Мать и дочь

Автор: Царапка (Шмель) Жанр: мистика Рейтинг: PG-13 Рассказ был написан к конкурсу на "красном" форуме Хеллоуин – 2007 (название я изменила) Бурная ночь позади. Болит спина, ноют руки, ноги дрожат, не давая подняться. Соня, до пояса прикрытая одеялом, смотрела, как мужчина неторопливо застёгивает рубашку. Ещё темно за окном, слабые предрассветные лучи, пробиваясь сквозь неплотно задёрнутые занавески, равнодушно скользят по разбросанной по полу женской одежде, неприбранной кровати, белой коже женской груди, мужским пальцам, небрежно треплющим её на прощание. - Мне пора. - Когда мы встретимся снова? Удивлённый взгляд, лёгкое пожатие плеч, безжалостно упавшее: - Никогда. Девушка вскрикнула, вскочила, совсем голая, пошатнулась, пытаясь уцепиться за рукав его куртки, и упала на колени перед хлопнувшей дверью. - Никогда... Глупые бабьи слёзы, тихий стон, прячущийся от людей, синяки на плечах и капли крови на простыне - вот и всё, что осталось от сладкого ночного забытья. За что ты бросил меня, почему подарил одну только ночь? Шальную, нежданную боль вперемешку с надеждой? Соня упала лицом вниз на кровать и разрыдалась в подушку. - Доченька... Что с тобой? Марья Алексеевна оглядела комнату, втянула ноздрями воздух, ахнула, грубо рванула дочь за плечо и с размаху ударила по щеке. - Дрянь! С кем ты была? Соня не отвечала и не отирала хлещущую из носа кровь. - С кем? - мать трясла девушку изо всех сил, но безуспешно, - С ним? Говори, с ним? Так я и знала... На миг ожив от испуга перед материнской догадкой, взгляд Сони снова потух. - С ним... С ним, - простонала мать и без сил опустилась на постель дочери, встрепенувшейся и поджавшей ноги. Ещё вечером моложавая и пышущая здоровьем женщина вдруг высохла, ссутулилась, стала казаться меньше, и дочь впервые заметила морщины на лице всегда полной сил матери. - Мама, простите... Я не могла... Мы вчера встретились, он пришёл... - Он шёл ко мне! - Марья Алексеевна резко выпрямилась, глаза загорелись зелёной злобой, - Ко мне! Дрянь, воровка! - женщина в ярости вцепилась в волосы дочери, - Что, крепко тискал? Вон, вся в отметинах! От моих не так сладко? Соня всхлипывала, прикрывала руками грудь и лицо, ёжилась, не пытаясь противиться материнским побоям. Шквал колотушек стих так же внезапно, как начался. Марья Алексеевна, прислонившись к стене, запрокинула голову, глядя в потолок и почти воя: - Господи, за что это... Соня спряталась под одеяло и забилась в уголок у изголовья. - Глупая девчонка! Дура! Зачем ты ему? - Мама... - Он мой! Не смей! - с новой пощёчиной мать промахнулась, но устала и не повторила попытки, - Что ты понимаешь? Бесстыжая! Я всему его научила, всему... Он был такой ласковый, нежный... А ты, дура... Больше сказать было нечего. Марья Алексеевна, подавленная открытием, побрела прочь, а девушка вновь зарыдала. Несколько дней тянулось безмолвие душ. Мать и дочь здоровались, выходили на люди вместе, прощались по вечерам. Каждая в своей комнате тщетно вслушивалась в стук окна и скрип половицы, со злой радостью зная - другая томится так же бесплодно. По утрам женщины жадно вглядывались друг в друга, стремясь убедиться, что соперница провела ночь в одиночестве, и отводили глаза с деланным безразличием. Мороз, сковавший сердца близких людей, казалось, заледенил даже звуки, и женщины пугались собственных вздохов, гулко отражавшихся от холодных стен. Первой сломалась Соня. - Мама, я так не могу дальше... - Не можешь? - болезненная ирония скривила губы матери. - Он не любит ни тебя, ни меня, он с другой, мама, слышишь, с другой! - Проклятый... - Марья Алексеевна опустилась на диван и несколько раз, осознавая бессилие, ударила по ногам кулаками. - Мама... - дочь села рядом. - Ему не пройдёт, не пройдёт... - Мы ничего не можем поделать, нужно забыть. - Забыть, сможешь? - усмехнулась мать. - Не знаю... - Не сможешь. Я не смогла, куда уж тебе. - Надо смириться. - Нет! - Марья Алексеевна вскочила, - Нет! Я знаю, что делать, - женщина выбежала из комнаты. Недоумевая, Соня осталась на месте, но до конца дня пребывала в рассеяности, силясь догадаться о замыслах матери. Наутро Марья Алексеевна, уже в дорожном платье, рано разбудила дочь и велела поскорей одеваться. Женщины вместе позавтракали, не обменявшись ни словом, и отправились в путь. - Куда мы? - Скоро узнаешь. По дороге они остановились только на полчаса перекусить и уже в сумерки подъехали к лесу. - Выходи. Дальше пешком. - Мама, я не понимаю… - Молчи. Женщины быстрым шагом шли по тропинке, шуршащей опавшими листьями. Запах осеннего леса нагонял на Соню предчувствие ужаса, даже остатки золота на ветвях казались зловещими. Боясь отстать и заблудиться в лесу, девушка заставляла себя передвигать ноги, но силы таяли и она, наверное, повернула бы назад вопреки страху перед скрывающей тропу темнотой, не покажись на поляне покосившаяся избушка. Марья Алексеевна поднялась на полусгнившее крыльцо и постучала. - Эй, Сычиха, ты дома? Дверь открыла неопрятная женщина с всклокоченными коротко остриженными волосами и недобрым взглядом. - Ты? Чего тебе? - она повернула голову в сторону Сони, - А ей? - Пусти в дом, расскажу. - Не пусти тебя… - сердито пробормотала лесная старуха и чуть посторонилась. Сонечка в полуобморочном состоянии протиснулась между косяком и хозяйкой лачуги, буркнувшей что-то нечленораздельное и затворившей еле державшуюся на петлях дверь. - С чем пожаловала? - Ты ведь ведьма. - Знаю, ко мне за добрым не ходят. Дочь, что ли, принесла в подоле, плод вытравить? - Нет, - пискнула опустившаяся на злобно скрипнувшую лавку девушка. - Пока нет… - хрустнула пальцами мать, - Может, и за этим придём, а сейчас дело другое. - Ворожить? На любовника, чтоб вернулся к ней, замуж взял? - Нет! - пронзительный голос Марьи Алексеевны испугал дремлющую в углу сову, ухнувшую и захлопавшую крыльями. - Ты мне не пугай животину! - Да что ей, успокоится. - Тебе что? Марья Алексеевна помедлила, собираясь с духом, потом выпалила: - Извести его, чтоб черви живым жрали, чтоб душу его перевернуло, чтоб свет белый не мил стал… - Говоришь, будто тебя, не её бросил… - старуха перевела взгляд с матери на дочь и догадалась, - Неужто обеих? Молчание ответило яснее любых слов. - Грех велик, и на нём, и на вас… Колдовство страшное будет… - Ты не пугай! - Марья Алексеевна достала пачку купюр, - Вот, да живее за дело! - Мама… Не надо! Сычиха вдруг раззявила рот в беззубой ухмылке: - А он нынче с другой тешится, сладко им, весело, тебя поминают, смеются… Подавленная девушка всхлипнула, живо представив любовника в объятиях той, что делила с ним дни, а не только обольщение ночи. Больше ни слова не сорвалось с её губ. - То-то, - с удовлетворением проворчала колдунья и подошла к своим полкам. Не смея пошевелиться, дыша через раз, Соня следила за неспешными уверенными движениями ловких морщинистых рук, снимавших то какой-то горшок с полки, то подвешенную к потолку связку травы. Скоро на печи закипело зловонное варево, и женщины достали платки, прикрыв нос. - Ишь, неженки... Вам бы только любиться на простынях белых. Только начало, а уже куксятся. Аль передумали? Соня сидела ни жива, ни мертва, но её мать без колебаний произнесла: - Продолжай! Сычиха склонилась над горшком, помешивая в нём и присказывая: - Сила сильная, злоба лютая, приди, хозяин, возьми душу проклятую... - Скоро уже? - нетерпеливо оборвала бормотания Марья Алексеевна. - Не спеши, ночи ждать надо, ночью хозяин на волю выходит, ночью и звать его, а сейчас только подманивать. - Хозяин, кто он? - пролепетала Соня, и осеклась, встретив два уничтожающих взгляда. - Дура, молчи! - прикрикнула мать, а Сычиха взяла ухват, перенесла зелье на стол и продолжила колдовство: - Крови ещё, кровь нужна... - Чья кровь? - Порченая, какую ненавистник ваш от сердца забрал. Марье Алексеевне намёка оказалось довольно, она закатала рукав на левой руке, бестрепетно подняла со стола нож и полоснула себя чуть выше запястья. Бурая, почти чёрная в полумраке жидкость потекла в вниз и смешалась со зловещей бурдой, о составе которой Соня старалась не думать. Мать с помощью ведьмы приложила к ране листок подорожника, перевязала руку и обернулась к девушке, затаившей дыхание в надежде, что её позабыли. - Теперь ты. Сонечка затрясла головой. - Ах ты, негодница! - мать подняла её за ухо, заставила подойти к столу и сама проделала всё необходимое. Зажмурившись, Соня не осмелилась вскрикнуть, когда боль резанула ей руку, и открыла глаза, только почувствовав, что рукав снова спущен. Зелье бурлило, докипая остатками печного жара, монотонное бормотание Сычихи подгоняло страх к ужасу, обе женщины понимали - кульминация впереди. Ведьма достала ком воска, ненадолго опустила его в горячую жижу, вытащила и за считанные мгновения слепила пару грубых фигурок. - Он один! - Каждая о своём попросит хозяина. Мать и дочь почувствовали в пальцах иголки, но ни одна не решалась начать. - Кхе... пугливые... - старуха зачерпнула зелье половником и заставила каждую сделать глоток, затем придвинула к столу две табуретки и позволила заказчицам сесть. - Смотри на него, коли супостата, глаза его выешь, селезёнку проткни, сопернице сердце жги, живот взрежь, зови хозяина, он всё исполнит… Из углов, из щелей, из-под половиц, из-за печки клубы чёрного дыма крались к ногам, захватывали лодыжки кандалами ненависти, поднимались по бёдрам к животу, груди, лёгким, крадя дыхания, холодя сердце, парализуя разум. Перед глазами Сони плясали дикие огоньки, сливаясь в образы больной памяти. Вот Он, сильный, небрежный, ухмыляется в ответ на несвязный лепет добычи, случайно подвернувшейся по дороге к другой, и вот уже тело, наполняясь восторгом и болью, вспоминает властные прикосновения. Отомстить ему, растерзать… - но сердце трепещет, не слушается, обмирает, нет, нет… Милый мой, желанный, мечта, надежда, никогда не смогу… Рядом воет рассерженный бес - не прощай, не мечтай… Соперница! Разлучница, гадина, будь проклят твой голос сирены, выпадут волосы, облезет кожа. Глаза бесстыжие твои пусть вылезут, не смей завидовать, не смей отнимать, не смей завлекать его, не смей попрекать… Сколько раз ты ласкала его? Сколько учила? Сколько сладости он тебе подарил? Вот тебе, вот тебе… На волю вырвалась ревнивая злоба, таившаяся на кончиках пальцев, под ногтями, прятавшаяся в прядях волос возле уха, напоминавшая о себе между сном и рассветом… Злоба шипит, по гортани стремясь к послушному ей языку, врывается в мысли, подчиняет каждую частицу грешного тела и заглушает последний стон бессильной души. Кружащая нечисть возликовала, одобрительно приветствуя каждый укол, мягкий воск оплавлялся в пальцах, капал на стол жгучей лавой, извечные проклятия обманутой женщины вели хоровод с вонью сизого дыма, сгущавшегося в очертания ненавистного лица. Черты соперницы обретают чёткость и ясность, ей больно, ей плохо, она никогда больше не узнает восторгов любви. Пронзительный крик разогнал бесовские наваждения, смеявшиеся над побеждёнными заклинательницами, лицо проклинаемой обрело плоть - и взгляд дочери встретил остекленевшие глаза обезумевшей матери. КОНЕЦ