Вкус земляники

Автор: Царапка (Шмель) Рейтинг: PG-13 Жанр: пастораль Герои: Анна, Владимир Сюжет: альтернатива. Время и место действия – без изменений. Я принесла мольберт на холм за усадьбой - самое красивое место в наших краях. Было очень рано, над травой внизу клубились остатки тумана, первые лучи зажигали в росе тысячи крошечных огоньков, речка дышала пробуждением. Я быстро стала накладывать мазки на подготовленный вчера подмалёвок. Утро такое короткое! Воздух высыхал на глазах, и вот уже свет зари ускользал от меня. Я ещё немного рисовала по памяти, потом сложила кисти и спустилась к реке вымыть руки. На обратном пути набрала земляники в маленький туесок и стояла, прислонившись к берёзе, пока мою задумчивость не прервал низкий мужской голос. - Какая прекрасная картина! - наш барин, молодой барон Корф, смотрел на меня глубокими светлыми глазами, отражавшими синеву неба. - Благодарю, барин, я стараюсь, как умею, - я присела в поклоне и подошла к мольберту. - Я не о том, что ты рисуешь, а о тебе. Прекрасная девушка в прекрасном пейзаже, как не залюбоваться? Я потупилась, почувствовав дрожание сердца. Барин часто смотрел на меня, я стыдилась и убегала его взгляда, помня, как недостойна его внимания. Дворовые посмеивались надо мной, но моя мать давно умерла, и некому было надавать мне пощёчин за гордость и глупость. Видя моё нежелание прислуживать ему в спальне, барин не звал меня к себе, но в голосе его всегда была потаённая ласка, которую я слушала, ловя каждую ноту, а может быть, мне мерещилось, и я всего лишь желала её слышать. За разрешение рисовать на воздухе я была искренне благодарна - управляющий после смерти старого барина приказал не тратить время на отнимающие много сил наши пейзажи, да ещё маслом, которые едва ли удастся хорошо продать. - Не спеши, постой со мной здесь, Аня. - Как прикажете, барин. Он помрачнел, как будто его рассердил мой ответ, но не промолвил ни слова. Пару минут постоял, прислонившись к дереву, повернул ко мне голову: - Ты прекрасно рисуешь, и вышивальщица лучшая в доме, кто тебя учил? - Вышивать - Перпетуя, как всех. Меня лет в десять приставили ходить за месье Бодю, когда он заболел, он был очень благодарен и привязался ко мне, попросил барина позволить мне растирать ему краски, потом дал карандаши. Ему понравилось, что у меня получается, стал учить. - Он был художник? - удивился Владимир Иванович, - Постой, у него же правой руки не было! - Он рисовал одной, поэтому нуждался в помощи. И очень стеснялся. Говорил, до войны был настоящим мастером, а теперь самому смотреть больно, но иначе только пить до смерти остаётся. Рисунки и картины прятал или вовсе жёг. Просил Вашего батюшку никому не рассказывать, что он был художником. - Я помню, как ты водила беднягу, поддерживая за единственную руку, - сегодня я не могла ошибиться, в его голосе была ласка, и во мне расцвела радость от его улыбки. Я почувствовала разгорающийся на щеках румянец и опустила голову в напрасной попытке его скрыть. Барин придвинулся ко мне ближе, наклонился к самому уху, как будто хотел поведать секрет: - Как он мог научить тебя рисовать пейзажи Италии? Я обрадовалась случаю рассказать то, что никому в доме не было интересно: - В библиотеке есть книги с гравюрами, там я видела горы и водопады. - А цвет? Наши края блёклы. - Только не осенью! Месье Бодю говорил, если выдастся погожая осень, нигде в мире не найти таких красок! - Даже в Италии? - Нет. Месье учился в Италии и хорошо её знал. Он говорил мне: отыщи самый нежный зелёный листок - и ты найдёшь цвет травы итальянских долин, посмотри на долину с обрыва в жаркий июльский полдень, забудь про сосны - перед тобой будет холмы Тосканы, выйди летом на террасу, положив в рот ягоду винограда - барин угощал его, а старик делился со мной - и представишь увитый зеленью старый Неаполь. Осенью цвет сосен напоминает зимние пинии в Риме, а дождь и радуга везде одинаковы, в России холоднее только... - я запнулась, смущённая улыбкой хозяина, конечно, смеявшегося над моими фантазиями. - Как же Вы разговаривали? - барин не утратил любопытства ко мне. - Месье неплохо говорил по-русски, а меня он обучил немного французскому, - я запнулась, не уверенная, что барин одобрит самоуправство моего покойного друга, - Я, конечно, не как господа его знаю, немножко совсем, да и два года прошло. - Что тебе больше нравится рисовать - наши пейзажи или с итальянских гравюр, сочиняя им краски? - барин спросил по-французски. - Наши, - я поняла - он не сердится, - Самое трудное - воздух, картина будет обманом, если не дышишь им. - Рисовать воздух? Что-то новое для меня, - его глаза смеялись, - Но месье Бодю обучил тебя неплохо. Я узнал твою руку, как-то в столичной лавке увидев картину. С водопадом, горой и маленькой церковью у подножья. Лавочник клялся, что её привезли из Италии, сто двадцать рублей запросил. - Сто двадцать? За такую маленькую? - я ахнула, - Постойте, она с облаками? - Да. Держу пари, таких облаков в Италии нет. Я засмеялась. - Месье Бодю говорил то же самое, но ему всё равно очень нравилась эта работа. Говорил, воздух и свет там, как в его родной Нормандии, это на севере Франции. Но водопадов нет ни у нас, ни в его родных краях. Это первое, что у меня самой хорошо получилось маслом, - стыдно признаться, но я произнесла это с гордостью, - Прежде удавались лишь акварели, или с помощью месье Бодю. - Я купил, повесил в нашем городском доме. Гости уверяют, за такой красотой стоит ехать в Италию, а это всё твои выдумки. - Вы шутник, барин, - его добродушие позволило мне осмелеть, - Но правда, Ваш покойный батюшка позволял мне писать, а потом мои картины, - я смущённо поправилась, - Если их можно так назвать, скорее этюды, отправлял в город. Велел больше рисовать итальянские, на продажу, но и наши ему нравились. Я мало вышивала последние два года, всё больше рисовала узоры для других мастериц, раскрашивала каминные экраны и рисовала пейзажи. Похвалив мой выговор, барон, понимая, что французские слова я подбираю с трудом, перешёл на русский. - Пальцы у тебя всё же исколоты. Ты не пользуешься напёрстком? - он поднёс у глазам мою руку. - Пользуюсь, но он натирает, да и трудно мне подобрать напёрсток - всё велики, а детские - хрупки. Я вышиваю рушники для икон. Недавно мы шили праздничные ризы для батюшки, руки не покладая, я неделю не касалась ни кистей, ни даже карандаша. - Как мало я знаю о собственном доме! Вот что значит - кадетский корпус и несколько лет в гвардии, - барин говорил с лёгкой усмешкой, но тенью по его лицу скользнула хмурость - барон был разжалован после дуэли, может быть, вернулся бы на Кавказ рядовым, не уговори его чувствовавший скорую смерть отец забыть о службе и предпочесть вольготную жизнь богатого помещика. Я ждала позволения уйти, или когда барин сам изволит продолжить прогулку, но Владимир Иванович вновь улыбнулся мне: - Как ты можешь представить себе Италию настолько живо, чтобы изобразить её на холсте? - Я вспоминаю рассказы месье, потом закрываю глаза, - я зажмурилась, - Иногда Италия снится мне. Передо мной вспыхнула грёза далёкой прекрасной страны, и вдруг мираж был развеян - я очнулась от лёгкого прикосновения к своей щеке. Барин коснулся меня губами, сильные руки легли мне на талию, глаза были совсем близко. Я вздохнула, сердце заколотилось. Его стук не укрылся от барина, уверенно привлекшего меня к себе и поцеловавшего в губы. Я опустила голову, осмелилась освободиться и подошла к мольберту, собираясь сложить его. - Аня... - уголок его рта недовольно подёргивался. - Да, барин, - шепнула я, не подымая глаз. Он молча следил за моими движениями, потом заметил туесок. - Что это? - Земляника к Вашему завтраку. Кухарка велела собрать, когда я сказала, что пойду сюда. - Тобой распоряжается даже кухарка? - барин приподнял бровь. - Мне совсем нетрудно набрать ягод, - зачастила я, испугавшись, что он рассердится на Варвару, - Их здесь очень много. - Я знаю, иногда сам рву, возвращаясь с купания. Значит, это мой завтрак? - он серьёзно посмотрел на туесок, почему-то насмешив меня. - Не только это, - я улыбнулась. - Я съем его здесь. - Как угодно, барин, - я с поклоном протянула ему туесок. - Нет, не так, - он взял мою руку, вложил в неё несколько ягод, потом поднёс к своему рту. Сжал мои пальцы так, что земляника оказалась раздавленной, и облизал с них сок. Его взгляд потемнел, голос стал совсем низким, почти хриплым: - Теперь ты. Я не двигалась, испуганная и не понимающая. Он схватил ягоды в горсть и поднёс к моему рту. - Ешь! - прозвучал приказ, и я почувствовала на затылке его вторую руку . Я старалась есть аккуратно, но барин нарочно размазал землянику по моим губам и щекам, а потом стал жадно облизывать сладость. Вновь вырваться мне не удалось. Я взмолилась: - Пустите! Барин весело глянул мне в глаза. - Ты уверена, что хочешь уйти, сладкая Анечка? Что твоё сердечко забилось одним только страхом? Мне стало трудно дышать - так жарки были его поцелуи. Но они не высушивали, как солнце, я почувствовала, что становлюсь влажной. Стыд ещё не умер во мне, я сумела жалобно повторить: «Пустите!». Владимир Иванович оторвался от меня, но только на миг. Он услышал - стон моего стыда - предсмертный, стыд умирает, давая дорогу огню, жаждущего избавиться от преграды невинности. Что со мной, что я? Ещё вчера я скромно опускала глаза перед мужчинами, не ища расположения даже барина, но сегодня он мой хозяин не по закону, а по собственному моему желанию. Быть может, оставь барин мне крошечку времени, я бы опомнилась, но он вновь ошеломил меня. Я очутилась на траве, он - надо мной, целуя плечи, грудь, руки. Руки! Крепостным их никогда не целуют! Как будто угадав мои мысли, барин стал на колени, приподнял мою ногу и поцеловал её выше ступни. Я растерялась, его губы поднимались всё выше, руки задирали подол, коснулись кожи выше чулок, раздвинули бёдра... Расширенные глаза были серьёзны и прямо напротив моих. - Анна! - голос брал меня в окончательный плен, а руки держали вплотную ко мне горячее тело мужчины. - Не надо! - губы мои ещё повиновались осколкам рассудка, но только губы. - Твоё тело отвечает мне «да». Чему мне верить - твоим словам или твоему телу? Я была способна только на вздох. Меня не слушалось не только тело, но и сердце. Даже душа принадлежала не мне, а ему. Наши губы слились, мои руки обвили его шею, грудь заныла, тело затрепетало, в восторге прижимаясь к мужской груди - и было тотчас наказано пронзительной болью. Перед глазами сверкнули тысячи огоньков, облака поплыли, а потом я не могла разглядеть их за пеленой слёз. Барин замер, лаская меня только голосом: - Анечка, прекрасная моя радость, не плачь, всё пройдёт, я больше не сделаю тебе больно, дорогая, маленькая, хорошая, потерпи ещё чуть-чуть, всё будет хорошо. Он был очень осторожен, находя во мне дорогу, тайную даже от меня. Моё тело плавилось восковой свечкой в его огне. Мне оставалось только крепче обнять его, утопая в мгновениях грешной страсти. Следующий встреченный мною взгляд был полон сияния. Вновь поцелуи, нежность, благодарность. Я старалась не думать, что больше всего достойна презрения, что вскоре барин переведёт взор на другую девушку, испепеляя её чистоту. Но пока он со мной, ему не отнять у меня крупицу блаженства. Пусть я всего лишь дворовая девка, опаливший крылышки мотылёк, осмелившийся подлететь к завораживающему красотой пламени, пусть так, но я люблю его. Как просто признаться - люблю! Люблю его смех, его улыбку, глаза, голос, храбрость. Он мой барин, а я холопка, теперь он подумает, что распутная... Всё равно. В тот день мне было всё равно. --- Барин взял меня на руки и спустился со мной к господской купальне, тщательно укрытой от постороннего взора. Там раздел донага, улыбнулся: - Ты до кончиков пальцев заливаешься краской. У тебя нежнейшая кожа, - он поцеловал мой живот, - Тебе нужно искупаться. Утренняя вода встретила меня ледяным холодом. Барин смеялся: - Извини, дорогая, итальянского моря у меня нет. Сам он, щадя мою непривычность к близости с мужчиной, остался в исподнем, но ненадолго. Я ужасно замёрзла, барин растирал мне руки и ноги, сбросил мокрую рубашку, согревая меня своим телом, потом глаза его загорелись, он бережно уложил меня на одежду и согрел изнутри. - Теперь не больно, Анечка? Я потянулась под ним с блаженной улыбкой. В дом мы вернулись в мятой одежде и с мокрыми волосами. С каждым шагом во мне росла робость, даже тоска при мысли о скабрезных улыбках и завистливом шепотке. Угодить нашему красивому щедрому барину рада была любая. Он вновь поднял меня, и я спрятала лицо на его плече, пока он шёл через двор и поднимался по ступенькам. На ноги поставил меня уже в гостиной. - Переоденься скорее и приходи к завтраку. Я подумала, что буду прислуживать ему. Стол был накрыт на двоих. - У Вас гость? - Нет. Это для тебя. Садись. Я онемела. Как можно крепостной сидеть за одним столом с барином? Но Владимир Иванович требовательно повторил приказ, и я повиновалась. К счастью, когда я ухаживала за больным французом, мы вместе ели в его комнате, и он научил меня пользоваться ножом и вилкой. Испытание оказалось не слишком трудным. После завтрака барин взял меня на прогулку. Мы держались за руки, обходя сад и парк, он рассказывал смешные истории, приключившиеся с ним на Кавказе, мы смеялись. Я вспомнила несколько песенок, которые любил месье Бодю, и услышала, что у меня чистый и красивый голос. - Жаль, тебя не учили музыке. - В доме и без меня несколько музыкантов. На рояле играет Дуняша, Ваш батюшка считал - довольно. Я взгрустнула от мысли, что Дуняша была первой, кто приглянулся Владимиру Ивановичу по возвращении с Кавказа. Мне тогда было всего пятнадцать, я слушала её хвастовство, видела подарки, а по ночам плакала в подушку. - Ты хотела бы научиться играть на рояле и петь? - Мне уже семнадцать... Я умею рисовать, - я смутилась, потом призналась, - Очень хотела бы. Только я ведь едва грамотна, стыдно сказать, французские буквы разбираю лучше. Мама не успела всему научить, умерла, а барин мало кому разрешал учиться грамоте. Как отдали меня под присмотр Перпетуи, не до азбуки стало, всё иголка, да нитка. Не попадись я на глаза барину, когда он решил приставить кого-нибудь ходить за месье Бодю, совсем тёмная бы осталась. Барин поцеловал меня со словами: - Я тебя всему обучу. --- Вернулись мы к обеду, барин велел мне переодеться, я побежала к себе, но горничная остановила меня и повела в одну из больших комнат бельэтажа. Туда слуги уже перенесли мои нехитрые пожитки, и меня ждали наша портниха и белошвейка. Я ужасно смутилась - ни одна девушка не удостаивалась такой чести. Обрадовалась надежде, что значу для него больше других, и тут же меня омрачило понимание - терять его будет мне тяжелее. С меня сняли мерку, портниха проворчала о спешке, и ушли. Я думала, во что мне одеться, когда Владимир Иванович зашёл ко мне, обнял и спросил: - Нравится? - поцеловал в нос, - Впрочем, ночевать ты будешь у меня. Новое платье готово будет уже завтра, а за неделю тебя полностью переоденут и переобуют. Я улыбнулась, но скорее смущённо, чем радостно. Я вовсе не думала о новых платьях, когда целовала его у реки. Он коснулся губами кончиков моих пальцев: - Осторожнее с иголкой! Я хочу, чтобы твои ручки были белые и мягкие, - поцелуй достался каждому пальцу, - Напёрсток тебе подберут, даже если его придётся везти из столицы. Он оставил меня, повторив, что ждёт к обеду. Что одеть? Нарядное платье у меня было одно, для больших праздников, да и то выдавало служанку. Я решила одеть простое, но без фартука, как ходила в церковь по воскресеньям. Расчесала волосы, распустив их по плечам и перевязав голову ленточкой. Барину мой вид понравился, но обед дался не легко - приборов было гораздо больше, чем за завтраком. Моя сосредоточенность и нерешительность при выборе нужного ножа или вилки развеселила хозяина, сжалившегося: - Всё не так трудно, Анечка. Когда меняют тарелки, надо брать крайние вилку и нож. Пирожки с общего блюда - руками. Ножик за тарелкой - десертный, для фруктов. Осторожно, не порежься, девочка. Сидеть нужно ровно, но не так, будто проглотила аршин. Я засмеялась - справляюсь с кистями, одолею и эту науку. Барин ответил улыбкой: - Ты чудесно смеёшься, Аня. Обычно за обедом играл кто-нибудь из музыкантов, но сегодня мы были вдвоём, даже лакей, поставив блюда или заменив прибор, выходил. Я про себя благодарила барина, что он избавил меня от неловкости. При мысли, что чувствовала бы Дуняша, прикажи ей барин играть для нас, я не сдержала вздоха. - Что-то не так, Аня? - барон не переставал наблюдать за мной. - Нет-нет, - поспешила возразить я, - Я ещё не привыкла, только и всего. - Привыкнешь. Он закончил обед словами: - Ты будешь принадлежать мне без остатка. - Разве во мне осталось что-то, не принадлежащее Вам? - я удивилась, а он расхохотался такому ответу. --- Ночью в роскошной спальне я забывала своё имя. Барин был ненасытен, моё тело стонало и пело, отвечая его страсти. Я изнемогала в его объятиях, когда он позволял мне отдохнуть и баюкал ласковыми речами: - Анечка, как долго я ждал, что ты повзрослеешь, в тебе проснётся женщина. Сам не знаю, где взял силы сдержаться и не тронуть тебя целый год, с того дня, как стал твоим хозяином. Сколько раз я с трудом умолкал, едва не произнеся твоё имя, когда звал в спальню кого-нибудь из служанок, но я заметил - ты боишься меня. Едва представлял, что ты войдёшь ко мне, полная страха, может быть, прося о пощаде, понимал - не могу поступить так с тобой. Мне хотелось стать для тебя больше, чем барином, я не желал целовать тебя без ответного поцелуя. Ты не такая, как все, Анечка. Другие девушки сами ищут внимания. Почему ты меня избегала? Когда я приезжал из города и искал тебя среди высыпавшей навстречу прислуги, находил только золотую макушку за чьим-нибудь плечом. - Считала себя недостойной, - соврала я. Как долго он будет тешиться мной, как скоро ему милее станет другая? А если барин решит жениться? Мне останется утирать слёзы под насмешками таких же брошенных и тех, кто ещё надеется на барское расположение, да молиться Богу о прощении греха. Но пока грех был сильнее меня. Я запускала пальцы в волосы барина, слушая его, как волшебную сказку, и тихонько целуя. Он продолжал, накрыв ладонью мою грудь и поглаживая пальцем сосок: - Я рано увидел красавицу в серьёзной крошке. Ещё сам не умел понять, что со мной, почему так хочется подойти и обнять тебя. - Вы меня ловили и щипали, когда я была маленькая, - я надула губы в полумраке. - Не умел целовать, - он доказал, что ныне весьма преуспел в этом умении, и продолжил: - Отец незадолго до смерти заметил, что ты мне нравишься, сказал - не против моих развлечений с дворовыми, а ты уже достаточно взрослая, хотя и глядишь, как дитя. Я не признался, что не хочу тебе приказывать, изобразил равнодушие. - Ваш батюшка собирался выдать меня замуж, велел Алевтине сосватать с оброчным. - Знаю, она рассказала. Отец догадался, что ты для меня - особенная, решил услать тебя из дома. Не успел... - от его властного прикосновения я вскрикнула, - Никому тебя не отдам, моя девочка. Утром я любовалась бароном, пока он не приоткрыл глаза, в которых светилось совершенное счастье. --- Владимир Иванович велел отвечать гостям: «Барина нету дома», и мы вправду больше времени проводили на прогулках. Он сдержал обещание помочь мне доучить грамоту. Обычно в беседке усаживал меня на колени, доставал карандаш и тетрадь. Я писала под его диктовку, а он исправлял ошибки и объяснял, почему нужно выбрать ту или иную букву. Чтение давалось легче - дремавшие в глубине памяти маменькины уроки подсказывали правильное звучание букв в книге. Иногда мы разговаривали по-французски, и барин не уставал хвалить мой голос: - Журчишь, как ручеёк, даже когда ошибаешься, получается очень мило. Часто уроки прерывались сладкими поцелуями. Я притворно хмурилась: - Вам бы всё играться! Я ничему так не выучусь! - Есть много разных наук, Аня, - светлые глаза коварно сверкали, - А за чтение ты заслужила награду, - он плотнее прижал меня к себе. - Вот как? - упрямилась я. - Я уж точно её заслужил, - возражать было невозможно. --- Барин не мог бесконечно прятаться от соседей, и мне доводилось сидеть одной в своей комнате за пяльцами, книгой или рисованием. Меня нарядили в шёлк и кружева, барин подарил золотые серьги и цепочку, одеваться и причёсываться каждое утро помогала служанка. Я чувствовала себя неуютно в окружении незаслуженной роскоши. Ведь я такая же, как любая из дворни, кто с поклоном подаёт мне тарелки за обедом, заискивает или, напротив, насмехается за спиной у нашего барина. Я старалась не менять обращения с прислугой. Говорила «спасибо», отпуская утром служанку, приходила в мастерскую, как прежде, давала узоры, не забывала поздравлять с именинами и расшила шёлком рубашку выходившей замуж дочери ключницы. Одна девушка фыркнула на меня: «Где это видано, гулящая невесте приданое шьёт!», другая вступилась: «А ты бы и рада на её место! То-то перед барином хвостом вертишь!». Порой кожей чувствовала злобу былых фавориток, предрекавших мне скорое падение и унижение. Я старалась никого не обидеть, но и принимать чью-то сторону в женских спорах мне не хотелось - так прослыла я гордячкой. Я вышила инициалы барина на новых платках - никогда работа не бывала так приятна. Барон похвалил и велел изобразить большие буквы «В» и «А» на пододеяльниках и наволочках. Мне стало больно от напоминания позорности моего положения - так бельё украшают только супругам. Он догадался, что мне не по душе его желание, и не настаивал. Труднее всего далось называть барина по имени. С первого дня он не хотел слышать привычное обращение. По-французски получалось нетрудно - на моё «месье» он, смеясь, отвечал «мадемуазель». При слугах я обращалась к нему так или «Вы». Наедине он требовал, порой хмурясь: «Владимир. Повтори - Владимир». Только ночью, в самый сладкий миг, с моих губ еле слышно соскальзывало: «Володя», почти про себя - «любимый мой», - он стонал от наслаждения. Барину мало было ночей. Нашим ложем становились трава, речная вода, медвежья шкура у камина, пушистый персидский ковёр, скамейка в беседке. Чаще Владимир был нежен, но порой взгляд его темнел, он смотрел на моё обнажённое тело глазами волка, пока краска не заливала меня, как огонь, набрасывался, будто терпел целый год, на моём теле оставались синяки от его ласк, а в его кожу впивались мои ногти. --- Барину нравилось смотреть, как я рисую у реки. Июль стоял жаркий и однажды, заглянув мне через плечо, барин заметил: - Будет гроза. - Вы думаете? - я с удивлением посмотрела на ясное небо. - Не там. На твоей картине, - он был серьёзен и даже печален. Я пригляделась и ахнула - сама не заметила, что краски на небо положила темнее. Почему? Ведь сегодня такой погожий день! Борон обнял меня и глухо сказал: - Пойдём в дом. Обратной дорогой мы молчали. --- На другой день, я уже два месяца была женщиной, пришёл конец обманчивой безмятежности. Утром я встала - и тотчас пришлось опуститься на кровать. Голова закружилась, мне стало нехорошо, я едва успела прижать ко рту полотенце. Проснувшийся барон испугался, велел мне лечь и послал слугу за доктором. Беспокоить Илью Петровича не стоило. Он деликатно подтвердил то, о чём с утра судачил весь дом - Анька собралась родить барину байстрюка. Владимир подхватил меня на руки, покружил по комнате - бережно, не так, как в наши безумные ночи. Ласково велел не затягивать корсет и вышел проведать заболевшего любимого коня. У меня было время подумать. Во мне подрастает ребёнок. Каким он будет, кем станет? Я - крепостная, и он появится на свет крепостным. Я подумала о барине. Такой красивый и гордый - каков может стать его сын, если судьба назначит ему долю конюха или лакея? Утешали мысли, что в этом доме не были суровы к барским байстрюкам. Иван Иванович скоро выдавал девушек замуж. Если какая-нибудь прислуживала ему достаточно долго и не была замечена в дурном поведении - получала вольную и приданое. Экономка сватала ей кого-нибудь из мещан или желающих откупиться оброчных, наверное, тайно завидуя. У Владимира Ивановича были побочные брат и сестра, которых старый барин, не желая расставаться с прекрасно ведущей дом и угождавшей ему Алевтиной, записал и определил на воспитание в бедную, зависимую от него, но благородную семью. Злосчастная женщина слушала утешения - что может быть лучше, но я не забуду, как однажды ребёнком видела рыдания в дальнем углу парка. Её дети, приглашённые погостить пару недель на правах дальней родни, не подозревали, что чинным поклоном и смиренным: «Я провожу Вас в Ваши комнаты» их встретила родная мать. Другие забрюхатевшие от барина девушки не смели надеяться на столь высокое положение детей, но не разлучались с ними, стоя под венцом в тягости и уезжая с мужьями. --- Что будет с моим малышом? До сих пор в доме не было младенца, о котором наверняка можно было сказать, что он прижит от молодого барина. У Владимира Ивановича было довольно благородных любовниц, а когда он уделял внимание дворовым, выдавал замуж сразу, да и редко тешился с невинными. Молодой барон не так давно стал полноправным хозяином, чьему примеру последует? Отцовскому? Может - тому из соседей, кто без трепета оставляет детей дворовыми или отправляет в крестьянские семьи? Мне вспоминались все ужасы, о которых я слышала в нашем уезде. О помещике, приказывавшем вытравливать плод. О женатом, продававшем брюхатых с глаз долой, о другом, позволявшем жене сечь их до полусмерти или выдавать за стариков, пьяниц, уродов. Конечно, жестоко со мной не поступят, наш барин добр, ко мне более, чем к кому-либо, но против безумья охватывающих страхов рассудок оставался бессилен. Весь день я ходила сама не своя. Барин был ласковее обычного, вновь велел отваживать соседей, спрашивал, не хочу ли я чего-нибудь особенного. После обеда мы вместе объезжали поля в коляске. Я положила голову на его плечо, но не успокоилась, терзаемая неизвестностью. Вечером осмелилась спросить. - Мой ребёнок... - Наш ребёнок, - поправил барон. Я приободрилась. - Кто он будет? Он приподнял брови. - О чём ты, Аня? - потом догадался, - Конечно, не крепостным. Мне стало легче, я покраснела от стыда за свои страхи, улыбнулась, но сердце сжалось новой тревогой - останется ли малыш со мной? Замирая, слушала: - Я выпишу тебе вольную прежде, чем он родится, так вернее. А потом? Мои глаза кричали, мне стало плохо от мысли - с кем придётся расстаться - с моим ребёнком или с его отцом? Будь у меня выбор, с кем осталась бы я, разрывая надвое сердце? Выбора у меня не было, я могла только ждать решения моего господина. Владимир заметил, что мне нехорошо, но истолковал по-своему: - Аня, ты совсем бледная, тебе нужно беречь себя. Вечером я вошла в свою комнату, где ещё никогда не спала. Опустилась на нетронутую кровать. Одна просидела недолго. Барин вошёл, присел передо мной на корточки, заглянул в глаза: - Ты боишься, что я поврежу нашему ребёнку? Не бойся, Анечка, доверься мне, я буду очень осторожен, и дам тебе отдыхать. Он обнял меня со словами: - Мы замёрзнем врозь, дорогая, даже если затопить печку посреди лета. В его объятиях забывались тревоги, будущее становилось неважно, я зажмурилась, обхватив его шею, пока он нёс меня в свою спальню. --- Я старалась держаться бодро, но сладкие мгновения близости с Владимиром сменялись тягостными размышлениями. Я стала вольной, но это меняло судьбу будущего младенца, никак не мою. Я от кончиков ногтей до завитков волос принадлежала бывшему хозяину. Почему даже когда моя жизнь вполне благополучна, верх мечтаний простой сироты, сердце точит горечь предчувствия дурных перемен? Доброта барона безгранична, но как намерен он устроить будущее того, кто шевелится у меня под сердцем? Как избавит невинного младенца от осуждение Бога и людей за грешную мать? Велев мне ни о чём не беспокоиться, Владимир оставил меня в неведении об имени, которое будет носит незаконное дитя. Он собирался оставить нас при себе. Я поняла это, услышав между поцелуями, которыми будущий отец награждал начинающий выступать живот: - Мне не терпится увидеть, как ты нянчишься с малышом, - вытянулся рядом со мной, погладил меня между ног и пробормотал: - С малышами. --- В свои права вступала осень. Я развеивала грусть за мольбертом, но собственная моя рука предавала меня. Возлюбленный говорил - у него щемит сердце от моей работы, всё серьёзнее спрашивал: - Что тебя тревожит, Анечка? Я отвечала, что прощание с летом не располагает к бурному веселью и обещала весной нарисовать ему что-нибудь жизнерадостное. - Весной тебе будет не до кисти и красок, даже не до акварели, дорогая, - усмехнулся он. --- Осень - пора свадеб, а мне не стоять под венцом. Я не могла ото всей души покаяться в своём грехе, молилась только, чтобы он не пал на голову ребёнка и Владимира, не испытывавшего ни тени раскаяния. У меня окончательно пропал румянец, на шее виднелась тонкая жилка, шаги тяжелели. Барон всё внимательнее приглядывался ко мне, засыпал подарками, я усердно изображала радость, но беспокойство не покидало ни меня, ни его. Когда на деревьях оставалось совсем мало листьев, Владимир спросил откровенно: - Аня, что тебя печалит? С тех пор, как ты узнала, что понесла, тебя не оставляет тоска. Ты знаешь, как дорога мне, - он прижал к щеке мою ладонь, - Я с каждым днём всё сильнее влюбляюсь в тебя, а твои глаза всё чаще смотрят вниз. Я не могу угадать, что порадует тебя. Наверное, вид у меня был жалкий, когда я лепетала в ответ - всем довольна, много думаю о малыше. Он покачал головой: - Всё время, что мы вместе, ты ни о чём не просила меня. Принимаешь мою заботу, ласки, подарки, но иногда становишься совершенно далёкой. Я не могу угадать, что вернёт тебе безмятежность и сделает счастливой. Скажи. Я впала в смятение: - Я не знаю... Вы дали мне вольную, обещали заботиться о малыше и не разлучать нас... - Ты говоришь о том, что нужно ребёнку, - нетерпеливо прервал он меня, - Я хочу знать, что нужно тебе. Я истратил всю фантазию на подарки, но ты только вежлива, принимая их, дал денег в церкви от твоего имени, в доме ты полная хозяйка, но всё равно мыслями витаешь Бог весть где. Я хочу услышать от тебя о твоих тревогах, у тебя не должно быть никакого секрета. Если тебе что-нибудь нужно, довольно одного твоего слова. Мягкость, с которой он закончил расспрашивать, не избавила меня от горькой обиды - Владимир не доверял мне. Надо мной остро насмехалось наше неравенство, о котором забыл барон, но никогда не забыть мне. Я подняла голову и выдохнула: - Я предалась Вам душой и телом, как я могу о чём-то просить? Он положил руки мне на плечи и долго смотрел мне в лицо. Порывисто привлёк к себе, поцеловал волосы и шепнул: - Я знаю, как избавить тебя от страха, бедная моя девочка, глупенькая моя. Да и я, что говорить, был глуп. Я понял, как поступить, - он неожиданно отпустил меня, вышел из комнаты, а я без сил опустилась в кресло, отчаявшись угадать, что меня ждёт. --- Два дня мы не возвращались к трудному разговору. На третий к вечеру Владимир велел мне ехать с ним, я не спросила, куда. Карета остановилась у церкви в нашей деревне. У меня забилось сердце - бывший хозяин решил выдать меня замуж? За кого? Я буду с жить с мужем, или он только даст имя мне и моим детям? Я глотала слёзы, поднимаясь по ступенькам рядом с отцом моего ребёнка, поддерживавшим меня под руку. В церкви нас ждали доктор Штерн и неизвестный мне господин, с ними стояла почтенная дама. У меня забилось сердце при виде держащего кольца причетника и батюшки у алтаря. Я не ошиблась. Вот какое счастье приготовил мне барин - участь распутной жены, живущей на содержании любовника. Доктор Штерн слывёт человеком порядочным, не согласится на такое, значит, меня обвенчают с человеком, которого в церкви я вижу впервые. Стараясь не плакать, я повернулась к Владимиру, ободряюще улыбнувшемуся. - Аня, отец Георгий проведёт обряд так быстро, как это дозволяет канон. Ты не устанешь, дорогая. Он взял меня за руку и сделал шаг к алтарю. Свидетели венчания остались за нами. Не веря своим ушам, я слушала: - Обручается раб Божий Владимир рабе Божьей Анне... Господи, меня благословляют вместе с ним! Меня, вчерашнюю дворовую, крепостную наложницу, к алтарю ведёт дворянин! Ещё не опомнившись, я слушала молитвы, с которыми батюшка приступил к главному в святом обряде. «Да» я пробормотала сквозь слёзы, поцелуй мужа едва почувствовала. Уже на крыльце Владимир спросил: - Ты плачешь, любимая? - От счастья, Володя, - впервые ласковое имя я произнесла при дневном свете, не боясь быть услышанной посторонними. Я плыла под колокольный звон, звавший к вечерне, люди оборачивались на нас, крестьяне кланялись, ещё не зная, что меня не назвать больше бесстыжей. На обратной дороге мы беззаветно целовались. Володя шутил - хорошо, что решил ехать в карете, а не в коляске. - Анечка, прости меня, догадаться, почему ты страдаешь, было так просто, но я думал только о своём удовольствии. Мне и в голову не приходило жениться. Жить с любимой, угождать прихотям, усыновить детей - этим не удивишь никого, а подумать о её счастье, невозможном для живущей во грехе любящей женщине - я был слишком легкомыслен. - Ты чудесный, ты лучший, я тебя обожаю... - бессвязно повторяла я, ненадолго отрываясь от его губ. В дом он внёс меня на руках, громогласно объявив о венчании. Мне кланялись, называя барыней. Малышу не понравилось, я почувствовала его недовольство. Владимир спросил, застегнув на моей шее фамильное колье, нет ли у меня своих мыслей о свадебном подарке, я попросила: - Дай вольную тем, кто захочет. - Не боишься остаться без слуг? - он с улыбкой смотрел на наше отражение в зеркале. - Месье Бодю говорил - во Франции нанимают. Неужели у нас нельзя? - Попробуем, дорогая. Одно могу сказать точно - в выборе хозяйки я не ошибся. - Тебе много предстоит узнать обо мне, - я обвила прядь волос вокруг его шеи, - Но ты сам захотел, чтобы у меня не было от тебя секретов. - Предвижу, скучать с тобой не придётся, и поздравляю свою прозорливость. Я со смехом прильнула к нему, растворилась в нём, наши сердца забились одним сердцем, стук которого будил маленькое сердечко плода нашей любви, больше жизни любимого нами обоими. КОНЕЦ