Город

Название: «Город» Автор: Rita Рейтинг: PG -17 Жанр: мелодрама с элементами драмы Герои: Анна и Владимир Корф, Михаил Репнин и другие, в том числе исторические, персонажи Сюжет: сиквел, продолжение "Крепости" Глава 1 Анне снилось, что она танцует Саломею. Плавясь, как воск, под горящим взглядом Владимира, она медленно, словно загипнотизированная, приближается к нему. Он становится перед ней на колени, покрывает поцелуями ее живот, потом его губы спускаются еще ниже, и наконец вся она, как цветок, раскрывается перед ним. Ее тело изогнулось в сладкой истоме, и в глубине его, потревоженный, зашевелился ребенок. Анна сдавленно застонала и села. "Все в порядке, мой хороший, - ласково сказала она, погладив живот. - Я тут". Она оглянулась по сторонам, постепенно приходя в себя. Она была в своей спальне, в Ставрополе, в доме, который они с Владимиром сняли еще осенью. Владимира рядом не было. Со дня исчезновения Владимира прошло два месяца. Долгожданная записка с требованием выкупа так и не пришла, и это могло означать лишь одно - поручика Корфа больше не было в живых. Скорее всего, он не попал в плен, как думали вначале, а погиб в той же стычке, что и его денщик, и тело его так и осталось лежать на дне ущелья, у которого проходил бой. Провести основательные поиски не представлялось возможным до конца зимы, но всё и без того было ясно. Так думали все, кроме Анны. "Я всегда найду способ вернуться к тебе", - сказал ей однажды Владимир, и она ему верила. Но день ото дня ей становилось все тяжелее встречать сочувственные взгляды окружающих, которые не верили в то, во что верила она, и она перестала выезжать. Пользовавший Анну доктор Майер был обеспокоен ее состоянием. Он попытался было воззвать к ее здравому смыслу, но уговоры не возымели желаемого действия. "Ничего, - говорила она себе, как бы издалека слыша голос доктора, - вот скоро вернется Владимир, и все будет как прежде". Она не замечала и не хотела замечать, что день ото дня ею все больше овладевают апатия и какое-то оцепенение души и что она постепенно погружается в состояние, более всего походящее на спячку. Ее неожиданной спасительницей стала Екатерина Евстафьевна Граббе, та самая бесцеремонная, вульгарная Катенька, которая так отравляла ей жизнь на первых порах их знакомства и о которой Владимир как-то сказал: "Держись от нее подальше". Анна улыбнулась, вспоминая. *** Катенька нанесла ей визит незадолго до Рождества. Окинув критическим взглядом гостиную, непритязательный вид которой свидетельствовал об отсутствии внимания со стороны хозяйки дома, она отказалась от предложенного ей чая и сразу же перешла к делу. Генерал Граббе с супругой приглашали баронессу Корф погостить у них на время рождественских праздников. Анна вежливо поблагодарила и отказалась. Катенька посмотрела на нее испытующе. "Вижу, вы вознамерились стать второй Ниной Чавчавадзе", - вдруг сказала она, хищно прищурившись. - "Что вы имеете в виду?" - удивилась Анна. - "Она от тоски по мужу родила мертвого младенца, и вы, как я понимаю, намереваетесь повторить этот подвиг любви и верности", - невозмутимо пояснила та. Анна вскочила. "Как вы смеете?!" Губы ее тряслись. - "А вот так и смею, - сказала Катенька, на которую гнев Анны не произвел ни малейшего впечатления. - Я не доктор Майер и миндальничать с вами не собираюсь. Ваш долг, сударыня, родить вашему мужу живого и здорового наследника, а вам до этого и дела нет!" Распалившись, она перешла на крик. "Капризная, избалованная, безответственная девчонка!" Она схватила Анну за руку и подтащила к зеркалу. "Посмотрите, на что вы похожи! Разве так должна выглядеть баронессса Корф?!" Давно не глядевшаяся в зеркало Анна ужаснулась увиденному. Осунувшееся, бледное лицо, серые губы и потухшие глаза образовывали донельзя жалкую картину. Она закрыла лицо руками и заплакала. "Даже не надейтесь меня разжалобить, - сердито сказала Катенька. - Ваше поведение достойно всяческого осуждения". И, очевидно, решив, что следует ковать железо, пока горячо, непререкаемым тоном добавила: "Немедленно перебираетесь к нам". Она позвонила и приказала явившейся на звонок горничной собрать вещи хозяйки. Анна не протестовала. Три недели, проведенные Анной в семействе Граббе, вернули ее к жизни. На первых порах она почти все время находилась в обществе детей, занимаясь с ними музыкой или чтением. С детьми ей было легко и просто, и однажды она поймала себя на том, что рассмеялась в ответ на забавное высказывание одного из мальчиков. Затем начала выходить к гостям. Так Анна Корф стала частью общества, собравшегося в Ставрополе в зиму 1840-1841 годов. *** Основанный Суворовым и Потемкиным как крепость Азово-Моздокской линии, Ставрополь в 1840 году был столицей области и главным торговым, административным и культурным центром Предкавказья. Через город проходили Большой Черкасский тракт, соединявший Петербург и Москву с Тифлисом, Большая Сальская дорога, выходившая к Волге, дороги на Ростов и Екатеринодар. Здесь было сосредоточено больше половины купцов и мещан Кавказской губернии и находился центр управления учрежденных на Кавказской линии меновых дворов. Здесь же размещались военное обеспечение и руководство Кавказского корпуса. В 1840 году в городе насчитывалось шесть тысяч жителей и 2500 солдат. Немногие каменные дома находились в центре города; главная площадь представляла собой обширное поле, с двух сторон ограниченное кладбищем и оврагом. Главная улица спускалась под гору к Тифлисским воротам, которые служили местом сбора для всех отправлявшихся в Тифлис с оказией, состоявшей из роты солдат и сотни казаков. И тем не менее в Ставрополе находились первая на Северном Кавказе типография, первая библиотека, первая классическая гимназия и благородный пансион. Поговаривали об основании театра. Особенно оживленной бывала жизнь города зимой, когда из крепостей сюда стекались на зимовку офицеры. К декабрю 1840 года в Ставрополе собрался цвет общества. Из офицеров Грозной здесь зимовали Михаил Лермонтов, его друзья Алексей Столыпин и Михаил Глебов, уже тогда легендарный Руфин Дорохов, князь Сергей Трубецкой, граф Карл Ламберт, князь Александр Долгорукий; с ними был неразлучен Лев Сергеевич Пушкин, тоже прошедший через Грозную. Все это общество, вкупе с офицерами генерального штаба Вольфом, Россильоном и Бибиковым и наезжавшим из крепости на Кубани, где он служил рядовым, декабристом Назимовым, раз-два в неделю собиралось у барона Ипполита Вревского, тогда капитана генерального штаба, прослывшего впоследствии одним из образованнейших и умнейших людей своего времени. Во время осенней кампании Вревский был прикомандирован к отряду Галафеева и принимал участие в экспедициях Граббе в Малую и Большую Чечню, что дало ему возможность сойтись поближе с офицерами Грозной. Более официальная обстановка царила на обедах у самого Граббе. Об этих обедах постоянно присутствовавший на них Андрей Иванович Дельвиг, двоюродный брат поэта, рассказывает: «За обедом всегда было довольно много лиц, но в разговорах участвовали Граббе, муж и жена, Траскин [начальник генерального штаба], Лев Пушкин, бывший тогда майором, поэт Лермонтов, я и иногда кто-нибудь из гостей. Прочие все ели молча. Лермонтов и Пушкин называли этих молчальников картинною галереею».* Лермонтов и Лев Пушкин много острили и шутили с госпожой Граббе, которую Дельвиг находил женщиной небольшого ума и мало образованною. Он попробовал было пригласить обоих друзей к себе, но своими резкими манерами, не всегда приличными остротами и в особенности своей страстью к вину они не понравились его жене. "Пушкин пил не чай с ромом, - вспоминал он, - а ром с несколькими ложечками чая". *** Дельвиги посылали приглашения и Анне, но она предпочитала отсиживаться в доме Граббе и выходила лишь к их гостям. Она уже носила подобающие ее положению просторные платья и почти не надевала украшений. Тем не менее, офицеры Грозной смотрели на нее с тем же восхищением, что и во время их совместного пребывания в крепости. Анне было хорошо в их обществе. Она знала, что глядя на нее они думают о Владимире, и в их присутствии она чувствовала, как ее окружает стена тепла, понимания и заботы. Она постепенно оттаивала, и как-то раз даже рассмеялась в ответ на шутку Льва Пушкина, сказавшего, что все великие сражения кончаются на «о», как-то: Маренго, Ватерлоо, Ахульго... (Ахульго была твердыня Шамиля, взятая Граббе в 1839). "Вы забыли упомянуть Бородино", - звонким голосом сказала она, и все сидевшие за столом радостно заулыбались. От внимания Анны не ускользнуло, что Катенька Граббе уже начала подыскивать ей жениха. Это было в порядке вещей, и Анна не оказалась бы первой вдовой, вышедшей замуж за боевого товарища погибшего на Кавказе мужа. Даже если тело Владимира не будет найдено, с наступлением лета первые же обнаруженные в горах или проданные за выкуп горцами безымянные останки будут объявлены прахом поручика Корфа, благодаря чему его молодая жена получит возможность вновь выйти замуж, а ребенок обретет отца, который будет заботиться о нем наравне с собственными детьми. Так думали все, кроме самой Анны. Анна не вмешивалась в хлопоты Катеньки по устройству ее будущего. Она знала, что никогда не согласится признать, что Владимира нет в живых, и предпочитала сосредоточить свои душевные силы на приближающихся родах, нежели расходовать их на бессмыссленные споры с Катенькой. И тут произошло нечто, чего она никак не могла ожидать: во вторую неделею января в Ставрополе появился Репнин. ------------ А.И. Дельвиг, «Полвека русской жизни» Глава 2 Анна поняла, что заснуть ей уже не удастся. Тяжело вздохнув, она встала и, накинув на плечи шаль, спустилась со свечой в кухню, чтобы приготовить себе чай. Хотя она старалась двигаться без шума, ей не удалось обмануть чуткого слуха Лукьяныча, спавшего в прилегавшей к кухне каморке. Он тут же загремел самоваром. Трудно было представить, что бы она делала в эти месяцы без старого солдата. Лукьяныч возился с Анной, как нянька. Когда у нее не было аппетита, он ставил перед ней еду и смотрел так жалобно, что поневоле приходилось есть. Он ежедневно выводил ее на прогулку в окрестностях дома, по старой привычке беря с собой ружье. По вечерам он рассказывал ей сказки и долгие, запутанные были из солдатской жизни. Анне было хорошо с ним, и иногда она думала, что Лукьяныч во многом заменил ей Варвару. Вот и сейчас, налив чаю, он поставил перед ней калач, варенье и масло и не отошел от нее, пока она не начала есть. "Ты иди, иди, голубчик, отдыхай, - сказала ему Анна. - Я хочу здесь сама посидеть, подумать". Лукьяныч внимательно посмотрел на нее, вздохнул, но, не смея ослушаться, удалился, качая головой. Медленно размешивая ложечкой сахар, Анна вновь погрузилась в воспоминания. *** Она сидела с Катенькой в гостиной у Граббе, когда слуга объявил о посетителе, желающем видеть баронессу Корф. "Проси", - сказала Катенька, и в комнату вошел Михаил Репнин. Анна вскочила, ошеломленная. Репнин бросился целовать ей руки. "Боже мой, Анна, - быстро и радостно говорил он, - я ищу вас уже второй день! Прямо из Москвы примчался в Грозную, только чтобы узнать, что вы в Ставрополе. Приехав сюда, с трудом разыскал ваш дом, но слуги затруднялись объяснить, где вы находитесь". Он не решился сказать при хозяйке дома, что встреченный им у Корфов отставной солдат только и мог сообщить, что "барыня гостит у чернявой генеральши". "Катрин, позвольте представить, - сказала уже пришедшая в себя Анна. - Друг моего мужа князь Михаил Александрович Репнин". Катенька смотрела на Репнина с любопытством. Со свойственной ей наблюдательностью она не преминула отметить и столичные манеры гостя, и его неподдельное волнение, и обращенный на Анну нежный взгляд. "Очень приятно, - сказала она. - Надеюсь, вы сегодня отужинаете с нами". "Но почему вы здесь?" - с недоумением спросила Анна. - "Его Высочество придумал для меня дело на Кавказе, но настоящая цель моей поездки - это встретиться с вами и сопроводить вас по пути домой". Усевшаяся было Анна снова вскочила. "И кому, позвольте узнать, принадлежит сия блестящая мысль?!" Репнин замялся. "Ваша семья беспокоится о вас, а поскольку Андрей находится в Ревеле и сможет освободиться не ранее, чем через месяц, я как друг Владимира счел своим долгом взять эту миссию на себя". Он невольно вспомнил обиженный взгляд Лизы и укоризненный - Сони, когда он сообщил им, что едет на Кавказ за Анной. "Ваш отец, - добавил он, - настаивает на том, чтобы его внук родился дома". "Премного благодарна за заботу, - резко сказала Анна, - но я не собираюсь покидать Ставрополь ни до, ни после разрешения от бремени". Она хотела добавить "пока не вернется Владимир", но сдержалась. Она боялась, что, как случалось с другими всякий раз, когда она утверждала, что Владимир жив, Михаил станет смотреть на нее с жалостью, как на больного ребенка. "Но Анна!.." вскричал Репнин и осекся. Катенька поняла, что ее дальнейшее присутствие будет истолковано как недостаток такта, и с сожалением покинула гостиную, предварительно еще раз напомнив Репнину о приглашении на ужин. Анна и Михаил остались одни. *** "Анна, - сказал Репнин, - я уверен, что Владимир хотел бы, чтобы вы уехали в поместье". Анна молча смотрела на него. "Это совсем не то, что вы думаете, - покраснев, сказал он. - Владимир был мне как брат, и известие о случившемся громом меня поразило". Анна знала, что Репнин говорил правду. Но она также знала, что он приехал затем, чтобы предъявить на нее свои права. Это означало, что Репнин не верил, что Владимир жив, и этого она ему простить не могла. "Владимир скоро вернется, - наконец сказала она, - и тогда мы вместе решим, куда мне ехать". Глаза ее лихорадочно блестели. Репнин растерялся. "Анна, - тихо сказал он, - сообщение о его гибели уже приготовлено Императорской канцелярией. Равно как и о награждении орденом святой Анны четвертой степени за Валерик и Владимира четвертой степени с бантом, посмертно, за ноябрьскую экспедицию. Я собственными глазами видел эти бумаги". - "Ну и что из того?! - с горячностью возразила Анна. - Разве вы не видели собственными глазами бумаги, согласно которым Полина Пенькова является княжной Анастасией Долгорукой? Всякую бумагу можно переписать". "Поверьте мне, - с чувством сказал Михаил, - я буду счастлив до глубины души, если окажется, что Владимир жив. Но если нет... позволите ли вы мне взять на себя заботу о вас и ребенке? Я готов ждать сколько угодно". Анна вздрогнула. "Вынуждена вас разочаровать, Михаил Александрович, - глухо сказала она, - но боюсь, что вы не единственный претендент. Вам следует справиться у Екатерины Евстафьевны, по-моему, она ведет список. Советую поторопиться". Репнин дернулся, как от удара. - "Зачем вы так? - тихо спросил он. - Ведь, сложись обстоятельства иначе, вы бы сегодня были не баронессой Корф, а княгиней Репниной". "Вы заблуждаетесь, Миша", - мягко сказала она. Гнев ее прошел, и ей стало неловко за свой выпад. "Сначала вы не знали, кто я на самом деле, а когда узнали, было уже поздно". - "Но я же раскаялся в своем поступке!" - воскликнул он. Анна покачала головой. "Дело не в вас, Миша. Дело во мне. После того танца я уже не могла быть вашей". - "Вы хотите сказать, что Владимир..." - "Нет, - она слабо улыбнулась. - Ни тогда, ни потом. Но баронесса Корф началась именно там, и пути назад не было. Хотя тогда я и сама еще этого не понимала". "Вы не могли знать, что он сделает вас баронессой Корф", - хрипло сказал Репнин. - "Тогда бы я стала его любовницей, - спокойно ответила Анна. - Накануне дуэли я пришла к нему в спальню, но он прогнал меня, а наутро выписал вольную и отменил дуэль". - "Так вот что тогда произошло!" - воскликнул Репнин, вспомнив мучавшую его загадку. - "Да. А потом, уже в Петербурге, мы объяснились. И я готова была ехать с ним на Кавказ не венчаясь, но он и слышать об этом не хотел". Она невольно улыбнулась, вспомнив, как обидел ее этот отказ. - "Вы меня никогда не любили", - упавшим голосом сказал Репнин. Анна посмотрела ему в глаза. "Получается, что так", - сказала она. *** Анна сидела в задумчивости, вертя в руках пустую чашку. ...Репнин уехал на следующий день. "Не держите на меня зла, Миша", - попросила она, когда он пришел прощаться. Он молча поклонился и отвернулся. "Зачем вы его прогнали? - спросила Катенька, когда Репнин ушел. - Ведь он вас любит". - "Именно потому и прогнала", - спокойно сказала Анна и сменила тему разговора. Вскоре после этого она вернулась к себе домой. Катенька ее не удерживала. К тому времени она уже была всецело поглощена своим скандальным романом с Михаилом Глебовым, бывшим моложе ее на десять лет, а выглядевшим и вовсе мальчиком. "Вследствие этой измены, - писал современник, - сам Граббе сделался всеобщим посмешищем, по целым ночам ходя по тротуару под окнами спальни своей жены в длинном плаще с красным воротником, скрывая пару заряженных пистолетов".* Анна узнала об этом от часто посещавшей ее баронессы Дельвиг. Сама Катенька ей ни о чем не рассказывала. Временно предоставленная самой себе, Анна занялась устройством дома. "Что скажет Владимир, - говорила она себе, - когда увидит подобное запустение!" Ее регулярно посещал доктор Майер, который теперь был вполне удовлетворен ее состоянием, и три раза в неделю она ужинала у Граббе: таково было условие, поставленное Катенькой при ее отъезде. Вот и сегодня она должна быть у них. Анна вздохнула. Нужно предупредить слуг, что ужина не будет. Она задула свечу. За окном уже забрезжил рассвет. "Афанасий Лукьянович!" - негромко позвала Анна. Так и есть: Лукьяныч не спал. Его неясный силуэт тут же замаячил в дверном проеме. "Я, пожалуй, пойду еще сосну, голубчик, - сказала ему Анна, - а ты будь добр, скажи, Аксинье, чтобы для меня сегодня не готовила. Я ужинаю у генерала Граббе". Аксинья была кухарка Корфов. "Погоди, - вдруг сказала она, когда Лукьяныч уже собрался идти. - Почему ты сказал князю Репнину, который недавно был здесь, будто не знаешь, где живет генерал Граббе?" Лукьяныч, казалось, смутился, но ненадолго. - "Налетели, кружат, как вОроны, - вдруг сказал он с ненавистью. - Вот его благородие воротится, он им ужо покажет". Анна легкими шагами подошла к нему. "Так ты тоже веришь, что Владимир вернется? - выдохнула она. - А ты знаешь, что уже бумага вышла, что его нет в живых?" - "Что та бумага? - махнул рукой Лукьяныч. - Не был бы жив, кто-нибудь из ихних давно бы уже его нашел да выкуп за прах назначил. Попомните мое слово, матушка, его чеченцы держат, что замириться хотят, да Шамиля боятся. Улучат время, и пошлют к нам человека, чтобы сговориться". - "Почему же никто об этом раньше не подумал?" - дрожащим голосом спросила Анна. - "А что они в тутошних делах понимают? - презрительно сказал Лукьяныч. - Они все здесь без году неделя, а я, чай, еще при Ермолове служил". - "Отчего же ты мне об этом раньше не говорил?!" - воскликнула Анна. - "Солдатское дело не говорить, а слушать", - ответил он. ------------- * В. С. ТОЛСТОЙ, "ХАРАКТЕРИСТИКИ РУССКИХ ГЕНЕРАЛОВ НА КАВКАЗЕ". Глава 3 Откровения Лукьяныча вызвали в Анне прилив бодрости. Из рассказов Владимира она знала, что вследствие продолжительной службы на Кавказе русские солдаты усвоили себе образ поведения горцев, часто поражая последних их же собственным оружием и в прямом, и в переносном смысле. "Русский солдат, - объяснял ей Владимир, - не уклоняется и не прячется от пуль, но он чутьем знает, где пуля должна пролететь, и как она должна пролететь, и сам не отдает себе в том отчета, но, никогда не рассуждая над этим, изловчается очутиться за спиной у неприятеля таким образом, что сто пуль просвистят мимо него, и ни одна не заденет". Российские войска на Кавказе четко делились на две категории. К первым относились так называемые Кавказские войска. Это были солдаты и офицеры нескольких полков, которые постоянно и долго служили на Кавказе: Обширонский, Куринский, Кабардинский, Тифлисский. Именно эти полки воевали так, как надо. Они несли сравнительно небольшие потери и их действия отличались наибольшей эффективностью. Громадные потери при совсем незначительном успехе имели войска, недавно пришедшие из России. Кавказские ветераны так и называли эти войска Российскими и относились к ним, мягко говоря, снисходительно. О том, насколько Кавказские войска сроднились с войной, говорит следующий эпизод. Однажды в базарный день в одном из аулов недалеко от крепости Грозная возникла драка между чеченцами и солдатами Обширонского полка. На шум прибежали нижние чины Куринского полка и бросились на помощь горцам. Впоследствии, согласно официальному рапорту, они объясняли свое поведение так: "Как же нам не защищать чеченцев, они наши братья, вот уже двадцать лет, как мы с ними деремся!" Для тех солдат, которые двадцать лет воевали в Чечне, чеченцы стали врагами-друзьями, чем-то таким, без чего они уже не представляли себе своей жизни. Лукьяныч был именно таким солдатом. В свое время Владимир тщательно выбрал его среди осевших в Грозной ветеранов Куринского полка. Он просмотрел его послужной список, отметив малое число ранений, которые, вкупе с тремя медалями, характеризовали Лукьяныча как осторожного, опытного и вместе с тем храброго солдата. Кроме того, всю жизнь провоевав в этих краях, он неплохо говорил по-чеченски и досконально знал обычаи горцев. Владимир пришел к выводу, что с ним он может быть спокоен за Анну. А теперь тот же Лукьяныч подарил Анне столь необходимую ей надежду. *** На ужине у Граббе Анна не поделилась своей новостью с присутствующими. Она боялась, что военные тут же опровергнут сказанное Лукьянычем, приведя доводы, из которых будет неопровержимо следовать, что он неправ, и убьют в ней едва зародившуюся надежду. Она рассеянно слушала рассказ незнакомого офицера, только что приехашего из Москвы, где зимние балы были в самом разгаре: "Графиня Зубова, урожденная княжна Оболенская, дочь князя Александра Петровича, сделала мне на балу довольно оригинальный вопрос: - Как же это вы едете на Кавказ, на войну, где вас могут убить; а между тем я с вами встречаюсь всякий день на вечерах, и вы веселитесь, как будто ни в чем не бывало? - Что же вы хотели, чтобы я делал, графиня? - Не знаю; но, если бы я была на вашем месте, то уже наверное с самого отъезда все бы плакала". "Вот наивный, чисто детский ответ, обрисовывающий вполне женственную натуру этого милого и привлекательного существа!" - с пафосом заключил рассказчик. - "Вы совершенно правы", - поддакнул вздыхавший по Зубовой граф Ламберт. Анна невольно поморщилась. За столом не было ни Лермонтова, ни Льва Пушкина. Получивший долгожданный отпуск Лермонтов 14 января отбыл в Петербург, а вскоре после этого уехал в Пятигорск и Лев Пушкин, очевидно соскучившийся без своего постоянного компаньона. Обстановка на ужинах у Граббе изменилась - как считала Анна, не в лучшую сторону. "Картинная галерея" была все та же, но ведущие актеры покинули сцену. *** Перед отъездом Лермонтов пришел к Анне прощаться. Он подарил ей полный список стихотворения "Валерик", на котором надписал: "Баронессе Анне Петровне Корф, в память совместного пребывания в крепости Грозная и с пожеланиями благополучного разрешения от бремени". Анна была растрогана. "Но почему же так официально?" - спросила она. - "Из страха, - без тени улыбки ответил Лермонтов. - Если я напишу что-нибудь менее официальное, то Корф, когда вернется, из-под земли меня достанет и пристрелит как собаку". Анна посмотрела на него с благодарностью. "Знаете, я эти стихи так и не послал, - сказал он. - Послушался вашего совета. Да и Корф был прав, сказав, что я стремлюсь опечалить ту, кому адресовано это стихотворение, вызвав в ней тревогу за мою жизнь. Это несомненный признак себялюбия и недостатка подлинного чувства". - "Вы слишком строги к себе", - тихо сказала Анна. - "Отнюдь, - ответил он и заговорил о другом. - Собственно, я бы предпочел преподнести вам свою "Казачью колыбельную", в память о той, что вы так чудесно исполнили тогда на балу, но она уже напечатана". "Спи, младенец мой прекрасный..." - с улыбкой процитировала Анна. - "Скажите, Анна Петровна, - спросил он вдруг, - это вы песни в крепости записывали за казаками и солдатами? Я давно хотел спросить, да как-то не пришлось". - "Да, песни, - ответила Анна. - Я и дома это делала. Иван Иванович всегда говорил, что, в отличие от германских земель, мы в России еще не научились сохранять сокровища народного духа". И, заметив написанный на лице собеседника вопрос, пояснила: "Иван Иванович - это отец Владимира. Я была его воспитанницей". И, помолчав, добавила: "Крепостной воспитанницей". "Знаете, я никогда не верил этим слухам, - сказал Лермонтов. - Ведь говорят также, что вы княжна". - "И то, и другое правда, - ответила Анна. - Оказалось, что барон Корф воспитывал побочную дочь своего лучшего друга. Но это выяснилось совсем недавно, а потом мой отец меня признал". - "И тогда Корф женился на вас?" - "Нет, отчего же? - улыбнулась Анна. - Мы обвенчались еще до того". "За что люблю Корфа, так это за пренебрежение условностями и презрение к мнению света!" - с воодушевлением воскликнул Лермонтов. - "Не думайте, что Владимиру это легко далось", - сказала Анна, и по ее лицу пробежала тень. Лермонтов пристально посмотрел на нее и заметил: "Преодоление предрассудков - качество болеее ценное, нежели неимение оных: второе указывает на отсутствие воспитания, тогда как первое является признаком сильной натуры". *** "Анна Петровна, - раздался голос генерала Граббе. - О чем задумались, голубушка?" Анна вздрогнула. - "Я думала о господине Лермонтове", - смущенно сказала она. - "Да, все мы по нему скучаем, - сказал Граббе. - Ну ничего, проветрится в Петербурге, отдохнет, а через два месяца назад к нам пожалует. Никуда не денется, голубчик", - со вздохом добавил он. Граббе знал, что Лермонтов мечтал оставить военную службу, но все его прошения об отставке были отвергнуты высшими инстанциями. Граббе был сам не свой в эти дни. Измена жены и сопряженный с этой изменой скандал подкосили его и лишили привычной бодрости духа. Офицеры ему сочувствовали. Граббе любили в армии - не столько за его героизм и блестящие военные победы, сколько за щепетильность в вопросах офицерской чести и за проявления особой формы мужества, отличного от физического. Так, еще в бытность свою полковником он прославился тем, что не позволил подчиненным ему офицерам ехать верхом перед инспектором, который потребовал этого, как экзамена. Он был отставлен "за явное несоблюдение порядка военной службы", но через год возвращен в армию. На допросах в следственной комиссии он говорил резко и смело. Однажды допрашивавший его граф Чернышев сказал ему дерзость, и Граббе заявил перед всеми присутствовавшими, что пока он, полковник российской армии, не осужден, закон не дозволяет с ним такое обращение, по осуждении же обращение зависит от личных свойств и степени чести того, кто находится в положении наносить оскорбления, пользуясь своею безнаказанностью. Последствием этого столкновения стало то, что Граббе и нелюбимый в армии военный министр Чернышев до сих пор были непримиримыми врагами, что еще более способствовало популярности Граббе в офицерской среде. Катенька чувствовала охлаждение со стороны офицеров, и всеми силами старалась исправить нанесенный своей популярности ущерб. Глебов уже был в Пятигорске. Услышав, что ее муж и Анна говорят о Лермонтове, она с воодушевлением принялась приводить его последние остроты и каламбуры. Вдруг вошел слуга и подал ей записку. Катенька открыла записку, вскрикнула, схватилась за сердце и с тревогой посмотрела на Анну. Затем извинилась, встала из-за стола и поспешно покинула столовую. Глава 4 Анной овладело беспокойство. Она не могла отвести глаз от двери, за которой скрылась Катенька. Минут через десять та появилась снова, крайне взволнованная, и попросила Анну пройти за ней. Анна встала из-за стола, ноги ее не слушались. Она бы наверное упала, если бы ее не поддержал сидевший рядом поручик Ламберт. Анна оперлась о его руку, и, сопровождаемые любопытными взглядами, они вместе покинули столовую. По коридору бегали слуги, и Анна услышала, как за кем-то за хлопнулась входная дверь. Девушка принесла флакон с нюхательной солью и подала его Катеньке. Та что-то шептала Ламберту, кивая головой на дверь кабинета. "Parbleu!*" - сказал Ламберт и засмеялся. "Я уже послала за доктором Майером", - сказала Катенька чуть громче. Ламберт помедлил минуту, а затем быстрыми шагами прошел в кабинет. "Что случилось?" - дрожащим голосом спросила Анна. - "Ничего, душенька, - испуганно пролепетала Катенька. - Ничего страшного. Совсем напротив". И стала совать ей в нос нюхательную соль. Анна оттолкнула ее и бросилась к кабинету. Она остановилась перед дверью, мгновение помедлила, затем отворила дверь и вошла. В кабинете Ламберт обнимался с высоким бородатым чеченцем. "Странно, - подумала она. - Это на него не похоже". Гордившийся своим происхождением из ангулемского рыцарского рода Ламберт слыл записным денди и был очень разборчив. Вдруг чеченец увидел Анну и замер. "Аня", - сказал он голосом Владимира. Анна вздрогнула и отвернулась. "Ну вот, начинается, - подумала она. - Я схожу с ума". *** В комнату вошла Катенька, за ней генерал Граббе и Сергей Трубецкой. Катенька обняла Анну. "Вы поплачьте, дорогая, - ласково сказала она, - и вас отпустит". Анна смотрела в пол и молчала. - "Аня, - сказал чеченец, - ты меня не узнаёшь?" Анна осторожно покосилась в его сторону, и увидев, что он никуда не делся, вздрогнула и отвела глаза. "Вам следовало бы сбрить бороду", - негромко сказал чеченцу Граббе. - "Я не могу, - так же негромко ответил тот. - Я вам потом все объясню". Затем он сказал: "Господа! Попрошу оставить нас наедине. Я хочу поговорить с женой". Все вышли, и они остались одни. "Анечка", - тихо сказал он. Анна замерла, прислушиваясь. "Почему ты на меня не смотришь? Я тебя напугал?" Она кивнула. "Почему?" - спросил он, осторожно приближаясь. Она покосилась на него с опаской, но не отодвинулась, а лишь воинственно сказала: "Откуда мне знать, что мне это не мерещится? И так уже все думают, что я помешалась. Прямо надоело". Он уже стоял к ней вплотную. Сердце ее затрепетало, как пойманная птичка. Он осторожно коснулся рукой ее волос. "Анечка", - снова сказал он. Затем мягко, но уверенно развернул к себе. "Посмотри на меня". Она подняла глаза. Ласковым и немного испуганным взглядом на нее смотрел Владимир. Она обняла его за шею и заплакала. *** Когда через несколько минут в комнату вошел запыхавшийся доктор Майер, ему всего только и осталось, что снять у Анны пульс. "Пульс учащен, но в пределах допустимого, - констатировал он. - Поздравляю вас, сударыня, вы вполне удовлетворительно справились с нервным потрясением". И, обратившись к Владимиру, сказал: "Рад вас видеть, барон! Надеюсь, вы меня помните?" - "Как не помнить, доктор! - ответил Владимир. - Я вам в Пятигорске столько раз в карты проигрывал. Не говоря уж об оказанной вами услуге более деликатного свойства". И они крепко пожали друг другу руки. Вошла Катенька и пригласила их перейти в столовую. Гости уже разошлись, и в комнате, помимо хозяев, оставались лишь офицеры Грозной, Ламберт и Трубецкой, и тучный полковник Траскин, начальник генерального штаба. Слуги убирали со стола. "Вы голодны, Владимир Иванович?" - спросила Катенька. Владимир признался, что с утра ничего не ел. Приехав в Ставрополь уже затемно, он с трудом разыскал свой дом, который видел всего раз, в сентябре, и, узнав от слуг, что Анна ужинает у Граббе, тут же бросился к ним. Ему стоило большого труда уговорить привратника передать хозяйке записку, в которой он сообщал о своем возвращении и просил ее подготовить Анну. "Ну, рассказывайте, поручик, - сказал Траскин, пока для Владимира накрывали ужин. - Как вы умудрились остаться в живых без того, чтобы за вас потребовали выкуп?" - "А что тут рассказывать? - вдруг сказала Анна. - Все ясно как божий день. Моего мужа держали чеченцы, которые хотят замириться, но боятся Шамиля. Они ждали удобного случая, чтобы начать переговоры. Только вам, господа, это и в голову не пришло". И она с вызовом посмотрела на Траскина. Взгляды присутствующих обратились на нее. "Так и есть, - сказал пораженный до крайности Владимир. - Откуда тебе это известно?!" - "Мне Лукьяныч все объяснил, - ответила она. - Он хоть и не состоит при штабе, но здешние дела понимает. Слава Богу, еще при Ермолове служил". - "Какой еще Лукьяныч?" - спросил побагровевший Траскин. - "Полагаю, речь идет об отставном солдате Куринского полка, который охранял мою жену в нашу бытность в Грозной, - пояснил Владимир. Глаза его смеялись. - Признаться, я был удивлен, встретив его в своем доме в Ставрополе". - "Я сняла его с довольствия в крепости, - с независимым видом сказала Анна. - Теперь он мой вольнонаемный слуга". "Лукьяныч, говорите? - сказал генерал Граббе и расхохотался. - Вижу, нам у вашего Лукьяныча есть чему поучиться!" - "Я тоже так думаю", - сухо заметила Анна. И, не удержавшись, добавила: "Так что вы, господа, совершенно напрасно поторопились отправить в Императорскую канцелярию известие о смерти моего мужа. Или вы полагаете, что мне об этом ничего не известно?" *** За столом воцарилось молчание. "Мы действовали согласно уставу, сударыня, - тихо сказал Граббе. - Но я строго-настрого запретил сообщать вам об этом до вашего разрешения от бремени. И если мне станет известно имя того, кто нарушил мой приказ..." - "Никто ничего не нарушал, Павел Христофорович, - устало сказала Анна, возбуждение которой быстро спадало. - Мне рассказал об этом князь Репнин, который своими глазами видел приготовленные в Императорской канцелярии бумаги. Включая указ о награждении орденом святой Анны четвертой степени за Валерик и Владимира четвертой степени с бантом, посмертно". "Репнин был здесь? - спросил Владимир, и Анна увидела, как у него заходили желваки. - Зачем он приезжал?" - "Он хотел отвезти меня домой, - сказала Анна, - но я отказалась". - "Такой приятный молодой человек! - с воодушевлением воскликнула Катенька. - Жаль только, что уехал на следующий же день". Анна бросила на нее благодарный взгляд. - "Мишель и впрямь вел себя очень странно, - заметил Ламберт, хорошо знавший Репнина по Петербургу - Он был сам на себя не похож". Катенька сделала многозначительную мину. Владимир и Анна молчали. Обстановку разрядила десятилетняя Машенька Граббе, которая воспользовалась поднявшимся в доме переполохом, чтобы незаметно проникнуть в столовую. "Votre mari, madame, est-il un chechen?**" - спросила она Анну, не сводя с Владимира любопытного взгляда. Девочка резонно рассудила, что появившийся в доме необычный гость никак не может понимать по-французски. - "Mais non, mademoiselle, je suis un russe***", - сказал Владимир и заговорщически подмигнул. Девочка смутилась и убежала, сопровождаемая дружным смехом присутствующих. "Знатный на тебе бешмет, Вольдемар, - с завистью сказал Трубецкой. - Дашь поносить? И оружие все в серебре. Видно, они там с тобой недурно обращались". Как и многие из служивших на Кавказе, Трубецкой увлекался одеждой и оружием горцев. - "Даже не мечтай, Серж, - сказал Владимир. - Ты возьмешь поносить, а потом не вернешь, я тебя знаю. А я хочу его на память оставить". И уже серьезно добавил: "Мне и в самом деле повезло. Чеченский род, люди которого взяли меня в плен, давно уже хочет замириться. Но им нужны гарантии. Они держат пять больших аулов в месте самом что ни на есть стратегическом. Если позволите, ваше высокопревосходительство, я бы хотел обсудить это с вами завтра утром. Я с собой и человека их привез на предмет переговоров". С приходом к власти имама Шамиля, замирение горцев с русскими стало явлением из ряда вон выходящим. Обладавший по законам шариата безусловным правом на жизнь каждого горца, Шамиль зачастую силой объединял под свою власть многочисленные кавказские народности, создавая шаг за шагом исламское государство. По его указанию, как верховного судьи имамата, за неверность и непослушание сжигались порой целые аулы. Шамиль разорял селения, пытавшиеся противиться его власти, уводил с собой в горы жен и детей и заставлял чеченцев выдавать своих дочерей замуж за лезгин, и наоборот, чтобы родством связать эти народности между собой. Неудивительно, что многие предпочитали власть русских власти дагестанского имама. Но за связь с русскими военными казнили, и потому лишь единицы отваживались отложиться от Шамиля. "К чему такая спешка, поручик? - добродушно сказал Граббе. - Побудьте дома, отдохните денек-другой, а там и начнем переговоры". - "Я скоро должен туда вернуться, - ответил Владимир, бросив на Анну обеспокоенный взгляд. - Меня отпустили под честное слово всего на три дня". ---------- * "Черт побери!" (франц.) ** "Сударыня, ваш муж чеченец?" (франц.) *** "Нет, мадемуазель, я русский". (франц.) Глава 5 Анна почувствовала, как по ее телу мелкими, горячими волнами растекается обида. "Ну разумеется! - воскликнула она. - Как это я раньше не догадалась! Честь, долг, служение отечеству превыше всего! А семья - это просто так". - "Аня, - сказал Владимир, - я дал честное слово, и у меня просто нет выхода. Ты должна меня понять. Клянусь, когда все это кончится, я подам в отставку, если захочешь. Но сейчас я должен вернуться". И он повторил, как заклинание: "Ты должна меня понять". Самое ужасное было то, что она его понимала. Как и Владимир, Анна была воспитана в понимании того, что честное слово, раз данное, должно быть сдержано любой ценой. Она хорошо помнила рассказы Ивана Ивановича об офицерах, которые под честное слово отлучались из плена, но неизменно возвращались в место заключения. Правда, в его рассказах речь шла о европейцах - немцах, французах, русских, но Владимир очевидно полагал, что слово, данное горцам, обладает не меньшим весом, и наверное был прав. Но легче ей от этого не становилось. "Давай я поеду вместо тебя, - сказал вдруг Ламберт. - Какая им в конце концов разница, а я не женат". - "Спасибо, Шарль, - ответил Владимир, - но это должен сделать я". Он пристально смотрел на Анну, как бы ожидая ответа. - "Я устала, - сказала она. - Пожалуйста, поедем домой". *** Дома Владимир долго парился в натопленной предусмотрительным Лукьянычем бане. Когда он вошел в спальную, Анна уже лежала, отвернувшись к стене. Он лег рядом и зарылся лицом в ее волосах. "Анечка... - прошептал он. - Ты все еще на меня сердишься?" - "Ты даже не спросил о ребенке", - дрожащим от обиды голосом сказала она. - "Почему не спросил? Я спросил доктора Майера, и он сказал, что и с тобой, и с младенцем все в порядке и что роды ожидаются через пять недель". - "Но ты не спросил МЕНЯ!" - упрямо сказала она. - "Прости", - сказал он, осыпая поцелуями ее затылок. "Ты обращаешься со мной, как с маленькой!" Она неуклюже развернулась и села. "А ты хотя бы попытался представить себе, каково мне было в эти месяцы? Неужто нельзя было послать весточку?" - "Я посылал человека в Грозную, - виновато сказал Владимир , - но он вернулся с известием, что тебя там больше нет. А в Ставрополь никто из них ни за что не решился бы поехать". Однако Анна не намеревалась сдаваться. - "Откуда я знаю, может, у тебя там кто-то есть. По всему, ты совсем непрочь туда вернуться! И в самом деле, к чему я тебе в таком положении!" - "Кто у меня есть?" - спросил Владимир в недоумении. - "Черкешенка..." - еле слышно сказала она. Анна не сразу поняла, что означали раздавшиеся вслед за этим всхлипывающие звуки. Владимир буквально рыдал от смеха. Он сел, беспомощно разводя руками, но успокоиться никак не мог. Несколько раз он пытался что-то сказать, и вновь захлебывался в припадке неудержимого хохота. Это было обидно, но Анне почему-то полегчало. "Аня, - сказал он, наконец отсмеявшись. - Ты уже скоро год на Кавказе, пора бы и разобраться: на правом фланге черкесы, на левом - чеченцы. Грозная на левом фланге. Кроме того, магометане держат своих женщин в такой строгости, что у меня не было ни малейшей возможности разводить амуры, даже если бы я и захотел". "Но Пушкин..." - начала было Анна. - "Пушкин сочинил совершенно невероятную историю, и теперь все будут принимать ее за чистую монету, нимало не интересуясь истинным положением вещей. Впрочем, - сказал он уже с раздражением, - не в моих силах воспрепятствовать тебе забивать голову глупостями, так что я просто пойду спать". *** Он лежал на спине и обиженно молчал. Анна склонилась над ним и осторожно провела рукой по его бороде. Она оказалась неожиданно мягкой, и Анна потерлась о нее щекой. Затем расстегнула ему рубашку и стала покрывать поцелуями обнаженную грудь. Она почувствовала, как он вздрогнул. Ее губы спустились еще ниже и уже касались его живота. "Аня, не надо... - простонал он. - Мы же не можем..." - "Ш-ш-ш..." - сказала она, испытывая острое наслаждение от своей власти над ним. Больше он не сказал ни слова. Потом они лежали, обнявшись, и, как в былые времена, ее голова покоилась на его плече. "Я даже боюсь себе представить, - сказал наконец Владимир, - чему тебя еще научили в мое отсутствие". В его голосе слышалась ласковая насмешка. - "Ты считаешь, что я поступила дурно?" - забеспокоилась Анна. - "Нет, что ты, - сказал он и в подтверждение поцеловал ее в висок. - Хотя, честно говоря, сам я вряд ли бы решился преподать тебе подобный урок". - "Катрин говорит, что во Франции все дамы так делают", - сказала Анна в свое оправдание. Владимир засмеялся. - "Ну, если уж Катрин говорит, то все в порядке. Как-никак генеральша." "Володя..." - сказала она. - "Что, маленькая?" - "Скажи, у тебя с ней что-то было? Я имею в виду раньше..." - "А-аня... - обиженно протянул он. - Я надеялся, что ты лучшего мнения о моем вкусе. И вообще, какой бес в тебя вселился?! То черкешенка, то Катенька Граббе! Право, это уже даже не смешно". - "Я ужасно выгляжу, - сказала она, чуть не плача. - Кому я нужна такая?" - "Мне, например", - со смехом сказал он и, сгребши ее в охапку, стал тормошить. Анна завизжала и забарахталась, потом вдруг вырвалась и села, держась за живот. "Что?" - с испугом спросил Владимир. - "Ему это не понравилось, - ответила она. - Иди сюда, послушай". Владимир приложил ухо к ее животу. Глаза его широко раскрылись,. "Это ... он?" - спросил он шепотом. Анна кивнула. "Что он там у тебя вытворяет?!" - с напускной строгостью сказал Владимир, безуспешно пытаясь удержать расползавшуюся по его лицу улыбку. - "Ничего особенного, - пожала плечами Анна. - Просто ему уже надоело сидеть взаперти, вот и куролесит. Вылитый ты". *** Утром Анна встретила Хазаболата, чеченца, который приехал вместе с Владимиром, чтобы вести переговоры с русскими. "Его имя означает "красивая сталь", - объяснил ей Владимир. - Он сын князя". Хазаболат был лет двадцати пяти от роду, высок, строен и хорош собой. Он пристально посмотрел на Анну и что-то сказал. Анна попросила Лукьяныча перевести. "Он говорит, - неохотно сказал тот, - что он уже видел вас, матушка, около крепости со старым шайтаном. Это, значит, я", - с гордостью пояснил он. - "Он сказал что-то еще", - настаивала Анна. Лукьяныч вздохнул и добавил: "Он рад, что тогда не успел вас умыкнуть, потому что теперь он знает, что вы принадлежите его кунаку. Это, значит, его благородию". Владимир невольно вздрогнул. "Разве ваш закон не запрещает брать в жены замужних женщин?" - спросил он Хазаболата. Тот понимал по-русски, но говорил лишь по необходимости. - "Всегда можно убить мужа, - перевел Лукьяныч его ответ, - и тогда жена станет свободной". Анна вспыхнула. "Разве чеченцу все равно, любит его женщина или нет?" - спросила она. Хазаболат самодовольно улыбнулся. - "Женщина полюбит своего господина, если он настоящий мужчина". - "А если не полюбит?" - настаивала Анна. - "Тогда он будет страдать и слагать песни о любви к ней", - хмуро ответил тот. - "Хватит, - сказал Владимир. - Поговорили. А теперь нам пора ехать". И они уехали в штаб, где должны были происходить переговоры. *** В отсутствие Владимира Анну посетил доктор Майер. Он осмотрел ее и нашел ее состояние вполне удовлетворительным. Анна пригласила его остаться на чай, и в первый раз за два месяца они разговорились. "Скажите, Николай Васильевич, - спросила Анна, - это правда, что вы рассердились на господина Лермонтова за то, что он вывел вас в "Княжне Мери" под именем доктора Вернера?" - "Сущая правда, сударыня", - невозмутимо отвечал тот. - "Но почему? - удивилась она. - Ведь доктор Вернер - единственный в этой повести действительно симпатичный персонаж!" Тот пристально посмотрел на нее и спросил: "Вы разве не находите Печорина симпатичным?" Анна покраснела. "Я знаю, что говорят на Линии, - быстро сказала она. - Но ведь они совсем не похожи. Печорин - уставший от жизни человек с холодным, жестоким сердцем. Владимир совсем не такой". - "Печорин прежде всего очень молодой человек, - сказал Майер. - Он не смог бы остаться таким на всю жизнь. В дальнейшем ему пришлось бы или измениться в ту или иную сторону или же умереть. Что, собственно, и произошло". - "Как Пушкин и Онегин?" - спросила Анна. И, видя, что он не понял, пояснила: "Пушкин оставил Онегина позади, когда женился и был счастлив в браке". - "Что-то в этом духе, - ответил Майер. - Я полагаю, сударыня, что Печорин - это портрет целого поколения, выросшего в тени декабрьских событий. Посмотрим, где каждый из них окажется лет эдак через двадцать". "А где окажетесь вы, доктор?" - спросила Анна. Она знала, что, как и многие другие, доктор Майер находился на Кавказе не по своей воле. Он был сослан за вольнодумство, и лишь заступничество предшественника Граббе, генерала Вельяминова, спасло его от заключения в крепость. "К счастью, я к этому поколению не принадлежу, - с улыбкой сказал он. - Мне ведь уже тридцать пять. Но вы угадали: я скоро женюсь, подам в отставку и осяду с семьей здесь же, на Кавказе". ..."Скажи, какую услугу оказал тебе в свое время доктор Майер? - спросила Анна Владимира, когда он вернулся домой. - Помнится, вы говорили с ним об этом при встрече". - "Он был моим секундантом на дуэли", - неохотно ответил Владимир, и по его лицу пробежала тень. Анна вздрогнула и больше ни о чем не спрашивала. Глава 6 Владимир уехал, как и сказал, через три дня. Вышедшая его проводить Анна в последний момент не выдержала и расплакалась. Владимир пытался утешить ее, целовал, шептал ласковые слова. Возможно, ему следовало бы вести себя с ней пожестче, но у него не хватило на это духа. Накануне он беседовал с доктором Майером, и тот рассказал ему о нервном расстройстве, от которого страдала Анна в декабре. Владимир страшился оставлять ее одну перед самыми родами и остро чувствовал свою вину перед ней. "Анечка, не терзай меня!" - наконец взмолился он, и Анна вдруг успокоилась. Она вытерла слезы, перекрестила его и, сказав "Да хранит тебя Бог!", повернулась и, тяжело ступая, пошла к дому. Верный Лукьяныч следовал за ней, вздыхая. При виде ее поникшей фигурки у Владимира сжалось сердце. За всем этим внимательно наблюдал сидевший уже на коне Хазаболат. Наконец, и Владимир вскочил в седло и, не глядя на Хазаболата, подал знак, что он готов. У самой двери Анна обернулась. Последнее, что она увидела, были две быстро удалявшиеся фигуры всадников, прильнувших к конским гривам. *** Теперь, когда она знала, что Владимир жив, ожидание перестало быть таким безнадежным. Анна уже не выезжала, и приличия позволяли ей принимать только дам. Тем сильнее было ее удивление, когда сразу же после отъезда Владимира к ней и вместе и порознь зачастили Ламберт и Трубецкой. Это не соответствовало правилам хорошего тона, но тем не менее она была им рада. Очень скоро она поняла, что не слишком полагавшийся на дам Владимир попросил Ламберта и Трубецкого присмотреть за ней, и они отнеслись к этому поручению так, как если бы речь шла об их прямом воинском долге. Они были совершенно разными. Младший сын эмигрировавшего из Франции аристократа, героя войны 1812 года, генерала от кавалерии и сенатора графа Карла Осиповича Ламберта, поручик Карл Ламберт был одним из немногих, чья служба на Кавказе не была наказанием за "шалость". В то время существовало введенное самим императором правило ежегодно откомандировывать по одному офицеру от каждого гвардейского полка в распоряжение начальника Кавказского корпуса с тем, чтобы он, по своему усмотрению, назначил прибывших к нему офицеров в различные действующие отряды. Служба эта продолжалась ровно год, по истечении которого те, кто уцелел, возвращались в свои полки. По высочайшему соизволению поручик Кавалергардского полка Ламберт стал одним из таких офицеров. Ламберт приехал на Линию прямо из Неаполя, куда возил лечиться больного отца. Месяц он прослужил в Феодосии, в отряде начальника Черноморской береговой линии генерал-лейтенанта Раевского, а затем был переведен в отряд генерал-лейтенанта Галафеева, действовавший в Чечне на левом фланге Кавказской линии. По дороге в Чечню, в Ставрополе, Ламберт встретил Лермонтова, и 18 июня 1840 года они вместе прибыли в Грозную. Несмотря на свое благополучие, Карл Ламберт был не меньший вольнодумец, чем его товарищи по оружию, и так же, как и они, зачитывался запрещенными в России Чаадаевым и де Кюстином. Он любил повторять, что в России существуют только две дороги: первая, доступная лишь для весьма немногих привилегированных лиц, шла из Петербурга в Париж; вторая, открытая для всех остальных смертных, вела на Кавказ. Он был дружен с цесаревичем, являвшимся командиром его полка. *** В отличие от не замеченного ни в каких шалостях Ламберта, поручик князь Сергей Трубецкой был весь сплошная шалость. Как и Ламберт, он начинал свою службу в кавалергардах, но долго в полку не продержался. Не говоря о проступках обычного характера, как то курение трубки перед фронтом полка, прогулки рядом с подпрапорщиком или отлучки с места дежурства, он был замечен и в делах более серьезного свойства, как, например, проступок, совершенный им совместно с штабс-ротмистром Кротковым и описанный в штрафном журнале под датой 14 августа 1834 года: "11 числа сего месяца, узнав, что графиня Бобринская с гостями должны были гулять на лодках по Большой Неве и Черной речке, вознамерились в шутку ехать им навстречу с зажженными факелами и пустым гробом..." Последствием этой шутки для обоих ее участников был арест с содержанием на гауптвахте. Трубецкой был связан тесной дружбой с Николаем Жерве, который в кампанию 1840 года тоже находился в Грозной. В 1835 году по высочайшему указу оба были высланы из Петербурга и взяты под секретный надзор. Со времени этой высылки судьба Трубецкого проходила под знаком особого нерасположения к нему императора. Этим объясняется то, что, хотя он был ранен пулей в грудь в сражении при Валерике, Трубецкому, как и Лермонтову, было отказано в награде. Впрочем, ни ранение, ни царская немилость ничуть не повлияли на его склонность к "шалостям". Так, уже в бытность Трубецкого в Грозной наделала много шума его рискованная выходка в кисловодской ресторации на балу, проходившем по случаю годовщины коронации Николая I. Э. А. Шан-Гирей вспоминает: «В то время, в торжественные дни все военные должны были быть в [парадных] мундирах, а так как молодежь, отпускаемая из экспедиций на самое короткое время отдохнуть на Воды, мундиров не имела, то и участвовать в парадном балу не могла, что и случилось именно 22 августа (день коронации) 1840 г. Молодые люди, в числе которых был и Лермонтов, стояли на балконе у окна... В конце вечера, во время мазурки, один из не имевших права входа на бал, именно князь Трубецкой, храбро вошел и торжественно пройдя всю залу, пригласил девицу сделать с ним один тур мазурки, на что она охотно согласилась. Затем, доведя ее до места, он также промаршировал обратно и был встречен аплодисментами товарищей за свой героический подвиг, и дверь снова затворилась. Много смеялись этой смелой выходке и только; а кн. Трубецкой (тот самый, который был в 1841 г. во время дуэли Лермонтова) мог бы поплатиться и гауптвахтой». Анна знала, что в те дни, когда все считали, что Владимира больше нет в живых, обдумывавшая ее второе замужество Катенька вполне серьезно рассматривала обоих как возможных кандидатов в женихи. Каждый из них обладал и достоинствами и недостатками. Трубецкой был красив, артистичен, весел, ловок, блистателен во всех отношениях и обладал добрым сердцем. Но он был сорвиголова, и вряд ли стал бы хорошим мужем. Ламберт был мягкий, изящный в манерах и благовоспитанный, и его ожидало блестящее будущее, но он был римско-католического исповедания, и вряд ли согласился бы, чтобы его дети воспитывались как православные. Затем приехал Репнин и смешал все карты. Катенька тогда более чем ясно дала понять, что Анне не следовало прогонять такого подходящего во всех отношениях жениха. Как оказалось, так думала не она одна. *** "Аня, почему ты скрыла от меня, что была больна? - спросил ее Владимир, когда они сидели в гостиной вечером накануне его отъезда. - Доктор Майер говорит, что это было очень серьезно". - "Все ведь прошло, - насупившись, сказала Анна. - Кроме того, если это было так серьезно, то как могло случиться, что мне помогла Катрин, а не он?" - "Госпожа Граббе действовала согласно его указаниям, - ответил Владимир. - Он полагал, что женщине будет легче справиться с подобной задачей". - "Ведь все прошло, - упрямо повторила Анна, - и я не хочу больше говорить об этом". "Тогда расскажи мне о посещении Репнина", - вдруг попросил он. Это был первый раз, что Владимир заговорил о Репнине. Выслушав ее рассказ, он спросил: "Но ты ведь покривила душой, сказав, что никогда его не любила?" - "Это сказал он, а не я, - поправила его Анна. - Я лишь подтвердила сказанное, потому что это сущая правда". Владимир молчал и о чем-то думал. - "Но ведь он тебе не противен?" - неожиданно спросил он. - "Не понимаю, к чему эти расспросы?!" - воскликнула уже начавшая терять терпение Анна. - "Аня, - он взял ее руки в свои, - я бы хотел, чтобы, если меня убьют, ты приняла предложение Репнина. Репнин мой лучший друг, и я ему доверяю как самому себе. Он позаботится и о тебе, и о ребенке. Тебя нельзя оставлять одну". Анна вырвала руки и вскочила. "Вы забываетесь, Владимир Иванович! - вскричала она. - Я не ваша собственность, чтобы завещать меня кому вам вздумается! Я ваша жена, и могу делать с собой все, что захочу!" - "Этого я и опасаюсь, - спокойно сказал Владимир, вставая вслед за ней. - Оставшись одна, ты можешь наделать глупостей. В лучшем случае, выскочишь замуж за шалопая вроде Сержа Трубецкого, который испортит тебе жизнь и будет подавать дурной пример моему сыну или дочери, в худшем..." Но она не дала ему договорить. - "Следуя твоей логике, ты бы не позволил мне выйти замуж за самого себя!" - "Положим, меня еще никто не выгонял из полка за ребяческие проказы", - вдруг обиделся он. - "Да, всего лишь за дуэль с наследником", - язвительно сказала Анна. И, не дав ему возразить, спросила: "А что в худшем случае?" "Но для чего пережила тебя любовь моя!" - процитировал он, выразительно глядя на нее. Анна вздрогнула. Она узнала слова из виденной ими во время поездки в Тифлис надписи, сделанной Ниной Чавчавадзе на могиле Грибоедова. Надпись была высечена на надгробии из черного камня, на котором, обхватив распятие, рыдала отлитая из бронзы коленопреклоненная женщина.* "Не понимаю, почему это худшее?" - сказала она, отводя глаза. - "Я не хочу, чтобы ты превратилась в живое надгробие и всю жизнь ходила в черном, - с силой произнес он. - Похоронить себя заживо - это не для тебя". - "Есть очень простой способ этого избежать", - сказала Анна. - "Какой?" - удивился он. Встав на цыпочки, она взяла его лицо в руки и, глядя ему в глаза, сказала : "Останься в живых". --------- * Полный текст: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!" Глава 7 Поручик Корф попал в плен не случайно. Чеченцы устроили засаду на русского офицера с тем, чтобы обзавестись заложником для ведения переговоров с армией. Убив ненужного им денщика, они лишь оглушили Владимира и доставили его к себе без единой царапины. Вследствие возникших вскоре после этого в их среде разногласий, они едва было не изменили своего первоначального плана отложиться от Шамиля, и потому некоторое время не знали, что делать с пленным. Вернуть его за выкуп означало бы окончательно отказаться от решения вступить в союз с русскими, и они не торопились. Эти колебания привели к тому, что Владимир содержался на особых условиях и в течение двух месяцев не имел возможности подать весточку своим. С ним обращались лучше, чем обычно обращались с пленными. И хотя ноги его были закованы, он избежал участи тех, кого держали в обмен на выкуп и о ком еще Пушкин писал: "Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе их изрубить своими детскими шашками."* Владимир завоевал доверие охранявшего его подростка и уговорил его устроить встречу с молодым князем Хазаболатом, врагом Шамиля и убежденным сторонником прорусской партии. Они стали союзниками, затем друзьями. Через месяц Владимиру дали чеченскую одежду и стали относиться как к гостю, хотя цепей с ног не сняли и охраняли по-прежнему. Благодаря советам Владимира относительно того, что можно и чего нельзя ожидать от русских, Хазаболату удалось убедить отца и старейшин принять решение о переговорах с русской армией. Владимир предложил свои услуги, Хазаболат поручился за него, и его отпустили под честное слово на три дня для ведения переговоров. Теперь, возвращаясь в плен, он понимал, что переговоры продлятся долго и что он не успеет вернуться к родам. Анна - несчастная, одинокая, беззащитная, - стояла у него перед глазами, и сердце его кровоточило. "Ты меня обманул", - сказал ему Хазаболат, вороша палкой тлеющие в костре сучья. Они сделали привал, чтобы отдохнуть и перекусить. Владимир вопросительно посмотрел на него. "Ты сказал, что, если тебя отпустят, ты поможешь в переговорах, но ты сделал это для того, чтобы увидеть свою жену". - "Разве я не помог в переговорах?" - спросил Владимир. - "Помог. Но ты ехал не за этим". Владимир молчал. "Она скоро родит, - сказал чеченец. - Ты поехал к ней не потому, что тебе нужна женщина". Владимир покачал головой. "Тогда зачем?" - "Я ей нужен", - сказал он. - "Русские хорошо смотрят за ней, я видел. Она родит и без тебя." - "И мне она нужна", - с трудом выдавил из себя Владимир. - "Ты меджнун**, - вдруг сказал Хазаболат. В его голосе звучало уважение. - Это все равно что дервиш". И, помолчав, добавил: "Я тебе помогу". *** Прошла масленица, и нескончаемо тянулся ветреный и слякотный февраль. Вестей от Владимира не было. В Ставрополе Бибиков всюду читал полученное им из Петербурга письмо от Лермонтова, до отъезда жившего с ним на одной квартире: "Я скоро еду опять к вам, и здесь остаться у меня нет никакой надежды, ибо я сделал вот такие беды: приехав сюда в Петербург на половине масленицы, я на другой же день отправился на бал к госпоже Воронцовой, и это нашли неприличным и дерзким. Что делать? Кабы знал, где упасть, соломки бы подостлал". "Не понимаю, что может быть неприличного или дерзкого в появлении на балу?" - спросила Анна Трубецкого после того, как он пересказал ей содержание письма. Трубецкой и Ламберт пили у нее чай. - "Ну как же! - сказал всегда хорошо осведомленный о происходящем в Петербурге Ламберт. - Мишель ведь ссыльный, а на балу находился Великий Князь Михаил Павлович. Теперь не видать ему отставки как своих ушей. Недаром он просит Бибикова не продавать его лова и седел". Сам Ламберт должен был в скором времени вернуться в Петербург насовсем. - "А что такое лов?" - спросила Анна. - "Черкесская лошадь", - в один голос ответили они. После их ухода Анна принялась перечитывать пришедшее утром письмо от Сони. Сколько новостей, и каких! "Твою мать наконец-то выпустили из острога, - писала Соня, - но в ближайшие три года ей запрещено покидать Двугорский уезд. Это ее очень расстроило, так как она рвалась поехать к тебе, поддержать тебя в твоем горе и помочь с маленьким". Соня писала эти строки, еще не зная, что Владимир жив. Анна опустила письмо. Ее мать... Она плохо помнила женщину, которую называла матерью в раннем детстве, и лишь немногим лучше высокую, пахнувшую тонкими духами баронессу Корф с удивительными, как у Владимира, глазами. "Ты моя маленькая девочка", - ласково говорила она Ане, и от этих слов становилось радостно на душе. Потом и она умерла, и осталась только Варвара. Это с Варварой она делилась своими детскими горестями, от нее получала первые женские советы, ей поверяла секреты девичьего сердца. "А что, бывало, что девка любила сразу двоих!" - вспомнила она и улыбнулась. Интересно, совершила ли бы она те же ошибки, если бы рядом с ней была ее родная мать? "Теперь уже никогда не узнаем, мама", - сказала она, в задумчивости глядя на письмо. *** Вторая новость касалась Михаила. Соня сообщала, что по возвращении из поездки на Кавказ князь Репнин сделал предложение Лизе и что та ему отказала. "Мы все понимали, - писала Соня, - зачем он помчался на Кавказ, и думаю, что не удивлю тебя, сказав, что этим своим поступком он очень расстроил Лизу. Мне кажется, что она поступила правильно, хотя папенька теперь сердится и на тебя, и на нее. Он считает, что князь Репнин - очень достойный молодой человек, с которым он был бы рад породниться". Мысль о том, что ее отец, знавший Владимира с детства, по-видимому, был не очень опечален известием о его гибели, причиняла Анне боль, и она постаралась ее отогнать. Конечно, Лиза была права, отказав Репнину, но все-таки как было бы славно, если бы они поженились! Анна чувствовала себя виноватой перед Лизой - не из-за Владимира, хотя Владимир и Лиза и были сговорены с детства, а из-за Михаила. Анна не могла бы дать этому разумного объяснения, но в глубине души была убеждена, что она и Владимир были предназначены друг другу с того самого мгновения, как на нее, совсем еще крошку, впервые обратился полный неподдельного интереса взгляд серьезного темноволосого мальчика. Она никак не могла отнять у Лизы того, что той никогда не принадлежало! Михаил был другое дело. Он отступился от Анны, не видя возможности связать свою судьбу с бывшей крепостной, и начал серьезно ухаживать за Лизой, а потом дважды обманул ее ожидания, и причиной тому была она, Анна. Она лишь надеялась, что Лиза прощает ей ее невольную вину. Та передавала приветы через Соню, но сама не писала. Кроме того, прими Лиза предложение Михаила, это сняло бы с сердца Анны тяжесть, поселившуяся в нем с тех пор, как в ночь перед отъездом Владимир фактически завещал ее Репнину. Он слишком хорошо ее знал, чтобы не понимать, что если с ним и в самом деле что-нибудь случится, она не сможет просто так отмахнуться от его последней воли. Женитьба Михаила на Лизе освободила бы ее от обязательства сделать шаг, который в ее глазах был бы равносилен измене. Владимир ясно дал ей понять, что его жизнь по-прежнему в опасности. Ей вспомнились поразившие ее когда-то слова Пушкина о горцах: "У них убийство - простое телодвижение". Много ли нужно для того, чтобы дерзкий русский пленный вызвал неудовольствие одного из них? А если он решится на побег и будет схвачен? Или нападет узнавший об измене своих подданных Шамиль и, как это часто случалось, вырежет всех мужчин? Но, несмотря на все эти подстерегавшие его со всех сторон опасности, Владимир беспокоился о ней больше, чем о себе. Почему? Ответ был ей хорошо известен. "Потому что ты моя маленькая, беззащитная девочка", - словно наяву услышала она его насмешливый и в то же время ласковый голос. *** Анна не была столь уж беззащитна, и она подозревала, что Владимир это знал. Однако это ничего не меняло. В нем была заложена глубокая, неутолимая потребность защищать ее, заботиться о ней, оберегать ее от невзгод и трудностей жизни. Это был мужской инстинкт, и она его принимала. Испокон веков мужчины дрались между собой за желанных им женщин, а получив их, заботились о них и их детях и защищали до последней капли крови. Взамен женщина давала мужчине силу и самую возможность быть мужчиной, и потому он был ей одновременно и господином и слугой. В цивилизованное время, в которое жила Анна, грубая борьба за существование канула в Лету, и необходимость постоянно защищать дом и семью отпала. Мужчины измельчали. Однако благодаря своему чутью женщины всегда распознавали и отличали тех из них, в ком все еще был силен первобытный инстинкт покорения женщины. Одним из таких мужчин и был Владимир Корф. Анна в задумчивости вперила взгляд в сгущавшиеся за окном сумерки. В окна бил дождь, перемешанный со снегом. "Не такая уж я и беззащитная, мой милый", - со слабой улыбкой ответила она воображаемому голосу. Она была бодра и спокойна. Через два дня в доме поселится нанятая ею лучшая в Ставрополе повитуха. Доктор Майер обещал не отлучаться из города. Она непременно родит Владимиру здорового и крепкого ребенка, хорошо бы сына! Катенька предложила было вновь забрать ее к себе, но Анна наотрез отказалась. Не хватало еще, чтобы их с Владимиром ребенок родился в чужом доме! Баронесса Корф способна своими силами справиться с этой самой важной в ее жизни задачей. На улице произошло какое-то движение. Анна подошла к окну, приложила руку к стеклу и увидела, что у входа в дом спешивается всадник. Она посмотрела еще раз, вскрикнула и в чем была выбежала под дождь. ----------- * "Путешествие в Арзрум" ** "безумец", "одержимый любовью" (араб.) Глава 8 "Наконец-то! - со вздохом облегчения сказала Анна, проводя пальцем по гладко выбритой щеке Владимира. - Наконец-то ты стал похож на человека, а не на какого-то шайтана!" - "Боже, что я слышу! - с комическим ужасом воскликнул он. - И это говорит женщина, не знающая разницы между чеченцем и черкесом!" - "Я прекрасно знаю разницу между чеченцем и черкесом, - обиделась Анна. - Просто черкешенка - это собирательный образ, и..." - "И к тому же сильно приукрашенный", - закончил Владимир, целуя ее в нос. С того вечера, когда Владимир, с бурки которого ручьями стекала вода, внес ее, мокрую, задохнувшуюся от поцелуя, в распахнутую настежь дверь, прошло три дня, но все в доме Корфов все еще было вверх дном. Без конца приходили и уходили посетители, как военные, так и штатские, повсюду хлопали двери, по комнатам метались сбившиеся с ног слуги. Анна выходила лишь к самым близким - Граббе, Ламберту, Трубецкому, Дорохову. Она чувствовала тяжесть в пояснице и много лежала. Схватки могли начаться в любую минуту, и Владимир не покидал дома. Накануне прибыла со своими пожитками повитуха Лукерья Савишна, дородством напомнившая им Варвару. Ей отвели лучшую гостевую комнату. Окинув молодых супругов покровительственным взглядом, гостья стала, осматриваясь, важно расхаживать по дому, пока, наконец, не осела в компании Лукьяныча на кухне за самоваром. Доктор Майер приходил каждый день. По большей части он занимался тем, что успокаивал Владимира, который вдруг осознал, что жизни Анны может угрожать опасность. "Для беспокойства нет причин, барон, - терпеливо объяснял Майер. - Ваша жена хоть и миниатюрна, но сложена самым что ни на есть подходящим для деторождения образом. Я не предвижу осложнений". Но Владимира мучило сознание собственной беспомощности перед лицом надвигающейся опасности, и успокоиться он не мог. *** Для всех Владимир бежал из плена с помощью охранявшего его чеченского мальчика. Правду знала только Анна. Однажды ночью Хазаболат, которому так и не удалось убедить старейшин отпустить пленника, пришел с лошадью и с провизией и перепилил цепь. Он дал юному стражу Владимира шапку серебра с тем, чтобы тот инсценировал побег. Владимир оставил мальчика в одном из мирнЫх аулов в окрестностях Грозной, где у того были родственники. "Он сделал это потому, что он твой друг?" - спросила Анна, выслушав рассказ Владимира. В глазах ее блестели слезы. - "Да", - ответил он. Ему не хотелось посвящать Анну в подробности своего с Хазаболатом разговора у костра. - "Я буду за него молиться", - сказала она. - "Аня, - засмеялся Владимир, - он же магометанин!" - "Ну и что? - ответила Анна. - Человек везде человек, вне зависимости от веры или сословия". Она лежала на диване, а Владимир сидел рядом, держа ее за руку. "Как ты думаешь, - вдруг спросила Анна, - Иван Иванович был бы рад?" Она не сказала чему, но Владимир понял. - "Думаю, что да, - ответил он. - Однажды он спросил, нравишься ли ты мне, и, кажется, был разочарован, когда я ответил, что это неуместный вопрос по отношению к крепостной". Анна засмеялась и потерлась щекой о его руку. Все это было уже в прошлом, даже Иван Иванович. "Ты сводила меня с ума, - сказал вдруг Владимир. - Ты меня просто сводила с ума. Неудивительно, что отец что-то заметил. Я думал о тебе днем и ночью и ненавидел и тебя и себя за это. Иногда мне казалось, что единственный способ положить конец этой пытке - это просто придти к тебе ночью и сделать тебя своей. Не знаю, что меня удержало. И только после танца Саломеи я понял, что это ничего бы не изменило". - "Ты бы видел, какое у тебя было лицо, когда наутро ты пришел извиняться! - засмеялась Анна. - Как у нашкодившего мальчишки". - "И ты сказала, что никогда меня не простишь". - "Неужели я такое сказала? - с невинным видом спросила Анна. - Ты, наверное, ослышался". *** Воды сошли ночью. Анна разбудила Владимира, который по-прежнему спал с ней в одной постели, и тот, накинув халат, бросился за Лукерьей Савишной. Повитуха бесцеремонно вытолкала Владимира из спальни и стала укладывать Анну, готовя ее к родам. Растрепанная со сна горничная грела воду, и слуга носил ведра наверх, в спальню. Лукьяныч был послан за доктором Майером. Владимир сидел в гостиной, опустив голову между колен и зажав ее руками. Им никто не интересовался. Приехавший через полчаса доктор Майер, не здороваясь, быстро прошел наверх. Наверху сначала было тихо, потом раздались душераздирающие крики. Владимир с ужасом понял, что это кричала Анна. Он не знал, сколько времени просидел в одиночестве. В гостиной было уже светло. Крики то прекращались, то возобновлялись с новой силой. "Господи, сжалься над ней!" - молился он. И вдруг он понял: все это уже было! Когда-то, одиннадцатилетним мальчиком, он точно так же молился и ждал за дверью комнаты, где умирала его мать. "Анна умрет", - подумал он. Вдруг послышался крик новорожденного. Ему было все равно. "Поздравляю вас, барон, с рождением сына!" - сказал спустившийся в гостиную доктор Майер. Потом посмотрел на Владимира с жалостью и, остановив пробегавшего по коридору слугу, приказал ему принести барину стакан водки. "Анна... жива?" - еле слышно спросил Владимир. - "Разумеется, жива. Как я и предполагал, роды прошли без осложнений. И мать, и дитя благополучны". Его пустили к Анне не сразу. Следовало сначала прибрать в комнате, перестелить постель, вымыть, одеть и причесать роженицу. Наконец, ему позволили войти. Анна была бледна и выглядела уставшей, но глаза ее сияли. Он присел на край кровати и неловко поцеловал ей руку. "Почему у тебя руки такие холодные?" - спросила она. Потом посмотрела на него и поняла. "Ты испугался? Бедненький..." Он зарылся лицом ей в волосы и молчал. Лукерья Савишна внесла ребенка и показала ему. "Правда же, он красивый? - с гордостью спросила Анна. - Нос совершенно твой". - "Правда", - послушно сказал он, хотя и не находил между собой и видневшимся из пеленок сморщенным личиком ни малейшего сходства. *** Сына окрестили Иваном. Крестной матерью стала Екатерина Евстафьевна Граббе, крестным отцом - князь Сергей Трубецкой. Трубецкой был чрезвычайно польщен оказанной ему честью. "Я, конечно, понимаю, - говорил он Анне и Владимиру, - что, не будь Ламберт папистом, вы предпочли бы его, но кто, кроме меня, обучит бедного мальчика всем кавалергардским штучкам?" - "А отец у него на что?!" - с напускным негодованием спросил Владимир. - "Знаешь, Вольдемар, - снисходительно сказал тот, - ты, конечно, не обижайся, но в этом отношении тебе до меня далеко". - "Что я тебе говорил?! - Владимир с торжествующим видом повернулся к Анне. - А ты все заладила "дуэль с наследником" да "дуэль с наследником"..." Анна ответила звонким счастливым смехом, значения которого Трубецкой так и не понял. Вскоре после крестин Трубецкой уехал в Пятигорск. Зима была на исходе, и офицеры один за другим перемещались на воды. "Ничего, скоро снова увидим всех в крепости", - сказала Анна после того, как и Дорохов пришел прощаться. Владимир помолчал и сказал: "Мы не возвращаемся в крепость, Аня. Я написал прошение об отставке". - "Как, - воскликнула она, - даже не посоветовавшись со мной!?" - "Но я же тебе обещал после освобождения из плена подать в отставку", - сказал он. И, увидев ее лицо, спросил: "Разве ты не рада?" - "Я буду рада только если ты тоже рад, - она посмотрела ему в глаза, - но мне кажется, что это не так". "Ты достаточно перенесла за этот год, - сказал Владимир. - Пора положить этому конец". Анна подошла к нему и взяла его руки в свои. "Помнишь, Володя, я год назад сказала тебе, что не хочу быть камнем на твоей шее? Я по-прежнему так думаю". Она грустно улыбнулась в ответ на его вспыхнувший радостью взгляд и добавила: "И вообще, здесь на Кавказе я стала, как и все, фаталистом. Вот послушай: И к мысли этой я привык, Мой крест несу я без роптанья: То иль другое наказанье? Не все ль одно. Я жизнь постиг; Судьбе как турок иль татарин За все я ровно благодарен; У Бога счастья не прошу И молча зло переношу. "Откуда это?" - спросил Владимир. -"Это "Валерик" - тот самый, что поручик Лермонтов читал тогда на балу. Он подарил мне полный список, когда приходил прощаться. Знаешь, Володя, мне кажется, он на самом деле совсем не такой, каким хочет казаться". Владимир смотрел на нее с ожиданием. "Честно говоря, я уже соскучилась по Грозной, - сказала она. - И Ванечке там будет хорошо." Он бросился целовать ей руки. "Только, пожалуйста, впредь будь осторожнее", - сказала она ему, как ребенку. Глава 9 В конце марта Владимира вызвал к себе генерал Граббе. "У меня для вас хорошая новость, поручик, - сказал он. - Высочайше утверждено ваше производство в чин штабс-ротмистра и назначение для дальнейшего несения службы в Варшаву. Кроме того, вам предоставляется отпуск сроком на три месяца". Владимир молчал, пораженный. "Думаю, что не ошибусь, предположив, что это особая милость, оказанная вам Его Величестом по случаю предстоящего бракосочетания наследника, - добавил Граббе. - Честно говоря, я и не надеялся, что мое представление будет удовлетворено". "Благодарю вас, ваше высокопревосходительсто", - сказал Владимир. Граббе внимательно посмотрел на него. - "Во-первых, не ваше высокопревосходительсто, а Павел Христофорович, мы же с вами теперь почти родственники. А во-вторых, не вижу искренней радости". - "Я полагал, Павел Христофорович, - осторожно сказал Владимир, - что мой долг быть там, где идет война". - "Садитесь, Владимир Иванович", - сказал ему Граббе и, открыв шкаф, налил из штофа себе и Владимиру. "Вы намереваетесь продолжать службу в армии?" - спросил он после того, как оба сели. - "Так точно". - "В таком случае, худшее, что с вами может случиться, это превращение в так называемого "кавказца". Военный не должен долго задерживаться на одном месте. Чтобы наилучшим образом служить отечеству, настоящий военный должен быть одинаково сведущ во всех аренах военных действий, как настоящих, так и будущих, Это правда, в Польше сейчас нет войны, но недавно была, и поверьте мне, будет снова. Кроме того, хороший военный, как вы уже успели убедиться на собственном опыте, должен быть еще и дипломатом. Ничему этому вы не научитесь сидя в крепости". ..."Да и Анну Петровну пожалейте, - говорил через час Граббе, провожая Владимира к выходу. - Она вон как настрадалась за эту зиму, бедняжка! Дайте ей отдохнуть, развеяться. Она это заслужила. А Кавказ от вас никуда не убежит. Здесь еще дел на много лет вперед". *** "В Варшаву?! - переспросила Анна. - "В Варшаву", - рассеянно процедил Владимир, завороженный открывшимся перед ним зрелищем. Вернувшись от Граббе, он нашел Анну в спальной, где она в первый раз в жизни примеряла корсет. "Спасибо, Ульяша, ты свободна", - торопливо сказала Анна помогавшей ей с корсетом горничной. Как только дверь за горничной затворилась, Владимир приблизился к Анне и медленно провел пальцем по границе между атласом корсета и нежной кожей груди. "Восхитительно..." - пробормотал он. Глаза его горели. Анна замерла. После родов прошел месяц, и вот уже несколько дней, как на белье перестала появляться кровь. Боясь боли, она пока не рассказывала об этом Владимиру, но сейчас желание захлестнуло ее с такой силой, что у нее потемнело в глазах. "Уже можно..." - прошептала она, прильнув к нему. - "Ты уверена?" - спросил он, осыпая ее плечи поцелуями. Анна застонала и запустила руки ему в волосы. Потом вдруг ойкнула и отстранилась. - "Что случилось?" - испугался Владимир. - "Я не знаю, как снимают корсет", - жалобно сказала она. Владимир ухмыльнулся. - "Не волнуйся, - сказал он. - Как-нибудь справлюсь". ..."А я уж стал было опасаться, что тебе теперь нужен только Ванечка, - блаженно потягиваясь, говорил он приблизительно через час. - А то ты на меня в последнее время совсем внимания не обращаешь". - "Ревнивец! - засмеялась Анна. - Разве я виновата, что пришлось менять кормилицу?" И вдруг заметила две глубокие царапины у него на груди. "Неужели это я?" - в растерянности спросила она. - "Разве не помнишь?" - насмешливо сказал Владимир. Она помнила. ..."Пожалуйста, пожалуйста..." - умоляла она, изнемогая, а он все оттягивал и оттягивал последний ослепительный миг. Наконец, она не выдержала и, зарычав, вцепилась ему в грудь. Владимир сдавленно застонал, и они закружились в неистовом танце... Анна закрыла лицо руками. "Ничего, бывает", - сказал Владимир, наслаждаясь ее смущением. "Расскажи мне про Варшаву", - попросила она после того, как они оделись и привели в порядок постель. Владимир кратко изложил ей содержание своей беседы с генералом Граббе. "Я очень рада, что мы теперь будем там, где нет войны, - сказала Анна. - Но знаешь, все-таки грустно покидать Кавказ". - "Вижу, ты, как и все, заболела Кавказом", - засмеялся Владимир. - "Люди здесь необыкновенные, - тихо сказала Анна. - Я слышала, что в Варшаве блестящий свет, но не думаю, что мы найдем там общество, подобное здешнему". - "Можешь быть уверена, что общества, подобного здешнему, мы не найдем нигде", - сказал он. *** Корфы покинули Ставрополь в конце апреля, с началом летней кампании. Они пробыли на Кавказе ровно год. Позади оставались друзья - Трубецкой, Жерве, Фредерикс, Дорохов. Скоро должны были возвратиться Лермонтов, Столыпин и Глебов. "Знаешь, - признался Владимир, - у меня такое чувство, будто я дезертирую, оставляя их на линии огня". - "Ничего подобного, - запротестовала Анна. - Ты просто-напросто выполняешь приказ. Кроме того, кто сказал, что в Варшаве будет легко? Я советую тебе последовать моему примеру и стать фаталистом". Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Грустно было расставаться со всеми, даже с Катенькой Граббе. На прощание она дала Анне множество советов относительно того, как поставить на место надменных варшавских дам, а потом вздохнула и сказала: "А вообще можете не беспокоиться. Мужчины всегда будут на вашей стороне". Более существенной услугой было то, что она умудрилась найти для своего крестника кормилицу, которая согласилась ехать с Корфами до Петербурга и одновременно исполнять обязанности няньки. Кроме кормилицы, с ними отправлялись в путь наемный лакей Владимира - москвич, решивший вернуться на родину, горничная Анны и Лукьяныч, который теперь числился дядькой двухмесячного Ванечки. Для их передвижения был выделен тарантас. Кормилица ехала вместе с господами в карете, к которой была привязана лошадь Владимира. Владимира мало прельщала перспектива путешествовать в обществе кормилицы и младенца, и он намеревался проделать бОльшую часть пути верхом. *** Позади были Воронеж, Москва, Тверь. Стала чувствоваться близость севера. Природа заговорила на привычном, с детства понятном языке. Наконец, открылся знакомый пруд и до боли родной желтый дом с белыми колоннами. На крыльцо высыпали слуги. Увидев среди них Варвару, Анна на ходу выскочила из кареты, чуть не упала и, поднявшись с колен, с криком "Варя!" бросилась к ней. "Красавица ты моя!" - заголосила та, прижимая Анну к своей необъятной груди. К ним быстрыми шагами подошел Владимир. "Ты что, одурела?! - закричал он на Анну страшным голосом.- Ноги себе на радостях решила переломать?!" Варвара поклонилась и поцеловала ему руку. "Здравствуйте, барин Владимир Иванович, сокол вы наш ясный", - сказала она, утирая слезы. - "Здравствуй, Варя", - ответил Владимир, остывая. Анна оглядывалась по сторонам, как бы ища кого-то. "Не ищи, нет ее здесь, - сказала Варвара. - Марфа теперь у доктора Ильи Петровича в помощницах служит". "А барин-то как возмужал, - с восхищением говорила она через несколько часов Анне, по старой памяти чаевничавшей с ней на кухне. - И стать, и осанка совсем другая стала, даже подойти боязно. Одно слово - орел!" Уже разобраны были сундуки, разнесены по комнатам вещи, выкупан, накормлен и уложен спать Ванечка, затоплена баня. Владимир ушел с управляющим на конюшню смотреть лошадей. "Барин-то тебя не обижает?" - вдруг спросила Варвара. - "Не обижает, - удивилась Анна. - А почему ты спрашиваешь?" - "Вон он давеча как осерчал. Выговор тебе сделал..." - "Так ведь за дело, Варя!" - засмеялась она. Варвара покачала головой. - "Ну, не знаю. Ты, Аня, его слушайся. Барин все-таки..." - "Ничего-то ты, Варя, не понимаешь", - со вздохом сказала Анна. Ею овладело странное чувство нереальности происходящего. Время в усадьбе как бы остановилось, тогда как они с Владимиром уже не были прежними. Она оставила Варвару заниматься приготовлением ужина и стала бродить по дому. Вот гостиная, где Владимир впервые ее поцеловал... Столовая, где она танцевала танец Саломеи... Кабинет, где она доказывала ему, что любит Репнина... Библиотека с потайной комнатой, столько лет скрывавшей тайну ее рождения... Она поднялась наверх и, не задерживаясь у комнаты Владимира, ставшей теперь их спальной, прошла к себе. Все в ее комнате было как прежде. Анна присела на кровать. Она не могла связать свою прежнюю жизнь с нынешней, и ею овладела непонятная грусть. Говорить об этом с Владимиром было бесполезно. Он просто пожмет плечами и скажет: "Раньше было так, теперь иначе. Что тут непонятного?" ...Она проснулась от того, что ее поднимали вверх сильные руки. "Я тебя по всему дому ищу, - сказал Владимир, - а ты здесь спишь". - "Варя сказала, что ты сделал мне выговор", - пожаловалась она, устраиваяь поудобнее у него на руках. - "Будешь у меня на ходу из карет прыгать, я тебе еще и не то сделаю", - проворчал он. - "Прикажешь выпороть на конюшне?" - вкрадчиво прошептала она ему в ухо. - "Опять ты со своими глупостями? - недовольно сказал Владимир. - Ей-богу, Аня, у нас дел непочатый край, а ты ребячишься. За неделю нужно все успеть". - "Как за неделю?! - всполошилась Анна. - Нам еще ехать к Долгоруким, и маму я не видела..." - "Вот именно. Так что изволь, пожалуйста, распорядиться всеми делами так, чтобы через неделю мы уже могли быть в Петербурге". - "Но ты же в отпуске!" - "Не имеет значения. Мне нужно встретиться с наследником, поблагодарить за назначение, а это теперь не так-то просто устроить. Надеюсь, Репнин поможет. Или Ламберт. И вообще придется показаться на людях. Так что, голубушка, готовься к выходу в свет". Анна сделала большие глаза, но ничего не сказала. Когда они были уже на пороге, Анна оглянулась через плечо Владимира и окинула комнату взглядом. "Знаешь, я думаю, что из нее выйдет прекрасная детская", - сказала она. - "Детская так детская," - сказал Владимир и закрыл дверь. КОНЕЦ