Крепость

Название: «Крепость» Автор: Rita Рейтинг: PG -17 Жанр: мелодрама с элементами драмы Герои: Владимир, Анна и другие, в том числе исторические, персонажи Сюжет: сиквел, продолжение "Женитьбы" Посвящается Але, в день трехлетия форума Глава 1 Анна проснулась от поцелуев. Жадные, требовательные, они обжигали ей шею, плечи, грудь. "Какой приятный сон!" - подумала она. Но нетерпеливая рука уже бесцеремонно подняла ей сорочку и пробиралась все выше и выше. Она внутренне охнула и открыла глаза. "Прости, разбудил", - сказал Владимир, не прекращая, впрочем, ни одного из своих занятий. Анна засмеялась и обхватила его за плечи. "Боже мой, неужели экспедиция наконец-то закончилась?! Когда ты успел приехать?" - "Час назад". - "Как! Но ведь по ночам нельзя передвигаться, тем более в одиночку! Ты нарушил приказ?!" - "Я соскучился, - как что-то само собой разумеющееся сказал он, явно сердясь на Анну за то, что она отрывает его от важного дела из-за пустяков. - Черт, какая неудобная сорочка!" "Если ты порвешь мне сорочку, - сердито сказала Анна, - то за новой придется ехать в Тифлис". - "Так сними же ее наконец-то!" - взорвался Владимир. Анна вновь засмеялась, отвела от себя его руки и села, чтобы снять сорочку. В лунном свете четко прорисовывались линии ее тела - глубокий изгиб спины, высокая полная грудь с налившимися от поцелуев сосками, тонкая талия, плавно расширяющиеся бедра и слегка выступающий живот. "Не смотри на меня так", - сказала она внезапно севшим голосом. - "Как ты в темноте можешь знать, как именно я на тебя смотрю?!" - "У тебя глаза горят, как у волка". - "А я и есть волк", - сказал он, привлекая ее к себе и завладевая ее губами. - "Только осторожно, Володя", - напомнила она, когда они оторвались друг от друга после поцелуя. - "Я знаю", - прошептал он, опуская ее на постель. Анна была на пятом месяце беременности, и хотя ее положение еще не бросалось в глаза, оно уже произвело в ее теле те необратимые изменения, которые знаменуют собой преддверие материнства. Владимир с замиранием сердца следил за этим преображением. Оно одновременно и радовало его и внушало смутное беспокойсто. Его Анна больше не принадлежала только ему. Отныне ему придется делить ее с пока еще неизвестным ему существом, которое будет иметь на нее не меньше, если не больше, прав, чем он сам. Кроме того, появление ребенка непременно должно было расстроить тот уже устоявшийся жизненный уклад, к которому они успели привыкнуть за шесть месяцев своего пребывания в крепости. *** С самого своего основания Ермоловым двадцать два года тому назад, крепость Грозная в низовьях реки Сунжа, закрывшая горцам выход на равнину, стала основным опорным пунктом Сунженской укреплённой линии. С 1817 года Кавказская линия, проходившая в начале века по Тереку и Кубани, стала выдвигаться к югу, и ее левый фланг был перенесен с Терека на Сунжу. Это привело к основанию новых фортов и поселений, и наконец одна за другой были возведены продолжавшие Сунженскую линию крепости - Грозная, Внезапная и Бурная. Территория между Тереком и Сунжей, вплоть до засунженских предгорий, была завоевана Российской империей. Но в 1840 году Кавказ вновь полыхал. После блестящей победы над Шамилем и его мюридами, одержанной генералом Граббе в августе прошлого года, 1840 год был ознаменован рядом болезненных поражений. На правом фланге восставшие черкесы захватили в феврале укрепления Черноморской береговой линии Лазаревское и Вельяминовское и истребили всех их защитников. 23 марта, после ожесточенного боя, неприятель проник в укрепление Михайловское, остаток гарнизона которого взорвался на воздух вместе с толпами осаждающих. 2 апреля противник овладел укреплением Николаевское. На Восточном Кавказе попытка разоружить чеченцев вызвала восстание, охватившее всю Чечню, а затем перекинувшееся в Горный Дагестан. Чеченские аулы один за другим переходили под власть имама. 8 апреля Шамиль появился уже под стенами самой Грозной. Только 17 апреля после сражений под Назранью и Гурзулом российским войскам удалось приостановить распространение власти Шамиля на Ингушетию, но Большая и Малая Чечня были потеряны. 22 апреля в Грозную прибыл генерал-лейтенант Галафеев с поручением от Граббе исправить сложившееся положение. Несмотря на бурную деятельность, развернутую Галафеевым в борьбе с Шамилем, успехи Чеченского отряда были лишь относительными. Дело дошло до того, что в сентябре, в отсутствие предпринявшего очередную экспедицию Галафеева, силы повстанцев переправились через Сунжу и ударили в тыл русских войск. 11 октября было осуществлено нападение на Моздок и станицу Луковскую, в ходе которого было убито 28 человек и захвачено в плен 11 женщин. После этого случая генерал Граббе самолично возглавил командование на левом фланге и, приехав в Грозную, повел оттуда войска по Чечне. *** Со времени своего прибытия на левый фланг в апреле поручик Корф принимал участие во всех операциях Чеченского отряда генерала Галафеева. Особенно жарким был июль, в котором отряд, выйдя из лагеря при Грозной, провел обширную экспедицию по Малой Чечне. Владимир участвовал и в упорных боях в районе Гехинского леса, и в победоносном, но кровопролитном сражении на реке Валерик. Он проявил здесь храбрость, отмеченную в журнале военных действий, и был представлен к боевой награде. Октябрь был немногим лучше июля. Стычка следовала за стычкой, сражение за сражением, и все уже с нетерпением ожидали наступления зимы и перехода на зимние квартиры. В деле при Валерике Владимир получил легкое ранение в руку. Это, равно как и относительная передышка между июльскими и октябрьскими действиями, позволило супругам Корф совершить поездку в Тифлис, который произвел на Анну неизгладимое впечатление. Она была обласкана Тифлисским обществом и много пела. Особенной для себя честью она сочла быть представленной Нине Чавчавадзе, вдове горячо любимого ею Грибоедова. Тень Пушкина витала повсюду, и Анна не расставалась с "Путешествием в Арзрум". "Кавказского пленника" она знала наизусть. "Вольно же тебе чтить только мертвых поэтов! - посмеивался над ней Владимир. - Вон Лермонтов у тебя под боком ходит, а ты едва ли словом с ним перемолвилась". Поручик Лермонтов был сослуживцем Владимира, но Анна в его присутствии терялась и робела, затрудняясь соединить в одном облике человека и поэта. Остаток отпуска они провели в Ставрополе. Здесь была сосредоточена вся военная и гражданская администрация, здесь размещались штаб-квартира командующего войсками Кавказской линии и Черномории, управление Кавказского линейного казачьего войска, учреждения, ведавшие заготовкой и снабжением войск продовольствием и обмундированием. Здесь же были и семьи высшего командования и обыкновенные, а не только военно-полевые врачи. Ввиду беременности Анны Владимир настоял на заблаговременном снятии дома в Ставрополе с тем, чтобы с переходом на зимние квартиры перебраться туда. "Даже не надейся, в крепости ты у меня рожать не будешь!' - сказал он ей не допускающим возражений тоном. Роды ожидались к концу зимы. *** Первоначальный план Владимира поселить Анну в Пятигорске потерпел сокрушительное фиаско. Пятигорск, где каждая замужняя дама мало-мальски привлекательной наружности считалась законным предметом охоты в глазах отдыхавших или лечившихся на водах офицеров, изголодавшихся по женскому обществу, оказался совершенно неподходящим местом для неопытной в светской жизни Анны. Лишь с опозданием Владимир осознал, что то, что притягивало его в Пятигорске три года назад, когда он и сам принадлежал к числу охотников, теперь является именно той причиной, по которой его собственная жена здесь оставаться не может. Не раз и не два за несколько дней их пребывания в Пятигорске ему пришлось напоминать себе о данном им Анне слове не драться на дуэли из-за ревности. Разумеется, у него не было и тени сомнения относительно самой Анны, но ее приветливое обращение, вкупе с отсутствием умения избавиться от назойливых поклонников, зачастую рассматривались как поощрение и вели к еще более настойчивим ухаживаниям. Владимир искренне жалел, что за месяц их совместной жизни в Петербурге он не догадался свести Анну поближе с Натали Репниной, у которой ей было чему поучиться. Отточенное кокетство Натали было воистине смертельным оружием и служило ей непроницаемой броней, позволяющей приблизиться лишь тем поклонникам, общество которых ее устраивало. Да, Анне определенно было бы чему у нее поучиться! Часть, к которой был приписан Владимир, стояла у крепости Грозная, и, удостоверившись, что крепость хорошо охраняется и что в ней уже живут три офицерские семьи, Владимир скрепя сердце решил взять Анну с собой. Анна отнесла эту перемену в его планах на счет своего влияния на мужа и простодушно гордилась одержанной ею победой. Владимир, которого супружеская жизнь уже научила извлекать выгоду из мнимых уступок жене, не протестовал и лишь снисходительно посмеивался. Так крепость Грозная, где в ту пору находилось свыше трех тысяч солдат и офицеров пехотных, конных и артиллерийских войск, стала их домом. Глава 2 Еще с ночи у дома Корфов был привязан гнедой жеребец Владимира. Это было верным признаком того, что его хозяин вернулся домой еще затемно и что лучше ему сейчас не мешать. Не раз и не два обитатели крепости помоложе, а затем и исподволь вливавшиеся в ее ворота участники экспедиции с завистью поглядывали в сторону небольшого, чисто выбеленного дома из тех, что выделялись женатым офицерам, и мечтательно вздыхали. Уже накануне, на бивуаке, когда поручик Корф, пригнувшись, повел своего коня с замотанной из предосторожности мордой прочь от лагеря, многие из тех, кто еще не спал, понимающе переглянулись. Так ходили к любовнице, ничего не подозревавший муж которой зачастую мирно храпел тут же у костра, но никогда к жене. И кто-то, выражая то, о чем думали многие, со вздохом сказал: "Везет же некоторым! Впрочем, как всегда..." Появление Анны Корф в крепости Грозная произвело на Кавказской укрепленной линии волнение, отголоски которого разошлись вплоть до правого фланга. Этому были две причины. Во-первых, слух о том, что барон Корф, еще по своей прошлой службе в этих краях прославившийся как бретер, волокита и дуэлянт, женился, да еще и привез молодую жену с собой на Кавказ, как громом поразил местное общество. Особенно взволнованы были дамы, в которых одна мысль о возможной потере внимания со стороны красавца и сердцееда барона вызывала вполне объяснимое неудовольствие, сопряженное с присущей прекрасному полу ревностью в отношении счастливой избранницы. Второй и главной причиной повсеместного брожения умов была сама Анна. Слухи о ее крепостном происхождении и необычном венчании уже достигли Кавказа и очень скоро преобразовались в легенду о похищенной цыганами княжне, долгое время бывшей крепостной Корфа, без памяти влюбившегося в нее и женившегося на ней вопреки мнению света. Романтическое воображение рисовало образ прекрасной дикарки, русской Бэлы, навеки связавшей свою судьбу с Печориным-Корфом (на Кавказе бытовало мнение, что встречавший Корфа в 37-м году Лермонтов писал своего Печорина именно с него). Тем сильнее было впечатление, производимое на зачастивших в Грозную со всех концов Линии молодых офицеров, когда на месте прекрасной юной пастушки они находили прекрасную юную даму самых изысканных манер и благородной наружности. К осени уже вся Линия говорила о том, что самая красивая женщина на русском Кавказе - это заточенная ревнивым мужем в крепости Грозная баронесса Анна Петровна Корф. *** Анна открыла глаза. Рука Владимира крепко держала ее за талию, а сам он сладко спал, уткнувшись лицом в подушку. Во всем его облике было что-то по-детски беззащитное, и, не будучи в силах побороть захлестнувшую ее волну нежности, Анна легко провела рукой по его взъерошенной макушке. Владимир завозился, пробормотал что-то во сне и, повернувшись к ней, еще крепче прижал ее к себе. Анна замерла. Ее тело еще сладко ныло после минувшей ночи, но теперь, ощутив близость мужского тела, оно вновь стало наполняться желанием. Очевидно, Владимир почувствовал то же самое. Его дыхание участилось, и она явственно ощутила, как напряглась его мужская плоть. Она попыталась осторожно высвободиться из его объятий, чтобы не перебить ему сна, но было поздно. "Ты куда?" - недовольно сказал он еще рыхлым от сна голосом и по-хозяйски притянул ее к себе. Владимир отсутствовал десять дней. Чеченский отряд, теперь уже под командованием самого генерала Граббе, сменившего Галафеева после набега людей Шамиля на находившийся к северо-западу от Грозной торговый город Моздок, выступил из крепости 27 октября. Они направлялись в Малую Чечню. Постоянно ведя бои, отряд прочесал Гойтинский и Гехинский леса, а 30 октября состоялось второе сражение на реке Валерик. Но этого было недостаточно, и перед выходом на зимние квартиры Граббе намечал экспедицию в Большую Чечню, которой должна была завершиться кампания 1840 года. Моздокский конфуз не только глубоко ранил самолюбие военных, но и нанес тяжелый удар по чувству безопасности жителей тыловых поселений. Особенно болезненно воспринимался тот факт, что нападавшие увели с собой женщин. Весь Кавказ облетела история уведенного из Моздока семейства купца армянина Улуханова, дочь которого Анна сделалась любимой женой Шамиля под именем Шуанет. Мужчины прониклись страхом за своих дочерей и жен, и Владимир Корф не составлял исключения. Правда, горцы, как правило, не обижали замужних женщин и, получив требуемый выкуп, возвращали их мужьям целыми и невредимыми, но переговоры могли тянуться месяцами, да и нельзя было быть уверенным, что какой-нибудь удалец, воспламенившись красотой и молодостью Анны, не увезет ее вопреки обычаю в отдаленный горный аул, чтобы сделать своей женой. Владимир считал дни до окончания летней кампании, а пока строго-настрого приказал еще ранее приставленному им к Анне отставному солдату ни под каким предлогом не позволять ей выходить за пределы крепости. *** "Боюсь, мы совсем замучали нашего маленького", - сказала Анна, расслабленно водя рукой по груди Владимира. Голова ее покоилась на его плече, и дыхание все еще было неровным. "Ничего, пусть привыкает, - сказал он, ревниво покосившись на ее живот. - Тем более, что в нашем распоряжении всего три дня". - "Как три дня?! - Анна резко выпрямилась и села. - Как три дня?" - дрожащим голосом повторила она. - "Старик назначил еще одну экспедицию. Мы выступаем девятого". "Стариком" на Линии называли Граббе, которому в ту пору шел пятьдесят второй год. "Креста на нем нет!" - воскликнула Анна. Она вся кипела от негодования. "Можно ли так изматывать людей?! Он это делает исключительно ради удовлетворения собственного тщеславия". - "Аня, не говори глупостей, - жестко сказал Владимир, садясь вслед за ней. - Достижения летней кампании следует закрепить до наступления зимы. Будь я на месте Граббе, я бы поступил точно так же". Он хотел сказать еще что-то, но замялся и промолчал. - "А толку что?! - уже чуть не плача, вскричала Анна. - Еще экспедиция и еще, в этом году и в следующем, и через десять, и через двадцать лет. И конца этому не видно..." "И что ты предлагаешь? - спросил Владимир прищурившись. - Уйти?! Разбазарить все, что было накоплено со времен Екатерины? Отдать туркам? Или, может, англичанам?" Анна молчала. "Послушай, Аня, - сказал он и взял ее за плечи. - Вчера Ставрополь был крепостью, а завтра Грозная будет городом. Такие вещи быстро не делаются. Но мы неуклонно продвигаемся вперед, на века устанавливая границы России. Находясь здесь, я и все мы, да и ты тоже, выполняем свой долг перед отечеством". "Что мне до отечества, - горько сказала Анна, - если тебя не станет?" По ее щекам катились слезы. "Ну почему же не станет? - сказал Владимир, осушая поцелуями мокрые дорожки. - Я не собираюсь умирать. А кроме того, - он хитро улыбнулся. - ты разве забыла слова Сычихи, что все будет хорошо, если мы будем вместе?" - "Но ты же не веришь в предсказания Сычихи!" - обиженно всхлипнула Анна. - "Я верю в удачу, - твердо сказал он. - И в тебя. Я всегда найду способ вернуться к тебе". Анна улыбнулась сквозь слезы. "А теперь идем завтракать, - решительно сказал он. - Я голоден как волк". - "Скорее обедать", - поправила его Анна, посмотрев за окно. Солнце было уже в зените. *** Павел Христофорович Граббе, явившийся предметом столь горячего спора между супругами Корф, был личностью во всех отношениях незаурядной. Семнадцати лет, едва выпущенный из корпуса, он принял участие в Наполеоновских войнах и отличился под Голомином и Прейсиш-Эйлау. После Тильзитского мира адъютант Ермолова, Граббе выполнял тайные поручения в Германии и в наполеоновской армии, а с началом военных действий отличился при Смоленске, где, собрав вокруг себя большое количество солдат, вышел с ними на дорогу, двинулся навстречу неприятельской армии и, став в виду неприятеля, прикрыл отступление русских войск. Он участвовал во всех значительных сражениях Отечественной войны, включая Бородино. Блестящая карьера Граббе была несколько подпорчена его причастностью к Союзу Благоденствия, и после декабрьских событий 1825 года он подпал под подозрение, был арестован и заключен в Динаминдскую крепость. Но ничего серьезного за ним обнаружено не было, и спустя четыре месяца его освободили. Впоследствии он участвовал в Русско-турецкой и Польской войне, всегда проявляя безграничное личное мужество. Так, в турецкую кампанию, в Болгарии, при штурме укрепленного городка Рахова, Граббе, командуя добровольцами и одним егерским батальоном, первым переправился через Дунай, вытеснил турок из передовых позиций и занял цитадель. При этом он был ранен пулей в ногу, но, несмотря на рану, через несколько дней снова участвовал в набеге на турецкую кавалерию и не оставлял войск до конца кампании. Слава его гремела, а его наградам не было числа. В 1837 году генерал-лейтенант Граббе был назначен Командующим войсками на Кавказской линии и в Черномории и начальником Ставропольской области, а в 1839 возглавил борьбу с Шамилем. Блистательное дело при Аргуни, за которое Граббе получил генерал-адъютанта, открыло русским свободный путь во все стороны Кавказа. Продолжая свое победоносное шествие, Граббе привел свои войска к крепости Ахульго, твердыне Шамиля, и взял ее после 80-дневной осады. Такова была первая экспедиция генерала Граббе, составившая одну из самых славных страниц покорения Кавказа. Результаты ее, по наружности, были самого утешительного свойства, однако покорность горных племен была не более, чем вынужденной, и они лишь ждали случая, чтобы возобновить военные действия против русских. Именно это и случилось в следующем, 1840, году. Экспедиции генерала Галафеева не принесли желаемых результатов, и в середине октября, вследствие принятого им решения лично возглавить Чеченский отряд, генерал Граббе расквартировался в крепости Грозная. Глава 3 Едва супруги Корф уселись завтракать, как слуга подал им две записки. Одна была для Анны. Евдокия Дмитриевна, жена штабс-капитана Папанина, писала ей, что надеется на ее содействие ввиду предстоящего завтра вечером собрания, и испрашивала ее позволения объявить, что баронесса Корф изволит порадовать присутствующих своим пением. "Что же до танцев, - добавляла она, - то Ваше участие разумеется само собой. Меня уже человек десять спрашивали, можно ли попросить у Вас билетик". Ответ на все недоумения Анны относительно этого письма находился в записке, полученной Владимиром. По поводу успешного окончания экспедиции генерал Граббе объявлял осенний бал. Анна была уже наслышана о балах или, скорее, танцевальных вечерах, которые во всю прошлую зиму давала у себя по два раза в неделю жена предыдущего начальника крепости. Кроме нее в крепости находились еще три офицерские жены. Не только вышепоименованные дамы, но и дочери штабс-капитанши Папаниной, десяти и одиннадцати лет от роду, принимали участие в танцах, а за недостатком женского пола на место дамы становились молодые офицеры и танцевали до упаду. Люди пожилые, нетанцующие, проводили вечер за бостонным столом. Бал кончался ужином, за которым не жалели кахетинского. Зимой подобные балы устраивались по всей Линии. Все это было очень незатейливо, но занимало молодежь и отвлекало горячие головы от менее невинных удовольствий, неразлучных с военной зимовкой. Однако нынешний бал приходился на время до начала зимовки и в промежутке между двумя экспедициями. Нетрудно было догадаться, что назначая его генерал Граббе преследовал особую цель. Люди устали, ждали отдыха, а некоторым из них и вовсе не суждено было дожить до зимовки. Бал был средством поднятия морали и, судя по царившему в крепости оживлению, это средство сработало безотказно. *** "Петь я, конечно, буду, - сказала Анна, - но от танцев попрошу меня освободить. Евдокия Дмитриевна знает о моем положении". - "Разве тебе нельзя танцевать?" - нахмурившись, спросил Владимир. - "Можно, конечно. Но к чему мне все эти кавалеры?" И, взглянув на Владимира, удивленно спросила: "Разве ты не рад?" - "Видишь ли, - серьезно сказал он, - твое неучастие в танцах жестоко разочарует многих. Не думаю, что они этого заслуживают". - "Владимир, ты ли это?! - с изумлением вскричала Анна. - Еще не так давно ты устроил мне сцену за то, что я улыбнулась незнакомому офицеру!" Случай, который имела в виду Анна, произошел через два месяца после появления Корфов в крепости. Великолепие Кавказа опьянило Анну, и она много гуляла, чуть ли не каждый день выходя за крепостной вал. Владимир приставил к ней Лукьяныча, отставного солдата лет пятидесяти, который ходил за Анной по пятам и величал ее "барыней" и "матушкой". Одним июньским утром, когда Владимир уехал на учения в расположенный неподалеку от крепости лагерь, Анна вышла на свою обычную прогулку. Утренняя дымка уже отодвинулась к горам, небо было ясное, воздух свеж и прозрачен. Постелив носимое за ней повсюду Лукьянычем походное одеяло, Анна присела на валуне, с которого открывался прекрасный вид на горы. Лукьяныч, не отпуская ружья, пристроился тут же на земле. Вдруг раздался стук копыт. Анна обернулась. Незнакомый молодой офицер, очевидно направлявшийся из крепости в лагерь, придержав коня, смотрел на нее с восхищением. Встретив ее взгляд, он приложил руку к фуражке и поклонился. Анна улыбнулась ему в знак приветствия, но вспомнив, что они не представлены, смутилась и отвернулась. Она успела заметить, что офицер был хорош собой. Сначала за ее спиной было тихо, а затем послышался удаляющийся стук копыт. Вернувшийся к вечеру домой Владимир был явно не в духе. - "Что случилось, Володя?" - с беспокойством спросила Анна после того, как его губы едва шевельнулись в ответ на ее поцелуй. - "Да ровным счетом ничего, - неприятным голосом ответил он. - Вот разве что рассказывают, что у тебя завязался роман с подпоручиком Лопухиным. Тебе бы следовало вести себя посдержаннее". - "К-каким еще Лопухиным?" - широко раскрыв глаза, спросила Анна, которая и думать забыла об утреннем происшествии. - "Тем самым, с которым ты любезничала нынче утром. Он уже этим по всей Линии похваляется". *** Оказалось, что по прибытии в лагерь только что причисленный к отряду подпоручик Лопухин застал офицеров за перекуром и тут же стал рассказывать о встреченной им по пути из крепости прелестной сильфиде, которая одарила его обворожительной улыбкой. "Если бы не стороживший ее Цербер из служивых, который, как только я захотел спешиться, поднялся с видом самым что ни на есть угрожающим, мне наверняка удалось бы завязать весьма многообещающее знакомство. Но просветите меня, господа, кто сия таинственная незнакомка и как мне ее разыскать?! Я сгораю от любопытства!" Воцарилось молчание, и взгляды присутствующих обратились на Корфа, лениво листавшего ходившую тогда по рукам февральскую книжку "Отечественных записок" с "Таманью" Мишеля Лермонтова. "А вы поручика Корфа спросите, он вам наверняка поможет", - вкрадчиво предложил сидевший тут же Лермонтов. Глаза его опасно блестели. "Да, да, непременно спросите Корфа", - поддакнул неразлучный с Лермонтовым корнет Глебов, бывший участником всех его проказ. "Привет, Корф, - сказал Лопухин. - А я и не знал, что ты здесь". Он проходил по кадетскому корпусу двумя годами позже Владимира. Владимир тем временем взвешивал, подпадает ли сказанное Лопухиным под определение оскорбления и не нарушит ли он данного Анне слова, вызвав того на дуэль. "Хотелось бы узнать поподробнее, - сказал он растягивая каждое слово, - какие именно авансы ты получил от встреченной тобою особы". - "Ну, как тебе сказать, - замялся тот, - к сожалению, светские приличия царят и в горах Кавказа. Одарив меня очаровательнейшей из улыбок, она тут же отвернулась". Владимир перевел дух. "Ну что ж, - сказал он небрежно, - я тебя представлю. Приходи ко мне завтра ужинать. Мы с женой уже позвали гостей, но лишним ты себя не почувствуешь". - "Как, ты женат?! - удивился Лопухин . - А кто же, позволь узнать..." И вдруг понял, побагровел, и так и застыл с открытым ртом. Раздался дружный хохот, и на лицах большинства присутствующих отразилось облегчение. Лишь Лермонтов казался разочарованным. "Сдаете, Корф", - насмешливо сказал он, когда перекур закончился и Владимир вернул ему журнал. Владимир лишь пожал плечами. *** Благополучное разрешение этого недоразумения отнюдь не помешало Владимиру по возвращении домой обвинить Анну в легкомыслии и несоблюдении приличий. "Я знала, что этим кончится, - сказала Анна, выслушав его упреки. - Я знала, что в конце концов ты начнешь мною тяготиться и считать, что я тебя недостойна". - "О чем ты?" - с недоумением спросил Владимир . - "О том, что лучше бы тебе было вообще на мне не жениться! Нашел бы себе жену более сведущую в правилах света, а не подделку под дворянку". "Удивительно, как вы, женщины, умеете свалить все с больной головы на здоровую! - вскричал вконец выведенный из себя Владимир. - Я пытаюсь тебе что-то объяснить, а ты выворачиваешь все наизнанку". - "А что тут объяснять? - горько сказала Анна. - Просто я тебя не устраиваю такой, какая есть. Впрочем, ты меня тоже", - мстительно добавила она и отвернулась. Этого он уже вынести не мог. Быстро переодевшись, он сухо сообщил ей, что будет ужинать в офицерском флигеле, и вышел, хлопнув дверью. Он вернулся через несколько часов, весь покрытый пылью, но, вопреки ее ожиданиям, трезвый, и, растолкав денщика, приказал ему нагреть воды и приготовить ванну. "Я голоден", - буркнул он, бросив на Анну взгляд, выражения которого она не сумела определить. - "Ужина нет", - растерянно сказала она. Глаза ее были красные, веки распухли. Он понял, что она не ела, взял ее за руку и повел в кухню. Достал хлеб, сыр, холодное мясо и виноград и положил себе и ей. "Ты разве не ужинал с офицерами?" - спросила Анна. Он мотнул головой в знак отрицания. "Где же ты был?" - "Проехался верхом по окрестностям". - "Как? В темноте?!" Он даже не удостоил ее ответом. "Я больше никому никогда не буду улыбаться. Правда-правда", - сказала Анна несчастным голосом, и слезы закапали ей в тарелку. Владимир не выдержал и рассмеялся. - "Ну к чему же такие крайности? - сказал он. - Просто прими в расчет, что твоя улыбка способна свести с ума весь Кавказский корпус". Анна негодующе сверкнула на него глазами, но сквозь слезы уже проблескивала смешинка. "Кстати, - небрежно добавил он, - я пригласил Лопухина отужинать с нами завтра. Мы с ним давние знакомые". "Я не хочу его видеть! - с негодованием воскликнула Анна. - Зачем ты его позвал?!" - "Мне это показалось предпочтительнее вызова на дуэль, который, собственно, я поначалу и собирался сделать. До сих пор не могу понять, что меня остановило". Анна смотрела на него в ужасе. - "Но ты же дал слово..." - "Ревности к нему я точно не испытывал, - задумчиво сказал Владимир, - значит, это было скорее сродни оскорблению... С другой стороны, он не знал, кто ты, и всякий на его месте поступил бы точно так же". - "Значит ли это, что я подвергаю твою жизнь опасности?" - дрожащим голосом спросила она. - "Это значит, что я и в самом деле сдаю", - с удивлением сказал Владимир, отвечая собственным мыслям. Глава 4 Анна не верила своим ушам. Еще совсем недавно Владимир едва не вызвал на дуэль человека, похвалявшегося тем, что она ему улыбнулась, а сегодня настаивает, чтобы она танцевала со всеми офицерами крепости! "Владимир, ты ли это?!" - повторила она. - "Пойми, Аня, - он взял ее руки в свои, - это не просто бал, это бал посреди войны. Ты плохо себе представляешь, насколько легче идти в бой, если знаешь, что накануне танцевал с красивой женщиной. Они все восхищаются тобой, гордятся тем, что ты в крепости и, что греха таить, влюблены в тебя. Почти ни у кого из них нет жены или хотя бы невесты, и даже крупица твоего внимания сделает их счастливыми. Не знаю, как ты этого добилась, но они тебя чуть ли не боготворят". "Может, причиной тому недостаток светских манер?" - лукаво улыбнувшись, спросила Анна. - "Если ты имеешь в виду отсутствие кокетства и прямоту в обращении, то, пожалуй, да, - серьезно сказал он. - Не думаю, что это было бы хорошо в Петербурге или даже Пятигорске, но здесь твоя открытая манера творит с людьми чудеса". И он невольно вспомнил о разговоре, произошедшем у него с Лопухиным, когда он провожал того к выходу после ужина у них в доме. "В какой сезон Анна Петровна стала выезжать? - спросил его Лопухин. - Не может быть, чтобы я ее не заметил". - "Анна не выезжала", - лаконично ответил Владимир. И, подумав, добавил: "Я сделал ей предложение еще до того". - "А знаешь, это заметно", - оживившись, сказал Лопухин. Потом вздохнул и добавил: "Все-таки свет очень портит женщин". По лицу Владимира пробежала тень. Лопухин был убит в июле, при Валерике. "Ты хочешь сказать, что принимая участие в этом бале, я послужу царю и отечеству?" - шутливо сказала Анна. - "Именно так", - ответил ей Владимир без тени насмешки. Анна тряхнула головой. "Хорошо, - сказала она, - я буду танцевать. Но при одном условии". - "Каком?" - удивился он. - "Хотя бы один танец я буду танцевать с тобой, хоть это и против правил. Ты ведь тоже идешь в бой". При этих словах все ее веселье как рукой сняло. "Договорились!" - с подчеркнутой бодростью сказал Владимир, заметивший произошедшую в ней перемену. "А теперь, - Владимир допил кофе и многозначительно посмотрел на нее, - как ты смотришь на то, чтобы вернуться в объятья Морфея?" - "Что ты! - всполошилась Анна. - Уж полдень миновал, а мы еще не выходили. Что о нас подумают?!" - "Не волнуйся, - насмешливо сказал Владимир, - уже подумали". - "Нет, - решительно сказала она. - Мне следует помочь Евдокии Дмитриевне в приготовлениях". - "Пожалуй, ты права, - сказал он и подавил зевок. - Ну, а я пойду досыпать. Мне твоя Евдокия Дмитриевна не указ". *** В доме штабс-капитанши Папаниной слуха Анны наконец-то достигла новость, оживленно обсуждавшаяся обитателями крепости на протяжении всего утра. Екатерина Евстафьевна Граббе была срочно вызвана супругом из Ставрополя, дабы открыть бал и послужить его хозяйкой. "Старик вызывает тяжелую артиллерию", - многозначительно говорили все. Злые языки добавляли, что супруга генерала едет в Грозную лишь затем, чтобы повидаться с Мишелем Глебовым, который был в нее влюблен и которому, по слухам, она отвечала взаимностью. Екатерине Евстафьевне, или "Катеньке", как называл ее муж и за глаза величали все, было 32 года. До нее Граббе был женат на Вере Михайловне Скоропадской, из семьи потомков Запорожского Гетмана, с которой встретился случайно, когда, будучи освобожден из заключения в крепости, возвращался к своему расположенному в Харьковской губернии полку. Для худородного уроженца Кексгольма это была более чем завидная партия. Однако Вера Михайловна вскоре умерла, оставив Граббе вдовцом и владельцем богатого поместья в Полтавской губернии. В отличие от своей предшественницы, Катенька была происхождения далеко не блестящего. Граббе встретил ее в Бухаресте по окончании турецкой кампании. Пылкая дочь бухарестского врача - "молдавана-медика", как звали его русские - мадемуазель Ролле была признанной звездой местного общества и предметом всеобщего волокитства. "Она была малого роста, черноволоса, смугла, с чертами встречаемыми на Античных Греческих Камеях", - писал о ней современник.* Должно быть, отцу Катеньки надоели ее проказы, и ее насильно обвенчали со стариком. Переступив порог дома своего мужа, Катенька прямо отправилась в спальную, где и заперлась, а на рассвете подожгла комнату и, спустившись из окна с помощью постельных занавесей, бежала к отцу. В то же утро Граббе отправился к Бухарестскому архиерею, убедил его расторгнуть насильственный брак, и вечером с нею обвенчался. Так мадемуазель Ролле стала Екатериной Евстафьевной Граббе. *** С переводом генерала Граббе в 1837 году на Кавказ, осевшая в Ставрополе Катенька стала некоронованной королевой местного общества и гордой носительницей титула первой красавицы Кавказа. Она окружила себя молодыми офицерами, которые так и вились вокруг нее во время зимовок. Среди тех, кого она особенно отличала, был и подпоручик Корф, прибывший на Линию почти одновременно с четой Граббе. Возвращение Владимира Корфа на Кавказ с молодой женой, в которую, по слухам, он был безумно влюблен, неприятно поразило Катеньку Граббе. Еще менее располагали ее в пользу Анны рассказы очевидцев о том, что баронесса Корф на редкость хороша собой. Но главным грехом Анны в глазах госпожи Граббе было то, что она избрала местом своего обитания не Ставрополь, не Пятигорск или хотя бы Владикавказ, а поехала за мужем в крепость. В крепостях жили семьи офицеров, главным доходом которых было их армейское жалованье и которым вследствие этого приходилось довольствоваться казенным жильем. Это были, как правило, служаки, не нашедшие себе лучшего применения и потому осевшие на Кавказе. Жены их, которые весьма редко бывали молоды, родовиты или хороши собой, видели свою главную задачу в том, чтобы предотвратить в мужьях развитие пагубной наклонности к пьянству. То, что Анна Корф, красавица, баронесса и урожденная княжна, предпочла крепость городу, было истолковано Катенькой Граббе как знак пренебрежения местным обществом и в первую очередь ею самой. Поэтому в сентябре, когда в поисках дома, где Анна могла бы провести зиму, Корфы посетили Ставрополь, Екатерина Евстафьевна приняла баронессу Корф с подчеркнутой холодностью. За ужином в ее доме, на который Корфы были тем не менее приглашены, она нещадно кокетничала с Владимиром и почти не уделяла внимания Анне. И хотя она с неудовольствием отметила, что баронесса Корф и в самом деле очень хороша собой, Катенька быстро утешилась тем, что та явно не намеревалась соперничать с ней в борьбе за внимание офицеров. Облегченно вздохнув, она отнесла это на счет непроходимой глупости Анны. На Анну встреча с супругой генерала Граббе произвела самое неприятное впечатление. Из намеков и недомолвок этой дамы, очевидно специально предназначавшихся для слуха Анны, можно было заключить, что между ней и Владимиром раньше что-то было, и, хотя молва о прежних любовных победах ее мужа не была для Анны новостью, еще долго по возвращении в Грозную она терзалась ревностью к Катеньке Граббе. Эта ревность была вытеснена лишь страхом за жизнь Владимира, овладевшим ею с началом октябрьской экспедиции. *** Когда Анна вернулась домой, Владимир уже не спал. "Что-то случилось?" - спросил он, заметив, что она расстроена. Анна, поджав губы, сообщила ему последнюю новость. Владимир даже присвистнул от удивления. "Вот это да! - весело сказал он. - По всему видно, что старик придает этому балу немалое значение". - "Вполне понимаю твою радость! - воскликнула Анна в сердцах. - Ведь ты вновь окажешься в обществе столь неравнодушной к тебе дамы! Только вот вряд ли я смогу эту радость разделить, ведь сия невыносимая особа вновь примется меня инспектировать!" "Боже мой! - со смехом сказал Владимир, поймав ее и усадив к себе на колени. - Неужели мы ревнуем?!" Анна молча вырывалась. Он придержал ее голову и стал легко, едва касаясь, целовать в надутые розовые губки. Она постепенно затихла, затем испустила слабый вздох, и губы ее разомкнулись. "Ну вот, как всегда", - обреченно подумала она перед тем, как вся отдалась поцелую. -------------- * В. С. ТОЛСТОЙ, "ХАРАКТЕРИСТИКИ РУССКИХ ГЕНЕРАЛОВ НА КАВКАЗЕ". Глава 5 Катенька прибыла в Грозную накануне бала, привезя с собой "для подкрепления" двух ставропольских барышень. Утром, приняв командование от Евдокии Дмитриевны Папаниной, она с превеликой тщательностью проинспектировала все сделанные той приготовления и внесла ряд поправок и изменений в распорядок вечера и убранство помещений. Заметив среди дам Анну, она пристально посмотрела на нее, а затем отозвала в сторону. "Вы в тягости, моя дорогая?" - спросила она ее по-французски. Та подтвердила верность сделанного госпожой Граббе предположения. "К двадцатой неделе дело идет?" - "Как вы догадались?" - спросила пораженная Анна. - "Так у меня же их пятеро", - с гордостью сказала Катенька. "Танцевать будете?" - продолжила Катенька свои расспросы. - "Да", - ответила Анна. - "Ни в коем случае не принимайте приглашения на мазурку, - сказала та не допускающим возражений тоном, чем-то напомнившим Анне Лизу Долгорукую. - Мне известен случай, когда дама выкинула после того, как танцевала мазурку". Анна побледнела. "А я уж и билетики раздала!" - в смятении сказала она. - "Ничего, билетики можно и переписать", - утешила ее Катенька. И они отправились к Евдокии Дмитриевне переписывать билетики на приехавших с Катенькой барышень и разбивать оставшиеся Анне танцы на половинки и четвертинки с тем, чтобы все записавшиеся к ней в мазурку кавалеры получили должное удовлетворение. "Я вижу, вы любите танцевать, - одобрительно глядя на Анну, сказала Катенька, когда вопрос мазурки был благополучно разрешен. - Я тоже такая. Но надо и меру знать". - "Собственно, я не собиралась танцевать, - честно призналась Анна, - но мой муж настоял". Катенька расхохоталась. Потом посерьезнела и сказала: "Ваш муж поступил правильно, но рассуждал как мужчина. Поднимать мораль воинов - это наш второй по важности долг. Но первый и самый главный - рожать им здоровых и крепких детей". Анна невольно посмотрела на нее с уважением. Она не узнавала в этой женщине той легкомысленной кокетки, которую встретила в Ставрополе всего два месяца тому назад. И вдруг она поняла: так же, как и ее супруг, Катенька привела себя в боевую готовность в виду предстоящей кампании. *** "Ты уверена, что она не хотела просто-напросто пристроить в мазурку своих протеже?" - спросил дома Владимир, когда Анна рассказала ему о случившемся. - "Уверена, - ответила Анна. - По глазам ее было видно, что она не кривит душой". Владимир пожал плечами. "Ну, как знаешь. В любом случае, держись от нее подальше. Она тебя ничему хорошему не научит". И, считая обсуждение госпожи Граббе исчерпанным, указал ей на лежавшее на столе письмо от Сони, которое было доставлено вместе с остальной почтой во время ее отсутствия. Анна всплеснула руками и бросилась читать. Владимир тем временем просматривал прибывший вместе с письмом отчет управляющего. "Князь Репнин так пока и не сделал предложения Лизе, - опустив письмо на колени, расстроенно сказала Анна. - Не понимаю, что он себе думает!" - "Он думает, что если меня убьют, то у него снова появится возможность сделать предложение тебе", - невозмутимо сказал Владимир, не отрываясь от чтения бумаг. - "Что ты такое говоришь?!" - в ужасе воскликнула она. - "А вот то и говорю". Владимир отбросил бумаги, встал и подошел к окну. Анна знала, что он все еще ревнует ее к Репнину. Они никогда не говорили об этом, но у нее не было ни малейшего сомнения в том, что ее с Михаилом поцелуй, вызвавший во Владимире так дорого стоивший им обоим приступ ревности, отнюдь не стерся из его памяти. Да, он был ее первым и единственным мужчиной, но свой первый поцелуй она подарила другому, и Владимир Корф был не тем человеком, который мог бы так просто об этом забыть. Анна подошла к нему и положила голову ему на грудь. "Не пугай меня, Володя. Пожалуйста", - тихо попросила она. Он погладил ее по голове "Прости". Его охватило раскаяние. Бедная девочка! Как только она решилась связать свою судьбу с таким чудовищем, как он! Дело ведь не только в Репнине... Владимиру было стыдно сказать Анне, что настояв, чтобы она приняла участие в танцах, он явно переоценил свои силы. Мысль о том, что вскоре его Анны будут касаться руки мужчин, многие из которых вот уже несколько месяцев как не были с женщиной, была ему настолько неприятна, что у него ныли зубы. *** Через несколько часов он стоял там же, уже в парадном мундире, и ожидал выхода Анны, закрывшейся в своей комнате с горничной для последних приготовлений. Наконец, она спустилась, и на миг Владимир задержал дыхание. Он совершенно забыл, а возможно, никогда и не знал, что она может быть т а к о й! Он сам сказал ей одеться так, как если бы они были приглашены на бал в Зимний дворец, но результат превзошел все его ожидания. Жемчужно-серое атласное платье с лифом и складками более светлого тона, скупо украшенное бледно-голубыми лентами, лишь на вид казалось простым. В нем была изысканная элегантность и отличающий высокую моду безупречный вкус, и оно исключительно выгодно подчеркивало красоту женщины, которую оно облекало. На фоне холодного блеска дорогой ткани молочно-белая кожа Анны приобрела теплый матовый оттенок, а цвет лент ненавязчиво оттенял небесную голубизну ее глаз. Добавьте к этому гордый поворот охваченной жемчужной нитью шеи, точеные плечи, безупречную форму лишь слегка приоткрытой груди и, наконец, прелестную белокурую головку, убранную все теми же голубыми лентами - и перед вашим умственным взором предстанет то редкое сочетание природы и искусства, которое в последующие годы снискало баронессе Корф славу одной из красивейших женщин своего времени. "Откуда у тебя это платье?" - спросил ее Владимир после того, как пришел в себя. - "Я на всякий случай заказала его в Петербурге сразу же после свадьбы, ведь все мои старые туалеты просто никуда не годились. Но до сих пор не было повода его надеть. А что, нравится?" И, прочтя в его глазах восхищенное подтверждение, с гордостью сказала: "Это парижская модель. Я сама выбирала". И она слегка покружилась перед ним, открыв обутые в изящные туфельки стройные ножки. "Поневоле начинаешь понимать старого сводника графа N, - пробормотал Владимир. - От тебя весь Петербург сошел бы с ума". И он притянул ее к себе, намереваясь поцеловать. "Даже и не думай! - в ужасе вскричала Анна. - Ты мне всю прическу испортишь!" Он отпустил ее и притворно надулся. Анна великодушно подставила ему щеку. "Это все, чем вам придется довольствоваться до конца вечера, сударь", - кокетливо сказала она. Владимир засмеялся и церемонно ее чмокнул. "Ну тогда пошли", - скомандовал он и подал ей пелерину. *** Дом коменданта был нарядно убран, все окна ярко освещены, а внутри громко играла музыка. Гости, жившие в стенах крепости, приходили пешком. Те, кто зимовал в Грозной и в прошлом году, вспоминали, как из-за глубокой грязи, затопившей все улицы при первом дожде, вместо обыкновенных калош гости вынуждены были надевать сверх комнатной обуви тяжелые солдатские сапоги. Но это был ранний бал, а нынешний ноябрь пока был сухим. При входе генерал Граббе с супругой встречали гостей. Катенька была весьма эффектна в красно-черном туалете с глубоким декольте и алой розой в волосах. (Ее последним увлечением была Кармен.) Она окинула Анну оценивающим взглядом, и в глазах ее загорелся недобрый огонек. Однако, судя по всему, она твердо решила придерживаться в отношении Анны принятой ею на себя роли великодушной покровительницы неопытной дебютантки. "Недурно, недурно, - сказала она, разглядывая в лорнет туалет Анны. - Где вы его шили? В Тифлисе?" - "В Петербурге", - смущенно ответила та, не подозревая, что этими словами наносит чувствительный удар самолюбию своей собеседницы. - "Я в прошлую зиму была в Петербурге, - хвастливо сказала Катенька. - Моего мужа принимал сам император". Владимир подавил улыбку. "Только зря вы надели корсет, - высокомерно добавила госпожа Граббе. - В вашем положении это противопоказано". - "На мне нет корсета, - поспешила успокоить ее Анна. - Более того, я даже решила немного расставить лиф, чтобы не был слишком тесен". - "Вот и умница!" - сказала вконец обескураженная Катенька. Она никак не могла решить, нравится ей Анна или нет. Получившая французское воспитание Катенька от всей души презирала русских женщин за их пассивность, называя их про себя "тихонями" и "святошами". Анна Корф была в ее глазах воплощением этой пассивности. Вместе с тем, она не могла не заметить, что именно такие женщины, как Анна, и были идеалом молодых офицеров, которыми Катенька была окружена и внимания которых искала. Когда наезжавшие в Ставрополь офицеры говорили об Анне Корф, на их лицах появлялось мечтательное выражение, и было ясно, что именно такую женщину каждый из них хотел бы назвать своей женой. Нет, ей никогда не понять этих русских, ни мужчин, ни женщин! Катенька еще раз окинула Анну взглядом. Может быть, не такая уж она и тихоня, если сумела привязать к себе такого ловеласа, как Владимир Корф! Вон он стоит рядом и смотрит на нее преданно, как собака. Катенька поморщилась. Затем приветливо улыбнулась Анне и расцеловала ее в обе щеки. "Добро пожаловать!" - сказала она. Глава 6 Бал удался на славу. Дам хватало, чтобы составить кадриль или мазурку, а дожидавшиеся своей очереди кавалеры тем временем беззаботно танцевали друг с другом. Но поскольку дам все-таки было мало, бал должен был завершиться не мазуркой, после которой каждый кавалер провожал свою даму к столу, а вальсом. По краям залы на почетных местах восседали не принимавшие участия в танцах старшие офицерские чины и приглашенные на празднество старшины Терского казачьего войска и мирнЫе чеченские князья. Владимир стоял в стороне и, сложив руки на груди, наблюдал за Анной, танцевавшей в паре с красавцем Алексеем Столыпиным, прозванным Монго. Все его страхи оказались напрасными. Был ли причиной тому ее петербургский туалет или что-то другое, но кавалеры обращались с Анной так, как если бы она была персоной королевской крови. Выражение лица большинства из них было грустным и каким-то отсутствующим, и Владимир был готов биться об заклад, что в этот момент они представляли себя танцующими с дамой своего сердца на паркетах Москвы или Петербурга. Анна безукоризненно исполняла роль светской дамы, и по ее лицу Владимир видел, что она старается вовсю. Его сердце защемило от внезапно нахлынувшей нежности. Глупенькая старательная девочка! Сколько он ее помнил, она изо всех сил старалась как можно более безупречно выполнить любое возложенное на нее поручение, будь то бесконечное повторение гамм, спряжение неправильных глаголов или разучивание особо сложных танцевальных па. В последнем зачастую участвовал и Владимир, находивший особенное удовольствие в том, чтобы мешать ей, толкаться и сбивать с такта. Анна останавливалась, укоризненно смотрела на него своими небесно-голубыми глазами, вздыхала и начинала сначала. Когда же еще он с ней танцевал? Сначала были детские балы, за ними уездные, а потом... потом был бал у Долгоруких в честь семнадцатилетия Лизы. Неужели это был последний раз, что они танцевали вместе?.. *** В очередной раз поссорившийся с отцом Владимир вот уже несколько месяцев как не был дома. Но обидеть Лизу он не мог. Он приехал прямо к Долгоруким, преподнес Лизе томик стихов Дениса Давыдова с двусмысленной надписью и, к вящему неудовольствию княгини Марьи Алексеевны, по праву друга детства звонко расцеловал именинницу в обе щеки. Пары уже выстраивались в кадриль. Он обвел залу глазами и увидел ЕЕ. Анна стояла в паре с Андреем Долгоруким. Их с Владимиром отношения были безнадежно испорчены вот уже несколько лет, с того самого дня, как Владимир осознал, что один лишь вид Анны пробуждает в нем глубокое волнение, сопровождаемое каким-то подспудным, необъяснимым страхом. Владимир был уже достаточно искушен в делах альковных, чтобы понять причину вызываемого в нем Анной волнения. Об остальном он старался не думать. Так закончилась их детская дружба. Владимир злился и на себя, и на Анну, и в особенности на отца, который притащил эту крепостную девчонку в дом и вырядил как дворянку. Но вызываемые в нем Анной чувства от этого никуда не девались, и тогда он стал просто избегать ее. Тем сильнее было его потрясение, когда он увидел ее на том балу у Долгоруких. За зиму худенькая большеглазая девочка несказанно расцвела и превратилась в самую очаровательную барышню, какую ему когда-либо приходилось встречать. Он ощутил глухой толчок в груди, неожиданно для самого себя сделал шаг вперед и, бесцеремонно отодвинув Андрея, стал в пару с Анной. Уже давно привыкший к выходкам Владимира Андрей лишь пожал плечами и отошел в сторону. Анна смотрела на Владимира с испугом. Он подал ей руку, и в тот момент, когда ее маленькая ручка оказалась в его ладони, все внутри него задрожало. Они танцевали слаженно, но молча. Владимир видел, что Анна перестала бояться, и лишь время от времени вопросительно поглядывала на него. Он отвечал ей холодным взглядом, ничем не выдававшим той бури противоречивых чувств, которой он был охвачен. Когда танец закончился, он поклонился и проводил Анну к отцу, так и не сказав ей ни слова. Через три месяца после этого он уехал на Кавказ. *** "Надзираете за своей собственностью?" - прервал его размышления знакомый голос. Катенька Граббе вышла из кадрили и стояла рядом с ним, обмахиваясь веером и насмешливо улыбаясь. "Могу поспорить, что вы уже жалеете, что позволили вашей жене танцевать". - "Отнюдь, - спокойно ответил Владимир, с трудом подавляя раздражение. - Просто дожидаюсь своей очереди". - "А другие дамы вас не устраивают?" - кокетливо спросила она. - "На дам сегодня такой спрос, что я предпочел уступить свое право на танец другим". - "Еще бы, ведь вас ожидает вальс с королевой бала", - обиженно сказала Катенька. - "Королева бала - это вы, мадам", - галантно сказал Владимир и поцеловал ей руку. Катенька покраснела от удовольствия. Тем временем кадриль закончилась, и Столыпин подвел к ним Анну. "Дорогая, ваш супруг ждет не дождется причитающегося ему вальса, - со сладкой улыбкой сказала Катенька. - Но за удовольствие надо платить! Сначала вы будете петь". - "Как, уже?!" - спросила Анна, и глаза ее округлились в испуге. - "О, да", - ответила та и отправилась отдавать распоряжения. "Я боюсь", - сказала Анна и ухватилась за рукав Владимира. Она всегда паниковала перед выступлением. "Все будет хорошо, маленькая, - сказал он, ласково поглаживая ей руку. - Смотри на меня, если что. И не забудь "Колыбельную". Терцы это оценят". И он посмотрел в сторону чинно сидевших на своих местах старшин Терского казачьего войска. Тем временем выступление Анны было объявлено, и Владимир подвел ее к фортепьяно, за которым уже сидел князь Сергей Трубецкой, слывший лучшим в крепости музыкантом. За шесть месяцев своего пребывания на Кавказе Анна пела всего несколько раз, да и то лишь когда они с Владимиром гостили в Тифлисе. И в Пятигорске, и в Ставрополе она чувствовала себя слишком скованно, чтобы петь. В крепости же, в короткие передышки между экспедициями и учениями, господствовала гитара. Анна боялась вызвать непонимание и насмешки своим предназначенным для светских салонов репертуаром, и от пения воздерживалась. Владимир не настаивал. Ему было вполне достаточно того, что Анна всегда была готова петь для него. *** Первым она спела разученное ею еще в Петербурге "Воспоминание" Алябьева и Жуковского. Владимир очень любил этот романс, и, взглянув на него, Анна увидела, что он смотрит на нее тем теплым и немного смущенным взглядом, который, она знала, предназначался лишь ей одной. Ей вдруг стало легко и спокойно. Когда она закончила, зал взорвался аплодисментами. Отовсюду слышались восторженные возгласы. Раскланиваясь, она снова посмотрела на Владимира. Он сдвинул брови и коротко кивнул. "Значит, все-таки "Колыбельная", - подумала она. Она жестом попросила тишины и сказала: "Господа, песня, которую я сейчас собираюсь исполнить, была записана мною здесь, на Кавказе. Она относится к очень редкому жанру мужской колыбельной. Признаться, мне неизвестны другие образцы помимо этого. Музыка народная, слова народные. В общем, судите сами". И, пошептавшись несколько минут с Трубецким, запела: На улице дождик С ведра поливает, С ведра поливает, Землю прибивает. Ой, люшеньки люли, Землю прибивает. Землю прибивает Брат сестру качает. Ой, люшеньки люли, Брат сестру качает. Брат сестру качает, Ещё перечает, Ой, люшеньки люли, Ещё перечает. "Сестрица родная, Расти поскорее. Расти поскорее, Да будь поумнее. Ой, люшеньки, люли, Да будь поумнее. Вырастешь большая Отдадут тя замуж. Ой, люшеньки, люли, Отдадут тя замуж. Отдадут тя замуж Во чужу деревню, Во чужу деревню, В семью несогласну. Ой, люшеньки, люли В семью несогласну..". На втором припеве она вдруг услышала, что ее пение сопровождает негромкий, но слаженный хор мужских голосов. Все головы обернулись туда, где сидели Терские старшины. Бородатые казаки пели вместе с Анной. Их лица были серьезными и немного грустными. Глава 7 Во время мазурки, когда Анна отдыхала от танцев, к ней подошел генерал Граббе. "Сударыня, - промолвил он, целуя ей руку, - позвольте поблагодарить вас за удовольствие, доставленное вашим чарующим пением нашим терцам, да и всем нам. Сказать по правде, я даже, грешным делом, прослезился. Блестящая была идея насчет казачьей колыбельной!" Высокого роста, стройный и моложавый, генерал был все еще очень хорош собой. "Собственно говоря, идея принадлежит моему мужу, - смущенно сказала Анна, бросив взгляд на стоявшего тут же Владимира. - Я была не более, чем исполнительницей". - "Но к а к о й исполнительницей!" - воскликнул генерал, вновь целуя ей руку. Анна присела в реверансе. "А что касается вашего мужа, - продолжил он и одобрительно посмотрел на Владимира, - так это не единственная его блестящая идея за последние дни. Ведь и план завершающей экспедиции тоже принадлежит ему. Вы бы видели, какую записку он мне подал третьего дня! Так что, сударыня, мы с вами оба, хе-хе, не более чем исполнители". "Как?! - воскликнула Анна, не веря своим ушам. - Так это была идея Владимира?" - "Так точно! - весело сказал Граббе. - Правда, мы ее еще немного обмозговали, но пальма первенства несомненно принадлежит ему. Вы можете гордиться своим супругом, сударыня. Он далеко пойдет". И, еще раз галантно поцеловав ей руку, генерал удалился. Владимир казался смущенным. "Пойми, Аня..." - начал было он. Но Анна не желала слушать. "Ты меня обманул, - дрожащим голосом сказала она. - Ты меня самым бессовестным образом обманул. Я ругала генерала Граббе за эту экспедицию, а оказывается, что он тут ни при чем. Оказывается, это твоих рук дело!" Она почти кричала, и, несмотря на производимый мазуркой шум, на них стали оборачиваться. Владимир оглянулся по сторонам и, взяв ее за руку, увлек в одну из смежных комнат. *** "Пойми, Аня, - снова начал он. - Я не рассказывал тебе об этом, потому что боялся, что ты все неправильно истолкуешь". - "Какая разница, чтО ты рассказывал мне или не рассказывал?! - горячо возразила Анна. - Главное, чтО ты сделал. Ты придумал эту лишнюю экспедицию, не подумав ни обо мне, ни о ребенке". - "Ты полагаешь, что я должен был предварительно обсудить план военных действий с тобой? - иронически осведомился уже начавший выходить из себя Владимир. - Знаешь, мне это как-то в голову не пришло. Тем более, что в твоих глазах любая экспедиция была бы лишней". - "Но ты обещал..." - "Я ничего не обещал, - отрезал он. - Не хватало еще, чтобы я воевал, держась за женину юбку". Анна побледнела. "Не так давно, когда ты просил моей руки, ты сказал, что я для тебя важнее службы. Теперь я вижу, что ты покривил душой". - "Я не кривил душой, - сказал он, мгновенно остыв. - Я и сегодня сказал бы то же самое. К счастью, выбирать не пришлось". - "К счастью?" - с горечью переспросила она. Он взял ее руки в свои. - "Родная моя, умоляю, не сердись. Мне так важно, чтобы ты меня поняла. Это то, что я люблю и умею делать, и я безмерно благодарен тебе за то, что ты дала мне возможность быть здесь. Я бы с ума сошел в Петербурге". - "А в поместье?" - спросила Анна. - "Поместье это другое. Поместье это дом. Но как я могу отсиживаться в поместье, зная, что сумею принести пользу здесь?" - "Принести пользу тем, чтобы быть убитым?!" Владимир вздохнул. "Аня, я уже говорил тебе, что эта экспедиция необходима для того, чтобы закрепить достижения летней кампании. Генерал Граббе сам бы пришел к такому выводу, просто я его немного опередил. Он опасался, что мы не сможем передвигаться из-за дождей, но я обратил его внимание на то, что ноябрь обещает быть сухим, и предложил запасной маршрут на тот случай, если мы будем застигнуты дождями. Если мы ее не проведем, все понесенные за лето потери окажутся напрасными". - "Понести новые потери, чтобы оправдать старые?" - глухо спросила Анна. Владимир улыбнулся. - "Что поделаешь, такова логика войны". - "Мне не нравится эта логика", - упрямо сказала она. "Тогда, возможно, тебе следовало бы выбрать другого мужа" - тихо сказал он. Анна пристально посмотрела на него. "Возможно. Но я уже выбрала". - "И теперь жалеешь?" - напряженно спросил Владимир. - "Какой же ты все-таки глупый", - невпопад ответила она. В зале уже замирали звуки мазурки. "Так ты будешь со мной танцевать?" - почти с робостью сказал Владимир. Вместо ответа она подала ему руку. *** Они медленно кружились, глядя друг другу в глаза. Она помнила его глаза и холодными и пасмурными, как осеннее небо, и бесстрастными, как сталь, и такими же жестокими и беспощадными, и грозными и опасными, как штормовое море, и потемневшими и горящими от страсти. Но сейчас они были ясными и глубокими, как родник. "Что?" - спросил он одними губами, заметив, что она его рассматривает. - "Люблю тебя", - так же одними губами ответила она. Он довольно улыбнулся и сказал: "Я знаю". "Воркуют, как голубки", - сказал корнет Глебов стоявшему рядом с ним Лермонтову. Они дожидались своей очереди танцевать с Анной. "Вот вам и Печорин!" - "Suum cuique",* - сказал Лермонтов, пожав плечами. - "Женщина - это страшная сила, - продолжал Глебов, которому шел двадцать второй год. - Она способна погубить даже самого достойного из мужчин". - "Или спасти даже самого погибшего", - сказал вдруг Лермонтов. Глебов посмотрел на него с удивлением. Появившийся в Грозной через два месяца после Корфов Лермонтов знал Владимира не только по Кавказу, но и по Петербургу. Но куда подевался циник, бретер и ловелас, которого он так хорошо помнил?! Корф был ровен, спокоен, весел и, главное, без ума от своей жены. Все говорило о том, что в ней-то и крылась причина произошедшей с ним перемены. Баронесса Корф была несомненно очень хороша собой, но Лермонтова раздражали миловидные блондинки, которые, как он знал по опыту, зачастую бывали суетны, пусты и глупы. Он попытался было за спиной у Корфа пустить в ход пушкинское "кругла, красна лицом она, как эта глупая луна на этом глупом небосклоне", однако к его разочарованию эпиграмма успеха не имела. Анна не была ни кругла, ни красна лицом и, как утверждали успевшие узнать ее поближе офицеры, далеко не глупа. В крепости ее любили. И тогда он решил сделать Анну Корф предметом своего изучения. *** Сначала она показалась ему самой заурядной уездной барышней, правда, как вскоре пришлось признать, скорее Татьяной, нежели Ольгой. Она много читала, и не только романы. Он несколько раз видел в ее руках "Отечественные записки", причем журнал был раскрыт на страницах, посвященных литературной критике. Она была начисто лишена кокетства, и хотя вначале Лермонтов склонен был видеть в этом особую, изощренную форму этого излюбленного оружия слабого пола, в конце концов он вынужден был признать, что она совершенно не искала общества молодых офицеров. Зато он неоднократно видел ее беседующей с солдатами и с наезжавшими в крепость казаками и что-то прилежно за ними записывающей. Однажды утром в конце октября он задержался в крепости позднее обычного. Когда, направляясь к переправе через Сунжу, где его ожидал денщик с лошадью, он проходил мимо находившегося по соседству скотного двора, его внимание привлекли крики гусей. Приблизившись, он увидел Анну, кормившую гусей хлебом и при этом что-то приговаривавшую. Рядом в полной боевой готовности стоял повсюду ходивший за нею отставной солдат. Не будучи в состоянии сдержать охватившего его любопытства, Лермонтов подошел поближе. Солдат встрепенулся, но он приложил к губам палец, приказывая тому молчать. "Постыдитесь, сударь, - увещевала Анна тянувшего к ней шею гусака. - Вам и так уже больше всех досталось. А если вы вздумаете меня ущипнуть, то потом вам же самому будет стыдно". Следующую порцию она бросила подальше, чтобы досталось и задним рядам. В борьбе за хлеб гуси загалдели и затоптались. "Тише, тише", - сказала им Анна, и с укором добавила: "Тоже мне, гуси-лебеди..." Гуси загалдели еще громче. "Да ладно уж, я пошутила", - примирительно сказала она. Лермонтов не выдержал и рассмеялся. Она обернулась, ойкнула и густо покраснела. "Позвольте и мне покормить гусей, Анна Петровна", - серьезно сказал он, поклонившись. Она посмотрела на него с подозрением, но, не увидев в его глазах подвоха, молча протянула ему кусок плесневелого хлеба. Перчаток на ее руках не было. Некоторое время оба сосредоточенно кормили гусей. Когда хлеб кончился, они стали прощаться. "Михаил Юрьевич, - вдруг сказала Анна смущенно, - не рассказывайте, пожалуйста, Владимиру, что видели меня здесь. А то не сносить мне головы". - "За кормление гусей?!" - "Нет, что вы, - улыбнулась она. - Просто Владимир строго-настрого запретил мне выходить за крепостной вал, включая переправу. Если он узнает, что я была здесь, то мне достанется, да и Лукьянычу тоже". И она посмотрела в сторону своего верного Санчо Пансы. Лермонтов сделал большие глаза и сказал: "Даю вам слово чести, сударыня, что эта тайна умрет вместе со мной". А потом уже серьезно добавил: "А вообще-то ваш супруг прав. Место это небезопасное". Она лишь виновато улыбнулась в ответ. На пути в лагерь он поймал себя на том, что ему никак не удается согнать с лица улыбку. Он улыбнулся и сейчас и, глядя на кружившегося в вальсе Корфа, негромко произнес: "И вновь постигнул он святыню Любви, добра и красоты..."** Глебов хотел было что-то спросить, но Лермонтов отвернулся и стал смотреть в другую сторону. ------------- * "Каждому своё" (лат.) ** Лермонтов, "Демон". Глава 8 Ужин, которым завершился бал, был в разгаре. Генерал Граббе окинул взглядом собравшихся за столом офицеров. Вольнодумцы и дуэлянты, состарившиеся на кавказской службе декабристы, сорвиголовы и мечтатели, а то и просто искатели приключений - таковы были окружавшие его люди. И он гордился ими. Десятилетиями официальная Россия, как шлак, сбрасывала на Кавказ - в эту, как называли его, "теплую Сибирь", - неугодные ей элементы. В итоге в державших южную границу империи крепостях и фортах сложилось общество, которому мог бы позавидовать даже Петербург. Взять хотя бы ту же Грозную. Лишь за последний год через нее прошли Лев Пушкин, брат поэта; декабрист Владимир Лихарев, князь Александр Долгорукий, князь Сергей Трубецкой, князь Григорий Гагарин, граф Карл Ламберт, барон Дмитрий Фредерикс, барон Ипполит Вревский, барон Владимир Корф, барон Дмитрий Пален, барон Лев Россильон, Руфин Дорохов, Михаил Глебов, Николай Жерве, Алексей Столыпин, Михаил Лермонтов. В своей нашумевшей книге "Россия в 1839 году" маркиз де Кюстин писал: "Я видел в России людей, краснеющих при мысли о гнете сурового режима, под которым они принуждены жить, не смея жаловаться; они едут на войну в глубине Кавказа, чтобы там отдохнуть от ига, тяготеющего на них на родине. Эта печальная жизнь накладывает преждевременно на их чело печать меланхолии, контрастирующую с их военными привычками и беззаботностью их возраста; морщины юности обличают глубокие скорби и вызывают живейшее сострадание; эти молодые люди заимствовали у Востока его серьезность, у воображения северных народов - туманность и мечтательность: они очень несчастны и очень привлекательны". Они умирали молодыми - от пуль и ножей горцев, на дуэлях, от болезней. Лишь в июльском деле при Валерике погибло 29 офицеров. Граббе делал все от него зависящее, чтобы вытащить хотя бы лучших. Но это получалось далеко не всегда. Дважды Лермонтов был представлен к награде, после которой можно было бы хлопотать о его переводе, и дважды представление было отвергнуто - как полагал Граббе, высочайшей волей. С Корфом, как кажется, дела обстояли лучше. Его имя не было вычеркнуто из списков представленных к награде, что внушало некоторую надежду. Если, конечно, он доживет до перевода. Граббе тяжело вздохнул. В двенадцатом, в Отечественную, когда он сам был в возрасте этих офицеров, он тоже рвался в бой, рискуя жизнью при любой возможности. Но как не похожа была та война на эту! Вспомнят ли когда-нибудь потомки ЭТИХ павших? Помянут ли их добрым словом? "Непременно вспомнят! - сказал он себе, и лицо его прояснилось. - Ведь среди них есть поэты!" Он постучал ножом по бокалу, требуя внимания и, когда воцарилась тишина, провозгласил: "Дамы и господа! А сейчас поручик Лермонтов прочтет нам свой поэтический рассказ о памятном всем присутствующим деле с горцами при Валерике!" *** Поднялся Лермонтов, держа в руках исписанные листы. "Я не буду читать всё", - сказал он, просматривая начало, - я прочту лишь то, что касается самого сражения. Пожалуй, вот отсюда". И он начал: Раз — это было под Гихами, Мы проходили темный лес; Огнем дыша, пылал над нами Лазурно-яркий свод небес. Нам был обещан бой жестокий. Из гор Ичкерии далекой Уже в Чечню на братний зов Толпы стекались удальцов. Сосредоточенно, напряженно офицеры Грозной внимали повествованию о том, чему они сами были участниками без малого четыре месяца назад. Вдруг залп... глядим: лежат рядами. Что нужды? здешние полки Народ испытанный... В штыки, Дружнее! раздалось за нами. Кровь загорелася в груди! Все офицеры впереди... Верхом помчался на завалы Кто не успел спрыгнуть с коня... Ура — и смолкло. — Вон кинжалы, В приклады! — и пошла резня. И два часа в струях потока Бой длился. Резались жестоко, Как звери, молча, с грудью грудь, Ручей телами запрудили. Хотел воды я зачерпнуть... (И зной и битва утомили Меня), но мутная волна Была тепла, была красна. У Анны все поплыло перед глазами. Она посмотрела на сидевшего напротив Владимира, но он ее не видел. Нахмурившись, он с отсутствующим выражением лица внимал рассказу о смерти капитана, и она поняла, что он знает, кто этот капитан, и наверное видел, как он умирал. Голос Лермонтова дрожал, казалось, он был готов прослезиться. Затем он стал читать о генерале, который "сидел в тени на барабане и донесенья принимал", и все посмотрели на Галафеева. И вдруг, как завершающий аккорд, прозвучало: А там вдали грядой нестройной, Но вечно гордой и спокойной, Тянулись горы — и Казбек Сверкал главой остроконечной. И с грустью тайной и сердечной Я думал: жалкий человек. Чего он хочет!.. небо ясно, Под небом места много всем, Но беспрестанно и напрасно Один враждует он — зачем? *** Чтение закончилось, но все молчали. "Недурная вещица, - сказал, наконец, барон Вревский. - Пожалуй, не хуже "Бородина". Похоже, что ты, Мишель, открыл новое направление в батальной поэзии". - "По форме, конечно, это стихотворение сродни "Бородину", но по содержанию полная противоположность", - вдруг сказала Анна. Голос ее дрожал, щеки пылали. Все взгляды обратились на нее. - "Объяснитесь, сударыня", - живо откликнулся Лермонтов. - "В "Бородине" вы не сказали бы, сударь, что "под небом места много всем" и что незачем враждовать. Тогда бы вышло, что можно было бы и не воевать с Бонапартом". "Вы хотите сказать, что эта война иная?" - спросил Лермонтов, с интересом глядя на нее. - "Именно это я и хочу сказать", - ответила она и с вызовом посмотрела на Владимира. Было видно, что этот вопрос уже служил у них предметом спора. - "И при Бородине надо было воевать, и при Валерике, - спокойно сказал Корф. - Войны бывают разные, и оттого, что одна более насущна, чем другая, вовсе не следует, что другая является излишней". - "Господа, господа, - вмешалась Катенька Граббе, увидев, что спор принимает слишком серьезный оборот. - Право же, довольно о войнах!" И перевела разговор на другую тему. Вскоре Корфы стали прощаться. У выхода их догнал Лермонтов. "Анна Петровна, - сказал он, - прошу прощения за то, что расстроил вас своими стихами". Анна слабо улыбнулась. "Ну что вы, - сказала она. - Прекрасные стихи". Лермонтов помялся и добавил: "Собственно, эта поэма имеет форму письма к женщине, которая очень дорога моему сердцу. Как вы думаете, мне ее стоит ей посылать?" - "Не посылайте, пока вы здесь! - быстро сказала Анна. - Я уверена, что она ее очень опечалит". - "Может, Мишель именно к этому и стремится", - заметил молчавший до сих пор Владимир. Выражение лица его было мрачное. Лермонтов вспыхнул, хотел было что-то сказать, но сдержался. "Черт бы его побрал! - пробурчал Владимир, когда они остались одни. - Нашел, что читать в присутствии дам". - "Зато теперь я по меньшей мере имею представление о том, о чем ты мне никогда не рассказываешь", - тихо сказала Анна. Домой они шли молча. *** "Что случилось? - спросил Владимир, отстраняясь от нее. - Что-то не так?" Впервые за семь месяцев супружеской жизни Анна не отзывалась на его ласки. - "Все так, - сказала она тусклым голосом. - Просто у меня не получается. Но ты можешь и без меня, я разрешаю". - "Нет, - сказал он. - Без тебя мне не интересно. Ничего, у нас в запасе еще одна ночь. А сегодня отдохнем". Он обнял ее и положил ее голову себе на плечо. "Ты просто переутомилась". - "Я переутомилась", - как эхо откликнулась она. Некоторое время они лежали молча. "А знаешь, - сказала вдруг Анна, - Иван Иванович очень любил "Бородино". Он говорил, что именно так все и было". - "Вот уж не подозревал, что отец интересовался новейшей поэзией! - засмеялся Владимир. - Ты всегда знала о нем гораздо больше, чем я". - "Просто ты тогда был на Кавказе, - сказала она, - а когда вернулся, вы с ним уже почти не разговаривали". Владимир не отвечал. Он был занят тем, что по одному брал в рот ее пальцы и нежно посасывал. Анна закрыла глаза. Напряжение минувшего дня понемногу отпускало ее, и она позволила себе отдаться на волю сперва едва ощутимых, но постепенно все усиливавшихся волн, поднимавшихся в ней от того, что он делал с ее руками. Как видно, Владимир почувствовал произошедшую с ней перемену, потому что рука, которой он ее обнимал, медленно заскользила вниз по ее спине. Он задержался там на какое-то время, а потом стал осторожно спускаться еще ниже, лаская ее медленными круговыми движениями. Анна выгнулась под его рукой и глухо застонала. "Он всегда добивается от меня того, что хочет", - отстраненно подумала она. Но эта мысль не вызвала в ней протеста. Глава 9 Отряд выступил утром девятого ноября. Анна, как обычно, простилась с Владимиром возле дома. "Не скучай, маленькая! Я скоро вернусь", - весело сказал он, напоследок чмокнув ее в нос. И она осталась одна. Нужно было готовиться к переезду в Ставрополь, и это был прекрасный повод занять себя в отсутствие Владимира. Первой ее заботой был Лукьяныч. Как и многим ветеранам из крепостных, в юности оторванным от родных мест и состарившимся на царской службе, ему было некуда и незачем возвращаться после того, как эта поглотившая всю их жизнь служба наконец заканчивалась. Армия заботилась о них, назначая им содержание и устраивая дома инвалидов по французскому образцу, но большинство, как Лукьяныч, доживали свои дни при крепостях и укреплениях и умирали одинокими и неоплаканными. За те шесть месяцев, что он прослужил у нее, Анна не на шутку привязалась к старому солдату. Лукьяныч был немногословен, исполнителен и безгранично ей предан. Со временем она узнала, что он родом из Пензенской губернии, что его забрили в солдаты вместо соседского сына и что барин его был добрый, но много пил. Лукьяныч явно гордился тем, что живет в доме, а не в казарме с другими ветеранами, и был в хороших отношениях с горничной и кухаркой. К щеголеватому денщику Владимира он относился с нескрываемым презрением. На следующий день после отъезда Владимира Анна пригласила Лукьяныча к себе. Тот пришел, держа в руках шапку, и остановился на пороге. "Афанасий Лукьянович, - обратилась к нему Анна, - слышал ли ты, голубчик, что мы переезжаем в Ставрополь?" - "Слышал, матушка, как не слышать", - ответил тот, и лицо его помрачнело. - "Так вот, я подумала, а не поехать ли и тебе с нами? Будем жить одним домом, как теперь". - "Так от кого же, барыня-матушка, мне вас там стеречь? - с искренним недоумением спросил он. - Там, чай, ни черкеса, ни чеченца нет". - "А ни от кого! - весело сказала Анна. - Живи с нами, вот и все. А ежели еще в какое место поедем, и туда тебя возьмем". И с ужасом увидела, как Лукьяныч стал перед ней на колени и заплакал. *** Вторым неотложным делом было нанести прощальный визит возвращавшейся в Ставрополь госпоже Граббе. Катенька приняла Анну хорошо. Разговор в основном вращался вокруг беременности гостьи. Анну беспокоило, что ребенок все еще не давал о себе знать, на что Катенька приводила примеры из своей богатой практики, из которых следовало, что ничего особенного в этом нет. "И вообще, - щебетала она, - вот скоро переедете в Ставрополь, и я попрошу доктора Майера вас осмотреть. Знаете ли, он исключительно хороший врач". Потом она вдруг придвинулась поближе и, понизив голос, спросила: "Вы, я надеюсь, понимаете, что скоро вы уже не сможете быть с мужем?" Анна покраснела. - "Понимаю", - еле слышно сказала она. - "И что вы собираетесь по этому поводу делать?" - "А что тут можно сделать?" - удивилась Анна. Катенька лишь снисходительно улыбнулась. - "Мужчины, не находящие удовлетворения в семье, обыкновенно обращаются за ним к другим женщинам. Не думаю, что ваш муж является исключением. В конце концов, речь идет о естественной потребности. А между тем, есть способы... если, конечно, вам интересно узнать..." Анна отвернулась. Мысль о том, как поведет себя Владимир, когда она больше не сможет быть с ним, уже давно беспокоила ее. Ей очень хотелось верить, что он будет воздерживаться и ждать, но пылкость Владимира была ей хорошо известна, и она понимала, что ему будет нелегко. "Она тебя ничему хорошему не научит", - сказал ей недавно Владимир про Катеньку Граббе. С другой стороны, она хорошо помнила, что в те дни, когда он лишь только начал посвящать ее в тайны любовной науки, Владимир однажды сказал ей, что хорошая жена должна уподобиться любовнице, иначе муж станет искать на стороне то, чего ему не хватает в браке. От одной мысли, что Владимир может завести любовницу или обратиться к продажной женщине, Анну начинало трясти. Она повернулась к Катеньке и решительно сказала: "Расскажите мне всё". Катенька довольно улыбнулась. Все-таки она была права, предполагая, что эта Анна Корф далеко не такая уж тихоня, какой кажется! И, наклонившись к уху Анны, она начала свой урок. *** Анна вернулась домой обессиленная. Ужинать было еще рано, и она потянула к себе лежавший на столе внушительных размеров том. Это был немецкий учебник акушерства, подаренный ей доктором Штерном во время последнего посещения ею Двугорского уезда. "У вас может быть ребенок, - сказал ей всегда прямой и откровенный в медицинских вопросах Штерн, - а врачи там, куда вы едете, только и умеют, что конечности ампутировать". С тех пор, как Анна узнала, что ждет ребенка, подарок Двугорского доктора стал ее настольной книгой. Если верить книге Штерна, то плод должен был уже шевелиться. Несколько дней назад она поделилась своим беспокойством с Владимиром, но Владимир лишь отмахнулся и сказал: "Да не верь ты этим немцам! Все будет хорошо, вот увидишь". - "Очень странно услышать такие слова от человека, носящего фамилию Корф!" - засмеялась Анна. - "Почему бы нет? - удивился Владимир. - Я такой же немец, как Пушкин - арап". Предки Владимира переселились в Россию из Вестфалии двести лет назад, и вот уже несколько поколений как Корфы были православными. "Милый, глупый", - прошептала Анна и вздохнула. То ли из-за прочитанного Лермонтовым стихотворения, то ли по другой причине, но на этот раз ее тревога за Владимира была особенно гнетущей. Сколько она себя помнила, она боялась за него. Сначала были его бесчисленные мальчишеские проказы, когда она зачастую не знала, чего боится больше - того ли, что он покалечится, или того, что его накажут. Потом Кавказ и липкий холодный страх всякий раз, когда задерживались письма. Потом слухи о его буйной жизни в Петербурге и дуэлях. Анна поежилась. Она знала, что Владимир больше не испытывает потребности рисковать жизнью впустую. "Мне теперь есть ради чего жить", - сказал он, успокаивая ее перед прошлой экспедицией. Но много ли надо на войне, чтобы подвергнуться смертельной опасности? Оставалось лишь молиться и ждать. *** От поступавших по мере продвижения отряда раненых Анна узнавала, что Владимир жив и невредим. Иногда ей хотелось, чтобы его тоже ранили, и тогда она бы ухаживала за ним здесь, в крепости. Но легко раненые обыкновенно оставались в строю, а тяжелого ранения она ему не желала. И она продолжала ждать. К концу первой недели, после того, как прошли Герменчук, раненые стали отводить глаза и объяснять, что по характеру службы им не довелось столкнуться с поручиком Корфом. Этого было достаточно, чтобы Анна почувствовала неладное. Наконец, перейдя через Качкальковский хребет, Чеченский отряд прибыл в Герзель-аул, где 20 ноября состоялся смотр отряда военным министром Чернышевым. Он нашел отряд в расстроенном состоянии, отменил экспедицию и распустил войска на зимние квартиры. Некоторые офицеры, включая Лермонтова, сразу же отправились в Ставрополь, другие - в Пятигорск или Кисловодск на воды. Остальные вернулись в крепость. Но Владимира среди них не было. Генерал Галафеев, под непосредственным началом которого служил Владимир, был ранен ружейной пулей в верхнюю часть живота. Анну пригласил к себе сам Граббе и, сочувственно глядя на нее, сказал, что поручик Корф пропал без вести. Денщик его был найден убитым, и вокруг места, где лежал труп, видны были следы всадников и пятна крови. Предполагалось, что Владимир был ранен и взят в плен. "Ничего страшного, - бодро сказал Граббе. - Теперь будем ждать записки". Записками русские пленные извещали своих о величине назначенного за них выкупа. "Советую вам в любом случае перебираться в Ставрополь, - добавил он. - Ваш супруг, если освободится своими силами, наверняка станет искать вас там, а если в крепость придет записка, то вас тут же известят". Вернувшись домой, Анна поднялась в спальню. Все там было уже готово к отъезду. Ее взгляд задержался на кровати, и вдруг, лишившись сил, она сползла по стене на пол. По сердцу полоснула нестерпимая боль. Ее нужно было чем-то заглушить, и тогда, придав лицу сосредоточенное выражение, она стала размеренно биться головой о стену. Раз, другой, третий... Она могла бы продолжать так еще долго, если бы вдруг не почувствовала, что внутри нее что-то шевельнулось. Она замерла. Сомнений быть не могло. Как бы в ответ на ее порожденные отчаянием удары, из глубины ее тела донеслись бесцеремонные, требовательные толчки. Один, другой, третий... Анна вдруг остро ощутила присутствие Владимира, как если бы еще не рожденный ребенок подавал ей весть от отца. Она осторожно провела рукой по животу. "Ничего, мой хороший, ничего, - сказала она, не замечая, что лицо ее залито слезами. - Я тут, я с тобой. Все будет хорошо". Теперь она была уверена, что Владимир вернется. КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ