя, кто нашёл милую мою беседку подходящей для бесстыдных утех, но то, что я вовсе не желала узнать, настигло меня против воли. Знакомый бархатный голос спросил по-французски: - Вам не холодно, Элен? - С Вами - никогда, Вольдемар! - томно ответила молодая княгиня, - Неужели вы не чувствуете, я вся в огне! - В таких-то случаях сквозняки особенно опасны, моя дорогая, - мне показалось, участие скрывает насмешку, - Я не могу допустить, чтобы Вы простудились, не то совестно будет глядеть в глаза Андре. - Тогда согрейте меня ещё раз! Успокойте совесть! - пылко ответила дама. Моим ватным ногам вернулась кровь, я побежала, не останавливаясь, до самого домика Гаврилы, у двери отдышалась и вошла в каморку, напрасно считая себя спокойной. - Лешего, что-ли, встретила, али домового? - княжеский садовник был любопытен не менее, чем краснонос, - Где бродила? - Гуляла у беседки, - неосторожно слетело с моего языка. - А, небось, застала кого! По молодому-то делу, пока теплынь стоит, там, почитай, каждую ночь тешатся! Пока молодой князь дома был, там велено было ковры и подушки держать, уехал, старшая барыня приказала убрать поначалу, да младшая отговорила - дескать, будет вечерами там чай с золовками пить. Только вот подумал я, - он усмехнулся, - На ночь-то зачем оставлять, отсыревают, каждый день приходится менять, - Он отхлебнул чаю, - Твой барин щедрый, заметил меня, дал червонец, я и молчок, барыне Марье Алексеевне ни словечка. - Ишь ты, - не без гордости подхватила Федосья, - Нашему молодому барину отказа ни у кого нет. Я сидела как на иголках, пытаясь пить чай и не замечая, как обжигаю язык. В голове шумело - конечно! Что он бросил на тебя ласковый взгляд, разве можно помнить об этом? Глупая, барин думать забыл о тебе, лишь бы букеты для знатных любовниц получались красивые. Разве не этого я хотела, быть спокойной и позабытой? Обратной дорогой Федосья бубнила: - Вот бесстыжую жену взял князь Андрей Петрович! Медовый месяц не дотерпела! Я молчала. Осень сменилась зимой. Съездив в столицу, Владимир Иванович сделал мне новый подарок, обронив, что наша оранжерея красивее любой в Санкт-Петербурге. - Конечно, у богатейших из моих знакомых редких растений побольше, да и помещения отведены просторнее, но с твоим вкусом мало кто сможет поспорить. Он взял мои руки: - Золото, а не пальчики. Хочешь съездить в Санкт-Петербург? - он вновь ласкал меня взглядом и голосом. Опустив глаза, я ответила: - Как прикажете, барин, - он отпустил меня, не скрывая разочарования. Через неделю одна из горничных похвасталась обновками, полученными из хозяйских рук, мне бросив: «дура!». Кухарка поддела её: - А где твои золотые серёжки? Аньке-то дарены! Девушка помрачнела, обо мне сказав: - Анька травы знает, верно, опоила барина, за что ещё он подарил? Но теперь шиш ей! Я глядела в тарелку. Зима выдалась непростой, оттепели сменялись заморозками, спасительного снега было мало, и мне приходилось поручать работникам сгребать его на грядки и клумбы, защищая спящие корни многолетних растений. В самые сильные морозы в саду жгли костры, дым укрывал плодовые деревья. Мужики ворчали на меня, но сад был спасён. --- Зима удалилась на север. Барин, занятый весенними хлопотами, ко мне был добр, не сердясь за упорство. Казалось, доброта вовсе сменила желание. Может быть, большое хозяйство захватило его интерес, Великий пост и сменившая его Пасха утихомирили плоть, но я почти перестала бояться его. Барин уехал на несколько дней погостить у соседей, живших далеко для возвращения в день визита, а я ждала цветения вишни. Бутоны набухли, моё сердце замирало, предвкушая их красоту и вот, однажды с утра, наспех одевшись, выбежала я спозаранку, забыв позавтракать, и замерла. Сад парил над землёй облаками цветов, аромат пьянил меня, я шла от деревца к деревцу, счастливая их радостью, остановилась у совсем молоденькой вишни, впервые покрывшейся цветами, обняла её, как дорогую подругу. Не знаю, сколько я простояла, когда почувствовала, что не одна очарована. Мой барин, я и не знала, что он вернулся вчера, смотрел на меня, не отрываясь, и я испуганно прижалась к стволу. Он не улыбался, взгляд был тёмен, губы плотно сжаты, ноздри слегка подрагивали, как у гончей. Я устыдилась своего вида - конечно, растрёпана, попыталась отойти от дерева и, как должно, приветствовать хозяина, но прядь моих волос зацепилась за ветку, и я замерла, не решаясь распутать её. Барин нахмурился, сделал ко мне шаг, потом отступил, повернулся и, не оборачиваясь, ушёл в сторону дома. Весна утратила для меня радость невинной чистоты. Я поняла, что не могу больше притворяться ребёнком, ни перед ним, ни перед собой. --- Я боялась попадаться на глаза Владимиру Ивановичу, на моё счастье, за обедом он редко теперь бывал один. Соседи, имеющие на выданье дочерей, не уставали навещать богатого барона, усердно зазывая его себе. Барин частенько обедал у знакомых, каждый его взгляд, обращённый к любой барышне, вызывал пересуды, но ни одну не могли с уверенностью назвать избранницей. Чаще других говорили о княжне Лизавете Петровне Долгорукой, эта партия была весьма подходящей обоим, но и с подругой детства барон был не более, чем любезен. На Ивана Купалу в нашем поместье устроен был роскошный праздник. Дворня сбилась с ног, кухарка не отходила от плиты, я, как и все, не знала отдыха. Гости пришли в восхищение. В доме их встречали изысканные блюда и разнообразные плоды, урожай которых в этом году в большинстве поместий был скромен. Терраса украшена гирляндами, для каждой гостьи заготовлен был непохожий на другие венок. Гости ближе к вечеру любовались на озере прыгающими через костёр парнями и девками, самые смелые барышни поддались на уговоры своих кавалеров, и кринолины дворянок мелькали над огнём, как простые сарафаны. Хозяин потчевал гостей, шутками поддерживал веселье, перетанцевал, наверное, со всеми барышнями, и красавицами, и дурнушками, ни одной не отдав предпочтения. Княжна Лиза, на правах детской подруги, всё же сумела удержать его внимание дольше других, потребовав показать ей сад. Лакей вызвал меня, и я, присев в реверансе, выслушала приказ приготовить княжне самый роскошный букет. Лизавета Петровна расцвела краше розы, но недолго продлилась её радость. Барон, вопреки явному ожиданию, не взял букет из моих рук, велев отдать его прямо княжне. Я хотела удалиться, но мне брошено было: - Постой! - барин решил смягчить расстроенную гостью комплиментом, - Мне доставило подлинное наслаждение видеть, как цветы перешли в Ваши руки. Барышня потупилась, было заметно - даже крохи внимания она почитает за счастье, но безжалостный предмет её восхищения счёл нужным заметить моё присутствие: - Сделай букеты для младшей княжны и обеих княгинь. Я не хочу обидеть ни одну из ближайших соседок. И, вот тебе, - он вложил мне в руку монетку. Напрасно, срезая розы и перевязывая их ленточками, я твердила - брать награду за составление букетов ничуть не зазорно, рука чувствовала ожёг от подачки. Глупо, кто я такая? Почему щёки горят обидой? Разве барин обидел меня? Но из памяти не выходил его взгляд, когда стояла я, пойманная деревом вишни, такой непохожий на нынешний - небрежный, почти равнодушный. Закончив работу, я ушла подальше от огней, в темноту, где пришлось отшатнуться от какой-то парочки, надеющейся, что их отсутствие в суете не заметят. Наконец, тишина, на краю огорода, рядом с чертополохом. Я вдохнула ночной воздух. Пальцы нащупали в кармане монету и швырнули её в темноту. Вдруг мрак ожил, и горячие руки обхватили меня. Барин жарко шептал: - Что ж ты деньгами швыряешься, глупенькая? Не понравилось делать букет для девицы, которую прочат мне в жёны? - Пустите! - я хотела извиниться, но губы не слушались, - Какое мне дело, на ком Вы женитесь! Весёлый смех. - Нет дела до будущей барыни? Так не служанки говорят, а глупенькие малышки, не желающие сознаваться, что ревнуют! - Вас заждались гости, ступайте к ним! - Мы уже приказываем? Твой дерзкий ротик нужно закрыть! - мои губы узнали вкус поцелуя. Как жарко! Я замерла, едва не забывшись. Барин целовал меня, будто не мог напиться в жару, а я стала влагой, желающей его напоить. Я барахталась в его объятиях, надеясь выплыть, но безнадёжно тонула. Спас меня голос княжны Лизы, искавшей моего хозяина. Барон замер, хотел уйти со мной дальше, но я воспользовалась случаем, рванулась, под моей ногой хрустнула выдавшая наше присутствие ветка, я едва успела укрыться за деревом, как барышня подбежала к Владимиру Ивановичу: - Вот Вы где! - Да, у костров жарко, решил пройтись по прохладе, - голос был безупречно учтив. - Мне тоже жарко! Побудем здесь! В тишине так хорошо! - Простите, Лиза, я и без того надолго оставил гостей, да и Марья Алексеевна жаловалась на усталость. Наверное, Ваша семья собирается домой. Вернёмся к дому. Он подал руку разочарованной барышне, шаги скоро смолкли, а я дала волю слезам. Как можно быть такой глупой! Барин застал меня врасплох, ещё немного, и я позволила бы ему погубить себя. Как легко растаять в его объятиях! Как нужно быть осторожной... Я твёрдо решила, что впредь не дам ему ни малейшего повода заподозрить, что мне могут быть сладки запретные радости с ним. --- Гости разъехались. Я ушла к себе, умылась и свернулась клубочком под одеялом. Вкус поцелуев было не смыть. 10 --- Через несколько дней уехал последний гость. Барин позвал меня к позднему завтраку и велел сесть за стол. Мне было неуютно, но пришлось повиноваться. Не желая замечать моё смущение, Владимир Иванович заговорил: - Ты славно потрудилась, Анечка. - В доме все старались угодить Вам, от Марфы до последнего мальчишки. - Но тобой я доволен особенно, - он улыбался, - Ты просто кудесница. - Покорнейше благодарю, - я наклонила голову. Барин слегка вздохнул, перевёл взгляд на кофе, выпил его и отпустил меня. Днём в саду велел мне собрать ему вишни: - Цветут они великолепно, каковы-то на вкус? Я хотела пойти за корзинкой, но он покачал головой, а сорванную ягоду взял в рот из моих рук. Я смутилась, и тотчас вкус вишни проник в мой рот, языком барина лаская нёбо, язык, губы. Мужские руки сомкнулись у меня за спиной, я выгнулась, пытаясь увернуться от поцелуя, но не могла спрятаться от упоительных слов: - Анечка, фея моя, нежная, желанная, я устал бороться с собой, моя отрада. Не бойся ничего, успокой робкое сердечко, доверься мне, я тебя никогда не обижу, мой прекрасный цветок... Мои руки меня не слушались, уютно устроившись на его плечах, рот ловил жаркий июльский воздух, перемешанный с дыханием молодого барина, сумерки, сгущающиеся перед глазами, обернулись туманом, дурманящим голову. Стыд уходил, не выдерживая соперничества со страстью. Владимир понял, что я сдаюсь его власти, мужской, не хозяина, подхватил меня на руки и понёс в одну из лёгких беседок, сплетённых к празднику. Я очутилась на его коленях, он нетерпеливо расстёгивал платье, целуя обнажающуюся кожу. Я обхватила его за шею, коснулась губами волос, и почувствовала дрожь, пробежавшую по его телу и передавшуюся мне. Его дыхание участилось, движения ускорились, он посадил меня на скамейку, опустился рядом, задрал мне подол и стал целовать колени, медленно их разводя. Властные руки приближались к укромному уголку, дающему о себе знать странным ноющим ощущением, слегка коснулись его, пока губы хозяина ласкали мои бёдра, и вдруг я увидела себя со стороны. Краска залила моё тело, я вздрогнула - ноги крепостным не целуют. Барин обращался со мной, как с богиней, но я всё равно остаюсь ничтожной дворовой девчонкой. Я упёрлась руками в его плечи, отодвигаясь и стараясь сомкнуть бесстыдные ноги. Он поднял тёмную голову, на красивом лице выступило недоумение: - Что такое, Анечка? - он улыбнулся, - Не бойся, моя хорошая, со мной тебе нечего бояться, я постараюсь, чтобы тебе не было слишком больно. Его слова разогнали остатки окутавшей меня порочной пелены. Мне стало стыдно и горько. Я замотала головой, задёргала ногами, попав пальцами ему в живот. Барон не отпускал меня, наверное, надеясь, что последняя вспышка невинности скоро угаснет, и я оскорбила его так сильно, как только смогла придумать: - Вы такой же, как Ваш отец! Мне стало страшно от его взгляда, но главного я добилась - сильные руки разжались, позволив мне одёрнуть юбку и вскочить. Потеряв туфли, на ходу застёгивая платье, я бежала от него, надеясь убежать от себя. --- До позднего вечера я пряталась, пообедав с Филиппом и Мишей. Мои друзья ничего не говорили мне, только Миша был грустен и жаловался на простуду, хлюпая носом. Мне была совестно глядеть им в глаза, как будто я не бежала, не опомнилась в последний миг. Кто-то, наверное, видел, как барин нёс меня в беседку, в усадьбе судачат о лженедотроге, хитростью распалившей барина, и теперь обнажившей блудливую суть. Будет ли Владимир Иванович по-прежнему добр ко мне, простит ли? Я боялась надеяться, перебирая брошенные ему злые слова, отчаянно понимая их правду. Иван Иванович был стар, противен и безразличен ко мне, Владимир Иванович молод, красив, ласков, но что одному, что другому я могу быть не больше, чем недолгой игрушкой. Отчаяние сковало сердце. Зачем я красива и почему не могу смириться с долей, в которой рождена? Чем я лучше других подневольных, завидующих до ненависти? Как смею желать от господ уважения? Неблагодарная... Я для них - всего лишь неблагодарная. Стемнело. Я прокралась в дом, надеясь остаться незамеченной, но напрасно. Лакей ждал меня у чёрного хода и передал приказ идти в гостиную, ворча: - Барин велел привести, как явишься, эка птица, ещё и ждёт тебя, искать и за косу приволочь не велел, а надо бы. --- В гостиной ярко горели свечи. Барон сидел на диване с книгой, целую минуту не поворачивая ко мне головы. Потом хмуро глянул, но вскоре смягчился, поняв мой испуг: - Аня, я всё решил о тебе. Подойди. Сядь. Не бойся. Наверное, садиться не следовало, но я боялась упасть, такая в ногах была слабость. Изящные пальцы взяли меня за подбородок, барин заставил глядеть ему в глаза. - Аня, ты - моя крепостная. Ни ты, ни я не выбирали этого, но это так. Ты во всём от меня зависишь, а я отвечаю за тебя во всём, что тебе прикажу. Я хочу, чтобы ты стала моей как женщина. Безумно хочу. Ты это знаешь. Я долго ждал, едва не отчаялся, но сегодня понял, что не противен тебе, - улыбка смягчила его лицо, - Ты просто боишься греха и быть скоро брошенной. Греха на тебе не будет, я твой хозяин, священник отпустит легко, а бросить... Я никогда тебя не брошу, Анечка. Он обнял меня и продолжал, шепча на ухо: - Ты с детства казалась мне неземной, чистой, прекрасной. Ты давно живёшь в моей душе, царишь в ней, напрасно я пытался свергнуть власть моей беззащитной владычицы. Я погрязал в пустых забавах, в разврате, но никогда не забывал лучшего в моей жизни - тебя, дорогая. Ты будешь моей не больше, чем я буду твоим. Как мне хотелось поверить, что не только желание влечёт его ко мне! Что, отдав ему чистоту, я уступлю не похоти, а любви, что между нами возможны искренность и преданность. Мне хотелось верить, но я не смела. Жалкое создание, крепостная наложница, на миг взмахнув крылышками перед огнём, обречена, опалённая, упасть вниз. Слёзы текли по моим щекам, барин снимал их поцелуями, я не противилась, продлевая мгновения самообольщения. Собрав остатки сил, я покачала головой, сначала слабо, потом решительнее. Попыталась встать. Барин смотрел на меня с мольбой и отчаянием, но твёрдость вернулась ко мне, а к нему, должно быть, пришло осознание унижения перед дворовой. Хриплым голосом он произнёс: - Я ведь могу и не спрашивать. Во мне взорвались накопившиеся обиды на них обоих - отца и сына, обращавшихся со мной, как с вещью, один откровенно, другой - прикрываясь сладкими песнями. Вне себя я ударила барина по щеке. Он онемел, хватая ртом воздух, и тут наше оцепенение прервал звон разбитой посуды. Харитина, принесшая поднос с чаем, который барин имел обыкновение пить в это время, видела пощёчину и завопила: - Анька руку на барина подняла! - Как ты посмела войти без стука! - барин за грозностью прятал растерянность. - Так, думала, показалось, звонили, - наглая девка откровенно лгала. Я уверена, она просто подглядывала, и подняла шум, чтобы сделать неизбежным моё наказание. В гостиной уже толпилась прислуга, я и барин вскочили, дворецкий протянул ко мне руки: - Прикажете высечь, барин? - Не смей! - его лицо пылало гневом, - Я сам её накажу, как и когда сочту нужным! Все стихли. Хозяин заорал: - Убирайтесь! - слуги ушли, а он обернулся ко мне, ещё не остыв, - Ты забываешься, пользуясь моей добротой. Я, как под ударами покойного Ивана Ивановича, стояла безучастная к собственной судьбе. Барин, не видя во мне ни раскаяния, ни мольбы, ни страха, разъярился, взял меня за руку выше локтя и повёл во двор, на конюшню. Вслед нам доносились смешки: - Аньку наказывать ведут! - До крови? - Будет и кровь! - Может, не будет, её повитуха почитай, год назад смотрела, - общий хохот. - Что ржёте, как кони, - хоть Филипп за меня заступился, - Никого у неё не было. - Нынче будет! - Больно жирно ей! - Повезло дряни эдакой! Не знаю, что слышал взбешённый барин, которому нет дела до болтовни дворовых. Он втолкнул меня в конюшню и задвинул за нами засов. Я стояла у столба, где при жизни старого барина пороли женщин. Год он пустовал, пора обновить. Надо же с кого-то начинать превращение в настоящего строгого помещика, почему не с меня, Владимир Иванович? Барон прислонился к двери, не глядя на меня. Отдышавшись, устало сказал: - Покричи, Аня, для вида, пусть думают, я тебя наказал. Глупо было тащить тебя сюда, но я совершенно вышел из себя. Я молчала, зная, как снаружи поймут мои крики. - Господи, до чего ж ты упряма! Он подошёл ко мне, поднял руку, собираясь провести по волосам, но я отдёрнула голову. Он всё ещё был терпелив: - Аня, ты нарочно сердишь меня, чтобы я тебя наказал? Зачем? - Рано или поздно это случится, барин. Непослушных крепостных секут, - прошептала я еле слышно. - Ты не такая, как другие, Аня, - ответил он мягко, потом спросил: - При отце женщин часто пороли? - Случалось. Кнутом - только мужчин. Барин был милостив, под кнутом не умирали. Женщин пороли розгами или вон теми плётками, - я протянула руку, показывая висевшие орудия наказаний, - С широким ремнём, чтобы кожу не портить, пороли тех, кого барин собирался продать, тонкая - от неё очень больно, остаются рубцы, но если сразу смазать, то быстро заживут и не гноятся, а с узелками, - я запнулась. Зрачки Владимира Ивановича расширились, он порывисто обнял меня. - Бедная, тебя даже плётки не испугали, - он целовал мои растрёпанные волосы, - Анечка, я прикажу сжечь эту мерзость. Не бойся, девочка моя. Его руки скользили по моей спине, губам принадлежало лицо, шея, грудь, пока прикрытая тканью, но нывшая под преградой. Так хорошо, так спокойно, так сладко было в его объятиях, так хотелось ответить ему, прильнуть к широкой груди, забыть даже своё имя. Что меня удержало от того, чтобы отдаться ему прямо здесь, на соломе, в конюшне? Воспоминания о добродетели или о тех, кто подслушивает, а то и подглядывает у дверей? Тех, кто для барина - прислуга, никто, от которых требуется послушание, поощряемое поркой для непокорных. Для меня они - такие, как я, никакая барская милость не способна возвысить меня над ними. Я вновь оттолкнула хозяина, а он засмеялся. Он понял теперь свою власть, что я недолго сумею противиться, что тело моё, не повинуясь душе, хочет принадлежать ему. Моя грешная плоть горела желанием, не повинуясь рассудку, всё слабее твердившему - не смей! Глупая, не губи себя! Ему мало твоего тела, он хочет взять твою душу, единственное, что в жалкой крепостной принадлежит ей, а не барину. Владимир смеялся, уверенный в себе, прекрасный, вновь готовый раскрыть мне объятия. Я отпрянула и стала выкрикивать оскорбления, какие могла измыслить: - Вы отвратительный, развратный, жестокий барин! - Я ужасен, конечно, - ему было весело. - В Вас ничего нет святого! - Я форменное чудовище. Поцелуй же меня, моя красавица, преврати в своего рыцаря! - он с усмешкой шагнул ко мне. - Ваш отец был честнее! - по напрягшимся плечам барона я поняла, что задела его за живое. Красивое лицо стало мрачным, улыбка натянутой, и он глухо проворчал: - Как бы с тобой поступил мой отец, не помешай я ему? Он был достаточно силён для тебя! Барин грубо притянул меня к себе и поцеловал в шею так крепко, что я подумала - останется след. Рванул воротник. - Это было бы только началом, ведь так? - шутки кончились, барон стал опасен. Боль поцелуя отрезвила меня окончательно. Только дурочка может поверить, что ласки барина свидетельствуют о чувстве - просто он молод, ему не прискучили игры в любовь с крепостной. Хозяин заставил меня запрокинуть голову, глядя ему в глаза, и я плюнула ему в лицо. Тут же смертельный холод страха пробрал меня до костей. Лицо барина окаменело, из скривившегося рта донеслось - «крепостная девка». Моё сердце ухнуло вниз, я услышала - «ты заслужила порку, маленькая дрянь!». Сильные пальцы срывали моё платье, я жалобно вскрикнула: «не надо, я сама расстегнусь!». Он позволил мне отвернуться и спустить платье до пояса. Я стояла к нему спиной, моля Бога, что мне позволено будет остаться в рубашке, но напрасно понадеялась на эту милость. Он рванул тонкую ткань, стиснул грудь, целовал плечи, забыв о порке и желая одного - овладеть мной. Я умоляла: «не надо!», а он развернул меня к себе лицом, на миг очнулся, переводя дыхание, взгляд прояснился, он попытался успокоить меня: «ты такая красивая, Аня! Ты хочешь того же, что я, не противься!». Целуя грудь, он опустился передо мной на колени. Горячее дыхание обожгло мне живот, между ног я почувствовала предательскую влагу, схватила его за волосы и оттолкнула изо всех сил. Бог весть как сумела я выскользнуть, но бежать было некуда, и я обхватила позорный столб, надеясь хоть так прикрыться. Кожа чувствовала хозяйское дыхание, низкий голос угрюмо произнёс моё имя, я не откликнулась, он подождал, терпение кончилось: - Ты и вправду предпочитаешь мне порку? Я не издала ни звука, про себя повторяя молитву. Несколько мгновений показались бесконечными. Спине стало вдруг горячо. Он ударил меня, выбрав плётку с широким ремнём. Я стиснула зубы, решив терпеть и не кричать, пока буду в сознании. Несколько ударов я вынесла, не шелохнувшись, потом перевела дыхание. В горле стояли слёзы, и невольно я всхлипнула. Удары тотчас прекратились, я услышала глухой стук упавшей плётки, растерянный голос позвал меня: «Аня!». Пальцы хозяина коснулись моей спины, слегка поглаживая, я рванулась прочь от него, наступила на юбку, упала, ударилась, и погрузилась во мрак. 11 --- Несколько недель барон тщетно заглушал вином стыд и боль. Вновь и вновь во сне и в пьяном угаре он чувствовал близость ускользающей мечты, казалось, готовой осуществиться, утолить его распалённую жажду, но опять отвергающей. На конюшне, когда кровь ударила ему в голову, и он решил обойтись с Анной, как следует со строптивой рабыней, в каждый удар, хотя рука опускалась вполсилы, вкладывал он разочарование и горечь. Вот тебе за то, что взяла меня в плен, за то, что ты, крепостная, кажешься подброшенной эльфами принцессой, обманщица, пьющая моё сердце... Всхлип поразил его громом, заставив очнуться. Хрупкая храбрая девочка... Барон бессмысленно смотрел на худенькую покрасневшую спину с торчащими лопатками. Аня, Анечка, что я наделал... Он позвал её, хотел помочь надеть рубашку, увести в дом, обещать что угодно ради прощения, но несчастная птичка встрепенулась от мучительного прикосновения, побежала, споткнулась... Барон успел подхватить, но поздно. Голова Анны ударилась о плохо забитый шкворень. С ужасом Владимир увидел кровь на виске. Кое-как прикрыв грудь, понёс её в дом, выкрикнув приказ срочно послать за доктором Штерном, а пока принести из погреба лёд. Прислуга засуетилась, голоса доносились до барина равномерным жужжанием, но он сообразил позвать нянчившую Анну Федосью. Женщина, вопреки обыкновению служанок, не причитала, коротко попросив барона выйти из комнаты больной, чем обратила на себя внимание. Что у неё на уме? Обычно не беспокоясь о мыслях прислуги, на сей раз Владимир изменил своим правилам. Хмурая пожилая служанка, недавно получившая разрешение выйти замуж за мужика, с которым прожила во грехе много лет, она ведь грамотна, знает французский, любит Анну... Голова барона слишком шумела, чтобы он мог ясно осознать свои опасения, но какое-то предчувствие заставило его оправдываться перед крепостной бабой: - Случилось несчастье. Я не собирался её сильно наказывать, для острастки только, а она, споткнулась и так неудачно. На лице Федосьи не дрогнул ни мускул, но от её спокойствия содрогнулся хозяин, быстро произнеся: - Ухаживай за Аней хорошенько. Если она поправится, вольную выпишу и ей, и тебе с мужем. Федосья сморщилась, вздохнула, отвернулась к кровати, и барон оставил её с Анной. Доктор одобрил приказ держать лёд, выписал микстуры, потребовал для пациентки полный покой. Объяснения Владимира его вполне удовлетворили. Краснота на спине прошла, следа наказания не осталось. Явное волнение хозяина пострадавшей девушки приятно удивило врача, привыкшего к чёрствости хозяев к своим холопам. На прощание доктор Штерн тепло заверил - угрозы для жизни он не видит, покой и время - лучшие лекарства для Анны. --- Две недели Анна не приходила в сознание, металась, бредила, плакала. Федосья, больше доверяя Пелагее, чем доктору-немцу, поила свою воспитанницу отварами, тайно выливая микстуры. Не обещай барин вольную, на сей раз отравила бы девушку точно, но слова барона вселяли надежду. Мысль о собственной вольной не приносила ни малейшей радости - слишком поздно. Всякий раз, задремав у постели больной, видела она размытые черты собственного ребёнка, вытравленного в молодости из боязни, что Кузьму отдадут в солдаты. Сын или дочь были бы одних лет с Анной. Барин велел о любом изменении состояния Анны докладывать ему без промедления, днём или ночью. Из усадьбы не выезжал, гостей принимал нелюбезно, много пил. Кто-то из соседей сочувственно предположил - заскучал барон после прежней жизни, пора жениться. Мнение с готовностью подхвачено было соседками, имеющими дочерей, но постоянные «барина нет дома» отвадили на время даже самых настырных. И вот, однажды, ближе у полудню к хозяину подбежала взволнованная Федосья. - Очнулась Аня, только... - Что? - нетерпеливо выкрикнул барон. - Себя не помнит. Имени даже. Барон помчался по лестнице, перешагивая через ступеньки, перед дверью комнаты остановился, чтобы резким вторжением не напугать бедняжку, и вошёл к ней как можно тише. Анна за время беспамятства стала ещё худее, казалась прозрачной, на лице жили одни глаза, которые девушка не сводила с гостя. Владимир присел на краешек кровати, взял безвольную руку, поднёс к небритой щеке. Больная приоткрыла рот и заговорила, делая паузу после каждого слова: - Меня ... зовут ... Анна? - прозвучало вопросом, затем она продолжила совсем жалобно, - Мне так сказали... --- В окно светило солнце. Яркое, горячее. Глаза скоро устали, и я их прикрыла. Потом сквозь ресницы стала глядеть по сторонам. Комната со светлыми обоями. Розовые занавески. Какая-та женщина подошла к окну и приспустила их. В полумраке стало легче, и я открыла глаза. Она наклонилась надо мной: - Аня, ты очнулась? Как ты, девочка? Я молчала, не сводя с неё глаз. Она коснулась губами моего лба: - Горячки нет, - под серьёзным взглядом мне стало неуютно. - Горячки? - И жар был, и плакала ты, нечто не помнишь, как упала? - Упала? Женщина прекратила расспросы. Я пошевелила головой и почувствовала резкую боль, поморщилась, а женщина положила ладони мне на плечи: - Тшшш, ты ещё не поправилась, Аня. - Аня? - Что такое? - она посмотрела на меня с явной тревогой. - Аня... Я - Аня? - Ты, ты, конечно ты, о, Господи! Я притихла, не понимая. Я - Аня, Анна, это моё имя, а кто я? Моя сиделка шептала: - Лежи спокойно, я сейчас барина позову, - она вышла, а я думала - сейчас придёт барин. В комнату вошёл молодой мужчина с тёмными волосами и тёмной щетиной. Он сел рядом со мной. Глаза у него были светлые и очень грустные. Он взял моё руку и поднёс к колючей щеке. Мне надо было что-то сказать, я спросила, зовут ли меня Анна. Так глупо. Мне было стыдно. Лицо барина исказилось, как будто ему стало больно. Он ответил мне: - Ты - действительно Анна. А я - Владимир. Владимир Иванович Корф. Хозяин этого дома. - Вла-ди-мир, - я произнесла по слогам, вздохнула, надеясь осилить дальше, но он помешал мне: - Довольно, тебе надо отдохнуть, - он поцеловал мою ладонь, - Федосья будет с тобой, она тебя любит. Он вышел, сделал женщине знак следовать за ним и что-то сказал ей за дверью, я не разобрала, что. Я задремала, а проснувшись, чувствовала себя лучше. Потом пришёл пожилой человек, доктор Илья Петрович, осмотрел меня, разрешил войти Владимиру, которого назвал бароном, и сказал, что я иду на поправку. Все улыбнулись, я тоже старательно растянула губы. Мне было спокойно, обо мне заботились Федосья, барин Владимир, доктор, потом пришла старуха, названная Пелагеей, и спела на ночь мне колыбельную. Я уснула. Мне ничего не приснилось. Я действительно выздоравливала, но вспомнить ничего не могла. Владимир говорил, я слаба, должна отдыхать, воспоминания придут, когда будет нежно. Однажды заговорил со мной не так, как всегда, но я поняла и узнала, что умею говорить по-французски. Мой друг рассказал мне, что приказал тщательно заботиться о саде, особенно бережно - о моих любимых цветах. Сад! Мне захотелось увидеть его, но я ещё не вставала с постели. Барон ласково велел мне пить бульон и все лекарства, назначенные доктором. Потом заговорил ещё на одном языке - выяснилось, что и немецкий сохранился в моей памяти. Я уснула довольная собой, с мыслями о саде. На другой день попыталась встать. Голова закружилась, Федосья отругала меня: - Барышня, лежите пока, рано. Огорчённая, я не сразу осознала перемену в её обращении - прежде она говорила мне «ты» и звала просто по имени. Это должно что-то значить, но я постеснялась спросить. Глядя на занавески, я думала - кто я в доме, хозяин которого так беспокоится за меня? Пыталась пробраться в скрытое от меня прошлое - и тут к моей голове вернулась боль. Я закрыла глаза, заставив себя думать о саде, на русском, французском и немецком твердя про себя - чем скорее я выздоровею, тем скорее увижу его. Перевела взгляд на иконы, шевеля губами, повторила слова молитвы, услышанные от Федосьи. Наверное, я твёрдо знала их раньше, иначе не запомнила бы с первого раза. Я окрепла и начала ходить по комнате, сначала поддерживаемая Владимиром или Федосьей, потом - сама. И вот настал день, когда меня вывели в сад. Ступив на дорожку и окинув взглядом желтеющие деревья, я поняла, что я дома. Меня переполняла радость узнавания. Я шла от клумбы к клумбе, здороваясь с каждым цветком, названия которых находили дорогу к языку без малейшего затруднения. Шла, почти не чувствуя ног, и случайно взгляд мой встретился с взглядом Владимира, ступавшего рядом и смотревшего на меня с улыбкой, но на дне его глаз притаилась печаль. Тотчас стало мне стыдно. Как можно помнить цветы, французский, немецкий, и забыть человека? Самого доброго и заботливого, у меня, наверное, нет никого ближе. Я перестала смотреть на цветы, подошла к барону и набралась храбрости для вопроса: - Владимир, Вы так добры ко мне, но прошу Вас, ответьте, кто я Вам? Он молчал, не сводя с меня глаз. Прошла вечность прежде, чем я услышала его голос: - Ты - моя невеста. 12 --- Я долго не приходила в себя. Как же так, как я могла забыть его? Я не двигалась, глаза наполнились слезами, мне было стыдно, а жених обнял меня, тихонько шепча: - Главное, ты жива и скоро будешь здорова. Наша свадьба назначена на осень, через месяц примерно, доктор Штерн не видит причин откладывать. - Но ведь я, - мне было не сдержать слёз, - Ничего не помню... Он взял в ладони мою голову: - Ты мне веришь? Тепло его рук успокоило меня, сомнения утонули в глубине его глаз, я кивнула и улыбнулась ему сквозь влагу. Потом мы бродили по парку и саду, держась за руки. Когда я устала, сели в беседке, я положила голову ему на грудь, а Владимир рассказывал: - Твой отец погиб на военной службе, потом умерла мать. Ты очень рано осиротела, никакого наследства родители не оставили. Мой отец взял тебя в дом. - Он был другом моего отца? - Нет, едва знал. Просто ты была совсем маленькая, а родни - никого. Так получилось, я сам был ребёнком, когда ты появилась у нас. Точно знаю только, что мы не в родстве и можем пожениться. Он поцеловал меня в макушку. - Я с детства люблю тебя. Ты много возилась с цветами, знаешь про них всё на свете, а я любовался тобой. Ты мне снилась как фея и ангел-хранитель. - А твой отец? - Мой отец поручил тебя Федосье, она знает французский, нанимал тебе учителей. - Он тоже любил меня? Рука Владимира напряглась. - Едва ли. Я так не думаю. Просто считал нужным дать тебе хорошее воспитание. - У нас есть кто-нибудь ещё? - Нет, - его рука скользнула по моим волосам, - С роднёй моей матери родители были в давней ссоре, родня отца - очень дальняя и носит другую фамилию. После смерти отца я ушёл в отставку, все мои друзья служат, кто в столице, кто на Кавказе, другие на окраинах. С соседями я не сошёлся. Мы будем жить очень уединённо, Анечка. Я вздохнула с облегчением, не представляя, как могу встречаться с людьми, не помня, знала ли их прежде. Но слова жениха встревожили меня: - Ты не будешь скучать? - Что ты, Анечка, нет, конечно, с тобой - никогда. Наверное, он любит уединение, подумала я, а мне предстоит вновь изучать его привычки и склонности. Как странно, он - самый близкий мне человек, но я должна узнавать его, как чужого. --- Через месяц мы обвенчались. В маленькой деревенской церкви почти никого не было, на свадьбу приехали двое средних лет офицеров с жёнами, одна из которых стала моей посажённой матерью. Владимир рассказал, что с мужьями служил на Кавказе и очень их уважает, несмотря на их бедность и незначительный чин. Я с гордостью подумала, что мой муж умеет ценить людей не за звания. Впрочем, как могло быть иначе, если бедную сироту он предпочёл знатным невестам? Он богат, у него есть титул и боевые награды, он красив, у меня дух захватывало, так он красив, а его женой стала всего лишь я. Даже став женой Владимира, я смущалась его, чувствовала себя недостойной, стыдилась, что позабыла его, а помню цветы. Мой муж проявлял бесконечное терпение. Как он был ласков и нежен! Даже в ночь после свадьбы, когда мы впервые остались наедине в спальне, и я с трепетом готовилась стать с ним одной плотью, его бережность скоро успокоила меня, и мне почти не было больно, хотя кровь сильно перемазала простыню. Но его слова о любви, поцелуи, ласки очень скоро превратили боль в негу, и я уснула, растворившись в нём. Я во всём ему доверяла, старалась угадать его малейшее желание, но в глубине души меня глодали стыд и тоска. Я чувствовала себя ребёнком, заблудившимся в обрывках воспоминаний. В галерее висели портреты его родителей - удивительно красивой дамы, на которую Владимир был очень похож, и бородатого мужчины почтенной наружности, казавшегося мне холодным и надменным. Мне он почему-то был неприятен, и я прониклась уверенностью, что была для него лишь обузой, и покойный барон никогда не дал бы позволение на брак своего сына со мной. Рассматривала я и миниатюры, среди которых моё внимание привлекла изображавшая офицера, принятого мной сначала за мужа, но он объяснил мне: - Это мой дядя, Виктор Арсеньев, брат матери. Он был близким другом отца, погиб в Европе, в походе против Наполеона. Мне взгрустнулось от мысли, что от моей родни не осталось даже крошечного портрета. Окрепнув, ещё до свадьбы, я села за рояль, и пальцы мои вспомнили несколько пьес. Я умею играть на рояле. Прислуга была нарочито почтительна, и я не раз задавалась вопросом - каково со мной обращались, когда я была не барыней и даже не хозяйской невестой, а всего лишь взятой из милости сиротой? Иногда меня посещали странные мысли - почему со всеми, кто работает в саду, и со старым огородником мне легко и спокойно, а с горничными и экономкой приходится заставлять себя открывать рот, через силу отдавая распоряжения? Владимир сказал однажды: «сад всегда был твоим, моя фея», но почему язык прилипает к гортани, если мне надо всего лишь ответить кухарке, с мясом или рыбой готовить пирог? --- Дней через десять после свадьбы мне приснился кошмарный, нелепый сон. Мне снилось, что Владимир хлещет меня плёткой, что я голая, мне больно и стыдно. Я проснулась, полная ужаса. Моя голова лежала на плече мужа, а рука - на его поясе. Он был без рубашки, но мне позволил этой ночью оставить сорочку, хотя не любил преграды между нами. Как гадко и глупо... Бессмысленный злой сон, мой муж так ласков и нежен, а я... Меня бросило в жар от стыда. Я придвинулась к нему и тихонько поцеловала в ключицу. Пусть его сны будут только хорошими. Он даже во сне был горячий. Мои губы спустились чуть ниже, в голову пришла шаловливая мысль - ему нравится целовать мою грудь, осторожно проводя языком по соскам, а меня пробирает сладкая дрожь, что, если я попробую так сделать с ним? Пришлось раздвинуть его волоски, но у меня получилось очень похоже, и я блаженно прижалась к нему щекой. Дыхание мужа стало вдруг тихим, как будто Володя нарочно затаил его, и я поняла - он проснулся. Мы замерли, я растерялась - ведь я не хотела его будить. Он бросил притворяться спящим, запустил пальцы в мои волосы и стал направлять мои поцелуи. Я целовала его грудь, шею, плечи, живот, щёки, везде, где он хотел, загораясь и не желая останавливаться. Муж не долго выдержал спокойно лежать под моими поцелуями, стянул с меня рубашку и перевернул на спину. Как нам было хорошо этой ночью! Он был отчаянным ураганом, бурей, а я смеялась, упрямилась и царапалась, как стойкий чертополох, но розой раскрывалась навстречу коварному, сладкому, нежному ветерку, превращавшемуся во мне в шквал, растрёпывающий лепестки. Я не могу знать точно, но надеюсь, что наш первенец был зачат в эту ночь. Обласканная, истерзанная, счастливая, я уснула в объятиях мужа, не заботясь о позабытом, ведь я вспомнила главное - я люблю своего мужа. 13 --- Владимир жил томительным, лихорадочным, невероятным счастьем. Первое время после женитьбы он обдумывал слова, которыми расскажет Анне о её прошлом, будет просить прощенья за нанесённую боль. Наивно надеяться, что баронесса никогда ничего не вспомнит и не узнает, но забота о здоровье жены давала повод не торопиться. С прислугой хлопот не возникло, помещик объявил, что за неподчинение барыне или за любой намёк о её прошлом взыщет строже, чем за непослушание ему самому. Добавил, что всегда рад поводу сдать в солдаты дворового бездельника вместо кормильца-крестьянина. Женщинам пригрозил отправлять в деревню, поручив ныне вольной Федосье надзор за их поведением с хозяйкой, но от телесных наказаниях девкам и бабам зарёкся, уничтожив проклятые плётки. Подумал барон и о соседях - не век же сидеть взаперти. Просмотрел списки должников - небогатых дворян, и отложил на год все расчёты. Через приказчика выкупил урожаи озимых у нескольких мелкопоместных, заплатив вперёд. Должны барону оказались достаточно многие, чтобы было кому раскланиваться со скандальной четой, когда супруги выбирались в городок на ярмарку или в церковь. Конечно, знатные и богатые Долгорукие барона и баронессу Корф не замечали, но Владимир сослался жене на давнюю семейную ссору, и Анна не любопытствовала. Может быть, по окончании медового месяца барон решился бы на объяснение, не проснись он однажды от поцелуев. Прежде Владимир чувствовал смущение и неловкость, не покидавшие жену даже в самые сладкие моменты и побуждавшие прояснить скрытые тревоги. Но ошеломляющая страсть, вдруг пробудившаяся в Анне, разбила благоразумие. Молодой муж упивался близостью, казалось, мужчина и женщина не могут достичь большего единения, чем выпавшее на долю супругов Корф. Во всём они находили согласие, легко угадывали желания друг друга, стыдливость между ними была позабыта. Иногда, вспоминая обожаемую робкую девочку, Владимир улыбался мысли, сколько чувственности пряталось в ней за невинностью. Чуть остыв и вернув способность думать о чём-либо, кроме жены, барон решился на поездку в столицу. К счастью, Анна не имела понятия о правилах высшего света и не удивилась, что в театре никто не заходит к ним в ложу, что глазели на неё не многим меньше, чем на сцену, а из приёмов они посещали лишь шумные маскарады, где муж ни на шаг не отступал от неё. Очень кстати князь ***, уехав на воды, открыл для посетителей свою гордость - оранжерею, и самое интересное для неё Анна увидела без присутствия светских людей. Гостей принимали не многих, барон осмотрительно приглашал тех, кто не мог похвастаться чинами и знатностью, и даже узнай они о происхождении прелестной хозяйки, хороший обед примирил бы их с необходимостью сидеть за одним столом с бывшей крепостной. Муж возил Анну по шикарным магазинам, всякий раз поручая её заранее подкупленной модистке, которая не выдавала присутствия баронессы Корф светским дамам, мерявшим платья в это же время. В Анне барон заметил неожиданное отвращение к кружевам, и наряды жена предпочитала довольно строгие, впрочем, прекрасно подчёркивавшие её изящество. Владимир, немного удивившись, не возражал. К свадьбе невесте было заказано бельё шёлковое и тонкого полотна, кружев - немного, и она их не надевала, неужели вкус Анны так быстро установился? Но эти заботы занимали Владимира мало, по сравнению с возможными оскорблениями, которые могли застигнуть жену самым непредвиденным образом. О мужчинах барон почти не беспокоился, репутация искусного стрелка, приобретённая за время службы, стала ныне надёжной защитой, но как быть, если распустить в присутствии Анны язык вздумает ехидная дама? К счастью, всё обошлось благополучно. Толпа собиралась на зимние гуляния по вечерам, в суматохе знакомых было не разобрать, а домой супруги возвращались рано, и осматривать город выходили в утренние часы, когда светские люди большей частью отсыпались после бурных ночей. Анна проявила наблюдательность и остроумие, рассматривая прохожих: - Бедняга разносчик, такая вокруг красота, а ему и головы не поднять! Господи, вон тот купец только что шёл, как царь мира, а встретил знатного барина, едва мостовую бородой не подмёл! Барон рассказывал жене о прекрасных зданиях, многие из которых возводились на его памяти. - Синод и Сенат строились, когда я учился в Кадетском корпусе, здания росли прямо на глазах. Отец всё твердил, что город не узнал бы тот, кто не был в нём лет двадцать. - А что будет ещё через двадцать лет? - задумчиво ответила Анна. - Нам будет что рассказать нашим детям, - Владимир привлёк к себе улыбающуюся жену. Хотя поездка доставила обоим немало удовольствия, Анна явно устала от столицы и слова: «Пора возвращаться домой» встретила с облегчением. Владимир, изрядно вымотанный предосторожностями, был тем более рад, решив, что следующий визит в город состоится не раньше, чем между ними не останется тайн. Но в поместье скоро выяснился новый повод не тревожить жену прошлым - Анна почувствовала недомогание, к совместной радости оказавшееся признаком беременности. Беречь жену теперь стало ещё важнее и принесло барону особенное удовольствие. Наливающееся новой жизнью тело требовало осторожных деликатнейших ласк. Теряющая тонкость талия, много раз покрытый поцелуями живот, грудь, твердеющая от медленно подступающего к соскам молока, всё, свидетельствующее о превращении ароматного цветка в плодоносное дерево, приводило будущего отца в восхищение. На свет появился мальчик, крещёный Иваном. Анна справилась с важнейшим в её жизни событием куда легче, чем можно было ожидать от миниатюрной роженицы, и теперь у барона появился соперник, к которому Владимир шутливо ревновал. Едва встав на ноги, молодая мать вернулась к хлопотам в саду и занялась домом. Шорох пышной юбки был слышен везде. Анна только что кормила малыша, нянчилась с ним, и вот уже она расспрашивает птичницу об индюшатах, ещё немного времени - маленькие пальчики аккуратно записывают, сколько продано полотна, а к обеду довольные губки рассказывают, что скоро поспеют груши. Хозяин смеялся, что жена превратит его в бездельника, а она серьёзно отвечала, подперев кулачками щёки - знает о поместье и премудростях управления слишком мало, мужу её учить и учить. Владимир охотно занялся обучением - и объезжая поля, и в спальне. Анна с равным усердием исследовала особенности барщины, оброка, мастерских, обращения с купцами, и новые ласки, в которых муж был ненасытен, а жена - всегда рада утолить его пыл, обогащая уже немалый опыт и проявляя очаровательную изобретательность. Баронесса ждала второго ребёнка, когда, однажды летом вернувшись после поездки в отдалённую деревню, где опасались неурожая, мужу не почудилась в ней некоторая скованность. Анна улыбалась, но была бледна и задумчива. Объяснение казалось очевидным - малыш забирал много сил, но тень, коснувшаяся супругов тёмными крыльями, не желала развеиваться. Барон отгонял тревогу, но наблюдения против воли терзали его сильнее день ото дня. Смех Анны стал реже и тише, не удивительно, мать семейства не может быть беззаботна, как новобрачная. Баронесса, сидя с Ванечкой на коленях, глядела не на сына, а куда-то вдаль - конечно, думает о его братике или сестричке. Хозяйством, кроме сада, жена занималась без прежнего рвения - в её положении требуется отдых. Каждая подмеченная черта находила своё истолкование, но одна за другой гасила идиллию, в которой супруги жили со дня венчания. Главное возможное объяснение не давало покоя - к Анне вернулись воспоминания. Поговорить с ней открыто? Но жена, направляя на мужа глаза, смотрела так ясно, лоб был гладок, как зеркало, улыбка по-детски доверчива, и Владимир день ото дня откладывал разговор. Вторые роды прошли благополучно, как и первые, сын наречён Алексеем, а мать стала похожа на себя саму прежнюю - мечтательную и тихую фею сада. Дорогие сердцу мужа изменения замёрзли, Анна стала задумчивой, всё больше времени проводила среди цветов, прочим в усадьбе занимаясь без воодушевления. Весной семья много времени гуляла в саду, и барон не мог отделаться от впечатления, что дети для жены - одни из её цветов. Ночами любимая была горячей, ласковой, послушной, но более всего послушной. Если воспоминания уничтожили в ней любовь к мужу, Анна - притворщица, ради детей скрывающая отвращение? Или развеявшийся мираж поверг её в тайное уныние, с которым жена справляется в одиночку? Владимир пытался найти ответ, пока без её помощи. Может быть, стоило поговорить прямо, но Ванечка тяжело заболел, а выходив его, от утомления слегла Анна. Веселье на Пасху далось нелегко, и барон, твёрдо решив объясниться, поставил срок - жена должна окрепнуть, и тогда он раскроет ей душу, к чему бы не привело его признание. 14 --- Как я была счастлива! В нашем доме царила любовь, нам улыбались люди, цветы, птицы, небо! Мне казалось порой невозможным, немыслимым наше счастье, было немного совестно перед теми, к кому судьба не столь щедра, как ко мне и Володе. Окружавшую нас жизнь мы не замечали. Где-то там, за пределами усадьбы, люди погружены были в заботы, кто радостные, кто в скорбные, но мы хотели думать только друг о друге. Медовый месяц закончился, всё равно мы продолжали им упиваться. Блаженные ночи сменялись днями, проведёнными вместе. За столом мы, как дети, кормили друг друга, в саду бегали наперегонки, вернее, я бежала вперёд, а он ловил и, поймав, целовал. Прогулки пешком часто приводили нас в защищавшую от ветра лесную сторожку, где можно было раздеться. К сожалению, я не умела ездить верхом, и дальние прогулки мы совершали в коляске, а иногда муж приказывал седлать коня и гарцевал на лужайке перед террасой. Мне нравилось любоваться им в седле. Вечерами я садилась за фортепьяно, читала вслух, а Володя учил меня играть в шахматы. Я рассказывала ему истории про цветы, вспоминая их, может быть, сочиняя. Особенно моему мужу нравились заверения, что цветы сами выбирают, каких гостей они хотят принимать - шмелей, пчёл или бабочек, поэтому и различаются запахом и расцветкой. Мы вместе смеялись. Володя дразнил меня: - Наивные насекомые думают, что выбирают они. - Каждый так думает - и все полны самомнения. - Больше - самодовольства. --- Мы съездили в Санкт-Петербург. Я впервые оказалась в большом городе, муж сказал, о нём у меня не может быть воспоминаний. Сколько людей, экипажей, огромных домов! Поначалу я нашла удивительным, что люди могут стремиться жить в такой тесноте, как в улье. Потом стала представлять город как улей, каждый обитатель которого занят своим делом - лепит соты, собирает пыльцу, варит мёд, кормит пчелят. Стало легче и интереснее. Здания, в первый миг подавлявшие размером, со временем стали для меня различаться гармонией. Исаакиевский собор внутри оказался уютен, в нем легко можно найти уголок по душе, Дворцовую площадь обошли мы кругом - поля бывают куда просторнее. Величественная арка стала нам благодушным проводником из мира роскоши и власти к людям, не претендующим ни на то, ни на другое, хотя и обитающим за углом от императорского дворца. Володя пересказал слова бывавших в Европе - здания, сооружённые по проектам господина Росси, не уступают лучшим постройкам славных столиц Германии, Австрии, Англии и даже прекрасной Франции. - Ты хотела бы съездить в Европу, душа моя? - Володя, у меня от одного Петербурга голова идёт кругом! - смеясь, взмолилась я, - Может быть, позже. В театре зрители показались мне не особенно деликатными - зачем, посетив представление, пристально разглядывать друг друга? Неужели мало других мест для выражения внимания, тем более замужним? Но едва поднялся занавес, я позабыла про обращённые ко мне настырные лорнеты. Давали весёлую французскую пьесу, я от души смеялась, и не сразу заметила сдержанность других обитателей лож и партера. Недоумевая, посмотрела на мужа: - Пьеса не имеет успеха? Володя ободряюще улыбнулся: - Напротив, но постные физиономии считаются нынче признаком ума и хорошего вкуса. - Чудные в свете обычаи! - Я рад, что мы избавлены от обязанности им подчиняться. В антракте я тоже рассматривала публику. Легко могла бы обойтись без лорнета, но подумала, что с ним не так заметно, куда я смотрю на самом деле. Подражать дамам и господам в назойливости мне не хотелось. Направляя лорнет на лепнину, глаза осторожно опускала вниз, где театралы проходили, рассаживаясь в кресла партера. Да здесь одним ульем не обойдёшься! Дамы - конечно, бабочки и стрекозы, хотя самые важные и полные упорно вызывали в памяти мух с золотистым брюшком и противных гусениц. Очень высокий и худой мужчина в мундире и смешно зачёсанными вверх волосами - кузнечик, а толстый, всё время протирающий платком лысину - слизень. В карете я поделилась впечатлениями с Володей, насмешила его и вызвала настоящий допрос: - Военные - кто они в насекомо-цветочном царстве? - Оборону держит чертополох, а в атаку идут богомолы! Теперь ты! Чиновники, мне не придумать... - Саранча! Я, смеясь, уткнулась ему в плечо. --- Вот мы и дома! Как ни славно было в столице, вернувшись, я поняла, что более всего люблю тихую и размеренную сельскую жизнь, и как хорошо, что здесь наши с Володей вкусы совершенно сошлись. Я думала - невозможно быть счастливее, но поняла свою ошибку, едва о себе дал знать наш малыш. Мой муж стал ещё нежнее и заботливее, уверяя, что я с каждым днём становлюсь краше. Милый мой льстец, какая красота у женщины, носящей дитя. С появлением Ванечки я осмелилась всерьёз взяться за хозяйство, прежде страшившее сложностью. Я никогда не забывала, что не принесла любимому ни полушки в приданое, даже в свадебном наряде не было ни одной ниточки, купленной мной, и вознамерилась усердным попечением об имении или хотя бы усадьбе внести посильную лепту в семейное благополучие. Володе нравилось раскрывать мне хитрости сведения доходов с расходами, ему самому наука сия не успела наскучить. Мой муж рассказывал, что я с детства обнаружила талант к выращиванию цветов, и любопытно будет узнать, распространится ли он на лён, рожь и всё, что можно вырастить в наших угодьях. Цветы не забывала я никогда, хотя вполне доверяла садовнику, как-то обронившему, что все клумбы давно устроены по моим указаниям. Не удивительно, что они мне нравились, я даже отрывочно вспоминала, как сажала розовые кусты и ирисы у пруда. Появление сына ничуть не охладило наше с мужем влечение друг к другу, через полгода вновь заставившее забиться маленькое сердечко под моим собственным обожающим сердцем. Никогда не забуду то лето, прекратившее безмятежность. Володя уехал на несколько дней, из отдалённой деревни пришли вести о жестокой буре, нанёсшей значительный урон посевам. Я ждала его возвращения, уложила Ванечку после обеда, и, как обычно, отправилась обойти сад, махнув рукой горничной, позволяя ей не сопровождать меня. Сад и огород были обнесены железной оградой, но в одном месте она не смыкалась из-за ручья. Там я позволила разрастись чертополоху, игравшему роль живой изгороди. Приблизившись, я с удивлением увидела, что гордое растение повержено, в зарослях образовался проход, и в сад наш проникла дама, в которой я узнала княгиню Долгорукую. Вдалеке виднелся слуга, видимо, расчистивший путь. Я удивилась столь странному вторжению, огорчилась за чертополох, но всё же подошла и поздоровалась: - Здравствуйте, сударыня! Чем обязана Вашему появлению? И чем Вам не угодил парадный вход? - обиду мне было не скрыть. Женщина смотрела на меня хмуро, хуже того, с явной ненавистью, и вдруг, вместо ответа, она подняла руку и ударила меня по щеке. Я застыла, в глазах потемнело, в себя меня привела вторая пощёчина, и тут я закричала: - Как Вы смеете! Я позову слуг, и Вас без промедления выставят вон! Марья Алексеевна хотела ещё раз ударить меня, но я увернулась и быстро пошла прочь по дорожке, пока меня не настиг презрительный голос: - Ишь, зазналась, подлая дворовая девка! Я остановилась: - Вы с ума сошли! Я - баронесса Корф, хозяйка этого дома! - Верно! Только я не так глупа, как твой обезумевший муж, чтобы поверить сказке о потере памяти! - Мне нет дела, чему верите Вы, довольно слов моего мужа! - я была настолько рассержена, что не осознала весь смысл её слов. - Неужто забыла, - княгиня сделала ко мне шаг, - Как была в этом доме простой холопкой, как с тобой развлекался старый хозяин и как хотел продать тебя мне, да жаль, свернул шею. - Вы говорите мерзости и бесстыдно лжёте! Я вышла замуж порядочной девушкой, а хоть и была бедной сиротой, раз мой муж не попрекает меня, то Вам и подавно не пристало! - Бедной сиротой! Крепостной девкой ты была, вот кем! - Зачем Вы меня морочите! Когда я очнулась, прислуга звала меня барышней. Вы жестоко пользуетесь моим несчастьем. Я, правда, много не помню, но мой муж рассказал всё, что мне нужно знать. А Вас я и слушать не хочу! - Твой муж! Что он в тебе нашёл? - княгиня брызгала ядом, - Неужели и впрямь опоила его? - Я не желаю препираться в угоду Вашим фантазиям. Муж рассказал мне о ссоре с Вашим семейством, а Вы только унижаете себя такой низкой местью, - я старалась говорить сдержаннее и не выдать волнения. - Рассказал о ссоре? Что? - незваная гостья взвизгнула, - Что он наговорил о нас? - Не беспокойтесь, сударыня, он великодушнее Вас и не городил мне ничего дурного. В ссоре, и только. Её сиятельство перевела дыхание, но не утихомирилась. Ненависть вновь душила её: - Как подумаю, что ты могла быть моей холопкой, должна быть, там твоё место, на конюшне, не в саду даже, в свинарнике, дрянь... Я решительно ступила на дорожку со словами: - Я пришлю слуг, у Вас ещё есть время удалиться без их помощи. - Из-за такой дряни моя дочь... - в голосе Долгорукой мне послышалась настоящая боль, и я остановилась, слушая, как, не помня себя, женщина быстро произносила: - Лизе, княжне, предпочёл дворовую, она отравилась, выходили еле... - Сударыня, мне очень жаль Вашу дочь, но прошло уже скоро два года! Вы уверены, что виной чувство к моему мужу? Марья Алексеевна вдруг сникла, и мне стало, действительно, жаль мать и дочь, несмотря на пощёчины. - Сударыня... - я старалась, чтобы мой голос звучал мягко. - Она ещё и жалеет... - губы княгини скривились, но дама продолжала говорить, едва ли для меня, просто слова желали быть произнесёнными: - Я думала, Лиза о негодяе и думать забыла, сватала её, решила настоять, засиживается в девках, а она возьми и выпей отравы. Призналась, кроме Корфа никого видеть не может, хотя он и женат. И всё спрашивала - как так можно? Чем дворовая милее княжны? Что мне было сказать? Я молча глядела, как дама ушла той же дорогой, что появилась в моей жизни, и побрела к дому. Мир утрачивал краски. Мой мир, в котором я царила счастливой женой и матерью. Рассказ княгини свёл воедино мозаику обрывочных воспоминаний и снов. Почти уверенная в её правдивости, я взялась за расходные книги, распорядившись принести из чулана старые. Просмотрев страницы того времени, когда я лежала в беспамятстве, нашла запись, уже не удивившую. Крепостной Анне Платоновой выдана вольная, рядом - вольные Кузьмы и Федосьи Михайловых. Почему мой муж обманул меня? Лёжа в спальне, я размышляла, но много думать не приходилось - всё сказали воспоминания. Вот он милостиво разговаривает с садовницей - почти ребёнком, врывается в комнату, где я едва не стала добычей похоти старика, полновластный хозяин, пытается соблазнить меня. Я сопротивляюсь, сражаясь с собой не меньше, чем с ним. Как легко мне было бы броситься к нему на шею, закончись воспоминания здесь, но... Мой ночной кошмар, усилия прогнать который подарили нам сказочное блаженство, когда-то был явью. --- Барин хотел поразвлечься со своей крепостной, обычное дело. За строптивость решил наказать - зачем ломалась? Заболела, ударившись головой - не велика потеря, и без того была дурочка. Всё ясно, как день, кроме последнего, мешавшего рассуждения, как карточную колоду. Зачем жениться на крепостной? Разве совесть не успокоит меньшая жертва? Разве не легко овладеть беспомощным созданием, потерявшим память? Здесь я возвращалась к тому, в чём была уверена всё время замужества - мой муж полюбил меня. Милость, ревность, страсть, раскаяние - ничего не довольно для бесконечной нежности, окружавшей меня в браке. Как мне быть? Почему Володя выстроил вокруг меня каменную стену, через которую не проникало прошлое? Он не верит, что я могу простить? А могу ли я? Он мой муж, отец моих детей. Старший делает первые шаги в детской, младший толкается в животе, готовясь появиться на свет, с Божьей помощью будут ещё. Неужели через разрушенную ограду сада уйдут безвозвратно наши любовь и доверие? Я решила пройтись по комнатам. Лучше бы я этого не делала... В библиотеке попался мне на глаза портрет покойного Ивана Ивановича. Я замерла - меня настигли воспоминания куда более ранние и страшные. Я вспомнила, как судьба привела меня в господский дом. --- Я вспомнила свою мать - забитую женщину в крестьянской избе. Семья была небольшой, а моя мать, солдатка, жила из милости, отрабатывая хлеб постоянной работой у печки и в поле. Она подавала на стол, но садилась, только когда семья - хозяин с женой и двое сыновей, вставали. Брала остатки из горшка, кормила меня, потом ела сама, выскребая горшок и подбирая со стола крошки хлеба. Хозяин бил её, особенно, когда возвращался поздно ночью, пошатываясь, а она разматывала его лапти. Я сидела на полатях, не подавая ни звука, потом мама забиралась ко мне, и мы засыпали, обнявшись. Как наяву вспомнился день, когда увидел нас барин. Мама жала рожь, а я сидела у снопа, перебирая васильки. Стояла жара, мимо проезжал барин, крикнувший с коня – «Эй, пить не найдётся?». Мать с поклоном подала жбан с квасом, а я подошла к ней и взялась за подол сарафана. Он выпил залпом, вернул жбан, и вдруг взял её за руку. Стал смотреть, спешился, начал разглядывать обе руки. Коснулся пальцами подбородка мамы и слегка повернул лицо. Нам стало страшно, а барин что-то негромко спросил. Мать ответила, он кивнул, сел в седло и уехал, а мама, утирая слёзы, вернулась к серпу. Через несколько дней мы оставались в избе, мама хлопотала у печки. Кроме нас был только хозяин. Вдруг он засуетился, выбежал во двор, а мы с мамой прильнули к окошку. На дворе был барин, что-то велевший хозяину и тотчас уехавший. Хозяин вернулся в избу, буркнул маме: «Пойдёшь к барину!», а она повалилась ему в ноги. Мужик сердито отпихнул её, платок развязался, но мать, не обращая внимания, хватала его за руки, причитая: «Может, жив ещё мой Васенька!», он рассердился, схватил её за косу и швырнул о печку. Мама осталась без движения лежать на полу, он сначала прикрикнул на неё, потом подошёл, охнул, перекрестился, стал метаться по горнице, перетащил маму к стене, где висел хомут, и сорвал его со стены на мою маму. Огляделся, наклонился и нашёл меня, забившуюся под лавку. Взял ухват, достал из печки чугунок с горячими щами, поставил на стол, поднял лавку, схватил меня и потащил к столу. Я не понимала, но чувствовала страшное, укусила его, сумела вырваться, но была бы обречена, не войди в избу старуха-знахарка. Ей довольно было одного взгляда. Хозяин бухнулся на колени, завывая: «Не хотел я!», женщина покачала головой, но он вскочил, достал узелок из-за иконы, сунул ей в руку, сдавленно бормоча: «Не погуби!». Старуха увела меня с собой, в своей избе напоила чем-то пахучим, а потом привела в церковь, где отпевали мою маму, и на всю ночь оставила у её гроба. Дьячок бормотал, вскоре ушёл, а я села на ступеньки кафедры и плакала до утра. Утром перед моими глазами была темнота, развеиваемая свечами. Маму похоронили, я пожила ещё у знахарки, и хозяин той избы отвёл меня в господский дом. Я не боялась его, позабыв, как он убил мою маму, а в усадьбе не могла вспомнить ничего, кроме церковных свечей. --- Я вернулась в спальню, легла, боясь, что волнение повредит малышу. Голова разболелась, как всегда, когда я старалась что-нибудь вспомнить. Обняла подушку и стала думать о муже. Он любит меня, любит наших детей, но какими словами встретить его? Как сделать прошлое не властным над нами? Меня пробирал холод от мысли рассказать ему и те детские воспоминания. Он ведь не виноват, да и Ивана Ивановича трудно судить – помещик знал, как тяжела доля солдатки и едва ли мог представить, чем закончится его прихоть. Я сдавила виски, надеясь унять боль. Послышался шум внизу – вернулся Володя. Я спустилась, бледная, больная, встревожила его, пожаловалась на головную боль, наверное, слишком долго гуляла на солнце. Он взял меня на руки, отнёс в нашу комнату, положил на кровать, целовал руки, мягко выговаривая за неосмотрительность, и я задремала. Благодетельный сон успокоил меня, муж ушёл, конечно, в детскую, где пора было просыпаться Ванечке. Потом они пришли ко мне вместе, Ванечка лопотал на своём языке, Володя рассказывал о поездке, мне стала лучше, я улыбалась. Но тяжесть, легшая на сердце, не отступала. Между нами в первый раз возникла тайна, жестокая, постыдная тайна, терзавшая душу. Володя видит во мне нежный цветок, бережёт меня от малейшего ветра, забывая – не всё в его власти, и чем тщательнее устроена теплица, тем легче цветок завянет, когда в стенах откроется щель. Он любит меня, потерявшую память, почти ребёнка, даром что имеющую собственных детей, птичку в золотой клетке, розу, спрятанную за стекло. Как, когда он поймёт – в моей жизни было довольно невзгод и грязи, чтобы я стала скорее чертополохом, чем розой. 15 --- Владимир, желая отвлечься от тревоги за ещё очень слабую жену, стал как-то разбирать оставшиеся от отца бумаги. Иван Иванович отличался педантичностью, архив был разложен в строгом порядке. Действительно важные документы молодой помещик давно просмотрел, а теперь занялся старыми. На глаза попались несколько пожелтевших тетрадей, и Владимир с удивлением понял, что держит в руках отцовские дневники. Первой мыслью было их сжечь, едва ли они предназначались для глаз даже родного сына, но любопытство одолело. Желай отец совершенной тайны, бумаги давно обратились бы в прах. Первая тетрадь начата была в кадетском корпусе, и любознательный сын без особого удивления отметил, что нравы переменились мало. Тот же диктат старших, дружба, проделки, разочарования. Первое робкое обожание женщины, и первый опыт с продажной девкой. Отец стал офицером гвардии, и жизнь его протекала в столичном блеске, но короткая запись лет через пять отдавала грустью: «Мне нелегко даётся заслужить внимание дам, они падки на блестящую наружность, на блестящие знаки внимания, более всего - на слухи о блестящих видах на наследство. В первом мне не поспорить со многими, не говоря уж об Арсеньеве, даром что он зелёный юнец. На подарки тратить много не получается. Отец последнее время брюзжит об экономии и падении доходов. Стараюсь брать лестью, хотя самый лёгкий комплимент от Арсеньева они ценят выше ведра мёда из моих уст». О герое дяде Владимир читал с возрастающим интересом: «Виктор, право же, славный малый. Кто бы подумать мог, что мы подружимся. Красавец-повеса, и невидный человек спокойного нрава. Арсеньев - подлинный баловень судьбы. Частенько случалось мне привлечь внимание занимательным разговором и комплиментами, когда куда более эффектные кавалеры принимали небрежные позы, требуя восхищения и вызывая насмешки. Но не таков Виктор. Без преувеличения умён и великодушен. Щедрость отца позволяет ему самому проявлять щедрость, в нём нет ни капли чванства. Смотрит прямо, весело, глупая мода на загадочность и надменность его только смешит. Право же, скорее он сам введёт новую моду, чем уступит нелепым причудам. Впрочем, для него такая небрежность не составляет труда - дамы от него неизменно в восторге». Через год: «Гостил у Виктора, в смоленском имении его отца. Дом устроен превосходно, хозяин богат, хлебосолен, обожает сына и всегда рад его друзьям. Едва мы вошли, моему другу на шею бросилась прелестная девочка - его сестра Вера. Они очень похожи. Вера, конечно, заблистает в свете и... едва ли выберет такую заурядную персону, как я. Глупые мысли. В брате юная барышня души не чает, конечно, рыцаря будет искать такого же красивого и остроумного, а на меня, увы, едва взглянет, хотя в имении была очень учтива. Воспитание превосходное». Ещё пара лет службы, кутежи, балы, увлечения: «Графиня Р*, конечно, предпочла Арсеньева. Виктор, заметив моё чувство, тотчас прекратил ухаживания и даже извинился передо мной - он уезжал и не знал, что между мной и графиней завязывается роман, но поздно. Я заметил, как она на него смотрела. Эта женщина принадлежит моему другу, даже если между ними нет близких отношений, зачем мне подачки?». Через несколько дней: «Я, похоже, не на шутку влюбился в графиню, а для Виктора она - недолгое развлечение. Но она влюблена в него безумно, свет судачил об их связи прежде, чем она состоялась. Мой друг признался, что начал ухаживать в шутку, право, жалеет, что помешал мне, и бросил бы, не добиваясь победы, но сплетни уже заполонили свет, муж в очередной раз ничего не заметил. Глупо было позволить светским болтунам попусту трепать её имя. Графиня известна своим легкомыслием, никто не думал, что очередной роман окажется таким пылким. Бедная женщина способна на глубокое чувство, она не видит никого, кроме Виктора, а я... Как бы хотел я вызвать в ней хоть толику нежности! Она вчера прослышала о нездоровье поручика Арсеньева, по правде говоря, наскучившего их связью и не желавшего выезжать в свет. Графиня подошла ко мне, его другу, теребила платок, как робкая институтка, спрашивая: «Он болен не опасно?». В глазах - любовь и тревога, ни капли масленого разочарования о несостоявшемся свидании, когда дама думает в первую голову, кем заменить кавалера. Я пробормотал: «Всего лишь простуда, через несколько дней следа не останется», и она засветилась от счастья». О графине потом появились несколько строк, что, брошенная, она ожесточилась и окунулась в откровенный разврат. Делала карьеру своему мужу, наставляя ему рога с влиятельными персонами и даря ласки в обмен на драгоценные подарки. Отец писал: «Как я был глуп, думая, что её возвышает искреннее чувство! Виктор никогда не принимал её всерьёз, а теперь кривит губы. Чем чаще графиня меняет любовников, тем надменнее и холоднее становится её наружность, право же, скоро дама станет являть вид совершенной добродетели. Я удачно сыграл в карты, за брошку купил ночь её благосклонности, излечился окончательно, денег не жаль». Несколько страниц Владимир пролистал, не найдя в них занимательного, и дошёл до даты смерти деда. «Дела в поместье недурны, но могли быть куда лучше. Отец экономил по мелочам и упустил случай удачно купить мельницу - нас опередили Долгорукие. На пару месяцев задержусь. Надо подумать, не выйти ли в отставку». Дальше Владимир не мог оторваться, поняв, что отец вступил в связь с крепостной: «Авдотья - простая дворовая девка, но рассудительна на удивление. Никогда не вымолвит лишнего слова. Аккуратная, скромная, не набивалась, как другие. Думал, будет выпрашивать что-нибудь, а она на другой день, как я её взял, пыль вытирала старательно, как обычно. Не то, что другие, едва проберутся в спальню к хозяину, так тут же бездельничать принимаются, трещат, как сороки.». После заметок о видах на урожай: «Авдотья куда приятнее прочих. Я ни одну ещё больше месяца при себе не держал, нечего задаваться, а тут вот и думать не хочу её прогнать. Скоро уж возвращаться в столицу, в голову дурацкая мысль засела с собой её взять. Почему бы и нет? Шлюхи французские дороги, светские - ещё дороже, разве что для приличия с той или другой стоит сходиться. Авдотья подарки принимает с поклоном, а смотрит не на них, а на меня. Простая баба, всё равно до смешного приятно». Дневник отец не оставил и в столице: «Хорошо, что взял Авдотью с собой. Надо же было так застудиться на параде, выхаживала, будто всю жизнь тому училась». «Навестил вчера вдову М*. Распутная бабёнка, дочек пристроить ей, дескать, нужно, оттого и принимает важных гостей. Скоро весь город будет знать цену для каждой. Дочки? Хм... Что-то, кажется, одна поменялась. Попробовал старшую. Она честно отработала свои серёжки, только вот дома первым делом я ванну велел приготовить. Авдотья меня мыла, вид грустный. Почувствовала запах духов? С ней куда лучше, до смерти надоели шлюхи.». «Авдотья слегка осмелела, ласкова, улыбается. Забавно, она оказалась грамотной, я случайно увидел, как она читает газету. Очень смутилась, но я не рассердился. Пусть письма и счета раскладывает на столе.». «Арсеньев одержал новую победу - пала добродетель княгини Н*. Пусть удивляется кто угодно, но не я. Я привык». «Вчера за обедом у нас я не сразу понял, что необычно, когда мне доводится сидеть за одним столом с Виктором. Потом догадался - прислуживавшая нам Авдотья не заглядывалась на него, как обычно дуры-служанки. За десертом Виктор лениво спросил: «У тебя новая горничная? Привёз из поместья?», «Ты их замечаешь, мон шер?», «Изредка попадаются довольно приятные. А расторопность и пристойные манеры у дворовых - редкость, поневоле обратишь внимание», «Прислуга в столице вышколена неплохо», «Лакеи - да, они и прислуживают обычно. Но когда чудаки велят подавать женщинам, в домашней обстановке случается, как у тебя нынче, редко обходится без конфуза». «На тебя и служанки заглядываются». Сквозь смех Виктор ответил: «Брось, Жан, просто они редко прислуживают гостям за обедом и теряются». За что люблю его, так это за беспечность. Большинство любителей хвастаться успехом у женщин куда меньше им нравятся, чем мой беззаботный друг. Какая-то его покорит?». «Голова трещит, сил нет. Надо же было так напиться. Арсеньев, тоже мне шуточки, заставил перепробовать с десяток французских вин. Потом поехали к девкам, ничего не помню. С утра обнаружил в своей кровати, слава Богу, хоть дома, какую-то мамзель. Позавтракал с ней и отправил в карете куда скажет. Авдотья хмурится, ревновать, что ли, вздумала? Вот ещё, стану с холопкой считаться». «Авдотья стала грустна, хотя почтительна, даже больше, чем прежде. Зря я накричал на неё из-за шлюхи французской. Но я не так глуп, чтобы позволять им садиться на шею». «Пара серёжек, с неё довольно. Она благодарит, а вид тоскливый. Спросил, не заболела ли, расплакалась и убежала. Всё-таки... Ерунда какая-то в голову лезет». «Авдотьи полдня не было. Я разволновался даже - вдруг заблудилась? Или экипаж сбил, не приведи Господи. Она дальше кондитерской не бывала. Чуть в участок не послал человека. Вернулась, стоит, ни слова. В лице ни кровинки. Выпороть бы, да язык не повернулся приказать. И сам, дурак дураком, виноват себя чувствую. Где была? Молчит. Велел запереть». «Несколько дней просидела взаперти, одумалась, прощения просила. Так-то лучше». «Авдотья веселее стала, ласковая, в глаза смотрит, слушает. Опять благодарит за доброту, что я наказывать не стал, когда она по городу ходила. Нашло на неё что-то, думала, улицу одну пройдёт от кондитерской, потом свернула, да заблудилась. Перепугалась, пока обратную дорогу нашла. Глупая, сразу бы сказала». «На что лучше простая добрая женщина всех этих вертихвосток. Авдотья за домом следит любо-дорого. Пышная, ласковая, слова поперёк не скажет. Себя не забывает, барин ей - Господь Бог. Ей дела нет, что я некрасив, лишь бы милостив. А всем этим... не угодишь, одно разорение». «Из поместья плохие новости, управляющий пишет о неурожае, а Долгорукому отец больше обычного выслал. Поместья соседние, с чего бы вдруг у Долгоруких урожай лучше? Чувствую, ворует немец». «Подал в отставку. Сыт по горло службой и светом.». «Уеду в поместье, Авдотью сделаю экономкой. С ней даже поговорить можно, а о хозяйстве - тем более. Если родит, может, со временем признаю байстрюка. Жениться пока не думаю». «Арсеньев устроил прощальную попойку - Господи, помилуй! Закончу дела, и через пару недель - в поместье». «Чудная Авдотья. Спросила - правда ли, что на свете есть город Париж. Я смеялся. На что ей? Слышала в кондитерской, что дома там до неба. Что с бабы взять.». «Запал Авдотье в душу Париж. Кто бы мог подумать! Простая баба. Сказок каких-то наслушалась в детстве, вот и решила - Париж - те самые тридевять земель, где реки молочные текут. Приносит она из кондитерской пирожные, говорит: «Повар тамошний божится - как из Парижу». Заморочил ей голову, шельма». «Вот беда - стала Авдотья пирожные на французский манер называть, утром лепечет: «бон матан», за подарки «мерси», совсем ума решилась. Впрочем, забавно». «Совсем недурно, когда собственная дворовая говорит складно и грамотна. Попросил почитать мне вслух, чуть запиналась вначале, а потом бойко, с чувством. Дал «Бригадиршу», так даже и в лицах». «Боюсь, скоро начну спускать Авдотье прямую непочтительность. Спрашивает меня, как то и другое по-французски назвать, с первого раза запоминает. Особенно о пирожных - цветы кремовые, мука, сахар, тесто. В лавку зачастила, я даже велел Петрушке проследить. Да нет, ничего, заказывает пирожные, ждёт, да с кондитером болтает. Сморчку лет сорок, кланяется и имеет манеру воздевать руки, должно быть, восхваляя Париж». «Пора бы уехать, да всё откладываю - то одно, то другое. Арсеньев, негодяй, смеётся - тебе сельская скука страшнее неприятельской пули». «Может, и впрямь в Париж съездить, пока мир? Его величество подписывает паспорта.» Следующая запись была сделана в поместье. «Подал прошение, а пока задал трёпку управляющему. Выгнать бы, да, боюсь, другой наглее окажется. Как Авдотью-то взять с собой? Узнают, что я в Париж дворовую повёз, засмеют. Да и паспорт ей не сделают». «Отличная мысль. Купил паспорт одной чахоточной мамзель. Ей он скоро не понадобится вовсе, хоть помрёт в тёплой комнате». В дороге отец начал новую тетрадь. Первой красовалась запись: «Дорога - одни ухабы, на границе - грубые болваны, в гостиницах - клопы. Чёрт дёрнул ехать, сожрут прежде, чем доберусь». «Авдотье буркнул с досады - назад возвращаемся, помертвела, затряслась, едва не заголосила. Еле унял». «У нас попутчик - сморчок-кондитер. Мсье Бурьян. Фамилия такая же нелепая, как и он сам. Ехал он, конечно, в убогом наёмном экипаже, пересаживаясь на станциях, Авдотья попросила подвезти. Сел с лакеем. Многословно благодарит». «Пожалуй, кстати нам встретился французишка. Пронырлив, устраивает лучшие комнаты, не даёт обирать. С русских в Германии дерут втридорога, почитают несметными богачами. По вечерам приходится слушать его болтовню, дескать, накопил денег в России, теперь в родном Руане откроет кондитерскую». «Чем ближе Франция, тем тише Авдотья. Шевелит губами, будто молится. Дорогой к себе не пускает, дескать, зазорно перед посторонними, и не вымыться толком. Приедем, сниму квартиру и задам ей. Чем больше вижу немок, тем меньше хочется на них смотреть. Авдотью хоть погладить бы, да и то смотрит строго - «не балуйте, барин, пока не доехали». Что на неё нашло? Будто по святым местам собрались». «Дурак, болван, тупица! Как меня провела эта тварь! Едва очутились во Франции, на землю ступила, ревмя ревёт. Ничего не добился от неё, пока не доехали до городишки какого-то. Повернулась ко мне, я отшатнулся аж. Дышит злобой, из глаз чуть не пламя: «Прощайте, барин! Не крепостная я Вам больше! Не за молочными реками я в Париж хотела! Узнала, что люди здесь вольные, даже если приехал холопом! Чтоб Вам к чертям провалиться скорее!». Я еле выдавил: «Неблагодарная!». Смеётся: «За что благодарить-то? Что отец на барщине надорвался? Что мать высекли? Она как слегла, так и не встала... Что с младых ногтей в доме Вашем куском хлеба попрекали? Одно у меня было - девичья честь, и ту отобрали». «Ты сама хотела!». «Нечто Вы, барон, спрашивали? За непослушание холопов секут нещадно, это я помнила!». «Я тебе не грозил! Потом разве обижал, разве с тобой так, как с другими?» - я забылся до того, что начал оправдываться. Авдотья стала угрюма: «И верно, не обижали. Только за стол с собой сажать брезговали, не то, что французскую...» - она смолкла. «Дура, в Париже уличной станешь!». Усмехнулась: «Не в Париже, в Руане, и не уличной буду, а честной! С Жакопушкой мы теперь навсегда! Повенчаемся, хоть по-латински, всё одно Бог благословит!». Она оглянулась, я проследил её взгляд и увидел чёртого кондитера, ожидавшего неподалёку окончания разговора. Я пал до вопроса: «Что ты в нём нашла?», и вдруг её лицо засветилось. Злоба прошла, она оставляла последние мысли обо мне, рассказывая о своём заморыше-принце: «Думаете, барин, ежели лицом да статью человек не вышел, то сердцу золотому помеха? Ведь он душу мою спас, как я ушла из дома Вашего, после мамзели. Иду, куда глаза глядят, зашла в кондитерскую, зачем, сама не знаю, ангел-хранитель, видать, вёл... Постояла в дверях, повернулась, дальше пошла. Иду, а бес шепчет - всё равно душа твоя теперь пропащая, беги хоть от сраму... Ступила я на мосток, гляжу на воду, перекрестилась, шагнула было, да схватили меня за плечо. Обернулась - мусью из кондитерской. Я кричу - оставьте, а он хоть и не шибко складно по-русски, да когда от сердца, не понять мудрено. Говорит, всякого навидался, увидел глаза мои, понял - беда, фартук снял и пошёл следом. Спрашивает, что со мной, что души не жалею. Я разревелась и на одном духу выложила всё. Что холопка, живу с барином во грехе поневоле, что некуда мне деваться, а для барина не человек, совсем пропащими брезгует меньше. Он слушает, смотрит жалостливо, ни слова в укор, пальцем не тронул. Говорит, может, получишь вольную, легче станет. А я - всё равно порченная, людям в глаза смотреть совестно. Жакопушка, ангел мой, в ответ: если потом честно жить станешь, то всякий добрый человек будет почитать тебя честной. Мне будто солнце на небе выступило. Плачу, говорю - лучше на самой чёрной работе, чем так, да барина ослушаться не могу. А надоем ему, отдаст замуж, и пойдут дети такие же горемычные. Он повздыхал - во Франции помог бы мне работу найти, а здесь не знает, как. Проводил меня до дома Вашего, и потом стала я в кондитерскую ходить. Слово за слово, рассказал Жакопушка, скучает по родным местам, вернуться хочет. И, говорит, многие богатые господа в Париж ездят, ежели мой барин собрался бы, да меня с собой взял, возвратиться заставить не смог бы. Вот я и стала Париж поминать через слово. Вам француженки милы больно, вдруг захотите к ним в гости. Надеяться не смела, да не оставила меня Богородица, сжалилась. А в городе перед самым отъездом были мы, Жакопушке рассказала - едем, и он собрался. Сказал, дорогой встретимся, а там - лишь бы до Франции добраться, и не страшен барин. А в дороге нашли мы минутку поговорить по душам, он и сказал - по сердцу ты мне, жениться на тебе хочу, коли пойдёшь. Заживём в Руане по-людски, что прежде было, забудем. И, говорит, коли не хочешь, не бойся, всё одно работу честную тебе найду, как обещался. Как не хотеть? Я от счастья-то, как на крыльях, не то, что дни, минутки считала до Франции, а Вас, сударь, больше знать не желаю». Повернулась и пошла от меня, какое там, полетела. Я стою столбом, перед глазами мелькает. Старый мой лакей Фирс подошёл: «Барин, Вы её куда послали-то?», «Она ушла...», «Как ушла?», «Совсем», «Как так? Сбежала, что ли? Так в полицию..». «Дурак, здесь же Франция!», «Нечто закон такой, что беглых не ловят?», «Не ловят», - я посмотрел на него: «Что таращишься, сам бежать не надумал?», «Господь, с Вами, барин, нечто я, как девка неблагодарная… Вы ли её не холили, всякому капризу не потакали, аж в Париж повезли...», «Довольно, гостиницу ищи». Через несколько часов: «Сижу в треклятом городишке, пишу и перечитываю этот дневник. Тоска. Может, одумается?». Ещё позже: «К чёрту. Так раскисать из-за бабы. Завтра еду. В Париже найду и получше». --- Париж. «Дороговизна отчаянная, женщины манерны до тошноты, на улице грязи не меньше, чем в России. Хоть в Германию возвращайся. Наши, русские, более всего желают быть неотличимы от французов и восторгаются императором». «Я - неизлечимый болван. Девка вчера, видать, решила стянуть с меня денег побольше. Затянула о старушке-матери, о каком-то злодее, заставляющим её заниматься непотребным ремеслом. Я, видать, совсем раскис, и попался. Подошёл к мадам, осторожно стал подводить, сколько стоит выкупить эту мамзель и отправить домой. Она как засмеётся: «Вы всерьёз? Да у них у любой найдётся в запасе душещипательная история. А выкупать не нужно, я их силком не держу». Чуть не сгорел со стыда и убрался поскорее». «Довольно с меня Франции, возвращаюсь домой». На обратной дороге записи были отрывочные, большей частью барон изливал желчь на путевые невзгоды. И вот, поместье. «Я - дома. Наконец-то спокоен. Всё на своих местах. Хорошо, что Авдотья тогда не вернулась - вспоминаю своё состояние, ведь в ноги готов был ей броситься, чёрт знает что наобещать, с ума сходил. Жалкий я буду червяк, если ещё хоть раз поддамся. Как она меня обманула! Вспоминаю, как ласкала, как вкрадчиво просилась во Францию... Этот болван ещё поносит рога». --- «Велел сегодня высечь одну воровку. За дело». Через месяц: «Глуп тот хозяин, что им потакает. Про тяжкую долю петь они с утра до ночи готовы, лишь бы от работы отлынивать. Навестил Б*, одного из лучших хозяев по соседству, он мне много чего насоветовал». Дневник заброшен был на полгода, и очередную тетрадь венчала запись: «Я вполне излечился. Теперь только смеюсь, читая о своей глупости. Сжечь бы всё, да кто знает, вдруг пригодится. Может, сыну покажу, или хоть, когда у него в голове вредные идеи забродят, вспомню, что сам был ничуть не умнее». 16--- В записях следующего года Владимир нашёл мало занятного. Общее впечатление создалось таково, что жизни в деревне - хлопотам по поместью, присмотру за управляющим, разбирательству проступков мужиков и прислуги, наказанию виноватых, поездкам в столицу, даже развлечениям с женщинами покойный барон придал размеренность и методичность. Новый интерес вызвало появление на страницах дневника имени матери. 1811 год. Санкт-Петербург «Вера впервые вышла в свет. Господи, какая красавица! Приданое, родство обещают блестящую партию. Виктор рассказал, что ей дозволено сделать выбор, смеясь, прибавил - недостойного человека не подпустит к ней, и попросить руки подобный субъект не успеет. Он не зря слывёт отличным стрелком». «Вера, как прежде, любезна со мной, мне удаётся порой занять её разговором, но увы... Юность стремится к блеску, а я всего лишь некрасивый не особенно ловкий друг брата. Освоить приятный разговор я сумел, а вот танцую, дай Бог, если пристойно. Не дано». Лето 1812 года «Война. Возвращаюсь на службу. Надеюсь успеть и попасть в прежний полк. Арсеньев говорит - наш полковник непременно согласится». Отрывистые заметки времён войны барон проглотил залпом. Горечь отступления, ожидание решающей битвы, скорбь по погибшим товарищам. Порой пробегала тревога: «Можно ли надеяться на преданность мужиков? Бонапарт наобещает им волю и землю, они и мать родную продадут». Возвращение в сожжённую Москву. «Арсеньев хмур и подавлен - при пожаре погибли оставленные в госпиталях раненые. Взять всех при спешном отступлении было невозможно, да и кто ж думал - сгорят. Всё одно мерзко на душе. Виктор наружно сдержан, но я хорошо его знаю. А слыл легкомысленным». «Смоленская дорога разорена в конец. Проезжали недалеко от имения Арсеньева, отпросились на привале, доехали. Слава Богу, Фёдор Алексеевич с Верой - в столице. Ущерб огромный». Тетрадь закончилась, следующая то ли утеряна, или Иван Ивановичу стало не до дневника, но очередная запись сделана была уже в Германии. «Немцы предают императора с той же лёгкостью, что когда-то ему - своих князей. А ведь он отменил в Пруссии крепостные записи. Мужики - везде подлое племя». «Давыдов поражается, как лениво французы защищают великого человека - что ни говори, Бонапарт заслужил такое наименование. Я смеюсь над теми, кто восхищён европейскими установлениями и пророчит введение их в России. Арсеньев неожиданно вступился за французов - Наполеон призвал в армию слишком многих, боевые потери чрезвычайны, защищать страну попросту некому». «Вот мы и взяли Париж. Император велел беспорядков не допускать, милость к французам не имеет примера. А ещё говорят о русском варварстве». «Отдыхаем. В Арсеньеве проснулась любознательность, осматривает город, таскает меня за собой в качестве проводника и выговаривает, что я так плохо изучил Париж в свою поездку. От Нотр-Дам в восхищении». «Принимают нас охотно, французы привыкли - впрямь легкомысленнейший из народов. Дамы напропалую кокетничают, особенно с Виктором, ну уж это само собой. Он на удивление мало ими интересуется, кажется, только учтивость заставляет его отпускать комплименты. Краткий роман с одной из бурбонских аристократок, графиней *, ни мало его не задел. Баронесса де * недурна, хотя скоро мне надоела». «Чёрт меня дёрнул за язык помянуть собор в Руане. Хотел сказать - в Реймсе, он совсем недалеко от Парижа, за день бы обернулись, а брякнул - Руан. Виктор тотчас выяснил, что и в Руане, где сожгли Орлеанскую деву, есть роскошный собор. Я был обречён ехать туда, отговорки, что до Руана полторы сотни вёрст, не помогли. «Жан, неужто нас, русских, испугает четверть дороги от Санкт-Петербурга до Москвы?», - смеётся, негодяй. Отпросились в полку, съездили. Город очень красив, чист, а я, как дурак, высматривал кондитерские. Увидел вывеску-крендель, точно такой, что у моего особняка, смотрю. Виктор, к несчастью заметил: «Ты голоден? Давай зайдём, я охотно выпью кофе, в кондитерской наверняка подают». За прилавком - Авдотья, стала в два раза толще. Узнала, глаза сузила, но улыбается и говорит почти чисто: «Что угодно, мсье?». Взяли по кофе и рогалики с маком. Виктор мне тихонько по-русски: «Кабы здесь был не Руан, и не этот чепец, решил бы - наша деревенская баба телеса нагуляла. И выговор не такой, как в Париже, наверно, местный, нормандский». Молчу. Тут и сморчок заявился, опешил, но этих торговцев не возьмёшь просто, тоже рот до ушей мигом у обезьяны. Жене шепнул что-то, она быстро на улицу вышла. Мы расплатились, уходили тоже. На пороге столкнулись с ней, но она уже на нас внимания не обращала. Несёт на руках чернявого мальчишку, и что-то ему приговаривает. Слова-то французские, а напев… Так наши бабы детей качают. Виктор остолбенел, я его вытащил и признался на улице: «Моя дворовая это, сбежала с французом и вот здесь с ним живёт. Не знаю, может можно её обвинить в побеге?»; «Ты с ума сошёл! Да и на что тебе?»; «Чтоб знали, на краю света барин найдёт» - я был зол, как чёрт; «Жан, брось, глупости. У нас скоро крестьян отпустят, а ты вздумал стращать»; «Как так отпустят? С чего ты взял?»; «Да все говорят. Ещё до войны император создавал комиссию, а теперь неужто защитники наши, всю Европу прошедшие, на барщину воротятся? Да и глупо, мы же просвещённые люди, а таких же христиан продаём, как скотину»; «Мы-то с тобой просвещённые, а они…»; «И до них доберётся просвещение, многие помещики открывают в деревнях школы»; «Чудаков много, сами себе забот прибавляют!»; «Не ворчи, ты не в духе, что встретил эту женщину? Постой, не она ли у тебя прислуживала за столом?». Я угрюмо ответил: «Она». Он хлопнул меня по плечу: «Всё ещё ревнуешь?» - его невозможно провести ни в чём, что касается женщин. Смеётся: «Жан, не стоит поминать её. Ну влюбилась, сбежала за тридевять земель, неужто век злиться станешь?». Я вспомнил толстуху с мальчишкой, и, махнув рукой, засмеялся тоже. --- «Возвращаемся! Я готов кричать «Ура!». «На привалах много говорим о доме. Я вернусь в поместье, но слова Виктора, что и он намерен выйти в отставку, услышал с удивлением: «Тебя ждёт блестящая карьера!». «Ты видел, что творится в нашем имении. Отцу одному не справиться». Подумав, я признаю его правоту. Пожалуй, смогу ссудить Арсеньевым некоторую сумму. Впрочем, если Виктор проявит благоразумие при женитьбе, моя помощь едва ли понадобится. Самое время. Женщины от него всегда без ума, родители счастливой избранницы могут посетовать на легкомысленный нрав, но простят за боевые награды. Только вот как бы он по своему прекраснодушию мужиков не избаловал. Надо будет хорошенько с ним поговорить». «Я поражён. Ещё вчера думал о том, что Арсеньеву следует поправить дела женитьбой, и тут он признался, что обручён! Господи, едва ли мог выбрать неудачнее. Вечером рассказал: «Жан, не только необходимость устроить дела в поместье заставит меня уйти в отставку. В полку не примут мою будущую жену». Я не скрыл потрясения: «Кто она?»; «Ржевская Мария Григорьевна»; «Постой, да она же разведённая!»; «Священный Синод возложил вину на её мужа. Мари вправе венчаться»; «Но весь свет знает - она отнюдь не ангел! Виктор, ты не можешь не понимать...»; Мой друг нетерпеливо прервал меня: «Мне нет дела до сплетников! Её муж был редкостным негодяем»; «Ловкая бестия! Сумела разжалобить тебя!»; «Я не слышал от неё ни единой жалобы! И не смей отзываться о ней без уважения!». Я перевёл дух. Виктор был слишком серьёзен. Попробовал иначе: «Твой отец никогда не одобрит...»; «Надеюсь, его доброта сумеет превозмочь предрассудки». Пока его не унять. Надеюсь, ближе к дому одумается. Долго не мог уснуть, подбирая резоны и вспоминая Ржевскую. Далеко не красавица, хотя весьма пикантна. Из тех, кого называют «интересными», утешая отсутствие красоты. Чем она сумела прельстить Арсеньева, обладавшего истинными красавицами? Последнее время к тому же, пока тянулся процесс, она почти не выезжала. Припоминаю, в разговоре остра до язвительности, неужели этим? Денег у неё нет». И вот, где-то в Польше, полная скорби запись: «Виктор погиб. Нелепо, бессмысленно, война уже кончилась! Проклятые поляки! Изменники! Среди ночи кто-то поднял тревогу о мужицком бунте, наспех оделись, выступили к деревне, на которую указал местный негодяй, и натолкнулись на свой же отряд. Успели обменяться парой выстрелов, прежде чем разобрали - наши, русские. Виктору было уже не помочь, он умер у меня на руках. Оба полковника пытаются затушевать конфуз, вместо того, чтобы вздёрнуть дюжину местной сволочи». Вновь взяться за перо отец смог только через неделю. «Вспоминаю последние дни, когда мой друг был со мной. Каждое слово, даже жест наполняются теперь иным смыслом. Мой прекрасный, великодушный друг! Сколько мы спорили с ним! Он мало знал деревенскую жизнь, о мужиках понимание имел самое смутное, думаю, хозяином по доброте своей стал бы никудышным. Нахватался масонских идей, что крепостное право, на котором Россия стоит, отменить нужно. Я возражал - века так живём, а он стал считать, дескать, не более века, с Петра Великого, он для заводов много закабалил, правда, без земли крепостных продавать запрещал, или хоть семьи не разбивать повелел. Да об этом забыли давно. Или же можно считать с государыни Екатерины, что крепостным на помещиков жаловаться запретила, после дела-то Салтычихи. Не знал я, что он интересуется историей. Салтычиха, конечно, случай особый, впрямь урод, но не так уж и часто подобное встретишь. Стал долго объяснять ему, что приписка работников на земле к хозяину - вернейшее средство бороться с их леностью. Он вставил тут же про однодворцев, но я отмахнулся - нынче это всё равно, что казённые крестьяне, а многих к поместьям приписали. Говорю - только хозяин может должным образом наблюдать за землёй и распределять на ней работу. К хорошему хозяину сами просятся, чтобы купил их. Виктор нахмурился: «Ты не находишь, что в этом есть что-то гнусное?». Идеалист. Как-то переживёт Фёдор Алексеевич? А Вера? Виктор ещё в Париже как-то в шутку, а может, и не совсем в шутку, обронил - вот вернёмся, сосватаю тебя с Верой. «Она не захочет, боюсь, её выбором станет куда более блестящая персона». Он нахмурился: «Жаль. Девчонке не объяснить, что с тобой она была бы куда счастливее, чем с повесой вроде меня». Я постарался забыть его слова - не люблю размышлять о несбыточном, но теперь именно эту нашу беседу вспоминаю чаще других». Вплоть до самого возвращения записей было мало, горе притупило в Иване Ивановиче прежнюю наблюдательность, за перо он брался, похоже, по привычке и в попытках развеять тоску. В России барон вновь вышел в отставку, но домой воротился не сразу. «Фёдор Алексеевич обезумел от горя и очнулся женатым на какой-то вертихвостке без гроша. Не знаю, вовсе ли потерял голову, или надеется на старости лет вновь стать отцом, но, похоже, молодая жена прибрала его к рукам». «Какая подлость! Молодая Арсеньева красуется в бриллиантах покойной матери Виктора и Веры! Я прекрасно помню это колье на первом балу Веры. Похоже, у бабёнки крепкая хватка, ссорит отца с дочерью. Вера держится стойко, но ко мне она доверительнее, чем к прочим, и не может скрыть обиды». «Свет прекрасно осведомлён, что Арсеньев близок к разорению, а после его женитьбы дочери вовсе крохи достанутся. Она почти бесприданница». «С Верой неладно. На последнем балу она была нарочито весела. Мачеха грызёт? Или кавалеры, просчитав последствия семейного несчастья, убавили пыл? Я без труда получил два танца, а прежде у неё все заняты были». «Странные слухи о Ржевской. Она перестала выезжать, знакомая кумушка доложила о взятой на воспитание девочке около двух лет от роду. Прошёл шепоток, что родство между ними куда ближе, чем дама желает признать. Завтра нанесу ей визит. Еле нашёл адрес, какой-то домишко на окраине Царского села». «Моё предположение оправдалось. Вчера пришлось упорствовать, добиваясь встречи, пренебречь несколькими «барыни нету дома», но я добился своего, и сразу приступил к делу. Ржевская холодно осведомилась о причине моей настойчивости. Я не тянул: «Сударыня, Вам, должно быть, известно, я был близким другом капитана Арсеньева». Она сжала руки, но промолчала. «Незадолго до гибели он признался, что помолвлен с Вами». Светская броня дала трещину. Женщина закрыла лицо руками и глухим голосом поблагодарила за визит. Я продолжил: «Признаюсь, моей целью было не только выразить соболезнования. Могу ли я видеть Вашу воспитанницу?». Ответный взгляд был тревожен, но она всё же позвонила и велела привести барышню. Я взял малютку на руки и расстался с последними сомнениями. У Оленьки отцовские глаза, и она так же хмурит брови, явно недовольная, что её оторвали от каких-то своих занятий. Поцеловав дочь, Ржевская велела унести её. Нам потребовалось время собраться с мыслями, и дама рассказала мне: «Когда объявили войну, я только начала подозревать, что ношу ребёнка, прежде у меня детей не было. Виктор зашёл ко мне ненадолго перед отъездом и попросил руки. Я не смела мечтать, что его чувство настолько глубоко, едва понимала, на каком я свете. Признаться не успела, да и уверена не была. Только через неделю убедилась, но ваш полк был уже далеко. Мне удалось скрыться от света у дальней родни в деревне. Оленька записана дочерью небогатых дворян Скворцовых из Ярославской губернии. Я заплатила им, наскребла тысячу за их имя, но главное - Оленька осталась со мной». «Вы уведомили Фёдора Алексеевича?». Она покачала головой: «Какие у меня доказательства? Несколько писем, только. Моя репутация Вам известна. Но даже поверь он мне или Вам, не забудьте о его жене». Она права. Хищные зубки молодой Арсеньевой явно свидетельствуют - лучше ей не знать о незаконной внучке своего мужа. Пока я размышлял, хозяйка велела принести чаю. Я спросил, как она собирается жить, главное, на что. «Этот дом я продаю, уеду в оставшуюся от родителей деревеньку. Всего пятьдесят душ, придётся на всём экономить». Я оглядел более чем скромную гостиную. Домишко откровенно убог, старания привести в божеский вид хотя бы фасад почти бесполезны. Ржевская призналась, что купила его после развода, надеясь сдавать комнаты. Перед войной желающих поселиться в этих местах хватало, но три года простоя - и теперь дом слишком запущен. К тому же чем ближе от света, тем чаще услышит намёки знакомых. Потом она спросила об Арсеньевых, и я с досадой рассказал об отнятых у Веры драгоценностях. Ржевская оживилась: «Такая милая девушка заслуживает лучшей участи. Влюбилась в Черкасского, этот негодяй ухаживал за ней ради денег, теперь, конечно, делает вид, что ничего не было между ними. Она признавалась брату. Виктор был очень недоволен, князя называл не иначе, чем штабной крысой и советовался со мной, как её вразумить. Но сделать предложения князь не успел, чему теперь, без сомнения, несказанно рад». Я откланялся, размышляя о её словах. Так вот в чём причина. Неделю назад объявлено о помолвке Черкасского с Элен Безбородко. Дурна, жеманна, глупа, но приданое огромное, втрое увеличилось после гибели братьев. Корысть очевидна, ужасно юной девушке понимать, на кого её променяли, и каким ничтожеством оказался избранник». «Дом Ржевской стоит едва пять тысяч, очень уж обветшал, дам десять с условием, что все деньги положит на имя Ольги. Может, потом буду высылать что-нибудь, не хочу, чтобы дочь Виктора не получила должного воспитания». Здесь Владимир прервал чтение, решив просмотреть документы на завещанные ему выплаты. Так и есть, Ольга Павина, урождённая Скворцова. Выходит, эта женщина, теперь уже мать семейства, - его кузина. Жива ли её мать, и почему отец ничего не рассказал? Надеясь найти ответ в следующих тетрадях, барон продолжил. «Изумляюсь Вере. Никогда она не была так хороша, как на вчерашнем приёме в честь помолвки Черкасского. На малейшего внимания кумушкам, сладко восторгавшимся при ней обстановкой и предвкушающим ещё более блестящее собрание в день свадьбы. Ей самой прочат скорый отъезд в разорённое имение, ехидно сетуя, как им жаль потерять её общество. А Пьер, хоть и доволен немалым приращением своего состояния, всё же несколько смутился, когда Вера с безупречной учтивостью поздравила его невесту. Элен рядом с Верой - ворона, мечтающая клюнуть лебедь. Надеюсь, любезный князь, её карканье немало подпортит Вашу семейную жизнь. Я всячески старался развеселить Веру, танцевал только с ней, и ближе к концу бала она казалась почти позабывшей несчастья. Благодарила очень тепло. Восхитительная девушка». Через несколько дней почерк Ивана Ивановича выдавал изрядное волнение. «Вера согласилась стать моей женой. Я решился сделать предложение, услышав о скором отъезде. Прежде не смел и надеяться. Она будет счастлива, а у меня голова идёт кругом. Сообразил первым делом обратиться к её мачехе и заверить, что не интересуюсь приданым. Она немедленно одобрила моё сватовство, и, конечно, полностью попавший ей в руки старик Арсеньев согласился. Ради приличия мне что-то обещано, очень удивлюсь, если получу». «Закончил дело с Ржевской. Предложил взять малышку к себе, но она и слышать не захотела. Уверения, что Вера полюбит племянницу не меньше собственных детей, пропали втуне. Марья Григорьевна плакала, благодарила, но решительно отказала: «Я верю в Ваше искреннее желание заботиться о дочери друга, но никакое благоразумие не заставит меня расстаться с ней. Я - её мать, в ней вся моя жизнь, и я сделаю всё для её счастья. Не уверена, что участь бедной родственницы в богатом доме завиднее, чем живущей пусть в скромном, но своём. Оля избегнет пустых надежд, которые смогут возбудить в ней Ваши богатые и знатные гости, и ей не придётся привыкать к бедности после роскоши». Поначалу я намеревался пригрозить обратиться к людям, записанным родителями малютки, но Ржевской не откажешь в здравом уме. Пришлось вернуться к первоначальному плану. Ржевская была поражена, горячо благодарила, вся засияла. Напрасно я удивлялся, что нашёл в ней Виктор, редкостная женщина. Напоследок она пожелала счастья нам с Верой, я поцеловал ей руку, полюбовался на Оленьку, взял обещание писать, и мы расстались». «Завтра свадьба, и мы сразу уедем в поместье. Неужели я не во сне?». Следующая запись - через неделю. «Хожу, как хмельной. Вера - моя жена, моё сокровище! Какое наслаждение ласкать её, радовать милыми пустяками, угадывать малейшее желание! Чувствую себя юнцом, только что вышедшим из корпуса». Записи первого года семейной жизни родителей были полны довольства. Описание визитов, празднеств, одобрение стараниям молодой жены поддерживать в доме уют были несколько омрачены замечанием: «Как я и ожидал, Вера чрезмерно снисходительна к прислуге. Они начинают пользоваться её добротой. Шалишь! От Марфиных глаз не укроются, а уж с тех, кто барыне пожалуется на наказание, втрое взыщу, впредь неповадно будет». Отец пригласил художника-француза для написания портрета супругов. «Вот балабон. Отпускает комплименты Вериной красоте, особенно нахваливает ручки. Я ему: «Не удивляйтесь, мсье Вернье, семья баронессы - одна из самых старинных». А француз возьми и ответь: «Должен возразить, подлинно изящные руки - редкость даже среди высшей знати. Частенько приходится нанимать натурщиков с улицы, чтобы закончить портрет графини или княгини». Художники - всегда вольнодумцы». Через год с небольшим дневник был полон восторга: «Вера родила мне сына! Одиннадцать фунтов! Голосистый, крепенький, с тёмной прядкой! Я с ума сойду от счастья! Вера чувствует себя хорошо». «Володька просто буян! Не плачет, что не по нём, а возмущается, да так, что только мать может утихомирить. Смеётся всем личиком. Чувствую, похож будет на дядю». Ещё два года не содержали важных событий. Обыкновенные радости и горести, хозяйственные заботы, поездки в столицу, встречи с соседями, первый зуб сына и разочарование, что вторая беременность жены оказалась несчастливой. Потом отец задумался о том, рассказывать ли супруге о её племяннице: «Может, стоило раньше, но Вера бы взволновалась, потребовала бы встречи, а мне, признаться, не хотелось отвлекать её мысли от собственной персоны и нашего дома. Незамужним девушкам и молодым дамам не говорят о незаконной родне, на это и сошлюсь, если обидится, что держал её в неведении». «Как и следовало ожидать, Вера загорелась увидеть Оленьку. Захотела немедленно ехать под Ярославль, еле урезонил. Ржевская живёт очень стеснённо, ей затруднительно будет нас принять. Вера согласилась и повелела пригласить к нам обеих. Погнала меня самого за ними. Боюсь, одному не стоит и возвращаться. Хватит с меня головомойки за то, что молчал три года». «Ржевская живёт в то, что называется приличной бедности. Дом маленький, чуть больше избы, но содержится опрятно. Девочка одета даже нарядно. Болтушка. Не удивлюсь, если Марья Григорьевна сама взялась за иголку, да и готовкой не брезгует. Кстати, накормила неплохо. За ужином какой-то соседке я сослался на родство с хозяйкой, наврал, что здесь проездом и заодно уж решил пригласить родню в гости, познакомить с женой. Кажется, верит, вид у меня почтенный. Завтра и поедем». «Вера в восторге от Оленьки. Ржевскую готова навсегда оставить у нас, но возлюбленная Виктора не из тех, кто однажды проснётся приживалкой. Через месяц вернётся домой, а пока малышка исследует все уголки нашей усадьбы. До чего шустренькая! Водит за собой Володю, обе матери умиляются. Ржевская - с оттенком грусти, дочь зовёт её тётей». «Уехали. Я отправил с ними слугу. Соседи шепчутся, за что такая честь, Марья Алексеевна заметила сходство между Володей и Олей, а Вера преспокойно подтвердила. Да, Арсеньевы в родстве со Скворцовыми через Липиных. Я вечером спросил: «Душенька, что за Липины?», «Предоставь гадание Марье Алексеевне». Не сомневаюсь в способностях нашей соседки, скоро Липиных найдут в родне и знакомстве половина уезда». Два года спустя: «Вера вновь тяжела. Чувствует себя хуже, чем когда носила Володю. Дай-то Бог, чтобы разрешилась благополучно». И вот, одна из самых горьких страниц: «Вера умерла. Смогу ли я когда-нибудь смотреть на дочь и не думать: «Ты отняла у меня Веру!». Не знаю». Полгода после смерти матери отец не прикасался к дневнику. Потом появилась краткая заметка об удачной продаже пшеницы, ещё через некоторое время Иван Иванович выражал удовольствие, что купил мельницу Долгоруких. Затем о детях: «Володя набил шишку, свалившись с яблони, и как только умудрился забраться в свои пять лет! А у Дашеньки режутся зубки». Через полтора года отец, очевидно, расстался с трауром: «Веру не вернёшь. Жениться вновь я не собираюсь, детям мачеха ни к чему, а природа своё берёт. Соседка-вдова к нам зачастила, восхищается милыми крошками. Не проведёте, голубушка, второго мужа здесь не найдёте. Молодуха, что на стол подаёт, в постели ничуть не хуже, даже лучше, под венец не потащит. А за Дашенькой отлично присмотрит Федосья, француженку выписывать пока рано». «Дворовые у меня гладкие, отъелись на барских харчах, бездельницы. И всякая рада угодить барину, лишь бы от работы отлынивать. Но я - воробей стреляный, на шею сесть не позволю». «Местные дамы скучают. Вот уж не думал, что буду иметь успех, но А.Г. охотно слушала комплименты и позволила назначить свидание. С голодухи баба, еле жив ушёл. Мужу надо меньше увлекаться наливочками». Жизнь отца входила в размеренную колею. Более всего помещика занимало хозяйство, затем - дети, и только потом, не более, чем конюшня - женщины. О любовницах, и соседках-дворянках, и какой-то небогатой чиновной вдове, и, конечно, крепостных, вдовец отзывался с пренебрежением. «Дамы корыстны и падки на лесть, мещанка добродетельна для вида, и только холопки таковы, как им следует быть - угодливы и ищут расположения». Довольно ехидно барон писал о затее с обучением дворовых: «Вот решил попробовать на них плоды просвещения, благо Федосья здесь. Виктор, видать, от отца глупостей нахватался, зачем барышне знающая французский служанка? Но раз уж есть у меня такая учёная, пусть дворовых научит чему-нибудь. Только вот проку никакого, девки думают угодить, а я мне смешны их потуги. Недавно конюх, подавая коня, заявил: «Сильвупле», хорошо, что я не успел ногу в стремя поставить, не то бы свалился». О смерти сестры Владимир прочитал с вновь всколыхнувшейся грустью: «Дашенька умерла. Я мало был рад её появлению на свет, думал о Вере, но теперь хожу неприкаянный, слёзы поперёк горла. Накричал на её няньку, хоть она и не виновата, ну да всё равно. Легче не стало. Володя как в воду опущенный». Вскоре после смерти Даши отец описал сцену, заставившую дыхание Владимира участиться: «Занятный вышел случай. Возвращался домой. Пекло страшно, увидел жнущую крестьянку. Спросил пить, она подала квасу. Я случайно бросил взгляд на её руку и тотчас вспомнил мазилу, писавшего верин портрет. Рука очень мала. Конечно, загрубела, мозоли, царапины, но я пригляделся внимательно - от природы кость тонкая, пальцы длинные, без утолщения в суставе, форма безупречна, хотя кожа шершавая. Глянул в лицо - чуть не ахнул. Черты правильны и изящны. Баба измучена, видно, но, чёрт возьми, с таких итальянцы мадонн писали. При ней девчонка, уцепилась за материну юбку, смотрит на меня, глазища громадные. Спросил, кто такая - солдатка, свёкор выгнал, а потом и помер, сама подкидыш. Вернулась в семью, где росла, видать, хлеб ест не даром, скоро совсем загнётся. Возьму их в дворню, велю дать работу полегче и кормить хорошенько обеих, а там видно будет». «Не судьба Пелагее сладко есть и спать. Надо же, свалился со стены хомут и зашиб её до смерти. Странно, но не важно уже. Разбирать, отчего каждая крестьянка померла, никаких сил не хватит. Привели мне девчонку, пусть живёт в усадьбе. Настоящая маленькая дикарка». «Вот люди у меня, кажется, всего вдоволь, не своё, хозяйское, а всё одно кусок для сироты жалеют. Анька, похоже, крошки клюёт, да и то боится. Я разозлился, приказал надеть на неё Дашино платье, сам не знаю зачем. Пусть помнят, как я сказал, так и будет, кого хочу, того милую. Всё-таки зря. Володя увидел, обиделся, хуже того, как будто забыл, что Дашенька умерла. Анька того же роста, волосы светлые, Володе показалось - она. Глупо вышло, тошно, ещё и на сына накричал. К чему эта девчонка у меня в доме? Ладно, обратно в деревню уже не отведёшь, пропадёт. Пусть Федосья ею займётся. Всё-таки в крошке есть что-то необычное, как и в её матери было - откуда взялся такой подкидыш в наших краях? Впрочем, среди крестьянок порой можно встретить настоящих красавиц. Чаще - крепкие и статные, но бывают и маленькие, сразу не заметишь, а присмотришься - глаз оторвать не можешь. Пелагея была из таких, только вот мало красоты от неё оставалось - еле ноги волочила». В следующий раз Анна появилась на страницах дневника не скоро: «Впрямь чудная. Болтает о цветах всякие глупости, хотя выглядит мило от такой малышки. Простая дворовая, а на вид - ангелочек. Подкормили её, немножко привыкла, видно - растёт прехорошенькая. Очень странная - про цветы в голове фантазии, но к учёбе смышлёная, слух отличный, гаммы уже теперь играет ровно, хотя трудно ей с маленькими пальчиками. Но это не беда, главное - гибкие, и слух». Несколько лет записи не содержали ничего особенно интересного, опять больше всего хозяйственных замечаний. Поступление сына в кадетский корпус, короткие связи, поездки в столицу. Иногда мелькали упоминания Оли и её матери. Из одного из них барон узнал о свадьбе кузины, вышедшей замуж за небогатого офицера, которого мать считала человеком вполне добропорядочным. Отец в качестве приданого назначил ей постоянные выплаты и отметил, что со временем расскажет всё сыну, наверное, когда тот женится. И вот Владимир с отвращением прочёл рассказ отца о появление в столице модного среди мужчин заведения: «Мадам де Воланж (конечно, к аристократии отношения не имеющая) устроила всё отлично. Роскошь, девки самых разных мастей, угодить умеют отлично, разыграют любой спектакль, от скромности до восточной одалиски. Давно так не развеивался. Но слишком часто её навещать накладно даже для меня. Я не так глуп, чтобы спускать на шлюх состояние. Кое-что можно и дома устроить». Видимо, посещения были нередки, Владимир как раз припомнил, что одно время отец зачастил в столицу и юный кадет наивно полагал, что главная причина - скука по сыну. Не то, что особо расстроенный, но всё же огорчённый молодой человек читал: «Видать, я старею. Тянет на совсем молоденьких. Вчера купил девку на аукционе невинности, чувствую себя помолодевшим лет на десять». «А, пожалуй, стоит заняться девками лет шестнадцати, как только поспеют, перед тем, как отдавать их замуж. Как это было у французов - право первой ночи? Мы им во всём подражаем, почему бы не в этом. Сейчас там король затеял восстановить старинные обычаи, любопытно, и этот тоже?». «Ущипнул за ушко Маврутку, она испугалась, а мать на неё зашипела. В другой раз девка кланяется ниже, смотрю - грудь открыта почти до соска. Хм, не сама по такой моде платье напялила. Мать ещё в теле, но уже кожа дряблая становиться начинает, она дочку на замену готовит. Больно по нраву бусы да платья хорошего полотна. Ладно». Дальше пошло хуже: «Маврутка, дура, забрюхатела, а мать метит на Марфино место. Ну уж нет, в постели я легко найду и получше, а такую экономку - днём с огнём не сыщешь. Девку замуж за конюха, или, пожалуй, Стёпке пора жениться, и пусть не тычет меня в своё брюхо. Ещё не известно, с кем кроме меня путалась. Впредь сразу буду выдавать замуж. Эка невидаль - байстрюки среди дворни». Похоже, забавы с юными дворовыми увлекали отца всё сильнее: «Пробовал считать. Прежде у меня любовниц среди прислуги было не больше, чем нашего круга или хотя бы свободных, а в этот год чаще свои, причём девки, не бабы. Ну, на то я и хозяин». Впрочем, крепостные отца занимали не только женщины: «Тишка самого немца перехитрил. Впрямь, перешёл негодяй все границы. Только вот с чего это Тишка стал так подробно копаться в расходных книгах? Небось, хотел денег вытянуть из управляющего, да не вышло, решил от меня награду получить. Подозрителен он мне, больно ловок, как бы не вышло подвоха. Найду случай - выпорю непременно, чтоб место своё помнил». Вновь Анна: «Надо же, прижилась не столько в доме, сколько в саду. Хлебом не корми, дай с цветами возиться. Я заметил, клумбы разбиты со вкусом, откуда такой у Кузьмы? Признался, шельма, Анька ему рисунки показывает, и сама помогает. Редкий случай, чтобы дворовая сама нашла себе работу. Тихая, читает или опять же в саду. Ну, пусть делает, что хочет, я приказал ей играть за обедом, а в остальном - никак не стесняю. Любопытно поглядеть, что из неё выйдет. Пока - худая и нескладная, но глаза - утонуть можно. Французский выговор чистый, я не углядел, как она и немецкому обучилась у пьяницы, что учит её играть на рояле». Дневники становились всё бесстыднее. «Экая дрянь Дунька. Строила из себя овечку, а попробовал - порченная. Разозлился, велел выпороть, что дальше с ней делать? Отличная идея - отвезти мадам де Воланж, ей как раз такая подойдёт». «Перпетуя забрюхатела. От кого? Кто на неё польстился? Ни рожи, ни кожи. Показали на Тришку, пусть женится, он рябой, ей под стать. Надо бы выпороть обоих, но, чего доброго, выкинет, дрянь. Как родит - непременно». Дальше Владимир старался пролистывать, чувствуя стыд за отца, всё больше погрязавшего в разврате и охотно расписывавшего устройство комнаты для интимных ужинов и прелести тех или иных любовниц, среди которых всё реже мелькали свободные, и всё чаще - девушки, становящиеся женщинами в объятиях барина. О наказаниях старик писал с оттенком нравоучения Бог весть кому. «Отменить телесные наказания для женщин подлого звания - совершенно невозможно, что бы там не говорили господа либералы. Однако и чрезмерно жестокие вредны - ежели помирать будут, на прямой бунт отважатся, да и не по-христиански это. Я подлинно строг только к упрямцам и прямым ослушникам. Тем, кто по лености и глупости провинится, больше острастки даю, никакого вреда им не будет от розог или мягкой плётки, только польза. Я, слава Богу, не из тех, кому в удовольствие строгие меры. Вот коли узнаю, что девка плод незаконный вытравит - тут уж без пощады, неделю лежит потом, да и то выздоравливает. Есть у меня и такие, кого отроду не касалась порка, хотя о Федосье подозреваю, что зря». Лишь изредка мелькали напоминания о прежнем Иване Ивановиче - преданном друге, любящем муже и отце. «Пётр Михайлович вывел меня из себя. Супруга его совсем под каблук загнала, он втихаря мне посетовал и позавидовал, что я в своём доме полный хозяин. Сам меж тем провожал взглядом пышный зад удалявшейся девки и едва не облизывался. Не знаю, как удержал на лице учтивое выражение, так скверно вдруг стало. Останься со мной Вера, не нужны были бы мне все эти...». И вновь Владимир с трепетом читал о жене: «Малютка Аня хлеб ест не зря. На праздник так изукрасила цветами крыльцо и гостиную, любо дорого. Не то, что большой я любитель садовых затей, а даже мне приятно смотреть, как у нас цветы распускаются. Так рассадила, что с весны до осени куда не кинь взгляд - везде есть на что полюбоваться. Увядшие Бог весть когда убирать успевает. Дамы в восторге, я уж вспомнил прежнее и пустился в ухаживание за Н.П., с полным успехом. И смех, и грех». «Аня распускается, как бутончик. Худенькая пока, локти острые, но вижу - красота в ней брызжет. Скромная, даже пугливая, кусочек будет ох, какой лакомый». «Володя произведён в офицеры. Конечно, любому отцу приятно узнавать в сыне свои черты, но, глядя в зеркало, я ничуть не жалею, что он пошёл в материнскую родню. Приехал в отпуск на лето - переполох на всю округу. Девок перепортил - страсть. Ходят мечтательные. Я даже не бранюсь, только Марфе наказал поскорее их сватать. Конечно, и дамы его охотно до себя допускают, и, кажется, одна барышня, сосватанная с дурнем-соседом. Ну, это дело молодое. Лишь бы не женили, пока не нагулялся». «Аня чудо, как хороша становится, никогда у меня в дворне таких не было. Разговор, манеры - всё при ней, как будто не из крестьян. Велел её наряжать и к Володе не пускать. Не хочу такой цветочек даже ему уступать. Я с годами стал по глазам девок угадывать, какая порченная. Аня чиста, как роса. Глаз да глаз нужен». «Зря я тянул с Аней - заболела. Помрёт, чего доброго, пропадёт товар. Пётр Михайлович тоже огорчился. Спросил меня потихоньку от жены, куда пианистка делась. Вздохнул и шепчет - «а я её у тебя тайно купить хотел, или на время взять. Маша строга, у нас дома к девкам мудрено подступиться, держал бы её отдельно где-нибудь, или хоть у тебя». Вот подлец, стану я сводничать, держи карман! Мизинца он супруги своей не стоит, вот кто настоящая хозяйка!». «Самое время взять Аню. Поправилась, окрепла, только грустит. Ничего, развеселю. Она послушная, если и дальше так себя поведёт, буду к ней милостив. Как подумаю о ней, аж тепло по жилам течёт. А П.М. - шиш». «Мадмуазель Бине весьма опытна, девок к первому разу отлично готовит, мадам де Воланж на неё не нахвалится. Поручил ей Аню, а сам ночи дождаться не могу. Как она меня проняла в мои-то годы! То ли ещё после будет». Следующая запись сделана была через день. Иван Иванович с трудом сдерживал волнение и разочарование. «Дрянь неблагодарная! Я её от смерти голодной спас, а она нос воротить изволит! Как назло ещё и Володя помешал, не то я на её капризы не посмотрел бы! Барина отталкивать смеет! Глядит, как на жабу, рот кривит! Забыла, кто такая, холопка! Или впрямь блаженная, не зря её дурочкой садовой величают? Еле в себя прихожу, в голову кровь ударила. Вот и тихоня! Видать, не только ботанику в библиотеке читала. Бине её брать к мадам отказалась, хорошо, что я вспомнил о Марье Алексеевне. Княгине нужна садовница, князю - наложница, пусть её делят, а я её видеть не хочу! Федосью надо бы выпороть, да поздно уже. Ишь, строит из себя добродетель, нежная больно, чувствительная, гравюры ей, видите ли, не понравились! Ерунда! Цену себе набивает, да со мной не пройдёт! Не может быть у неё благородных чувств, ни у кого из них не может!». В этом месте старик так сильно надавил на перо, что разбрызгал чернила. Дальше продолжал спокойнее. «Я слишком много о ней думаю. Скоро духа её в доме не будет». Но мысли об Анне не отпускали Ивана Ивановича: «Совсем обнаглела девка! Могла бы понять уже, что у Долгоруких к ней такого снисхождения, как у меня, не будет. Другая давно в ноги бы бросилась, а эта, тварь бесчувственная, закостенела. Что под пощёчинами столбом стояла, аж француженка диву далась, что теперь головы от цветов не поднимает, когда барин мимо идёт. Ежели посмотрит на меня, то как на зверя. Сама зверёнышем на своих клумбах сидит, руки назло мне перецарапала! Даже на затылке можно прочесть упрямство и непочтительность. Милости просить не думает, хоть бы попыталась разжалобить! Я ведь могу и передумать продавать её. А ей хоть кол на голове теши!». На другой день: «Нейдёт маленькая дрянь из головы, хуже того, Авдотью стал вспоминать. Той не нравилось, что за стол не сажал, этой - гравюры. Что мне, угождать им, крепостным девкам, холопкам? Или может, влюблена Анька? На Володю заглядывалась, вот и побрезговала стариком? Хорошо, что не стала упрашивать, я бы размяк, чего доброго, а она принялась бы за сына. Володя не зря к нам ворвался, заприметил Аньку, само собой, пытался скрыть ревность, да куда ему против меня! Эдакая мерзавка может в руки забрать, корчит из себя ангела. Володя молод, прекраснодушен, на Виктора похож добротой, да и я в его годы позволял себя провести. Аньку из дома сбыть нужно, не к мадам, так к Долгоруким. Выпороть? Чёрт с ней, предоставлю Марье Алексеевне. А то выходит, порю девку не за непослушание, а за то, что в чистоте себя держит. Володя узнает, опять поссоримся. Девчонка во мне желчь всколыхнула, не заснуть. Прогуляться верхом, что ли». Дневник оборвался. Отец отправился на последнюю в его жизни прогулку, полный злой несправедливой обиды. Заскорузлое дерево не позволило прорасти в себе свежим росткам понимания, милосердия и стыда. Знай он, кем станет Анна в жизни сына, задохнулся бы собственной желчью, не веря, что девушка, созданная для рабского услужения господам, может принести подлинное счастье. Но всё же, прочитав дневники и многое поняв об отце, Владимир почувствовал облегчение. Путь, приведший неглупого и незлого человека к чёрствой уверенности в собственном превосходстве и полном праве распоряжаться жизнями подневольных людей, стал ясен его сыну, поклявшемуся себе никогда не повторить этот путь. 17 --- Владимир закончил чтение дневника глубоко за полночь, ближе к рассвету. Задул свечу, прошёл в спальню, тихонько лёг. Слушая ровное дыхание спящей жены, осторожно поцеловал её и уснул сам. Наутро Анна выглядела гораздо лучше, чем в любой день последнего месяца. Потянулась, улыбаясь мужу. На щеках проступил румянец. За завтракам щебетала о рассаде, а барон сказал, что объедет поля. Весенние работы шли полным ходом. Ветер освежил голову Владимира, полной грудью вдыхавшего запах молодой травы. Он спешился и зашагал по дороге, подставив лицо солнцу. Вскоре к нему присоединилась спутница, общество которой вызвало досаду. Элен Долгорукая грациозно прогарцевала мимо него, не замечая поклона, остановилась и мелодичным голосом потребовала помочь ей оставить седло. Владимир молча выполнил просьбу. Дама глядела на него с полуулыбкой: - Вы скоро бесповоротно превратитесь в деревенщину, Вольдемар. - Вы по-прежнему сверкаете столичным лоском, Елена Михайловна, - пожал плечами собеседник. - Неужели навсегда похоронили себя в деревне? - Зачем так мрачно, сударыня? В наших краях жизни довольно. Княгиня слегка отвернула голову, продолжая искоса глядеть на Владимира. - Во что вы одеты, друг мой? - Удобно и по погоде. - Вот так ответ! В прежние дни Вы бы посмеялись над персоной, в которую превратились. - Никому не заказано стать умнее, Элен, - барон тут же пожалел о своей фамильярности с бывшей любовницей. - У Вас есть надежда поумнеть, Вольдемар, - подхватила дама, - Если Вы перестанете избегать общества, хотя бы близких друзей, - она многообещающе понизила голос. - Нанесите визит моей жене, баронесса всегда рада соседям, - как ни в чём не бывало, ответил ей спутник, насмешливо сверкнув глазами. - Вашей жене? - Элен рассердилась, как кошка, - Бывшей... - Обществом её мужа Вы ведь не брезгуете, - холодно одёрнул барон. Спохватившись, дама взяла себя в руки, скривила губы и призвала на помощь язвительность: - Не брезговала когда-то, пока он не променял свет и карьеру на жалкую участь провинциального помещика, которого даже в родном уезде мало кто принимает. - Я рад, что избавлен от необходимости потакать скучным правилам света. Мало какие из них имеют хоть видимость смысла. - И Вы вполне счастливы? - быстро проговорила Элен, царапнув мужчину острым взглядом. - Как только может быть счастлив человек. Некоторое время молодые люди шли в молчании. Княгиня угрюмо продолжила: - Никак не могу понять, что хорошего можно найти в каждодневных сельских заботах, которые разнообразит только время года. - Попробуйте. Говоря откровенно, разве светские удовольствия не начинают в скором времени наводить зевоту? - Быть хозяйкой салона, встречать интереснейших людей, помогать мужу делать карьеру... Мне не остаётся времени скучать, - заносчиво ответила дама. - Кстати, как здоровье Андре? Наверное, год, как мы не виделись. - Благодарю, неплохо. Служба отнимает у него много времени и... - она сделала паузу и улыбнулась, - сил. - Очень жаль, - Владимир сделал вид, что не понял намёка, но дама проявила настойчивость. - А Вы, на свежем воздухе Ваше здоровье, должно быть, окрепло? - Грех жаловаться. - Силы не убывают? - она нарочито медленно провела языком по губам, - Или Вы успеваете их растрачивать? - Право же, не считаю остатков, - он усмехнулся. Княгиня нашла ответ многообещающим: - Может, позволите мне их подсчитать? - она обогнала спутника, преградила ему дорогу и остановилась, слегка откинув голову. Глядя барону в лицо, женщина, справедливо уверенная в своей красоте, усилила натиск, - Вы превращаетесь в настоящего медведя, но я не сказала, что не люблю дикарей. - Мои вкусы изменились, представьте, - барон любезно улыбнулся, но голос звучал холодной насмешкой. - Вы стали менее разборчивы, - Элен слегка выпятила губу. - Напротив, более, - в глазах молодого помещика мелькнул чертёнок. Не сразу оценив тяжесть нанесённого оскорбления, её сиятельство застыла, на лице выступили пятна, и она зашипела: - Как Вы смеете! Сравнивать меня... - Вы ошибаетесь, я ни с кем Вас не сравниваю, - Владимир держался спокойно. Унялась и княгиня, давно наученная держать чувства в узде. Она хотела свернуть, напоследок обдав презрением человека низкого вкуса, но бывший любовник, даже в простой одежде для верховой езды среди грязных весенних полей казавшийся ей привлекательнее блестящих кавалеров высшего общества, невольно вырвал слова, свидетельствующие обиду, смешанную с любопытством: - Что можно найти в женщине, чтобы запереться в провинции ради неё, почти не видеть людей? - Вы хотели сказать - светских людей, сударыня. Общества тех, кем я дорожу, я отнюдь не лишён. - Кого же? - Тех, кого не беспокоят подобные вопросы. Она помолчала, пристально глядя в некогда прожигавшие её страстью глаза: - Так всё-таки, что? - Счастье. Судите сами, много это или мало. Элен нахмурилась, попросила помочь ей сесть в седло. Владимир выполнил просьбу, напоследок сказав: - Желаю и Вам счастья, Елена Михайловна. Её сиятельство, не удостоив его ответом, тронула поводья и ускакала. Повернул к дому и барон, подумав - года два-три назад он первый посмеялся бы над преданным мужем, но теперь мысль осквернить семейную жизнь вызывает лишь отвращение. --- Анна встретила мужа непривычной серьёзностью. - Володя, пока тебя не было, пришёл купец Рябинин. Покорнейше просит вольную, за две тысячи рублей. - Две тысячи? Я думал, его дела идут лучше. - Володя, прошу тебя, - её голос дрогнул. - Конечно, дорогая, - поспешил успокоить Владимир, - Подпишу тотчас, - он быстро черкнул пером по бумаге. Отдав документ, барон остался наедине с женой. На лице Анны читалось облегчение и благодарность, но муж был серьёзен: - Дорогая, для тебя это очень важно? - Вольная? - голос стал тише, - Конечно, Володя. Он положил руки ей на плечи, хотел спросить, но слова не понадобились. - Да. Я всё вспомнила. - Уже скоро год, так? - Владимир провёл пальцами по её щекам. Анна несмело улыбнулась. - Мы столько времени прятались друг от друга. - Мы прятались от себя. Уходили в себя. Я - в прошлое, ты - в свой сад. Иногда мне казалось, я превращаюсь в хранителя твоего сада, только. Нежный серебряный смех согрел обоих: - Господи, до чего мы могли дойти в своей скрытности! Неожиданно смех замер, между бровей баронессы пролегла складка. Анна говорила медленно, делая частые паузы: - Когда воспоминания возвращались, мне нужно было привыкнуть к ним, понять, кто я, что изменилось во мне. И ещё... Я боялась... Я думала, ты не рассказываешь мне, потому что не веришь - это можно простить, что я всё равно буду любить тебя. - Ты можешь? Аня, любимая, мне нет дела, что можно и что нельзя прощать, лишь бы простила ты, - он прижал палец к её губам, порывавшимся что-то сказать, - Прощения мало, Анечка, я хочу твоей любви. Всхлипнув, Анна обняла мужа, прижимаясь к его груди. Он гладил светлые волосы, а она вдруг подняла голову и стала беспорядочно его целовать, мешая с поцелуями сладкие слова. Потом они просто сидели, обнявшись, и Владимир признался: - Я читал отцовские дневники. Порой было горько и стыдно за него, особенно последние годы. Но иногда - я имел право гордиться им. Аня, я прошу тебя, прости и его. Баронесса улыбнулась влажными глазами: - Конечно, дорогой, как же иначе. Они потёрлись носами, ещё раз поцеловались, и Анна ушла в детскую, напомнив про скорый обед. --- Супруги Корф в мире и согласии прожили долгие годы. Вместе встретили старость. Первой семью, дом и сад оставила баронесса, искренне оплакиваемая многочисленными домочадцами. Владимир, несмотря на возражения священника, настоял, чтобы жену похоронили в её любимом уголке сада, где розы соседствовали с чертополохом. Недалеко от ограды появилась простая плита с надписью: "Анна Корф. Любимая жена, мать и бабушка". Старик ходил к могиле жены каждый день, пока носили его ноги, а скоро и сам успокоился в фамильном склепе. Иван Владимирович, поначалу хотевший похоронить родителей вместе, внял настояниям духовника не превращать сад в кладбище. Хотя наследник стремился поддержать усадьбу в должном порядке, сад, лишённый любящих глаз и рук, приходил в упадок, а в смутные времена клумбы вовсе перекопаны были на грядки. Прошли десятилетия, и останки гордых баронов Корфов были выброшены из величественной усыпальницы, подвергнутые всем надругательствам, на которые способна озлобленная человеческая фантазия. Но прах Анны, укрытый корнями роз, остался нетронутым. КОНЕЦ ПОСЛЕСЛОВИЕ Идея фика родилась из воспоминаний об одной из повестей Хмелевской, где упоминалась некая пани Кристина, имевшая в жизни два занятия – выращивать цветы и рожать детей. Прочим занимался обожавший её муж. Впрочем, мне интересно было рассказать историю от лица Анны, раскрыть её полнее, чем в других вещах. В результате удачными я здесь считаю Анну и И.И., Владимир как персонаж кажется мне не слишком логичным и правдоподобным. Интересно было писать дневники – я копалась по сети и полистала Толстого, стараясь не наврать чего-нибудь. В последней сцене заметен явный отголосок недавней темы о женской гордости ;) Хотя, согласитесь, простить давнее прошлого человеку, с которым женщина не один год живёт в счастливом браке – почему бы и нет?