Мираж

Жанр: AU, сказка Сюжет: насколько параллельными могут быть параллельные миры? Особенно, если оказаться в одном из них против своей воли… Служанки, учтиво поклонившись, попятились и дружно скрылись за бесшумно затворившейся дверью. Анна нервно поправила кружево накидки, сбившееся с плеча, пригладила распущенные волосы. Тишина и одиночество угнетали ничуть не меньше незавидной доли. А ожидание, растягивающееся, точно бесконечный торговый обоз, обволакивало и без того мечущуюся девушку вязким страхом, неприятным волнением постукивало в груди, заставляя опасливо озираться на малейший шорох, будь то ударившаяся в закрытые окна ночная птица или мышь, прошуршавшая в углу. Анна знала, что по-другому быть не может. Что отец, по глупости предавший своего владыку, мог быть просто казнен на лобном месте у королевских палат, опозорен во всеуслышание или даже проклят… И никому из их рода во веки не удалось бы смыть этого жуткого проклятья. Потому он еще легко отделался, когда вернувшийся на трон законный сюзерен предложил откупить предательство. Ценою стала Анна – и все наперебой твердили, как повезло старому пройдохе. Ведь не просто, дескать, шкуру свою спасает! В зятья-то получит первого рыцаря королевства, правую руку государеву, чей меч, опора нынешнего трона, и вернул на законное место Наследника свергнутого толпой завистников монарха. Это было год назад… Тогда Анна успела смириться с незавидной судьбою – стать женою человека, которого и не видела толком никогда. Но время шло, а день венчания не был назначен. Поговаривали: ждать новой войны. Поговаривали, что соседи, прознав о возвращении короля, вознамерились поставить на колени его, еще не окрепшего во власти. Поговаривали, королевская конница вышла на восточные границы. А тот самый рыцарь был Первым Всадником, и он первым вышел в защиту своего повелителя. Поговаривали: он может не вернуться в родные края. И тучи, черные, как горы запада, тянулись с восточной стороны, закрывая точно вороновым крылом чисто-синее полуденное небо. Анна не могла поверить своему счастью. Металась в муках вины, ибо не должно желать смерти защитнику, но все равно безумной радостью полнилось сердце, когда всё дальше отодвигалась возможность ненавистного брака. Месяцы сменяли друг друга. Она уже не просыпалась по ночам, преследуемая мрачным сонмом кошмаров. Мир, прежде тусклый и пугающий, вновь начинал играть сотнями ярких красок, совершенно разных, своих – для утра, дня и сумерек, и для бархатной теплой ночи. Анна уже почти приняла как дар небес свое негаданное спасение – и в тот же вечер громким жалобным воем охотничий рог у замковых ворот возвестил о прибытии гостя… Он возжелал венчаться на третий день. Тут же громогласно объявил об этом желании, едва войдя в просторный обеденный зал. Прибежавшая на шум Анна сперва даже испугалась высокого мужчины в грязном черном плаще. После того, как прибывший нареченный ушел отдыхать, она упала отцу в ноги, в слезах умоляя не отдавать единственную дочь этому человеку. Но князь был непреклонен: слово монарха – закон. Было ли оно законом, когда сталью меча с другими отступниками обрывал жизнь прежнего короля, гнал нынешнего, тогда еще малолетнего, до границы пустынных земель, чтобы там обречь на гибель в скитаниях? Понимая, что венчания не отменить, Анна снова попробовала смириться. Да и будущий супруг оказался вовсе не чудовищем. Когда он появился в часовне во время воскресной утренней молитвы, уже совсем не напоминал уставшего и сурового путника, коим предстал накануне. Темные волосы падали на высокий лоб, лишь сильнее, ярче подчеркивали холодное высокомерие его светлого взгляда. Он не мог быть неприятен. В сущности, он даже не мог не нравиться. Анне пришлось признать это. Помимо воли он притягивал чужие восторженные взгляды, проходя широкой поступью по узкому проходу в храме или через двор. Хорошенькие служанки, приносившие ему вино и угощение прямо в купальню, хихикали по углам, томно закатывали глазки и с радостью готовы были исполнить любое приказание молодого господина. Старый князь, напряженный и сосредоточенный, ни в чем не отказывал гостю, и всё это еще сильнее выводило Анну из себя. Три полученных на подготовку свадьбы дня она почти не говорила с будущим супругом. Но делила с ним трапезу, отдых и конные прогулки за высокими крепостными валами. Он отвечал ей таким же молчанием, но не горьким, нет… Иногда девушка ловила на себе заинтересованный прищуренный взгляд. Иногда мужчина подавал руку, помогая ей спешиться, и на короткий миг горячее дыхание опаляло щеку. Анна вздрагивала, страшась теплоты его серых глаз, и убегала от него в самые потаенные уголочки сердца, раз уж нельзя было сбежать от навязчивого жениха. Венчания она почти не запомнила. Только холодный металл кольца на руке. «Завтра на рассвете я уеду к Востоку,» - прошептал муж, вместо поцелуя, склонившись к ее приоткрытым губам, тут же поднял супругу на руки и поспешил к двери церкви, торжественно оповещая всех вокруг, что нашел свою баронессу… Его голос, громкий, настойчивый и властный, нельзя забыть, даже если сильно захочется… Он и теперь звучал в ушах, разрывая эту навязчивую тишину и в то же время делая ее полнее и глубже. - Анна? Она вскинулась и, неловко повернувшись, задела уставленный изысканными кушаньями поднос. Душистые фрукты рассыпались по полу, но мужчина лишь улыбнулся смятению девушки, бросившейся их подбирать. - Пустое, Анна. Идите сюда. Слишком больно резануло по сердцу: нельзя допустить даже мысли о том, чтобы ослушаться. Только девушка так и не двинулась с места. Барон удивленно приподнял бровь: - Вы… боитесь меня? - Вовсе нет! – Анна горделиво вскинула подбородок, но тут же смешалась. – Я просто… не понимаю, к чему... так спешить… - Я не буду спешить… - уверил муж и приблизился почти вплотную. Теплая ладонь, едва прикасаясь, скользнула по щеке, по волосам, выплетая шелковые ленты. – Вам не следует бояться, сударыня. Еще ни одна из моих женщин не пожалела о ночах со мною… Их было много – этих женщин, безропотно сдававшихся на милость черного рыцаря. Когда Анна год назад гостила с отцом в королевском дворце, ей довелось многое узнать. В особенности после того, как стало известно желание сюзерена женить на ней своего верного вассала. Выслушивая о бесчисленных любовных победах жениха от им же брошенных придворных красавиц, Анна еще больше пугалась предстоящего замужества. Потому сейчас от бесцеремонного напоминания о его прежних любовницах ей стало противно. Юная баронесса удивилась самой себе от этого невероятного открытия: не холодно, не страшно, как прежде, а именно… мерзко. До дурноты, до горького привкуса во рту. Подумав, вероятно, что это он ей противен, мужчина криво усмехнулся. - Что ж… тем лучше… Смею напомнить: вам недолго придется терпеть моё общество. – И, словно размышляя о чем-то неважном, отстраненно добавил. – Я уезжаю с рассветом. - Тогда не лучше ли вам уйти готовиться к дороге? Или отдохнуть? – Анна изо всех сил скрывала надежду в голосе, но разве от этого человека возможно скрыть хоть малую часть души? Барон покачал головой: - Я не собираюсь покидать супружескую спальню, пока не закончится эта ночь. А вы, Анна… - мужской голос дрогнул неожиданно беспомощной ноткой, - вы знаете, что должно произойти между нами? Она неопределенно пожала плечом. Пусть доводилось слышать всякое, но представить, как он сейчас… Нет! Этого решительно не хотелось представлять! Муж вздохнул, мягко обвивая тонкую девичью талию. - Неужели вы настолько боитесь любви? - Причем здесь любовь? – нелепый вопрос придал сил оттолкнуть мужчину и вырваться из сомкнувшихся пленительных объятий. - Всё, что происходит меж мужем и женою в темноте супружеской спальни, освящено любовью, - наставительно произнес он и шагнул к девушке так резко – она потеряла равновесие, падая на кровать, и замерла там, испуганно поджав ноги. - Значит… вы любили их всех? Ваших женщин… - в огромных глазах сейчас плескалась боль вперемешку с отчаяньем. И любой другой сжалился бы над дрожащей красавицей, но барон прищурился, смерив ее недоуменным взглядом: - Не могу понять, зачем вы завели этот разговор. Лаская каждую из них, я отдавал часть себя. Анна покраснела, отворачиваясь, и уже не так решительно продолжила: - Да… но… любили ли вы их? - Сейчас важно лишь то, что я буду любить вас. – Он оставил ее вопрос без ответа и подошел к самому краю постели, не сводя глаз с жены. Его рука потянулась к поясу. Хватило одного движения, чтобы легкая дорогая ткань с тихим шуршанием упала к ногам, открывая его бесстыдную наготу. Анна не смотрела в его сторону и все же каждой клеточкой своего тела чувствовала это, потому лишь зажмурилась, сжимаясь в комочек, когда барон позвал ее по имени. - Встаньте! – его тон снова был сродни приказу. Руки подняли замершую девушку, поставили рядом с пышущим жаром обнаженным мужским телом. – Забудь обо всем, что было… - хрипло выдохнул он и мягко поцеловал жену, не властно и без дерзкой настойчивости, но дразня, искушая, точно приглашая невинную красавицу вкусить плодов греха. Она не хотела отвечать… Даже когда губы, становящиеся всё безумнее, прильнули к плечу, а нетерпеливые пальцы мужа стянули вниз кружевную накидку, оставляя девушку в одной сорочке, тонкой, точно сотканной из нитей паутины ранней осенью, прозрачней, чем горный ручей. Барон помедлил отчего-то, будто не хотел пока убирать последнюю меж ними преграду. - Посмотри на меня! – сжал ее плечи, удерживая сорочку, уже распущенную на груди. Анна послушно открыла глаза, старательно запрещая себе даже единственный короткий взгляд на сильное мужское тело. Тогда, наверняка, ей станет еще страшнее. То ли дело – встретиться с потемневшим серым взглядом и представлять, что этот брак – не жестокая королевская прихоть. Ведь барон – мечта любой девушки… Бесстрашен, как лев, верен и честен, а еще… до умопомрачения красив… особенно сейчас… здесь… Анна залилась румянцем от непозволительно глупых своих мыслей. А может, от тех дерзких вольностей, что позволял себе муж, лаская ее руками и губами через тонкую летящую ткань ночной сорочки? Ожидая нынче его прихода в суровости одиночества, княжна поклялась себе, что никогда не станет покорной, послушной куклой в его руках. Отчего же сейчас тело с готовностью отзывается на сладкие прикосновения, сердце раскрывается навстречу любви подобно розе, и разум не в силах что-либо изменить?! Красавица тихо охнула, когда мужчина, медленно стянув остатки одеяний, уложил ее на кровать и склонился, на руках удерживая собственный вес. - Почему ты не смотришь на меня? – в отличие от Анны, барону удалось спрятать в сердце грусть и горечь, но ярко-серые глаза вспыхнули так ослепительно – испугавшейся девушке показалось, что он злится. – Смотри! Смотри и не отворачивайся, слышишь? - Да, мой господин… - достало смелости слабо кивнуть в знак согласия, и тут же Владимир протяжно застонал, прижал ее к кровати своим телом, крепко обнимая: - Нет… - а затем принялся покрывать лихорадочными поцелуями ее лицо, шею, плечи, не решаясь спуститься ниже, и прошептал с мольбою. – Зови меня по имени... Анечка… - Но я не знаю твоего имени! - на густых дрожащих ресницах блеснули слезы. О черном бароне говорили многое. Его боялись. Им восхищались. Его желали. Но никто и никогда, даже всемогущий молодой владыка, бывший ему не только сюзереном, но и другом, ни разу не назвал своего Первого Всадника по имени. - Владимир, - мрачно процедил он сквозь зубы, и в душе Анны точно лопнула какая-то струна, запела горестно и протяжно, отдала в горле последней умирающей нотой. - Владимир… - теперь она сама потянулась навстречу, обхватывая его за шею. Куда-то улетел прежний страх, да и возможности чувствовать что-либо, кроме близости мужа, не осталось, стоило ему только жарко прильнуть к женским губам. В тот самый миг Анна пропала. Как тонкий стебелек молодого деревца поднимается к солнцу, ломая крепкую оболочку желудя, так из трепещущего в мужских руках тела появилась, поднялась, раскрыла себя новая Анна. Та, что без смущения обнимала терзающего ее завоевателя, та, что пылко отдавала ему нескромные поцелуи, хотя еще вчера не могла даже помыслить, как должно отвечать мужским губам. Та, что, раскинувшись на подушках, сама призывно поднялась в ожидании и лишь выдохнула протяжно имя мужа, когда ощутила в себе тугую и горячую его плоть. Глаза снова закрылись, на этот раз от невыносимого наслаждения, но таким же приказом прозвучало настойчивое: «Смотри!» Она взглянула на барона, напряженного и сосредоточенного, с растрепавшимися черными прядями, чуть влажными на лбу. Сейчас их взгляды сплелись так тесно, точно ветви деревьев, растущих рядом. А вот тела… тела еще недостаточно сплетены! - Володя… я люблю тебя!.. Не хотели говорить с ним упрямые губы, едва шевельнулись, воруя слова, но Владимир всё равно услышал. Накрыл поцелуем влажный ротик и нетерпеливо подался вперед, до предела заполняя женское лоно, становясь одновременно так близко и так глубоко – у Анны дух перехватило от восторга. Но тут же вспышка блаженства обернулась болью, резкой, точно ожог, болью растеклась по телу – от сердца в каждую жилку. Не понимая, что с нею происходит, женщина уже не могла терпеть эту боль. Из глаз сами собой брызнули слезы, сладострастный стон стал хриплым прерывистым всхлипом. А Владимир двигался всё быстрее, словно не замечая извивающейся под ним девушки, захлебывающейся рыданиями. Брал ее по праву хозяина и супруга, пока не выдохнул глухо ее имя и не замер, уткнувшись в разметавшиеся по постели светлые волосы. Она всё еще плакала не в силах остановиться, ощущая, как горячее семя омывает ее, наполняет изнутри. И точно скованная невиданным прозрачным сном, не могла поднять отяжелевших рук, чтобы обнять мужа, не могла разомкнуть отяжелевших век, чтобы посмотреть на него, не могла выплыть из вязкого туманного забвения… Владимир пришел в себя через несколько мгновений, но жена уже спала, безвольно раскинувшись на смятом покрывале, распятая его телом, точно жертва на алтаре. Он приподнялся, стараясь не потревожить свою маленькую баронессу, чуть отодвинулся, поворачиваясь набок. Ласково притянул к себе тихонько всхлипывающую во сне любимую. Летние ночи непозволительно коротки, и до рассвета уже совсем недолго… Конец 1 части Почти неслышно, едва ли заметно скользит, переливаясь, вода в клепсидре. Женские волосы, мягкие, шелковистые, пахнут летней зарею, но как же хочется, чтобы подольше не окрашивалась ярко-алым восточная сторона неба! Медленно воздух заполняется предутренним светом. И ни на миг не отстает от установленных мировым порядком сроков приближающийся день. Одна ночь… Одна бесконечно короткая ночь для того, чтобы заставить любимую вспомнить простую истину: жизнь есть только любовь. И эта ночь прошла: догорают последние ее звезды, растворяется в прозрачном воздухе отпущенное ему время и все ближе минута расставания. И всё призрачней надежда что-либо изменить… Бережно, чтобы не потревожить священный сон своей красавицы, Владимир повернулся на бок. Анна неразборчиво пробормотала что-то, сильнее прижимаясь к нему, удобнее устраивая головку на мужском плече. Улыбнулась светло и нежно. Уже успели высохнуть горькие слезы. Когда? Этого не заметил муж, лаская и целуя ее, не в состоянии насытиться сладостью встречи. Он закрыл глаза, открывая забрало памяти, хотя сейчас, на самой грани возможной разлуки, следовало думать совсем о другом. И все же барон вернулся воспоминаниями в тот день два года назад, напрочь перевернувший его настоящее, заставивший забыть прошлое, песчаной бурею сметающий все вероятности будущего. Но он ничего не поменял бы тот день, и сам тот день ни на что не променял, не выменял бы ни на вечность, ни на покой, ни на всё золото мира! Не отказался бы ни на йоту ни от кровоточащих у самого сердца ран, ни от выжигающей тело неутоленной страсти, ни от нежности, в коей становится слабым и беспомощн6ым любой, даже самый бесстрашный воин. Не отказался бы и от тумана неизвестности, приведшего его сюда, в постель окунувшейся в забвение любимой нелюбящей жены. Была ночь… Тогда тоже была ночь, и она тоже подходила к своему краю. Была боль… Боль разрывала на части. В глубокие раны въелся песок и причинял еще больше боли. Впрочем, как и осознание того, что именно он, барон Владимир Корф, будет обвинен в чудовищном предательстве опального принца в изгнании. Враг был низок и коварен. Подстерегая небольшой отряд недалеко от восточной границы, враг уже давно всё обставил так, точно нелепая смерть приготовилась скосить в пути изменника-капитана. Но Владимир, беспечно горяча коня, не знал об угрозе и всё быстрее скакал в лапы ловушке. Слишком честолюбивый. Слишком самоуверенный. Слишком гордый – а война не любит гордецов. Бой был короток и свиреп. Погибли все, и он тоже должен был погибнуть, но враг, зло смеясь ему в лицо, приказал повременить с последним ударом наотмашь и отвезти израненного рыцаря подальше в пустыню. Или пусть нынче же молит о милосердии – быстрой смерти! Но барон Корф никогда и никого ни о чем не просил… Он не знал, как долго скакал конь, на которого его бросили, точно мех с застоявшейся водою, - поперек крупа. Во всем нём не осталось живого места, и от этого, должно быть, притупилась уставшая ныть боль. Затем его сбросили в песок. Эта боль была новой, молодой, как тонкий рожок месяца, и такой же острой по краям глубоких ран. Затем, уже оставленный умирать в одиночестве, он полз куда-то, не чувствуя ни капли жизни в себе, не чувствуя воздуха вокруг – только песок и сплошную ядовитую боль. После тонкие травинки пощекотали лицо. Оазис! Или… уже рай? Глаза открылись, но ничего не смогли увидеть перед собою, кроме пятен – бурых, лиловых, белесых – пляшущих в темноте, наскакивающих друг на друга. Он слышал тихое журчание воды неподалеку, но, не в силах больше двигаться, мучимый жаждой, мучился вдвойне от этой недостижимой близости ручья. Пока целебная прохлада ни коснулась потрескавшихся пересохших губ. Он сделал пару глотков – и тут же потерял сознание… *** - Тебе уже лучше? Этот голос… Столько раз Владимир слышал его, метаясь в беспамятстве, и всегда казалось: это ангелы зовут его за грань бренной земной жизни. Барон открыл глаза. Теперь он мог видеть четче, и все-таки мир точно покрылся мутной дымкой. Он лежал на широком ложе в незнакомых покоях, а рядом, не скрывая тревоги и волнения, сидела хрупкая девушка. Ее волосы походили на золотой песок в отсветах горящего очага, а огромные глаза были точно омут. Мужчина недоверчиво тряхнул головой и приподнялся, насколько позволяла слабость. - Мне что… это снится? Красавица взглянула грустно, но не пряча робкой надежды. - Нет… Хвала небесам, позволившим тебе очнуться от сна. Мои лекари сказали: если нынче не придешь в себя, то погибнешь. – Она провела маленькой ладошкой по его заросшей колючей щеке. – Ты не ответил, рыцарь. Лучше ли тебе? - Жить буду… - тень улыбки прикоснулась к обескровленным губам. – Как твое имя? - Не спросишь даже, кто я? – синие глаза лукаво сверкнули сквозь грусть, и его храброе сердце вздрогнуло в груди. Мужчина шумно втянул воздух, зажмурился и хрипло выдохнул: - Это неважно! - Я Анна. Загадочным блеском затрепетали на парче отсветы пламени. Загадочным шумом прошелестела за прикрытыми ставнями листва. Загадочной искоркой обжог взгляд юной красавицы. - Я – Анна, дочь князя Петра, властителя Двугорья. О! Ему слишком хорошо было знакомо это имя! Вся ненависть, клокочущая в душе, всё презрение и отвращение к предателю, что, презрев собственные клятвы, слепо прошел тропой убийства, отразились на осунувшемся лице барона Корфа, капитана восставшей конницы. Анна отвернулась, не желая вмешиваться взглядом в чужие мысли, и неторопливо встала. - Отдыхай, - распущенные волосы рассыпались по спине и плечам, окутывая хозяйку золотистым, точно шелковым, покрывалом. – Я распоряжусь, чтобы служанки принесли тебе поесть. - Зачем ты делаешь это для меня? – темные брови недоуменно сошлись на переносице, но девушка лишь безразлично пожала плечами. - Ты гость в моем доме. - В доме… твоего отца? – лучше уж съязвить и ухмыльнуться привычно, чем открыть всю горечь от нежданного известия. - Уедешь, как только поправишься. - Она хотела казаться спокойной. Незаметно сглотнула, глядя перед собою на ровную стену. – Удерживать тебя не стану. - Благодарствую! – с обманчивой учтивостью бросил ей вслед раненый, надеясь, что дверь остановит слова, но все-таки не сдерживая их. Сперва он корил себя. За эту нежность, наполняющую сердце всякий раз, когда рядом оказывалась прелестная Анна. За свою слабость, удерживающую его во вражеском доме, когда следовало бежать подальше и поскорее, когда нужно было всеми правдами и неправдами вырывать из души светлый милый образ. И чем сильнее корил он себя, тем крепче лютой ненавистью дикого зверя ненавидел всех тех, кто, подкравшись в полумраке, повалил его в жгучий песок пустыни. Он проклинал свои силы, не предавшие сразу, дотянувшие его до забытого посреди мира смерти оазиса. Он проклинал воду, утолившую жажду. Он проклинал небо, что испытывает его тройным кордоном: ловушкой, болью и любовью. Да, он почти сразу понял, что полюбил… Но он полюбил слишком поздно… Нужно было обольстить многих женщин, чтобы признать единственную, лишь раз заглянув в ее глаза. Он боролся с этой любовью, бросая все силы на свою борьбу, и оттого никак не мог побороть слабость недуга. Раны затягивались непозволительно медленно. Дни сменялись днями, а суховейная зима переходила во влажность весны. Анна была с бароном каждый день. А стоило телу чуть окрепнуть – перестала уходить от него и ночью… Вернее, не так. Гордая и неприступная, похожая на луну, что светит одинаково серебристо всем людям на земле, но оттого никому не становится ближе, Анна, юная княжна, проведывала гостя вечером, справлялась о его здравии и уходила, тихо притворяя за собою дверь. Так, если бы не хотела быть с ним слишком долго, слишком часто, не хотела бередить едва начавшие заживать раны. И все же она оставалась. Сперва – легким цветочным ароматом, что, подобно шлейфу, тянулся за тонкой точеной фигуркой, потом – мечтою, явившеюся в полудрему, и, наконец – хмельной и жаркой бесстыдной грезой она металась в объятьях влюбленного барона, изматывая его сны его же неутоленной страстью. Пока однажды посреди ночи не пришла наяву – не вбежала в покои, разумно спрятанные от посторонних глаз в северном прохладном крыле. Он уже мог вставать тогда. И собирался вероломно сбежать отсюда первой же ночью новолуния, забыться в чем угодно – в вине, в битве, в чужих ласках – только бы навсегда вырвать из сердца ненавистную свою любовь. Она вбежала, захлебываясь слезами, и бросилась к рыцарю, удерживая ворот распахнутой на груди рубахи. - Не уходи! – в глазах плескался страх, и мелкой дрожью через кончики пальцев прикасался к его лицу, к его отросшим волосам и напряженной шее. – Ты так слаб, ты еще слишком слаб, тебя найдут… Тебя догонят и убьют! Заберут… у меня… - Какие глупости! – стараясь казаться безразличным, мужчина отвел тонкие руки, отворачиваясь к окну. – Да и куда… я поеду нынче? Анна потупилась, смаргивая горе с мокрых ресниц. - В ночь. Мне сказало о том звездное марево! – она вздохнула тихонько, прижимаясь лбом к его плечу. – Мой Мираж… Она была дочерью пустыни. Вернее, ее мать выросла среди песков и до последнего вздоха своего хранила верность знаниям людей пустыни. И волшебный Мираж – облако звездной пыли, смешанной с зыбучими смертоносными песками, хранился трепетно и бережно в старинном зеркале с золотой оправой. Для всех людей миражи лишь сказка, но те, кто могут слышать их шепот – воистину благословенны. И светлы. И чисты, как утренняя роса. Хрупкая княжна была такою – дитя солнечных песков и прохладной тени оазисов. То была первая ночь, когда он, не отпустив ее, любил не во сне, не в болезненном бреду, но наяву… - Я увидела тебя мертвого в пустыне, у самого края застывшей воды… - нежностью шелка ладошка провела по широкой мужской груди. Владимир изогнул бровь, точно не веря своему слуху. - И когда же я успел умереть? - Мог бы, - маленькая девушка, утомленная его ласками, теснее прижалась к сильному плечу. – Мог бы умереть, но я не могла тебе этого позволить. Жить дальше, зная, что должна была изменить всё – и побоялась? Нет… Я поехала за тобою. А ты? Разве ты смог бы бросить меня? Она вдруг приподнялась на локте, всматриваясь в его лицо, и барон потянулся к женским губам. Как же пьянила их сладость. - Я поехал бы за тобою, - руки сжали возлюбленную крепко и жадно, почти грубо, - забрал бы у самого неба, нашел бы на краю земли, а если надо – переступил бы за край, обошел сотни, тысячи других миров! Аня… Настойчивые мужские губы коснулись женских, дыхание слилось, разделяя мир на двоих, и на двоих же тихим гортанным вздохом слетело одно бесконечно долгое «Люблю»… Анна поехала с ним, как только ладони рыцаря смогли удержать тяжелую сталь меча. Она готова была разделить невзгоды и трудности кочующего войска, лишенного крова, и потому не сразу поверила свом глазам, переступая порог отдаленного замка. - Мой отец служил усопшему владыке верой и правдой, - Владимир обнял стройный стан своей желанной, склоняясь к лицу обещанием поцелуя. – Я вырос здесь, а не в походном шатре, и сюда приеду, отвоевав трон для законного Наследника, зная отныне, что вернусь не к пустынным комнатам, хранящим только память, но к любимой и любящей. Ты… любишь меня? Скажи. Вместо ответа Анна сама потянулась к его губам, обхватила суровое мужское лицо, смягченное светлой нежностью. - Люблю больше жизни, и вытерплю всё, чтобы остаться с тобой, - улыбнулась, словно отгоняя, отдаляя улыбкою своею преддверие разлуки. – Как бы долго не пришлось воевать, ты только знай: всегда, до конца времен будет ждать тебя твоя княжна. - Нет, - Владимир, развеселившись отчего-то, засмеялся счастливо и подхватил ее на руки, - не княжна, а моя баронесса! В тот же день в увитом розами и лилиями зале для церемоний они венчались, вручая жизни друг другу, отдавая сердца, обретая взамен клятвы, рушить которые нельзя. И тогда не могли даже подумать, как призрачна уверенность в благоденствии, как короток сладкий час победы, как ранит тень одиночества, если предать, растоптать нерушимую клятву… «Клянись, что забудешь их всех – своих прежних женщин!» - Анна требовательно обнимала мужа за шею, не отводя взгляда. Он отвечал ей поцелуями и горячечным шепотом, и прижимал ее к кровати своим телом, заставляя забыть собственное имя. Он уже не знал их, не помнил ни одной из тех, что побывали когда-то в его объятьях! Она вздыхала, медленно приходя в себя, и грустно улыбалась: «А я…клянусь, что никогда не забуду… И если это произойдет – просто напомни о них, тогда сердце подскажет вместе с ревностью, как сильно я тебя люблю…» Светлая, солнечная, золотая, песочная девочка – ему и в голову бы не пришло, что она способна так ревновать! Целуя сладкие губы, Владимир уверял: другой не завоевать его сердце, способное лишь на одну любовь. Но война подкралась сызнова, прежние обязательства трубили тревогу в лесах Запада. Анна сбежала по лестнице в одной сорочке, чтобы проводить мужа, поцеловать на прощанье, обнять в последний раз и, заглянув в его серые глаза, без лишних слов прижала к своему животу его широкую ладонь. «Возвращайся…» Он недоверчиво посмотрел на смущенную красавицу. «Опять нашептал на рассвете твой Мираж?» «Возвращайся!» «Разве теперь могу не вернуться?». Задавая вопросы, понимал: просто боится ответить. Смерть грозит на ратном поле, смерть выглядывает из-за песчаных дюн. Лучше не думать о том, что неверным ответом останешься в памяти, предашь несдержанной клятвой. И откуда было знать, как повернет Судьба?.. *** Сражения сменяли друг друга кроваво-красным сплошным месивом. Смерть выплескивалась у берегов вместе с водою, смерть была повсюду: в каждой песчинке протяжной пустыни, в каждом сухом стебельке, в клюве каждого стервятника, кружащего над побоищем в поисках легкой пищи. Владимир приподнялся в седле, устало осматривая ровный, как полотно, пологий склон. На много верст вперед – лишь песок, и видно пустоту до самого горизонта. Солнце побелело от жары. Его прямые лучи плавились над раскаленными песками и оплывали на глаза мутными каплями пота, смешанного с чужой кровью. Пустыня кровожадна. И сама убивает вернее вооруженных воинов, вернее заточенных клинков дамасской стали, вернее яда, подсыпанного в вино. Оттого слишком много жертв всегда доводилось отдавать армиям, шедшим сражаться к восточным границам королевства. Всегда, долгие века платила жизнями своих сынов родная земля. А сколько дани собрала пустыня нынче, когда сошлись здесь в смертельном бою две армии – законного владыки, возжелавшего отвоевать отцовский трон, и гнусного предателя-самозванца… Барон провел по лицу, стирая пот с чела, и прикрыл глаза. Он так давно не спал… Бессчетное количество дней его всадники бдели, не допуская приближения врага. Пора бы сдать караул. Уставший воин опасней, чем затупившийся меч, ведь силы человеческие небезграничны. В последний раз объехав дозором отдаленные редуты, Владимир отдал приказ возвращаться к королевскому шатру. Там гвардия сменит всадников хотя бы на несколько часов, давая возможность забыться целительным сном. А спать хотелось всё сильнее... Вечер быстро опускался за засыпающую землю. В один миг пылающее красным солнце нырнуло на полосу небесного края – и почти ночной полумрак обступил со всех сторон. Быстро и плотно, как то всегда бывало здесь, в пустыне. Рыцари, пустив лошадей шагом, в полголоса переговаривались за его плечом, поглядывая на задумчивого командира. Всем нелегко в этой войне, но каково ему, оставившему дома молодую жену? Все разговоры умолкли, точно по приказу, стоило барону властно поднять руку. Всадники остановились. Еще пару ударов сердца назад, казалось, не было слышно ничего, ни звук, ни шелест не нарушал тишину душной холодеющей ночи. А теперь точно тихий свист наполнил воздух, и приближался, приближался со всех сторон. Черные стрелы! Владимир понял это в последнее мгновение перед тем, как, отчаянно крикнув пригнуться к земле, ощутил обжигающую боль. Черное древко блеснуло в свете тусклой умирающей луны, сломался под кожей тонкий наконечник, пропитанный ядом. Призраки пустыни, песчаные духи, живущие тут от начала времен, редко вмешиваются в дела смертных, но когда нарушена грань, когда стирается линия меж миром песка и буйными травами прикордонья, - они сами выходят на охоту, усмиряя жадных пришельцев ли, прекращая ли слишком затяжную войну. Теряя себя в обступающем удушье, Владимир подумал, было, что проиграл. «Анна!» - сорвалось с почерневших губ и улетело в бездну тьмы… Барон Корф сам не знал тогда, как ему удалось выжить. Но он вернулся! Из смерти или из проклятья черных душ – он вернулся, чтобы добыть трон своему сюзерену. Власть предателей пала, захлебываясь в крови, и к ногам победивших сдала свои стяги освобожденная столица. Наказанные, презренные, убийцы старого короля нашли свой последний приют – кто в каменном мешке подземелья, кто в изгнании, а кто и в смерти. Уставший воин вернулся в родной дом поклониться верной жене, вернулся – и ужаснулся увиденному: в супружеской спальной его ждала не Анна! *** Владимир вздрогнул. Последнее воспоминание обожгло огнем. За окном пичужка звонкой трелью встречала первые лучи рассвета. Эта ночь закончилась, надо торопиться… Конец 2 части *** Солнце еще едва можно было разглядеть из-за холмов, но его лучи уже отбирали последний сладкий сон. Она провела рукою по постели – и встретила пустоту. Неужели... опоздала?... Картины прошлого смешивались с настоящим, кружили вихрем мысли, точно золотые песчинки в мареве Миража. Скорее из душной одинокой спальной – вниз, через двор – к воротам, кованным сталью, за ворота – в простор полей. Чтобы увидеть хоть тень, хоть след его! Ноги путались в шелковых складках одеяний, ступеньки выскальзывали, убегая от шагов. Хоть немного успокоиться удалось лишь, когда послышался его уверенный спокойный голос, приказывающий что-то слугам... Анна подбежала к открытой восточной стене и замерла, обхватив руками мрамор колонны. Не могла отвести глаз. Не умела поверить в это чудо. Как же давно они не встречались… Да и нынешняя сказка – в каком времени, в каком мире она происходит с нею? Этот рассвет так больно режет по сердцу, напоминая о дне разлуки, и в то же время каким-то невероятным сиянием, новым, чистым, возвещает о благополучном завершении горестей, предлагает забыть былые беды… Как же долго она спала! И успела омертветь в этом своем зачарованном сне, который принесла на крыльях проклятая ночь. Жизнь, чужая, навязанная, впилась в ее душу, шаг за шагом отвоевывая сердце, утратившее силу вместе с новой клятвой. И как же мучительно она соскучилась по нему!.. Даже в туманной дымке сна… Владимир, еще несколько мгновений назад терпеливо поясняющий что-то оруженосцам и стражникам, словно почувствовал ее присутствие. Резкий поворот головы – и встревоженные серые глаза встретились с небесно-голубыми, вспыхнули надеждой, засияли счастьем ярче и смелее, нежели эти рассветные лучи, пробившиеся, наконец, из-за лесистой тени холмов. - Аня! – надрывный крик метнулся под каменные своды. Его голос всегда звучал уверенно и властно, только сейчас он неестественно дрогнул скрытою тревогой. Она улыбнулась, чуть выглядывая из-за широкой колонны, маня своей улыбкой, обещая себя взамен за одно-единственное прикосновение истинной любви. И губы, уставшие во сне твердить о том, чего никогда не было, нежно прошептали его имя: «Владимир». Он бросился к ней. Так быстро, как только мог. И ветер не сумел бы скорее угнаться за своей подругой, летней зарею. Багряный плащ развевался за спиной, одетый в дорогу, готовый укрыть рыцаря в новом походе. Не успела Анна чуть отойти от колоннады к стрельчатым витражам у ступеней, когда муж, взбежав по лестнице вверх, сжал в объятьях хрупкую женщину, шепча бессвязное и восхитительное: - Аня… Анечка! Его руки прошлись по спине, по плечам, мимолетной лаской коснулись растрепавшихся золотистых волос. Владимир плакал… Первый Всадник, бесстрашный и гордый, храбрый капитан некогда восставшей конницы, он плакал – и слезы оставались мокрыми дорожками на щеках. Юная баронесса провела по ним тонкими пальчиками. - Ты снова уезжаешь? – острые ноготки чуть царапнули мужскую скулу. – Когда вернешься? Я столько должна тебе рассказать… - Я тоже, - выдохнул рыцарь и вдруг, не выдержав, подхватил её, едва ли не подбрасывая в воздух, и закружил – разве не так кружится в вихре песчаной бури сверкающий солнечный свет? - Володя, перестань! – красавица ответила громким счастливым смехом и тут же ощутила под босыми ножками гранитный пол. – Я так ждала тебя… Думала, что умру… Они стояли сейчас у самых колонн, и утреннее солнце, лениво выплывая из-за туч, освещало долину: одинокие деревца и густые рощи, холмики, горы и неглубокие озерца, точно капельки росы, притаившиеся меж луговых пышных трав, деревеньки и слободки, одинокие дома поселян, разбросанные за крепостными валами. Они стояли – и десятки глаз всматривались ввысь, с восторгом и благоговейным трепетом наблюдая за влюбленной парой – наконец, воссоединившимися хозяевами. Они стояли на виду, но видели только друг друга. - Я люблю тебя… Уста потянулись к устам, и глаза сомкнулись в блаженной неге. Владимир чуть склонился к своей маленькой жене, Анна приподнялась на носочках, чтобы дотянуться до него, чтобы пригубить хоть малую капельку желанной любви. Рассветным заревом вспыхнуло небо, вмиг разгоняя тучи, точно и не было туманного утреннего часа. И золото – червленое золото лучей – окутало их, прошедших через тысячи преград на пути к своему дому… Он только успел прикоснуться, когда маленький ротик открылся, благословляя мужскую над собой власть, два взаимных поцелуя стали одним – нетерпеливым, сладким, бесконечным. Она, как прежде, была такой тоненькой и хрупкой – барон боялся прикоснуться, обнять слишком крепко, в грубости своей снова теряя ту, которую любил больше жизни, ради которой прошел этот нелегкий путь боли и молчания, обретя которую – получил весь мир. Но Анна, его бесстрашная, верная, настоящая Анна сама обвила руками мужские плечи. - Мне было плохо без тебя… - подумала или же успела сказать в короткий миг передышки? Владимир улыбнулся в новый поцелуй: - Теперь я больше никуда не уйду… - Это правда!? – красавица отпрянула от его, не скрывая во взгляде тоски и робкой надежды. Так умела смотреть только она. От каждого такого взгляда у него внутри точно бурей сметало покой и умиротворенность, раздувало пожар, сродни тому, как горело нынче в багряно-оранжевом небе это странное, необычное солнце. Он кивнул уверенно, стараясь хотя бы казаться спокойным: - Правда. Я нашел тебя… снова… И никуда более от себя не отпущу! Еще один поцелуй – жарче, слаще, дольше во сто крат. Дыхание давно сбилось, не успевая за горячими прикосновениями. Мужские ладони скользнули по открытым плечам, стаскивая сорочку, и женщина гортанно засмеялась. - Глупый… не здесь же! Анна игриво высвободилась из бесцеремонных объятий и взглянула на распаленного мужа – с искрящейся лукавинкой из-под трепещущих полуопущенных ресниц. Сегодня ночью он разбудил ее. Позвал так настойчиво и громко – каждая клеточка тела, давно принадлежащего ему, единственному, любимому, откликнулась на этот зов, хотя сама она еще долго не могла понять собственных чувств. Он звал ее по-разному: терпением и сдержанностью, нежностью и лаской, страхом, ревностью, страстью, желанием, блаженством, пока, наконец, она не вынырнула из сна через маленькую полынью в застывшем озере боли. Болью через сердце пролилась вернувшаяся память, нарушая еще одну нерушимую клятву. Наверное, стоит реже клясться на живой и горячей, почерневшей от проклятия крови… - Пойдем, пойдем со мною… - Анна протянула руку, приглашая своего барона вглубь самого светлого, самого теплого замкового крыла. Мимо хозяйских спален к уютной комнатке, согретой камином от прохлады летних ночей, увитой свежими цветами с легким, едва заметным ароматом окрестных лугов. - Посмотри, Володенька, он точно ангел… - она склонилась над детской кроватью и провела ладонью у нежной щечки, не прикасаясь, чтобы не потревожить хрупкий утренний сон. – Сыночек мой… - Наш… Они переглянулись. Владимир впервые видел сына. Вернее, ей так казалось, но за это время многое могло измениться, и длительное отсутствие мужа обернулось лишь призрачным обманом ночных миражей. От негромких голосов малыш проснулся и завозился в кроватке, отбрасывая одеяльце. Анна, подхватив его на руки, заворковала, баюкая и успокаивая: - Ну что ты, что, мой славный? Смотри: солнышко только-только поднялось над лесом. Еще спят облака, спит ветер, и ты тоже должен спать. Закрой глазки, закрой, моя сладость… Она впервые так играла с ребенком. Впервые, нежно прижимая его к груди, пела тихую колыбельную, целовала крошечный носик, сопящий со сна, и темные растрепанные волосы. Владимир понимал, что прежде – то была не она, и всё же… Невыносимой болью, приглушенной, забитой в самое сердце яростью отзывалось в памяти это время. - Кто, Аня?! – стоило баронессе убаюкать сына и, уложив его в кроватку, выпрямиться, Владимир сжал ее хрупкие плечи, - кто сделал это с нами? Кто заставил тебя забыть меня, предать моё имя, убегая в чужой мир, и остаться лишь бесчувственной оболочкой рядом с нашим сыном?! Ответ, спокойный и ровный, точно бескрайняя гладь пустыни в полдень, заставил его сглотнуть горькую злость. - Это была я. – Анна не отвернулась и не опустила глаз. – Я сама сделала выбор. Дверь неслышно отворилась, и молчаливая служанка застыла на пороге, не смея потревожить господ. Владимир кивком головы отдал приказ оставаться с ребенком, а сам направился к выходу, чуть подтолкнув жену вперед. Не здесь и уж точно не перед прислугой выяснять то, что должно выяснить. Сурово сошлись на переносице темные брови. Вот Анна стоит, гордо вздернув подбородок, у цветных витражей, и нет в ее фигурке ни тени, ни намека на раскаянье! Нет груза вины, что опустил бы долу глаза, ссутулил хрупкие плечи. Она стоит, всматриваясь в разноцветное отражение своего лица, или смотрит еще дальше – за крепостной вал, за деревни, туда, где яркое солнце уже высоко поднимается над миром, даруя свет и тепло. Барон подошел ближе, бережно обнял жену и уткнулся лицом в не заплетенные волосы, всё принимая, всё прощая. Не отпустил, когда красавица повела точеным плечиком, прогоняя его, пытаясь сбросить руку. - Ты готов обвинить меня сразу и во всем! – нежный голос не таил обиженной нотки, слабой, как аромат дождя, но настойчивой, как его ровный стук по черепичной крыше. Мужчина выдохнул, прижимая любимую еще крепче. - Это не так, Аня. Виноват один лишь я – и некому больше предъявлять обвинений. - Ты? Нет! – Анна вскинулась, попробовала развернуться к нему, хоть и не могла разорвать кольцо обнимающих рук. - Что бы ни произошло, это я не сумел защитить тебя, - услышала тихий покаянный шепот. – Но я приехал, заглянул в твои глаза – и увидел там пустоту… Пустоту чужой души, Анечка, и это не могла быть ты! Твоя душа свет, твоё сердечко стучит трепетно и часто, а то была лишь тень, бледная тень твоей красоты с твоими золотыми волосами, с твоими губами, утратившими сладость, и улыбка этих губ была просто неудачным размытым пустынным миражом! Ты не играла с сыном… Ты даже не смотрела на него, когда подходила к кроватке в детском покое. А он плакал, тянул к тебе ручонки, узнавая… - Молчи! – Анна вырвалась, отбежала от него к северной стене, прижалась спиною к старинным гобеленам. Разве в силах была она, женщина, мать, выслушивать подобное?! Разве на это шла, клянясь на крови любимого? Впрочем, тогда ей было все равно… Владимир подошел к ней, намереваясь сказать еще что-то. Но маленькая ладошка накрыла его губы. Жена потянулась к нему, как совсем недавно у колоннады, и ее поцелуи стирали прежнюю горечь несправедливости. - Любимый… я так скучала, так ждала… - она прильнула к нему, теряя голову от исполненной мечты. Даже не заметила, как он поднял ее, ногой толкнул дверь в спальную, и жаркая тяжесть его тела смешалась с прохладой шелковых покрывал. В последний раз они были здесь в ночь перед его отъездом, и так же пели за окном вышние ветры, и так же сплетались пальцы, так же губы пьянили и лишали воли. Затем много ночей подряд она лежала здесь одна, свернувшись калачиком на широкой пустой постели. Даже теплые меха не спасают от холода, когда любимый далеко. А всё, что случилось позже… Анна зябко вздрогнула и почувствовала, как крепче, настойчивей притянул ее к себе муж. Она удобнее устроилась в его объятьях, прижалась щекой к груди, слушая, как бьется его сердце. Тогда всё реже стучало оно, всё медленней, всё отдаленней… - Однажды вечером я подошла к зеркалу, - Анна начала рассказ обыденно и просто, словно говорила о чем-то незначительно малом, но так была напряжена, что Владимир понял без лишних слов, о чем сейчас готова поведать любимая. – Сыночек спал, сытый и довольный, во сне трепетали его реснички, а я подошла к зеркалу, прикоснулась рукой к золотистой поверхности, призывая Мираж. Красавица замолчала, не решаясь говорить дальше, произносить нужные слова, но Владимир был здесь, рядом, а значит – нечего бояться. - Я лишь хотела увидеть тебя. Там, в пустыне, увидеть в пылу битвы или в мимолетной дреме отдыха, и защитить, укрыть своей любовью. А вместо этого увидела черные стрелы… Черная кровь хлынула через золотую пыль Миража, марая мне подол и ладони, растекаясь лужей по драгоценным коврам. Ты умирал. Ты почти не дышал там, на другой стороне зеркала, и я взмолилась о помощи, я призвала… все силы неба, все силы земли, заключенные в бурях пустыни, которая хранила моих предков от начала времен. И Мираж нашептал мне спасенье. Мираж сказал: я изменю ход времени, я поверну ядовитые капли в твоей крови, и ты будешь жить! Жить, слышишь?! Жить… Но за это… я должна буду отдать тебя… Каждое воспоминание о тебе, каждый миг, где мы были вместе, каждый вздох – от первой встречи до последней ночи я должна буду отдать и поклясться на крови из твоих ран, что не вспомню ни словом, ни делом тебя в своей жизни. - Родная моя, - Владимир прижался губами к золотистой макушке, и Анна всхлипнула чуть слышно в ответ на ласку. - Я не могла тебя потерять, - горячая слезинка дрогнула на ресницах и упала на мужскую обнаженную грудь, - уж лучше бы ты потерял меня… Владимир улыбнулся, возможно, с чуть преувеличенной бодростью. - Я тоже не могу тебя потерять. Никогда… ...Время после его возвращения шло, ускользало сквозь пальцы, уже не одну неделю запорошил пески далеко позади оставшейся пустыни. Он чувствовал сердцем и душою: жену заменили пустой безжизненной куклой, умеющей ходить и говорить. Чувствовал – и ничего не мог сделать! В первый же вечер страшного открытия едва не разбил на осколки этот ее зеркальный Мираж, чья ровная поверхность отливала золотом и безразлично смотрела на его страдания. С тех пор он долго не заходил в заветные покои… Метался по дому, будто зверь, загнанный в клетку, крушил ни в чем не повинное стекло и грозил слугам всеми карами небесными. Но однажды, изрядно напившись, всё же не смог пройти мимо, толкнул неуверенной рукою дверь ее спальной и, опустошенный, упал у зеркального марева, незаметного в мутном отблеске тьмы. Тогда он в первый раз заплакал. Рассказывал бездушному стеклу о том, как любит, о том, что согласен на всё, лишь бы вернуть женщину, ставшую его маленьким миром, и решил сперва, что сходит с ума, когда услышал тихий голос. Он поднял глаза. От прежнего ночного мрака не осталось и следа! Теперь в зеркальной золоченой раме переливался и струился чистый звездный свет. «Она здесь!» - этот голос доносился не до напряженного слуха, он звучал изнутри, его невозможно было не услышать и не принять. «Она здесь, и в то же время так далеко – никому не дотянуться». - Я смогу! – вскричал барон, и тот крик больше походил на дикое рычание. – Найду ее и верну! Только дай мне знать, откуда! Но Мираж был просто воздух, живший сам по себе, и говорил, не слушая ответов, не отвечая на чужие вопросы. «Рядом с нашим есть другой мир. Всё в нем до последнего камня отвечает тому, что видишь ты, до последнего звука перекликается с тем, что слышишь ты, действия твои отражаются в нем, точно в зеркале с изогнутым контуром. И только время течет иначе, по своим, ему лишь ведомым законам. Она – там, но там ты не знаешь ее. Рядом и без тебя. Далеко и всегда с тобою. Навеки выбран этот путь, не повернуть колеса судьбы, не поехать вспять на запряженной колеснице…» - Нет! Я не отдам ее! - так же упрямо, как прежде, Первый Всадник тряхнул головой, и в какой-то миг показалось: тихим смехом золотится марево. «Твоя душа блуждала во тьме, не ведая о свете своем. Когда вы повстречались, жена в тебе этот свет открыла, настолько, что ты стоишь сейчас здесь и внимаешь словам звезд. Иди к ней. В мир, что живет рядом с нашим, иди к ней. Найдешь хоть след ее – и тогда сможешь обрести три дня. За это время она должна вспомнить, вспомнить всё… А нет – ты уедешь, и только через год позволит небо новую попытку. Ее удел – переступить через данную клятву, а твое наказание – ложь молчания». Владимир что-то понял из причудливой речи, что-то додумал сам, тихо дверь за спиной притворяя. Он перевернул свой мир, чтобы найти выход в мир, живущий рядом, а уже там свернул горы в поисках любимой своей баронессы, приказал тем, над кем не имел власти приказа, и предъявил своё безоговорочное на нее право. Меньше всего ожидал найти ее княжною в отеческом замке, и замкнул круг поисков, новым венчанием себе ее забирая. Испуганная, как маленькая птичка, но гордая и непокорная, его невеста плакала в его руках даже в самый сладкий миг близости. Барону подумалось даже: всё бесполезно, и эта попытка обернется провалом. С первым лучом зари родной замок взметнулся вокруг него знакомыми стенами, отбирая веру в наступившее счастье. Но когда взамен веры осталась только призрачная надежда – Анна сама сбежала к нему, простирая руки. Анна… Его боль и сладость, пьянящая, подобно вину, единственная любовь его мятущейся жизни. - Люблю тебя… - Владимир повернулся, укладывая жену на шелковые простыни, сминая хрупкое тело в своих руках, - люблю, и никогда не отпущу! А если ты еще раз сбежишь от меня, глупенькая, то найду тебя. Оплетая шею мужа руками, прелестница выгнулась под ним и томно выдохнула: - Даже на краю земли… Конец